Еретик!
      Ни в одном из прежних споров, непременно сопровождающих появление почти каждого из сочинений Чингиза Айтматова, это слово не проговаривалось столь отчетливо, как в полемике вокруг романа «Тавро Кассандры». Однако, вопрос: хулу или хвалу расслышит в нем читатель? Вознегодует ли, как некий критик, взявший на себя миссию неистового ревнителя «правильной», непререкаемой веры и решивший на этом основании отлучить киргиза Айтматова от православного христианства? Что имеется в виду? А вот что: вместо того, чтобы наущать людей следовать «божественным путем» — «плодитесь и размножайтесь», писатель пугает жуткими картинами жизни, потерявшей всякий разумный смысл и погрязшей в беспросветном зле, единственный выход из которого — самоуничтожение. Полно! Так судить может тот, кто читает роман как богословский трактат, должный утверждать незыблемость любезных ему религиозных догматов. Я же читаю как художественный текст, увлекающий поэтической фантазией писателя, то «старого», узнаваемого, то «нового», неожиданного, покоряющего меня, читателя, состраданием к необычной, сотворенной авторской мыслью, любовью и надеждой реальности.
      Дело писателя — творить новый образ мира, размораживая слово, извлекая его из глубин времени, наполняя дыханием собственной души, так, чтобы древнее, звучащее в устах Екклезиаста, предстало чудом, рожденным на наших глазах. «А блаженнее из обоих тот, кто еще не существовал, кто не видел злых дел, какие делаются под солцем» — вот камертон, задающий чистоту музыкального тона айтматовской прозы-поэзии. Он же — организующее начало внутренней стройности повествования, непривычной композиционной архитектуры, когда самые, казалось бы, разнородные стилевые манеры — от философской лирики до телерепортажа — не вызывают впечатления хаотичного нагромождения мало связанных друг с другом кусков жизни, а, наоборот, вызывают гармоническое чувство «всего мира в одном себе». Это качество отмечал у Айтматова еще Д. Д. Шостакович, и оно, конечно, от интуиции художника.
      Пока не ведаем, что такое жизнь — «дар напрасный, дар случайный» или, напротив, дар не напрасный, не случайный — любые суесловные споры о правде — досужие домыслы, претенциозная чушь. Приведу, на мой взгляд, уместное здесь суждение современного философа Г. Померанца: «Традиция — не только мощи, к которым прикладываются, боясь пошевелить. Традиция несет в себе возможности, которые надо использовать, не боясь ошибок, не боясь ересей. Ересь — это первый неловкий шаг на новом пути, первое, слишком прямолинейное решение; оно ценно как постановка вопроса. Ни одна догма не родилась без предшествующей ереси...»
      С этой точки зрения все творчество Ч. Айтматова — еретично. Впрочем, не под знаком ли «ереси», начиная со дня сотворения мира, развивается человечество? Не «дьявольское» ли искушение то, чем занимается главный герой романа «Тавро Кассандры»? Ученый-генетик, он посвятил свою жизнь выведению искусственных людей, иксродов. По существу, сегодняшних манкуртов. Но в самой этой идее уже заключена трагедия. Рано или поздно, такова неумолимая логика «похоти знаний» (Паскаль), она настигает того, кто позволил себе в непомерной гордыне распоряжаться судьбами других людей. Как вспышка термояда — беспощадная исповедь перед Богом, проклятье самого себя: «И, как кость в горле, стоит неразрешимый вопрос — что станется с иксродами, что успели родиться и теперь подрастают?.. Что станется с этими людьми, казненными от рождения? А ведь завтра они поймут, кто они такие. Чем они отплатят обществу? Не возникнет ли у иксродов неодолимого желания — отомстить человечеству, покончить со всем светом к чертям собачьим?! Я мог бы сказать себе, что никогда не брал ответственности за их будущее, а лишь решал научные проблемы их рождения. Но разве это оправдание?!»
      Увы, оправдания нет. И не может быть. Жизнь «злого гения», возомнившего себя всемогущим, позволившего себе ничтоже сумняшеся «игру в Бога» и потому забывшего, что он человек, потеряла смысл. И тогда действительно остается один исход — герой обреченно шагает в черную бездну космоса.
      Андрей Крыльцов сознательно расплатился собственной «божественной» жизнью за содеянное земное зло, ибо понял, что не имеет права жить дальше. Может, убивая себя, он убил в себе Дьявола.
      Может, и так. В принципе творчество Ч. Айтматова, на мой взгляд, родилось из влечения к мистической тайне жизни. Эта тайна — человек. Человек, который олицетворяет истину, если он оказывается в накале правды. Почему одни из нас стремятся к ней, другое рады бы избежать? Уверен, первым, еще неясным толчком был вопрос, прозвучавший в одном его выступлении: «Может ли человечество развиваться дальше?» На языке биологов речь о «глухой ветви эволюции». Тогда его мало кто принял всерьез, большинство пропустили мимо ушей. Не услышали. Между тем этот мучительно жгучий вопрос пронизывает все написанное Айтматовым. С него, собственно, он и начинался. От произведения к произведению нарастал его накал. От стона, хрипа, едва сдерживаемого рыдания, как в первом рассказе «Отец солдата», когда отец, провожая сына на фронт, умоляет его: «Будь человеком, сын мой! Где бы ты ни был, будь человеком! Всегда оставайся человеком!» — до сурового предупреждения людям теперь, в «Тавре Кассандры», романе, рабочее название-формула которого говорит само за себя — «Свобода умирать». Лучше совсем н е б ы т ь, чем быть в этом жестоком, почти исчерпавшим потенциал человечности мире. И кем быть — палачом или жертвой?
      «Получается, что люди теперь вроде бы сами смогут решать, рождаться им на свет или нет». Так в самом начале романа объяснила суть открытия русским ученым, космическим монахом Филофеем знака, являющегося на лбу беременных женщин, Джесси Борк своему мужу, всемирно известному футурологу. Но в этот момент Борк потрясен невероятным зрелищем: из самолета он только что видел китов. Они «плыли клином, как журавли в небе», чтобы выброситься на берег. Часто подобное видение посещало Борка во сне, и тогда он ощущал себя «киточеловеком». (Не безымянный ли мальчик из «Белого парохода» очнулся в его душе? Тот, уходя в свой невозвратный путь, тоже просил кого-то превратить его в рыбу...) «И открылась в душе его тайная суть встречи: то, что постигнет китов, постигнет и его... В акте группового самоубийства китов он прозрел реакцию мирового разума на земные события». Значит... Борк не колебался: его судьба и долг ученого — предупредить человечество о грозящей ему катастрофе. Даже ценой собственной жизни.
      Что и свершилось: участь несущих новое знание печальна, ибо оно, интуитивное (киты) или добытое (Филофей, Борк, его последователь Энтони Юнгер), всегда оказывается преждевременным. Даже опасным. И потому — ненужным. Толпа не хочет его принять, если каким-то образом оно нарушает ее привычный душевный комфорт. Она предпочитает погибнуть в неведении, нежели смотреть правде в глаза. Воистину правы древние: кто боится смерти, тот боится жизни.
      А мир, что бы там ни было, все равно фантастически необычаен в своей изменчивости, в игре стихий, в неумолимой вечности, перед лицом которой разыгрывается великая драма всеобщего бытия! И человек, если, конечно, он осознает свое изначальное предназначение, должен быть равен стихии природы, чтобы не только выстоять, но и победить. «...Теперь нельзя не думать об этом!» — тревожной нотой сквозит через весь роман (через все творчество Айтматова) призыв к разуму каждого человека, к его совести и достоинству, чтобы напомнить: ты — частица мирового разума. И потому «тавро Кассандры» — «возможно, это не только беда, а и новое испытание духа, ниспосланное нам свыше в провиденье дальнейшего пути рода человеческого»...
      Разные времена, разные народы. Но всё это живет, печалится, радуется в едином духовном пространстве, развернутом Чингизом Айтматовым. Всякий голос, всякая мысль перекликается. Мир рождается и переживается внове.
      И последнее. Нельзя не коснуться здесь вечной проблемы творчества — отношения писателя и читателя. Хочет ли, способен ли последний принять на себя роль конгениального со-автора, нести бремя сложного замысла, до-вообразив, до-выстрадав его? В каждой своей вещи Ч. Айтматов столь непривычен, что встречное усилие читателя ему насущно необходимо, если он не избегает чудовищных вопросов современности. Что же делать, если наступила их пора? Жалкая иллюзия — спастись от огня бегством. Другое дело — пойти навстречу. Разумеется, во всеоружии нового знания и с уверенностью, что победить охватывающий человечество страх небытия можно, лишь преодолев его прежде в собственном сердце.

      Владимир КОРКИН