Сына хозяина жилища, сдавшего мне койку в кухне, взяли в баню банщиком. То был для меня дар фортуны. Год шёл 1971-й, мне, студенту-первокурснику Казанского университета, места в общежитии не досталось, и после того как повезло найти угол, трудностью оставалась баня. Здесь надо было отсидеть в очереди два с лишним, а то и три часа. Как ни откладывай визит, а без чистилища не обойтись. Хозяйский же сын Витёк стал пропускать меня мыться вне очереди. За это ему причиталось угощение вином, которое продавалось на розлив по тридцать копеек стакан в столовой неподалёку от бани.
  Баня, как многие здания в Казани того времени, была кирпичной с обширными деревянными пристройками и надстройками. Позади находившихся в кирпичном остове раздевалок для мужчин и для женщин располагалось подсобное помещение с открытыми взору стропилами. Сюда сносили проржавевшие трубы, отслужившие свой век отопительные батареи и прочий хлам, тут были владения банщиков, на которых лежали и обязанности сантехников.
  Когда я, в первый раз помывшись без предварительного страдания в очереди, взял себе в упомянутой столовой порцию жареного хека с картофельным пюре и оплатил первый стакан «красного» для моего кончившего смену благодетеля, он сказал мне:
  - Хошь, ну, в другой раз на голых баб глядеть?
  Мне было объяснено, что раздевалки отделены от подсобки дощатой стеной, со стороны раздевалок оштукатуренной. В женской в одном местечке штукатурка как бы отпала – в аккурат напротив щёлки между досками, куда из подсобки можно глядеть. Банщики потихоньку проводят желающих к щёлке, за что берут два рубля двенадцать копеек – столько стоила бутылка горькой перцовой настойки крепостью тридцать градусов. Иногда, узнал я, в подсобке собиралась целая группа ценителей женского тела с бутылками пива в руках; попивая его, они по очереди приникали к смотровой щели, шёпотом обсуждали увиденное.
  Я получал стипендию около сорока рублей, к которой родители добавляли пятьдесят, присылая их раз в два месяца. Пятнадцать в месяц уходило «за квартиру». Хватало на еду, на кино по воскресеньям, на угощение Витька. Словом, заплатить разок за любование нагими женщинами я мог себе позволить, но меня смущало, что предложение слишком неожиданно, слишком необычно. «Как бы чего не вышло», – говорил осмотрительный герой Антона Павловича Чехова.
  И я отрицательно мотнул головой.
  Витёк сказал участливо:
  – Если б я, это, имел право, я бы тя и так провёл. Но другие не захотят.
  Другие – это банщики Павлик лет тридцати пяти и примерно одних с ним лет Валерьян. Павлик входил из раздевалки в мужскую моечную в чёрных плавках, что отличало его от моющихся. В одной руке держал щётку с длинной рукояткой, в другой – ковш, в который с брезгливым выражением сгребал брошенные на залитый водой пол обёртки мыла. При этом он, долговязый, стройный, не без грации переступая и наклоняясь, напевал:

  Yesterday
  All my troubles seemed so far away…

  По-английски Павлик не говорил и из песни битлз знал лишь эту строку, но напевал её с проникновенной натуральной грустью, задушевно, неотразимо трогательно. Постоянные клиенты бани звали его: «Павлик ес ту дей». Валерьян моечную при посетителях не убирал, был молчалив, выражение хранил замкнутое. Оба банщика, как и Витёк, супружеский период жизни оставили позади.
  Избавленный от очереди, я теперь посещал баню не реже раза в неделю и приметил любителей ходить, по выражению Павлика, «на подглядки». Люди эти фигурировали под псевдонимами, которые подсказали окружающим. Тут были Инженер, Художник, Кондуктор. Последний явно очаровался песней из кинофильма «Операция «Ы»:

  Постой, паровоз, не стучите, колеса,
  Кондуктор, нажми на тормоза…

  Кондуктор, Инженер и Художник ходили не только «на подглядки». Имелась ещё одна услуга, которая обходилась в три рубля шестьдесят две копейки – стоимость бутылки сорокаградусной водки. Когда в женской моечной отказывал вентиль или случалась иная неполадка, банщики уже в роли сантехников имели право входить и ликвидировать неисправность.
  Желающего воспользоваться услугой облачали в халат поверх одежды, совали ему в руки разводной ключ, и банщик вёл клиента под видом коллеги устранять какую-либо выдуманную поломку. Я стал свидетелем момента, когда Валерьян строго сказал Инженеру:
  – Не открывай интерес, в упор не смотри, а только косо!
  Однажды, когда я, помывшись, вышел из раздевалки в помещение, занятое сидящими в очереди, меня нагнал Художник, человек хорошо одетый, не молодой и не старый, и тихо спросил:
  – Я слышал, вы студент?
  – Студент, – подтвердил я.
  – И я тоже, не как эти тупые, – сказал Художник, с презрением на лице оглядываясь на покинутую нами раздевалку. – Я вам что-то покажу… – добавил он вкрадчивым шёпотом, увлёк меня к окну, положил на подоконник кожаный изрядно потёртый портфель.
  Попросив меня встать так, чтобы заслонять от проходящих то, что он мне покажет, Художник извлёк из портфеля папку, а из неё – рисунки карандашом на листах бумаги, которые в школе приносят на уроки рисования и черчения. Я увидел изображения нагих женщин.
  – Орган не показан – это была бы порнография, – услышал я приглушённо произносимое. – У меня вообще нет женщины спереди. Только само чистое искусство – зад.
  Последовали пояснения:
  – Начнём с худшего.
  Передо мной были бёдра нормальной ниже зада толщины и маленькие ягодицы с вмятинами с боков.
  – Как будто кулаками у мослаков давили, – прошептал Художник. – Беспородная задняшка, четвёртый сорт.
  Он показал другой рисунок:
  – И это тоже, простите, херня. Плоскость – доска доской.
  Ценитель извлёк из папки ещё один лист.
  – А вот уже лучше – сорт третий.
  На рисунке были довольно крупные ягодицы.
  – Минус тот, что удлинённые, – услышал я определение их недостатка.
  Я узнал, что Художник не разрешает себе «приукрашиваний», запечатлевает именно то, что увидел, и идеал перед ним пока не предстал.
  – Есть один почти безупречный зад… – мой просветитель чуть причмокнул над своей очередной работой. – Глядите, какие полушария. И при естественном стоячем положении тела зад немного оттопырен, это большой плюс – намёк на определённую позу. Но, увы, полушария слегка отвисают.
  Преподносимая шёпотом лекция продолжилась. Мне предложили отвлечься от собственно ягодиц и обратить внимание на то, сходятся ли бёдра под острым углом к заду или не сходятся, оставляя просвет.
  – Смотрите – вот вершина треугольника, а вот вершина трапеции, – чередовал рисунки Художник. – Что плюс, а что минус – это на мужское усмотрение.
  Мне только что исполнилось девятнадцать, и после всего увиденного и услышанного я чувствовал себя весьма обогащённым познаниями.
  Как-то придя в баню, вымывшись и одеваясь, я уловил не видимое мне с моего места недолгое движение, ярость приглушённых голосов. Подошедший Витёк рассказал, что Кондуктор в халате и с гаечным ключом отправился вместе с Валерьяном в женскую моечную, где «взял женщину за жопу». Кондуктор оправдывался, что «не брал, не шлёпал и даже не погладил, а только приложил ладонь». От скандала спасло то, что женщина оказалась близкой знакомой Павлика.
  – Другая б сделала, что нас с работы бы выгнали, – поделился Витёк переживанием от угрозы, к счастью, миновавшей.
  Кондуктора банщики наказали. Обыскав, изъяли у него все деньги, которых после платы за услугу оставалось чуть более восьмидесяти копеек. Валерьян решил, что такого штрафа недостаточно для кары за содеянное и ножом разрезал на виновнике мотню сзади от пояса:
  – Под пальтом не видно, а … твой поморозится!
  Была середина декабря, морозы прижимали.
  Тут в бане появился Художник, я столкнулся с ним на выходе из раздевалки. В этот момент мы услышали, что одна из женщин, которая вымылась, оделась и собиралась покинуть баню, узнала о постигшей Кондуктора каре и решила ему помочь. Женщину звали Наташа, она была известна тем, что, когда сидела в очереди, вязала носки, кофту или ещё что-то. И вот она увлекла Кондуктора к окну, у которого Художник показывал мне свои рисунки, и скрепила разрезанную мотню наказанного шерстяной нитью, сказав:
  – Нельзя же человека до обморожения доводить!
  Наташа была в шубке, не позволяющей угадать форму зада, и Художник прошептал:
  – Лицо бы запомнить, чтобы потом определить…
  Я представил, что теперь он, приходя в баню, будет высматривать нагую Наташу из подсобки сквозь щель или появляясь в женской моечной с кем-либо из банщиков.
  Художник поведал мне, что его донимало. Пожалеть Кондуктора могла женщина, обделённая мужским вниманием, – то есть не с лучшим задом. Так-то оно так, но вдруг явилось исключение?
  Наташа и Кондуктор направились к выходу, и среди сидящих в очереди прозвучал голос раненного, по определению Художника, женского самолюбия:
  – Как в баню-то ходить! Попарилась, вымылась и мытого мужика увела!