Савелий Дудаков. "Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России"

САВЕЛИЙ ДУДАКОВ

ПАРАДОКСЫ И ПРИЧУДЫ

ФИЛОСЕМИТИЗМА И АНТИСЕМИТИЗМА

В РОССИИ

Очерки

МОСКВА 2000

Под общей редакцией

Д. А.Черняховского

Редактор О. Б. Константинова Художник М.К. Гуров

ISBN 5-7281-0441-Х

Российский государственный гуманитарный университет, 2000

OCR и вычитка: Давид Титиевский, декабрь 2008 г.

Библиотека Александра Белоусенко

Содержание

Очерк I

НЕМНОГО ИСТОРИИ

Очерк 2

АПОСТОЛ ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЛЮБВИ

Очерк 3

ВЕЛИКИЕ СОВРЕМЕННИКИ (Бондарев и Лев Толстой)

Очерк 4

РОССИЙСКАЯ АРИСТОКРАТИЯ И ЕВРЕЙСТВО

219

Очерк 5

ЕВРЕЙСКАЯ ТЕМА В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ И ИСКУССТВЕ

285

Очерк 6

ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС" НА ОКРАИНАХ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

425 Приложения

"Протоколы Сионских мудрецов"

485

Россия и Иерусалим

497

Вечный жид

511

Каисса и Вотан

530

Примечания

583

Указатель имен

619

Моей жене — Инне Иосифовне

Дудаковой

Очерк 1

НЕМНОГО ИСТОРИИ

Христианство родилось в недрах иудаизма. Будучи поначалу сектой, оно лишь постепенно отпочковалось от материнского древа. В I—II вв. н. э. евреи еще были подавляющим большинством среди иудео-христиан. Самые ранние христиане были исключительно евреи, отличавшиеся лишь верою в мессианство Иисуса из Назарета. Так как царство Мессии предназначалось лишь для богоизбранного народа, то первые христиане строго придерживались всех предначертаний Моисеева закона. При распространении христианства среди язычников апостолу Павлу пришлось пойти на ряд компромиссов, в первую очередь связанных с обрядами обрезания, соблюдения святости субботы и пищевых ограничений (кашрута).

Антиохийские христиане, бывшие евреями, потребовали от прозелитов полного соблюдения Закона. Апостол Павел, называемый апостолом язычников, обратился к иерусалимским последователям Христа по данному поводу, и, вероятно, в 51 г. состоялся в Святом граде собор, утвердивший следующее решение: принявшие христианство должны воздерживаться от языческих обрядов. Споры не прекратились и после собора. В иудео-христианстве образовались два течения: эвионитов, утверждавших абсолютную обязательность Моисеева закона для язычников, и назореев (общее имя христиан из евреев), считавших обязательным полное соблюдение Закона лишь для евреев. Отсюда и последующие разногласия между двумя течениями в христианской теологии.

Вплоть до VI в., до начала преследований евреев византийским правительством, евреи составляли значительный процент населения Византии. Здесь уместно напомнить, что ареал распространения евреев на Востоке бывшей Римской империи и ее преемницы — Византии — был велик. На Севере евреи селились в Причерноморье и Крыму, на Итиле (Волге), Северном Кавказе, т. е. там, где позже сложилось Хазарское государство. На Востоке — в Грузии и Армении. На всем пространстве древнего мира, особенно в местах интенсивного торга, добровольно селились евреи.

С крещением Руси по византийскому образцу в Древней Руси одновременно появилась и полемическая литература, направленная против иудаизма. Связано это с весьма непростыми отношениями Древней Руси с Хазарией, правящая верхушка которой исповедовала иудаизм. Насколько реальным было для Древней Руси принятие иудаизма — этот вопрос до сих пор остается открытым. По Летописи, хазарские евреи присылали послов к князю Владимиру с предложением принять их веру. В весьма содержательной и интересной статье отечественного историка Д.Е. Фурмана не только подчеркивается иудейское влияние на Русь эпохи князя Владимира, но и без каких-либо критических замечаний воспроизводится точка зрения, как сказано в статье, "крупнейшего русского церковного историка" Е.Е. Голубинского о возможном влиянии на летописный рассказ более ранней еврейско-хазарской легенды о принятии иудаизма хазарским каганатом¹. Несомненно лишь одно, что потомки хазар оказали влияние на этногенез русского народа. Некоторые исследователи (Ал. Гатцук, Лев Успенский) считают, что такие дворянские фамилии, как Халдеевы, Казариновы, восходят к хазарским корням. Ал. Гатцук указывает на упоминание в летописи под 1146 г. о "муже Владимировом, воеводе в Звенигороде Иване Халдеевиче..."². (В романе И.А. Гончарова "Обыкновенная история", например, упоминается дворянская фамилия Хозаровы.)

Вопрос о данничестве восточнославянских племен хазарам в наши дни приобрел отнюдь не академический характер. Текст летописи скуп и лаконичен. Разночтений быть не может. Да, платили дань, и не один год. Часть исследователей, наиболее крайнего толка, начисто отрицают сам факт зависимости.

О степени влияния Хазарского каганата на начальный период русской истории существует множество версий, зачастую носящих весьма спекулятивный характер: сама мысль о Киевской Руси как даннице народа, исповедующего иудаизм, казалась (да и по сию пору многим кажется) просто кощунственной.

Кто не помнит с детства знакомые строки Пушкина:

Как ныне сбирается вещий Олег

Отмстить неразумным хазарам,

Их села и нивы за буйный набег

Обрек он мечам и пожарам.

В этом стихотворении (кстати, напомним, что в годы гражданской войны оно стало чуть ли не гимном "белого движения": подтекст ясен) поражает, во-первых, эпитет "неразумные", толкуемый в словарях как "безрассудный, бестолковый, глупый". Во-вторых, вызывает удивление сочетание "сел и нив" с "набегами".

Что же касается побед над хазарами, то тут тоже не все просто. Так, попытка князя Игоря в 913—914 гг. захватом Дербента "разрешить хазарскую проблему окончилась неудачно": хазары устроили засаду, перебили и пленили почти все русское войско, сам предводитель с трудом избежал пленения³.

Летописный свод анализируется В.О. Ключевским, который отличал хазар от других кочевнических племен. Собственно, Ключевский стал создателем так называемой "торговой теории" Хазарского каганата. Весьма иронично пересказывает Ключевский летопись: "Древнее киевское предание отметило впечатление, произведенное хозарами на покоренных ими днепровских славян, — впечатление народа невоинственного и нежестокого, мягкого ...хозарское иго было ...не особенно тяжело и не страшно. Напротив, лишив восточных славян внешней независимости, оно доставило им большие экономические выгоды. С тех пор для днепровцев, послушных данников хозар, были открыты степные речные дороги, которые вели к черноморским и каспийским рынкам. Под покровительством хозар по этим рекам и пошла бойкая торговля из Приднепровья"⁴.

Одним из апологетов Хазарии был и автор работ по истории Древней Руси В.А. Пархоменко, наиболее ясно высказавший свою точку зрения относительно влияния хазар на Русь в статье "Киевская Русь и Хазария": "Киевская Русь как государство явилась в известной мере модификацией и преемницей Хазарского государства". Даже подорвавшие мощь Хазарского каганата походы Святослава В.А. Пархоменко рассматривает как некую "гражданскую войну", ибо иначе эти, как говорили в старину, "предприятия" оказываются вне понимания историка⁵.

Святослав — разрушитель Хазарии — был не только воином, он был и предпринимателем. Чего стоит его знаменитое обращение к матери и боярам о переносе столицы из Киева: "В лето 6477 (969). Не любо ми есть в Киеве быти, хочю жи-

ти в Переяславци на Дунай, яко то есть середа земли моей, яко ту вся благая сходятся: от Грек злато, паволоки (шелковые ткани), вина и овощеве разноличныя, из Чех же, и из Угорь сребро и комони, из Руси же скора, и воск, и мед, и челядь"⁶. Выдающийся русский историк Ю.В. Готье так характеризует место хазар в мировой культуре: "Историческая роль хазар не столько завоевательная, сколько объединяющая и умиротворяющая. Это обстоятельство выдвигает их из множества народов азиатского происхождения, последовательно сменяющих друг друга на пространстве между Волгой, Доном и Кавказом"⁷.

Торговый путь, ведущий из Балтики в Черное и Каспийское моря через бассейн Днепра и Волги, именовался в прошлом путем из "варяг в греки". Конечная цель — пристани Константинополя, где существовал самый крупный рынок рабов, были предметом нескончаемых войн и взаимодействия трех сил: славян, варягов и хазар. В начале XIX в. историк Иоганн-Филипп-Густав Эверс (1781 — 1830) высказал предположение, которое в наш век кажется странным, об общности происхождения руссов и хазар, а династию Рюриковичей он естественно считает хазарского происхождения: "...сие Русское владение при Черном море было родовым наследием династии Рюриковой, что совершенно согласно с Козарским происхождением оной"⁸.

К сожалению, в дискуссию о роли хазар в мировой и русской истории зачастую вмешиваются силы далеко не беспристрастные. На сегодняшний день крупнейшим специалистом по Хазарии является украинский историк и тюрколог О. Прицак. В работе, написанной совместно с Н. Голбом, Прицак утверждает, что поляне — это народ хазарского происхождения⁹. В целом выводы О. Прицака сводятся к следующему: "1) поляне были не сельским населением, а городским; сельских поселений полян на Правобережье (Днепра. — С. Д.) не было; 2) поляне основали (захватили) Киев не ранее VIII в.; 3) кроме киевских полян, говоривших на славянском языке, были также поляне, говорившие на других наречиях (подразумевается хазарский язык. — С. Д.); Киев как город имел связи с хазарами; 4) Кий и его род были связаны с Хазарской державой"¹⁰. Эти положения Прицака основаны на анализе так называемого "Киевского письма", обнаруженного в 1962 г. среди документов Каирской генизы, хранящейся в библиотеке Кембриджского университета. Главное в анализе сводится к тому, что письмо написано хазарской общиной в Киеве, на нем имеется надпись тюркскими рунами "я прочитал", которую следует считать резолюцией представителя хазарской администрации в этом городе. На рубеже перестройки в СССР критика

этого анализа Прицака сводилась к тому, что ему не удалось "преодолеть традиционного для буржуазной историографии взгляда на раннюю историю Руси как на симбиоз хазарско-скандинавского развития"¹¹.

В связи с этим следует коснуться и такого "деликатного" вопроса, как происхождение крестителя Руси князя Владимира. Характерно, что среди определенного круга авторов (типа одиозного В.Н. Емельянова)¹² упорно отрицается значение принятия Русью христианства, которое, по их мнению, есть не что иное, как форма иудаизма, исказившая истинно славянский путь развития и отринувшая родное, "исконное" язычество. Как было бы славно, если бы сейчас в Киеве на месте Софийского собора радовало глаз, душу и сердце "истинно русских людей" капище Перуна! Более того, в этих же кругах утверждается, что креститель Руси святой Владимир был сыном еврейки.

Вот для этого утверждения, действительно, есть основания. Происхождение князя Владимира уже становилось предметом научного анализа, в частности, известных русских историков Д.И. Прозоровского и И.И. Срезневского¹³.

В "Повести временных лет" по Второму Лаврентьевскому списку под 6478 г. (т. е. 970) мы читаем: «В се же время придоша людье Ноугородьстии, просяще князя собе: "аще не пойдете к нам, то налезем собе"; и рече к ним Святослав: "а бы пошел кто к вам". И отпреся Ярополк и Олег; и рече Добрыня: "просите Володимера". Володимер бо бе от Малуши, ключнице Ользины; сестра же бе Добрыни, отец же бе има Малъкъ Любечанин (в Радзивилловском списке и в рукописи Московской Академии — "Малко Любечанин". — С. Д.), и бе Добрына уй Володимеру. И реша Ноугородцьци Святославу: "ведай ны Володимера"; он же рече им: "вото вы есть". И пояша Ноугородци Володимера к собе, и иде Володимер с Добрынею уем...», краткий перевод: «В то время пришли новгородцы, прося себе князя. И сказал Святослав: "А кто бы пошел к вам?"...И сказал Добрыня: "Просите Владимира". Владимир же был от Малуши — ключницы Ольгиной. Малуша же была сестрой Добрыни. Отец же им был Малк Любечанин, и приходился Добрыня дядей Владимиру. И сказали новгородцы Святославу: "Дай нам Владимира". Он же ответил им: "Вот он вам". И взяли к себе новгородцы Владимира, и пошел Владимир с Добрынею, своим дядей, в Новгород...»¹⁴.

Из этого сообщения явствует, что отцом Малуши и Добрыни был некий Малк из города Любеча — одного из древнейших русских городов, находящегося в 202 верстах (215,5 км) от Киева и в 50 верстах (около 53 км) от Чернигова и вначале

платившего дань хазарам, а в 882 г. захваченного князем Олегом. (Ныне Любеч — районный центр Черниговской области Украины.) Поскольку "Малк" — имя еврейское¹⁵, а дело происходило в дохристианской Руси, то этого Малка следует считать либо евреем, либо хазарином-иудаистом. Попытки Д.И. Прозоровского свести имя "Малк" к имени древлянского князя "Мал" несостоятельны, ибо в другом месте летописи Рогнеда отказывается выйти замуж за Владимира, поскольку он — "робичич", т. е. сын рабыни: «И посла ко Рогъволоду Полотьску, глаголя: "Хочю пояти дщерь Твою собъ женъ". Он же рече дщери своей: "Хочеши ли за Володимера?" Она же рече: "Не хочу разути робичича, но Ярополка хочю"»¹⁶.

Кроме того, ни в одном из летописных списков Малк не назван "Малом". Если сравнить древнеславянское написание этих имен — "Малъ" и "Малькъ" или "Малко", становится очевидной невозможность объяснения разницы в написании в две буквы столь короткого слова ошибкой летописца. (Кстати, во времена Прозоровского и Срезневского было известно имя крупного еврейского предпринимателя Самуила Малкиеля. ("Малкиель" с древнееврейского может переводиться как "Ангел Божий".)

Защитником теории происхождения Владимира от древлянского князя Мала стал А. Членов. В работе "На родине Добрыни Никитича", опубликованной в журнале "Дружба народов", он воскресил идею Прозоровского¹⁷. Основная идея Членова состоит в том, что Рюриковичи — не полянская династия, а пришлая (т. е. норманские узурпаторы), а защитником правого дела Руси были древляне во главе с князем Малом, давшим по линии своей дочери новую династию. Членов прибегает к анализу былин и в целом совершенно справедливо указывает на генетическую связь Добрыни с Добрыней Никитичем. Но свободная манипуляция с текстом летописи вряд ли способствовала утверждению невозможного. Мал был убит Ольгой, и вряд ли она оставила в живых хоть одного члена его семьи (это было не в обычаях того времени).

В итоге Членов должен вернуться к почти единственному источнику — летописному своду, и он делает единственно возможное — дезавуирует его: «...русская история в династических целях подверглась в летописи сознательной фальсификации в проваряжском духе. А в "анти" каком? В антидревлянском? Безусловно. В антивсеславском? Так же несомненно. В антинародном? И это определение (как еще немало других) будет в большой мере верным. Но главной доминантой фальсификации было, увы, то, что летописная версия — "антирусская"»¹⁸. Утверждения Членова, попросту говоря, не выдерживают кри-

тики (например — понятие "антинародность"). Но возвращаемся к матери Владимира. Должность, которую занимала Малуша при княгине Ольге, — ключница (а по одному из летописных списков — милостивица), вне всякого сомнения требовала грамотности, а в те времена грамотная славянская женщина была редкостью, да и то среди представительниц самых высоких сословий (что навряд ли могло соответствовать тем обязанностям, которые исполняла при великокняжеском дворе Малуша), но среди евреев даже в ту пору умение читать и считать не было диковинкой. По Далю: "ключник м., -ница ж., кто ходит в ключах, служитель, заведующий съестными припасами в доме, погребом, а иногда и питьями"¹⁹. И.И. Срезневский полагает, что упоминание Малуши в одном из списков как "милостивицы" свидетельствует, быть может, о том, что она ведала распределением милостыни от имени княгини. Как бы то ни было, круг обязанностей Малуши при дворе великой княгини требовал в первую очередь грамотности, что указывало на полученное в детстве образование, а также доверия Ольги, на что вряд ли могла рассчитывать дочь убитого княгиней злейшего врага.

Здесь любопытно остановиться на проблеме литературного воплощения эпохи крещения Руси. Скудость исторических материалов оставляет много места чисто авторскому воображению. Поначалу эти события в русской литературе представали как бы в сказочно-фольклорном виде. В 1705 г. учениками Феофана Прокоповича была разыграна его трагикомедия "Владимир", где рассказывается о выборе Владимиром религии. Киев воспевается как Божий град: "...Не инно Чудо о твоей славе вижду, граде Божий!". В научной литературе это место трагикомедии сопоставлялось с его "Словом в день святого равноапостольнаго князя Владимира", где Киев назван "вторым Иерусалимом", а князь Владимир — "основателем духовного в земле нашей Сиона"²⁰.

А.С. Пушкин вывел в "Руслане и Людмиле" среди прочих героев и хазарского богатыря Ратмира, никоим образом не указав на его религиозную принадлежность. Современник Пушкина Александр Вельтман в романах "Святославич, вражий питомец. Диво времен Красного Солнца Владимира" и "Райна, королева Болгарская", уделяя немало внимания хазарам и весьма подробно останавливаясь на происхождении Владимира, также не упоминает его возможных хазарских предков. Подход Вельтмана к этим проблемам полностью соответствует состоянию исторических знаний того времени, что явствует из сопровождающего романы авторского комментария²¹.

Наиболее близко к пониманию исторических процессов, происходивших в Древней Руси, подошел Велимир Хлебников. Из его ранней поэмы "Внучка Малуши" (написанной, по-видимому, около 1907 г., но опубликованной в 1913 г.) следует, что истоки русской государственности поэт видит в сочетании трех сил — язычества, хазарского иудаизма и христианства. Более того, не исключено, что Хлебников предполагал возможность еврейского происхождения Малуши, поскольку один из героев поэмы, хазарский каган (или, по Хлебникову, "хан"), "жид Хаим", тесно связанный по сюжету с внучкой "рабыни" Малуши, чудесным образом превращается из старика в молодого еврея:

...в синей косоворотке,

С смеющейся бородкой,

Стоял еврейчик. Широкий пояс.

Он говорил о чем-то оживленно, беспокоясь,

И рукоплескания стяжав,

Желания благие поведав соседственных держав

................................................................

летит, сидя на хребте рыси, внучка

Малуши, мать Владимира,

Старинных не стирая черт...²²

Но вернемся к истории. Приход Владимира на княжение в Киеве был, несомненно, ярким примером искусной дипломатии, мастерства обходного маневра, которым впоследствии Владимир воспользовался еще раз, ибо, взойдя на великокняжеский престол, он провозгласил себя поначалу твердым приверженцем язычества, и лишь укрепившись в Киеве, радикально изменил идеологическую ориентацию своего правления. Политический талант Владимира — "сына рабыни, находившейся в немилости (вернее сказать, впавшей в немилость. — С. Д.) у великой княгини Ольги", признается современным историком О.М. Раповым²³. Более того, следует указать, что ставший краеугольным камнем клерикальной пропаганды летописный рассказ о принятии князем Владимиром христианства в его православном варианте, по вполне обоснованному мнению ученых, является не только более поздней вставкой²⁴, но, как было указано выше, вполне вероятно, родился под влиянием более ранней еврейско-хазарской легенды о принятии иудаизма хазарским каганом²⁵. Нельзя не отметить важнейшую роль в утверждении Владимира на киевском великокняжеском престоле, равно как и в принятии Русью христианства, его дяди Добрыни Малковича, которого былинно-фольклорная традиция увековечила под прославленным именем Добрыни Никитича.

То, что мать великого князя Владимира была еврейкой или хазарянкой, не представляется чем-то из ряда вон выходящим. В 695 г. свергнутый с престола византийский император Юстиниан II Ринотмет не только нашел у хазар пристанище, но и вступил в брак с дочерью хазарского кагана²⁶. У М.И. Артамонова указано, что каган выдал за него свою сестру, принявшую в святом крещении имя Феодора. После того как Юстиниан вернулся в Константинополь, сын Феодоры, нареченный Тиверием, был объявлен его соправителем. Статуя хазарской принцессы была поставлена в столице рядом со статуей мужа²⁷.

В период правления в Византии императоров-иконоборцев один из них, Константин V (741—775), женился на хазарянке Ирине, также дочери или сестре кагана. По некоторым сведениям, она умерла в 752 г. Их сын с 775 по 780 г. занимал престол под именем Льва IV Хазара. Позднее аналогичная история произошла в Болгарии, где правивший с 1330 г. царь Иоанн Александр в 1335 г. женился на красавице-еврейке из Тырнова по имени Сарра, после крещения ставшей именоваться Феодорой и получившей титул "новоцросвештена царица". "Феодора", надо заметить, было популярным именем среди новокрещенных. ("Феодора" с греческого переводится как "божественный дар": Theos — Бог и Doron — дар.) Их сын Иоанн Шишман во времена своего пребывания на тырновском престоле дружелюбно принял изгнанных в 1360 г. из Венгрии и расселившихся в Никополе, Плевне и Видине евреев²⁸. И в соседней Польше один из наиболее выдающихся польских королей Казимир III Великий (1333—1370), отличавшийся редким в то время филосемитизмом и покровительством евреям и другим меньшинствам, состоял в морганатическом браке с Эстеркой, дочерью портного из Опочно. Две дочери, родившиеся у них, остались в еврействе, но два сына — Пелка и Немир — были крещены и стали родоначальниками знатных польских семей. Судьба Эстерки была трагичной: при преемнике Казимира Людовике Венгерском она была убита во время погрома. История ее жизни стала предметом многих исторических романов. Не обошла она и русскую поэзию, правда без упоминания имени и происхождения: "...Казимир, круль польский, мчится в Краков с молодой, веселою женой". Любопытно, что это стихотворение Якова Полонского посвящено известному фольклористу А.Ф. Гильфердингу, полуеврею, отославшему поэта к польскому летописцу Длугошу (XV в.), который рассказал о судьбе Эстерки²⁹.

Возникающий вопрос: "Почему князь Владимир не воспринял веру своих предков по материнской линии, а, напротив, в

решающий момент выбора отверг ее?" — весьма просто решается при учете политической ситуации того времени. Перед великим князем стояла альтернатива: либо принятие иудаизма, что означало не только признание вассальной зависимости от еще достаточно сильного в ту пору Хазарского каганата (а, как мы помним, противоречия между обоими государствами были весьма острыми еще во времена Святослава), но и бесповоротное закрепление этой зависимости на наиболее важном, идеологическом, уровне, либо резкий отрыв и противостояние при помощи провозглашения государственной религией христианства в его православном варианте, что давало не только шанс самостоятельного правления и полной независимости от каганата, но и надежду на получение покровительства от Византии.

Что же касается собственно хазар, то они последний раз упоминаются в одном из изводов русской летописи под 1079 г.: "В лето 6587...а Олга емше Козар е поточиша и за море Цесарюграду"³⁰, но имя "хазарянин" встречается в XIV в. при перечислении разных слуг московских князей³¹. Великие русские князья еще долго после принятия христианства носили титул "кагана" — атавизм прошлой зависимости от Хазарского каганата. (Например, в "Слове о законе и благодати" и в "Исповедании веры" киевского митрополита Илариона: "Похвала Кагану нашему Володимиру", так же он называет и Ярослава. Иларион, кстати, нигде не употребляет слово "жид", а исключительно "июдеи", например: "И рассеяны быша Июдеи по странам". Носит титул кагана в "Слове о полку Игореве" и Олег Святославич.)

Годы, люди и народы

Убегают навсегда,

Как текучая вода...³²

Есть еще один чрезвычайно важный вопрос: куда исчезли хазары? 500 (!) лет их существования в Южной Руси не могли пройти бесследно. Попытки ответить на этот вопрос предпринимались неоднократно. Наша точка зрения такова, что большая часть хазар участвовала в этногенезе поволжских татар. В осторожной форме эта мысль высказана в рецензии на книгу по истории Волжской Булгарии: "В книге есть упущения. Например, нет желательной ясности в характеристике роли древних булгар в этногенезе поволжских татар. Решению этой сложной проблемы могли бы помочь исторический и археологический материал Северного Кавказа, куда уходит своими корнями наиболее ранняя история булгар. Обращает внимание сходство, а иногда тождество археологического материала, от-

носящегося к булгарам, хазарам и аланам"³³. Казанские татары, например, дали русскому дворянству сотни аристократических фамилий, включая царя Бориса Годунова, составили цвет русской интеллигенции — Державины, Тургеневы, Карамзины, Булгаковы и т. д.³⁴

Путешественник XVII в. сообщает следующее: "Сегодня я узнал, что [ногайские] татары восточнее Казани во многом схожи с евреями; несомненно, это когда-то вывезенные племена [евреев], сохранившие старинные обычаи... имеют по древнему обычаю скинию, у них тоже в обиходе псалмы Давида и Моисея, да они и говорят, что происходят от евреев. В Крыму живут такие люди, они убежали от тех же, и у них тоже наблюдаются остатки иудаизма; это рассказал нам один из их рода, который здесь на службе"³⁵.

Информация о хазарском происхождении ногайских татар, безусловно, чрезвычайно интересна. Что же касается упоминаний о Крыме, то речь, естественно, идет о караимах (может быть, и крымчаках).

Вероятно, еврейское население древнего Киева было достаточно большим, ибо не случайно одни из ворот, как раз примыкавшие к кварталу, населенному евреями, именовались "Жидовскими". Как и в других местах, здесь происходили религиозные диспуты. В Летописи указано, что преподобный ФеодосиЙ, киево-печерский игумен, живший в княжении Изяслава Ярославича (1036—1074), в юности мечтал совершить паломничество в Святую землю, но его попытка окончилась неудачей. Каждую ночь, переодевшись, он тайно посещал евреев, с которыми вел нескончаемый спор: "Се бо сице обычай имяше блаженный, яко же и многажды в нощи встая, отай всех исхожаше к жидом, тех еже о Христе препирая, коряше и досажаше я тем, яко отметники и беззаконники техъ нарицая: ждаше бо еже о Христе исповедании убиен быти". Часть исследователей считают, что Феодосий вел борьбу с еврейским прозелитизмом³⁶. Феодосию же принадлежат прекрасные слова: "Всякого помилуй — аще увидишь нага, или голодна, или замерзающего, или в беде, будет ли то Жидовин или Сарацин"³⁷.

Однако если и был еврейский прозелитизм, то сообщения о нем глухи и малодостоверны. Зато насильственное обращение евреев становится нормой, чему мы имеем ряд свидетельств. Один из первых известных в истории Древней Руси выкрестов — это св. Лука Жидята, второй по времени епископ новгородский (первая половина XI в.). Князь Ярослав предоставил ему Новгородскую кафедру, вопреки давлению Византии. В Лаврентьевской летописи под 6544 г. (1036 г.) читаем: "Иде

Ярослав Новугороду, и посади сына своего Володимера Новегороде, епископа постави Жидяту"³⁸. До Луки Жидяты высшие иерархические должности занимали греки. Таким образом, Лука был первый уроженец Руси, удостоенный столь высокой чести. В 1051 г. он освящал Софийский собор. После, попав в опалу, провел три года в Киеве и скончался в 1059 г.

Интересное исследование о происхождении и деятельности Луки Жидяты провел историк церкви, богослов Иван Игнатьевич Малышевский (1828—1897). Он утверждает, что епископ был несомненно еврейского происхождения, мальчиком был насильственно обращен и сохранил свое прозвище "Жидята" (уменьшительное — "жиденок", "жидовский мальчик") в древнейших летописях — Лаврентьевской и Ипатьевской, которые никогда не называют его просто Лукой, но всегда Лукой Жидятой. Малышевский делает упор на практику насильственного крещения, существовавшую в древней Византии. Эту практику переняла и Русь. Единственное произведение епископа, дошедшее до нас в списках XIV—XV вв., "Поучение к братии". Оно представляет значительный историко-литературный интерес. По-видимому, святитель новгородский произносил свое поучение при вступлении на новгородскую кафедру — это первое собственно русское произведение духовной литературы.

Малышевский, настаивая на своей версии еврейского происхождения святителя, приводит аргумент и литературоведческий: "Содержание поучения, в котором, при всей краткости, обнимается почти весь круг катехизического обучения, обличает навык в катехизации, приобретенный практикою. Замечательно далее, что в нравственной части своего катехизического поучения Жидята говорит именно языком Моисеева десятисловия (заповедей Моисея. — С. Д.): не клянись именем Божиим, чти родителей, чти дни Господни, не убий, не укради, не солжи, лжи послух не буди, блуда не твори с чужими женами и рабынями и т. п."³⁹

Ни в одном из древних русских произведений нет такого дословного повторения Моисеевых заповедей. В пользу версии о еврейском происхождении Жидяты говорит и следующее: один из поздних анонимных списков труда Луки Жидяты носит название "Слово поучение ерусалимское". Ясно, что переписчик, не найдя имени автора, вообразил по содержанию, что это новообращенный иудей из Иерусалима⁴⁰. Но, увы, были не только словесные прения: в 1113 г. в Киеве был еврейский погром, возможно первый еврейский, но не первый антихристианский погром в истории Киева. Было ли то атавизмом язычества — трудно сказать. Рассказ об этом есть в одной из былин, в которой невозможно отделить реально-исторический

фон от сказочного или фантастического. Как бы то ни было, любимый герой русского эпоса Илья Муромец становится противником Владимира Красное Солнышко:

Старому казаку Илье Муромцу

За досаду показалось то великую,

И он не знает, что ведь сделати

Супротив тому князю Владимиру.

И он берет-то как свой тугой лук разрыватый,

А он стрелочки берет каленыи,

Выходил Илья он да на Киев град

И по граду Киеву стал он похаживать

И на матушки Божьи церкви погуливать.

На церквах-то он кресты вси да повыломал,

Маковки он залочены вси повыстрелял.

Да кричал Илья он во всю голову,

Во всю голову кричал он громким голосом:

"Ай же пьяницы вы голюшки кабацкие!

Да и выходите с кабаков домов питейных

И обирайте-тко вы маковки залоченыи,

То несите в кабаки в дома питейные,

Да вы пейте-тко да вина досыта...⁴¹

Тот же самый Илья Муромец в одном из изводов былин борется с могучим Жидовином:

Еще что же то за богатырь ехал?

Из этой земли из Жидовския

Приехал Жидовин — могуч богатырь...

Победа досталась Илье Муромцу с трудом:

Ездил в поле тридцать лет —

Этакого чуда не наезживал

В нашем распоряжении чрезвычайно мало документов, относящихся к древнему периоду, но все же попадаются удивительные страницы.

В исследовании боярских родов Древней Руси, находившейся в свое время в составе Великого Литовского княжества, имеются сведения и о крещеных евреях. Вот три боярских рода — Ограновичи, Новокрещенские, Семашковичи. Исследователь ограничился только этими фамилиями, которые, увы, вымерли. Можно предположить, что он знал и иные существовавшие роды, но скрылся за фразой "и другие"⁴².

С большой вероятностью сюда можно добавить еще один род, и к тому же весьма знаменитый. При Ярославе I (XI в.)

приехал служить "из немец некто "Шимон Африканович (в "святом крещении Симон"), сделавшийся родоначальником трех прославленных фамилий: Воронцовых, Вельяминовых и Аксаковых⁴³. Вероятность того, что Шимон Африканович был еврей из Магриба, весьма велика: сочетание распространенного среди евреев библейского имени в сефардском варианте с местом исхода — Африка — предполагает, что путь его шел из Марокко через Европу на Русь. Ничего невероятного в этом не было. (Спустя много лет австрийский писатель Адальберт Штифтер в повести "Авдий" (1842) рассказывает о судьбе еврея с Атласских гор, попавшего в Европу.)

Одно из самых интересных средневековых религиозно-культурных движений, возникших на Руси и затронувших даже верхушку московского общества, носит название "ересь жидовствующих". Ее основоположником считается еврей Схария, прибывший из Литвы в свите князя Михаила Олельковича. К жидовствующим примыкала интеллектуальная элита того времени, включая думного дьяка Федора Васильевича Курицына, автора известной повести о "Дракуле, воеводе волошском" и "Лаодикийского послания". Движение было жестоко подавлено, его вожди были сожжены в декабре 1504 г. О соотношении между собственно иудаизмом в этом протестантском течении и христианством много написано. Но, впрочем, все сведения о ереси и ересиархах мы находим лишь в произведениях сторонников ортодоксии, в первую очередь Иосифа Санина, объективность которого не следует преувеличивать. Реконструкция учения жидовствующих в общих чертах сводится к признанию Единого Бога, отрицанию троичности, непризнанию Иисуса Христа — ни сыном Божиим, ни Мессиею, отвержению церкви и церковной иерархии. Им вменялись в вину "насмешки" над христианскими таинствами и обрядами, почитанием Божией матери и угодников. Сектанты уподобляли христианство языческому политеизму, иконопочитание называли идолопоклонством, монашество — установлением, противным самой природе человека и т. д.⁴⁴ Мы хотим отметить лишь несколько фактов: 1) массовость движения; названо более 30 представителей высшей духовной и светской знати; 2) культурный и интеллектуальный перевес еретиков над их противниками; 3) очевидная связь с еврейством и связь с Западом; 4) признание самого Ивана III в своей близости к еретикам; надо сказать, Иван III прекрасно разбирался в теологических разногласиях сектантов, что он и объяснил Иосифу Волоцкому; 5) достаточно сильное в целом сопротивление Ивана III расследованиям и казням обвиненных в ереси.

(К этому времени прошло 33 года с момента появления жидовствующих.) Уступил великий князь лишь после сильнейшего воздействия духовных лиц. В споре с ортодоксами он был не одинок. Его поддерживали заволжские старцы во главе с Нилом Сорским. Возможно, что кроме спасшихся бегством за границу часть "жидовствующих" схоронилась в заволжских скитах. Заметим, что до начала XIX в., т. е. возникновения декабристских обществ, столь высокого процента представителей знати в оппозиционном движении не было. (Вообще Иван III был знаком с евреями и даже вел переписку с еврейским князем из Кафы, предлагая последнему переселиться в Московию и породниться с ним: он сватал своего сына за дочь кафского князя.)

И наконец самое главное — связь ереси жидовствующих с движением стригольников. Считается, что ереси жидовствующих предшествовали проповеди некой сектантской организации в Пскове и Новгороде в конце XIV в., называемой "сектой стригольников". В XV в. остатки стригольников, по-видимому, примкнули к жидовствующим. Русские субботники, обнаруженные в центральных губерниях России (Воронежской, Орловской и даже Московской) в последние годы царствования Екатерины II и Павла I, утверждали преемственную связь с мучениками времен Ивана III. Этой точки зрения, например, придерживался кн. Н.Н. Голицын⁴⁵.

Обширнейший анализ всех точек зрения на жидовствующих XV — начала XVI в. и вопроса о роли иудаизма принадлежит А.И. Клибанову⁴⁶. К сожалению, к научной критике примешивались политические факторы сиюминутного времени. Так, В.В. Колесов в комментариях к "Посланию старца Филофея" пишет не более и не менее как о содомии, т. е. о пороке, специально распространяемом еретиками среди светских лиц: "У еретиков, по предположению некоторых исследователей, он выполнял роль ритуального действа"⁴⁷. Однако даже из поучения епископа Стефана Пермского против ереси стригольников явствует, что еретики пользовались репутацией порядочных людей, которые "не грабят и имения не збирают", в отличие от современного духовенства, погрязшего в пьянстве: "Сии учителя пьяницы суть". Стригольников отличала высокая нравственность, что и признавал Стефан Пермский: "Аще бо бы не чисто житье их видели люди, то кто бы не веровал ереси их?". Впрочем, наивность его видимая — главное у "стригольников" не норма поведения, вполне пристойного, суть в том, что они — антихристиане, а посему хуже убийц: "Тати и разбойницы убивають человека оружием, а вы, стригольницы, убиваете человека разумною смертию, удаление ради от пречи-

стых тайн тела и крови Христовы. Не покоряетеся Христу Богу..."⁴⁸

Среди сектантов начала XVIII в. мы уже упоминали о субботниках. Св. Дмитрий Ростовский писал о них, что они "иже по-жидовски субботу празднуют" и отпали от почитания икон под влиянием «люторских, кальвинских и "жидовствующих"»⁴⁹. Со времени возникновения ереси жидовствующих прошло не менее 200 лет. Столь долгое существование ереси жидовствующих смущало многих исследователей: как может сохраниться так долго религиозно-идейное течение? О том, что это возможно, свидетельствует пример маранов. Евреи были изгнаны из Испании в 1492 г. Многие притворно приняли христианство, и костры инквизиции лишь подтверждали их обман. Напомним лишь несколько фамилий, ставших известными в XVIII в.: Даниель де Фонсека (вторая половина XVII в. — 40-е годы XVIII в.) — врач и дипломат, родился в Португалии, прадед сожжен за тайный иудаизм; сам Даниель бежал от преследований, сохранил веру своих предков; Антонио Хозе де Сильва (1705—1739) — поэт и драматург, сожжен в Лиссабоне за исповедание иудаизма; Антонио Санхес (1699—1783) — врач из Португалии, работал в России при Елизавете Петровне; за исповедание иудаизма был лишен императрицей пенсии, умер в Париже. Мы привели только три имени, но известны сотни и сотни имен маранов, на протяжении столетий хранивших религию далеких предков. Что возможно было на Пиренейском полуострове, то могло быть и в польско-литовском государстве и в Московии. Один из крупнейших знатоков русского сектантства В.Д. Бонч-Бруевич писал о почти непреодолимом препятствии при исследовании учения, жизни и быта сектантов, "существование которых было погружено много столетий в величайшую тайну, а таких сект у нас немало — приверженцев их насчитывают огромными сотнями тысяч! Не знаю, есть ли другая страна в мире, где столь развита в народе конспиративная, тайная жизнь; не знаю, есть ли еще такой народ, где целые округи, деревни, села, станицы, посады исповедуют тайно свое учение, свою веру, свою особенную религию, которая подвергает жесточайшей критике и разбору господствующую ортодоксию!"⁵⁰

Вероятно, многие русские сектанты занимали промежуточное состояние между иудаизмом и христианством. Мы, например, мало что знаем о религиозной системе Феодосия Косого (середина XVI в.), сравниваемого своими последователями с апостолом Павлом. Его взгляды дошли до нас лишь в пересказе его противников. Но есть один несомненный факт: после бегства в 1551 г. в Литву он женился на еврейской вдове; причем о ее переходе в христианство не сказано ни слова⁵¹.

Один из крупных исследователей сектантства М.А. Кальнев писал, что после преследования во времена Василия Ивановича секта "притихла", ушла в глубокое подполье и заявляла или не заявляла о своем существовании в зависимости от благоприятных или неблагоприятных обстоятельств⁵². Тот же св. Дмитрий Ростовский вопрошал: "Что же речем о субботниках, иже по жидовски субботы постят?... Не обновили ли тии жидовствования онаго, еже восстало в великом Новеграде, в княжение великого князя Иоанна Васильевича, при архиепископе Новгородском Геннадии, во дни преп. Иосифа, игумена Волоколамского"⁵³.

Феофилакт Лопатинский, ректор Московской духовной академии, архиепископ Тверской, вице-президент Синода, знаток богословия, в "Обличении неправды раскольнической", написанной по поручению Синода, вероятно, в начале 1741 г., указал в прибавлении № 32: "Субботовщина, когда христиане постятся, тогда они не постятся... Оле! злоба не весть предпочитати полезное"⁵⁴.

Один из исследователей раскола утверждает, что в царствование Екатерины II на Дону появляются последователи Моисеева закона из Польши и Турции⁵⁵.

В первой половине XVIII в. наиболее нашумевшее дело об отпаде от господствующей церкви и переходе в иудаизм было связано с именем капитан-лейтенанта (поручика) русского флота Александра Возницына. Возницын принадлежал к старинному новгородскому роду, переведенному после покорения Новгорода во Владимир. Его дядя, Прокофий Богданович Возницын, думный дьяк, крупный дипломат, заключивший в 1681 г. Бахчисарайский мир, принадлежал к высшей аристократии. Тетка Александра Возницына, сестра думного дьяка, была замужем за контр-адмиралом Иваном Акимовичем Синявиным. Вполне возможно, и карьера во флоте Александра Возницына состоялась не без влияния дяди. Возницын был человеком образованным и мыслящим. В начале 30-х годов XVIII в. он познакомился с евреем Лейбом Борухом (имеются и другие написания — Борохов или Борухов) и, как утверждает следствие, совершил обряд обрезания. Следствие пыталось выяснить, не является ли дело Возницына единичным: "Ими, жидом Борохом Лейбовым и Возницыным, для изыскания истины, надлежит произвести указанные розыски, для того не покажется-ль оный Борох и с ним кого сообщников в превращении еще и других кого из благочестивой греческого исповедания веры в жидовский закон..."⁵⁶ Императрица Анна Иоанновна на докладе сената от 3 июля 1738 г. наложила резолюцию следующего содержания: "...понеже оные, Возницын в

принятии жидовской веры, а жид Борух Лейбов в превращении его через приметные свои увещания в жидовство сами повинились; и для того больше ими не розыскивать не в чем, дабы далие сие богопротивное дело не продолжалось, и такие, богохульник Возницын и превратитель в жидовство жид Борух, других прельщать не дерзали: того ради за такие их богопротивные вины... обоих казнить смертию, съжечь..."⁵⁷ В июле 1738 г. Александр Возницын и Лейб Борух были сожжены в Петербурге. В юридическом плане это дело интересно тем, что фактически следствие не было доведено до конца и Юстиц-коллегия требовала "досмотра" дела. Напомним, что дело вел начальник Канцелярии Тайных розыскных дел Андрей Иванович Ушаков (имя его наводило ужас, в истории прославился ведением дела Волынского и товарищей). Ушаков в Сенате от имени императрицы требовал скорейшего окончания дела: "...хотя он, Борох, и подлежит, но чтоб из переменных речей что-либо может последовать, от нетерпимости жестоких розысков, не произошло в том Возницыне деле дальняго продолжения (sic!) и чтоб учинить об нем решение, чему он, за оное его, Возницына превращение, по правам достоин, не розыскивая им, Борухом"⁵⁸. Юстиц-коллегия подчинилась, но тот же Голицын отметил, что даже по рамкам времени Бирона требования справедливости вряд ли были соблюдены. Вывод может быть лишь один: жестокость наказания заставляла предполагать, что толкал правительство на столь решительный шаг призрак ереси жидовствующих⁵⁹.

Впечатление, произведенное на современников этим судом, зафиксировано в одной из сатир Антиоха Кантемира:

...вон услышим новый

От него тверд документ, уже готовый.

Как (говорит) библию не грешно читати,

Что она вся держится на жидовской стати?

Вон де за то одного и сожгли недавно,

Что зачитавшись там, стал Христа хулить явно.

Ой нет, надо Библии убегать, как можно.

Бо зачитавшись в ней пропадешь безбожно"".

В примечаниях к этим темным стихам, как ни странно, обличающих усердное занятие Библией, блестящий дипломат, а по некоторым сведениям и масон высокого посвящения, князь Антиох Дмитриевич Кантемир (1708—1744) писал: "В Санктпетербурге 1738 года месяца Июля в средних числах сожжен по уложениям блаженные памяти Российских Государей бывший морского флоту капитан за то, что принял жидовскую веру и так крепко на оной утвердился, что не смотря на правды, уп-

рямством своим и страшном на Спасителя Нашего Христа хулении погиб; который случай безмозглим невежам немалую причину подал сумневаться о библеи, когда они слышат, что жиды ветхого закона держатся. О как безумии и дерзкий невежды! Причина ли библия святая диавольского того орудия погибели?"⁶¹ Поражает факт, что европейски образованный человек, долгое время бывший послом в Париже и в Лондоне, был глух к вопиющему беззаконию и жестокости своей родины. Но его интеллектуальный потомок философ Владимир Соловьев был иного мнения. Для него не было сомнений: это варварское аутодафе было последним костром инквизиции в Европе. В полемике он отвечал своим оппонентам: "Последнее религиозное сожжение было у нас в Петербурге"⁶².

Уже в XX в. делом Возницына заинтересовался писатель Леонтий Иосифович Раковский (1895/1896—1979). Он написал исторический роман "Изумленный капитан" (1934—1936). Хотя "еврейская" тема почти не затронута в повествовании, оно полно аллюзий на современную автору эпоху. Книга имела неожиданный резонанс. По воспоминаниям его вдовы, маршал Василий Константинович Блюхер накануне своего ареста читал книгу Раковского: «Прочитай, — и после паузы: "Со мною то же будет"»⁶³.

Собственно основателем секты "субботников" признается крестьянин села Дубовки Саратовской губернии Сундуков. Проникшись духом иудаизма, весьма распространенного на его родине в Саратовской губернии, он стал превозносить Моисеевы заповеди. Основывался он на словах самого Иисуса, подчинявшегося этому закону и торжественно указавшего на его вечное и непреходящее значение: "...доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все" (Мат.: 5:18). Это утверждение подвигло Сундукова на дальнейшее — отрицание божественности Иисуса, признание его простым человеком, а если и пророком, то неизмеримо ниже Моисея. Он отказался от празднования воскресения, заменив субботой, почему его и его последователей стали называть "субботниками". Кроме того, он совершил обряд обрезания. В дальнейшем большая часть субботников почти полностью слилась с еврейством, вследствие чего их часто называли иудействующими, или жидовствующими⁶⁴.

К концу XVIII в. относится документ, имеющий некоторое значение для истории медицины в России. Именно в это время население страдало эпидемическими глазными заболеваниями. Отечественных врачей почти не было, а приезжих было чрезвычайно мало. Кроме того, среди них обретались всевоз-

можные самозванцы и шарлатаны. До сведения орловского и курского губернатора Франца Николаевича Кличко дошло, что в Курске успешно лечит глазные болезни еврейка Фейгель Бойнитович. По просьбе губернатора в его присутствии была проведена успешная операция человеку, который 17 лет тому назад потерял зрение.

Инвалид прозрел. Губернатор решил узаконить положение "операторши" и обратился в медицинскую коллегию. 24 декабря 1784 г. медицинская коллегия потребовала прислать ее для экзаменов в Москву или Петербург. Однако Фейгель Бойнитович по неизвестной причине перепугалась и стала скрываться по разным городам и весям, продолжая, впрочем, свою успешную практику. Она пряталась не менее пяти лет. Наконец московская медицинская контора 22 июня 1790 г. смогла принять у нее экзамен. Она экзаменовалась по анатомии глаза, употреблению различных лекарственных средств, а главное — в операции по снятию катаракты у 75-летнего отставного солдата 2-го гренадерского полка Игнатия Моисеева Мулятина. После операции старик "прозрел". Комиссия разрешила делать "еврейке Фейгель Бойнитович" операции постановлением от 11 июля 1790 г.⁶⁵ В этой истории очень много интересного и неясного. Откуда появилась Фейгель Бойнитович? Где она обучалась медицине? Сколько ей было лет? Эти вопросы остаются без ответа. Возможно, "операторша" была родом из Курляндии (но это только предположение). Для нас важно, что местом действия были Орловская и Курская губернии, как раз в это время замеченные в распространении секты жидовствующих. Совершенно очевидно, что только при помощи местного иудействующего населения она смогла успешно скрываться от властей на протяжении пяти лет. Отсюда же и ее страх явиться перед лицом начальства (не из-за профессиональной неуверенности — судя по восторженному отзыву губернатора, она была асом своего дела), а из-за боязни быть обвиненной в распространении иудаизма.

Большие группы субботников, или иудействующих молокан, впервые были обнаружены властями на земле Войска Донского. В 1797 г. находящийся на кавказской линии в слободе Александровка донской казак Косяков принял "Моисеев закон" от местного учителя ("меламеда"?) Филиппа Донскова, а по возвращении на Дон к секте примкнул и его брат. Репрессии последовали немедленно, ибо в 1802 г. они уже "покаялись". Впоследствии выяснилось, что их покаяние было притворным; они даже обращались к наказному атаману Войска Донского с просьбой о свободном исповедовании своей веры и о соблюдении субботнего отдыха вместо воскресного. Как ни

странно, но во времена Александра I ("Дней Александровых прекрасное начало") их просьба была уважена. В "деле" находится копия с указа кавказского губернского правления, в котором среди прочего утверждается, что "многие" (это слово в тексте выделено) жители города Александрова из купечества и мещанства "содержат Моисеев закон", уклоняются от общественных работ в субботние дни, и что субботников в городе больше, чем прочего населения⁶⁶.

Удивительное дело, но земли Войска Донского, вопреки господствующей религии и в противовес устойчивому стереотипу казака как истово православного, стали рассадником всевозможных сект с ярко выраженным приматом Ветхого Завета. На наш взгляд, это было связано с относительной грамотностью населения, а также с возможностью во время службы на границах познакомиться с носителями иных вер и исповеданий. Так, в это время возникла секта "духоносцев". Ее основал есаул Евлампий Никифорович Котельников (ок. 1775— 1855)⁶⁷. Во время службы на австрийской границе он познакомился с евреями и даже выучил еврейский язык. На первый взгляд, Котельников — идеальный герой: участник войны 1812 г., адъютант фельдмаршала М.Б. Барклая де Толли, человек, самостоятельно изучивший западные языки, написавший несколько книг, в том числе и книгу по истории Дона, не утратившую значения до сих пор. Автор хвалебной песни в честь Дона "Преславный тихий Дон Иванович...", но, увы, сектант...

Другое дело, по поводу отпадения от православия, проводилось в Орловской губернии и отличалось от аналогичных дел сравнительной полнотой следствия. Ересь возникла в городе Ельце и к ней примкнуло семейство братьев — купцов Яковлевых и зять одного из них, "экономический крестьянин" (т. е. находящийся в церковной или монастырской экономии, а после секуляризации ставший государственным крестьянином) подгородной слободы Жегулин с семьями. При обыске в доме Яковлевых был задержан неизвестный еврей и найдена литература на еврейском языке (четыре книги и письмо некоего Захара Уманского). В письме Яковлевы называются русскими евреями. Захар Уманский оказался евреем, проживающим в Саратовской губернии. Он, как и другие евреи, приезжал по делам в город Елец, все они останавливались в доме Яковлевых и "суботствовали" с ними⁶⁸.

Борис Яковлев рассказал на следствии, что ему от роду 47 лет, что он вольноотпущенный крестьянин и пять лет тому назад принял иудаизм ("еврейскую веру") со всем своим семейством, включая женщин; мужчины совершили обряд обрезания. Это произошло под влиянием Михайлова, мужа его

сестры, и приезжающих евреев. Объяснения отпадения от православия несколько наивны: "Михайлов и Евреи дали ему знать, что Еврейская вера лучше Христианской для спасения души"⁶⁹. Все без исключения совершили обряд обрезания, его новорожденный сын обрезан на 8-й день. Яковлев соблюдает субботу и кашрут. В церковь не ходит, не признает православных праздников, икон не почитает и, естественно, не причащается и не исповедуется. Других не склонял к переходу в иудаизм, так как сам еврейской грамоты не знает и не силен в законах. В Ельце, кроме семейства Яковлевых, других субботников нет, но около 300 помещичьих крестьян в Воронежской губернии, Бобровского уезда, в селе Чиголка, "жидовствуют". Арестованный еврей приехал из Саратова, так как узнал, что в Ельце есть иудействующие; еврейские книги принадлежат ему, но он не занимался прозелитизмом.

Другой брат — Иван Яковлев — показал, что рожденный в православии, он со всем семейством перешел в иудаизм около 15 лет тому назад. В церковь ходил лишь для вида, Новый Завет за божественное откровение не признает, в Христа не верует — верует в Единосущего, сотворившего небо и землю, отвергает Троицу и икон не почитает. Последнее подкрепил ссылкой на третью книгу Моисееву (Левит: 26:1: "Не делайте себе кумиров и изваяний, и столбов не ставьте у себя, и камней с изображениями не кладите в земле вашей, чтобы кланяться пред ними: ибо Я Господь, Бог ваш"). Четыре года тому назад сам себе совершил обрезание, соблюдает заповеди Моисея, правил еврейской веры не знает, так как умеет лишь читать. К принятию иудаизма склонился самостоятельно, читая издавна Библию и приходя к выводу о том, что она более всего способствует спасению души. Прозелитизмом "будто бы" не занимался. С крестьянами Воронежской губернии, исповедующими иудаизм, находился в непрерывных сношениях, обсуждая законы "еврейской веры". Найденное письмо принадлежало еврею Захару Уманскому, который неоднократно приезжал к ним и вместе с ними "субботствовал".

Руководитель елецких субботников Михайлов дал показания в том, что рожденный в православии, "от сей веры совершенно отступил"⁷⁰; он отрицает божественность Христа, не признает Богородицы и других христианских святых. 19 лет тому назад, по совету купца Шишова из г. Александрова, произвел обряд обрезания на Урюпинской ярмарке. Станица Урюпинская Хоперского округа, расположенная на левом берегу реки Хопер — крупный торговый центр, известный своими ярмарками и находящийся в центре движения "жидовствую-

щих". Впоследствии из жидовствующих был полностью составлен Хоперский казачий полк на Кавказской линии⁷¹.

Интересные показания дал уже упоминавшийся "экономический крестьянин" Жегулин, 25 лет от роду. Семь лет тому назад, работая при "питейных сборах", самостоятельно выучил грамоту, читал пятикнижие Моисеево и сделался с 18 лет "исполнителем еврейской веры".

Жены и дети Яковлевых и Михайлова на допросах заявили, что "содержат... еврейскую веру по воле мужей и отцов своих"⁷².

Арестованный в доме Яковлевых еврей, витебский мещанин винокурный мастер Левин, ездил по плакатному паспорту (т. е. на законном основании) в Псковскую, Саратовскую и Пензенскую губернии. Проезжая Елец и узнав, что там есть иудействующие, он остановился у них для собственного удобства, связанного с соблюдением субботы и кашрута. Яковлевы к тому времени были еще не обрезаны, они не могли в точности исполнить обряды, так как не знали основ веры, не имели книг и раввинов. Вероятно, Левин просвещал неофитов.

Допрошенные жители Ельца сообщили, что Михайлов и Яковлев были неистовыми в обличении христианства, вступая в постоянные прения, они отрицали христианскую веру. Христиан называли идолопоклонниками, иконы обзывали досками, которые расписывают бабы, Новый Завет сплетнями. Николая Чудотворца обзывали однодворцем, "Иоанна Златоуста желтухиным"⁷³. Самое страшное обвинение заключалось в том, что субботники активно занимались прозелитизмом, особенно Жегулин, который всенародно выступал против христианства. Возмездие последовало незамедлительно: по распоряжению министра полиции и по соглашению с Обер-прокурором Святейшего Синода главные обвиняемые были преданы суду, а "прочие поручены увещаниям духовенства, под наблюдением местного епископа"⁷⁴.

Замечательно то, что одновременно обнаружились субботники в самых разных частях империи. В Иркутской губернии распространителем "еврейской веры" был сосланный туда некий тульский дворянин (фамилия не указана), для того сурового времени весьма гуманно признанный Врачебной управой "умалишенным". Но еще до своего помещения в сумасшедший дом он обратил в иудейство "некоторых поселян" (число не указано). Будучи увещаемы, эти поселяне "упорно оставались в своем заблуждении"⁷⁵.

В 1818 г., при переселении духоборов из Архангельской губернии в Сибирь, среди иудействующих оказалось несколько семей: 10 мужчин и 11 женщин, которые, несмотря на давле-

ние светской и духовной власти, оставались непреклонны и просили разрешения поселиться в известном Александровском уезде вместе со своими единомышленниками. Правительство разрешило переселение.

В Тульской губернии секта "субботников" распространилась весьма широко. По далеко не полным данным, их было порядка 160 человек (вероятно, считались главы семейств): 17 купцов и 143 крестьянина. Все они отрицали Троицу и Мессию, т. е. Иисуса Христа, но подробности в деле отсутствуют. Главного зачинщика, родом крестьянина, сослали в Сибирь, остальных отдали на "попечение" местного духовенства. Удалось ли вернуть их в лоно православия — осталось неизвестно. Но обычно "увещаемые" притворно возвращались к господствующей церкви, тайно соблюдая иудаизм; при обнаружении этого их сурово наказывали. Добавим к этому, что зачастую духовенство облагало отколовшихся поборами в свою пользу.

В 1819 г. началось дело, закончившееся семь лет спустя, в 1825 г. Казак Чиликин под влиянием однодворца Милюхина, проживавшего в Арженовской станице, Балашевского уезда, села Свинуха (несколько странное название для субботнического села) Саратовской губернии, решил принять иудаизм и сделать себе обрезание. Было это в 1817 г. Сам Милюхин исповедовал "еврейскую веру" с 1802 г. Он "изъездил всю Россию, пропагандируя лжеучение субботников", — негодует профессор-протоирей Т.И. Буткевич⁷⁶. Кроме семейства Милюхина из села Свинуха, субботствовали также и крестьяне других сел: Иняево, Дурнилино и Мелик. (Есть нечто некрасовское в названии этих деревень. Но, вероятно, материальное положение жителей этих сел было неизмеримо выше деревень некрасовского уезда Терпигорева — Заплатовой, Дырявиной, прочих.) Общее количество субботников доходило до 400 человек. Причем в 1812 г. они объявили о себе местному начальству, и с того времени, на основании Высочайшего повеления от 16 мая 1803 г., им были отведены в их селениях отдельные кладбища. Далее документ беспристрастно свидетельствует, резко отличаясь в этом от очень многих доносов и клеветнических измышлений: "Люди эти, состоя в наблюдении местной Полиции, никогда не были замечены в поступках, противных общему порядку, тишине и спокойствию. Главное основание вероисповедания их Ветхий Завет. Моления производили они в дни субботные; имена новорожденных нарекали избранные из среды их к богослужению люди, которые обрезывали младенцев мужеского пола в 8 день по рождению и совершали прочие обряды по правилам Евреев. В селе Иняеве имели

они особую избу для обучения детей чтению и письму; избу называли школою и отправляли в них богомолие"⁷⁷. Обратим внимание на жажду грамотности у крестьян, исповедующих иудаизм. В каждой деревне имелась особая изба для обучения детей чтению, письму и закону Моисееву. Тем не менее Комитет министров требовал положить конец отпадению от "веры Христовой", находя, что "столь явное отступление от закона отечественного не должно быть вовсе терпимо Правительством, обязанным охранять господствующую веру и охранять членов ея от обольщений..."⁷⁸ Последовала высылка казака Чиликина и однодворца Милюхина в Кавказскую губернию, в знакомый нам уже Александровский уезд, где давно обретались субботники. Вообще на Южной и Восточной пограничных линиях находились в большом количестве не только высланные субботники, но и купцы-евреи. Известно, например, что один из основоположников русской военной медицины Николай Илларионович Козлов (1814—1889) был сыном оренбургского купца-еврея (Н.И. Козлов приходился прадедом писателю Владимиру Набокову). Н.И. Козлов — начальник медико-хирургической Академии и первых женских военных курсов⁷⁹. На Кавказской линии работал богатый ростовский купец Осип Борисович Фавишевич. О нем с большой теплотой пишет мемуарист⁸⁰.

Возвращаясь к Милюхину, следует отметить, что он смело защищал свои религиозные взгляды. Он направил в Министерство внутренних дел прошение, интересное тем, что в нем мы впервые слышим голос иудействующего человека, уверенного в правильности своего религиозного пути и готового защищать свои позиции в рамках закона того времени. Прошение дышит достоинством и уверенностью даже в пересказе чиновника, ведшего это дело: "Последуя примеру предков своих, он и некоторые из жителей Балашевского уезда, числом около 300 душ, издавна исповедовали веру по Моисееву закону, прежде тайно, а потом, в 1812 г., огласили себя в том перед местным начальством. С того же времени, начали они избирать из среды себя особых людей по преимуществу в знании грамоты для отправления богомоления, которые новорожденным нарекают, по всенародным святцам, имена, и производят обрезание; желающих вступить в брак венчают и умерших погребают на особо отведенных местным начальством кладбищах. Быв усердно преданы вере своей, они празднуют, вместо воскресенья, субботу и другие установленные по Моисееву закону дни; но не имеют от правительства дозволения на свободное отправление своих обрядов: посему нередко местное начальство побуждает в празднуемые ими дни к работам и, на-

против, в воскресные и другие Христианские праздники возбраняют им работы; сверх того, в общественном сожитии и по судебным делам причиняются им от Христианского сословия разные обиды и притеснения. Главнейшие у них праздники: пасха, называемая ими опресноки, судный день, трубное служение и прочие установленные по закону и обрядам Израильтян. Они поклоняются только единому Творцу вселенныя, Христа Спасителя не признают за Сына Божия, равно Матерь Божию и прочих угодников, чтимых Христианами, не признают святыми; крестного знамени, святых и прочих Христианских обрядов и таинств не приемлют. Богомоление их состоит в чтении и пении стихов из Библии и псалмов из псалтыри; других же книг для сего не потребляют. Обрезание чинят младенцам мужеского пола в 8 день от рождения на основании 17 главы Бытия. Браки сочетавают с приличным для сего богослужением, и в подкрепление союза читаются новобрачным по порядку назидания, выбранные из Божественных книг, причем напоминается обоим лицам, что сия обязанность принята от праотцев Израильских; умершие погребаются при чтении и псалмопении псалтыри всеми предстоящими у могилы; посты содержат на таком основании, как Евреи. В обрядах их нет ничего тайного или вредного для людей других религий; ибо пороков они не терпят, беглых от воинской службы не принимают, считая их клятвопреступниками (курсив мой. — С. Д.). Впрочем люди одинаковаго с ним, Милюхиным, исповедания не все единообразно отправляют богомоление и обряды по принятому ими закону Израильскому; поелику не имея сведующего в сем наставника, не знают основательно и правил этого закона; он, Милюхин, необходимым считает позаимствоваться наставлениями от ученых Евреев"⁸¹.

В Москве секта субботников была обнаружена в 1805 г. Их нашлось 41 человек. Распространял учение "вотчинный бурмистр" Яков Андреев, который отказался сообщить, где и при каких обстоятельствах он принял иудаизм.

В Каширском уезде Тульской губернии в самом начале XIX в. жидовствующих было около 150 человек, а руководителем секты и распространителем ее учения был купец Краснов.

В 1818 г. правительству стало известно о наличии секты Моисеева закона в двух уездах Воронежской губернии — Бобровском и Павловском, в шести селениях. Первые сведения о секте в этих уездах относятся к 1797 г. В 1808 г. сектантов было свыше 60 человек. В 1818 г. уже в этих шести селениях: Козловке, Тишанке, Гвозде, Кленовке, Мамонах и Чиголке — общее число отпавших составляло свыше 500 человек, но со-

вершенно резонно предполагалось, что их количество значительно выше, ибо многие были тайными приверженцами иудаизма. Зачинщиков и явных нарушителей было решено без зачета сдать в солдатчину. Это нагнало страху на многих, и чиновник как о само собой разумеющемся пишет: "Следствием этой меры было обращение многих субботников в Христианскую веру"⁸². В селе Козловка иудействующих было очень много. Их обнаружили около 1810 г. Но еще в 1806 г. Гавриил Гриднев первый начал придерживаться Моисеева закона и открыто проповедовал "древний закон", отрицая божественность Христа и "возводя хулу" на Богоматерь. Всем новорожденным было сделано обрезание. Субботники быстро распространились, и следствие сохранило их имена: Иван Раков, Иван Ситников, Ефрем Кончаков, Сарк Жабин, Ермил Воронин и другие. На них в полицию донес священник Исайя Лебядянский и "после увещаний" их сослали в Сибирь. Часть "раскаялись" но, понятно, продолжали втайне "иудействовать". Так, в семьях вернувшихся в православие Гридневых и Ворониных не ели свинины и не праздновали христианских праздников. В конце концов они переселились на новое место и вновь стали открыто "субботствовать"⁸³.

Но что совершенно замечательно, так это признание зажиточности иудействующих: "Домоводство всех вообще субботников было весьма избыточное и недоимок за ними не состояло"⁸⁴.

Антихристианская пропаганда жидовствующих давала, как ни странно, известные плоды. Ибо многие их соседи — однодворцы и крестьяне — отказывались ходить в церковь и разводить свиней, при этом явно не обнаруживая своих религиозных симпатий — последнее, по-видимому, из-за боязни репрессий. К этому времени были обнаружены субботствующие и в Бессарабской губернии, большая часть которых были пришлые из Великорусских областей.

Русское правительство было убеждено, что существует связь между "коренными" евреями и новообращенными. Была твердая уверенность, что у евреев есть тайные миссионеры, получающие постоянные пособия от своих обществ. Так, в том же самом 1818 г. один еврей взялся открыть правительству "совращенных" христиан, в числе которых был и один священник. Впрочем, вскоре после того как было обнаружено несколько неофитов, доносчик исчез из поля зрения полиции. Сосланные в Александровск, они даже если и были возвращены в православие, оставались недолго в лоне господствующей церкви: слишком много здесь находилось субботствующих, свободно исправляющих законы Моисея.

В 1823 г. общее количество обнаруженных субботников в Воронежской губернии составляло 3 771 человек. Повторимся — в действительности их было неизмеримо больше.

Воронежские и саратовские субботники одновременно подали жалобы через графа Аракчеева в Министерство народного просвещения и духовных дел на притеснения, причиняемые им за исповедование Моисеева закона. Правительственная проверка показала, что субботников насчитывается по всей России до 20 тыс. человек обоего пола⁸⁵. Иллюзий у правительства не было — их было больше, ибо только в трех станицах Майкопского уезда было субботствующих 1 726 душ мужского пола и 1 714 душ женского пола. В Астраханской губернии субботников числилось до 3 850 человек. Карта распространения иудейских сектантов была просто поразительна — она охватывала уже перечисленные исконно православные центральные губернии: Московскую, Тамбовскую, Тульскую, Орловскую, Пензенскую, Екатеринославскую, Иркутскую, земли Войска Донского, даже далекий Север — родину Ломоносова, Архангельскую губернию. Из некоторых больших сел (Дубровка, например) иудействующие вытеснили всех православных. Т.И. Буткевич называя "все коренное православное население", забывает, что иудействующие мужички, в отличие от "патентованных евреев", тоже принадлежат к коренному населению. Какое же объяснение дает столь быстрому распространению субботничества профессор-протоиерей Буткевич? Он пишет: "...быстрое распространение иудейских воззрений объясняется, с одной стороны, тою широкою религиозною свободою, которая была объявлена императором Александром I, а с другой — тем, что евреи не жалели денег на пропаганду: содержали энергичных и пронырливых профессиональных миссионеров, выкупали у помещиков крепостных крестьян и т. п.»⁸⁶.

Посмотрим на это высказывание со стороны. Религиозная свобода приравнивается к бедствиям, а не к достижениям человеческого духа. В относительно свободной конкуренции православие оказалось не в состоянии противостоять сектантству, оно должно было полагаться на карательный полицейский аппарат, чтобы сохранить позиции. И профессор богословия, не стесняясь, апеллирует к государственной власти. Что же касается крепостного крестьянства и "еврейских денег", получаемых на выкуп крестьян и на пропаганду, то и здесь профессор несколько перепутал времена и преувеличил силу еврейского капитала в России в конце XVIII — начале XIX в. Крепостничество, естественно, не украшало Россию — европейскую страну, сохранившую рабство до 1861 г. Истори-

ческое отсутствие у евреев рабства, вероятно, было привлекательным в иудаизме. ("Потому что они — Мои рабы, которых Я вывел из земли Египетской; не должно продавать их, как продают рабов" (Левит: 25, 42). Приведем один исторический пример, как раз приходящийся на 1818 г., когда еврей выкупил из неволи русского человека. Мы имеем в виду городского голову Полтавы купца Абрама Моисеевича Зелинского, который участвовал в сборе денег для выкупа великого русского актера Михаила Семеновича Щепкина. Однако Михаил Семенович, несмотря на то что его выкупил еврей, что он блестяще играл евреев в пьесе "Жид Шева" и особенно в "Жидовской корчме", где он подражал своему благодетелю Зелинскому и даже шаржировал его, в иудаизм не перешел. Впрочем, его внучка вышла замуж за известного адвоката и публициста Льва Абрамовича Куперника. Л.А Куперник активно выступал в защиту еврейства в ритуальных и погромных процессах.

Иногда рассматривается влияние евреев на распространение субботничества. Процент евреев в Центральной России до 60-х годов прошлого века был мизерным. Затем там появились бывшие кантонисты, имевшие право на жительство. И отношение населения к новым пришельцам было не однозначно. Известный критик и писатель А.К. Воронский, родившийся в богатом селе Добринка Тамбовской губернии, рассказывает о своем деде-попе: «С николаевских времен в селе жили евреи, выходцы из черты оседлости. Права свои они получили солдатами в турецкой войне. Около базара, на задах, евреи заселили целый порядок. Они ссыпали хлеб, знали ремесла. Православное купечество жаловалось на еврейское засилье: у евреев было больше смекалки, торговых связей, да и крестьян они обвешивали меньше. Дед с купцами не ладил. Купцы считали его гордецом, пьянчугой, мрачным чудаком и самодуром. Чтобы досадить купечеству, дед свои обходы на Рождество и на Пасху начинал иногда ... с евреев. В облачении он, дьякон и псаломщик истово славили Христа у Хазанова или у Канторовича. Хазановы и Канторовичи деда принимали и, подобно волхвам, не скупились на сильные дары. На "чистую половину" дед, впрочем, к евреям не заглядывал, а скромно ограничивался кухней, где подпускал к кресту православных, кухарку и работника, хозяевым же говаривал: "Шмуль, рабов твоих и рабынь я приобщил благодати. Ты же ее недостоин, ибо обрезан и употребляешь мацу. Однако разумей: куличи и опресноки не вера, а жалкое суеверие". Неизвестно, что отвечали деду Шмули и Абрамы, но крещеные купцы, созерцая предосудительные обходы из окон своих домов или с крыльца, зеленели от обиды и унижения. Дед это знал и, заметив на улице

кого-нибудь из местных тузов и добродеев, совершенно наглядно показывал им преогромный кукиш, и, несмотря на изрядное подпитие, твердо и во всеуслышанье через дорогу восклицал: "На-ко, выкуси, стяжатель и спесивец! Раньше четвертого дня не приду, не жди!"»⁸⁷. Вряд ли в этой обстановке можно серьезно говорить о влиянии евреев на местное население. Что же касается вызывающего поведения священника, то это иной разговор, хотя пример для прихожан отменный...

Один из крупнейших специалистов по русскому сектантству В.Д. Бонч-Бруевич считал, что жидовствующие в первой четверти XIX в. признавали только Моисеев закон, Библию и отчасти Талмуд, совершенно не приемля Евангелия. При этом Бонч-Бруевич отвергает любую их связь с ересью XV в., считая, что хулители сектантов — церковники и светская власть — специально обзывали секту тем же наименованием "жидовствующие" с целью моральной дискредитации в глазах простого народа. Бонч-Бруевич предполагает, что новейшие жидовствующие отличались сильнейшим стремлением к прозелитизму. Правительство преследовало их немилосердно, ведя не только обычную борьбу за "чистоту" православия, но и проявляя обыкновенный "отвратительный" антисемитизм. Так же ожесточенно преследовались и другие секты, близкие к иудаизму: молокане-субботники и иеговисты. Субботники-молокане считали себя ветвью Библейского Израиля и в процессе духовной эволюции постепенно становились ортодоксальными евреями. Ими были заселены отдаленные районы Восточной Сибири⁸⁸.

Царское правительство было чрезвычайно озабочено ростом сектантства. Для "отвращения" простого народа от иудаизма была разработана весьма простая программа: репрессии, репрессии и репрессии. По высочайшему повелению от 3 февраля 1825 г. "субботников" переименовали в "жидов". Удивительный факт — на узком фронте борьбы с иудействующими был как бы принят обратный закон. Во времена Екатерины, как мы помним, тайно переименовали презрительного "жида" в нейтрального еврея. Здесь же явочным порядком произошла регрессия. В "Уложении о наказаниях" эта секта относится к самым вредным. И это при наличии всевозможных изуверских сект! Распространителям ее полагались тяжкие наказания. Но не только им. Если при отправлении членами секты обрядов в комнате находился малолетний крестьянин (при этом не оговорено, какого возраста этот малолетний — возможно и младенец), то он отдается в кантонисты, а если он не пригоден к военной службе, то его отдают на казенные фабрики, и, как резонно замечает исследователь раскола А.И. Мельников-Печерский, даже не оговариваются права детей приви-

легированных сословий, теряющих часть своих прав при отдаче в кантонисты и полностью, если их отдавали на казенные фабрики⁸⁹.

По закону "местные власти, сколь возможно, преграждают жидовствующим сообщение с правоверными жителями и для того не выдают паспортов никому из принадлежащих к жидовской ереси для отлучки в другие места. Из уездов, в коих находится жидовская ересь, высылать всех евреев без исключения и ни под каким предлогом не дозволять их пребывание там. С евреями, являющимися в уездах, в коих находится жидовская ересь, поступать, как с беспаспортными, подвергая взысканию и лица, давшие им пристанище"⁹⁰.

Надо сказать, что сам А.И. Мельников-Печерский считал, что особой ереси жидовствующих нет, а имеются лишь всевозможные протестантские толки, неправильно называемые "жидовствующими". Опровергнуть это мнение не стоит большого труда. Стоит лишь прочитать прошение Милюхина. Кстати, Мельникову, едва ли не первому, принадлежит утверждение, что еретиков времен Ивана Васильевича «огласили "жидовствующими" ради отвращения народа от их учения, этого отпрыска реформационных идей, волновавших тогда умы в Западной Европе, учения, которое в самое короткое время было так распространено в России, что многие лица, стоящие на самых высших ступенях общественной иерархии, открыто их приняли». В связи с этим он задает риторический вопрос: "Неужели и они были жиды?"⁹¹

Конечно, среди всевозможных сект были связанные с протестантизмом (по классификации того же Мельникова: мистики, сионская церковь, лабзинцы, десные христиане), созданные под влиянием чтения обширной масонской литературы, так сказать, классиков мистики — "отца нашего Бема", Сведенборга, Сен-Мартена, Юнга-Штиллинга, Эккартсгаузена; последние, как замечает автор "Писем о расколе", имели большое влияние на "простолюдинов". С этим вряд ли можно согласиться — простолюдину весьма и весьма тяжело овладеть мистической сущностью означенных авторов. Но чувствуется, что А. Мельникову вообще неприятна любая связь русского народа с еврейством и он повторяет: "...Особой секты жидов в русском народе нет и не бывало"⁹².

Высшая стадия апологии еврейства — идентификация себя с Древним Израилем и с современным еврейством, что было свойственно субботникам того времени, как совершенно явствует из протоколов допросов. Все это не могло быть неизвестно автору романов о русском расколе Андрею Печерскому и одновременно чиновнику по особым поручениям Министерства

внутренних дел Павлу Ивановичу Мельникову. В последние годы царствования Николая I Мельников-Печерский стал для центральной администрации главным авторитетом по расколу. Историки пишут, что Мельников рекомендовал карательные меры, вплоть до отнятия детей у родителей и отдачи их в кантонисты: "Обыски и выемки у раскольников он совершал с ретивостью, даже по тому времени чрезмерною", — писал С. Венгеров в энциклопедической статье о писателе⁹³. Венгеров приводит примеры безнравственной "ретивости" чиновника. Но в новое царствование Мельников быстро перешел в лагерь "перестройщиков-либералов" и проповедовал широкую веротерпимость. (Все это выглядит слишком современно, но, увы, история любит повторяться и в большом, и в малом, и в великом, а чаще всего в карикатурном.) Злоязычный Н.Ф. Щербина обмолвился о нем так:

Ваш Мельников, — что всем известно, —

Доносов много написал,

С расколов разных повсеместно

Он, как подьячий, взятки брал;

И, эти взятки обличая,

Опять деньгу стал наживать,

Когда, себя изображая,

Он начал повести писать... (20 июня 1861)⁹⁴

Н.С. Лесков, работавший одно время с Мельниковым, приводит мнение раскольников о ретивом чиновнике: "Волк, так и волчком глядит"⁹⁵. Важнее, однако, другое — он составил три тома ценного секретного издания: "Сборник постановлений, относящихся к расколу".

В Высочайшем указе от 3 февраля 1825 г. мы читаем следующее: "Как ничто не может иметь большого влияния над простым народом, как презрение или посмеяние над заблуждениями, в кои совращать его ищут, и что именно средство сие употребляют как раскольники разных сект, так и субботники в отношении православной веры, то Именовать субботников жидами и оглашать, что они подлинно суть жиды, ибо настоящее их наименование субботников или придерживающихся Моисееву закону не дает народу точного о секте сей понятия и не производят в нем того отвращения, какое может быть производимо быть убеждениям, что обращать стараются их в жидовство"⁹⁶. Как видим, правительство не стеснялось обращаться к низменным инстинктам черни. Однако успех контрмер зависел не от словесной завесы, а от массовых репрессий, которыми эти меры на самом деле являлись и которые обрушивались на сектантов уже в царствование Николая I.

Эти меры были следующими:

"1) предписать губернским начальствам, без всякого участия духовной власти и в виде обыкновенного полицейского распоряжения, взять в тех селениях, где секта эта находится, начальников ея и их помощников и отослать немедленно для определения в военную службу годных к ней, а неспособных к военной службе — на поселение в Сибирь; таким образом поступать впоследствии с теми, которые окажутся начальниками и распространителями секты;

2) начальством Сибирских губерний предписать, чтобы люди эти размещаемы были в отдаленные места и сколько можно отдельно, и чтобы земская Полиция строгое имела наблюдение, дабы они никого не вовлекли в свое заблуждение;

3) за обращенных таким образом в военную службу или на поселения крестьян, принадлежащих помещикам, выдавать помещикам рекрутския квитанции;

4) если бы, при отправлении этих людей на поселение в Сибирские губернии, жены и дети их не пожелали следовать с ними, то к тому их не принуждать и оставлять на прежнем жительстве;

5) меры, изъясненной в первом пункте, не распространять на субботников Кавказской губернии, находящихся в Александровском уезде, так как существование их распоряжениями самого Правительства некоторым образом утверждено, но вся строгость этих правил приложится к ним;

а) если откроется покушение к вовлечению других в заблуждение этой секты;

6) если будут изъявляемы наружные оказательства секты или соблазна, происходящего от него; в этих случаях поступать с начальниками субботников, жительствующих в Александровском уезде, на точном основании вышеприведенных правил;

б) начальников секты почитать тех, кто совершает какие-либо обряды или занимает первое место в богослужении или дает наставления в правилах Иудейских;

7) из уездов, в коих находится секта субботников или Иудейская, и соседних им уездов выслать всех Евреев без исключения, где бы они не находились, и впредь ни под каким предлогом пребывания там им не дозволять; (Это правило было отменено в 1883 г.) с являющимися вопреки этому запрещению поступать как с беспаспортными, подвергая лица, которые дадут им пристанище, взысканиям;

8) поставить в обязанность местному начальству затруднять сколько возможно сообщение правоверных жителей с иудействующими и для того не выдавать паспортов никому из при-

надлежащих к секте сей для отлучки в другие места (курсив мой. — С. Д.);

9) запрещать всякое наружное оказательство секты Иудейской и всякое действие, явным соблазнам повод дать могущее, возложа строгое за сим наблюдение на ведомство гражданское, без участия духовной власти;

10) под наружным оказательством секты разумеются собрания из разных домов в один для молитвы, обрезание, венчание, погребение и прочие обряды, не имеющие сходства с христианскими; под соблазнами разумеются: всякое действие при христианине, противное его Вере, и в особенности хула и насмешки над правилами церкви и над теми, кто следует оным;

11) постановить непременным правилом, чтобы отступники сии не были избираемы ни к каким общественным должностям, на основании утвержденных о раскольниках правил;

12) поставить в обязанность губернским начальствам иметь верные сведения о числе Иудейскому заблуждению предавшихся, о прибыли их или уменьшении числа оных посредством возвращения к Православной Церкви, но сведения сии собирать со всею возможною скромностью, дабы не дать повода к каким-либо неудобствам, как-то: или оглашению большого еще числа сих Русских Евреев, доселе вероятно скрывающихся, или распространения толку (курсив мой. — С. Д.), как сие уже случилось при розысканииях о числе раскольников"⁹⁷.

Духовное ведомство тоже шло в ногу с суровым временем: в декабре 1842 г. от Святейшего Синода последовало распределение раскольников-сектантов на степени вреднейшие, вредные и т. д. В первом же пункте читаем следующее:

"Секты вреднейшие:

1) Иудействующие, ибо это хуже, нежели ересь: это совершенное отпадение от христианства и существенная вражда против христианства"⁹⁸.

К сожалению, в нашем распоряжении находится слишком мало архивных материалов, но все же можно представить себе общую картину принуждения к возврату в лоно господствующей религии. Так, в 1827 г. были обнаружены жидовствующие в Московской губернии. Священник Спасской церкви Бронницкой округи, села Верткова Иван Никифоров еще в 1825 г. доносил знаменитому московскому архиепископу Филарету (в миру В.М. Дроздов), что в его селе 19 человек "содержат секту жидовскую". Что в селе есть иудействующие, было известно давно, лет уже 20, их "увещали" предшественники нынешнего настоятеля, но, вероятно, безуспешно. Иван Никифоров жалуется, что субботники отказываются с ним говорить. Его

жалоба в первую очередь относится к крестьянину Якову Андрееву и двум его родным племянникам — Афанасию и Козме Абрамовым. Сектанты часто отлучаются в город Каширу и Рязанскую губернию, где вообще иудействующих очень много. Единственный способ воздействия на них — земская полиция или непосредственное обращение к их помещику генерал-майору Николаю Матвеевичу Толстому, "а без того они к себе никого из духовных лиц не допускают"⁹⁹.

Некий архимандрит Григорий довольно подробно описывает "заблуждения" жидовствующих, иногда путаясь в еврейских праздниках и даже не допуская мысли об обрезании, когда из других источников явствуют, что обрезание обязательно. Вот эти пункты: 1) веруют в Единого Бога, но не признают троичности лиц в Божестве; 2) ожидают Мессию Царя, который восстановит разрушенный Иерусалим и соберет в Обетованную Землю рассеянных иудеев и всех содержащих закон их; 3) иконы считаются идолами, а поклонение иконам — идолопоклонством; 4) празднование субботы происходит у них таким образом: накануне вечером собираются они на молитву, читают и поют псалмы при зажженных свечах. В самый день субботы общественное моление бывает утром, перед обедом и перед вечером; 5) в марте празднуют Пасху 7 дней и во все это время едят опресноки с водою или пресным молоком; 6) девятое число сентября, у них так называемый Судный День; проводят они его в посте, так что до вечера ничего не пьют и не едят, а с 15 числа начинают торжественно и весело праздновать праздник Кущей, продолжающийся 8 дней и установленный в память 40-летнего странствования евреев по пустыне, на пути из Египта в Землю Обетованную. Кущей или палаток не строят, живут в своих домах, разрешается все, кроме употребления той мясной пищи, запрещенной в Ветхом Завете. «Вместо наших молитв, — продолжает архимандрит Григорий, — читаемых в первый день, "повнегда родити жене отроча" у них вычитывается седьмая кафизма, начиная с 50 псалма до конца кафизмы, а в 8 день от рождения над мальчиком, а в 14 над девочкою, прочитывается сполна 17 кафизма, при чем на новорожденного младенца надевают ладанку, т. е. мешочек с кусочком ладана и бумажкой, на которой написаны слова: "Во имя живаго Бога". Обрезания над младенцами мужского пола не бывают вовсе. Венчаться ездят они неизвестно куда, и непременно ночью, скрытно от других; спустя один день, ночью же возвращаются назад, и празднуют свадьбу по заведенному обычаю. Развод браков бывает только по важным причинам. В день погребения умерших читают псалмы, какие сами изберут...

В Воскресенье ходят они на всякую работу, а в церковь никогда не ходят, и не только ничего Христианского не исполняют, но даже почитают осквернением... Степень ожесточения их видна и из следующего: услыхав о прибытии Миссионера, некоторые из них признавались, что скорее согласятся претерпеть какие угодно казни, чем переменить свою Веру»¹⁰⁰.

В помощь священнику был послан миссионер с соответствующей инструкцией, состоящей из 15 пунктов. Среди этих пунктов обращает на себя внимание пункт 2-й, где предлагается читать отцов церкви, а также сочинения Гроция и Самуила Раввина Иудейского. В пункте же 7-м указано, что желательно "увещания" проводить "без всякого участия Гражданского Правительства", т. е. без светских властей; иными словами, чтобы насилием не позорить церковь. Пункт 15-й требует полного цитирования: "Верный служитель истины не забудет, что только благим побеждается злое, и потому на прекословия отвечать будет (миссионер. — С. Д.) с терпением и незлобием, в случае неуспешности первого опыта увещания, не возмалодушествует, но сохранит твердость и постоянство, свойственные доброму предприятию, не свяжет духа своего с мыслию о собственной корысти, или чести, но воскрилит его ревностию к славе Божией и человеколюбием, в Боге полагая и надежду помощи, и надежду воздаяния. Июня 27, 1827"¹⁰¹. Витиеватость слога выдает авторство творца текста будущего манифеста об освобождении крестьян от 19 февраля 1861 г. Успех "увещаний" был неотразим: в течение одной (!) недели "обратились" 37 человек, а отсутствующие 4 человека (супружеская пара с двумя детьми) письменно объявили о своем присоединении. Обращаем внимание на количество "увещаемых" — поначалу их было 19 человек, теперь оно возросло до 41. Интересно и другое, что вызов "на увещание" вопреки цитируемому пункту 7, происходил по повестке через "десятского" в барском флигеле. Пришло в первый раз всего 4 человека. Последним словом "увешенных" сектантов было следующее: «Для нас нелегко отстать от учения, внушенного нам около 20 лет назад; впрочем склоняемся принять Християнство, проповедоваемое вами и основанное на тех же Пророках, каких и досель мы чтили. Но, если окажется, что вы, Отец, ввели нас в заблуждение: то во второе пришествие Спасителя, на Страшном Суде, все ухватимся за вас и скажем Богу: "Он виновник нашего несчастия, он пусть и отвечает за нас!»¹⁰²Долго ли эти крестьяне оставались православными? "Увещания" правительством Николая I были сменены на крутые меры. Субботников ссылали в разные отдаленные места Сибири и Закавказья. Но, увы, меры были недостаточны. Иудействую-

щие продолжали исповедовать свою веру там, где проживали. Они стали осторожнее, боязнь ссылок и каторги сделала субботников тайными иудаистами, маранами нового времени: открыто придерживаясь православия, они втайне блюли иудаизм¹⁰³.

С удивительнейшей откровенностью один церковный автор пишет о присоединении к православию молокан. (Он путает молокан с субботниками; утверждает, что эти сектанты делают обрезание, празднуют субботу и еврейскую пасху, и их инквизиторы обзывают их "жидами".) Очевидцы рассказывали, что в селе Балыклейском, принадлежащем к приходу Христорождественской церкви, Царицынского уезда, Саратовской губернии, лет 70 тому назад (в 10-х годах XIX в.) появился "главный корень жидовства" Кирьян (Кирьяк) Фаддеев Колебошин, который нашел "modus vivendi" с местным священником, давая отцу благочинному взятки натурой — возами пшеницы, гусями, утками. Были ли сектанты обрезаны, соседи не знали, но видели их празднующими субботу. Спустя какое-то время среди них появился какой-то "природный жид", который якобы начал производить обряд обрезания. Боясь огласки, еврей через некоторое время исчез из села, вероятно, научив кого-то своему ремеслу. При этом рассказчик утверждает, что благосостояние жителей села непрерывно росло. Из малолюдного хутора оно превратилось в большое торговое село. Вероятно, все же произошла "огласка": в 1836 г. в селе появилось начальство во главе с миссионером иеромонахом Палладием. После многих усилий, при содействии исправника, волостного головы и писаря Кондратьева, сектантов удалось вернуть в православие. Удивляет другое: приняв — притворно — господствующую религию, многие сектантки вышли замуж за "природных" православных, и им удалось их "совратить" в "жидовство". Как же происходило возвращение в православие? Очевидцы рассказывали, что целый месяц местный причт, включающий священника о. Луку Кинарейкина, дьякона Я. Венусова, царицынского исправника Балясникова, волостного голову Дмитриева и писаря Кондратьева, ежедневно по 4 часа утром и вечером "увещали". Увы, сектанты упорствовали в "заблуждении". Наконец, наскучив бесцельным времяпрепровождением, писарь Кондратьев, человек состоятельный, обратился к отцу Палладию: "Ваше преподобие, позвольте-ка нам увещать жидов, мы скорее Вашего с ними справимся". Тот позволил. Наутро приступили к "действу". Писарь Кондратьев с исправником вызывали поочередно упорствующих и вопрошали о желании крещения. Ответ был один: "Нет!" "Кладите его" — их избивали, судя по пропускам в рассказе,

немилосердно. "Мучимые болью", они, наконец, соглашались вернуться в лоно православия. Понятно, прочность в вере "новокрещеных" была сомнительной, и они почти все вернулись в иудейство. Часть их была выслана или добровольно переехала в Закавказье, но большинство осталось на прежнем месте¹⁰⁴.

Однако при любой возможности сектанты стремились открыто идентифицировать себя с избранным народом. Они признавались: "...людей мы обманем, а Бога не обманем; мы хотя и ходили в церковь, и делали все ваше, а все-таки мы как держались прежде, так и теперь, держимся своей веры"¹⁰⁵. Не следует забывать, что это был конец 1872 г., царствование Александра Освободителя, время, когда сектанты один за другим обращались к министру внутренних дел с просьбой отделиться от православия, к которому принадлежали притворно. Любопытно, что обращение переписывалось с одного образца — прошения жителя села Озерки Бобровского уезда Воронежской губернии. Одновременно поступили просьбы об отведении для умерших иудействующих отдельных участков. Ни одно из прошений не получало разрешения правительства, хотя люди на местах открыто исповедовали свою веру.

С точки зрения Святейшего Синода, все остальные сектантские течения, включая изуверские, на фоне этой, вреднейшей, секты бледнеют. И здесь Синод остался верен себе, заняв крайне юдофобскую позицию. Н.В. Варадинов в цитируемом труде приходит к выводу: "Нет сомненья, что жидовская ересь зарождалась от Евреев, которые часто совращали Православных в Жидовство". И далее: "...чтобы секта эта была совершенно самостоятельна без влияния жидовства, допустить этого по источникам нашим нельзя"¹⁰⁶. И поэтому даже сибирским евреям разрешалось жениться на инородках, но ни в коем случае не на субботницах! Так, судя по архивным данным, Нерченское начальство запретило брак поселенки субботницы Худеяровой с евреем Юсиновичем¹⁰⁷. Кстати, тот же источник сообщает, что инородки, вышедшие замуж за евреев и перешедшие в иудаизм, становились необыкновенно набожными, учились молитвам, строго исполняли обряды, не уступая "настоящим" еврейкам.

Имеется один в высшей степени интересный документ, касающийся связи евреев с субботниками-герами. (Гер: на иврите — перешедший в иудаизм.) Это воспоминание бывшего николаевского "пойманника" — кантониста М. Меримзона, 25 лет прослужившего в русской армии. Кстати, Меримзону, человеку, вне сомнения, большой внутренней культуры, несмотря на недостаток образования, принадлежит точнейшее и страшное определение кантонистов — "лилипутная армия".

В 1862 г. он попал на пасху в Нижний Новгород с таким же, как и он, горемычным приятелем. Случилось так, что, вспомнив о своих родителях, о милом праздничном доме, "лилипуты" заплакали (дело было на улице). Неожиданно в роли Ильи-пророка выступил какой-то русский пожилой купец, в поддевке темно-синего сукна, подпоясанный красным кушаком, с подстриженными в скобку волосами и окладистой рыжеватой бородой, как будто сошедший со страниц Островского или с полотен Кустодиева. Он остановил солдат-евреев и стал их подробно расспрашивать. Уверившись, что они в армии не крестились, он пригласил их в свой дом на пасхальную неделю, дав взятку военному начальству, чтобы их отпустили на праздники. М. Меримзон подробно описывает дом купца и детали празднования пейсаха "гейрим": «Лишь только он отворил дверь квартиры, нам показалось, что он открыл перед нами светлый рай. Большой зал; посредине потолка висит большая бронзовая люстра, покрытая синей тюлью; вдоль стен кресла, покрытые темно-коричневым бархатом; по стенам висят большие картины в золоченых рамах, зеркала; пол паркетный. Посредине зала стоит большой стол, покрытый разноцветной скатертью. Возле стола сидит еврей средних лет, в чистом длинном сюртуке, и вторит с двумя русскими мальчиками "гагаду". Еврей поднялся и подал нам руку — "шолем алейхем", а мы ему: "Алейхем шолем". Он наскоро расспросил нас: откуда и куда? Мальчики смотрели на нас с большим любопытством. Я тихо спросил у еврея: "Будьте добры, скажите: куда мы попали? какой тут народ? не то русский, не то евреи"... Ребе улыбнулся и сказал: "Это — Гейрим". Тут есть порядочно и субботников, которые тоже с любовью соблюдают нашу веру; так как правительство их строго преследует, то они нашли удобное место у моего хозяина и здесь исполняют религиозные обряды. Я исполняю три должности — шохета (резника), кантора и меламеда, и за все эти должности я бываю награжден, что не смею обижаться. Вот вы сегодня увидите. Ко мне соберутся и будут мне "хомец" продавать, а вечером соберутся Богу молиться»¹⁰⁸. Дальше идет описание седера, который ведется строго по закону, включая чтение молитвы "кадиш". Единственное исключение было тогда, когда руководивший церемонией шойхет залез на кафедру, произнес проповедь по-русски, чтобы все присутствующие поняли. В конце все произносили ритуальную фразу: "На будущий год в Иерусалиме". Кстати, у хозяев дома были типичные имена "геров" — Абрам Моисеевич и Сарра. Надо сказать, что этот рассказ о русском купце, исповедующем иудаизм, производит сильнейшее впечатление. Не только неукоснительным соблю-

дением традиции, но и щедростью в пользу несчастных солдатиков. Это для них "мицва", доброе дело. Последним напутствием было: "Смотрите, ребята, держитесь за нашу святую веру; не льститесь, если вам кто-либо будет сулить богатство; не льститесь на чины, не верьте кумирам, а продолжайте верить в Бога Авраама, Исаака и Якова"¹⁰⁹.

Обратим внимание на некоторое разделение между "герами" и "субботниками", делаемое рассказчиком, хотя понять разницу из текста затруднительно — "это гейрем", а это "субботники, которые тоже с любовью нашу веру..."

Но не только крестьяне принимали иудаизм. Среди высших сословий также происходили духовные драмы, кончавшиеся зачастую трагически. В одной из киевских молелен Оскар (Израиль) Осипович Грузенберг познакомился с интересным человеком. Было это в начале 80-х годов прошлого века: «За время хождения три раза в день в молельню я познакомился с гвардейским офицером, перешедшим в иудейство. Между нами установилась близость, насколько она возможна между подростком и пожилым, лет пятидесяти, человеком. Жил он в молитвенном доме, ел, что дадут; спал на узкой скамейке без подстилки. Целые дни проводил в молитве и в чтении духовных книг на древнееврейском языке. Знатоки говорили, что знал он этот трудный язык в совершенстве.

Евреи чтили его за святость, но тяготились им: того гляди, пришьют тебе совращение в "жидовскую ересь".

Раз как-то он задержал меня после вечерней молитвы и предложил пройтись по двору. Заговорил смущенно о себе.

Был он офицером одного из гвардейских полков. Служил хорошо, с товарищами жил дружно, хотя часто пропускал их веселые собрания. Потом вдруг заскучал: странная, мол, профессия, — всю жизнь готовиться к истреблению тебе подобных. Принялся за Евангелие и удивился: как этого раньше не заметил, — оно почти сплошь состоит из цитат из Ветхого Завета и пророков. Даже трогательная католическая отходная "Де профундис" скомпонована из творений пророков.

Тогда он принялся за изучение древнееврейского языка.

В полку нашли, что он слишком чудит и предложили подать в отставку. Командир сообщил о нем, куда следует и не следует. Стали к нему являться для увещания священники. Потом заточили его в монастырь. Тут он обозлился: каждый день брал его в переделку то один, то другой наставник. Один раз дошло до того, что схватил со стола нож — и со словами "не сдвинете", отрубил себе палец. Его освободили.

Так в поисках правильной веры дошел он до самозаточения в бедной еврейской молельне.

Много лет спустя, когда я читал "Отца Сергия" Толстого, вспомнил "жидовствующего " гвардейского офицера и подумал, не он ли послужил прообразом.

Однако остановило соображение, что мой милый собеседник не способен на то свинство, какое Толстой приписал своему подвижнику»¹¹⁰.

Думается, что Грузенберг и прав и не прав. Толстой вполне мог взять свой сюжет не из "Искушения св. Антония" Густава Флобера, а из жизни русского гвардейского офицера, но правила творчества и, возможно, нежелание касаться итога духовного поиска героя перевели финал рассказа в иное русло.

Большие поселения субботников находились в Закавказье, в Ленкорани. Исследователь Кавказа специально оговаривает проживание субботников в этом крае. Основание этих поселений он связывает с именем графа Аракчеева, препроводившего в 1818 г. министру народного просвещения и духовных дел жалобы "однодворцев" Воронежской губернии на притеснения, "делаемые им за исповедование Моисеева закона". Указом от 23 июня 1820 г. всех субботников г. Екатеринославля с семействами сослали в Кавказскую губернию. В течение пяти-шести лет они заселили места около Кизляра, Кубы, Нухи, Шемахи, Шуши, Ленкорани, Нахичевани, Ордубада и др. Чтобы еще больше усилить поток русских переселенцев-субботников по предписанию корпусного командира на Кавказе барона Розена им выдавали паспорта для свободного передвижения и торговли по всему Закавказью, оставляя запрещение для Кавказской области. Уникальный случай в русском законодательстве! Указ об этом был подписан 4 апреля 1837 г.

О жизни субботников в Закавказье есть выразительное свидетельство: "Свобода передвижения, сравнительно слабый надзор, относительное приволье, предприимчивость и трудолюбие сектантов много способствовали развитию торговой жизни Закавказья, а с тем вместе усилили их пропаганду. На Кавказской линии, около города Александровска, почти все население и даже казаки были совращены субботниками в раскол. Военные власти остановили распространение иудейства, зачислив всех жителей в Хоперский казачий полк и учредив над ними военное управление. Ввиду этого, новых переселенцев-субботников приказано было селить вдали православных, учредив над ними самый строгий надзор. Большинство их заселилось в Ленкоранском уезде, группируясь в селениях Привольном, Пришибе, а также в самом форштадте города Ленкорани"¹¹¹.

Мы имеем еще два чрезвычайно интересных свидетельства об их жизни. Первое принадлежит перу известного этнографа

и писателя С.В. Максимова (1831—1901). Второе — известному писателю и правительственному чиновнику Всеволоду Крестовскому.

Максимов обстоятельно описывает жизнь иудействующих в Ленкорани. Он подробно останавливается на разногласиях между субботниками и герами. Первые признают лишь Священное Писание, тогда как вторые полностью слились с еврейством. Ходят, впрочем, они в одну синагогу. Отпадений от секты нет, наоборот, молокане переходят к субботникам. Материально иудействующие живут очень хорошо. Новое поколение геров старательно учит древнееврейский язык. Собеседники поразили этнографа многообразием знаний, начиная со сведений о гонениях на евреев в римскую и позднейшие эпохи. Этот поиск истины в древнейшей истории был несомненен и искренен. Молодое поколение, выросшее вне религиозных гонений, словоохотливо и бойко, чем разительно отличается от православных сверстников, деревенских увальней. Все они грамотны, читают как по-русски, так и на древнееврейском языке. Писатель восхищается трудолюбием и опрятностью сектантов. Субботники трудятся не покладая рук на пашне: "...они устойчивее и старательнее соседей в обработке пашен". Они занимаются садоводством, выделывают вино ("была бы чистая посуда"), занимаются табаководством, печным ремеслом, хлебопечением. Как и евреи в средние века, они сталкиваются с конкуренцией армян (средневековые еврейские хроники называли армян амалеком), но и с этим они справляются. Максимов утверждает, что Моисеев закон не вытравил из них русского духа: "Сколько в субботников не вглядывайтесь, сколько к ним не прислушивайтесь, это — простые русские мужички с теми же слабостями и с теми же доблестями, что и в России. Имевшие с ними дела говорят в одно слово, что это — честные торговцы, с которыми приятно вести всякое, самое крупное, дело"¹¹². При этом следует заметить, что сектанты довольно часто вступают в "смешанные" браки, что приводит к совершенно неожиданным результатам. В Харькове произошел следующий случай: «В одной из хирургических лечебниц скончалась после сделанной операции молодая женщина, привезенная с Закавказья. С больной приехали ее родители и муж, люди чистейшего великорусского типа и зажиточные, хотя и "простые" по платью и обращению. Когда оперированная умерла, возник вопрос, совсем неожиданный, кому именно ее хоронить: православным или евреям? Родные умершей настаивали на погребении ее евреями, так как она субботница, но замужем была за молоканином, а известно, что между той и другой сектой огромная разница в их

вероучении. Субботники нисколько не отличаются от иудеев как по основным религиозным догмам, так и бытовому складу своей жизни, исполняя все обрядности и предписания талмудистов. Молокане же, как известно, представители одной из форм христианского рационализма. Смешанные браки, стало быть, среди сектантов факт существующий. Еврейское погребальное братство, к которому обратились родные умершей молодой женщины, категорически отказались хоронить на своем кладбище "Субботничиху". Но в дело вмешалась полиция, которая засвидетельствовала принадлежность умершей к данной секте. Евреи похоронили покойницу на своем кладбище, с соблюдением всех еврейских обрядов, но в совершенно изолированном от других могил месте».¹¹³

Всеволод Крестовский посетил Закавказье в 80-х годах прошлого века. Зачин, которым начинается рассказ, чрезвычайно важен. Встреченный им старик-молоканин говорит о местности, где их поселили: "Тут нам всем вольготно... за веру никто не утесняет: молись, кто как хочет — запрету нет, не то что в Рассее"¹¹⁴. Субботники сосредоточились в четырех пунктах Ленкоранского уезда: в подгородной Ленкоранской слободе (сплошное поселение), в селе Привольное (сплошное поселение), в местечке Ассулы они занимают восточную часть села (другая заселена туземцами), в селении Пришиб, занимая его южную часть. К чести автора "Тамары Бен Давид", он дает в общем объективную картину их житья-бытья. Во-первых, Крестовский имеет смелость называть вещи своими именами: субботники не могут называться в строгом смысле слова сектантами: они «просто русские Моисеева закона. Они всецело держатся еврейской религии, не признавая вовсе Нового Завета; имеют свои синагоги, устроенные совершенно по еврейскому образцу; собираются на богомоление совместно с настоящими евреями; при утренней молитве ежедневно надевают себе на лоб "шел рош", а на руку "шел яд" и покрываются "талесом"; всегда носят "цицес", голову покрывают ермолкой или сидят дома в шапке, — словом, исполняют все то, что предписывается евреям Второзаконием, и настолько — насколько эти древние постановления вообще могут быть применимы в современной еврейской жизни и быту»¹¹⁵. Этот репортаж был поначалу опубликован в "Московских ведомостях", где всезнающий Крестовский сделал сноски, объясняющие странные наименования "шел рош" или "шел яд". В "Истории одного мифа" я уже писал, что Всеволод Владимирович неплохо знал идиш, тщательно изучал еврейский быт и религиозную жизнь еврейства. Вот, например, объяснение слова "талес" — "белое шерстяное покрывало с темно-синими кай-

мами, вроде савана, в которое облекается при утренней молитве каждый совершеннолетний женатый еврей и которое надевают на него в последний раз после смерти, при снаряжении тела к погребению. Этот талес каждый еврей уносит в могилу"¹¹⁶. Далее Крестовский разбирает разницу между герами и субботниками. Первые строго соблюдают все еврейские обряды и обычаи, включая празднования субботы, йом-кипура, юбилейных годов, а также требований кашерности ("кошер" и "треф" — поясняет автор). Ради последнего община содержит "шохетов", "маргишей" и "менагров". И вновь идет пояснение: "Резники и специалисты, определяющие годность или негодность (кошер или треф) мяса в пищу евреям и достоинство резничьего ножа"¹¹⁷. Вторые же только соблюдают субботу и не едят свинину — этим и исчерпывается их иудаизм. Жидовствующие "ортотодоксалы" — русские Моисеева закона, относятся к ним, как к заблудшим братьям, не отвергают их и допускают молиться в своих синагогах; захоронения производят на одном кладбище и даже своих "девок" выдают замуж с непременным условием полного соблюдения кашрута. Но обе ветви жидовствующих в области религиозных воззрений признают истинным исключительно Закон Моисея, ожидают прихода Мессии и восстановления Иерусалимского храма и царства, которое будет "истинным царствием Божием на земли", "царствием будущего века".

С соседями иудействующие живут мирно, кроме первого времени, когда новые поселенцы работали в поле с винтовками за плечами, ожидая нападения мусульман. Основное их занятие — земледелие, жители окраин Ленкорани занимаются садоводством, огородничеством, различными ремеслами. Все они законопослушные граждане, исправно платящие налоги и беспрекословно исполняющие общественные повинности.

Среди "истинных" субботников (так называют себя ортодоксы — геры) встречаются люди, знающие древнееврейский язык, учившиеся от заезжих учителей "меламедов". В браки геры вступают не только между собой, но и с "настоящими" евреями, которые живут в небольшом количестве при каждом субботническом поселении. Они-то в основном исполняют роль раввинов, меламедов и резников. Еврейки, выходящие замуж за субботников, одеваются, как русские бабы, в сарафаны и дома с детьми и мужем говорят по-русски. В свою очередь и "кровные" евреи любят родниться с герами, это у них считается "шиком высшей марки". Женятся на субботницах и очень богатые евреи, которые для этого специально ездят в Ленкорань из Тифлиса, Одессы и даже Варшавы! Далее следует рассказ о закавказском богаче Круцкопфе, купце и домовладель-

це. Всеволод Владимирович не выдерживает беспристрастного тона, автор "Торжества Ваала" в примечаниях объясняет странную фамилию — она в переводе значит "чесоточная голова". Дети от этого брака говорят только по-русски, и мадам Круцкопф перевернула всю жизнь своего мужа на русский лад, кроме, оговаривается Крестовский, религиозного обряда. Жизненный уклад у субботников — русский, повторяется автор, но религиозная сфера — иудейская. Молятся они по Библии в русском переводе и по русско-еврейскому молитвослову — "сидуру" г. Гуревича. (Здесь Крестовский ошибается: вероятно, речь идет о книге О.Я. Гурвича "Еврейский молитвослов, впервые переведенный на русский язык" (Вильно, 1870). Важно знать, какой литературой пользовались иудействующие.)

Жилища субботников приспособлены к жаркому климату Ленкорани и ничем не отличаются от собственно русских домов, за исключением одного: на каждом косяке дома прибита "мезуза", заключенная в футляр. Идет объяснение Крестовского: "Свернутый кусок пергамента или бумаги, на коем написаны известные стихи из Второзакония. Мезуза имеет назначение охранять жилище еврея ото всякой нечисти и напоминает входящему в дом об Иегове и законе. Поэтому каждый входящий обязан прикоснуться к ней рукой"¹¹⁸. Особенно ценятся мезузы, подаренные заезжими "святыми" еврейскими раввинами или ламданами (учеными) за возданное гостеприимство. В переднем "красном" углу субботнической комнаты стоит "орн кодеш" или "кивот", род настенного шкафчика, задернутого занавеской, называемой "пераухес" (материя темно-синего цвета, а у состоятельных и парчовая, на которой нашита шестиугольная звезда и пояснение: два равнобедренных треугольника, сведенные в одном общем центрами и обращенные вершинами в противоположные стороны, вверх и вниз — мистический герб или эмблема еврейского царства). В "кивоте" хранится русская Библия без Нового Завета, Псалтирь и молитвословы. У некоторых хранятся, как можно судить из текста, "Пиркей Авот" и переводы из Агады ("дидакто-анекдотическая и легендарная часть Талмуда"). Но самое главное, высшая гордость, если в доме имеется рукописный пергаментный свиток Торы (Пятикнижия) на древнееврейском языке, с обязательным свидетельством за печатями и подписями известных раввинов, что священный свиток исполнен без малейших ошибок, описок или подчисток. Опять пояснения: «иначе он был бы "пусл" негодный». Далее Крестовский склоняет голову перед силой веры: "Подобные свитки почитаются у ортодоксальных субботников высшею и единственною их святыней, и у кого есть таковой, там уже он составляет гордость семьи,

хранится в шелковом футляре, завернутый в пеленах, как великая редкость, и передается из поколения в поколение по наследству в смысле самой священной и драгоценной части фамильного достояния. Зажиточные люди нередко платят очень большие деньги за выписку себе из Западного края или из-за границы такого удостоверенного свитка. Чтобы сколотить достаточную сумму на его приобретение, субботники зачастую отказывают себе и семье во многом из самого необходимого, постятся, не шьют новой одежды и обуви, продают хлеб и все домашние продукты, оставляя себе в обрез лишь то, без чего уж решительно нельзя обойтись"¹¹⁹. Этот религиозный восторг и преданность, ощущаемая самим Крестовским, остаются без разъяснения. Откуда и почему эта преданность Ветхозаветному Израилю?

Далее Всеволод Владимирович переходит к деталям, которые вовсе не снижают образа трудолюбивых субботников. Понятно, что попутно шпыняются еврейчики, делающие "гешефты" на продаже свитков своим собратьям по вере.

Хоронят субботников по еврейскому обряду: без гроба, заворачивая в саван, "смертную рубаху" (китель). Надмогильные памятники — вертикальные, общееврейской формы, с надписями на двух языках — русском и древнееврейском.

Среди субботников есть и прозелиты, которым общество сообща ставит дом и вообще помогает изо всех сил. Крестовский считает прозелитов неудачниками, переходящими в иудаизм из-за нужды. Хотя описание помощи неофиту скорее говорит о высокой степени взаимопомощи, чем о принуждении: «Иудействующие считают... своим долгом всячески поддержать на первых порах неофита и нравственно, и материально: помогут ему и избу поставить, и поле обработать, и зерна на засев дадут, обрядят и хозяйство, пожертвовав кто чем может, — один принесет "на новоселье" миску, другой ведро, третий горшок, четвертый барана пожертвует — с мира по нитке, голому рубаха; и этот голый, гляди, чрез несколько месяцев стал порядочным хозяином, может жить с семьей не нуждаясь, впереди есть для него и просвет и надежды, но увы! — все это приобретено на счет не легкой сделки с собственной совестью, ценой вероотступничества...»¹²⁰. Особенно следует подчеркнуть, что приведенные выше описания принадлежат автору романа "Тамара Бен Давид", в котором описывается история перехода еврейки в православие, рассуждается о всемирном еврейском заговоре и т. п. Но тем не менее с такой полнотой субботнический быт не был описан ни одним этнографом или писателем. Крестовский, хотя и предвзято, но талантливо описал то, что увидел.

На начало XX в. ересь была широко распространена в следующих губерниях: Иркутской, Новгородской, Орловской, Тамбовской, Тульской, Екатеринославской, Астраханской, Ставропольской и почти во всех губерниях Кавказа и Закавказья, а также в Тверской, Кубанской и Донской областях¹²¹. Список губерний неполный, ибо "субботники" проживали и в столичных губерниях — Московской и Петербургской.

По переписи населения 1897 г. общее число старообрядцев и сектантов определяется цифрой в 2 137 738 человек. Исследователь сектантства А.С. Пругавин убежден, что это число значительно занижено. Цифра вообще не дает представления о степени распространения раскола в России. А.С. Хомяков в свое время определял всю раскольничью массу как равную по численности населению Испании. А.С. Пругавин на основании официальных и полуофициальных источников называет невероятную цифру — 20 млн человек!¹²² Книга Пругавина вышла еще до революции 1905 г., и, конечно, он должен был оглядываться на церковную и государственную цензуру. Тем поразительнее приведенные факты. Мы же можем задать вопрос: "Какова же была численность иудействующих?" Официальные данные ни в коей мере не соответствуют действительности. Они оперируют в лучшем случае десятками тысяч человек. Вспомним 11-й пункт инструкции от 3 февраля 1825 г., касающийся как раз сокрытия истинного числа иудействующих: сведения требовалось собирать тайно — по лексике инструкции — "со всею возможною скромностью". Вспомним и тайного субботника Аггея Касьяновича, выдавшего себя за старовера. Сколько же было этих странных маранов новейшего времени? Писатель С.А. Анский, интересовавшийся русским субботничеством, слышал от одного иудействующего следующее: "А, между прочим, нас, геров, ведь не мало будет. Почитай, по одной Волге с полмиллиона (?) душ наберется..."¹²³Авторский вопросительный знак не убеждает. Счет субботникам шел на сотни тысяч. Другое дело — их идентификация по паспорту. Если исследователь сектантства увеличил официальную цифру в 10 раз, то такое же увеличение субботников приведет нас к тому же числу — сотни тысяч. Один из авторов Воронежских епархиальных ведомостей договорился даже до того, что жидовствующие размножались так быстро, как "некогда Евреи в Египте" — ценное свидетельство из другого лагеря!¹²⁴

Возникает, впрочем, один из самых сложных вопросов. Почему русские люди, известные своим религиозным консерватизмом, переходили из "стана ликующих" в стан "униженных и оскорбленных"? Этот вопрос не давал покоя ревнителям ве-

ры, правительству и Синоду. Утверждение, что их "прельстили" в иудаизм, "сманили" в жидовство, что они вошли в "соблазн" или даже были "совращены" — мало вразумительны. Если только не обратить внимание на почти фрейдистскую лексику. Попытки объяснить рациональностью поступки сектантов, в конечном итоге, мало что дают. Прислушаемся к голосу одного из первых исследователей русского сектантства С.В. Максимова, который удивляется переходу в иудаизм, к которому никто не принуждает: это не насильственная ассимиляция (по Максимову — "подделка") и не корысть. "Там, где подделка под чужую национальность затребована корыстными целями и для них необходима, в ней мы не видим ничего удивительного. Там, где для этой подделки нет благоприятных причин и она переходит в подражание при безвыходности, мы также не найдем ничего странного. Подивимся другому явлению, когда все причины его находятся вне всяких вероятных явлений, когда они не экономические, не географические, не климатические — никакие. Нет изолированного, безвыходного положения, среди одной и той же и все чуждой народности; нет и того сильного рычага деянии человеческих, каково искание корысти, материального обеспечения, денежного обогащения. Есть даже для русского человека кое-что из неприятного ему, несочувственного: вера, несходная с той, за которую он кровь проливал и теперь пролить не задумается; есть и при этом народ, и у русских людей находящийся в каком-то подозрении. Между тем, больше двух тысяч русских семей (речь идет о закавказских герах и субботниках. — С. Д.) стремятся уподобиться этому народу, считая для этого лучшим средством его веру, и подчиняют ей свои житейские обычаи и отечественные привычки. Для этих людей Евреи стали идеальным народом (курсив мой. — С. Д.), Ветхий Завет исключительным руководством в вере и жизни. Притом же эти люди стали так думать и так поступать не там, где ютится гонимое племя, не в тех местах, где оно пустило глубокие корни; напротив, пошли русские люди в еврейскую веру в тех местах, где все тому противодействовало: евреям воспрещено было постоянное жительство... Как бы то ни было, факт совершился. Русский человек самым делом доказал сочувствие к угнетенному и презираемому племени и принял его веру... (курсив мой. — С. Д.). И, принявши Закон Моисеев, естественным образом должен был подчиняться и предписаниям этого закона: к народным обычаям своим примешал он еврейские и стал сознательно стремиться к тому, чтобы сделаться совершенным евреем"¹²⁵.

Очерк 2

АПОСТОЛ

ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ

ЛЮБВИ

ПРОИСХОЖДЕНИЕ И ПРЕДШЕСТВЕННИКИ

Николай Сазонтьевич (Созонтьевич) Ильин (1809 или 1812—1890), "солдатский сын", отставной штабс-капитан артиллерии, был внебрачным сыном русского генерала, судя по всему, шведского происхождения, Владимира Григорьевича Паткуля (умер в 1855 г.), ревельского коменданта и члена генерал-аудиториата, потомка знаменитого Иоганна-Рейнгольда Паткуля — героя Северной войны, казненного Карлом XII. Мать — полька-католичка, Тенчинская. "Номинальный отец", узнав об измене жены, оскорбил генерала и был разжалован в солдаты. Далее его следы теряются. Детство Николая было безрадостным. Жил он с матерью, отца не знал. Хотя, по-видимому, генерал как-то все-таки помогал "соломенной вдове". Его крестили в православную веру и первым его учителем был сельский дьячок, дальнейшее образование он получил в Полоцком иезуитском колледже. В 1832 г., числясь военным кантонистом, Ильин поступил в учебную артиллерийскую бригаду. В качестве вольнослушателя он посещал офицерские классы Михайловского артиллерийского училища в Петербурге (впоследствии преобразованного в военную академию), для того чтобы получить первый офицерский чин прапорщика. В училище обратили внимание на его талант и усидчивость, и ему было предложено написать руководство для действий артиллеристов "на берегу и на море". Его техническое образование, как ни странно, отразилось в его будущих богословских

трактатах, например, говоря о трех главных событиях в Мире — он называет их тремя бомбами Божьей Артиллерии¹. В 1834 г., довольно поздно, в 26 лет он был произведен в прапорщики, женился (жена — Ольга Евстафьевна Тиде, протестантка) и получил назначение в Юго-Западный край. Жизнь в маленьких местечках, при всех ее минусах, заставила Ильина сосредоточиться, и он усиленно занялся самообразованием. В это же время вышла первая часть его "Руководства", которая вызвала восторженный отзыв редактора морского журнала "Маяк", корабельного инженера и писателя, впоследствии генерал-лейтенанта С.А. Бурачека. Он назвал автора настоящим ученым, предрекая Ильину мировую славу. Этот успех окрылил Николая Сазонтьевича, но тем удивительнее, что он вскоре оставил навсегда военные занятия — причиной этого стало духовное перерождение. И не исключено, что к тому подтолкнуло его тесное общение с еврейством, составлявшим весомое большинство местечек Юго-Западного края.

Ильин болезненно переживал свое положение незаконнорожденного. Вероятно, русская поговорка "Иван, не помнящий родства" была для него не пустым словом и толкнула его на поиски всеобщего братства. С откровенностью, не свойственной тому времени (вспомним историю А. Фета — Шеншина) и вызывающей ассоциации с "Исповедью" Жан-Жака Руссо, он писал впоследствии: "Так как я не мог узнать, от какого народа я зародился, то и стал признавать всех людей за родных моих"². Увы — "родные" даже не предполагали наличие нового родственника, они были далеки от идеи всемирного братства. Мысль Николая Сазонтьевича обратилась в сторону создания общего языка. В какой-то степени он стал предшественником Лазаря Заменгофа, создателя эсперанто. В журнале "Маяк" в 1842 г. была помещена "Общая азбука в природе человека" (полное название "К пополнению житницы истинного просвещения, первое зерно человеческого знания, умовый (т. е. теоретический. — С. Д.) взгляд на общую азбуку в природе человека"). Это была попытка преобразовать русскую азбуку, приблизив ее к другим народам, и попытаться объединить человечество посредством общего языка. И это было, как мы бы сказали, малым практическим делом. В предисловии к труду он рекомендовал соединение веры и науки. (Но даже эта попытка создания общего языка, с точки зрения ортодоксии, есть покушение на волю Всевышнего, есть богоборчество — ибо разделение произошло по Его решению: "И сошел Господь, посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие. И сказал Господь: вот один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того,

что задумали делать. Сойдем же, и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле..." — Быт: 2, 5 — 7.) Несравненно более решительно Ильин приступил к реформации духовной жизни. На русской почве он стал предшественником Владимира Соловьева в попытке создать единую религию для всего человечества. По его мнению, не было более крепкого связующего звена между народами, чем религия, и, конечно же, именно православие должно лежать в основании единения. С точки зрения Ильина, он сам идеально подходил для диалога с другими конфессиями. Напомним, что сам Ильин был крещен в православие, но мать его была католичкой. Несмотря на сыновние чувства, Ильин относился к католицизму с недоверием — его юность совпала с польским восстанием 1831 г. и с антипольской истерией, которой поддались многие. (Как ни странно, полонофобию Николай Сазонтьевич сохранил до конца жизни.) Женился Николай Сазонтьевич, как мы говорили выше, на лютеранке и стремился к полному духовному единению как с ней, так и со всем человечеством. Единению мешала разность религий — и он хотел слияния всех религий в единую истинную, конечно же, православную. Борьбу за единение религий он начал своеобразно. Прежде всего он отправился в синагогу, которую стал посещать очень усердно, вступая в богословские споры с раввинами. Как тут не вспомнить древнего благочестивца митрополита Киевского Илариона (XI в.), который дискутировал с евреями, что и было зафиксировано в "Слове о законе и благодати". Некоторые ученые даже считают Илариона крещеным евреем. В летописях Нестора можно прочитать и о преподобном Феодосии, игумене киево-печерском, современнике князя Изяслава Ярославича (1036—1074). "Тайком" и переодевшись, он каждую ночь приходил отчаянно спорить с евреями в их квартал. За восемь прошедших столетий был достигнут прогресс — дискуссии Ильина происходили вполне легально. Он вел с раввинами беседы о вере, доказывал преимущество православия над иудаизмом, добиваясь компромисса, который бы помог ему осуществить его мечту о единении церквей. Из этого, впрочем, ничего не вышло, но обращение Ильина к еврейству сыграло громадную роль в становлении его взглядов — он освоил древнееврейский язык и глубже окунулся в книжный, ветхозаветный мир, основательно изучил догматы православия. Нам кажется, что он внимательно проштудировал и некоторые еврейские книги, в первую очередь "Сефер ха-берит", принадлежащий перу Пинхаса Илии Гурвича (умер в 1821 г.). К этому мы еще вернемся.

Ильин имел предшественников. Речь идет о человеке необычной судьбы, прошедшем путь от рядового донского казака до гвардейского полковника, командора Мальтийского ордена, погибшем под кнутом палача в возрасте 30 лет. Это — Евграф Осипович Грузинов. 12 августа 1800 г. он был арестован. При обыске у него нашли черновик на трех листах — политическая программа по переустройству абсолютистского государства, где определялись принципы разработки законов, провозглашались "почти демократические" свободы и иные, обновленные, социальные отношения. Исследователи пишут, что Грузинов не придерживался твердых религиозных правил, "у исповеди и святого причастия лет шесть не был". Однако разнородность конфессий его беспокоила: из-за различий в "рассуждении вер" возможен был "разлад". Чтобы укрепить "во всех согласие единодушное", было предложено принять "такое наставление, которое бы никогда не произвело вражды между людьми"³.

Что же касается Ильина, то в своей миссионерской деятельности на семейном фронте он преуспел — жена приняла православие. Он был уверен, что произошло чудо, что сам Всевышний вмешался в его судьбу. О своей победе он написал пространное письмо в знакомый нам уже журнал "Маяк", а сам все более и более погружался в мир мистики, обратившись к изучению западного мистического опыта. Большим подспорьем в этом оказался журнал "Сионский вестник", издававшийся в начале века (1806—1807, затем 1817—1818, закрыт из-за доносов) масоном и мистиком А.Ф. Лабзиным (псевдоним, Феопомент Мисаилов). Усилия Ильина, духовное напряжение привели его к глубокому внутреннему перелому, следствием чего стало основание им новой религиозной секты. Его отпадение от православия не было внезапным. Поначалу он выступил против авторитета церкви. В свое время выступление против церкви послужило формальной причиной закрытия "Сионского вестника", несмотря на посвящение его Господу Иисусу Христу и покровительство, оказанное Лабзину его личным другом министром народного просвещения кн. А.Н. Голицыным. Идеал "Сионского вестника", воспринятый Ильиным, — "интимное общение с Всевышним", любовь к Нему и любовь к ближнему, широчайшая веротерпимость. Напомним, веротерпимость А.Н. Голицына и его приятеля была весьма относительной. Ими было создано "Общество израильских христиан", целью которого было присоединить к христианству (не обязательно к православию) евреев. Все это очень подходило Николаю Сазонтьевичу, который, вероятно, вошел в религиозный экстаз, вылившийся в непрестанные молитвы и мольбы

получить от Всевышнего откровение. И однажды утром Ильин проснулся просветленным и радостным: во сне ему открылось, что сущность христианства — в любви. И посему православие, бывшее прежде для него "единой истинной религией", стало отныне предметом отрицания и настойчивых, жестоких и упорных нападок.

СОЗДАНИЕ "ДЕСНОГО БРАТСТВА"

Отрицание православия произошло у Ильина под сильнейшим влиянием мистической литературы XVIII в., а особенно работы Иоганна Генриха Юнга-Штиллинга "Победная повесть веры христианской" (1799), направленной против католицизма. Идея Штиллинга о том, что господствующая церковь никогда не являлась носительницей христианства, а была его гонительницей, и толкование Апокалипсиса, обещавшего спасение сохранившим истинную веру, были взяты на вооружение Ильиным. Задача Ильина, как он ее понимал, заключалась в том, чтобы вернуть церкви первоначальную апостольскую простоту. Уверившись в том, что на нем почила благодать Господня, Николай Сазонтьевич приступил к созданию "Десного братства" и к написанию "Сионской вести" — первого и наиболее значительного своего труда. Обратим внимание на то, что писатели-мистики придавали большое значение числам и математическим фигурам, пытаясь передать ими отвлеченные понятия. Все это, очевидно, заимствовано у Пифагора, через Платона и "Отцов церкви" дошло до начала XIX в. и признавалось "остатками Божия подобия и отдаленного знакомства с Иудейскими таинствами, заключенными в Библии". В том же "Сионском Вестнике" Ильин мог почерпнуть и следующее: "Напрасно философские умы напрягали все силы, чтобы оспорить Моисеевы книги, — все покушения их оказались тщетными: доказано, что Индейския и Китайския древности не простираются далее времени Соломона. Мудрые всех времен явно почерпали учение свое от рассеянных всюду Иудеев"⁴. Математика была профессией Ильина, и понятно, что тайное притягивало его. Тем паче, что такое высокое отношение к иудейскому закону и народу, избранному и сохраняемому вопреки логике, привлекало его, ибо лежит на нем "печать особливого промысла о нем Божия". А отсюда не может не исполниться обещанное спасение Божие Аврааму, Исааку и Иакову,

подтвержденное и Новым Заветом: "Итак не хочу оставить вас, братия, в неведении о тайне сей, что ожесточение произошло в Израиле отчасти, до времени, пока не войдет полное число язычников. Итак, весь Израиль спасется, как написано: приидет от Сиона Избавитель и отвергнет нечестие от Иакова" (Рим: 11, 25—26). Эти слова апостола Павла Ильин принял к действию.

С внешней стороны его жизнь изменилась — к этому времени он покинул Юго-Западный край и переехал поначалу в Оренбург, а затем на Урал, в Екатеринбург и, наконец, начал работать в Пермской губернии приемщиком артиллерийских снарядов на Уральском Баранчинском казенном заводе. (Напомним о том, что в Пермской губернии староверческое население было достаточно многочисленным.)

На Урале круг близких Ильину людей поначалу состоял из его родственников. Вообще при изучении истории сектантства обращает на себя внимание такая тенденция: харизматическая личность поначалу действует в узком семейном кругу, лишь постепенно расширяя поле деятельности. Вспомним первых христиан: Мария, мать Иисуса, и Елизавета — сестры, следовательно, Иоанн Креститель и Иисус — двоюродные братья, плюс к этому первый епископ Иерусалима Яков — брат Господа. Из семейного кружка Ильина и было образовано "Десное братство", вероятно, около 1850 г. (до Крымской войны). Старославянское название "десное" ("десный" — правый, праведный) было дано, чтобы подчеркнуть, что уверовавшие в обновленную религию будут на Страшном суде сидеть по правую сторону от Всевышнего, т. е. на месте праведников. Неуверовавшие же обречены стоять на противоположной, левой стороне — "ошую". Естественно, что по аналогии они будут называться "ошуйными".

Итак, первыми членами братства стали, кроме Ильина и его родных, несколько ближайших друзей — подпоручик корпуса лесничих Нижнетуринского завода Александр Степанович Лалетин и полицмейстер Николаевского оружейного завода титулярный советник Капитон Александрович Протопопов (сын священника, учившийся в пермской семинарии, в свое время преподававший латинский язык в том же училище), а также школьный друг Протопопова — коллежский асессор Иван Иванович Будрин, который жил при Екатеринбургском женском монастыре, занимался монастырским делопроизводством и имел репутацию примерного и благочестивого христианина. Обратим внимание на первых неофитов: выражаясь современным языком, они принадлежали к технической интеллигенции, относились к среднему слою, и —

самое любопытное — часть сектантов получила религиозное образование.

Первый кружок собирался исключительно для обсуждения религиозных вопросов, а после написания "Сионской вести" — для ее чтения и изучения. Считается, что примером для членов "Десною братства" послужили общины первых христиан, главными заповедями которых были преданность Богу, деятельная любовь к ближнему, нравственная и физическая чистота. Это лишь условное предположение. Сам Ильин слишком хорошо знал историю христианства, а посему идеалом ему должны были послужить течения в иудаизме, оказавшие влияние на формирование новой религии, в первую очередь — ессеи. Но и в современном ему мире, находясь в постоянных контактах с еврейским населением, Ильин увидел в Юго-Западном крае существование многочисленных "хеврот" — братств, союзов. В книге печально известного Я. Брафмана "Еврейские братства, местные и всемирные" довольно подробно рассказана история данного вопроса, правда, весьма предвзято. Автор утверждает, что "ныне почти нет ни одного Еврея, который бы не считался членом какого-либо братства"⁵. Исторически наиболее распространенными союзами были благотворительные братства, включающие такие организации, как братство по выкупу пленных — "Хевра кадиша" (переводится как святое или погребальное братство), действующее и поныне. Существовало и братство "странноприимства", занимающееся размещением гостей, нуждающихся в ночлеге.

"Десное братство" впитало в себя многие элементы из деятельности этих союзов. Так, например, общность имущества, по Ильину, не требовалась, но каждый должен был делать еженедельные вклады в общую кассу для помощи нуждающимся сочленам — точная копия правил еврейских содружеств. Излишняя роскошь в одежде и в обстановке осуждалась. Для наблюдения за порядком и за кассой выбирался "блюститель". Братья и сестры "Десного братства", нарушившие правила, подвергались тем или иным наказаниям в зависимости от вины. В серьезных случаях нарушителей изгоняли из содружества. В "Сионской вести" перечисляются пункты, по которым происходит отлучение. Они делятся на три разряда: проступки против веры, против нравственности и против доброго братского отношения как к своим "десным", так и к "ошуйным". Самыми страшными грехами считаются измена братству, разглашение его тайн и противоестественный разврат. От этих пунктов веет суровым духом Ветхого Завета. Виновные в этих грехах не только отлучаются, но после смерти их тела "предаются на сокрушение Сатане". В ру-

ках историков имеется книга (форма) сбора штрафов общины "Десного братства":

Номер

Такой-то месяц, день

Часть дохода

Поклоны

Нечаянно произнес имя Господа всуе

Не молился богу о болящих, скорбя- щих, или отправившихся в путь брать-

ях и сестрах

1/10

10 и т.д.⁶

Собственно, новое сектантское учение испытывало сильнейшее влияние идеи Н.С. Ильина о создании новой религии, должной поглотить все другие, стать "общечеловеческой религией любви", объединить все человечество. В наше время, когда экуменическое движение достигло известного развития, Ильину бы нашлось почетное место среди его адептов.

Однако постепенно произошла метаморфоза — земная жизнь оказалась уже малой для претворения его идей. Идеалом стала вечная жизнь, бессмертие, которые можно завоевать лишь пренебрежением к земным интересам. Страх смерти, телесного уничтожения оказал на религиозную мысль Ильина сильнейшее влияние. Не забудем, что он был старшим современником философа Н.Ф. Федорова (1828—1903), создателя теории о возможности физического воскрешения людей ("Общее дело")⁷. Сам Ильин с убеждающей откровенностью рассказывает, как он во время эпидемии холеры, видя вокруг себя гибнущих людей, в отчаянье и страхе взывал к Богу, моля Его указать ему путь спасения и достижения бессмертия.

Мы остановимся на теологическом аспекте деятельности и проповеди Ильина лишь в связи с его влечением к иудаизму. Мечта о вечности, безначальной и бесконечной, приводит его к следующему силлогизму: так как достижение вечной жизни возможно, по мнению Ильина, лишь тогда, когда исполнятся слова апостола Павла: "Не хочу оставить вас, братия, в неведении о тайне сей... что ожесточение произошло в Израиле отчасти, до времени, пока войдет полное число язычников" (К римлянам: 11, 25), то следует обратиться к еврейскому народу. Бог не отверг своего избранного Израильского народа, он ждет лишь обращения, карая за упрямый отказ принять посланную ему Новую заповедь. Отсюда задача — привлечь евреев к новой религии, апостолом коей и является Николай Сазонтьевич. Ильин высоко чтит Бога Отца. По Ильину, хозяин всех бесчисленных солнечных систем вверил нашу солнечную систему Сатане, восставшему против Бога Отца, за что был свергнут, и нашу землю в удел получил Иисус Христос.

Ильин ставит знак равенства между Богом Отцом и Христом. Христос избрал народ еврейский, который называет Его Богом Израильским, Богом Авраама, Исаака, Иакова. Сатана же сеял вражду между людьми, поэтому Иисус вторично пришел на землю и принес новую заповедь любви. Евреи его не узнали и распяли. Весь мир погрузился в бездну вражды, беззакония и преступления. Сатана торжествует, но час торжества праведных близок. Для того чтобы поддержать праведных, Иисус создал книгу "Апокалипсис", которую написал сам. Отныне все другие книги Евангелия теряют исключительное значение. С точки зрения богословия, книга "Откровение Иоанна Богослова", безусловно, стоит ближе к Ветхому Завету, чем другие книги Евангелия. Будучи "технарем", Н.С. Ильин должен был знать книгу Исаака Ньютона "Observations on the Prophethies of Daniel and the Apocalypse of St. John" ("Замечания о пророчествах Даниила и Апокалипсиса св. Иоанна"), "классический источник по вопросу о смешении безумия с умом", по выражению Н.Г. Чернышевского⁸. Книга протестанта Ньютона содержит критику Вселенских соборов, которые он рассматривает как результат интриг византийских императоров. В ней подвергаются осмеянию идолопоклонство и почитание святых. С другой стороны, Ньютон пытается "расшифровать" библейские пророчества, предсказания отдаленнейших по времени исторических событий. Это сочетание рационализма и веры было особенно дорого Ильину. Высоко поднимая "еврейство" своего Бога-Христа, Ильин в "Десном братстве" сохранил некоторые установления Моисея. Главнейшие из них: празднование еврейской Пасхи, соблюдение святости субботы и пищевые ограничения. Последнее, вероятно, требовало не стопроцентного соблюдения кашрута, а лишь отказа от употребления свинины. Запрещено было поклоняться иконам и мощам, ибо сказано в заповедях Моисея: не сотвори себе кумира.

Ильин отрицательно относился и к церковной обрядности. На субботних собраниях "десных братьев" совершалась лишь общая молитва. В числе проступков, за которые грозило отлучение от братства, было и неуважительное отношение к евреям; более того — евреев следовало считать избранным народом: "Кто рассеял Израильтян, Тот опять и соберет их и станет пасти их, как Пастырь стадо Свое". Естественным для Ильина было и непосредственное обращение с длинным посланием к евреям, названным им "Увещание иудеям, или мужам Израильским". Понятно, что здесь он уподобляется древним апостолам, обращающимся с посланиями то к римлянам, то к евреям. Среди прочего Ильин утверждал, что он сам — такой же Иудей, как и они, но лишь обрезанный по духу, а не по пло-

ти. "Увещание" начиналось следующими словами: «Возлюбленные Живым Богом мужи Израильтяне, мир вам!.. Вы спрашиваете об нас, кто мы такие? Субботники или просто кержаки? Воздавши славу Богу Живому, Единому Богу Авраама, Исаака и Иакова, Богу Израилеву, мы спешим уведомить вас, что мы не субботники, не недельники, не вторничники, не понедельничники и никакие не кержаки, ни из западных, и ни из восточных, и отнюдь не принадлежащие ни к какой вере из всех 666 вер христианских. Мы — Иудеи, обрезанные верою на сердце, т. е. мы верные и непоколебимые поклонники Богу Аврааму духом и истиною, а не наружностию. Мы отвергаем не токмо, что все наипремудрейшие талмуды человеческие, но даже и ангельские, а приемлем и веруем от всей искренности нашей токмо в Единый, Вечнопреложный Закон уст Бога Живаго, в который верили и веруют все святые пророки и все святые Израильтяне... Но вы, может быть, скажете нам: "Вы не можете называться Иудеями, если вы еще не обрезаны по плоти"... На сие мы скажем вам, что это невозможно токмо у человеков, а у Бога все возможно: возможно сотворить не токмо что воду из камня, но и детей Авраамовых, потому что Бог есть Бог, как для обрезанных, так и не для обрезанных. Он милует и благословляет всякого человека, покорного и послушного Ему и трепещущаго пред глаголами уст Его, а всякого противящагося воле Его и повинующагося уставам и законам человеческим, а не Единому Его закону, Он страшно карает и истребляет с лица земли. И если бы люди делались праведниками пред Богом токмо из-за одного обрезания, то вы, Евреи, не были бы рассеяны и не страдали бы такое долгое время в тяжком плену в Всемирном Вавилоне.

И обрезание есть ничто, и необрезание есть ничто, а все спасение состоит в несумнительной доверчивости глаголам Бога и в неколебимой надежде на обещания Его и в искренней любви к Богу и ближнему своему»⁹.

Далее Ильин утверждает, что все человечество, а не только колена Израилиевы, хотя и не знает своей генеалогии ("родословия"), является потомками Авраама. "Родословие" это знает Господь, и поэтому они не должны лишаться наследия общаго отца Авраама и должны быть участниками "во всех обетованиях Божиих". Н.С. Ильин умоляет "возлюбленных братьев евреев" принять "десных", отложив обрезание до того дня, когда Всевышний "приведет нас с вами ко святой горе Сионской и разместит нас гражданами в Новом граде Иерусалиме". Ильин просит у евреев разрешения именоваться Иудеями, ибо Мессия является спасителем не только 12 колен, но и язычников, уверовавших в Бога Авраамова¹⁰. Возможно, в

кругу близких Ильину поднимался вопрос об обрезании. Во всяком случае позднее следствие считало, что фельдшера Василия Кардапалова привлекли в общество для совершения обрезания, что, впрочем, не подтвердилось¹¹. Возможно, что Ильин, прекрасно зная церковную историю, пошел по пути апостола Павла, отказавшегося от обязательного обрезания в пользу более широкого распространения своих идей и более длительного сокрытия тайного братства. Допустимо также, что часть "десных" делали обрезание. Так, арестованный чиновник Протопопов в дискуссии утверждал примат установлений Ветхого Завета, "соблюдение коих заповедано было от Самого Бога, как например, обрезание, несоблюдение коего наказывалось смертию"¹².

"Увещание Иудеям", видимо, было послано Н.С. Ильиным в места прежней службы в Юго-Западном крае, где у него сохранились дружеские связи с евреями. Увы, успеха и эта проповедь среди "Божьего" народа не имела, хотя впоследствии, в остроге Соловецкого монастыря, он нашел некоего еврея, если не своего последователя, то по крайней мере сочувствующего его идеям.

Однако среди заводского населения успех учения Ильина был необычаен. И это легко понять. Он располагал к себе людей. Простота, душевная доброта, безусловная честность и энтузиазм — все способствовало успеху его пропаганды. Он внимательно выслушивал жалобы рабочих и усердно помогал им. Успех сопутствовал Ильину и в крестьянской среде. Богатые заводские крестьяне братья Григорий и Панкрат Волгины впоследствии много сделали для распространения "Десного братства". Оба брата были раскольниками и пытались бежать в скит, но были задержаны полицией. Ильин посещал в тюрьме Панкрата Волгина, вел длительные разговоры с ним и его братом. Следствием этих бесед стало то, что Волгины примкнули к "Десному братству". Их дружба укрепилась "династическим браком" — родственник Волгиных, "купеческий сын" Василий Шептаев (умер в Саратове в 1882 г.), женился на старшей дочери Ильина Наталье, а вторая его дочь — Александра — вышла замуж за И.И. Будрина. Кружок "Десных" сплотился еще больше.

При этом следует добавить, что Ильин требовал от членов братства соблюдения строжайшей тайны, понимая, что преждевременное обнаружение секты властями приведет к преследованиям, и неокрепшее братство может распасться. "Десные" продолжали исполнять все требования православия, посещая церкви и даже на дому принимая священников. Они превратились в неких "маранов" российского толка. Только по суб-

ботам, за закрытами наглухо ставнями, они сбрасывали маску и отдавались чтению и обсуждению дел своего кружка.

Одним из самых важных и трудных для Ильина моментов был вопрос о распространении "истинной веры". Выход из подполья в стране, где веротерпимость была не в почете, чреват был многими осложнениями. На "скромность" евреев Ильин мог рассчитывать, но он действовал и в русской среде, где донос был нормой. Пропагандой в основном занимались сам Н.С. Ильин и его друг Лалетин. (Судьба Лалетина трагична. Он был сослан в Свияжский монастырь Казанской губернии, где безвыездно прожил около 10 лет и скончался, по-видимому, в 1869 г.) Они от руки переписывали "Десную весть" — один из немногих политических самиздатов России. (Политический — потому, что отпадение от господствующей церкви приравнивалось к государственному преступлению.) Переписанное частями давали читать, прося соблюдать тайну, даже в случае нежелания примкнуть к секте. В общем, благодаря талантам Ильина-психолога они до поры до времени ни разу не попали впросак — люди сохраняли секрет. Для простонародья Ильин пытался мастерить особые послания, но в них вообще не было надобности, так как население было почти полностью неграмотным. Спасало общество от преследований, главным образом, безупречное моральное поведение его членов. Кроме того, знавшие об обществе интеллигенты считали Ильина фантастом и идеалистом, а рабочие до поры до времени считали это общество очередной барской затеей. И неизвестно, что произошло бы с новыми сектантами, если бы всемогущий случай не привел к признанию Ильина правительством и Синодом опасным ересиархом, а его поклонниками — мучеником. Используя сказанные А. Ахматовой по другому поводу слова (об Иосифе Бродском), по отношению к Н.С. Ильину можно с уверенностью сказать: "Они ему сделали биографию".

Заповедь любви и помощи исполнялась "десными" неукоснительно, и когда над одним членом сообщества разразилась беда, то все братство вступилось за него, помня слова, что "Христос положил жизнь Свою за нас". Короче, девиз: "Один — за всех, все — за одного" исполнялся свято. В конечном счете "иеговисты" оказались победителями: они остались значительной сектой вплоть до сегодняшнего дня. Заступившись за Протопопова, у которого были неприятности по службе, они вышли из подполья. Офицер, приехавший из Екатеринбурга для ареста Протопопова, доносил по начальству, что арестованный оказал сопротивление и что он является членом тайной мистической организации вместе с капитаном Ильи-

ным и поручиком Лалетиным. Общество преследует морально-духовные цели, похоже на секту духоборов и приближается к "ложной религии новоиудействующих"¹³. Напомним, что правительство после декабрьского восстания панически боялось масонских лож, и фраза "тайная мистическая организация" настораживала. Следствие велось секретно, никаких допросов Ильину и Лалетину не было сделано, поэтому, когда пришел приказ о переводе их в другие места, они стали писать жалобы, как выразилось начальство, исполненные "самых дерзких и оскорбительных выражений". О Протопопове доносили, что он обладал сильным полемическим даром: на судебное заседание приносил Библию, не терял надежды приобщить членов комиссии к своим идеям. "Диалектика" и спасла его от тюремной камеры.

АРЕСТ И ССЫЛКА

Можно опустить все перипетии дела — важно одно, что Ильин стремился разоблачить злоупотребления на уральских заводах, о чем откровенно писал великому князю Михаилу Николаевичу (не самому плохому из Романовых), а затем императору Александру II. Препровожденный в Петербург Н.С. Ильин допустил психологическую ошибку — ознакомил служителя Ордонанс-гауза с "Сионской вестью". Рукопись незамедлительно попала на стол шефа жандармов князя В.А. Долгорукова. Последовали аресты; почти все сторонники Ильина сознались, что они члены "Десного братства". Исключение составили два священника — Аркадий Казанский и Иоанн Снигирев и фельдшер Кардапалов; несмотря на явные улики, они отрицали свою причастность к секте. Приглашенный в комиссию священник Казанский обнаружил "крайнюю строптивость и неповиновение", отказавшись от дачи каких-либо показаний. Допрошенный своим непосредственным начальством — пермским архиепископом, он снова выказал "строптивость и неповиновение", за что и был переведен в Осинский уезд¹⁴. Между прочим, свидетели показывали, что при отпевании Будрина священник Новотихвинского монастыря Аркадий Казанский в надгробном слове намекал на преследование начальством "невинно страждущих"¹⁵. Из переписки "десных" с несомненностью явствует, что рукописью "Сионской вести" хотели отвлечь внимание от злоупотреблений на оружейных заводах и закрыть дело. Но, видимо, это не совсем удалось екатеринбургскому начальству: на Урал была послана правительствен-

ная комиссия. (Борьба Ильина с заводчиками отнюдь не была склокой. Богатые владельцы всеми правдами и неправдами отстаивали свои интересы. Так, одна из тяжб между заводчиками и рабочими на Урале, начатая чуть ли не в середине века, кончилась в конце столетия, причем даже после окончательного решения сената губернатор под давлением фабрикантов саботировал претворение в жизнь сенатского решения¹⁶.) Косвенным подтверждением высокого профессионализма и честности Ильина является отзыв его непосредственного начальника генерала Одинца, отметившего: "...я имею даже основание думать, что... он не позволит себе никакого пристрастия вредного для казны и службы"¹⁷.

Священник Иоанн Снигирев, находившийся в тесной дружбе с семьей Ильина (дружба скрепилась тройным кумовством) и "уличенный" в знакомстве с Волгиными и Шептаевыми, исходя из чего высокое начальство было убеждено в его знакомстве с "Сионской вестью", был переведен под строгое наблюдение в Пермский уезд.

Что же касается "десных", то для искоренения ереси было принято решение о высылке вожаков секты с места жительства, остальных же оставили под надзором полиции и духовенства. Причем следствие было убеждено, что имеет дело с субботниками.

Как пример сочувствия священников секте иеговистов свидетели приводят удивительный факт. В начале 60-х годов прошлого века в Верхотурском монастыре появился средних лет человек с ярко выраженной семитской внешностью. Архимандрит А. полностью доверил ему ведение хозяйства. Во время церковной службы этот человек обходил молящихся с кружкой. Голова еврея всегда была покрытой, одет в шерстяную полосатую ризу (талес) с шерстяными нитями на всех четырех сторонах (цицот). Сборщик будто гипнотизировал прихожан, щедро наполнявших церковную кружку. При переездах настоятель всегда брал этого странного человека с собой. Если в дороге настигала их суббота, они останавливались на полтора дня на постоялом дворе и архимандрит терпеливо ждал окончания субботы. В конце 60-х годов настоятель умер, а странный жилец покинул монастырь и переехал в Америку. Высказывалось предположение о связи архимандрита с сектой иеговистов-субботников, причем постоялец выполнял роль посредника между настоятелем и сектантами¹⁸.

Но вернемся к делу "десных братьев". Синод отнесся к ним достаточно жестко. Пострадала вся семья Ильина; его дочь, вдова Будрина, Александра Николаевна, была заключена в Новгородский Свято-Духов женский монастырь. Находилась

она в нем недолго, ибо дала подписку неукоснительно соблюдать учение православной церкви¹⁹. Впоследствии она вновь примкнула к иеговистам.

Ильина признали виновным в основании новой религиозной секты и в превратном толковании православной веры. После тюремного заключения в Петропавловской крепости его сослали в Соловецкий монастырь. Соловки, по словам писателя С. Максимова, — вторая живая могила после Спасо-Евфимовского монастыря в Суздале. "В одном из промежутков между циклопическими стенами... складенными из громадных диких камней, и стенами жилых монастырских строений, в северо-западном углу, приютилась отдельная палата каменная и двухэтажная. Часть ея занята казармами караульных солдат... другая часть — арестантскими. 12 чуланов существовали издавна в нижнем этаже очень старинного здания, построенного еще в 1615 году. 16 новых чуланов прилажены были и в верхнем этаже в 1828 году"²⁰.

Самому Максимову, несмотря на официальное разрешение, не дали возможности переговорить с заключенными за религиозные убеждения. Впрочем, из уст возницы-монаха он услышал страшную фразу: "Не выдерживают они у нас: в уме мешаются"²¹. Судя по некоторым признакам, Максимов посетил монастырь в то время, когда там находился Ильин. Настоятелем монастыря был архимандрит о. Александр, герой обороны Соловецкого монастыря при попытке англичан в 1854 г. во время Крымской войны захватить его. Среди знаменитых предшественников Николая Сазонтьевича, заключенных Соловецкого монастыря — советник Ивана Грозного священник Сильвестр, келарь Троице-Сергиевой лавры писатель Авраамий Палицын, касимовский царь Симеон Бекбулатович, а среди иноков — Великий Никон.

В Соловецкий монастырь на "исправление" ссылались люди на длительный срок. Исследователь обратил внимание на списки заключенных, находившихся в заточении 20-30 лет. "Рекордсменом" был крестьянин Шубин, заточенный за старообрядчество и богохульство в 1812 г. Он пробыл в заключении 63 года, достигнув 108-летнего возраста²². Чашу скорби Н.С. Ильину пришлось испить сполна. Начиная с 1858 г. он провел в каменном мешке 14 лет. По другим данным, он был доставлен в монастырь 25 сентября 1859 г. Ильин писал:

День судьбы несчастной!

Капище пред взором...

Стены с кровлей красной,

С варварским запором!

Боже мой! Страшно! Будь со мной!²³

Из тюрьмы он написал царствующему монарху Александру II стихотворное послание, начинающееся так:

Там, где остров Соловецкий

С мрачным капищем стоит,

В нем-то деспот папа русский

Христиан в плену томит²⁴

Впоследствии, вспоминая свои муки, он писал:

Кости мне сломали,

Яду поддавали,

Смрад и чад впускали,

Рявкали, стучали,

И палач вынудил меня,

Чтоб места отхожие чистил сам бы я;

Чтоб дрова и воду

На себе таскал бы...

..................................

И различных скорбей

Много причиняли,

Мерзости злословий

На меня рыгали...²⁵

В конце 1860-х годов английский путешественник Вильям Диксон, посетивший Соловецкий монастырь, имел случай видеться и говорить с основателем "Десного братства", находившимся под "строгим надзором". Впоследствии он описал встречу с интересным узником и изложил в общих чертах учение, созданное Ильиным, в книге "Free Russia"²⁶. По внешнему виду Ильин напомнил английскому путешественнику венгерского революционера Кошута. Высокий, худой человек, сохранивший, несмотря ни на что, военную выправку. Отдадим должное Диксону, он стал хлопотать об освобождении узника в петербургских гостиных, но, увы, безрезультатно. "Между тем, люди, подобные Ильину, — это соль земли... Люди, способные ради своих убеждений идти в огонь и в воду, люди, предпочитающие праведную жизнь в тюрьме — греховной жизни в самых богатых дворцах мира!"²⁷ Эти слова Диксона почти повторяют слова Н.Г. Чернышевского в адрес подвижников веры: "Они соль соли земли, теин в чаю, букет в благородном вине". Попытку освободить Ильина предпринял и будущий анархист, князь П.А. Кропоткин, привлекший к судьбе узника внимание даже одной из великих княгинь (Елены Павловны?), но все хлопоты были безуспешны.

Ильин, несмотря на строгость режима, умудрялся посылать своим друзьям весточки и даже целые программы. Некоторые

из этих посланий вместо чернил были написаны его собственной кровью. Убежденный в правоте своего пути, он на многих страницах проповедовал слияние христианства с иудаизмом. Важнейшим для него было именно то, что евреи являются последней и единственной силой, способной содействовать единению. Он жалуется на жестоковыйных евреев: "Все дело только и остановилось за ними... образумься они... то образумятся и все. Познай, или точнее сказать, признай они Человекабога (так в тексте. — С. Д.) за ихняго Бога, то признают Его тогда и все. Для них тогда устроится Вечный мир с их Богом, а вместе с ними или из-за них утешатся, утишатся, возрадуются, благословятся и заблаженствуют и все народы. См. послание ап. Павла к Римлянам гл. 15, ст. 11, 12 и гл. 11, ст. 25-28"²⁸. Ильин был незаурядным версификатором. Для него составление гимнов было духовной потребностью. Идеалом ему служила русская народная песня, духовные стихи и т. п. Рукописный сборник "гимнов", озаглавленный им "Пятою частью Луча Света для Рассвета", Ильин посвящает специально евреям:

Эй, друзья, сыны Иуды!

Жгите все ваши талмуды

И не ставьте даже в грош

Всю в них дьявольскую ложь!

Бросьте чушь Синедриона,

Слушайте Глас к вам Сиона,

Просветитесь все "Лучем",—

Обновитеся умом.

Всей душой Христу предайтесь.

.......................................................

Скинув дурь и суеверья, —

Надо-ж обновить и перья,

Бросить пейсы, жен бритье,

Влезть в немецкое шитье...

...............................................

Если ж это не поймете,

То совсем уж пропадете...

Бог отдаст Иерусалим,

Но не вам...²⁹

В Соловецких казематах Ильин познакомился с сосланным за отпадение от православия евреем. Его звали Захарий Шарри. Как рассказывает в своих записках Николай Сазонтьевич, Шарри был кантонистом, которого насильно крестили. Став взрослым, он вернулся к иудаизму и для "вразумления и увещания" был заточен в Соловецкий монастырь. Мы знаем несколько судебных дел эпохи царя-освободителя, когда насильственно крещенным разрешалось вернуться к религии отцов.

Но такие случаи можно перечесть по пальцам, ибо Синод не желал выпускать из своих цепких лап новоприобретенные души³⁰. Вероятно, прообраз Захария лег в основу одного из рассказов Л.О. Гордона о сосланном в Соловецкий монастырь кантонисте Якове Каце (Кацалове) и спустя 25 лет, после насильственного крещения и трехгодичного суда, вернувшегося в иудаизм³¹.

Ильин наблюдал жуткую сцену, когда конвойный солдат силком тащил в церковь несчастного. Захарий упирался и не хотел идти, его повалили и стали тащить по крыльцу за ноги и немилосердно бить. Заступничество Ильина не помогло. Среди прочего Ильин кричал конвойному, что он новый мучитель Христа. Это лишь озлобило тюремное начальство. Однако неподдельное сочувствие к страданиям Захария скрепило дружбу между ними. Видеться часто они не могли, и поэтому Ильин писал своему другу письма, где подробно излагал свою экуменическую теорию. В бумагах Николая Сазонтьевича сохранилось письмо, так и озаглавленное: "К соузнику моему Еврею Захарию Шарри". Вот некоторые выдержки из него: «Голубчик ты мой возлюбленный! Сиротка безутешный, страдалец невинный! Ты открыл мне всю сущность, за что ты страдаешь, или за что и тебя мучат с нами в сем... узилище, и просишь меня дать тебе ответ и совет, как от искреннего друга твоего...

Произнеси же имя того Бога, в Которого ты веруешь, и притом преклони сердце твое чуткое к следующим словам: "Как ты, так и все Евреи говорят: "Мы уповаем на Бога нашего (здесь и далее выделено у Ильина. — С. Д.) (Еврейского), мы молимся только Богу нашему (Еврейскому), мы не сообщаемся, удаляемся, не любим, ненавидим, презираем, проклинаем и при всякой возможности гоним и истребляем всех врагов Бога нашего ...мы уверены, что придет время, что истребятся все враги Бога нашего и наш закон признается тогда за истинный у всех народов: ибо только мы, Евреи, в Истине и угодны Богу, а все другие в заблуждении и, следовательно, погибают и погибнут как скоты бессмысленные». Но так как и все многочисленные народы точно так же считают себя провозвестниками истины, то следует обратиться непосредственно к Богу, отринув библии, талмуды, избегая сетей Сатаны. Ильин в экстазе взывает к своему другу: "Я так уверен в милосердии Бога вашего Иисуса Христа, что если ты воззовешь к Нему от всей искренности твоей, то Он откроет и тебе весь Его Мироправительный План, показанный всем верным рабам Его в Небесной книге (т. е. в Апокалипсисе. — С. Д.) и присоединит и тебя к тем 144 000 Евреям, которых он прятал в пусты-

не, ибо ты природный Еврей, как и Он. И сделает и тебя вечно молодым и бессмертным". Далее Н.С. Ильин рисует картину, достойную кисти великого художника средневековья: "Там тебя обнимут и расцелуют... И как ты думаешь, кто? Все твои же праотцы: Авраам, Исаак, Иаков, Моисей, Самуил, Аарон и все пророки и апостолы ваши!" До сих пор картина вполне в еврейском духе, но далее идет идентификация еврейского Бога — он его называет Иисусом Христом, что несовместимо с галахой, но вполне в духе ищущего компромисса сектанта: "Там ты лицом к лицу увидишь Бога Авраамова — Иисуса Христа и точно таким же человеком, каким Он был на обеде у Авраама. Он тебя также обнимет и поцелует и велит заиграть для тебя на удивительной музыке песнь раба Его Моисея и песнь всех агнцев, закланных и растерзанных...

А когда же Он отправится в Армагеддон для окончательного поражения Сатаны и всех сатанинских... и для устройства опять Иерусалима, тогда и ты поедешь за Ним на белом же коне в числе всех тех избранных праотцов твоих. Ей, истина! Аминь". Эти откровения Ильин подкрепляет декларацией, что и он пострадал за Еврейского Бога: "Ну, вот я тебе открыл и мою веру. И выходит, что я страдаю за повеления вашего же Бога Еврейского, а разница только в том, что я знаю, кто Он таков и как Ему Имя, а ты не знаешь Его. И я исполняю последние Его повеления, написанные Самим Им и присланные на землю с неба чрез Его Ангела. Сущность же сих повелений Его состоит в Брато-родственной млеющей любви к Нему, а ко всем братьям и сестрам Его в любви и единении по Новой Заповеди Его; отнюдь не принимать никакого христианства, святить Имя Его и день субботу, отнюдь не поклоняться и не молиться никакой твари, кроме Его и Отца Его и нашего, не вкушать нечистой или запрещенной Им пищи и природным евреям совершать обрезание". В этой части поражает "антихристианство" Ильина. На основании этой цитаты его секту к христианским можно отнести лишь с большой натяжкой. По Духу и по существу это типичное иудеохристианство. Себя Ильин безоговорочно считает евреем: "А из сего ты можешь уразуметь, что я есть овца, входящая в ваш двор, а ты — овца, бегущая и удаляющаяся от своего двора в страшное талмудное служение. Я необрезанный, но присоединяюсь к вам, обрезанным, чрез Милосердие ко мне Бога вашего Христа. И если Он введет меня в Новое Царство Его Израильское, т. е. поселит и меня в Землю Живых, или в 1000-летний Иерусалим, и велит мне обрезаться, то я тотчас же исполню и эту Его волю. Но полагаю, что там совсем Новый Закон и новое для всех имя... "³²

Дружба с Захарием Шарри имела продолжение. Захарий был освобожден в 1871 г. и переехал на жительство в Ригу. Николай Сазонтьевич находился в монастыре еще два года, а затем его перевели на шесть лет в Суздаль, в Спасо-Евфимьевский монастырь. То, что произошло в стенах этой тюрьмы, с трудом поддается описанию: в этой живой могиле он лишился глаза — невежда фельдшер поставил ему пиявку так близко к глазу, что он вытек³³.

Приблизительно с этого времени, "получив откровение", Ильин стал называть Иисуса —"Ѣговой", первую букву он писал, через "ять", своих последователей стал называть —"Ѣговистами" (тоже через "ять"). Объяснение, даваемое сектантами, сводится к тому, что Ильин знал древнееврейский язык и что слово "Иегова" надо произносить очень мягко, и мягкое "ie" и будет "Ѣ" (ять), т. е. произношение должно быть максимально приближено к источнику³⁴.

Впоследствии его поселили в Митаве, считая, что пропагандой в Остзейском крае он вряд ли будет заниматься. По крайней мере в полицейском досье об этом не встречается ни слова. Зато друзья могли чаще встречаться. Вряд ли Захарий перешел идейно к иеговистам, но он навсегда сохранил уважение и любовь к своему тюремному другу. Живя поблизости, в Риге, он многим помог ему, в первую очередь это было связано с возможностью вести обширную переписку, используя свой адрес, вероятно, для того, чтобы избежать цензуры. Письма Ильина Захарий потом сам возил в Митаву. Таким образом Ильин общался со своими последователями на Урале, которые преуспели в пропаганде.

СЕКТА БЕЗ ИЛЬИНА

За годы заключения Ильина секта сильно окрепла: она имела большие общины на Урале и в Сибири. Уже в 1864 г. благочинный Верхотурского уезда, Кувшинского завода протоиерей Матвей Суворов доносил, что секта десных, основанная Ильиным, "не искоренилась". По сообщению благочинного, последователи слывут "субботниками" и распространились на Кувшинском и Баранчинском заводах. На Кувшинском заводе "секту открыто содержит отставной солдат Вахрушев, который и ревнует об ее распространении"³⁵. (Здесь уместно сказать, что православное духовенство и полиция по-разному называли последователей Ильина: иеговисты, субботники, "десные";

лишь впоследствии за ними закрепилось название иеговисты.) География секты расширялась, и "десные" появились на Нижнетуринском и Нижнетагильском заводах. Епископ Екатеринбургский Вассиан упоминает о появлении "десных" даже в Шадринском уезде.

Иеговисты приняли от Ильина не только догматическую сторону его учения, но и внешние установления, заимствованные у евреев, правда, с изменениями, необходимыми в их общежитии. Выше мы говорили о "кашерности" (в понимании иеговистов кашерность — это всего лишь отказ от употребления в пищу нечистых животных, запрещенных Моисеевым законом). Иконам они не поклоняются, но "святят Имя Иеговы" — на их молельнях изображена шестиконечная звезда с начертанным внутри по-еврейски словом "Иегова". Собрания у них происходят по субботам, когда читают "Книгу с Неба" — Апокалипсис в изложении Ильина. Распевают гимны сочинения Николая Сазонтьевича, призывающие к борьбе с Сатанинским миром и рисующие блаженное будущее "десных". Будущий мир выглядит так:

Мир, любовь и Вечный лик...

Нет монахов, ни искуса,

Нет постов, пестов, вериг...

Музыка в Сионском храме,

Радостный в ладоши плеск,

Нету траура на даме,

Все изящно, роскошь, блеск!

Среди Божией столицы

Нет жандармов и палиц,

Хоровод ведут девицы,

Всюду радость, пенье птиц!

Царь Давид вприсядку пляшет,

Мириам гимны поет,

Женский пол венками машет,

Танцем божиим идет!..³⁶

Из еврейских праздников сектанты празднуют пасху. Подобно евреям, они целую неделю едят мацу (опресноки). Обрезания они не делают и при рождении дают христианские имена. Любопытно, что в статье, опубликованной в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, указано, что Ильин ввел обряд обрезания среди своих последователей³⁷. Лишь войдя в сознательный возраст, сектанты получают библейское имя, которое употребляется в торжественных случаях. Проводится праздничная церемония по присвоению имени и дается клятва: "Быть верным рабом Иеговы".

Их частная жизнь поражает трезвостью и трудолюбием. Поэтому они в большинстве люди состоятельные; бедных среди них нет. Если случается с кем-нибудь несчастье, то они непременно выручают друг друга. У них имеется касса взаимопомощи, ответственным за которую является выбранный "блюститель". Отношения с окружающим обществом, зачастую враждебным, доставляют им массу неприятностей, но сами иеговисты всегда дружелюбны: "Наша религия проповедует не вражду, а любовь, и строго запрещает нам наносить вред кому бы то ни было, хотя бы человеку и другой веры"³⁸.

НОВЫЕ ПРЕСЛЕДОВАНИЯ

Нам осталось окончить рассказ о судьбе самого Ильина. Двадцать лет заключения не отразились на его взглядах. Внешнее давление, оказанное властями, наталкивалось на железную волю — он не сделал ни единой уступки господствующей церкви, не отрекся ни от единого слова. Призывы к покаянию и возвращению в лоно православия не имели успеха. 70-летний старик стойкостью своих взглядов внушал уважение. Архимандрит Соловецкого монастыря присоединился к просьбе родных Ильина об облегчении участи узника, ибо северный климат, при отрезанности на полгода от материка, губительно сказывался на его здоровье. Интересно отношение к Ильину графа П.А. Шувалова, шефа жандармов, высказанное обер-прокурору Синода графу Д.А. Толстому: "Хотя и нет надежды на сознание Ильиным его заблуждений, было бы несовместимо с духом настоящего времени оставить его в заключении на всю жизнь"³⁹. Синод нашел возможным перевести его в Суздальский Спасо-Ефимовский монастырь, а спустя шесть лет, в 1879 г., на 21-м году заключения, ему разрешили покинуть монастырь с обязательством жить в Митаве, где успех его проповедей среди протестантов был маловероятен. В Митаве он вернулся к старой мысли о создании общей религии. Ильин писал безостановочно и многократно — евреям вообще и лично барону Ротшильду, римскому папе, вселенским патриархам, генералу Армии спасения, императору Александру II, английской королеве Виктории, "во все академии и университеты", он обращался даже к мусульманам и мормонам. Эта интенсивная жизнь была прервана арестом группы иеговистов в Екатеринбурге, куда он в 1887 г. был вызван на судебный процесс в качестве обвиняемого.

Дело же, суть которого сводилась к обвинению в отпадении от православия и осквернении икон, началось значительно раньше. Доносчиком выступили церковные власти, утверждавшие, что сектанты проявляют "дерзость", а именно: совершенно отказались от внешнего соблюдения православия и дошли до того, что один из них, Деньгин, 6 апреля 1885 г., сидя на берегу у заводской плотины, не встал и не снял шапки при прохождении мимо него Крестного хода, а на замечание священника отвечал: "Какое ваше дело", — и заявил, что он субботник и не признает священников и икон. Это место требует особого комментария.

Приблизительно в это же время (1883 г.) на очередной передвижной выставке выставлялась знаменитая картина И.Е. Репина "Крестный ход в Курской губернии", вызвавшая крайне резкую реакцию в церковных и правых кругах. Это и понятно: картина наносила совершенно ошеломляющий удар по православию. Ни одна фигура, изображенная на этом полотне, не соответствовала религиозным идеалам. Среди страшной, пьяной и возбужденной толпы светлый праздник Христова Воскресения совершенно терял свое значение. Исследователь писал: «"Крестный ход", с его многофигурной композицией, с его яркими образами, — это не просто эпизод из жизни народа, это своеобразный портрет русского общества того времени, портрет без прикрас и без заострений»⁴⁰. В воспоминаниях Репина есть описание праздника Петра и Павла в одном из поволжских сел: «Вся улица была грязна и пьяна. Ватага мужиков или парней, взявшись за руки и растянувшись поперек всей широкой улицы, горланили во всю глотку, кто в лес, кто по дрова, какие-то песни, "писали мыслете" по всей длине улицы вдоль над Волгой и бесстрашно шлепали лаптями по глубоким лужам. Я заметил, что некоторые, особенно молодые парни, даже не будучи пьяными, нарочито притворялись такими до "положения риз". Это, оказывается, поднимало их в общественном мнении деревни...»⁴¹ К.П. Победоносцев по поводу одной из картин Репина писал Александру III: "Сегодня я видел эту картину и не мог смотреть на нее без отвращения... Удивительное ныне художество, без малейших идеалов, только с чувством голого реализма и с тенденцией критики и обличения. Прежние картины того же художника Репина отличались этой наклонностью и были противны. А эта его картина просто отвратительна... Есть и портрет самого художника на выставке; черты лица его объясняют, что вынуждает его выбирать и рассказывать такие моменты"⁴². О каких это чертах лица Ильи Ефимовича писал Победоносцев? Неужели ему не понравилась семитская внешность сына чугуев-

ского кантониста? (Замечание в скобках. Это не фантазия автора. В отношении И.Е. Репина есть удивительное воспоминание К.И. Чуковского: "Мережковский однажды изрек: — Люди разделяются на умных, глупых и молдаван. Репин — молдаванин. — И Блок тоже! — громко крикнула из другой комнаты З.Н. Гиппиус. В ту минуту мне показалось, что я их понял". Что же понял Корней Иванович? Сразу после приведенных слов он рассказывает о том, что хотел опубликовать в "Литературной газете" рецензию на книгу Марка Исаевича Копшицера. Ему отказали: "Это не наш профиль". К.И. отвечал: "Тут виноват не ваш профиль, а профиль Копшицера"⁴³. Кажется, "профили" Репина, Блока и Копшицера совпадают... и если бы "они" знали о настоящем профиле самого Чуковского... Окончание замечания в скобках.)

Что же касается сектанта Деньгина и его поведения во время крестного хода, то он не мог в силу правил "Десного братства" проявлять "дерзость", ибо в ведомости грехов, записанной рукой самого Николая Сазонтьевича, за хулу перед ошуйными их веры, обряда или проповеди — полагалось наказание.

Возвращаемся к Ильину. Как мы уже знаем, его родные выхлопотали ему освобождение от суда по возрасту и состоянию здоровья. Радостная весть об освобождении "Всемирного святителя" облетела заводских иеговистов. С востогом пели сектанты гимн, сложенный в заключении Ильиным:

Ура, Царь Сиона!

Осанна, Иисус!

Смял ты Дракона

И спас нас от уз⁴⁴.

В беседе со своими поклонниками Ильин припомнил, сколько его врагов уже находятся в аду: здесь и пресловутый Бенкендорф, и сам царь Александр, и многие митрополиты и архимандриты. Кстати, о гибели императора он знал заранее — ему приснился "вещий" сон⁴⁵.

Однако Ильина арестовали вновь: в Нижнем Тагиле, в доме его старых друзей Волгиных. Это было тягостно. Суд в Екатеринбурге состоялся без его участия. В заявлении, поданном им, Николай Сазонтьевич обозвал своих судей "двуногими псами", провозгласил Сенат и Синод сонмом губителей, царя назвал деспотом и даже Антихристом, который как владетель Московии и Тоболии будет поражен Господом вместе с "ошуйными". Он объявил чинопочитание и военную службу "прелестью" сатаны. В социальном плане Ильин провозгласил полное равенство, отвергая существующий церковный и обще-

ственный строй, проповедуя человеческое братство в будущем республиканском Иерусалиме⁴⁶. Свою гневную брошюру, направленную прокурору Екатеринбургского суда, он назвал "Кол в горло, вбиваемый 7-ю ударами стопудовым молотом истины каждому изрыгателю всякой лжи и хулы на Егову и на всех друзей и другинь...". В другом послании он назвал русское царство — жидовско-польско-немецким царством и при этом ссылался на "Польский катехизис"⁴⁷.

Н.С. Ильин достиг высшего интеллектуального признания, удостоившись чести, которая до него выпала Чаадаеву: заочный суд признал его душевнобольным, и он был отправлен обратно в Митаву, где два года спустя, 3 июля (ст. ст.) 1890 г. скончался. Он завещал своим последователям:

Ни церквей, ни алтарей не создавать,

А на всяком месте Бога прославлять,

Ни обрядов, ни попов не сочинять;

Всяк свою мысль должен Богу выражать,

Ибо каждый брат есть царь и иерей.

ИДЕЙНОЕ И ЛИТЕРАТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ

Н.С. Ильин оставил обширнейшее литературное наследие, включающее не только богословские трактаты, но и духовные стихи и поэмы, к которым сам сочинял музыку. Человек очень талантливый и разносторонний, он часть своих работ снабдил иллюстрациями, которые, конечно же, носят черты примитивизма, но естественного, а не искусственного, характерного для XX в. Есть у него изображение нового Вавилона: это Петербург, легко узнаваемый по квадриге Триумфальной арки, на которой и написано — Вавилон, позади виден Исаакиевский собор.

Его поэтический вкус сложился в 30-е годы под явным влиянием В.Г. Бенедиктова. С другой стороны, влияние "Сионского вестника" также очевидно. Его духовная поэзия сродни творчеству другого забытого современника В.И. Соколовского (1808—1839), человека тоже трагической судьбы: Шлиссельбургская крепость, вологодская ссылка, ранняя смерть от чахотки... Соколовский был автором поэмы "Мироздание" (1832) и с большим пиететом относился к Ветхому Завету и к судьбе еврейского народа. Критик отмечает исключительное значение Библии в творчестве Соколовского⁴⁸. Таковы поэмы "Эсфирь", переименованная автором под давлением цензуры в

"Хеверь", "Разрушение Вавилона" и др. Обращает на себя внимание смысловая и текстуальная близость духовных стихов Ильина с песней Соколовского:

Славен, силен Саваоф!

Дивен Ты в красах созданья

И святой Любовью Слов,

И могуществом Дыханья!⁴⁹

При изучении сектантского движения XIX в. напрашивается вопрос о возможности влияния личности Ильина на творчество его великих современников Толстого и Достоевского. На первый взгляд, вопрос отпадает: нигде, ни в полном собрании Л.Н. Толстого, ни в полном собрании Ф.М. Достоевского имя Николая Сазонтьевича не упоминается. Однако изобразив капитана Лебядкина в романе "Бесы", не отталкивался ли Достоевский от личности капитана Ильина? А если знаменитую легенду о Великом инквизиторе из "Братьев Карамазовых" сопоставить с произведениями Ильина, то и здесь найдется повод для предположений. Приведем одно место из "воспоминаний" Николая Сазонтьевича о своем пребывании в Соловецком монастыре и о посещении его архимандритом Порфирием:

"— Ну, здравствуй, сын мой! — сказал, входя, архимандрит.

— Мое вам всенижайшее почтение, г. Инквизитор, но не отец мой.

— А кто же твой отец?

— Мой и всех моих братьев и сестер Отец есть Один Сущий на небесах.

— Да ведь я учитель или нет?

— Учитель и отец — две разные вещи; но и Учитель у нас тоже Один — Господь наш Исус Христос, а мы все братья между собою.

— Да ведь не сам же Христос вас учит?

— Не лично Он Сам, но Он дал нам источник Его неизрекаемой Премудрости и заповедовал, чтобы каждый из нас, жаждущий Его Премудрости, приходил бы всегда (или во всякое время) к оному источнику и сам черпал бы Премудрости даром и сколько хочет. Впрочем, Он и Сам лично ходит по братствам (Ап. 2—1...20; 3—20).

— Да ведь я священник и даже архимандрит, или кто я, по-твоему?

— И по-моему вы есть священник и г. архимандрит и разных орденов кавалер, но только поставленный для освящения вашей веры и по ея уставам, сочиненным вашими же учителя-

ми и отцами, и пожалованный в этот чин и орденами Генерал-Инквизитором или высшею властью, и это я опровергать отнюдь не смею, но для меньших братьев Христовых или для святых, из коих каждый есть царь и иерей Богу Отцу их и пожалован в этот чин уже не народною властию, а Самим Царем всех Царей, вы отнюдь не священник, а только немилосердный инквизитор; след., если и вы пожелаете такой себе святости и чина от Него, то вы сами должны прежде освятиться от них Словом Истины, а не они от вас, и должны получить себе Свидетельство Исусово на сей чин от Бога.

— А кто же меньшие братья Христовы?

— Все те, кто исполняет Апокалипсические повеления Отца Небесного.

— С ума ты сошел! Большая ученость довела тебя до сумасшествия!

— Нет, Высокопреподобнейший инквизитор, я не сошел с ума, а на ум нашел и говорю вам слова Вечно-непреложной Истины, здравого рассудка и согласные по истории (Деян. 26-24, 25).

— О-го-го! Это уж точно не расколом пахнет!

— Точно так-с! Или ей, ей, истинно объявляю вам, что это не раскол, а повеление от Царя Царей о соединении всех 666 расколов и отпадений от апокалиптических повелений Его на два сонма: на Десных и Ошуйных.

— Запереть его на два замка и заколотить все щелки, чтоб он чрез них и в каземат не глядел, да и близко к двери его не подходить ни одному солдату! Это от века неслыханный еретик!! — заревел сей отец страшным зверским голосом к спекулятору узилища, вылезая боком из чулана"⁵⁰. Удивительно емкий этот диалог корреспондирует и формой, и содержанием с монологом Великого инквизитора у Достоевского. Монолог у Достоевского строится в форме вопросов и ответов, он является частью разговора Ивана и Алеши Карамазовых с неизбежными в этом случае комментариями. Но и в диалоге Ильина присутствует зритель — это сам Николай Сазонтьевич любуется своими провокационными ответами. Ильин владеет слогом виртуозно, что стоит утверждение — ответ: "Я не сошел с ума — а на ум нашел..."

Или: полное сарказма и человеческой боли прошение своим тюремщикам, озаглавленное "В присутствие членов Конторы Соловецкого Монастыря — от арестанта Соловецкой Инквизиционной Роты Артиллерии Капитана Ильина". "Настоятель здешняго Инквизиционного узилища г. архимандрит Порфирий" заставлял единственное офицерское "платье", носимое Николаем Сазонтьевичем на прогулках, снимать и мок-

рое и грязное запирать в отдельный шкаф, чтобы арестант не смог его высушить. "Жаль мне стало и последнего моего достояния, и потому 11-го сентября я просил фельдфебеля, чтобы отнесли оное опять в монастырскую рухольную (гардеробную), а я опять по-прежнему буду ходить в арестантской форме". В ответ на отказ надевать свою одежду фельдфебель приказал солдатам схватить его: "Солдаты бросились на меня, начали тащить, мять, толкать, бить меня пинками и кулаками. Вывихнули и поранили мне до крови левую руку, повредили левый бок, на который я и до сих пор лечь не могу, безъименный палец правой руки, плечо и крестец. Втолкнули в чулан и замкнули на замок"⁵¹. Финал, достойный пера Ф.М. Достоевского. Но вот что удивительно: вся тональность письма, включая преувеличенное отношение к своей единственной приличной одежде, сродни письму другого мученика — П.Я. Чаадаева. Речь идет о письме, обращенном к другому "инквизитору", А.П. Плещееву:

"Милостивый государь Александр Павлович!

Позвольте, Ваше превосходительство, прибегнуть к покровительству Вашему в несчастном случае, меня постигшем. 26-го числа, в 11 часов вечера, выронил я из дрожек, на Трубном бульваре, новый с иголочки пальто-жак; проискавши его до полуночи, возвратился домой с горестным сердцем. На другой день, к несказанной радости моей, узнаю, что он найден фонарщиком. Нынче посылаю за ним в пожарный Депо, с 3 рублями награды великодушному фонарщику. Там объявляют посланному моему, что пальто отправлено в канцелярию г-на обер-полицмейстера; туда спешит он, и узнает, что до четверга не получу своего пальто. Войдите, Ваше превосходительство, в мое положение, сжальтесь над моею наготою и милостивым предстательством Вашим перед Его Превосходительством возвратите мне, если можно без нарушения закона, мой бедный пальто: прошу Вас покорнейше между прочим принять в соображение, что при долговременном его странствии в том светлом мире, где он находится, могут в него проникнуть разные насекомые, тем более что мир этот (я разумею мир фонарщиков) отчасти населен, как известно, гадинами.

В надежде на благосклонное участие Ваше, честь имею быть Вашего Превосходительства покорный слуга

Петр Чаадаев"⁵².

Комментарий нашего современника: «Такое письмо мог написать и так шутить с "Его Превосходительством" мог бы, пожалуй, и Макар Девушкин»⁵³. Тонкое замечание и очень важ-

ное — на горизонте вновь Достоевский. Для меня же в письме Чаадаева два "ударных места" — полное совпадение беспокойства Петра Яковлевича и Николая Сазонтьевича, не стыдящихся своей бедности, о своей одежде и замечание о светлом мире, населенном насекомыми и гадинами (с блистательным миром "фонарщиков"). В длинном прошении Ильина также не обошлось без самоиронии: "...я непременно должен страдать или пройти под Крестом Христовым скорбный и инквизиционный путь в Царство Божие, согласно предопределению Божию, а Ушаков с архимандритом Порфирием и с солдатом Макаренкой должны быть главными зверскими инквизиторами моими в сем адском узилище"⁵⁴.

К концу жизни апостол единой религии разуверился в том, что евреи смогут внять его слову и с раздражением, не свойственным ему, писал в очередном послании: "Возымейте уши, отвергнутые Иеговою Иудеи! ...Все ваши святые пророки и сам Иегова во все времена уверяют, что Талмудно-Иудейская Религия есть самая Суевернейшая и Враждотворная или Бесчеловечная из всех религий и что вы, Иудеи, суть самый негодный и упрямейший народ, слепы, глухи, с медными лбами, с каменными сердцами, с железными затылками, и убивающие пророков да и самого Иегову и не знаете Бога своего!" Конечно, евреи не знают своего Бога, они жестоки и жестоковыйны ("железные затылки"), но Ильин знает Бога: "Теперь же я открыл вам и всему миру, кто такой Иегова! И потому услышьте же Глас Его к вам! Швырните в огонь все ваши священные книги без всякой оглядки на них и на место их напишите на сердце только одно слово — Любовь... Вы не верите сим словам Иеговы?! Ну, так и ждите, пока окажется, на чьей стороне будет правда: на вашей ли с Сатаною или на моей с Иеговою!"⁵⁵ Эта филиппика разительно отличается от увещевательных писем прошлых лет. Не надо думать, впрочем, что здесь заложен скрытый антисемитизм. Это не так. Своей любви к богоизбранному народу он не изменил, но горькое разочарование в том, что его весть не была услышана, уподобление себя древнему пророку, побитому камнями, или даже самому Иисусу — все это двигало раздраженным пером Николая Сазонтьевича.

Вместе с тем со стороны официального православного мира мы имеем компетентное и жесткое мнение профессора Казанской духовной академии, известного исследователя раскола Ивановского, который считал, что, судя по рукописям сектантов, ересь "весьма вредна не только в религиозно-церковном, но и в государственном отношении своим отрицанием православного богословия, отвержением церковного авторитета и

государственного строя, а еще более проповедью фантастической любви и всеобщего равенства, при чаянии будущего вполне счастливого состояния на земле"⁵⁶. Этот отзыв был положен в основу официального отношения властей к секте. Из него, безусловно, следует, что дело не столько в религиозных взглядах ересиархов, сколько в их социальной позиции. И действительно, успех иеговистов среди рабочих был огромен, главным образом по причине социальной. Призывы к равенству и осуждение начальства, зачастую увольняющего сектантов с работы только из-за исповедуемых ими религиозных взглядов, подталкивали рабочих к революционным выступлениям, хотя последнее лежало вне идеологии Н.С. Ильина. Как бы то ни было, один из свидетелей на процессе сектантов, земский статистик, производивший поземельное обследование горнозаводского населения Верхнетурского уезда Пермской губернии, записал на Баранчинском заводе в 1901 г. песню об убийстве Александра II. Авторство этих стихов не установлено:

В Петербурхе люцинер

На рабочий жил манер.

Кудри, бороду пустил,

Все по фабрикам чистил.

Там рабочему народу

Вел он речи про свободу.

Раз идет он вдоль канала

Из редакции журнала.

А навстречу — экипаж.

Пешеходы — просто в раж.

Все поклоны расточают,

Царь — улыбкой отвечает.

В той карете он сидел

И в окошечко глядел.

Люцинер, не моргнув глазом,

Подбежал к карете разом.

Лишних слов не говоря,

Бомбу бросил он в царя.

Разорвало государя.

Волком взвыли баре.

Царский прах похоронили,

А взрывателей казнили⁵⁷.

Известно, однако, что сектанты-иеговисты распространяли песню в листовках, наряду с другими "гимнами", воспевающими братство и свободу, сочиненными Ильиным еще в 40—50-х годах прошлого века... Сам же Н.С. Ильин убийство императора Александра II считал справедливым возмездием за совершенные им преступления, в том числе и против него самого.

Православные миссионеры, сталкивавшиеся с иеговистами, вынуждены были признать наличие многих привлекательных черт в их личностях и характерах. Для этого есть множество причин. Во-первых, высокая самодисциплина. Во-вторых, у них необыкновенно развито чувство солидарности (нередки случаи раздела собственного имущества с единомышленником — бедняком). Бедных, как мы указывали, среди них почти нет — они трезвы и трудолюбивы. Один из православных миссионеров с горечью писал, что сектантов удерживает в "заблуждении и нехристианская жизнь православных"⁵⁸. Более того, по сравнению с другими сектантами они почти не возвращаются в православие. На предложение православных воссоединиться сектанты обычно отвечают: "У вас жить-то по-христиански нельзя: ваши попы — торгаши, сами губят людей, защищая в угоду правительства заводские работы по праздникам, а мы не можем работать в субботу"⁵⁹. Отсюда напрашивается вывод о том, что нравственно иеговисты неизмеримо выше окружающей среды. Пример иеговистов заразителен, все отмечают их скромность: они не курят табак, не бранятся нецензурно, уважительно относятся к женщине. Последнее обстоятельство много способствует прозелитизму. Меры, которые предлагает миссионер для приостановления сектантской пропаганды, носят весьма наивный характер: исполнение бесплатных треб, рассылка некурящих и непьющих пастырей, открытие приходских братств и обществ взаимопомощи. Увы, таких пастырей — единицы, и посему приходится прибегать к испытанному способу — репрессиям. Ибо тот же миссионер жалуется, что открытый диспут с иеговистами невозможен: они неизмеримо выше своих оппонентов: "Сами православные редко вступают в полемику с иеговистами, они бессильны против их доводов"⁶⁰. А.И. Обтемперанский ссылается в этом случае на уже упомянутого профессора Ивановского, советующего избегать публичного состязания⁶¹.

Тяжело было признать, что иеговистами-субботниками обычно становятся люди, стремящиеся к личному духовному самосовершенствованию, безусловно отрицающие господствующую церковь, которая не сумела утолить их духовный голод. Они приходят в секту после тщательного изучения Библии и трудов Н.С. Ильина, они стоят выше православных и в культурном и в социальном смысле. Бессилие справиться с сектантами свидетельствовало о том, что "из вышеизложенного вероучения иеговистов видно, что эта секта, среди русских сект, является одной из наиболее вредных, как в церковном, так и в государственном отношениях, почему борьба с ней является самым серьезным и необходимым делом и Церкви и Государства"⁶².

Связь Н.С. Ильина с еврейством бесспорна. Достаточно рассмотреть его "Символ веры", где он на недосягаемую высоту поднимает Еврейского Бога: "Я верю подлинным словам Единого (т. е., не девятиличного, не триличного, не двуличного, а одноличного, одноглавого, двуногого, с одним сердцем и с одной душою Бога Еврейского), что Он есть Еврей же, только предвечный (ибо Он с Адамом и Евою говорил по еврейски же) Егова Ашерейех, т. е. Председатель всего сонма человекобогов или Царь святых"⁶³. Будущий Апокалипсис, описанный в § 16 "Символа веры" Ильина, полон пиетета по отношению к еврейству: "Верю словам Его, что Он, вечно-неизменный Бог еврейский, набрал 144 000 верных Ему евреев по 12 000 из каждого их колена и спрятал их от Сатаны..."⁶⁴

Будущее царствие небесное, "Новый Иерусалим", рисуется Ильиным как реальная победа иудаизма над христианством. В § 17 "Символа веры" читаем: "Верю словам его, что сей-то тайный христиано-еврейский народ Его придет к Сиону на белых конях на предпоследнюю битву с сатаною и сатанинскими христианами; поразит всех врагов Божьему еврейскому народу..."⁶⁵ В особом гимне, исполняемом сектантами, изображается будущее:

Прелюдия

С нами Бог — нам помог

Дал нам славу:

Смял врагов — тьмы рабов,

Их державу.

Деспотизм-атеизм

Сдернул с трона;

Поразил — в ад ввалил

Апполиона!

Гимн

Зверство, войны истребил,

Христиан-псов усмирил

Во весь мах — стальным жезлом,

Гладом, язвами, огнем.

Рабства узы разорвал, —

Всем свободу даровал!

Православье-ж адских псов,

Чашу с мерзостью попов,

Мощи, лики с дур ханжей,

..........................................

Ввергнул в ад...⁶⁶

Мы уже указывали, что в начале своего религиозного пути Ильин сошелся с евреями Юго-Западного края. Почти несом-

ненно, что он был знаком с книгой Пинхаса Илии Гурвича "Сефер-ха берит". П.И. Гурвич — ученый, родом из Вильны, умер в 1821 г. Его труд носит энциклопедический характер. Здесь провозглашается союз науки и веры, но особенно интересна вторая часть труда, "Дебрей Эмет", посвященная "венцу творения" — человеку. Знакомство Гурвича с современной мистической литературой очевидно. Ученые полагают, что он знал и труды Канта. В принципе вся книга — соединение мистико-каббалистических воззрений с философией своего времени. С этой точки зрения представляет интерес 13 глава второй части, "Ахават Рейм": любовь к ближнему провозглашается высшей стадией развития души, любовь к человеку ставится выше любви к знаниям и науке. Высшая степень совершенства — творить добро и справедливость. «Весь род человеческий представляет собой единый организм со множеством органов и частей, и каждый индивидуум является маленькой частицей целого организма... И пусть каждый еврей помнит, что слова Моисеевы: люби ближнего, как самого себя, не относятся к одним только единоверцам, но ко всем, носящим человеческий образ; в эту формулу включены все нации, и каждый смертный есть "ближний"... Внемлите же, сыны Якова, любовь и братство да будет на вашем знамени, и всем народам земли протяните руку привета»⁶⁷.

Гурвич идет далее: "...любовь к ближнему... не есть дело разумного рассчета, это не вопрос пользы и удобства — а нравственный, врожденный нам долг, долг, который выше всего, выше любви к знаниям, любви к истине и даже любви к Торе. И этому нравственному долгу должны подчиняться все без исключения, ибо любовь к ближнему обязательна для всех в одинаковой степени: для раба и господина, для царя и простолюдина, для близких и дальних, для туземца и пришельца — один закон для всех"⁶⁸. Как видим, в идеях основателя "Десного братства" и еврейского мыслителя времен Юнга-Штиллинга много общего. Это, конечно, не случайное совпадение, а следствие целеустремленного изучения Н.С. Ильиным еврейских источников.

До сих пор мы говорили о еврейском влиянии на теологическое мышление иеговистов. Но, как ни странно, было и обратное влияние. Это тем более удивительно, что никто из прозелитов-евреев не перешел в эту секту. Но один случай уникален. Выше мы упомянули имя Лазаря Людвига Заменгофа (1859—1917), врача-окулиста, лингвиста, создателя языка эсперанто. Родившийся в Белостоке, где население разговаривало на четырех языках и из-за этого происходили недоразумения, Заменгоф пришел к выводу о необходимости создания едино-

го языка. Безусловно, в поисках решения он должен был обратиться к своим предшественникам, и именно Н.С. Ильин попал в поле его зрения. Одно время Заменгоф был членом "Ховевей Цион", основал отделение этого общества в Варшаве. В 80-х годах прошлого века в газете "Рассвет" под псевдонимом Гамзефон (анаграмма его фамилии) он первым указал на необходимость направить еврейскую эмиграцию в Палестину. Позднее он примкнул к сионизму. В 1901 г. Заменгоф выпустил брошюру на русском языке "О гиллелизме". Разрешение еврейского вопроса Заменгоф видел в том, чтобы иудаизм реформировался и превратился в чистый монотеизм, не признающий иного закона, кроме закона любви к ближнему. Новая еврейская секта не отрицала древних установлений и обрядов, но они находились для ее сторонников в русле традиции, а не религиозного закона. Мне кажется, что Заменгоф штудировал внимательно не только статью Ильина в "Маяке", но и другие работы религиозного мыслителя. Слишком много было между ними общего, чтобы приписать это случайному совпадению⁶⁹.

Высокий социальный накал в сектантских движениях привлекал к себе внимание революционеров. С элементарной утилитарной целью делались попытки воспользоваться сектантством для дестабилизации общества. Однако эти попытки не привели к осязаемым результатам. Так, во времена Герцена и Огарева знаток раскола В.И. Кельсиев издавал при "Колоколе" "Общее вече", посвященное исключительно сектантству, которое он рассматривал как движение чисто политическое. В Лондоне он издал две книги по истории раскола. Однако практических результатов деятельность эта не принесла, да и не могла принести: среда сектантов была весьма консервативна и Кельсиев разочаровался в ней.

Следующее поколение революционеров также не прошло мимо русского раскола, и в начале 70-х годов во времена "хождения в народ" многие народовольцы поселялись среди сектантов, пытаясь найти в них союзников в борьбе с самодержавием. Они явно переоценили "горючий материал". Один из талантливейших деятелей того периода Степняк-Кравчинский даже написал роман о сектанте "Штундист Павел Руденко" (1892—1893). Вдова Кравчинского, Ф. Степняк, писала о причинах, толкнувших ее мужа к созданию этого произведения: "Когда русское правительство с особенным усердием принялось преследовать штундистов ... английские газеты были полны сведений о возмутительных издевательствах над мирными сектантами, и английское общество сильно негодовало против бесчинств, производимых Победоносцевым и компанией..."⁷⁰

В свое время сам автор в течение нескольких месяцев жил у сектантов, перетолковывая им Евангелие на "бунтарский" лад. О той же повести Степняка писала Вера Засулич: «Трудно теперь где бы то ни было пострадать за проповедь Евангелия, но в России еще можно принять за нее даже мученическую смерть... Не "ревность о Господе", конечно, тому причиной. Едва ли когда бывало на свете духовенство, более формально относящееся к религии, более равнодушное ко всему на свете, кроме собственного хозяйства, чем православные батюшки. Сектантство может беспокоить их единственно с точки зрения уменьшения доходов. Но при нашем общем беззаконии и бесправии устроить гонение слишком легко, чтобы этой легкостью не соблазнялись люди, которым гонение выгодно. А с другой стороны, всякое движение, одушевление, объединение, хотя бы и под знаменем Евангелия, действительно вредно для нашего государственного строя...»⁷¹

На смену народовольцам пришли марксисты, которые тоже не упустили возможности использовать сектантов в своих целях. Крупнейшим специалистом в этой области заслуженно считался Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, который и подготовил доклад для II съезда РСДРП, под названием "Раскол и сектантство в России". Как известно, в повестке дня съезда стоял вопрос "Постановка работы среди сектантов". Сам Бонч-Бруевич не мог присутствовать на съезде, но свой доклад он передал В.И. Ленину и на одном из заседаний вопросы, им поднятые, дискутировались. В 1905 г. в Женеве социал-демократы издавали листок под названием "Рассвет", в котором печаталось много материалов с целью привлечь сектантов к революционному движению. Редактором "Рассвета" и автором почти всех статей был все тот же Бонч-Бруевич.

В интересующем нас аспекте Бонч-Бруевич был весьма краток, хотя он отметил секту "жидовствующих", указывая на зоологический антисемитизм правительства в борьбе с ними. Таким же преследованиям подвергались и те молокане, которые в процессе эволюции своих взглядов принимали ортодоксальный иудаизм. Их ссылали в Восточную Сибирь, где они образовывали целые селения.

Довольно подробно останавливается Бонч-Бруевич на секте иеговистов, основанной Н.С. Ильиным. Совершенно справедливо он отмечал в учении Ильина элементы средневекового хилиазма (учения о тысячелетнем земном царствовании Иисуса Христа)⁷².

После революции Бонч-Бруевич пытался организовать "Общество для изучения общественно-религиозных движений" и с этой целью списался с Е.В. Молоствовой, крупнейшим специ-

алистом в этой области. Конечно, "общество" не было создано, ибо государство проводило последовательную антирелигиозную политику, как против бывшей господствующей церкви, так и против сектантов. Но положение последних резко ухудшилось, когда И. Сталин из-за прагматических соображений во время войны пошел на известный конкордат с православием. Сектантов нещадно преследовали и во времена Хрущева. В числе политических заключенных в советских лагерях был весомый процент сектантов, среди которых субботники и иеговисты не были исключением. Последних пропаганда неизменно обвиняла в антигосударственных выступлениях. Главнейшее — это отказ от службы в армии. Их "антисоветской" деятельности было посвящено много брошюр и выступлений⁷³.

Изобретение новой религии Н.С. Ильиным, конечно же, не было единственным в XIX в. В качестве примера "изобретения" на государственном уровне можно вспомнить старшего современника Ильина, генерал-губернатора Западной Сибири Г.Х. Гасфорда (1792—1794), человека, присоединившего к России часть Средней Азии. Он обратил внимание на поверхностный уровень религиозности среди казахов и киргизов. Гасфорду пришла в голову мысль создать для степняков новую религию на базе иудаизма, "очищенного от талмудических толкований", но с обязательным обрезанием. Свой проект он подал Николаю I, который, хотя и ценил боевые и административные способности генерала, но все же наложил резолюцию, не лишенную иронии: "Религии не сочиняются, как статьи свода законов"⁷⁴.

Но и среди субботников мысли о создании единой, всечеловеческой религии не утратили своего значения. Один из путешественников, посетивший станцию Зима, познакомился с Моисеем К., который на провокационный вопрос о нетерпимости иудейской религии, о вражде и презрении к христианству отвечал в том смысле, что рано или поздно стенки, разделяющие религии, будут все тоньше и тоньше. И на очередной вопрос о невозможности найти общую почву для примирения противоречий между христианством, иудейством, буддизмом и язычеством отвечал: "Что-нибудь да и выйдет, а, может быть, знаете, как огонь и вода: огонь потухнет, но и вода испарится"⁷⁵.

Очерк 3

ВЕЛИКИЕ СОВРЕМЕННИКИ

(Бондарев и Лев Толстой)

ДО СИБИРИ

Удивительное дело: два гения, два современника, знавшие друг друга и находившиеся в переписке, никогда не встречались. Это может быть лишь в России. Если два современника, с годами жизни и смерти почти совпадающими, даже не знали о существовании друг друга — я говорю о Сервантесе и Шекспире, или Веласкесе и Рембрандте — то это были XVI-XVII вв., а здесь речь идет о конце XIX в., века пара и электричества, газетных новостей и железнодорожного транспорта. За несколько десятилетий до того великий Пушкин даже не знал о существовании Серафима Саровского, а уж им, по словам Н.А. Бердяева, было бы о чем поговорить. Да что Серафим Саровский, если Лев Николаевич Толстой никогда не встречался с Федором Михайловичем Достоевским. А ведь, по словам Страхова, они чуть не столкнулись лицом к лицу в фойе театра. Но Страхов понял, что яснополянский мудрец не желает этой встречи. Толстой, правда, впоследствии отрицал это. Но, думаю, Страхов хорошо понимал Учителя...

Мы расскажем о двух гениях — гении из аристократии и гении из народа. Этим народным гением был человек, связавший свою жизнь и судьбу с еврейским народом. Историки, ссылаясь на высказывания самого Толстого и на исследования его произведений, утверждают, что великий писатель не мог до самой смерти преодолеть влияние сибирского ссыльного. Но современники не встретились. Предчувствие, что встреча никогда не произойдет, преследовало Давида Абрамовича Бондарева. Он писал Толстому: "Да неужели же нам по одной толь-

ко привязанности к свету сему так и умереть, не видавши лица один другого, это для меня что-то сильно загадочное"¹.

Тимофей Михайлович, а после принятия иудаизма Давид Абрамович Бондарев, родился 3(15) апреля 1820 г. в селе Михайловка Донецкого округа Земли Войска Донского². Считается, что эта Михайловка находилась у истоков рек Быстрая и Гнилая, в поместье Чернозубова-Янова. Исследователь В.В. Смиренский решительно опровергает эти сведения и, ссылаясь на авторитетное мнение краеведа Арк. Айрумяна, полагает, что на самом деле Т. Бондарев родился на хуторе Михайловка, Тоцинского района, Ростовской области, принадлежащем в начале XIX в. помещику Чернозубову-Янову и расположенном не у истоков, а при слиянии рек Гнилая и Быстрая³. Ныне это место называется поселок Михайловка, расположен неподалеку от города Морозовска⁴.

В этих местах прошло детство и первая половина жизни Бондарева. Его отец, дед, прадед были крепостными помещиков Чернозубовых. У местного дьячка Тимофей обучился грамоте. Как предполагает А.И. Клибанов, первой прочитанной им книгой была "Псалтирь"⁵.

В 22 года Бондарев был уже главой семьи, в состав которой входили: старики-родители, пятнадцатилетняя сестра, десятилетний брат и жена с ребенком. Бондарев был трудолюбив, вина в рот не брал. Он хотел построить новую избу, а так как лесу не было, то соорудил себе каменный дом. Камень возил за шесть верст от дома, выкапывая его из земли. При этом он еще отрабатывал на помещика три дня в неделю. Нанимать себе в помощь он никого не мог, но, в конце концов, построил пятистенный каменный дом, амбар, хлев. Достаток в доме был небольшой, хотя Бондарев был отменным тружеником: "Я, Бондарев, такой работник, что если косят самый хороший хлеб на крюк (на грабки), где пять разов отрежут косою сноп, тут нужно самых лучших двух работников успеть вязать снопы за одним косарем, а я один вяжу, так что с косы граблями хватаю", — с гордостью писал он о себе впоследствии... Тогда же он хорошо усвоил жизненную политэкономию: "От праведных трудов не наживешь каменных домов", а о своем помещике Чернозубове говорил, что он "пузырь, чужим трудом надутый". За свой непокорный нрав он был отдан разгневанным помещиком в солдаты, в нарушение даже тех несовершенных законов Российской империи, которые ограничивали мобилизацию семейных крестьян. Бондареву уже исполнилось 37 лет, он был женат, имел четырех детей, а "пятый был за поясом". Строптивый правдоискатель, как ни дико это выглядит, был отдан в солдаты за "колдовство". Спустя десятилетия ссыль-

ный философ писал: "Я был Новочеркасской области помещика Чернозубова крепостной раб, на хребте которого помещик ездил и удила в рот закладывал, и я эту чашу горести, скорби, печали и воздыхания до дна выпил... Первого августа (1857 г. ст. стиля. — С. Д.) тут бывает в православной церкви водосвятие. Иду я к церкви и несу бутылку в руках, чувствую, что бутылка тяжелая. Посмотрел, а в ней половина простой воды. Я, не останавливаясь, эту воду на ходу вылил. И это случилось против помещицких ворот, в отдаленности на 200 саженей (более четырехсот метров. — С. Д.); помещик и увидал с окна, что я воду лью против его ворот, потому признал меня колдуном и чародеем и в том же году отдал меня в солдаты на 37 году жизни моей, и я изнурен сухоядением, денными и ночными работами, старик уже был, и по тогдашним Николаевским законам на 25 годов; четверо детей маленьких, а пятое за поясом, остались с одной матерью при крайней бедности и в его же тигровых когтях и покровительства и защиты ни с какой стороны и ни откуда не было. Да и Бог, как видно, в те веки закрылся облаком, что не доходила к нему молитва наша. На бумагах нельзя описывать тогдашних лютостей, потому что это будет порок на тогдашних царей, а тех стариков, которые довольно знают те лютые времена, в настоящие минуты здесь нету, а мне как незнатному человеку вы не поверите, но я со своей стороны представляю вам, читатели, имя Бога в свидетели, что я верно и верно говорю"⁶.

Сын Бондарева Даниил Давидович к этому рассказу добавлял, что он слышал из уст отца и матери, что дело было не только в самодурстве помещика: уже тогда отец пришел в столкновение с деревенским священником и поп донес на строптивого прихожанина⁷.

Другой исследователь считает, что трудолюбивого и непьющего мужика помещику сдавать в солдаты было убыточно, но, видимо, он был у барина на плохом счету из-за того, что был политическим "смутьяном"⁸.

По положению Бондарев должен был 25 лет отслужить в армии. Интересные мысли высказал он впоследствии о своих несчастных товарищах: "...брал людей в солдаты сорока годов, это с какой целью? А для такой, что он, начиная с 10 годов, поработает помещику 30 лет, да до десятка детей народит и вскормит, потом начнет клониться к старости, и силы у него слабеть станут, он его тогда в солдаты на 25 годов — ведь это помещику и царю большая польза"⁹. Чувство протеста против социального гнета было порождено самой жизнью.

Отданный в солдаты, Бондарев попал в 26-й казачий полк Кубанского войска и службу отбывал на Кавказе, по удиви-

тельному совпадению также в станице Михайловской, но Кубанской области. Немногим ранее (до 1854 г.) здесь служил знаменитый корреспондент нашего героя — Л.Н. Толстой. Во время службы Тимофей Михайлович был военным (полковым) диаконом. Напомним, что Северный Кавказ был наводнен различными сектантами и, например, Хоперский казачий полк полностью был укомплектован субботниками. Вероятно, в это время он познакомился с рукописным экземпляром книги А.Н. Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву", которое потрясло бывшего крестьянина, на своей шкуре испытавшего все прелести крепостной зависимости. Чего стоит один эпиграф, рисующий крепостное право в России: "Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй". Думаю, что стиль "Путешествия", много раз читанного Бондаревым, оказал влияние на будущее творчество крестьянского философа (даже выражение "кормится трудами своими" или мысль о том, что приближение к жизненному идеалу достижимо лишь "трудолюбием", мы можем обнаружить в "Путешествии"). Но особенно внимательно он читал антикрепостнические главы "Зайцево", "Вышний Волочок", "Пешки". Путешественник, от имени которого ведется рассказ, в воскресный жаркий день видит пашущего мужика. Первый вопрос, который задает он крестьянину, должен был остановить внимание Бондарева: "Ты, конечно, раскольник, что пашешь по воскресеньям?" Крестьянин отвечает, что нет, но он вынужден работать в праздники и ночью, чтобы прокормить семью: "В неделе-то... шесть дней, а мы шесть раз в неделю ходим на барщину; да под вечером возим оставшее сено на господский двор... Не ленись наш брат, то с голоду не помрет... У него на пашне сто рук для одного рта, а у меня две для семи ртов... Да хотя растянись на барской работе, то спасибо не скажут".

Или этот страстный порыв, перешедший потом к Бондареву: "Но кто между нами оковы носит, кто ощущает тяготу неволи? Земледелец! Кормилец нашея тощеты, насытитель нашего глада, тот, кто дает нам здравие, кто житие наше продолжает, не имея права распоряжати ни тем, что обрабатывает, ни тем, что производит. Кто же к ниве ближайшее имеет право, буде не делатель ее? ...Можно ли назвать блаженным гражданское положение крестьянина в России? Ненасытец кровей один скажет, что он блажен..." Но не только обличение крепостного права привлекло внимание Бондарева в книге Радищева. В главе "Городня", описывающий рекрутский набор, Бондарев мог прочитать: «Подошел к одной куче узнал я, что рекрутский набор был причиною рыдания и слез многих толпящихся. Из многих селений казенных и помещичьих сошлися отправляемые на отдачу рекруты.

В одной толпе старуха лет пятидесяти, держа за голову двадцатилетнего, вопила: "Любезное мое дитятко, на кого ты меня покидаешь? Кому ты поручаешь дом родительский? Поля наши порастут травою, мохом — наша хижина. Я, бедная престарелая мать твоя скитаться должна по миру. Кто согреет мою дряхлость от холода, кто укроет от зноя? Кто напоит меня и накормит?». Бондареву, пережившему весь ужас солдатчины, когда он должен был оставить семью без средств к существованию — все это было знакомо и почти теми же словами он передает свое тогдашнее состояние.

Младший современник Бондарева Михаил Иванович Осколков вспоминал, что Давид Абрамович наизусть читал "Деревню" Пушкина, генетически связанную с "Путешествием" Радищева:

Здесь барство дикое, без чувства, без закона,

Присвоило себе насильственной лозой

И труд, и собственность, и время земледельца.

Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,

Здесь рабство тощее влачится по браздам

Неумолимого владельца.

Внешним толчком для религиозного кризиса послужил незначительный случай, произошедший с Бондаревым: его в субботу отказался обслуживать еврейский лавочник. Сам Бондарев описывет это приблизительно так: желая купить ситцу, он просил еврея отмерить ему требуемое, а еврей отвечал: "Нельзя, сегодня суббота", и предложил самому Бондареву отрезать нужный кусок. И.П. Белоконский, описавший этот факт и лично знавший сибирского философа, был потрясен обыденностью случая и впечатлительностью Бондарева¹⁰. "С тех пор", по словам самого Бондарева, ему "запала мысль в голову", которая не давала ему покоя. Вскоре после этого он "нарочно" знакомится с жидовствующими и принимает иудаизм. Вероятно, процесс этот был не столь прямолинеен. Но как бы то ни было, спустя 10 лет по прохождении службы и получив медали за Кавказкую войну, Тимофей Михайлович Бондарев принял обряд обрезания в станице Михайловской в присутствии трех лиц и стал иудействующим. В наших руках находится письмо, принадлежащее перу известного субботника Моисея Самуиловича Рогова: «Сие письмо передайте Давиду Абрамовичу Бондареву.

Я, Моисей Самуилович Рогов, имел счастие видеться с друзьями Давида Абрамовича; они жили (в) Кубанской области (в станице Михайловской), а в настоящее время живут у нас в городе Владикавказе, а именно: Агей Ермилович Зувижимов

(Бувижимов?), Яков Абрамович Алексеев и Федор Семенович Лунев. Они рассказывали, (что) будучи Давид Абрамович русским, был военный диакон, а когда познал закон Божий, совершил обрезание на станции Михайловской Кубанской области. Эти вышеупомянутые друзья Давида Абрамовича Бондарева присутствовали при обряде обрезания. (Они) говорят: "Мы хорошо знаем Давида Абрамовича, он был полковым диаконом, а когда он отпал от православия, его сослали в Сибирь в Енисейскую губернию". А когда я, Моисей Самуилович, рассказал, что у нас в селении Иудиной есть Бондарев, бывший диакон, тогда они поняли, что Бондарев их ближний друг и очень обрадовались, услышав о друге и о том, как он живет. Итак, сие письмо я пишу от имени друзей Давида Абрамовича; желают ему и его супруге мира и блаженного положения и от искренней любви посылают ему нижайшее почтение и низкий поклон. Итак, Давид Абрамович, если Вы признаете сих вышеупомянутых лиц за друзей, то они просят Вас в том, чтобы вы уведомили их со своей стороны письмом; им желательно знать, как вы живете и какие обстоятельства в Сибирском крае; обо всем отпишите подробно, более пока писать не будем.

Ваши друзья и приятели своему старому другу Давиду Абрамовичу Бондареву; с нетерпением ждем ответа.

Адрес в городе Владикавказе, на мельницу Иосифа Ивановича Худякова Моисею Самуиловичу Рогову».

К этому есть приписка:

"Любезному другу Давиду Абрамовичу и супруге Вашей и всему вашему семейству желаю вам весьма вообще быть живым, здравым и хорошего блаженства (и? нрзбр.) Вашему семейному кругу; притом же низкий поклон; от Вашего ученика и доброжелателя Моисея Самуиловича Рогова и всего моего семейства.

Моисей Самуилович Рогов.

.........письма 8 ноября 95 года".

Совсем внизу добавлено мелким почерком: "Желаю подробности о Сибирском крае;

Город Владикавказ (,) Терская область объята высокими горами, но зимы нету всегда тепло"¹¹.

Последняя запись, по-видимому, говорит о трудностях жизни субботников, а возможно и о преследованиях. Именно поэтому к Бондареву обращаются с просьбой сообщить о сибирских условиях жизни.

Необходимо повторить, что мы располагаем слишком малым числом документов, свидетельствующих о важнейшем жизненном решении Тимофея Михайловича. Тот же самый

Белоконский лишь ставит вопрос о причинах перехода полкового дьякона в другую веру: "...человеку малограмотному, родившемуся в православии, не подвергавшемуся никаким влияниям почти до сорокалетнего возраста, не легко изменить свой взгляд, изменить притом радикально: между иудаизмом и православием весьма мало общаго"¹².

После перехода в иудаизм Бондарев принял имя Давид Абрамович. До конца своих дней он носил двойное имя: в официальных документах он именовался Тимофей Михайлович, а сам себя он, а вслед за ним и его односельчане называли Давид Абрамович. Но даже в некоторых документах упоминается его новоприобретенное имя. Так, в актовой записи о смерти Бондарева в книге Бейского волостного правления зафиксировано: "Тимофей (Давид) Михайлович (Абрамович) Бондарев". Из-за двойного имени иногда происходит путаница. Так, К. Горощенко именует его Тимофеем Абрамовичем!

Советские авторы настаивают на том, что принятие иудаизма было лишь формальным поводом к аресту Бондарева. Основной причиной якобы было свободолюбие полкового дьякона, требующего сократить военную службу до трех, максимум до 5 лет. (Реформы военного министра Дм. Милютина были проведены лишь в 1874 г.)

Один из исследователей жизни Бондарева, писавший о нем в 50-е годы нашего века, нашел в себе мужество указать на основную причину отпадения дьякона Бондарева от православия, наряду с "дежурной", социальной: «Несомненно, что причиной перехода Бондарева в иудейство была его неудовлетворенность официальной религией, которую проповедовала православная церковь: уж слишком парадоксально звучали слова священнослужителей о "любви к ближнему" и проч. в обстановке страшного закабаления трудящихся. С другой стороны, Бондарев видел людей, крепко державшихся своей веры и противостоящих официальной религии, за что они подвергались гонениям, которые еще более их укрепляли в их религиозных суевериях»¹³. М.В. Минокин, действительно, имел мужество сказать о религии бунтаря во времена не совсем безопасные. Зато другой исследователь, уже в "доброе" хрущевское время, договаривается до того, что переход в иудаизм был хитрым ходом крестьянина, желавшего любым путем избавиться от солдатской службы¹⁴.

В жизни дьякона последовали резкие перемены, власти не дремали: за "отказ" от православия и переход в иудейство он был судим, его лишили воинского звания, отняли медаль, полученную за боевые заслуги, и заключили в Усть-Лабинскую тюрьму, где он находился два года. В 1867 г. военно-судная ко-

миссия приговорила Тимофея Михайловича Бондарева на "вечное поселение в Сибирь" и направила его в распоряжение енисейского губернатора. В одном из писем Л.Н. Толстому он писал, подводя итог первой половины своей жизни: "До 40 годов я был помещицкий крепостной раб, а потом в самые лютые николаевские времена 12 год(ов) солдатом, а потом в самое тревожное время с черкесами, 4 года казаком, а затем с семейством — четверо детей и жена — пошел в кандалах в Сибирь"¹⁵. В письме несколько ошибок, не меняющих сути (не до 40 лет, а до 37; не в николаевские времена, а при Александре II, и не 12 лет, а 10).

За годы солдатчины, "безотцовщины", семья претерпела трагедию — трое детей умерли...¹⁶ Сын Бондарева Даниил Давидович вспоминает, что родителей с детьми пешком гнали до Казани, после обессиленных повезли в телеге: "Мукоты было горе-горькое, пока по этапу страдовали. Вот и очутились в нашей Юдиной..."¹⁷

Сначала Бондарева с партией сектантов поселили в селе Заледеевском, Красноярского округа. Вероятно, эта деревня была перевалочной, ибо в ней останавливались предшественники Бондарева, основатели села Иудино. В само Иудино, по словам Даниила Давидовича, они прибыли 22 мая 1867 г. Семья состояла из самого героя, жены и двоих детей¹⁸.

Село Иудино — уникальное место, оно было заложено крестьянами-иудействующими, появление которых там составляет самостоятельную историю.

СЕЛО ИУДИНО

В начале царствования Николая I сосланные в Сибирь крестьяне-иудействующие, в основном родом из Воронежской, Саратовской и Самарской губерний (по другим сведениям, они были высланы с Северного Кавказа, что не противоречит одно другому: высланные из Центральной России на Кавказ затем "досылались" в Сибирь), попали в Енисейскую губернию, где были поселены в Красноярском округе, в селе Заледеевском, в 27 верстах от Красноярска, по пути в Томск. Село было расположено по обеим сторонам "московского тракта". Так как местные условия жизни были достаточно трудны, то субботники стали хлопотать о переселении их в другое место. Им это разрешили, и ходоки отправились на поиски удобных земель. Это было в 1838 г: (По другим сведениям — в 1833 г.) В то же время переселение из Заледеевского было вынужденным, ибо

село находилось неподалеку от Красноярска и служило последней станцией (станком) перед городом, жителям села постоянно докучали начальство и духовенство со своими придирками и "увещаниями". Мы знаем имена трех первопроходцев, искавших и нашедших новое место, вот они: Богданов, Аникин и Борисов. В пересказе это выглядит приблизительно так. После долгих странствий по дебрям Минусинского края ходоки облюбовали одно место в глубине Койбальской степи, на речке Сосе, притоке Абакана. Выбор был сделан удачно: место им показалось хлебородным, богатым выпасами для скота, кроме того привлекали близость леса, полного дичью, а также реки, удобной для сплава леса и рыбной ловли¹⁹. Здесь было основано село "Обетованное", напоминающее жидовствующим о "земле Обетованной, Ханаане". По словам Давида Абрамовича, село находилось в 150 верстах от Минусинска.

Название "Обетованное" частью относилось к географическому положению выбранного места: на Север тянулась громадная пустынная степь, на Юге — непроходимая горная тайга. Кругом обитали аборигены, в основном хакассцы, или, как их называли в те времена, сибирские татары... Нетронутая плугом земля давала надежду на богатый урожай, леса были полны дичью, а вода — рыбой.

Самое же замечательное: субботники надеялись на то, что руки властей сюда до них не дотянутся. Но не тут-то было. Енисейский губернатор, имя которого нам неизвестно, получив уведомление от смотрителя поселений Минусинского округа князя Голенищева-Кутузова о возникновении новой деревни под названием "Обетованная", рассвирепел, увидев в этом кощунство и поругание православной веры. Он категорически потребовал переименовать село в честь... предателя Иуды, в Иудино, ибо его насельники предали истинно православную веру и перешли в "жидовство". И с тех пор, на протяжении более 100 лет, деревня официально называлась "Иудино", а неофициально "Молоканы", "Сосы", "Субботина" и наиболее часто "Юдино". Кстати, неподалеку, километров 40 южнее Шушенского, есть и село Субботино, и можно предположить, что были еще и другие поселения жидовствующих, вроде "подозрительных" Моисеевки и Табат (по-древнееврейски: кольцо). Из-за пребывания субботников в Минусинском крае, как сообщает И. Белоконский, там было запрещено селить евреев: боязнь "дурного" влияния и дополнительных "соблазнов". Лишь в 1958 г. "по просьбе трудящихся" село было переименовано в поселок Бондарево...

Вскоре сюда прибыли почти все заледеевские субботники. Впоследствии здесь поселились молокане. Всего же на время

посещения села И.П. Белоконским (80-е годы XIX в.) в селе жило 1 000 душ, две трети которых составляли субботники, остальные — молокане²⁰. (При перепечатке воспоминаний Белоконского в "Еврейской старине" в примечаниях добавлено, что местный шойхет г. Лобзовский, работающий 12 лет в селе, сообщил, что в 1911 г. здесь жило до тысячи семейств субботников. Следовательно, несмотря на запрет, евреи, по-видимому, жили в Иудине.) Но в советской литературе можно прочитать и о том, что село Иудино, или благозвучнее Юдино, было населено казаками-староверами²¹.

Один из исследователей и знатоков проблемы высказывает мысль о том, что известная сибирская фамилия Юдины корнями уходит в упомянутое село²². И действительно, фамилию Юдин носило несколько известных личностей, включая известного красноярского миллионера и библиофила Геннадия Васильевича Юдина (1840—1912), героиню благовещенского конфликта (русско-китайский инцидент в июле 1900 г., когда город подвергся бомбардировке с китайской стороны) Анастасию Юдину и др. Но не все эти сибирские фамилии связаны с интересующим нас селом. Хотя и следует признать связь этой фамилии с еврейским или субботническим происхождением корня. (В сектантстве известен молоканин Осип Петрович Юдин, он же Укол Любавин.)

Геннадий Васильевич Юдин интересовался историей своей семьи. В автобиографии он рассказывает о том, что его дед в Чигирине содержал откуп. Да и сам он свою карьеру в Минусинске начал службой в питейной конторе. Он писал с гордостью: "Занятие и честное ведение питейной торговли в обширном размере в течение 40 лет не считал и не считаю предосудительным, как это общепринято в России"²³. Совершил Юдин паломничество в Святую Землю. Среди изданных им книг обратим внимание на "Материалы для истории города Чухломы и рода костромичей Июдиных (1613—1895)" (Т. I—II. Красноярск, 1902) и "Записную книжку Анны Михайловны Июдиной" (М., 1894). Обращаем внимание на "неблагозвучное" написание подозрительной фамилии...

Об Анастасии Юдиной написал книгу Ю.Л. Елец (сотрудник Всеволода Крестовского) "Амурская героиня при осаде Благовещенска китайцами" (изд. 5-е, М., 1901). О своем происхождении она рассказывает, что ее отцом был солдат Деляров, родилась в селе неподалеку от Томска, вышла замуж за крестьянина Константина Давидовича Юдина, разбогатевшего на золотых приисках. Сама, вероятно, была православная. Такие смешанные браки существовали в Сибири. Юдина упоминает своих соседей молокан.

100

Один из рассказов о субботниках на Амуре связан с селом Юдиным. Рассказчик, пожелавший остаться неизвестным, сообщил, что его отец был сослан как сектант-христианин. Сам же он, движимый религиозным исканием, обратился за помощью к грамотному еврею, по имени Иошуа (Нейман?). Последний обучил его древнееврейскому языку, и он, по совету своего учителя, уехал в Минус, где находилось село Юдино, населенное субботниками. Здесь он совершил обряд обрезания. Из Минуса перебрался в известное нам село Зима Иркутской губернии, где также жили иудействующие. Там он женился на субботнице и затем в 1883 г. переехал в Благовещенск. Детям дал хорошее образование. Один из сыновей учился в университете на юридическом факультете, другой сын — учитель, третий — фармацевт. Из дочерей — одна акушерка, другая училась на медицинских курсах, третья вышла замуж за еврея. Все дети — набожные евреи, "живут с евреями заодно". Сам отец очень интересуется еврейством. Он же сообщил сведения о некоторых субботниках Благовещенска:

1) Парфен Трофимович Морозов, бывший крестьянин Самарской губернии, за отпадение от православия и за "совращение" в иудаизм других крестьян сослан в 1858 г. В общей сложности он провел 3 года в тюрьме и 10 лет на каторжных работах на солеварном заводе в Иркутске. Жену с шестью детьми после долгих "увещаний" сослали в Туруханск. С разрешения либерала генерал-губернатора Муравьева-Амурского произошло воссоединение семьи. После отбытия каторги Морозов поселился в Благовещенске. Живет "с евреями заодно", всего в семье 8 душ.

2) Федор Петрович Холодеин, осужден и сослан на Камчатку. Жену в процессе "увещаний" наказали 200 розгами. Была долго без сознания. Сослана в Туруханск. С разрешения Муравьева поселилась в Благовещенске, где дождалась мужа. В этом семействе 14 душ. Одна дочь кончила гимназию, другая вышла замуж за еврея.

3) Никита Романович Попов, с женою и тремя дочерьми выслан в Туруханск, поселился в Благовещенске и всех дочерей выдал замуж за евреев.

Кроме перечисленных, упоминаются еще три семьи субботников, сведения о которых отсутствуют. Молятся все в еврейском миньяне (молитвенном доме, где должны собраться не менее десяти евреев) города Благовещенска, где пользуются услугами шойхета и "прочими религиозными требами", включая обрезания, венчания и похороны. Другие ссыльные сектанты к субботникам относятся уважительно — общие страдания за веру сближают людей. Кроме ссыльных субботников,

101

в Благовещенске живут и переселившиеся иудействующие из европейской России. Среди них особым почетом пользуется семья Ершовых. Ее глава — Иван Кондратьевич, по профессии бухгалтер, начитанный и образованный человек, успешно ведет диспуты с православными миссионерами и священниками. Его дети получили среднее и высшее образование. Другие субботники занимаются пароходством, торговлей и кожевенным делом. Неподалеку от Благовещенска в деревне Петропавловск проживают девять субботнических семей в составе 67 душ. Имеют миньян, молятся на "лошон койдеш". Носят сугубо библейские имена — Илья, Авраам, Яков, Азар, Давид. Занимаются жители деревни хлебопашеством и скотоводством²⁴.

Один исследователь, посетивший Благовещенск, также отмечает наличие в городе русских субботников, поднаторевших в диспутах с миссионерами и сектантами других направлений. Знание Библии и Нового Завета впечатляюще: иудействующие докапываются до истинного смысла священных книг. Один из геров показал путешественнику огромную Библию на русском языке с пометками: оказывается, он сверяет точность ссылок Евангелия на Ветхий Завет. Вообще геры мечтают родниться с "чистокровными" евреями, объясняя, что им и их сыновьям уже не быть "истинными" евреями, зато внуки будут. Автор сообщает, что идеи сионизма уже широко обсуждаются в Благовещенске²⁵.

Интересные свидетельства о сибирских субботниках привел некий Л. Украинский (вероятно, псевдоним), имевший, видимо, возможность за государственный счет попутешествовать в места не столь отдаленные. Он познакомился с целыми селами, населенными сплошь жидовствующими. Ему было странно видеть типично русских мужичков в национальных костюмах, с великоросским выговором и русскими фамилиями и еврейскими именами: Янкель Ицкович Миронов, Авром Шмуелевич Иванов и т. п. Женщины носили чисто библейские имена: Рохель, Лия, Эстер, Двейра (Двора).* Среди субботников были чистокровные малороссы-запорожцы, родом из Киевской губернии, где эта секта впервые была обнаружена. Автор отмечает их честность, трудолюбие, трезвость, высокое чувство взаимопомощи. Молятся они по-еврейскому образцу, а где есть еврейская синагога, то моления у них общие. Украинский попал в синагогу субботников, которые потрясли его пением псалмов Давида и специальной молитвой: "Смягчи, Господи, участь народа Твоего". "Как кантор, так и молящиеся, пели эту молитву с такой заунывной мелодией, что положительно надрывало душу слушателя и уносило его в область вечно непримиримых религиозных гонений, из-за которых всегда так жалобно стонет земля²⁶".

___________________

* Об этом же пишет Михаил Демин в романе «Таежный бродяга» (Russica Publishers, Inc., New York, 1986, стр. 185-186. — Д.Т.)

102

С большим уважением о сектантах на Амуре писал П.А. Кропоткин. Видел ли он субботников, трудно сказать, но мне кажется, что духоборы не ссылались на Дальний Восток и речь здесь может идти об иудействующих разных толков (поскольку дело было в середине 60-х годов прошлого века): "Я ясно сознал созидательную работу неведомых масс, о которой редко упоминается в книгах, и понял значение этой построительной работы в росте общества. Я видел, например, как духоборы переселялись на Амур; видел, сколько выгод давала им их полукоммунистическая жизнь и как удивительно устроились они там, где другие переселенцы терпели неудачу; и это научило меня многому, чему бы я не мог научиться из книг"²⁷.

Увы, земля обетованная не была наполнена молоком и медом. Все надо было создавать своими руками. Степное приволье (вспомним имя закавказского села) было обманчиво. Никогда не паханная земля, страдающая от засухи, не давала достаточно зерна. Люди жили если не впроголодь, то достаточно скудно. Бедствием было и то, что начальство к сосланным субботникам относилось как к евреям черты оседлости — им не разрешалось заниматься отхожим промыслом, скажем на золотых приисках. Они были военнопленными во враждебной стране или крепостными в руках сибирской администрации. Существуют документальные сведения о том, как "водворялись" сектанты в Сибирь. И хотя они относятся к другой группе протестантов, но эти же факты легко перенести и на субботников: «Казна дедам нашим не помогла. Привел их на место ...чиновник. Стали его спрашивать: "Где жить?" — указал в горах... кругом высокие лесистые горы... Стали пытать: "Чем жить?" — чиновник сказывал: "А вот станете лес рубить, полетят щепки, — щепы эти и ешьте!" Поблагодарили его, стали лес рубить... На восемь дворов одна лошадь приводилась. Поселились. Земля оказалась благодатной. Ожили и повеселели. Приехал знакомый чиновник и руками развел: "Вы де еще не подохли? жаль — очень жаль, а вас — чу! — затем и послали, чтобы вы все переколели"»²⁸.

При основании села Иудина там существовала общинно-уравнительная форма землепользования, которая вскоре распалась. И.П. Белоконский, один из первых посетивший село и собравший сведения от старожилов, писал: "То обстоятельство, что субботникам и молоканам был воспрещен переход из раз избранного места на другое, и что облюбованная ими для деревни местность была окружена землями татар (хакассов. — С. Д.), послужило сначала причиной основания в Юдиной общинного землевладения, а впоследствии повлекло за собой оскудение сектантов"²⁹.

103

Свыше 30 лет страдали иудинцы от засухи. Даже европейская часть России каждые 10 лет страдала от недорода.

ИССЛЕДОВАНИЕ СИБИРИ И РАЗВИТИЕ

ИСКУССТВЕННОГО ОРОШЕНИЯ

Повторимся: 30 лет (1838—1868) иудинцы бились в тенетах нищеты, пока в их селении не появился в одном лице Моисей и Аарон, который своим жезлом (да-да! буквально волшебной палкой!) высек в засушливой степи источник. Этим библейским Моисеем-Аароном был Давид Бондарев.

Будучи человеком внимательным и вдумчивым, Давид Абрамович обратил внимание на большой уклон, по которому спадают в Абакан с Западных Саян речки Сое и Кындырла, и предложил своим односельчанам прорыть каналы среди полей. Любое новаторство, даже на таком уровне, встречает недоверие. "Нет пророка в своем отечестве!" — вероятно, не раз повторял Бондарев. И первое, что сказали его односельчане: "Тимофей тронулся умом, и его нечего слушать". Е.И. Владимиров приписывает эту фразу кулакам Мясиным. К сожалению, в трудах о Бондареве социология играет доминирующую роль и "кулаки Мясины" выступают в них в соответствующей роли. Но, как мы увидим, отношения между Бондаревым и Мясиными этим не ограничились.

Общество выделило Бондареву небольшой участок земли, как мы бы сказали, для эксперимента, и десяток мужиков-добровольцев присоединились к нему. Никто не учил Давида Абрамовича геодезии. В его распоряжении не было ни одного инструмента — ни уровня, ни теодолита. В его руках был лишь волшебный жезл Аарона — обыкновенная палка-желобок длиною в пять аршин (порядка 3,5 м). Начал он от речки Кындырла, выбрал подходящее, по его мнению, место и стал прокладывать будущий приемный и оросительный каналы. "Жезл Аарона" позволял "нивелировать" по 2—3 версты в день. Следом за "пророком" шли артельщики и заступами рыли канал. В первый же год орошенные 50 десятин земли дали обильный урожай пшеницы по 250—300 пудов с десятины! Факт потрясающий, для Сибири невиданный, и имеющий важнейшее значение в зарождающемся экономическом расцвете Иудина. (Для сравнения укажем, что в 1913 г. урожай пшеницы с десятины земли составлял в Бельгии — 168 пудов, в Германии — 157, в Австрии — 89, в России — только 55 пудов!³⁰)

104

Не следует, впрочем, забывать, что русские крестьяне, к которым принадлежал и Давид Абрамович, были людьми суеверными. Но практическая польза прорытых каналов была очевидна. Очень важным в этой связи оказалось знакомство Бондарева с основателем знаменитого Минусинского краеведческого музея Николаем Михайловичем Мартьяновым (1845-1904). Знакомство перешло в тесную дружбу. Мартьянов был ботаником, он-то и подсказал Бондареву мысль об устройстве оросительных каналов, а также рассказал об обширной ирригационной системе этих мест в домонгольское время. Старинные оросительные каналы были созданы древними насельниками енисейской долины — динлинами, которых, по сообщению о. Иакинфа Бичурина, китайские источники считали принадлежащими к белой расе. Все это дивное создание человеческих рук было разрушено вторгшимися монголами ("дополнительный аргумент" в пользу гумилевской теории человечества, осчастливленного ордами Чингис-хана...). Но следы так называемых "чудских" каналов сохранились в пределах деревни Иудино, что значительно облегчало труд крестьян. Поэтому озарение Бондарева подкреплялось авторитетом науки, и нам следует сказать несколько благодарственных слов в адрес Мартьянова и других этнографов Сибири. Тем паче что большая часть исследователей этого края были ссыльными евреями, что все-таки весьма близко нашей теме. Вот небольшой перечень евреев-натуралистов, внесших вклад в освоение Сибири того времени.

Создатель всемирно известного естественно-исторического и этнографического музея, человек, оказавший совершенно исключительные услуги делу изучению края, Николай Михайлович Мартьянов был по национальности еврей (вероятно, крещеный)³¹. Он родился в Западном крае, в семье лесного объездчика. Из-за материальных затруднений оставил гимназию и поступил в аптекарские ученики — распространенное занятие еврейской молодежи. В 1870-1872 гг. посещал Московский университет, готовясь получить провизорское звание. С 1873 г. служил провизором в Казани и был деятельным членом Общества естествоиспытателей при Казанском университете. Здесь же он написал первую работу о местной флоре. В 1877 г. переехал в Минусинск, где и жил до самой смерти. Основанный им Минусинский музей (открыт 10 января 1877 г. ст. стиля) получил мировую славу. При Мартьянове музей имел 60 тыс. экспонатов и состоял из отделений: естественно-историческое, антропологическое, этнографическое, археологическое, горнопромышленное, промышленное, сельскохозяйственное, нумизматическое, географическое и др. Мартьянов

105

создал Минусинскую метеорологическую станцию и публичную библиотеку, одну из лучших в Сибири. Во времена Бондарева библиотека насчитывала 20 тыс. томов, не считая небольшого отдела рукописей (там позже хранились и материалы, касающиеся Бондарева). В городе имелись также обсерватория и фотолаборатория. И все это создано стараниями одного человека! Мартьянов участвовал в многочисленных экспедициях, составил богатейший гербарий местной флоры, опубликовал множество научных трудов, оказал большое влияние на развитие музейного дела в Сибири. После смерти Н.М. Мартьянова богадельня и детский приют, созданные им, стали носить его имя. В 1902 г. в Казани вышла книга Феликса Кона "Исторический очерк Минусинского музея за 25 лет", где деятельность Мартьянова осталась в тени (по настоянию самого Николая Михайловича). Спустя много лет Ф.Я. Кон восстановил справедливость³². Мартьянов, по словам Кона, принадлежал к типу людей, увлеченных единственной идеей и с настойчивостью (мы бы сказали с фанатизмом) проводящих ее в жизнь. Для этой цели (создание и процветание музея) он привлек многочисленных политических ссыльных — и именно поэтому его считали человеком революционных симпатий, но с тем же рвением он добивался присылки портрета Николая II, ибо считал это необходимым для музея. «Когда однажды Аркадий Владимирович Тырков в беседе о превалирующей в Мартьянове черте поставил вопрос — что делал бы Мартынов в момент революции? — я не колеблясь ответил: "Будет фотографировать баррикады, собирать осколки бомб и гранат и т. д. и т. п. и тащить в музей"»³³. С большой теплотой пишет Кон о трудолюбии этого человека, делящего свое время между музеем и аптекой (понятно, что музейное дело превратило его в крупного ученого). Кстати, именно Ф.Я. Кон на чествовании Мартьянова по поводу 25-летия организованного им музея поднес ему адрес от имени минусинских политических ссыльных. С несомненностью можно говорить о влиянии Мартьянова на Бондарева.

Но среди подвижников-евреев было много и других имен, и в первую очередь Владимир (Натан) Германович Тан-Богораз (1865—1935), этнограф, лингвист, поэт, писатель. Сосланный в Сибирь в 1889 г. за участие в южной организации "Народной Воли", он создал словарь и грамматику чукотского языка. Вошел в литературу как прозаик сибирской школы.

Владимир Ильич Иохельсон (1855—1943), ученый-этнограф, друг Богораза. Попал в Сибирь по делу Исполнительного комитета "Народной Воли". Сослан в Средне-Колымск. Вместе с Богоразом принял участие в сибирской экспедиции. Изучал

106

жизнь вымирающих юкагиров и ламутов. Когда Нью-Йоркский музей обратился в Российскую Академию наук с просьбой указать ученых, которые могли бы принять на себя исследование юго-восточной Азии, то Академия назвала имена Иохельсона и Богораза.

Другим крупным ученым был Лев Яковлевич Штернберг (1861-1927). Он проходил по одному делу с Богоразом и Иохельсоном. Его научная карьера — феноменальна. Сосланный на Сахалин, он выучил не только язык гиляков, но и языки других местных народов. Переведенный во Владивосток, издавал в течение двух лет газету оппозиционного направления. Впоследствии как крупнейший знаток сибирских народностей работал старшим хранителем коллекции музея Академии наук.

Большие заслуги в изучении Сибири принадлежат Моисею Ароновичу Кролю (1862-1943), также сосланному народовольцу. В 1895 г. он принял участие в экспедиции для исследования земледелия в Забайкалье. В Иркутске сотрудничал в газете "Восточное обозрение", а затем в петербургской газете "Сибирь". Состоял председателем иркутского "Общества изучения Сибири и улучшения ее быта".

Соломон Лазаревич Чудновский (1842—1912), осужденный по процессу 193-х, работал в области статистики и этнографии. Ему принадлежит заслуга в изучении Алтая и алтайских народностей. Сотрудничал в "Сибирской газете".

Ценный вклад в изучение жизни якутов внес Наум (Нахман) Лазаревич (Леонтьевич, Левкович) Геккер (1862—1920), осужденный по делу Южнорусского союза в 1881 г. Отбыл 10 лет на каторге. Позже участвовал в сибирской экспедиции. Затем, уже работая в европейской России, сотрудничал в различных изданиях Сибири. Работа "К характеристике физического типа якутов" отмечена Уваровской премией Российской Академии наук.

Исаак Владимирович Шкловский (Дионео) (1865-1935) был выслан в 1887 г. в Средне-Колымск. По материалам, собранным в ссылке, издал в 1892 г. книгу "Очерки крайнего Северо-Востока", способствующую знакомству европейских читателей с далекими окраинами.

Феликс Яковлевич Кон (1864-1941) — революционный деятель, писатель и этнограф. В 1884 г. приговорен военным судом к 10 годам каторги. В 1891-1904 гг. проводил антропологические и этнографические исследования, за которые был удостоен Золотой медали Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии и премии им. Расцветова. Кон проделал огромную работу, включающую исследования жизни якутов, русских скопческих поселений, русских сектантов села

107

Усинского, искавших сказочное Беловодье, и т. п. Кстати, во время болезни Мартьянова Кон заменял его на посту директора музея.

К этой же группе ученых относится и сын сибирского еврея-кантониста Николай Васильевич Кириллов (1840—1921), врач, этнограф и климатолог. В течение многих лет он занимался тибетской медициной и несколько лет прожил в Монголии. Пользовался большим уважением у бурятских лам. Помог установить М.А. Кролю контакт с бурятами для проведения этнографических работ.

Намного старше перечисленных выше ученых был Максимилиан Осипович Маркс (1816—1893), родившийся в Галиции. Он учился в Московском университете. В 1866 г. по делу Каракозова был сослан в Енисейскую губернию. В Енисейске основал первую метеорологическую станцию и 12 лет вел на ней наблюдения, работая одновременно в Енисейском музее. По предложению проф. Норденшельда занимался наблюдением за космической пылью и доказал ее существование. Его работы по метеорологии и фауне вышли на русском и немецком языках.

Особняком стоит некий М.М. Дубенский. В молодости — народоволец, сосланный в Сибирь, впоследствии крестился, стал видным чиновником в канцелярии генерал-губернатора. На эту должность попал после участия в экспедиции по двум губерниям Восточной Сибири — Енисейской и Иркутской. Целью экспедиции было составление статистическо-экономического обзора о положении сельскохозяйственного населения. Капитальный труд о землепользовании в Сибири сделал Дубенского одним из крупных деятелей края. Его статьи в "Восточном обозрении" были всегда интересны и обстоятельны. О грехах молодости он никогда не вспоминал, даже если встречался с бывшими товарищами по "Народной Воле"... Об авторитете газеты "Восточное обозрение" не только в Сибири, но и в Европейской России следует сказать особо. За прогрессивное направление она постоянно подвергалась нападкам. Известный антисемит Пятковский в "Гласности" обвинял газету в юдофилии, доказывал получение субсидий от Ротшильда, а про главного редактора Ивана Ивановича Попова, не стесняясь, писал "у нас и такие жиды бывают", обвиняя последнего в получении взяток от евреев. Попов получал анонимные карикатуры на себя и на евреев, подносивших ему золото в мешках³⁴.

Конечно, это не полный список ученых-евреев — сибирских этнографов и климатологов. Эти имена выбраны потому, что каждый из этих людей был современником философа-крестьянина и, возможно, что со многими из них Бондарев встречался.

108

Красочное описание деятельности Д.А. Бондарева оставил писатель и краевед Анатолий Зябрев. По его словам, после разговора с Мартьяновым о древних каналах взволнованный Бондарев, не заходя в деревню, пошел в степь: "Речки Сое и Кындырла стекали круто с северного склона Джойского хребта, вода на пути к реке Абакану набирала большую скорость. Значит, если зайти повыше на склон и воду отвести от берега, она сама подойдет к полям! Вон и следы каналов полукружьями... Верно, никаких углублений нет, все занесено щебенкой да песком, одни лишь рыжеватые полосы видны... Подобралось человек десять, согласились хлопотать перед обществом насчет выделения участка в степи для пробы. Пятьдесят десятин выделило общество. Вышли на склон с заступами. Бондарев смекнул: вырубил обычную толстую палку в пять аршин, сделал в ней желоб. И начал прикладывать ее к земле, идя от берега Кындырлы. Вода в желобок заходит, значит, дальше шагать можно, дальше заступами бить можно"³⁵.

Невиданные урожаи подхлестнули крестьян — в село впервые пришел достаток, стали подумывать о покупке скота, добрых лошадей, но возникла новая проблема, которая на языке политэкономии называется перепроизводством. И это выглядит странным, не так уж много мест в России, а особенно в Сибири, где был бы излишек хлеба. Однако эта проблема к экономике имела косвенное отношение — дело было в том, что ссыльные крестьяне не могли сами вывозить хлеб, ибо не имели права покидать свою деревню. Каждый раз надо было "выправлять вид", т. е. кланяться каждому мелкому чиновнику. Кулаки за бесценок скупали у крестьян хлеб. Н.Г. Гарин-Михайловский точно определил проблему: "Мировые конкуренты сбили цены, — в урожайный год хлеб не оправдывает больше расходов примитивного производства, а в голодный, в силу тех же примитивных условий, втридорога обходится доставляемый хлеб"³⁶. Об этом же говорит и сельский священник в поэме Н.А. Некрасова "Кому на Руси жить хорошо?":

Угоды наши скудные,

Пески, болота, мхи,

Скотинка ходит впроголодь,

Родится хлеб сам-друг,

А если и раздобрится,

Сыра земля-кормилица,

Так новая беда:

Деваться с хлебом некуда!

Припрет нужда, продашь его

109

За сущую безделицу,

А там — неурожай!

Тогда плати втридорога,

Скотинку продавай³⁷.

Читал и любил Давид Абрамович Некрасова, и несложная политэкономия, изложенная в поэме, была понятна ему.

Итак, в течение нескольких лет орошение давало обильные урожаи, но сбыт находился в руках практически одного человека, монополизировавшего это дело и потому сбивавшего цену. И опять на сцену выступает Бондарев. Зависимость иудинцев от вышестоящего начальства — очевидна. Чтобы продавать хлеб, нужно было получать каждый раз "вид", разрешение, терпеть бесконечные злоупотребления и взяточничество, начиная от станового до самого верха. И это в стране, освобожденной от крепостной зависимости, в Сибири, не знавшей помещичьего землевладения и так нуждающейся в своем хлебе. Давид Абрамович обращается с прошением к Енисейскому губернатору Л.К. Теляковскому с просьбой разрешить крестьянам села Иудина самим сплавлять хлеб вниз по Енисею, на золотые прииски. Положение губернской администрации было затруднительно: с одной стороны, ими велась борьба с отступниками от истинной веры, с другой — Петербург требовал расширения посевных площадей в Минусинском крае. Казна знала, что из сотен тысяч пустующих земель с трудом обрабатывалась десятая часть³⁸. Допускаю, что прошение было написано таким образом, чтобы не оставить властям выбора. Разрешение было получено, и с этого времени иудинцы сами на барках стали сплавлять хлеб на золотые прииски за 1 400 верст. Это стало решающим фактором в стимуляции труда иудинских крестьян. С этого времени в их дома пришел достаток. И все это благодаря стараниям и энтузиазму Бондарева. Возможно, что с этого времени за Минусинским краем утвердилась репутация "Сибирской Швейцарии". Владимир Ульянов писал своей матери и сестре об этих краях, что лето он проведет в "Сибирской Италии", где пейзажи напоминают Швейцарию (письмо от 17 апреля 1897 г.) Но, кажется, мы где-то читали о деревне, где были здоровые овцы и лошади, а коровы были "толще московских купчих":

Горсточку русских сослали

В страшную глушь за раскол,

Землю да волю им дали;

Год незаметно прошел

Едут туда комиссары,

Глядь — уж деревня стоит,

110

Риги, сараи, амбары!

В кузнице молот стучит,

Мельницу выстроят скоро.

...............................................

Вновь через год побывали,

Новое чудо нашли:

Жители хлеб собирали

С прежней бесплодной земли.

...................................................

Так постепенно в полвека

Вырос огромный посад —

Воля и труд человека

Дивные дива творят³⁹.

И, действительно, два важнейших компонента: Воля и Труд — создают сытое благополучие, но не все так просто, как в поэме Некрасова. Вообще иудинцы всегда старались помочь не только друг другу, но и другим. В Иудино пришло письмо из Красноярска с просьбой помочь погорельцам хлебом. Общество отпустило из экономического магазина 50 пудов. Многие предлагали дать больше, но, к сожалению, "кобылка весь хлеб поела"⁴⁰.

БОРЬБА ЗА СВОБОДНУЮ ТОРГОВЛЮ

Следующим этапом в жизни крестьянина Бондарева стала борьба за создание общественной торговли, и не только в своем селе, но и во всей России. Вопрос об общественной кооперации, без сомнения, был подсказан минусинскими знакомцами Давида Абрамовича. Нигде — ни в воспоминаниях самого Бондарева, ни в воспоминаниях о нем, ни в переписке — никогда не появлялось имя Николая Гавриловича Чернышевского. А ведь не слышать и не знать о нем иудинский отшельник не мог. Тем паче, что его ближайшие приятели в Минусинском музее — все сплошь шестидесятники и народовольцы, да и сам сосланный Чернышевский, по сибирским меркам, был почти сосед. В прошлом веке для поколения шестидесятников и последующих Николай Гаврилович был Учителем с заглавной буквы, обладал огромным авторитетом. Мерки сегодняшнего дня не должны заслонять от нас прошлого. Чернышевский был, как теперь говорят, знаковой фигурой своего времени, и то, что сегодня его никто не читает — так мало ли кого

111

из хороших литераторов прошлого начисто забыли! То, что для Н.К. Михайловского и В.И. Ленина роман "Что делать?" был настольной книгой, не добавляет ей привлекательности. Но что скажет современный читатель, знакомый с пишущей машинкой или ксероксом, если узнает, что спустя и 30 лет (!) после публикации в "Современнике" запрещенный роман переписывали от руки. Так, в семинарии некий бурсак Неаполитанский переписал весь роман целиком⁴¹. Пройдет еще 30 лет, и жрецы и жертвы революции на берегах Сены будут воспевать не только "честной" динамит и револьвер, но и Вилюйского ссыльного:

Выпьем мы за того,

Кто повешенный спит,

За револьвер его,

За честной динамит.

И еще за того,

Кто "Что делать?" писал,

За героев его,

За святой идеал⁴².

"Моисеем-пророком наших социалистов" назвал Чернышевского историк Н.И. Костомаров, человек крайне правых взглядов, оценивающий формы деятельности социалистов как "чудовищные"⁴³.

И даже сам Лев Николаевич Толстой, в свое время писавший Н.А. Некрасову о "клоповоняющем господине", к концу жизни говорил А.Б. Гольденвейзеру о многих очень хороших, высоких в нравственном отношении мыслях, присущих Чернышевскому. Примером может служить запись в Дневнике от 19 декабря 1888 г.: "Вечер читал. Статья Чернышевского о Дарвине прекрасна. Сила и ясность..."⁴⁴

А мысли, заложенные в романе "Что делать?", могли пригодиться правдоискателю Бондареву. Знаменитый второй сон Веры Павловны как раз касается важнейшего: Чернышевский провозглашает Труд главным элементом жизни. Возможно, что эта искра взбудоражила Давида Абрамовича. Ведь сон Веры Павловны был посвящен самому главному в жизни Бондарева — выращиванию хлеба. Напомним, во второй сон введен диалог между Лопуховым и Мерцаловым о разных условиях произрастания пшеницы: накануне между героями романа шел спор о химических основаниях земледелия по теории Юстуса Либиха, родоначальника современной агрохимии. И более того — снится Вере Павловне, что Алексей Петрович и ее муж ходят по полю и рассуждают о корнях, колосьях, пшенице, дренаже и т. п., т. е. происходит разговор, должный заинтере-

112

совать крестьянина-хлебороба. Даже "дренаж" почвы в иных климатических условиях — обратное искусственному орошению Минусинской степи.

И если Труд — главное, то следует продумать и его разумную организацию. Еще в работе "Капитал и труд" (1860) и "Очерках из политической экономии (по Миллю)" (1862) Н.Г. Чернышевский требует, "чтобы работники сделались из наемных людей хозяевами", а организация труда должна зиждиться на основании товарищеских ассоциаций, ибо "экономическая история движется к развитию принципа товарищества". Идея кооперации целиком охватила Бондарева. Неизвестно, читал ли он роман, но вполне вероятно, что сотрудники Минусинского музея ознакомили его с основными идеями Чернышевского⁴⁵. Напомним, что Бондарев был в меру начитанным человеком. Он еще у себя на родине познакомился с произведением А.Н. Радищева, а в Минусинске ему достали полный текст "Путешествия из Петербурга в Москву", откуда он хорошо усвоил многое. Итак, как видим, для Бондарева идея кооперации упала на подготовленную почву, но для Сибири это было делом необыкновенным. Законопослушный Бондарев через минусинского исправника отправил губернатору прошение, которое, как водится, до адресата не дошло. Упорный Бондарев шлет запрос: почему на свое прошение он не получает ответа. Губернатор предписанием от 28 июня 1895 г. потребовал от исправника прошение. И лишь после этого минусинский окружной исправник переслал прошение Бондарева губернатору со следующим донесением-доносом:

М.В.Д.

Минусинского окруж- Его превосходительству

ного исправника. господину

Октября 5 дня 1895 г. Енисейскому губернатору

№ 1052

г. Минусинск.

Во исполнение предписания от 28 июня сего года за № 4997, представляя при сем присланное при упомянутом предписании прошение крестьянина Бейской волости Тимофея Бондарева, ходатайствующего о разрешении открытия общественной торговли, отзыв того же Бондарева, данный с минувшего сентября в разъяснении приведенного прошения, и представленные им гербовые марки, на сумму один рубль сорок копеек, имею честь донести вашему превосходительству, что Бондарев, как донес мне земский заседатель 4 уч. вверенного мне округа, уже несколько лет занимается исключительно составлением проектов и статей преимущественно обличительного характера, часть которых переведена и отпечатана на французском языке, как видно из имеющейся у Бондарева переписки с графом Л.Н. Толстым.

Окружной исправник (подпись)

113

Само же прошение — блестящий пример эпистолярного наследия Д.А. Бондарева: сочетание доступности, образности, хитрецы; язык, совмещающий канцелярские обороты и народные выражения, с обязательным вкраплением нескольких пословиц и поговорок и даже неологизмов ("гнитнули"). Обращение к губернатору лишь предлог, его адрес — вся Россия, весь мир, вселенная, короче — "URBI ET ORBI":

«Его превосходительству

господину Енисейскому губернатору.

Крестьянина Минусинского округа,

Бейской волости, дер. Иудиной,

Тимофея Михайловича Бондарева.

ПРОШЕНИЕ

Верно знаю я, что настоящее мое прошение оно выходит из круга поручений ваших, но я представляю его Вашему превосходительству только по той причине, что не знаю, в какое министерство подать его. Поэтому прошу Вас, примите Вы на себя труд этот и представьте его в то место, куда оно по изложенной силе следует.

С целью избавления людей от нищеты, без всяких корыстных видов, с понесением великих трудов, среди забот и попечениев крестьянских, 19 годов ходатайствовал я перед правительством о разъяснении и распространении трудов трудолюбия в мире, которое есть главнейший источник всех благ света сего. Но правительство этого моего ходатайства не приняло, а с омерзением назад за себя бросило, что Вашему превосходительству довольно известно. Но и быть по тому. Вместо сказанного блаженства я розыскал другое врачество для бедных людей от постыдной нищеты. Какое же? Вот оно!

Как люто и как тяжко угнетают нас деревенские наши кулаки (торговцы), чего подробно описывать здесь не время и не место. А люди — одни по бедности, а другие по глупости чуть-чуть не боготворят их, где он пройдет, то они готовы следы ног его целовать.

По всему вышеизложенному мною, прошу тебя, правительство, сделайте вы так, чтобы во всякой деревне одна была бы общественная товарная торговля и чтобы кроме ее никто не имел права торговать; вот этим вы их, этих наших мироедов, обуздаете и на кукан посадите. А кроме этого, вы никаких мер не найдете, чем спасти людей от этих злодеев.

Вы сделали государственный банк, чтобы из оного деньги людям давать, а в пользу ли им это? Нет: они сегодня деньги из банка получили, а завтра они перешли в кулак кулаку. И вы этими миллионами обогащаете одних только мироедов, а не людей.

А будет ли с общественной торговли польза людям? Будет, великая польза будет! Я весь этот план нарисовал в воображении, и как в зеркале, ясно увидал, что тогда люди как на крыльях вспорхнут выше облак и избавятся они от нынешней тяжкой нищеты и от нестерпимого горького убожества. Вот доказательство тому.

114

В нашей Иудиной деревне на 180 дворов жителей наши кулаки получают с нас на одном чае 490 рублей пользы, это я верно считал. Это в год; то что же можно представить на прочем и прочем товаре, сколько они с нас берут пользы? Об этом стоит подумать и притом вздрогнуть. А если бы была у нас общественная торговля, тогда бы все эти десятки тысяч были бы в нашем общественном кармане. А теперь где они? Это есть вопрос. "У черта в зубах", — это есть ответ. А мы, мужики, растрепали губы да и стоим перед ними у порога и с бледностью покрытом лицом и с поникшею головою просим правительство, чтобы дозволили нам иметь в деревне одну общественную товарную торговлю, а этим мироедам запретили бы делать нам перебой или запинание.

Они с нас получают не деньги, у нас денег нет, работаем мы у них, как бывшие у помещиков рабы, одно только жалко то, что крепостных прав недостает на нас. Начиная с первого декабря и по первое марта, мало не вся деревня на железном заводе на них работает, на своих конях, где нужно овес и сено. На золотые прииски, туда и обратно 300 верст, возим им свой хлеб за баснословно низкую цену, и многие и многие несосчитанные работы мы на них работаем. Вот откуда они получают многие тысячи денег, а если бы мы имели общественную торговлю, тогда мы и эти многие тысячи имели в своих руках, мы тогда бы жили как одно дружелюбное семейство. Это все я говорю не об одной нашей деревне, а о всем мире, о всей России, потому что эти мироеды — они везде есть.

Когда я разъяснил все сказанное здесь и более своим общественникам, то с какой радостью они приняли совет мой, по этому видно, что если бы услыхала и вся наша Россия это, то и вся она так же приняла бы это уважение, а кулаки наши так зверовидно на меня при этом взглянули и как крепко когтями меня гнитнули.

Главнейший вопрос: где мы деньги возьмем на первое обзаведение торговли?

Спрашивается: могут ли общественники содержать сказанную торговлю? Могут, без сомнения могут. Я думаю, вы, правительство, слыхали всемирную поговорку: "На мужике зипун сер, а разум его не черт съел", а еще говорят малороссы: "Це дiло треба розжуваты". Да не розжуем, не тужи и не думай!

Всякое дело, на свете небывалое, оно и не вдруг и не сразу полным в свет является, а сначала одно только напоминание, один только зародыш, а потом мало-помалу и время от времени вполне усовершенствуется. Слово в слово также и мое настоящее, на свете небывалое, дело — это один только зародыш, одно только напоминание, а со временем, когда мы скинем с глаз наших ту прочную завесу, которую с древних времен накинули кулаки на глаза наши, вот только тогда мы увидим вполне свет истинный, вот тогда только мы это дело, т. е. общественную торговлю, вполне усовершенствуем.

Первое мое ходатайство перед вами "О тунеядстве" вы опровергли потому, что там великая преграда была тому, какая пышность да роскошь знаменитых людей, с какой стороны и ни откуда никакой преграды для вас нет, потому уверят меня какое-то предчувствие, что вы это примете. Теперь мы как алчущие хлеба и как жаждущие воды будем ждать от вас этого распоряжения. И к этому несомненному ожиданию правую и левую руки приложил

Т. Бондарев»⁴⁶.

115

Получив столь оригинальное прошение и, по-видимому, вспомнив о других "художествах" иудинского новатора, губернатор запросил жандармское управление, и на запрос получил "конфиденциальный" ответ:

«Начальник Енисейского Конфиденциально.

губернского жандармского

управления. Его превосходительству

Января 15 дня 1896 г. господину

№ 46 енисейскому губернатору

гор. Красноярск.

На отношение Вашего превосходительства от 18 ноября 1895 года за № 1680 имею честь уведомить, что по тщательно собранным помощником моим в Минусинском и Ачинском округах, негласным путем, сведениям о крестьянине Тимофее Бондареве оказывается нижеследующее: означенный Бондарев уже старик под 70 лет, человек начитанный, много пишет обличительных статей и сочинений по поводу "Трудолюбия и тунеядства"; некоторые из своих сочинений, как плохо грамотный посылает на исправление к известному писателю графу Льву Толстому, которому он, очевидно, хорошо известен и с которым состоит в переписке. По слухам, какое-то из сочинений Бондарева было исправлено графом Толстым, но неприятием этой статьи русскими журналами таковая графом Толстым была направлена в Париж и там напечатана в одном из французских журналов, кажется, в "Revue des deux mondes" или "Debats".

Обо всем этом, как говорят, граф Толстой сообщил Бондареву.

Среди своих односельчан Бондарев проповедует против кулачества и легкой наживы. Односельчане Бондарева считают "тронувшимся умом", хотя, по-видимому, он рассуждает здраво.

При сем имею честь возвратить вашему превосходительству дело енисейского общего губернского управления за № 423.

Полковник Женбах»⁴⁷.

В этом отзыве поражают несколько моментов. Во-первых, секретность информации, которую вряд ли стоило добывать сыскным путем. Во-вторых, противоречие: признание начитанности иудинского крестьянина, с одной стороны, и обвинение его в неграмотности — с другой. Дальнейшее — полная глупость: "посылать на исправление" "обличающие" статьи Толстому — и это в стране тотальной цензуры. Но, с другой стороны, мы чувствуем, что власть колеблется и власть уважительна: имя всемирно известного писателя — надежный щит иудинского пахаря — "тронувшийся умом рассуждает здраво". И здесь Давид Абрамович попал в сонм великих русских имен — литературных и исторических: кого в России не признавали умалишенным?

Одновременно к губернатору поступили прошения из других мест — из села Тесь Минусинского уезда и села Рождест-

116

венского Казачинской волости Енисейского уезда. Вероятно, село Тесь тоже было населено субботствующими, ибо один из крестьян этого села Осколков был другом Бондарева и приезжал к нему советоваться по поводу открытия кооперации. Произошло следующее: енисейский губернатор воспользовался формальностью и отказал в просьбе иудинцу, так как прошение было подано не от всего общества, а лично от Бондарева. Прошение же теснинских и рождественских крестьян было передано губернатором в вышестоящие инстанции — генерал-губернатору Восточной Сибири и в Петербург. 25 января 1896 г. поступило предписание минусинскому окружному исправнику:

"Вследствие донесения от 5 октября минувшего года за № 1052, по прошению крестьянина Бейской волости, дер. Иудиной, Тимофея Бондарева о разрешении открытия торговли мануфактурными товарами на средства общества, предлагаю объявить просителю, что упомянутое его ходатайство мною оставлено без последствий, так как таковое возбуждено исключительно самим Бондаревым без уполномочия общества.

Губернатор Теляковский.

И.о. советника Зейдель".

На отказ Бондарев отреагировал незамедлительно, в день ознакомления с ним:

"Я, крестьянин деревни Иудиной, Бейской волости, Тимофей Михайлович Бондарев, на предъявленное мне сего числа г. земским заседателем 4 участка, Минусинского округа, предписание его превосходительства господина енисейского губернатора от 28 июня с. г. за № 4997, имею честь отозваться, что прошением своим в июне месяце я ходатайствовал перед его превосходительством об открытии торговли мануфактурными товарами на средства сельского общества не исключительно в деревне Иудиной, а вообще повсеместно по Енисейской губернии, и цель моего ходатайства — облегчить население от нищенства, вследствие дороговизны необходимых товаров при настоящем положении этого дела, т. е. пока торговая операция в руках местных богачей деревни Иудиной, почему я и не нашел необходимым брать на подобное ходатайство уполномочия от иудинского общества. При сем представляю гербовых бумаг на один рубль 40 коп., так как при прошении моем уже приложено при подаче его таковых на 20 коп.

В том и подписуюсь крестьянин

Тимофей Михайлович Бондарев.

Отзыв отбирал земский заседатель (подпись)"⁴⁸

117

Это письмо необыкновенно интересно логикой и аргументацией, а также тем, что крестьянин Бондарев хорошо знал счет деньгам. Эта переписка датируется 1896 г. Напомним, что в следующем, 1897 г. в России прошла первая всероссийская перепись населения. Она дала печальные результаты: в Европейской России (без Привислинского края) грамотных было 22,9%. Но даже этот процент весьма условен. Так, например, в Иркутской области во второй половине 80-х годов исследователи нашли, что полуграмотные составляют от 27,3 до 50,9% общего числа грамотных⁴⁹.

М.И. Осколков вспоминает, что в начале 1898 г. была открыта кооперативная лавка в их селе, с чем и поздравил их письмом Давид Абрамович. В письме он "на все корки костил губернатора и правительство вообще"⁵⁰. После смерти Бондарева кооперация пришла и в его село. Увы, он ее не дождался.

ГЛАВНЫЙ ТРУД БОНДАРЕВА

И ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС В ЗЕМЛЕДЕЛИИ

Жизнь труженика оборвалась, и мы бы никогда не заинтересовались его судьбой, если бы он сам ее не описал. "Народ безмолвствует" — расхожая фраза, но Бондарев заговорил и записал свои мысли.

В зимнее время, когда досуга было больше, Давид Абрамович обучал деревенских детей грамоте; многие приходили издалека, так как школ в окрестностях не было. Учить стало душевной потребностью Бондарева: он любил передавать свои знания другим, а в последние годы жизни, когда физически ослабел и хозяйство вел сын, он поселился в отдельной избушке, размышлял и записывал пришедшие в голову мысли. Иногда его посещали политические ссыльные, сектанты или просто заезжие интеллигенты, и он яростно спорил с ними, не столько пытаясь их переубедить, сколько стремясь удостовериться в своей правоте. Источники сообщают, что он обучал бедных детишек и сирот бесплатно. Еще в 40-х годах нашего века старшее поколение иудинцев были сплошь питомцами его школы, охотно вспоминавшими своего мудрого Учителя. В летнее время старик скучал по своим ученикам. Так рассказывал его сын⁵¹. Отношение русского субботника к воспитанию и обучению сродни тому, что сложилось среди евреев. Известна величайшая тяга еврейства к знаниям. Я бы сказал, остервенение в учебе. Сказано во Второзаконии: "Слушай, Израиль:

118

Господь, Бог наш, Господь един есть... И да будут слова сии, которые Я заповедую тебе сегодня, в сердце твоем. И внушай их детям твоим и говори об них, сидя в доме твоем и идя дорогою, и ложась и вставая" (Второзаконие 6:4, 6, 7). Но и талмудическая литература подчеркивает значение школьного воспитания: "Мир держится только лепетом детей в школе" (Трактат Шаб., 119) Еще более удивительна система еврейского воспитания: лишь в XVII в. в Европе появилась школа Яна Амоса Каменского. В Талмуде и у Маймонида рассмотрены отношения между учителем и учениками: идеалом служат мягкие, семейные, основанные на взаимном уважении друг к другу. Этому примеру и следовал в своем отношении к детям Давид Абрамович. Для Бондарева учительство было и способом проповеди своих идей молодому поколению односельчан. В 1889 г. он писал Л.Н. Толстому: "Я занимаю в своей деревне должность учителя, у меня 60 человек учеников, которые могут свободно читать...". Некоторые подробности сообщил крестьянин, впоследствии член колхоза "Красный пахарь" А.А. Милюхин, 1880 г. рождения, проучившийся у Бондарева зиму 1889—1890 гг. (сделаем скидку на время записи разговора — 1947 г.): «Школьного здания не было, занимались в доме какого-нибудь богатея, сдававшего "горницу" под школу и кормившего вместе с батраками учителя. Казна жалованья не давала. Учил Бондарев по Псалтири и Св. Писанию. Вскоре я научился правильно писать буквы и цифры, составлять слова и читать. Многие из детей, как и я, в одну зиму "заканчивали" образование. Вместе с русскими учились и дети хакассов из соседних улусов. Учились и девочки. Тимофей Михайлович никогда нас телесно не наказывал, особо провинившихся иногда ставил в угол. Задав нам урок, он часто размышлял вслух. Я был очень мал, поэтому не все понимал, но одно хорошо помню: Тимофей Михайлович говорил, что нет пуще греха, как тунеядство»⁵². Любопытно, что в субботническую школу ходили инородцы. В памяти всплывают некоторые фрагменты речи Максима Горького, произнесенной в Нью-Йорке в 1906 г., как раз касающиеся субботников, русских и евреев и совместного обучения: "Что у нас в народе нет антисемитизма, показывает, между прочим, существование секты субботников, празднующих еврейскую субботу и соблюдающих некоторые обряды, носящие в себе дух еврейской религии. Что же касается меня лично, то я уже с самого детства питаю глубокую симпатию к евреям (курсив мой. — С. Д.). Самые светлые воспоминания моей жизни содержат в себе одновременно и воспоминания о евреях. 14 лет тому работал я в качестве простого работника на еврейской ферме. Еврейские и хри-

119

стианские земледельцы жили между собой очень дружно. Христианские дети охотно посещали еврейские училища — других училищ там не было"⁵³. Что касается замечания об отсутствии антисемитизма в русском народе, то мы оставим его на совести писателя (думаю, во времена гражданской войны М. Горький пересмотрел многое, в том числе и этот тезис), но вот по поводу слов о симпатиях с детства — это очень интересно. И, кроме того: "Я очень рано понял, что у деда — один Бог, а у бабки — другой... Позднее, бывая в синагогах, я понял, что дед молится, как еврей..."⁵⁴. Возможно, дед писателя принадлежал к какой-то секте.

Из других учеников, давших сведения М.В. Минокину, интересные воспоминания оставил Д.Г. Федянин; он был старше Милюхина на 5 лет, а потому помнил больше. Да к тому же он мог лучше наблюдать за работой Учителя, потому что школа была на дому у его отца — Г.П. Федянина, скончавшегося в 1909 г. Федянин подтвердил все сказанное Милюхиным о методе преподавания Бондарева, но в дополнение сообщил подробности многих рассказов Давида Абрамовича. Основная мысль субботника сводилась к восхвалению труда и к порицанию тунеядства. Все должны трудиться. На вопрос ученика: "А зачем работать генералу?" — ответ был прост: "Трудиться должен каждый, кто бы он ни был. Все должны в поте лица своего зарабатывать себе хлеб. Даже генерал может обработать одну десятину: больше от одного человека не требуется".

Однажды Тимофей Михайлович пришел в класс возбужденный. "Какой предмет самый важный на мельнице? — спросил он учеников и, когда те не смогли ответить, торжественно сказал: — Жернов! Он обращает зерно в муку. Его нельзя ценить ни на серебро, ни на золото. Что же можно сказать о том, кто добывает это зерно? Земледелец, всю жизнь работающий хлебную работу, тот же жернов, нет ему цены — он бесценный"⁵⁵.

В сноске указано, что "жернов" фигурирует в ряде произведений Бондарева. И это не случайно. Знаток Библии, он хорошо усвоил текст Второзакония, где "жернов" метафорически уподобляется человеческой душе: "Никто не должен брать в залог верхнего и нижнего жернова; ибо таковый берет в залог душу" (Втор. 24:6). Остановившиеся мельницы, звук умолкнувших жерновов в Библии приравнивается к самой смерти: "В тот день, когда... перестанут молоть мелющие... когда замолкнет звук жернова... отходит человек в вечный дом свой... И возвратится прах в землю, чем он был; а дух возвратится к Богу, Который дал его" (Еккл. 12:3, 4, 5, 7). Да и пророк Иеремия, этот, по словам писателя Г.Я. Красного-Адмони, "идеальный образец народного трибуна", в какой-то мере ду-

120

ховный близнец сибирского оракула, вкладывает в понятие жернова тот же самый смысл: умолкнувшие жернова — это смерть, а работающие — жизнь: "И прекращу у них голос радости и голос веселия, голос жениха и голос невесты, звук жерновов и свет светильника" (Иер. 25:10). Да, знал сибиряк Священное писание! Далее в рассказе Федянина на сцене появляется священник, явившийся в субботническую школу по поручению духовных властей увещевать Давида Абрамовича. Спор между ними был очень горячим, но он остался без последствий...

В самом конце жизни Бондарева, в 1897 г., у него появляется коллега — учитель П.В. Великанов. Проработал он в школе 8 месяцев, а затем уехал в Москву. Между собой учителя были дружны, Давид Абрамович называл его самым своим близким другом после Толстого, свидетельством чему служит активное участие Великанова в составлении Бондаревым своей надгробной надписи, о чем будет речь ниже. Павел Васильевич Великанов (1860—1945), земский учитель, какое-то время находился под влиянием толстовства и в личной переписке с Толстым, правда, потом пути их разошлись, о чем с горечью писал Лев Николаевич. Еще одна живая ниточка, соединяющая сибирского отшельника и яснополянского старца.

За 30-летнюю учительскую практику сибирского мудреца все дети села Иудина прошли его школу, а под конец его жизни у него учились уже дети его первых воспитанников. И у всех он оставил благодарную по себе память.

Внешним толчком к созданию Бондаревым его труда, как это уже бывало с ним, послужил как будто незначительный факт. Он так рассказывает об этом: "Нелишним признаю объясниться перед читателем, что меня первоначально понудило принять на себя труд этот. Была ли у меня притом корыстная цель? Нет, не было! А вот какой случай невольно заставил меня дело это принять на себя. В 1874 году, в августе месяце, на закате солнца, иду я с уборки хлеба. Первое — от преклонных годов, а второе от тяжких дневных работ, едва ноги передвигаю, а дорога моя состоит из пяти верст. Едет навстречу один мало-мальский знатненький господин на легком тарантасе, облокотился на красные подушки, лицом на мою сторону. Я, не поровнявшись с ним пять шагов, снял шапку и ему поклонился. И что же? Он на мой поклон ни рукою, ни головою никакого признака в ответ не сделал, а только с каким-то омерзением сподлоба взглянул на меня. И этот варварский его поступок против меня, как острый нож, прошел сквозь сердце мое и убил печалью нестерпимою мою душу. И тут я поговорил кой-что заочно с ним, а от него перешел и ко всем ему

121

подобным шарлатанам. Прежде я чувствовал усталость в ногах, а теперь про нее забыл. Иду и ног под собой не слышу. Вот это был первый толчок, принудивший меня принять на себя труд этот" ⁵⁶.

С момента пережитого Бондаревым озарения (ему тогда было 54 года) односельчане могли наблюдать неоднократно любопытную картину: застигнутый мыслью, он застывал на месте, "становился в позу древнего мудреца Сократа" и, увы, ни криками, ни просьбами сдвинуть его с места было невозможно до тех пор, пока он ясно не продумает до конца и не занесет огрызком карандаша выношенное на клочок бумаги. Безусловно — высшая сосредоточенность у Давида Абрамовича проявлялась непосредственно, посему крестьяне были уверены, что он "тронулся", но кто изучал творческий процесс, ничего удивительного в его поведении не найдет.

В своих очень ценных воспоминаниях народоволец Иван Петрович Белоконский (1855—1931), лично знавший Давида Абрамовича, писал: «Система писания "Торжества земледелия" весьма оригинальна: с момента встречи с чиновником до окончания труда Бондарев не выходил из дому без клочка бумаги и кусочка карандаша для того, чтобы записывать каждую мысль, возникшую в его голове по поводу главного сюжета, с которым мы ознакомимся при изложении учения; боронил ли он, пахал ли, ехал ли в лес или просто шел куда, он вечно думал, и раз приходила какая-либо достойная внимания мысль — Бондарев останавливался и заносил ее на бумажку, чтобы внести в "учение"»⁵⁷.

Приходя домой, Бондарев удалялся в свою отдельную хижину (подобие деревенской баньки), где стулом ему служила деревянная чурка, а письменным столом грубо сколоченная импровизация из другой чурки и куска доски, и "набело" чернилами переписывал "выношенное".

Вероятно, к началу 80-х годов у него уже была готова длинная 200-страничная рукопись, озаглавленная "Торжество земледельца, или Трудолюбие и тунеядство". Первый вариант своего труда Бондарев создавал, по некоторым сведениям, около 10 лет (1874-1883 — М.В. Минокин), по другим — около 5 лет (И.П. Белоконский), по третьим: "С 1880 года Бондарев теряет, наконец, терпение буддийского созерцания жизни и с увлечением и с чисто сектантским упорством начинает писать, в течение 18-ти лет занося свои мысли на бумагу"⁵⁸. В любом случае — это было выверенное и обдуманное сочинение. С точки зрения литературной, Белоконский был прав, усматривая в произведении Бондарева повторы и длинноты. Все-таки иудинский Сократ не посещал "сады ликеев и академий", но

122

за основную мысль он держался крепко. Безусловно, он знал былины и посему характерный для них зачин определял содержание работы: «На два круга разделяю я мир: один из них возвышенный и почтенный, а другой униженный и отверженный. Первый пышно одетый и за сластьми чужих трудов столом в почтенном месте величественно сидевший — это привилегированное сословие.

А второй круг — в рубище одетый, изнуренный тяжким трудами и сухоядением, с унижением и с поникшею головою, с бледностью покрытым лицом у порога стоявший — это бедные хлебопашцы... (в изд. 1906 г. вместо "хлебопашцы" — "земледельцы". — С. Д.).

Теперь обращаю я слово мое к своим товарищам-хлебодельцам, с унижением стоявшим, и говорю им так: "Что мы все веки и вечности стоим перед ними с унижением и с молчанием пред ними, как животные четвероногие?"

Теперь выступаю я, Бондарев, из среды своего круга, у порога стоявшего, и задаю следующие вопросы». Этих вопросов было поначалу 145, затем их число увеличилось до 250, большинство которых повторяют одну и ту же мысль, варьируемую философом.

Нетрудно заметить, что начитанный крестьянин использовал для классового разграничения эксплуататоров и эксплуатируемых литературные штампы из Виктора Гюго и Ф.М. Достоевского. Читал ли Бондарев роман "Отверженные" — трудно сказать, но что касается автора "Униженных и оскорбленных", то он, несомненно, был знаком ему. Друзья из Минусинского музея недолюбливали "ренегата", бывшего петрашевца, перешедшего в стан "ликующих", но уважали его литературный талант, поскольку его оценил в свое время "сам" Виссарион. Есть один беллетризованный рассказ о том, как Тимофей Михайлович посетил место ссылки писателя. В 1887 г., пробираясь в Европейскую Россию на встречу с Толстым, Бондарев въехал в город Кузнецк, где по редкому стечению обстоятельств, случайно, переночевал в доме на Полицейской улице, на карнизе которого прочитал сделанную небольшими буквами надпись: "Здесь жил Федор Михайлович Достоевский в 1858 году". И это решило его судьбу: он остался еще на один день в Кузнецке.

Свою работу Бондарев озаглавил: "Трудолюбие, или Торжество земледельца", эпиграфом он взял славянский перевод одного места Библии: "В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят" (Бытие 3:19).

Обращение Бондарева к Старому Еврейскому Богу закономерно. Ибо этот Бог был тружеником. Он — Бог-созидатель.

123

Шесть дней творения, неустанного труда. Есть одно тонкое замечание Соломона Лозинского: «В противоположность греческим богам, проводившим время в бесконечных пиршествах и шумных веселиях, еврейский Бог является вечным тружеником, не знающим "ни дремоты, ни сна, ни утомления, ни усталости"»⁵⁹. Взяв в руки Библию, мы обнаружим на первых страницах Человека, созданного по Его подобию и помещенного в Эдем не только для вкушения райских плодов, а для труда, первого человеческого труда — обработки земли: "И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его" (можно предложить и такой перевод: "обрабатывать его и стеречь этот сад" (Бытие 2:15). Эдем — это сад труда, а не разгула или увеселения).

Интимное обращение Бондарева к читателям сразу приближает автора к нам: "Во-первых, прошу и умоляю вас, читатели, не уподобляйтесь вы тем безумцам, которые не слушают, что говорит, а слушают — кто говорит. <...> О, други мои, читатели и слушатели, да если бы я не один язык имел, а много, и говорить бы хотел, и тогда не можно бы было подробно поведать все горести те, изнемогут всякие уста человеческие изъяснить муки те. Плакали эти миллионы мучеников неутешно, да никто и не утешал их, вопили они с глубокой той пропасти, да никто и не слышал их; да и Бог, как видно, в те века закрылся облаком, чтобы не доходили к нему вопли их. Словом, были эти миллионы людей в земле темной, в земле мрачной, в дальнейших частях и узилищах адовых.

Это прежде было и всего более в лютые николаевские времена, который горячей огня пек и холодней мороза знобил бедных людей".

Страстное начало. Праведный гнев. Лаконизм и выразительность. Социальный протест. Знаток Ветхого Завета, Бондарев использовал и прибегнул к помощи пророка Амоса, самого социального пророка Израиля: "Слушайте это слово, в котором я подниму плач о вас, дом Израилев... А они ненавидят обличающего в воротах и гнушаются тем, кто говорит правду" (Амос 5:1, 10).

Основная мысль Бондарева проста — человечество должно трудиться на ниве. Первый человек общества — земледелец. Это не значит, что он отвергает другой труд, и другой труд — похвален. Но государство должно потребовать, чтобы все, без исключения, 30 дней в году трудились в поле. Это — трудовая повинность вместо воинской: "Именем Бога прошу, скажи ты по чистой совести, если поработать тебе хлеб 30 дней в разные времена года, почему ты это признаешь невозможным? Потому ли, что не можешь, или потому, что не хочешь? Скажи чи-

124

стосердечно: или не можешь, или не хочешь? Хлебный труд есть священная обязанность для всякого и каждого, и не должно принимать в уважение никаких отговоров: чем выше человек, тем более должен пример показывать собою другим в этом труде, а не прикрываться какими-нибудь изворотами, да не хорониться от него за разные углы"⁶⁰. В другом месте он это повторяет (повтор для Бондарева — это не столько авторская неопытность, сколько желание укрепить основную мысль): "Говорят: другой в двадцать раз больше земледельца трудится, — можно ли его назвать тунеядцем?

335 дней в году работай чего хочешь и занимайся чем знаешь, а 30 дней в разные времена года должен всякий человек работать хлеб" — (основная мысль выделена самим Бондаревым. - С. Д:)⁶¹. Каждая инвектива направлена против правящего класса, помещиков, чиновников и даже интеллигенции: «Один из вас говорит: "я сегодня несколько строк написал, значит, я в поте лица ем хлеб"...»⁶² Таких отговорок Давид Абрамович не принимает, прибегая к цитате из Библии: «Каждый из вас скажет: я люблю и от души уважаю как хлебный труд, так и трудящихся в нем, а лодырей ненавижу и гнушаюсь ими, но я так вам отвечаю: "Слышу голос Иакова, осязаю Исава"»⁶³.

Социальный гнев Бондарева находит оправдание в Ветхом Завете: «Дах вам, — сказал Бог в день шестый творения своего — дах вам всякое семя сеющее". Вселенная же вся не повинуется приказу его, сеять не хочет, а свалила эту тяжкую работу на руки того бедного человека, который не в силах стать в защиту сам себе. И хлеборобную землю от него отобрала и на вечное время белоручкам отдала и его собственностью наименовала, то есть тому человеку, который вечно ничего не работает. Вот сколько велика ваша любовь к ближнему, которую вы для нас, а не для себя проповедуете»⁶⁴. Понятно, что в этой инвективе содержится выпад против христианства. "Любовь без труда.мертва", — провозглашает иудинский мудрец. Это место по силе выразительности не имеет равных в сочинении Бондарева: "Не верны ли мои доказательства, что любовь без труда мертва есть, а труд, происходящий в честь этого закона, без любви живой есть. Потому, что любовь в труде скрыта: это дом ея, это местожительство ея, любовь без труда, как тело без души. Но только и этот закон живой, но не для всех, а только для тех, которые исполняют волю Его; также и для тех, которые от всей души желают исполнять волю Его, то есть работать, но нет на то никаких возможностей. Но для лентяев и для лодырей, — он для них, а они для него жертвы есть. А о любви к ближнему тут и говорить нечего"⁶⁵.

125

Но Давид Абрамович идет дальше: мир не может существовать как без Бога (вероятно, подразумевается без веры в Бога), так и без крестьянина. "Как без Бога, так и без хлеба, также и без хлебодельца вселенная существовать не может. Тут ясно и верно видно, что Богом, да хлебом, да третьим — земледельцем держится весь свет..." Логика старца железная — место пребывания Бога, точнее, главное пребывание Бога и "коренной дом жительства Его в хлебе да в хлебодельце". Далее идет богохульство: "Уничтожь из трех одно что-нибудь: Бога или хлеб, или хлебодельца, тогда вселенная вся в короткое время должна придти в исчезновение"⁶⁶. Это место можно объяснить, лишь поняв, что под "уничтожением Бога" Давид Абрамович имел в виду — безверие, атеизм. Тогда все становится на свои места. Великий труд создал сибирский субботник. И это он сознавал. В конце он пишет, что желает выстроить себе "памятник", равный своими достоинствами с "первородным законом": "в поте лица твоего будешь есть хлеб твой", в сравнении с которым все драгоценности света сего есть нуль без единицы, — какой я памятник выстрою себе»⁶⁷. В итоге он действительно создал великое произведение, дошедшее до наших дней.

В книге Бондарева много противоречий. С недоверием относясь к интеллигенции, он не предвидит, что именно наука и техника облегчат сельскохозяйственный труд. Он пишет: "Как много на свете уму непостижимых хитростей. На всякое незначительное изделие придуманы, например, машины: где бы нужно многим людям работать, там одна машина чище всяких рук человеческих работает. Хлебная же работа, как крестьяне сами придумали еще с незапамятных времен, так и доныне остается в том же виде — иногда самого дела и одной лошади нечего везти, а по неурядице две или три, а в других местах четыре пары быков не в силах поднять". И далее: "Трудно ли бы ему, механику, сказать только несколько слов: сделай вот так и так, и этим вся эта страшная тягость свалилась бы с людей и животных.

Нет, не хочет и близко подойти как к этой гнусной для него работе, так и к работающим ее. Нет у него милости к этим бедным страдальцам, то есть к людям. Хотя бы он сжалился над животными — и того нет. А сам много раз на день принимается есть, под видом только хлеба, а на самом деле кровь да слезы бедных людей и животных.

Вот насколько ты, именитый круг, опроверг нас, а с нами заповедь, а с заповедью и заповедавшего ее.

Не есть ли тут очевидная твоя нелюбовь к Богу и ближнему?.."⁶⁸

126

Предвидеть, впрочем, научно-техническую революцию не смогли ни граф, ни крестьянин. Конечно, крестьянская работа наиболее трудоемкая и до наших дней. Но уже в конце XIX в. на полях Западной Европы, Америки и Канады сельскохозяйственная техника была не редкостью. Что бы сказал Давид Абрамович, скажем, о французской деревне, где в конце века уже везде было электричество. Россия — самая отсталая страна, но даже в ней происходили медленные изменения. Сергей Федорович Шарапов (1856-1911), "крестный отец" сибирского мыслителя (в его журнале впервые появился труд Бондарева), был не только известным публицистом, но и изобретателем плугов новейшей конструкции и основателем Сосновских мастерских для их производства. Та же самая техника — строительство Великого Сибирского пути, приблизила мир к дому Давида Абрамовича. А что бы он сказал, узнав, что ничтожный процент сельских хозяев Америки кормит чуть ли не весь мир! Но правда и то, что Бондарев в своем труде советовал использовать для повышения урожайности полей искусственное орошения, удобрения и т. п., а не прибегать к жалобам на Бога и неурожай (вопросы 135—136), т. е. в какой-то степени он признавал агрономию. В последнем варианте своего труда Давид Абрамович уделяет некоторое внимание техническому вопросу, вероятно, учитывая "критику" односельчан: "Конечно, есть машины пахать, жать, косить и т. д., но эти машины очень дорого стоят. В силах ли ее бедный человек купить?"⁶⁹

В труде Бондарева, изданном "Посредником" в 1906 г., были сделаны большие сокращения. Они касаются и еврейской темы. В изъятой части Бондарев требует, чтобы евреи первыми ответили ему на вопрос: "Почему они, евреи, ленятся и тунеядствуют?" Мотивировка этого вопроса ясна: "взысканный Богом народ" должен нести в первую очередь ответственность за свои деяния. И чтобы не было упрека в антисемитизме, он спешит прибавить, что он им не только не враг, но более того — он их единоверец. И если они ему не ответят, это будет только доказательством их отлынивания от труда. В случае молчания со стороны единоверцев Бондарев требует от правительства "насильно заставить евреев заняться земледелием" (это же он повторяет потом в 174 и 175 вопросах)⁷⁰. Вопросы Давида Абрамовича были услышаны, и он получил достойный ответ, тем паче, что он неоднократно подчеркивал, что исповедует иудаизм, не признавая крайностей Талмуда. Любопытно и то, что основная работа Бондарева озаглавлена одним из исследователей "Труд по Библии"⁷¹.

В 1889 г. в Одессе вышла небольшая брошюра Е.А. Шура "Школа и труд по Талмуду (Историко-педагогический этюд,

127

изложенный в форме литературного чтения)". Причем имена Давида Абрамовича Бондарева или его популяризаторов не упоминаются. Но уже в двух эпиграфах изложен ответ на вопросы Бондарева "Мир поддерживается только лепетом детей в первоначальной школе" (Шабат, 119 ) и "Велик труд, ибо он питает человека" (Гитин, 67). В предисловии автор объясняет причины, побудившие его написать свою брошюру. Во-первых, в среде евреев произошли сильные ассимиляционные процессы, заставившие их забыть или игнорировать "родное учение", во-вторых — "обостренное положение еврейского племени в настоящее время и неприязненные отношения всех к этому бедному племени"⁷².

Идеалом человека, по Талмуду, является гармоническое развитие личности: каждый должен изучать какое-нибудь ремесло. Человек должен заниматься физическим трудом, досуг посвящая развитию своих интеллектуальных сил. То и другое, соединенное вместе, составляет идеал, к которому должен стремиться каждый в своей кратковременной жизни: "Прекрасно изучение закона вместе со светскими занятиями, ибо труд только в этом двояком направлении заставляет забыть о грехе. Одна ученость, не соединенная с ремеслом, под конец оказывается несостоятельной и ведет к преступлению" (Авот 2:2)⁷³.

Величайшие талмудисты, имена которых пользуются заслуженной славой, занимались трудовой деятельностью и весьма тяжелой, "лишь бы добыть средства к жизни трудом своих рук, а не барствовать, жить трудом других (курсив мой. — С. Д.)"⁷⁴. Эти слова кажутся дословной цитатой из книги Бондарева. Перечислим наиболее известных талмудистов, владевших не только словом, но и делом. Как известно, великий Гилель был дровосеком, а его оппонент Шамай — плотником. Абба Хилькия — чернорабочим, землекопом, раби Йоханан, ученик раби Акивы — сапожником, посему его прозывали — раби Йоханан-ха-сандлар (делавший сандалии); раби Йосе бен Халафта — кожевником. Ему принадлежат дивные слова: "Кто нетерпеливо ждет Мессии, не имеет доли в будущем мире". Раби Ицхак был кузнецом, Абба Умна — хирург, лекарь, образец еврейского благочестия и бескорыстия, он стеснялся брать плату за свои труды. Раби Абба бар Земина, палестинский аморай IV в. — был портным; Бар Ада — пастухом, Абба Гошеа добывал пропитание стиркой белья. Раби Йегошуа, товарищ великого раби Эльазара — был угольщиком, раби Йосеф — мельником, рав Шешет — лесопилыциком, рав Нехемья — горшечником; раби Йегошуа бен Хананья изготовлял иглы и был кузнецом. Таннай II в. Йегуда бен Илай, говоривший, что не

128

обучающий сына ремеслу толкает его на преступления, сам в течение многих лет был бондарем. Знаменитый законоучитель Шимон бен Лакиш (иначе: Реш Лакиш, около 200-275) в молодости был циркачом (гладиатором) и в своих агадах он часто употреблял выражения, заимствованные из артистической среды. Ему принадлежит изумительный парадокс, важный для нашей темы: "Израиль дорог Богу, но дороже прозелит, потому что Израиль не признал бы Торы без тех чудес, которые Бог проявил на горе Синае, прозелит же не видел ни одного такого чуда и все же посвящает себя Богу"⁷⁵. Этот список бесконечен. Общий же вывод бесспорен: "Следя... за воззрениями талмудистов относительно труда, мы придем к тому убеждению, что они духовною проницательностью своею, заглядывая в даль веков будущности человечества, видели могучую силу прогресса и твердую нравственную мощь в упорном труде и работе физической в связи с работой умственной, а потому они поставили мускульный труд необходимым элементом воспитания, наравне с развитием умственным, с изучением Торы". И далее Шур пишет: "Идеализация труда доведена в Талмуде до высшей степени..."⁷⁶ И в действительности раби Хия от имени Улы говорит: "Человек, питающийся собственным трудом, выше богобоязливого". В Святом Писании сказано: "Блажен муж, боящийся Господа и крепко любящий заповеди Его" — Пс. 112 (по православной традиции 111), 1 — и чуть ниже в псалме 128 (127) — благословение труженику и его семье. Собственно, это гимн труженику, воспевающий высшее благоденствие — в его доме и в его стране; дивная последовательность — в начале — дом, затем — отечество: "Блажен всякий, боящийся Господа, ходящий путями Его! Ты будешь есть от трудов рук своих; блажен ты, и благо тебе! Жена твоя, как плодовитая лоза, в доме твоем; сыновья твои, как масличные ветви, вокруг трапезы твоей. Так благословится человек, боящийся Господа! благословит тебя Господь с Сиона, и увидишь благоденствие Иерусалима во все дни жизни твоей. Увидишь сыновей у сыновей твоих. Мир на Израиля!" Талмуд продолжает: "Если ты питаешься трудом рук своих, блажен ты, и благо тебе — блажен ты в сем мире, благо тебе в будущем" (Брахот 8а). Раби Тарфон заметил: "Пресвятой — да благословен Он! — и не утвердил Своего пребывания среди Израильтян ранее, чем они стали заниматься работою и сослался на книгу Исхода: И да соорудят Мне скинию, и Я поселюсь среди них" (Исход 25:8; рус. пер.: "И устроят они Мне святилище, и буду обитать посреди их"). Все это сказано в том смысле, что физический труд есть несомненный двигатель культуры и нравственная основа человеческого общежития, осененная именем

129

Всевышнего. Вплоть до утверждения, что Сам Господь благославляет ремесленника: "Все устроено Им прекрасно и своевременно" (Еккл. 3:11; рус. пер.: "Все соделал Он прекрасным в свое время"), т. е. "Он внушил всякому ремесленнику любовь к своему ремеслу" (Брахот, 436). Труд ремесленника даже во времена самого тяжкого народного бедствия обеспечивает кусок хлеба: "Семь лет продолжался голод, но за порог [дома] ремесленника не перешел" (Сангедрин, 27). Мысль о том, что владение ремеслом обеспечивает независимое состояние и потому жизнь ремесленника несопоставима с жизнью человека, не овладевшего специальностью, завтрашний день которого необеспечен, аллегорически выражена рабаном Гамлиэлем (учителем апостола Павла): "Кто владеет каким-нибудь ремеслом, того можно уподобить винограднику, защищенному извне оградою, или каналу, обведенному валом; наоборот, не владеющий никаким ремеслом подобен винограднику, не защищенному оградой, или каналу, необведенному валом" (Тосефта Кадушин, 1, 9)

Итак, общий вывод талмудистов сводится к восхвалению труда и требованию изучения ремесла и навыка физического труда в раннем возрасте. Они смотрят на труд не только как на силу материальную, обеспечивающую безбедное существование, но и как на силу нравственную.

У Д.А. Бондарева упор сделан на социальную необходимость труда. Паразитизм правящего класса и чиновничества ложился тяжелым бременем на податное сословие. Перед талмудистами стояли аналогичные проблемы. «Все вещи в труде; не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. Чтó было, тó и будет; и чтó делалось, тó и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас» (Еккл. 1:8—10). Труд для талмудистов — радикальное средство против различных социальных недугов. Е.А. Шур, отвечая Бондареву, делал упор именно на земледельческом труде: "Взгляд Талмуда относительно социального значения труда исходит из той политико-экономической теории, что пока народ не приобретает богатства, излишка материальных средств за удовлетворением первых насущных потребностей, умственный прогресс его незначителен, ибо нет в народе сбережения, капитала, для существования непроизводительного, интеллигентного класса людей"⁷⁷. Именно вследствие этого взгляда на труд талмудисты старались поднять общественное положение трудящихся, людей физического труда, в первую очередь земледельцев и ремесленников. Везде они проповедовали великую обществен-

130

ную силу труда, более того, идеализировали труд как высшее предназначение человека на земле, санкционировали святость физической работы наравне с занятиями Торой. Они утверждали, что занятие одной наукой, без физического труда, вредно и может даже привести к преступлению. В трактате Пиркей-Авот ("Высказывания отцов", другой перевод: "Наставления отцов") превозносится ремесленная работа. Раби Йего-шуа говорил: "Достаточно прочесть две галахот (статьи закона) утром и вечером, а целый день заниматься работою, за что человек удостоится так же воздаяния, как если бы выполнил всю Тору" (Мехильда). "Раби Меир говорит: нет такого ремесла, в котором людям не было бы нужды. Мир не может обойтись ни без парфюмера, ни без кожевника..." (Кидушин, 82). День должен быть посвящен труду, и "человек не должен спать днем дольше, чем спит лошадь. А сколько продолжается лошадиный сон? — Шестьдесят дыханий" (Сука, 26). Пример взят из сельского быта, где лошадь — необходимый элемент существования. Следующее выражение является краеугольным камнем талмудической философии: "Занимающийся трудом, промыслом, есть строитель мирового бытия" (Кидушин). Физический труд предшествует изучению Торы, и ему отдается предпочтение (Мидраш Раба и Авот дераби Натан). Е.А. Шур пишет: "Труд предписывается талмудистами, как единственное радикальное средство против разных общественных недугов: против паразитства, тунеядства (лексика и Бондарева. — С. Д.) и нищенства, от которых страдал древний мир и которые служили главнейшими недугами анормального общества той эпохи"⁷⁸. Талмудисты вновь и вновь возвращаются к основной мысли о целебном значении физического труда, подчеркивая, что любая, даже самая унизительная работа, несравненно лучше тунеядства и попрошайничества. Необходимо жить скромно, по своим средствам, но быть независимым. "Празднуй субботу по буднешнему (скромно), но не прибегай к помощи людей" (Шабат, 118а; Псахим 112а). «Наймись на базаре содрать кожу с околевшей скотины, а не говори: "Я священнослужитель, я знатный муж, и мне это непристойно"» (Псахим 113а, Баба-Батра 110а). "Лучше наниматься на самую унизительную работу, чем просить одолжения у людей" (Баба-Батра 110а). Да, конечно, наши праотцы сильно настаивали на благотворительности и создании всевозможных благотворительных учреждений, но это допускалось лишь для людей, не способных к физической работе (калек, стариков и т. п.), или людей, которых постигло внезапное несчастье (пожар, стихийное бедствие и т. п.).

131

При выборе профессии талмудистами отдается решительное предпочтение земледельческому труду — основе человеческого существования, развития общества. Благосостояние и развитие культуры всецело зависят от усовершенствования и развития земледелия. Бондарев может торжествовать!

«Раби Иеремия говорил: когда Авраам странствовал по Месопотамии и видел, как люди проводят там жизнь в удовольствиях и разврате, он сказал: "Я не желал бы получить удел в этой земле". Когда же он дошел до пределов Тира и увидел, как люди прилежно занимаются там земледелием и садоводством, он воскликнул: "О, если бы мне дан был удел здесь!" Господь же сказал ему: "Потомству твоему Я отдам эту землю"» (Мидраш Берейшит Раба 39). Еще решительнее в пользу земледелия высказывается раби Папа: "Обрабатывай землю и не торгуй, хотя то и другое, по-видимому, одинаково, но первое все-таки лучше, потому что благословляется людьми" (Йевамот, 63а). Раби Эльазар утверждал, что в будущем все рабочие и мастеровые возвратятся к земледелию, интерпретируя таким образом Святое Писание и слова пророка Йехезкеля: "И сойдут с кораблей своих все владеющие веслом, все плавающие по морю к земле пристанут" (рус. пер.: "И с кораблей своих сойдут все гребцы, корабельщики, все кормчие моря и станут на землю" — Иез. 27:29), "К земле пристанут" — он толковал как занятие земледелием, полагая, что крестьянский труд будет основой их существования. В том же толковании, подразумевая, что земледелие обеспечивает человека более, нежели другое занятие, Талмуд, прибегая к иносказанию, говорит: "Покупающий готовый зерновой хлеб на базаре подобен грудному ребенку, которого многие кормилицы кормят, и он все-таки голоден; кто же потребляет хлеб от обрабатываемого им самим поля, подобен ребенку, вскармливаемому материнской грудью" (Авот дераби Натан, 31). Соотнесемся со словами Бондарева. Для него "не всуе же Бог вначале никаких добродетелей не назначил, кроме хлебного труда, и ни от каких пороков не приказал удаляться, как только от беганья от оного (т. е. отлынивать от труда. — С. Д.). Из этого видно, что этот труд все добродетели в себя забрал. Напротив того, леность да праздность все пороки себе присвоили... Но при этом нужно не упускать из вида, что и прочие труды есть добродетель, но только при хлебе, т. е. своих трудов хлеба наевшись"⁷⁹. Бесспорно, что хотя и отрицал (искренне ли?) Тимофей Михайлович Талмуд, но, безусловно, многое в нем почерпнул. Мы уже упоминали, какая литература была в личных библиотеках субботников. Кроме того, наезжали в субботнические села еврейские начетчики, о чем Бондарев рассказывал в письмах к Толстому.

132

Да и сам переход в иудаизм Бондарева был непрост. Знаток Библии и Евангелия, дьякон как-никак, он не мог не заинтересоваться Талмудом. А извлек он из него то, что ближе всего было его сердцу. Но возвращаемся к Святому Писанию и талмудистам.

В Притчах царя Соломона можем прочитать следующее: "Кто обрабатывает землю, будет сыт хлебом..." (рус. пер.: "Кто возделывает землю свою, тот будет насыщаться хлебом; а кто идет по следам празднолюбцев, тот скудоумен" — Притчи, 12:11). Толковники разъясняют это место следующим образом: когда человек становится рабом своей земли, тогда он будет сыт хлебом (Сингедрин). Мысль, что на каждом человеке лежит нравственная обязанность заниматься земледелием, развивать и усовершенствовать сельское хозяйство, — все это высказано в Мидраш Раба и в Мидраш Танхума. Человек должен заботиться о земле и неустанно на ней трудиться, ибо сказано в Библии: "шесть дней работай". Как сказано, что Господь насадил сад в Эдеме (Бытие, 2:8), так и пришедшие в Землю обетованную должны заняться садоводством: каждый должен посадить дерево: "Когда придете в землю, которую Господь Бог даст вам и посадите какое-нибудь плодовитое дерево..." (Левит, 19:23). Это же повторяет и Талмуд: "Когда придете в эту землю, посадите в ней всякое плодовое дерево" (Ваикра Раба, 25). Сказанное в Мидраше Танхума необыкновенно интересно с современной точки зрения своим отношением к охране природы и заботой о будущих поколениях. Земля не должна приходить в запустение. "Господь обращается к Израилю: хотя вы найдете в этой земле всякого добра, тем не менее, однако, не возымейте мысли оставить ее невозделанною и не сажать в нее новых растений, но точно так же, как теперь вы пользуетесь растениями, посаженными другими, до вас, и вы должны работать для других, приготовлять для детей ваших" (Мидраш Танхума 6, 21).

Делая общий вывод об отношении мудрецов Талмуда к земледельческому труду, приходим к следующему итогу: "Человек должен стараться сам обрабатывать свою землю; это составляет его нравственную обязанность; вообще, чтобы не прибегать к помощи чужого труда"⁸⁰. Как видим, этот мотив — возделывать землю своим трудом, не прибегая к наемному — носит сугубо социальный характер. Древний мир рухнул от применения рабского труда, и талмудисты изо всех сил протестовали против института рабства, советуя как можно меньше пользоваться рабским трудом и способствовать его уничтожению. Это простиралось настолько далеко, что они считали, что нравственному развитию народа вредит крупное землевладе-

133

ние, при котором труд наемных рабочих вел к возникновению барства, неги и роскоши. Идеалом должен быть мелкий землевладелец: "Лучше нанять одно поле, удобрить, унаваживать его, чем нанимать много полей и опустошать их" (Брейшит Раба, 82). И вновь мы видим желание сохранить экологию окружающего нас мира. Вместе с тем мелкий собственник трудится самостоятельно и "каждый человек должен стараться приобресть себе домик, виноградник" (Сот., 44). И даже: "Человек, лишенный поземельной собственности, не может быть назван человеком" (Йевамот, 63). Последняя мысль совершенно ясна: недвижимая собственность, как ни мала она (домик, поле, виноградник), охраняет человека от преступлений, связанных с нищетой. Рава обращался к своим ученикам: "Прошу вас не являться ко мне в месяц нисан и месяц тишри (начало весенних и осенних полевых работ. — С. Д.), дабы учебные занятия в эти месяцы не лишили вас возможности прокормиться в течение целого года" (Брахот, 356). Иными словами: осенние и весенние каникулы школьников сегодняшнего дня — атавизм далекого библейского времени.

Мы можем задать вопрос: насколько преуспевали древние иудеи в земледельческом труде? Преуспевали и еще как! Производство злаков, в первую очередь пшеницы, было поставлено на широкую ногу. Страна не только полностью снабжала себя зерном, но и вывозила знаменитый сорт пшеницы из Миннит (по-видимому, из Гильада) в Финикию. В Иудее особенно славились пшеницей уделы Биньамина и Эфраима.

И не вина евреев, что они были насильственно оторваны от земледельческого труда. Поначалу изгнанные из своей страны, они способствовали развитию земледелия в еврейских колониях в Аравии, Италии, Испании, Южной Франции, но затем многие вынуждены были уходить в города и заниматься городскими ремеслами. Усиление религиозных преследований сделало занятие земледелием невозможным, и с VII в. связь евреев с землей почти прекратилась (кроме Месопотамии) — законом это было им запрещено. В XIII в. в Средневековой Европе ремесленные цеха вытеснили евреев из своей среды и ремесленный труд был для них так же закрыт. Постепенно евреи из земледельческого народа превратились в мелких торговцев и в ростовщиков. Ростовщичество стало для евреев проклятием. Христианские законы, направленные против евреев, способствовали разорению ростовщиков. Мир сузился для евреев до размеров гетто. И лишь с началом европейской эмансипации в XVIII в. евреи стали выходить из гетто и вновь возвращаться к потерянным профессиям. Жизнь восточно-европейского еврейства была знакома Бондареву не понаслышке, и почему

134

он бросил евреям упрек в лености — непонятно. Как известно, царское правительство организовало еврейские земледельческие колонии в Новороссии, в Белоруссии, на Украине. Нельзя сказать, что все они потерпели экономический крах. Интересующихся проблемой отсылаем к классическому труду современника Тимофея Бондарева, человека не менее тяжелой судьбы, Виктора Никитича Никитина (1839-1908), насильственно крещенного кантониста, одного из директоров санкт-петербургских тюрем и чиновника по особым поручениям при Министерстве земледелия и к тому же писателя⁸¹. Некоторые поселения процветали. (Среди этих поселений были колонии с названием Доброе, Трудолюбовка и т. п.) Пионером, призывавшим свой народ вернуться к земледелию, был И.Б. Левенсон (1788—1860). Примерами из Библии он доказывал, что самые прославленные личности еврейской истории были земледельцами. Из Книги Судей явствует, что ангел Господень явился к Гедеону, избавителю народа от ига мадианитян, в тот момент, когда он выколачивал пшеницу в точиле (Книга Судей, 6:11). Первый царь иудеев Саул возделывал землю: он шел с поля домой позади своих волов (1-я Царств, 11:5). Также пророк Илья застал своего преемника Елисея, когда он орал с другими при двенадцати пар волов (3-я Царств, 19:19). Земледельческий народ благоденствовал: «Это счастье автор Книги царей рисует нам в образе почивающего на лаврах земледельца: "И сидели Иуда и Израиль спокойно, каждый под виноградником своим и под смоковницею своею" (3-я Царств, 4:25)»⁸².

Именно тогда, когда Бондарев создавал свое произведение, велась широкая пропаганда земледельческого труда среди евреев в России — в газете "День" ратовали за это И. Оршанский, В. Леванда и другие. Особенно же с конца 70-х годов в газетах "Русский еврей", "Вестник русского еврея", "Hamtlitz", позднее в "Восходе". Тогда же возникла идея земельного фонда и в 1880 г. было основано "Общество ремесленного и земледельческого труда среди евреев в России". К сожалению, с введением "Временных правил" при Александре III, ограничивающих вновь права евреев, делу был нанесен сильный удар.

Возможно, что в ответ Бондареву вышла в 1886 г. в Петербурге и анонимная книжечка "О необходимости земледельческого труда для евреев". В этой маленькой, в 15 страничек брошюре, дважды в самом начале употребляется слово "торжество", правда не земледельца или земледелия, а торжество антисемитов по поводу вытеснения евреев из сферы производительного труда. Автор пишет о широкой дискуссии по этому поводу, в том числе о многочисленных ходатайствах, включая

135

и просьбу об основании еврейской земледельческой общины. «Толки о земледелии заставили даже петербургскую "откровенную" газету ("Новое время". — С. Д.) пролить крокодиловые слезы об участи бедного мужичка, которого-де жиды хотят уже вытеснить из его последней позиции — земли. Это по поводу ходатайства Духовно-библейского братства о разрешении ему основания земледельческой общины ввиду проповедуемого братством учения о нравственной обязательности производительного, по преимуществу же земледельческого, труда»⁸³. Кстати, Духовно-библейскому братству один из последователей Л.Н. Толстого в 1889 г. пожертвовал большую сумму на организацию "интеллигентной колонии" на общинных началах.

По переписи 1897 г. количество занимающихся земледелием евреев достигало по всей империи свыше 160 тыс. человек. Немного, но учитывая все препятствия, возникающие на пути евреев, желающих заниматься земледелием, это и не совсем мало. С начала 80-х годов возникло движение за сельскохозяйственное возрождение Палестины. На Катовицком съезде "Ховевей Цион" в 1884 г. было основано "Общество вспомоществования евреям — земледельцам и ремесленникам в Палестине и Сирии". И об этом Давид Абрамович Бондарев должен был знать.

Возвращаясь к труду Бондарева, мы должны отметить и еще один важный момент. Если о его призыве к земледельческому труду, к трудолюбию еще можно было кое-что прочесть в советской литературе, то второй пункт его программы вообще неизвестен. И это понятно: речь идет об абортах. Во времена, когда аборты были запрещены, такой вопрос вообще не поднимался в прессе. Что же касается сегодняшнего дня, то Бондарев стоял бы на крайнем правом фланге вместе с другими ригористами.

Пропагандируя свое учение о земельном труде, он обращается к мужской половине человеческого рода — именно мужчина в поте лица своего должен зарабатывать свой хлеб: "дондеже возвратишися в землю, от нея же взят". Что же касается женщин, то на них налагается "первородный закон" или "эпитимия". Это разделение функций предопределено самим Богом: "Не хлеб работать, а в болезнях родить чада", утверждает Давид Абрамович. Далее у Бондарева идет суровая филиппика против искусственного прерывания беременности как вопиющего нарушения закона природы: "Но жена, убившая плод чрева своего, во всю жизнь раскаивается, из глубины души своей вздыхает и просит у Бога прощения, а под старость накладывает на себя посты, молитвы, чем можно думать, и вы-

136

молить у Бога прощение за уничтожение заповеди"⁸⁴. Даже в этом пункте субботник следует Ветхому Завету: "Плодитесь и размножайтесь", что и было замечено современниками. (Жаль, что о Бондареве ничего не написал В.В. Розанов, хотя знал, есть у него такое словосочетание: «Оплодотворение детей входит неописуемым чувством в родителей: "Вот я прикрепился к земле»; "земля уроднилась мне", "теперь меня с земли (планеты) ничего не ссадит, не изгладит, не истребит"» - "Опавшие листья".) В Евангелии, впрочем, есть противоречие в отношении этого "первородного закона": "Говорят Ему ученики Его: если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться; Он же сказал им: не все вмещает слово сие, но кому дано; Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит" (Матф., 19:10—12). И это не единственное место, оправдывающее безбрачие. Так, апостол Павел в 1-м Послании к коринфинянам хотя и не возбраняет заключать брак, но лишь в избежание блуда, идеалом же для него служит безбрачие, что и оговаривается: "Впрочем это сказано мною как позволение, а не как повеление. Ибо желаю, чтобы все люди были, как и я; но каждый имеет свое дарование от Бога, один так, другой иначе. Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться как я" (1-е Кор., 7:6—8). Бондарев же отталкивается от христианства, что проявляется в отрицании ветхозаветного варианта первой заповеди "Люби ближнего, как самого себя" (Левит, 19:18), потому что любят ближних, обыкновенно, из выгоды для самих себя. Он предлагает такой вариант этой заповеди: "Чего себе не желаешь, того и другому не делай: если ты не желаешь, что бы твоих трудов хлеб ели, то на что же ты их (т. е. крестьянский труд. — С. Д.) поедаешь даром?"⁸⁵

Совершенно ясно, что Бондарев был знаком с "Пиркей авот" ("Наставления отцов"). Когда один из язычников, желавший принять иудейство, обратился к знаменитому Гиллелю ха-Закену с просьбой сообщить ему сущность иудаизма в нескольких словах, иносказательно — "пока он может стоять на одной ноге", Гиллель отлил чеканную фразу: "Что тебе неприятно, того не делай ближнему, вот сущность всей Торы; все остальное только комментарий..." Интерпретаторами доказано, что слова Гиллеля не отменяют выражение "Люби ближнего, как самого себя". Последнее — идеал; выражение же Гиллеля доступно каждому, и если вникнуть в смысл слов, то это должно (или возможно?) приводить к одинаковому результату. Думаю, в российском варианте пресловутая формула

137

Н.Г. Чернышевского "о разумном эгоизме" восходит к изречению одной из самых обаятельных личностей еврейской религиозной традиции.

Бондарев, говоря о России, считает, что около 30 млн. людей, не считая евреев и цыган, "едят чужой хлеб". Среди них достается от него и духовенству, и особенно монахам. Он предлагает способ усовестить тунеядцев, бесплатно выдавая им хлеб. Тогда, побежденные благородством, лентяи примутся за труд, "неловко будет всякому ходить и просить хлеба", каждый постарается добыть его своими стараниями.

Для придания большего веса своим словам Давид Абрамович вводит в изложение оппонента — чисто литературный прием, невесть где позаимствованный сибирским отшельником. В диспуте побеждает всеторжествующая мораль труда — оппонент в лице "белоручек" посрамлен, восхваляются землепашцы.

В 132-м пункте своего вопросника, следующего за суждением о монашестве, он задает риторический вопрос: "Если ты полагаешь земное и небесное, временное и вечное блаженство в труде, то на что же ты оставил христианскую веру, а принял еврейскую? Я на это отвечу так: этому времени 25 годов назад: я тогда, хотя и много разов прочитывал это место Святого Писания (подразумевается Бытие, 3:19: "В поте лица твоего снеси хлеб твой" и т. д. — С. Д.), но что же? пробежал глазами, пролепетал языком и никакого понятия не получил, как птица пролетела — следу нет". Другими словами, Бондарев теперь (выделено И.П. Белоконским) "индифферентен к делам религии" и видит единственное для всех спасение — в "хлебном труде"⁸⁶. На наш взгляд, это не соответствует действительности. Бондарев — пророк. И пророку видеть свой народ не соответствующим своему высокому предназначению — мука. Именно поэтому он подчеркивает свою религиозную принадлежность иудаизму. Он — один из них: "Слушайте это, дом Иакова, называющиеся именем Израиля и происшедшие от источника Иудина, клянущиеся именем Господа и исповедующие Бога Израилева, хотя и не по истине и не по правде" (Исайя, 48:1). И все это в связи с восхвалением покойного Александра II, освободившего от крепостной зависимости 24 млн. человек. Бондарев призывает сделать день 19 февраля праздником выше праздника Пасхи, ибо Христово освобождение «видно только на бумаге — очевидцев не было и нет, а что царь освободил, то мы глазами видим, ушами слышим, руками осязаем и сердцем ощущаем. В день смерти Государя (пункт 199) — праздник и пост: он истинно "смертью смерть поправ и сущим во гробех живот даровав"»⁸⁷. Убийство импе-

138

ратора рассматривается особо, к этому месту сделано соответствующее примечание, чрезвычайно важное для уяснения проблемы отношения Бондарева к еврейскому народу: "Теперь русские не имеют права обвинять евреев за смерть Христа, сами убивши Государя:

1) Евреи все сделали публично, а здесь нет.

2) Евреи, по их мнению, находили вину за Христом, а здесь нет.

3) Смерть Христа была заранее назначена Богом, кем и где должна совершиться. Виноваты (т. е. в смерти Государя. — С. Д.) не только казненные, но вся Россия..."⁸⁸

Какая же это "индифферентность"? Напротив, резкий выпад против христианства, абсолютное неверие в воскресение Христа — прозаически сказано, что оно (воскресение) "видно лишь на бумаге" и не имеет ни одного свидетеля. В защиту еврейства выдвинуты три пункта: публичность суда и казни Христа и признание его виновности (что, между прочим, согласуется с трактовкой Константина Романова в драме об Иисусе), а также предопределенность этого события Всевышним. Таким образом, обвинение в смерти Иисуса должно быть снято с еврейского народа, и, наоборот, следует признать, что вся Россия повинна в гибели императора.

В конце своего трактата Бондарев помещает приложение, состоящее из нескольких пунктов, сводящихся к требованию покаяния тунеядцев и восхвалению земледельческого труда. Для нас же интересно, что в 5-м пункте приложения, названном "Прошение одному высокопоставленному лицу", он требует уравнения в гражданских правах субботников и молокан с православными (об этом же он говорит в 226-м вопросе). Особенно же он настаивает на свободе перемещения — конкретно на праве выезда из села Иудина. Последнее трогательно и умилительно — весь мир для Давида Абрамовича сузился до его родного села! Увы, односельчане не понимали Бондарева, и отношение к нему, несмотря на его благодеяния, было отношением здравомыслящих мужиков к сумасшедшему. Он был для них, по крайней мере, странным человеком. Древнееврейская формула "нет пророка в своем отечестве" как раз подходила к данному случаю. При этом следует учесть, что село было зажиточным, грамотным; субботники и молокане, населяющие его, несравненно превосходили среднего русского мужика по развитию. Так считал, например, И.П. Белоконский. И он же привел удивительный факт: ни одного последователя среди односельчан у Бондарева не было.

Он был действительно странным человеком, "одна, но пламенная" идея владела им. Ни о чем он не мог говорить — лишь

139

о своем труде. Он плохо выслушивал контрдоводы, быстро приходя в негодование. В разговорах он все время возвращался к тому, что высшие классы развращающе действуют на крестьянина. Иудинцы же не понимали, чего он от них требует, ибо сами они трудились усердно. Вместе с тем здравый смысл подсказывал им вопросы типа того, что же делать с другими отраслями человеческой деятельности: ремеслами, торговлей. Вразумительного ответа они не получали. Он стоял на своем, признавая только хлебный труд, не объясняя своего отношения к другим занятиям. Да и само произведение было в достаточной степени трудным: перегружено повторами и цитатами. Исследователи выяснили, что он прекрасно, можно сказать досконально, знал Библию, свободно цитировал наизусть. Знал он и отцов церкви; читал подряд и запоем, внимательно и с наслаждением все, что попадалось в руки, и легко запоминал прочитанное; из писателей любил А.Н. Радищева, И.А. Крылова, А.С. Пушкина (правда, иногда путая их) и, как ни странно, Мильтона. Кстати, имя Мильтона впервые Бондареву встретилось в "Путешествии" Радищева.) Неплохо Давид Абрамович знал и русскую историю. В своем основном труде он ссылается на царствование Бориса Годунова, когда голод унес 600 тыс. жизней только в одной Москве, "как передают историки ...а что по всей России неизвестно", замечает сибиряк⁸⁹. Смею судить, что он неплохо знал и талмудическую литературу.

Итак, его труд завершен. Пока это только первый вариант, но этого сибиряк еще не знает. Перед ним встал вопрос, который стоит перед каждым автором: "Куда направить рукопись?" Ему ясно: правительство должно принять к сведению его "открытие" и внедрить в жизнь, ибо речь идет о спасении всей страны от мук голода. Нам понятны царистские иллюзии, которые еще не были изжиты в крестьянской среде. Именно поэтому Бондарев решился направить рукопись, сопроводив ее письмом, Александру III. Для этого он посылает свой труд старым знакомым в Минусинский музей. Пишется адрес: "В Минусинскую городскую музею в дом Белова, где собраны со всего света редкости". Не успела рукопись дойти до адресата, как сам сочинитель появляется в доме Белова. Как мы знаем, это было не первое его появление там. Однажды, рассматривая библиотеку музея, слушая от Николая Михайловича Мартьянова объяснения по поводу "редкостей со всего света" и записывая для памяти имена незнакомых писателей, он задал смотрителю музея вопрос: "О чем пишут в таком множестве книг?" Мартьянов терпеливо и педантично охарактеризовал главнейшие отделы библиотеки. Старик внимательно слушал, а потом

140

сказал: «"Да, много люди написали. Но все это лишнее... Сколько ни держите вы книг на полках, во всех вместе нет и сотой доли того, что у меня в течение одного дня проходит вот здесь". И он торжественно коснулся перстом чела своего»⁹⁰.

Рассказ об этом Амфитеатров слышал из уст самого Мартьянова. Познакомился Бондарев в музее с находившимися в Минусинской ссылке народниками И.П. Белоконским, B.C. Лебедевым, Л.Н. Жебуневым и другими. Конечно, и для народовольцев Бондарев был находкой, некой terra incognita, которую приходилось открывать. Они в свое время занимались хождением в народ, боготворили народ, народ был их идолом, во имя народа они шли на виселицу и каторгу. Они привыкли, что "народ безмолвствует". И вот этот самый "народ" в лице Давида Абрамовича пришел к ним и заговорил, но не о том, чего они ожидали... Скажем так: они были революционеры, он — эволюционист. Для них он был не однозначен. Например, тот же Мартьянов, как естествоиспытатель и позитивист, по словам Амфитеатрова, был небольшим поклонником философии Бондарева⁹¹. Иными словами, последователи Базарова не признавали архаики и ссылок на Святое Писание. Но они сразу оценили размеры дарования Бондарева. Многие оставили о нем воспоминания. Вероятно, часть из них безвозвратно утеряна. С этой точки зрения интересны откровенные мысли, высказанные Льву Николаевичу Толстому другом Бондарева Л.Н. Жебуневым, народовольцем, сосланным в Восточную Сибирь. В письме Толстому от 26 марта 1886 г., которое до нас не дошло, оттолкнувшись от фразы Льва Николаевича, который написал о Бондареве, что он "разъяснил больше вопросы нашей жизни, чем все философы и ученые", вознегодовавший революционер гневно отвечал: "Я скажу Вам, что меня удивляет это Ваше утверждение. Мне кажется, что немало писано и говорено на эту тему. Разница была только в исходящих точках зрения, но те пункты, которые брали за отправную точку образованные люди, были шире, разностороннее и прямо соприкасались с реальною жизнью, исходили из условий последней... Заманчива перспектива подобного общественного порядка, но я решительно не понимаю, как можно придти к нему путем применения... одного непротивления злу... И еще более удивляет меня возможность проектируемого Вами порядка при том воззрении на женщину и ее труд... От этого взгляда несет домостроевским обскурантизмом, азиатской неподвижностью ума"⁹².

Несмотря на уговоры Мартьянова, хорошо знавшего полицейские нравы, ни в коем случае не отсылать творение царю, упрямец решил по-своему. «Отправление этой рукописи

141

сделало эпоху на патриархальной минусинской почте. Бондарев принес претолстый пакет с простым адресом: "Ст. Петербург. Царю." Почта пришла в ужас и изгнала Бондарева, "яко злодея, нечестно пьхающе". Упрямый мужик исходил все минусинские присутственные места и добился-таки способа послать рукопись императору. Очень может быть, что его обманули и рукопись не была послана, хотя какую-то расписку в отправлении Бондарев хранил до конца жизни своей, как обличительную святыню. Во всяком случае, рукопись канула, как в воду»⁹³. Кстати, имеются в воспоминаниях и противоречия в хронологии отправки "Трудолюбия" царю. Тот же Амфитеатров говорит о пророческом самомнении Бондарева, глубоко убежденного, что убийство 1 марта 1881 г. было небесною карою за то, что император не обратил внимание на рукопись о труде и не перестроил государство согласно прожекту Бондарева. Вероятно, это легенда. Ибо из сохранившегося текста "Торжества земледелия" видно, что Давид Абрамович глубоко почитал убиенного монарха, да и рукопись, судя по всему, была создана позже и послана уже Александру III.

Посылал свое сочинение Тимофей Михайлович и за границу: австрийскому императору Францу-Иосифу. Это любопытно, так как в еврейской среде складывались легенды о его веротерпимости, о его юдофильстве и резко отрицательном отношении к антисемитизму. Имя австрийского императора было окружено каким-то ореолом не только среди галицийского еврейства, но и в России⁹⁴. Вероятно, по этой причине сибиряк всем иностранцам поначалу предпочел австрийского монарха.

Не получив ответа, что и предвидели его доброжелатели из музея, Бондарев через год предпринял новую попытку открыть правительству глаза на проблему и, снявши копию с рукописи, отправил свой труд в Министерство внутренних дел. В сопроводительном письме он писал: «Я же бывший помещичий крестьянин, просто рабочий, а эти люди в каких тисках были — это всем известно; нужда же самый лучший учитель есть изобретательности, в учении которой, т. е. в этих тисках, со всего правительства никто не был, потому-то я изобрел и написал до 250 вопросов под названием "Торжество земледельца", это настолько сильное и полезное врачество, что если донести его до сведения всякого человека, то не более как через четыре года, без понесения трудов и без напряжения сил, избавятся все они от тяжкой нищеты и от нестерпимого убожества; тогда глупый сделается умным, лентяй — трудолюбивым, пьяница — трезвым, бедный — богатым, бездомник — прочным хозяином, злодей — честным человеком, и будет как на них,

142

так и на столе их Велик-День, и без всякого противления или закоснелости сольется вся вселенная в одну веру в Бога!»⁹⁵Е.И. Владимиров, кстати, упоминает о 200 вопросах; очевидно, до конца дней сибиряк дополнял и исправлял написанное. Поэтому чрезвычайно трудно установить, существует ли вообще канонический текст. Результат был аналогичен результату первой посылки. Но интересен сам текст обращения, его лексика. Красочность и убедительность, библейский, пророческий пафос и прозаизмы, вера, что труд — целитель, что он приведет к экуменизму — все это сближает Бондарева с проповедью Ильина. Возьмем, например, слово "рабочий" — имеется в виду не современное значение слова, а, как любезно сообщает нам Владимир Даль: "Рабочий — человек, живущий трудами рук своих" (у Даля слово "рабочий" не имеет самостоятельного значения и входит в гнездо "раб"). Кажется, Бондарев видел словарь Даля, ибо в рукописи более нигде не встречается это слово, но зато широко используется идиома: "Трудами рук своих". В самом же тексте Бондарева скрыты две поговорки: "Голь на выдумки хитра" и "Сытый голодного не разумеет".

САМОСТОЯТЕЛЬНАЯ ЖИЗНЬ РУКОПИСИ

Стало общим местом, что рукописи не горят, а в нашем конкретном случае они не всегда пропадают и на почте. Особенно если этот "самиздат" был переписан в нескольких копиях и (по одному варианту легенды) сохранился благодаря старанию находившегося в минусинской ссылке врача B.C. Лебедева, который послал рукопись Давида Абрамовича Бондарева писателю Глебу Успенскому. Высказана догадка, что энергичный Н.М. Мартьянов просил своих сотрудников (в том числе и врача B.C. Лебедева) переписать труд Бондарева в нескольких экземплярах и направить выдающимся писателям-современникам⁹⁶. Копировальной машины у них, естественно, не было, дать профессиональным переписчикам в работу было рискованно. Видимо, на добровольных началах переписывали сами ссыльные. (Лебедев — член Центрального комитета "Народной воли". Под его редакцией вышло четыре номера печатного органа партии — "Народная воля: Социально-политическое обозрение". Арестован в Москве в 1882 г. и сослан в Восточную Сибирь на 5 лет.)

143

И с этого времени шло параллельное существование автора и рукописи. Ситуация, знакомая и по иным временам. По другим же "изводам", с рукописью Бондарева ознакомился вначале Н.К. Михайловский. Е.И. Владимировым, которому мы обязаны очень многим в изучении жизни и трудов Бондарева, произведен следующий расчет: оригинал Бондарев держал у себя; всего было якобы шесть копий: три из них — "царская", "министерская", "губернаторская" — все они сгинули безвозвратно. Две были посланы самим Бондаревым Успенскому; через B.C. Лебедева экземпляр был передан Льву Толстому. Еще один был вручен иркутскому мещанину Лаврентьеву. Как видим, копий было не менее семи.

В начале мая 1884 г. Г.И. Успенский писал Н.К. Михайловскому: "Пожалуйста, если поедете в Москву, загляните ко мне и захватите рукопись о Трудолюбии и Тунеядстве. Она мне теперь до крайности нужна. Надо бы работать. Я думаю обделать нечто беллетристическое, а самую рукопись возвращу Вам"⁹⁷. Интерес к труду сибиряка не упал у Глеба Успенского и после публикации статьи о нем. По просьбе писателя сначала сокращенный вариант рукописи Бондарева, а затем и полный оригинал были высланы ему из Минусинска А.И. Иванчиным-Писаревым (1849—1916), писателем и деятелем эпохи "хождения в народ", одним из основателей музея этнографии в Тобольске. Вероятно, он был знаком с Бондаревым. 28 декабря 1884 г. он выслал полный текст Бондарева Глебу Успенскому⁹⁸. И вот Александру Ивановичу Иванчину-Писареву принадлежит честь первым в мире написать о Давиде Абрамовиче Бондареве. В Томске, в "Сибирской газете" от 1 июля 1884 г. в № 27 была опубликована статья некоего А.Ш. "Деревенская философия"⁹⁹. Как нам удалось установить, автором, скрывшимся за двумя буквами, был Иванчин-Писарев. Статья имела подзаголовок "Корреспонденция из Минусинска". Следовательно, он получил список или от сотрудников Минусинского музея, или от самого Давида Абрамовича. А.Ш. отдал дань "оригинальности мысли, приемов и языка", но оценка взглядов Бондарева отсутствует. Революционер не может мириться с Высшей силой, радикализм мышления семидесятника не позволял переступить запретного... Тем не менее он понял, что в его руках находится нечто из ряда вон выходящее. Впрочем, корреспондент довольно подробно пересказывает "основной закон" Бондарева, подчеркивая, естественно, социальный характер труда крестьянина¹⁰⁰. Еще в январе 1884 г. Иванчин-Писарев направил шифрованное письмо Глебу Успенскому по поводу "Торжества земледельца", где отметил, что "многоземельная страна, Сибирь, порождает философов, какие едва ли возможны в России"¹⁰¹.

144

Для Г.И. Успенского (и не только для него одного) труд Бондарева подоспел вовремя. Пореформенная русская деревня переживала страшный кризис, выбрасывая из своих рядов люмпенов — огромную неуправляемую массу людей: "На наших глазах настроения духа этого бродячего человека выражались в весьма различных видах; еврейские погромы, поджоги усадеб и только что приготовленного на продажу владельцами хлеба совершались и совершаются не без участия этой бродячей рабочей толпы..." Успенский же обращает внимание на то, что после освобождения крестьянства произошел резкий всплеск сектанства, "обилие сект ... смысл которых исчерпывается стремлением те же самые земледельческие формы жизни, те же семейные и общинные порядки" переделать, перестроить на основании правоты, справедливости, на основании того, "что хорошо велит жить хороший труд"¹⁰². Статья, пересказывающая основные положения Бондарева (автор сразу оговаривает, что его очерк носит компилятивный характер), вызвала ажиотаж. Собственно, квинтэссенция очерка — это защита натурального хозяйства, в котором крестьянин "сам удовлетворяет всем своим потребностям", что подкрепляется экономическими выкладками Н. Михайловского, художественным словом Л. Толстого и самым заинтересованным лицом — крестьянином Т. Бондаревым.

Интересно и зло высказался по поводу статьи Успенского М.Е. Салтыков-Щедрин. В письме к Михайловскому от 21 ноября 1884 г. он раскрывает генеалогическую связь ("проект генеалогии") между крестьянскими философами, Л. Толстым, Г. Успенским и Златовратским. "Генеалогическое дерево" выглядит так:

Сюсляев

/ Дядя Златовратский

Л.Н. Толстой /

/ \ /

Тибо Бриньоль Г.И.Успенский¹⁰³

(Необходимые пояснения: Тибо Бриньоль — правый французский публицист того времени. "Сюсляев" — ошибка, речь идет о сектанте Василии Кирилловиче Сютаеве (1819-1892), несомненно оказавшем влияние на Толстого, но в несоизмеримо меньшей степени, чем Бондарев, хотя Лев Николаевич и ставил между ними некий знак равенства. Впоследствии все станет на свои места, и в письме к своему венгерскому поклоннику Эугену (Евгению) Шмиту от 27 марта 1895 г. Толстой напишет, что у Бондарева он "почерпнул еще гораздо больше поучения, чем от Сютаева"¹⁰⁴.)

145

В апреле 1885 г. Глеб Иванович писал своему корреспонденту А.И. Иванчину-Писареву: «Рукопись молоканина сокращена, вычеркнуто множество, и потом ведь пишешь положительно с глубоким сознанием, что "не так", и это уже несколько лет подряд. Но она произвела большое впечатление, и массу писем я получил. В сочинении Л. Толстого, которое не напечатано, та же идея, и едва ли не этот молоканин вывел его из той чепухи, в которую попал Толстой с своей теорией благотворительности, которую практиковал на деле. Теперь он все это попрал и говорит: "пахать!". Я думаю, что и это не пристало барину. Зачем же тащить из мужицкой теории в свою то, что для барина только извинение не вмешиваться в политику? Ведь пахать-то в самом деле не будет»¹⁰⁵. В письме — две ошибки. Вторая — граф стал пахать! Каждый может в этом убедиться, видя многочисленные фотографии и картину Репина, где опростившийся граф идет за плугом. А первая ошибка присутствует в самой статье Успенского, и она вызвала негодующее письмо Давида Абрамовича. Это негодование специально оговаривается Е.И. Владимировым, у которого мы заимствуем эту часть письма. Это действительно гнев, ибо Бондарев к писателю обращается в третьем лице, что вообще ему не свойственно: "Откуда, чего и почему Успенский в своей статье назвал меня, Бондарева, молоканом? Да ведь я же никогда тем не был и не буду! Я, когда первый раз наткнулся на это слово, я от ужаса обе руки заложил в затылок. Ах, Успенский, Успенский! Да что же это ты сделал, да легче для меня было, если бы ты назвал меня самим чертом! Тогда никто не поверил бы тебе, что я черт, а если молоканом, то вся вселенная в том утвердилась, что Бондарев молокан.

Сколько на свете ни есть вер и сект, а все они имеют себе приличное название, а молокан?! Что слово значит молокан? По одному только названию видно, что гнусней этой секты во всей поднебесной нету. А ты, Успенский, взял да и погрузил меня в страшную бездну унижения и стыда, позора и порока. А за что? Что я тебе плохого сделал, чем обидел или огорчил? Да за что же ты меня так тяжко наказал? Бондарев — молокан?

Пиши, что хочешь, выражай, что знаешь, раздирайся душою и сердцем, сколько можешь, а молокан, так молокан, вся вселенная в том утвердилась, что Бондарев молокан. Со всех четырех сторон, сверху и снизу, изнутри и извне обижаете вы меня"¹⁰⁶. Кто-то сказал, что Бондарев стал индифферентен к религии. Письмо Бондарева, как мы видим, начисто опровергает этот вывод. Наоборот, сквозь строки мы ощущаем темперамент бойца, отнюдь не стесняющегося, что он иудействую-

146

щий. С этим письмом Бондарева произошли какие-то странности. Владимиров опубликовал эту часть письма, в примечании указав, что оно находилось (копия?) в деле Енисейского губернского управления под № 423 за 1893 г., на период издания книги Владимирова в 1938 г. хранящемся в Красноярском краевом историческом архиве. Из этого примечания явствует, что письма Бондарева перлюстрировались и с них, вероятно, снимались копии. Но странности продолжаются и в наши дни. В недавно вышедшей книге "Л.Н. Толстой и Т.М. Бондарев. Переписка" (сост. А.А. Донсков) в приложении приводятся два письма Бондарева к Г. Успенскому. Ответных писем Г. Успенского, как указано, не обнаружено. Так вот: при публикации в тексте письма сделаны купюры. Они как раз относится к негодованию Бондарева по поводу того, что его назвали молоканином, и выпадам против этой секты. Зачем сделаны купюры — непонятно. С другой стороны, в публикуемом письме высказана догадка Бондарева, что, видимо, Глеб Иванович прочитал о том, что он молоканин, в каком-то письме. (Указано, что письмо Бондарева публикуется впервые с копии, находящейся в архиве Г.И. Успенского¹⁰⁷. Предисловие к книге написано также Донсковым. В нем не совсем точно дана дефиниция секты "субботников" и их отличия от "молокан".)

Путаница с вероисповеданием Бондарева до поры до времени как раз играла положительную роль в популяризации его труда. Неизвестно, как посмотрели бы на его творчество те же Успенский и Толстой, если бы они сразу поняли, что он принадлежит к воинствующим иудаистам. Вспомним замечательные слова Давида Абрамовича: "Во-первых, прошу и умоляю вас, читатели, не уподобляйтесь вы тем безумцам, которые не слушают, что говорит, а слушают — кто говорит." И это правда. Ибо отношение Глеба Успенского и Льва Толстого к иудаизму и еврейству было не однозначно. Если уж само христианство имеет недостаток — Иисус был евреем (А. Пушкин), то и ждать вновь спасения от иудеев (Salus ex Judaeis est!), в данном конкретном случае от жидовствующего — это уж слишком! Сытые и грамотные крестьяне-субботники — этого только не хватало для проповеди благосостояния на Руси...

Любопытно, что Бондарев был прав, выговаривая Успенскому за ошибку в указании его вероисповедания — действительно, "вся вселенная" была уверена, что он молоканин. Это настолько укоренилось, что в одной итоговой статье о сибирском мудреце специально оговаривается: "Авторы некоторых заметок о Бондареве по неизвестным мне основаниям называют его молоканиным, другие же баптистом"¹⁰⁸.

147

ПЕРЕПИСКА С ТОЛСТЫМ

Врач B.C. Лебедев, получив рукопись Бондарева у Н.М. Мартьянова, переправил ее в редакцию "Русской мысли" с просьбой о пересылке ее Толстому. Прочитав рукопись, Толстой был потрясен. В письме, отправленном Лебедеву (он получил его 6 августа 1885 г.), великий писатель писал: «Василий Степанович! Вчера я получил через редакцию "Рус[ской] мысли" рукописи Бондарева, присланные Вами. Мое мнение, что вся русская мысль (конечно, не журнал), с тех пор, как она выражается, не произвела с своими университетами, академиями, книгами и журналами ничего подобного по значительности, силе, ясности тому, что высказали два мужика — Сютаев и Бондарев. Это не шутка и не интересное проявление мужицкой литературы, а это событие в жизни не только русского народа, но и всего человечества. Вчера я прочел эту рукопись в своем семейном кругу, и все встали после чтения молча и пристыженные разошлись. Все это как будто знакомо, но никогда не было так просто и ясно выражено, без того лишнего, что невольно входит в наши интеллигентные рассуждения.

Очень, очень вам благодарен за сообщение мне этой рукописи; она произвела на меня большое влияние. Пожалуйста, сообщите мне еще подробности о Бондареве:

1) его звание, семейное положение, его религиозные убеждения (как бы хорошо было, если бы они ограничились первородными законами и законами только нравственными, связанными с ними);

2) его образ жизни.

Я хочу написать ему, но если не напишу, то скажите ему, что есть человек — я — совершенно, без всяких оговорок согласный с его учением и желающий посвятить остаток своей жизни на то, чтобы убедить в ней людей словами и делом. Я не получил из редакции "Русской мысли" большой рукописи, а очень желал бы иметь ее.

Вы, должно быть, тот Лебедев — медик, которого года два тому назад выслали из Москвы; если вы тот, то я немного знаю про вас. Во всяком случае дружески жму вашу руку и от всей души благодарю вас за то, что вы вспомнили обо мне и сообщили мне рукопись.

Адрес мой: Тула.

Л. Толстой»¹⁰⁹.

Возникает вопрос: почему Лев Николаевич испытал такое потрясение? Что способствовало быстрому восприятию идей Бондарева? Слова, написанные Лебедеву и затем многократно

148

повторенные: "это событие в жизни не только русского народа, но и всего человечества", нешуточные.

К 1881 г. Лев Николаевич переживал, как известно, серьезный душевный кризис. Русская деревня не могла себя прокормить. Был очередной голод, который в России чаще всего падал на начала десятилетий. И многие считали, что погромы, прокатившиеся на юге России в 1881 г., были связаны с недородом. Начался аграрный кризис, продолжавшийся вплоть до 1895 г. и сопровождавшийся перманентным голодом. К тому же аграрный кризис совпал с промышленным кризисом 1881-1882 гг., вызвавшим резкое сокращение производства и массовую безработицу, особенно в крупнейших индустриальных центрах. Однако "расточительный" вывоз зерна за границу продолжался; он не был оправдан экономической целесообразностью и получил эпитет "голодный", т. е. шел за счет сокращения потребления внутри страны¹¹⁰.

Толстой записал в дневнике страшные слова: "Революция экономическая не то, что может быть. А не может не быть. Удивительно, что ее нет". И далее как рефрен повторяется: "Курносенкова родила, воспаленье. И хлеба нет... Щекинский чахоточный мужик. Хлеба нет". Голод стоял на пороге России, он возвращался и возвращался и его нельзя было предотвратить. Лев Николаевич дружил с А.А. Фетом, своим соседом, великим поэтом и рачительным хозяином. И тот мог ему рассказать о ведение сельского хозяйства в разных пределах империи: «При... вступлении в остзейский край мне было 34 года, и я не могу умолчать о произведенном на меня впечатлении культурной страны, которую глаз беспрестанно сравнивал с нашею Русью.

Я должен признаться, что сравниваю тогдашнее состояние остзейского края, которого не видел с тех пор, с теперешним положением нашего черноземного населения, близко мне знакомых. Разница выходит громадная.

Почва этого края не выдерживает никакого сравнения с нашей черноземной полосою, а между тем жители сумели воспользоваться всеми данными, чтобы добиться не только верного, но и прочного благоустройства. Поля возделаны со всевозможною тщательностью, всюду проложили не широкие, но прекрасно содержанные шоссе; леса, дичина и рыболовство не подвергнуты беспощадному расхищению; небольшие, круглые и сильные крестьянские лошади прекрасно содержаны, и вы не встретите ни тощих кляч, попадающихся у нас на каждом шагу, ни нищих.

Все дворянские дома и усадьбы... массивно сложены из гранитных камней, обильно разбросанных по полям.

149

Таким образом, камни сослужили две службы: сошли с полей и построили усадьбы и шоссе... Дочери богатого графа, обносившие вокруг стола кушанья, ясно указывают на то, что дворяне полагают унижение своего достоинства не в этом акте и ему подобных, а в чем-то другом, хотя и преисполнены чувством собственного достоинства никак не менее наших, и не сразу бы поняли слово "опроститься". Словом, весь жизненный строй напоминает растение, расцвет которого не мешает ему глубоко пустить корни в почву, запасаясь все новыми силами»¹¹¹. Принцип Фета-мемуариста — "жизненный поток". Нетрудно понять, что эта вставка о Прибалтийском крае имеет адресата. Отсюда — вместо ожидаемого остзейского барона появляется граф с дочерьми и сигнальное слово "опроститься" — в контексте описания звучит вполне иронично. (Свидетель семейной жизни Толстого Исаак Борисович Файнерман (1862—1925), писавший под псевдонимом Тенеромо, вспоминал: «Страстное желание жить с народом и жить так, как народ, охватило одно время почти всех членов семьи Л. Н-ча. Даже Софья Андреевна, долго противившаяся всяким попыткам "опроститься" и идти на работу, — даже и она, помню, пошла на покос, нарядившись в русскую поневу, и граблями сгребала пахучее свежее сено. Л.Н. вставал рано и наравне со всей артелью выходил на покос и выдерживал весь день работы до вечера»¹¹².) Но ирония Фета — это второй план, а первый совершенно ясен: поэт хочет сказать, что русский народ не может систематически трудиться, он ленив. Отсюда столь печальное сравнение с остзейским краем, даже не всей России, а лишь ее черноземной полосы. Толстому признать огульно этот факт не под силу. Это могучему-то Толстому, что же говорить о других. (Справедливости ради и заранее защищаясь от обвинений в предвзятости, напомним, что существовала и другая точка зрения. Один из самых тонких мыслителей Германии Иоганн Готфрид Гердер (1744—1803) предсказал восточным славянам великое будущее в гл. 4 кн. XVI своего труда "Идеи к философии истории человечества". С другой стороны, степень "радения" русского человека по сравнению с западным такова, что даже националисты не скрывали это: "Интересно в самом деле и в то же время грустно подумать, что русский рабочий в течение года прогуливает не менее 125 дней, тогда как в Западной Европе нерабочих дней не более 65 в целом году"¹¹³. Прошло много лет и каждый может оценить степень осуществления этого футурологического предсказания).

В 1882 г. Лев Николаевич получает письмо от Михаила Александровича Энгельгардта (1861—1915), известного об-

150

щественного деятеля и писателя Александра Николаевича Энгельгардта. Кстати, пример этой семьи лишний раз подтверждает, что в вопросах идеологических даже в одном клане бывают такие глубокие различия, которые не могут быть объяснены одинаковым воспитанием. Отец — Александр Николаевич (1832-1893), мать Анна Николаевна (1835-1903) и сын Михаил примыкали к левому крылу русской интеллигенции. Зато второй сын — Николай Александрович, деятель крайне правого черносотенного лагеря, прозванный "современным Булгариным", — ярый ненавистник еврейства. (Все члены семьи были необыкновенно талантливы, включая и Николая.)

А.Н. Энгельгардт, публицист-народник, прославился созданием образцового хозяйства в Батищеве, где были решены проблемы возделывания зерновых в нечерноземной полосе. Благодаря М.Е. Салтыкову-Щедрину им опубликованы "Письма из деревни" (1872-1882), вышедшие отдельным изданием в 1882 г. Идеалом прогрессивного хозяйства он считал общественное пользование и артельную обработку земли. Он приглашал интеллигенцию идти в деревню, на землю: "Мужику нужен земледелец-агроном, земледелец-врач, земледелец-учитель". На его призыв откликнулись многие интеллигенты, и его усадьба стала школой практического труда. Лев Николаевич Толстой высоко ценил работу старшего Энгельгардта.

Михаил Александрович, как и отец, занимался проблемами сельского хозяйства, но также и вопросами религиозными. Он вел интересную полемику с Иваном Аксаковым по поводу статьи Владимира Соловьева "О церкви и расколе", высказываясь против ортодоксального христианства. 10 декабря 1882 г. он обратился к Льву Толстому как к человеку, "хорошо изучившему Евангелие и вообще религиозные вопросы", послав свою статью ему на отзыв. Толстой ответил ему письмом, и тогда Энгельгардт написал обширное послание, где среди прочего коснулся свободы совести, которая в России отсутствует, и поставил вопрос об организации новых евангельских общин. Он говорил о налаживании связи с существующими сектами для того, чтобы объединиться в единый союз. Далее он касался земельного вопроса, капитализации деревни и проблемы общинного землевладения. "И вот придется искать новой формы хозяйства: ум народный естественно натолкнется на мысль вести дело сообща. В этом смысле лучшая часть интеллигенции могла бы — мне кажется — оказать огромную услугу сектантству; могла бы исправить ошибку, в которую постоянно впадают секты. Они не обращают внимания на условия жизни народа и думают, оставив эти условия в стороне, преобразовать людей; но только часть этих последних способна стать

151

выше окружающих условий; остальные поддаются соблазну. Не должны ли идти рука об руку основание общин, проповедь истинного учения и стремления добиться известных реформ от государства? Не есть ли это наилучший путь для достижения нашей цели? Если бы несколько сот тысяч человек могли соединиться в один союз, то это была бы уже огромная сила. — Как вы думаете обо всем этом? Наша интеллигенция совершенно оставляет в стороне сектантское движение и, мне кажется, этим сама лишает себя возможности сблизиться с народом"¹¹⁴.

Конечно, искренность Михаила Энгельгардта завораживает, несмотря на утопичность его плана. И она вызвала ответную реакцию — Лев Николаевич ответил пространным письмом, своеобразной исповедью, где перед незнакомым человеком вывернул себя наизнанку: «Вы верно не думаете этого, но вы не можете и представить себе, до какой степени я одинок, до какой степени то, что есть настоящий "я", презираемо всеми окружающими меня»¹¹⁵. В этом письме для нас ценно то, что Лев Николаевич из Моисеевой декалогии оставляет 5 — "нет", что касается позитивной программы, то остаются: дом, село, пашня, труд и равенство трудящихся в том, чтобы носить воду, убирать горницу и пахать ниву. И вот именно в этот момент "сектантски подготовленный" Толстой прочитал статью Успенского. А затем получил рукопись Бондарева. Вечером 12 июля 1885 г. он "читал присланную ему из Минусинска любопытную рукопись крестьянина Тимофея Бондарева"¹¹⁶. Он был потрясен, и даже не дождавшись ответного письма от B.C. Лебедева (пославшего рукопись), пишет письмо Бондареву — случай в биографии великого писателя чуть ли не единственный. Всего обнаружено 11 писем Толстого к сибиряку (до недавнего времени было известно 9 писем) и 23 письма Т.М. Бондарева к писателю. Большую работу по изысканию и публикации этих писем провел уже упоминавшийся А.А. Донсков.

Первое письмо написано между 15 и 20 июля 1885 г.:

"Тимофей Михайлович!

Доставили мне на днях вашу рукопись — сокращенное изложение вашего учения. Я прежде читал из нее извлечения и меня они поразили тем, что все это правда и хорошо высказано; но прочтя рукопись, я еще больше обрадовался. То, что вы говорите, это святая истина, и то, что вы высказали, не пропадет даром; оно обличит неправду людей. Я буду стараться напечатать вашу статью и сам стараюсь и буду стараться разъяснить то же самое. Дело людей, познавших истину, говорить ее людям и исполнять, а придется ли им увидать плоды своих

152

трудов - то Бог один знает. Моисею не довелось войти в обетованную землю, но он привел в нее народ и не оставлял ничего из того, что нужно было, чтобы привести народ"¹¹⁷.

Поражает психологическая тональность письма: Лев Николаевич признает новаторскую сущность учения Бондарева и готов стать его барабанщиком. Обращаясь к сектанту, он пользуется библейским текстом, и лучшего примера, чем Моисей, столько сделавший для освобождения своего народа, но которому так и не суждено было увидеть Землю Обетованную, трудно придумать. Ведь письмо пришло в село, которое носило когда-то это чудное название. Сердце Бондарева было завоевано. Дальше Толстой советует прекратить бесплодные попытки добиться чего-либо через правительство (царя, министров), ибо в своих действиях сильные мира сего исходят из эгоистических соображений. Сам Толстой не питал иллюзий: он испытал неудачу с посылкой письма Александру III через Победоносцева, по делу 1 марта.

"Большую" рукопись Бондарева, отправленную Леонидом Николаевичем Жебуневым (1851—?), сосланным народовольцем, который был дружен с Давидом Абрамовичем, Толстой получил значительно позже. То ли по цензурным причинам, то ли из-за медлительности почты рукопись, отправленная еще в мае 1885 г., нашла адресата, по-видимому, лишь в марте 1886 г.

В октябре 1885 г. Бондарев ответил Толстому письмом. Надо понять состояние человека, находящегося в сибирской глуши, одинокого среди своих односельчан и, пожалуй, втихомолку презираемого за свои "чудачества", и тот прилив сил, который он испытал, получив весточку от великого писателя. Письмо было им получено 6 сентября, но, чтобы собраться с духом и с мыслями, ему нужно было время. Прошло не менее месяца, прежде чем он в образной форме описал свое состояние и отношение к нему его окружения: "Ваше письмо послужило для меня громовым ударом. Все знатные люди у нас в Минусинске, так и в деревнях, как разъярившийся пес брошенный на него камень грызет зубами, так они эту мою проповедь ненавидят и гнушаются ее. А почему? По незнатности и по бедности моей. Я думал, что и везде будет так же, а теперь с Вашего письма увидал все противное тому". Далее свое положение в селе он подкрепляет ссылкой на Святое Писание и приравнивает себя к древним пророкам — "нави": "В С.П. сказано, что пророк не бывает без чести — только в своем отечестве и в своем доме нету ему чести, а одно бесчестие". В письме сообщаются интересные житейские детали. Бондареву в то время было почти 65 лет, но он со своей женой работает,

153

работают и его сын и сноха, у которых трое маленьких детей. К тому же в Сибири "скот заразился" — из сотни выживает лишь 5-6 "штук", и посему сам Бондарев поселился со скотом в горах и в лесах, в 15 верстах от села, спасая домашнюю скотину от сибирской язвы.

Но чувства собственного достоинства он не потерял. И посему просит свою проповедь напечатать с его именем, отчеством, и, самое главное, без пропусков. Ему нужно две копии — одну "отослать на родину в Рассею": ссыльный трогательно не забывает своей станицы. Тимофей Михайлович призывает Толстого всемерно помочь издать его труд, на пользу человечеству и во славу Бога, а в успехе он уверен: "У меня много написано, а лучшие меня писатели с этого еще в 10 раз более умножат, и выйдет из того громадная книга под названием трудолюбие, или радость земледельца. Тогда эти книги многие тысячи людей наперерыв расхватят, чем вознаградятся все Ваши труды и издержки десятерицею. А от Бога какая Вам за то будет награда, оценить ее выше нашего разума.

Тут как в зеркале ясно видно, что правосудное небо Вам, Л.Н., поручает вывести первородный закон из тьмы неведения на свет познания. И потому, Л.Н., напрягай все возможные силы привести все это в Богу угодный и людям полезный порядок". (Читал ли когда-нибудь Бондарева Владимир Ленин? Образ зеркала в отношении к Толстому кажется неслучайным. Напомним, что в феврале 1897 г. Ульянова ссылают в село Шушенское Минусинского округа Енисейской губернии, его друга Глеба Кржижановского — в субботническое село Тесь. Таким образом, пути сектанта и революционеров могли пересечься в Минусинском музее. Один из исследователей творчества Бондарева ссылается на Феликса Кона, утверждая, что в ссылке Ленин ознакомился с рукописями Бондарева. Подтверждения этому, впрочем, нигде не нашлось¹¹⁸. Но и преувеличивать значение слова "зеркало" не имеет смысла: это общее место о Толстом встречается не так редко, например: "Твой разум — зеркало. Безмерное оно" (A.M. Жемчужников о Льве Николаевиче Толстом, 1908 г.).

В письме Толстому Давид Абрамович указывает, что он в течение 6 лет разработал 250 вопросов — "статей", как он выразился. Главный источник его вдохновения — Ветхий Завет, что он и подчеркивает: "И все эти доказательства я брал только с допотопного времени, а ниже по закону не спущался"¹¹⁹.

Ответ Бондарева Толстому носит программный характер. Переходя к положению крестьянства, он жалуется на их разобщенность: "разделение братьев на разные семейства и на одиночество". Все это увеличивает их нищету и "убожество". Он

154

призывает к созданию артели — "единодушной и единосердечной", в первую очередь исходя из гуманных соображений помощи сиротам и нуждающимся. Все эти мысли Бондарева были бальзамом для толстовской души, подготовленной к восприятию учения Бондарева письмом Энгельгардта. Конец письма Бондарева свидетельствует о том, что он пренебрег советом Толстого (и не только его) не пытаться ознакомить министров и царя со своим "первородным законом".

Списки труда Бондарева пересылались русскими интеллигентами друг другу. Одним из пламенных апологетов Давида Абрамовича стал писатель Николай Николаевич Златовратский (1845-1911), человек демократического лагеря, живо интересовавшийся положением русского крестьянства. Рукопись Бондарева он получил от Толстого через Марию Александровну Шмидт (1843-1911), известную последовательницу Толстого. Очарованный Златовратский пишет письмо Льву Николаевичу, где благодарит его: "До сих пор не могу освободиться от впечатлений, которые она (рукопись. — С. Д.) произвела на меня. По-моему, это документ высокой важности. Впрочем, простите, что это я говорю Вам. Вы давно оценили его в тысячу раз лучше". Далее он напоминает Толстому о скорейшем исполнении его обещания — написать предисловие к предполагаемой публикации "Торжества Земледельца"¹²⁰.

Толстой отвечал Златовратскому 20 (?) мая 1886 г.: "Я душевно радуюсь тому сочувствию, которое вы выражаете и испытываете к Бондареву. Я еще больше полюбил вас за это. Я написал кое-что в виде предисловия. Пожалуйста, прочтите и напишите мне свое мнение. Я очень недоволен написанным"¹²¹. Недовольство вызвано было, вероятно, желанием обойти цензуру, а для этого надо было приспособить текст — занятие не из приятных. Для Златовратского же вообще был важен факт участия великого писателя в пропаганде идей сибирского мужика: "В высшей степени важно и знаменательно для меня то, что Ваше предисловие сопровождает сочинение мужика Бондарева, признавая тем самостоятельное право за народным сознанием аналитически относиться к явлениям жизни"¹²².

Златовратский в отличие, например, от Глеба Успенского в своих произведениях всегда идеализировал русского крестьянина. По ироничному замечанию С.А. Венгерова, Златовратский, видный представитель "мужицкой беллетристики", даже в мелочах крестьянской жизни всегда видел некие глубинные "устои", а "серенький мужичок сплошь да рядом превращается ... в какого-то эпического Микулу Селяниновича, который часто говорит былинным складом и чуть не белыми

155

стихами"¹²³. Венгеров намекал на роман писателя "Устои". (Сам же Венгеров был и редактором народнического журнала "Устои"). Златовратский же был автором повести "Золотое сердце" — отсюда его поклонники, например Я.Л. Тейтель, обыгрывая и его фамилию, называли его тоже "золотое сердце", отмечая тот же слащавый стиль в отношении к мужику-пахарю. Как народник, он преклонялся перед любым народом, в том числе и еврейским: каждый несет искру Божию и является источником правды и истины¹²⁴. Наконец-то добрейший Николай Николаевич получил в реальной жизни настоящего былинного героя, да еще пишущего не менее красочно и темпераментно, чем Аввакум. Было от чего прийти в восторг. До конца дней у Н.Н. Златовратского в его кабинете висела увеличенная фотография Давида Абрамовича Бондарева. Но состоял ли он в переписке с ним — нам неизвестно, хотя даже в его письмах дочерям всплывает имя Бондарева¹²⁵.

Интересна история фотографий Бондарева. Благодаря ссыльным народовольцам Давида Абрамовича несколько раз снимали в Минусинске, и фотографии были разосланы писателям, в том числе и Льву Толстому, который в ответ выслал автору "Торжества земледелия" свое изображение¹²⁶. К сожалению, фотографический снимок Давида Абрамовича с группой минусинских ссыльных исчез. Его же портрет кисти И. Волгужева находится в Толстовском музее в Москве¹²⁷. И если мы заговорили о внешнем облике субботника, то хорошо знавший его Белоконский писал: "Ему было тогда более 70 лет, что не мешало Бондареву быть еще здоровым человеком; черты лица Бондарева напоминали еврейский тип"¹²⁸. Замечательно — Бондарев превратился в настоящего библейского пророка! Суть перешла во внешность. А в далекой сибирской деревушке хранилась фотографическая карточка великого писателя. В одном из писем Бондарева Толстому говорится об этом: "А меня за что уважаешь? Даже и портрет мой показывает меня со всех 4-х сторон, сверху и снизу, изнутри и извне, что я по будням заношен, да, впрочем, и твой портрет никакой пышности не представляет, а показывает тебя в великих трудах изнуренного челов[ека], одна рука за поясом, рубаха посконная, холщовая, на голове и на бороде волосы в беспорядке, и несколько сгорблен. Что я говорил в особой от людей комнате ночью заочно с тобою, смотревши на твой портрет, мне кажется, что эти мои слова прозвучали по всему шару земному и прогремели по всему кругу небесному"¹²⁹.

Предисловие было написано Толстым для публикации в "Русском богатстве". "Труд Тимофея Михайловича Бондарева кажется мне очень замечательным и по силе, ясности и по

156

красоте языка, и по искренности убеждения, видного в каждой строчке, а главное, по важности, верности и глубине основной мысли". Лев Николаевич подчеркивает, что основная мысль Бондарева взята из Библии, но она важна не потому, что была сказана Богом Адаму: "В поте лица твоего снеси хлеб твой", а именно из-за истины, заложенной в ней, — это один из основных законов человеческого общежития. Понятие "хлеб" Толстой воспринимает расширительно. Бондарев, пишет Толстой, "разумел под хлебом всю тяжелую, черную работу, нужную для спасения человека от голодной и холодной смерти, то есть и хлеб, и питье, и одежду, и жилье, и топливо". Заканчивает писатель призывом к интеллигенции спуститься к низам, встать в один ряд с тружениками. Наградой будет чувство исполненного долга: "И ты испытаешь те цельные, неотравленные радости, которые ты не найдешь нигде, ни за какими дверями, ни за какими гардинами"¹³⁰.

Увы, никакие ухищрения не помогли — статья была набрана, но не пропущена цензурой, о чем Л.Е. Оболенский известил Толстого 15 октября 1886 г.¹³¹

Леонид Егорович Оболенский (1845-1906) — лицо заинтересованное — редактор журнала "Русское богатство", единственного журнала, по словам Толстого, воздействующего на общество. Еще раньше ему удалось откликнуться на статью Глеба Успенского о Бондареве (единственная публикация, посвященная этой статье, несмотря на массу писем, получаемую Глебом Ивановичем) — в № 12 "Русского богатства" за 1884 г. под псевдонимом "Созерцатель" в обзоре "Обо всем", где он затронул проблему нравственного значения земледельческого труда для всех сословий общества. Оболенский писал о плодотворной и необходимой работе интеллигенции в народной среде — будь то труд врача, учителя, земца и др. «Конечно, если кто из интеллигентных людей в силах заняться земледелием... не теряя и способности при нынешних условиях этого труда мыслить и работать умственно, тому дай Бог успеха: "Могущий вместити да вместит!" но таких немного». Оболенский иронизирует над мыслью Михайловского и Глеба Успенского о гармоничном развитии личности, приводя в пример древних греков, кои под гармонией подразумевали не переложение части своего интелектуального труда на плечи рабов и не взятие части их физического труда на себя: для них гармонией считалось "благородное" развитие тела гимнастикой, играми и т. п. Оказывается, гармонический идеал русский народ осуществил бессознательно, "зоологически", "а в некоторых сектах даже сознательно". Вывод Оболенского естествен: "Наша интеллигенция охотнее идет в деревню в качестве

157

врачей, учителей, земцев и пр., но кажется, г. Успенский признает, что это — не то, о чем мечтает его крестьянин в своих записках"¹³².

Выдержки из сочинения крестьянина в статье Успенского уже тогда произвели на Льва Николаевича впечатление разорвавшейся бомбы или, точнее, откровения свыше. 13 июля 1885 г. Толстой в письме к Л.Д. Урусову вспоминал свой разговор с ним по поводу статьи Успенского и мыслей сибиряка. В этот же день он отправил письмо к В.Г. Черткову, где среди прочего вспомнил об этой статье.

По получении рукописи граф поспешил сообщить об этом своим друзьям. Сначала Л.Д. Урусову: "Удивительно сильно. Вся наука экономическая ничего подобного не сказала"¹³³, а затем Черткову — почти в тех же словах: "Удивительно верно и сильно"¹³⁴. После некоторого внутреннего колебания Толстой пишет письмо Бондареву, о чем тоже сообщается Черткову. Такова предыстория и история знакомства и начала переписки между писателем и крестьянином.

27 января 1886 г. B.C. Лебедев по просьбе Бондарева высылает Толстому «Добавление к прежде написанному мною, Бондаревым, "О трудолюбии и тунеядстве", почерпнутому из первородного источника: в поте лица твоего снеси хлеб твой». Это небольшое дополнение из 32 "вопросов" завершается завещанием, выполнение которого ложится на плечи его сына Даниила Давидовича: «И похоронить меня прикажу я сыну своему не на кладбище, а на той земле, где мои руки хлеб работали, и четверти на две не досыпавши песком или глиною, досыпь ее плодородною землею, а оставшуюся землю свези домой так чисто, чтобы и знаку не было, где гроб покоится, и таким же порядком продолжай на ней всякий год хлеб сеять. А со временем перейдет эта земля в другие руки, и также будут люди на моем гробе сеять хлеб до скончания века. Вот тут-то и сбудется реченное: "да снидем в гроб, как пшеница созрелая, или как стог гумна вовремя связанный" (Иов, 5:26; рус. пер. — "Войдешь во гроб в зрелости, как укладываются снопы пшеницы в свое время")».

Это место необыкновенно интересно. То, что Бондарев знает Библию назубок — ясно. Он отыскал в самой глубокой книге Библии — книге Иова — место, касающееся погребения, и именно то, где говорится о земле и пшенице. Книга Иова влекла к себе и Толстого, и Достоевского. Но сибиряк кое-что не договаривает: он глубоко верит в свое дело, порукой чему служит та же книга Иова и стих, помещенный выше приведенного: "И увидишь, что семя твое многочисленно, и отрасли твои, как трава на земле" (Иов, 5:25).

158

К своему завещанию Бондарев сделал примечание: "Примечание. Этот мой памятник будет дороже ваших миллионных памятников, и о такой от века неслыханной новости будут люди пересказывать род родам до скончания века; да и многие из земледельцев сделают то же самое. А может статься и из вас, именитых людей, кто-либо пожелает и прикажет похоронить себя на той земле, где люди хлеб сеют.

Теперь я избрал желаемое место и положил сам себя в гроб (я сегодня еще жив и здоров, а будущее не в нашей воле), на этом и проповедь моя кончалась. Теперь, читатели и слушатели, прощайте. Если не в сей жизни, то в будущем веке я вас всех, а вы меня увидите. Но я надеюсь, что вы своим красноречием да хитростию перед Богом более оправдаетесь, нежели я"¹³⁵.

Получение "Добавлений..." подтолкнуло Толстого на еще одну попытку провести труд через цензуру. 8 февраля 1886 г. он обращается к Черткову, чтобы тот "очень, очень" попросил Л.Е. Оболенского напечатать Бондарева в "Русском богатстве". Оболенский, естественно, был согласен и даже изобрел новое название: "О нравственном значении земледельческого труда. Крестьянина Тимофея Бондарева". Но и это не помогло. В мае 1886 г. Оболенский сообщил Толстому, что "Бондарева не пропустили окончательно".

ПУБЛИКАЦИИ

Лев Николаевич не прекращает борьбу. В декабре 1887 г. он вновь делает попытку напечатать сочинение Бондарева со своим предисловием в журнале "Русская старина". 17 января 1888 г. он пишет редактору Михаилу Ивановичу Семевскому, известному писателю и публикатору самых разнообразных произведений: "Рукопись Бондарева очень стоит того, чтобы быть напечатанной, и вы сделаете доброе дело, издав ее"¹³⁶. Человек, обнародовавший "Записки Андрея Тимофеевича Болотова", прекрасно понимал, что находится в его руках. Не мог Михаил Иванович не сравнить издателя "Сельского жителя" и автора "Торжества земледельца", не мог... Семевский был согласен — не согласна была цензура. Уже 2 февраля Толстой извещал Черткова: «В "Рус[ской] стар[ине]" запретили мое предисловие и статью Бондарева. Я хочу перевести по-английски и напечатать в Америке»¹³⁷. В этот же день в письме к П.И. Бирюкову он сообщал, что перевод должна будет сделать гувернантка его детей с помощью его дочери М.Л. Тол-

159

стой. "Очень уж меня пробрал Бондарев — я не могу опомниться от полученного опять впечатления"'³⁸. Но осуществить в то время английский перевод не удалось.

И вновь Толстой борется и частично ему удается прорвать цензурный барьер. На помощь пришел еженедельник правого лагеря.

Впервые на русском языке со значительными сокращениями труд Бондарева появился в "Русском деле" (№ 12, от 19 марта 1888 г.) с небольшим предисловием-примечанием редакции. Редактор С.Ф. Шарапов писал: "Возражать на мысли Бондарева не будем. В своей трогательной наивности крестьянин-философ заходит в такое огульное отрицание, которое не допускает полемики и возбуждает только улыбку. Но сочинение почтенного старика-земледельца имеет и свои несомненные достоинства. По мысли, оно интересно как протест против того неуважения, с каким наше образованное общество и государство относится к земледельческому труду. По форме, как удивительно простое и поэтическое произведение, полное чарующей искренности... нам эта рукопись живо напомнила древние произведения народного творчества, ставшие историческим достоянием нашей литературы. Стиль автора очень близок к Даниилу Заточнику, протопопу Аввакуму и т. п. Есть еще на Руси уголки, где в полной силе царят простота и искренность XIV и XVI вв.; голос оттуда"¹³⁹. Для убедительности Шарапов "наивно" подыгрывает цензуре: «Считаем возможным поместить в "Русском деле" произведение Бондарева, потому что уверены в его полной безвредности».

В следующем номере "Русского дела" (№ 13 от 26 марта) было опубликовано предисловие Л. Толстого. За два дня до появления номера Лев Николаевич писал Черткову: «Здесь в "Русском деле" напечатали Бондарева, хотя и с пропусками, но и то хорошо. Послезавтра должно выйти предисловие к нему в виде послесловия. Если не задержит цензура, я пришлю вам несколько экземпляров»¹⁴⁰.

Публикацию статьи Толстого о Бондареве редактор "Русского дела" сопроводил обширной полемической статьей, в которой противопоставил взгляды Толстого и Бондарева. "Для Бондарева наш мир — мир реальный и общий ему; он считает его испорченным, построенным на несправедливости и он все бы отдал, чтобы его исправить. Для Толстого наш мир — чужой, наши понятия — чужие, наша цивилизация — дикость. Он не желает исправлять этот мир, но желает создать новый". Был ли искренен Шарапов — трудно сказать. На мой взгляд, это был тактический прием. Для видимости противопоставляя взгляды графа и крестьянина (ему казалось, так было легче

160

протолкнуть статью в печать), Шарапов писал: "Бондарев самой сути нашей цивилизации не трогает, граф Толстой ставит над нею крест". Далее идет нечто от известного обращения Тургенева к Толстому, а именно призыв вернуться к писательскому творчеству, ибо Толстой "опустил... тяжелое и огромного подвига требующее знамя художника и поднял знамя учителя, в тысячу раз более легкое"¹⁴¹.

За помещение статей Бондарева и Толстого редакция в лице С.Ф. Шарапова получила предупреждение — на первой странице следующего №14 от 2 апреля было опубликовано "Распоряжение министерства внутренних дел": «Принимая во внимание, что несмотря на предостережение, объявленное от 17-го февраля сего года газете "Русское дело", обнаруживается в ней по-прежнему вредное направление, доказательством чего служит, между прочим, статья, напечатанная в № 12 этой газеты, под заглавием "Трудолюбие, или Торжество земледельца"». Вот уж действительно "хитрость старого Гайста" — Шарапов, человек правого лагеря, сумел с небольшими издержками опубликовать труд Бондарева и статью Толстого, что не удалось "прогрессистам". Но может быть, его монархическое реноме ему помогло. Кстати, Шарапов пользовался псевдонимом "Земледелец".

А министр внутренних дел граф Дмитрий Толстой в тот же день 26 марта 1888 г., когда вышел № 13, писал в докладе Александру III следующее: «В издаваемой в Москве (№ 12) газете "Русское дело" появилась статья под заглавием "Трудолюбие, или Торжество земледельца", будто бы сочиненная каким-то крестьянином, проживающим в Сибири. Из содержания статьи и вполне литературного ее изложения можно, однако, безошибочно заключить, что она вышла из-под пера если не самого графа Льва Толстого, то одного из его ревностных последователей. Всецело посвящена она развитию в высшей степени вредных теорий этого писателя». Далее министр негодует на социальную направленность сочинения — "автор обращается к людям высших классов с увещанием, чтобы по занятиям своим они вполне примкнули к народу, вели бы одинаковый образ жизни, чтобы каждый из них питался только тем, что выработает собственными руками. Это проповедь грубого социализма... имеющая целью восстановить один класс общества против другого, находит немало адептов благодаря пропаганде графа Льва Толстого, которую цензурное ведомство настойчиво преследовало в издаваемых им книгах. Тем более дерзкою является попытка перенести ее на страницы периодического издания". Граф Дмитрий Андреевич, дальний родственник Льва Николаевича, был весьма образованным человеком,

161

"классицистом", и поверить, что автором "Трудолюбия, или Торжества земледельца" мог быть крестьянин — было выше его сил. (Только что, в 1887 г., был издан циркуляр министра народного просвещения И.Д. Делянова об ограничении доступа в гимназии детям из простонародья, прозванный злоязычными современниками циркуляром "о кухаркиных детях".) С другой стороны — это ли не честь для сибирского сектанта, если мощь его пера была признана за толстовскую: вулканическая природа гения говорит сама за себя. И Александр III, конечно же, сразу уверовал в то, что богоотступник Лев Толстой спрятался за спину сектанта: "Это прямо теория Толстого, и очень может быть, что даже и статья его"¹⁴². Затем последовало вышеприведенное предостережение газете.

Публикация в трех номерах "Русского дела" материалов о сочинении Давида Абрамовича совпала с полемическими статьями, направленными против Вл. Соловьева в связи с критикой последним книги Н.Я. Данилевского "Россия и Европа". И здесь Тимофей Михайлович мог бы заинтересоваться одним высказыванием Соловьева: «В сельской общине и крестьянском наделе Данилевский видит общественно-экономическое устройство, справедливо обеспечивающее народные массы, и это, по его мнению, составляет основу русско-славянского культурно-исторического типа, важнейший залог нашей будущности. Хотя и к народам следует применять слово Писания: "не хлебом единым" и т. д., тем не менее, общественный строй, обеспечивающий благосостояние народных масс, есть дело огромной важности" (курсив мой. — С. Д.)». Но и Владимир Соловьев не мог не заинтересоваться Бондаревым. Между прочим, в это время философ готовил открытое письмо Александру III по поводу единения церквей.

Кстати, публикации в "Русском деле" сочинения Бондарева предшествовала какая-то заминка со стороны Толстого, не совсем понятная. В февральском письме Толстого его биографу П.И. Бирюкову есть загадочная фраза: «Бондарева хотел напечатать в "Русском деле", но теперь заробел. "Жизнь" до сих пор в духовной цензуре и так как нет ответа, то не посылается еще для печатания за границей. Тогда заодно и пошлю Бондарева»¹⁴³. В чем проявилась "робость" — трудно сказать, возможно, в страхе перед цензурными издевательствами. Вероятно и то, что сам Давид Абрамович не увидел своей публикации, ибо номера "Русского дела" были тотчас же конфискованы, как утверждает Владимиров¹⁴⁴. Узнав о конфискации, Бондарев писал енисейскому губернатору: |

"Надивиться, надивиться я не могу нижеследующему: такой; редкости еще не было на свете, да и впредь никогда не будет.

162

Какой же редкости? Вот она. Два великих писателя, Лев Николаевич Толстой и Глеб Иванович Успенский, они в своих сочинениях на всевозможные лады хвалят, превозносят, выше облак поднимают и всему свету показывают одобрение моему учению, с целью пожелания обратить всю вселенную на сказанный путь благочестия, чего вы, читатели, своими глазами видали. Из этого видно, что если бы вся вселенная видела все сказанное мною и тоже бы с жадностью всякое слово мое читала и на самое дно сердца клала, да и великое наше правительство, ведь оно тоже не глупей Толстого и Успенского. Оно видит, что не было, нет, да и быть не может на свете полезнейшего, как это мое, т. е. Бондарево, учение.

После же всего сказанного что же? Похвалу, одобрение и возвышенность тому моему учению печатать можно, а самого учения, т. е. ту вещь, которая одобряется, в свет выпустить нельзя.

Так вот загадка, так вот задача: хвалить можно, а ту вещь, которая хвалится, выпустить в свет и показать людям нельзя. В таком случае нужно же ту вещь, это мое учение, укорять, — нет, укорять нельзя: а если укорять нельзя, то напечатай, а напечатать нельзя. Так вот загадка, так вот задача для тебя, правительство! Вы и рассуждение потеряли, с нею что делать, и как быть с нею, не знаете!"¹⁴⁵

До 1906 г. напечатать в России работу Бондарева не удавалось. Зато началась мировая слава "сибирского мужика". В марте 1888 г. Ясную Поляну посетил профессор Сорбоннского университета в Париже Эмиль Пажес. В день публикации своей статьи о Бондареве Лев Николаевич рекомендовал Пажеса Н.Н. Страхову как "умного, образованного и, что редкость — свободного человека". "Он большой сторонник моих взглядов", — из письма в тот же день 26 марта А.А. Толстой, своей двоюродной тетке¹⁴⁶. Пажес имел опыт перевода. Он издал на французском языке первую часть толстовской работы "Так что же нам делать?". Поэтому Лев Николаевич, не колеблясь, предложил перевести Пажесу сочинение Бондарева и свое предисловие. В июне 1890 г. эта книга вышла в Париже под заглавием "Leon Tolstoi' et Timothee Bondareff:. Le travail. Traduit du russe par B. Tseytline et A. Pages". Книга распадается на две части. Первая часть содержит статью Толстого "Труд и теория Бондарева". Вторая часть, озаглавленная «Труд "мужика" (par le moujik) Бондарева», имеет две главки: 1) Введение. Жизнь Бондарева. Цель его работы; 2) Труд по Библии. В приложении даны статьи: Труд и любовь. Завещание Бондарева. В предисловии один из переводчиков Амедей Пажес сообщил, что его брат Эмиль посетил Толстого в 1888 году и «принял из

163

его рук рукопись "Труда", но, загруженный работой, поручил работу ему». Получив перевод, Толстой записал в дневнике от 28 июня 1890 г.: "Прекрасная книга"¹⁴⁷. 30 июня Толстой писал своему другу Г.А. Русанову об этом труде: "Очень хорошая вышла книга и, думается, может быть на пользу людям"¹⁴⁸. Вышедшая книга была доставлена в село Иудино много лет спустя. Как выяснилось, Тимофей Михайлович, получив уведомление от Толстого в письме от 3 декабря 1893 г. о посылке книги, напрасно ждал ее. Недремлющие полицейские власти изъяли книгу на минусинской почте как враждебную правительству. Прошло не менее пяти лет, пока автор сумел ее получить окольными путями. И прошло еще немало времени, пока для Бондарева молодой человек В.И. Кузьмин (Вл. Са-гайский) сделал обратный перевод с французского на русский. По-видимому, перевод получился довольно близким к подлиннику. Но старик вознегодовал: он написал резкое письмо яснополянскому доктору Д.П. Маковицкому (1866-1921) и самому Толстому. Кстати, это письмо показывает, что иудинский философ находился в обширной переписке со многими людьми. Да и не могло быть иначе, его труд вызвал широкую полемику, и людям было необходимо общаться с ним. Мы доподлинно знаем, что он переписывался с Глебом Успенским и Николаем Златовратским. Но эти письма, видимо, безвозвратно утрачены. Бондарев писал Маковицкому по поводу преследования царскими властями сектантов, а во второй половине послания жаловался на неточность французского перевода. Доверительный характер письма к человеку толстовского окружения говорит об их близости: "О, друг мой, о душа души моей, Душан Петрович! Если Бог есть бесконечная милость, то откуда же бесчисленные бедствия, коим подвергаются благочестивые люди? Если Он есть правосудный правитель мира, то почему порок счастлив, а добродетель несчастная?" Публикатор письма А. Косаванов делает по этому поводу замечание: можно подумать, что это высказывание безбожника. Но это далеко не так: вернее предположить, что Давид Абрамович только что читал 66-й сонет Шекспира. В конце письма он касается парижского издания своего труда: "Лев Николаевич прислал мне книгу моего сочинения, печатанную на французском языке, и она года три лежала — прочитать ее некому, но теперь нашелся человек, который перевел ее пером на русскийязык. И что же я там увидал? Я увидал там то, что платье на себе разодрал и волосы оборвал на себе от досады и неудовольствия. Как! Ссудомлена да сковеркана, когда я ее первый раз читал, то я тогда был не человек, а какой-то изверг со всего человеческого рода"¹⁴⁹. Один из советских исследователей

164

настаивает на том, что Толстой выкинул из сочинения при французской публикации все выпады против власть имущих, согласно своей теории непротивления¹⁵⁰. Но тем не менее переписка между Толстым и Бондаревым окончательно прервалась лишь незадолго до смерти сибиряка, после того как 15 августа он отправил в Ясную Поляну короткое письмо, где писал следующее: "Ту книгу моего сочинения, которую прислал ты мне печатную на французском языке, теперь перевели ее на русский язык пером, и что же я там увидал? О сколько много там не наилучшие, а наихудшие измены и какая темнота да запутанность. Я думал пользу принести как нынешнему всему миру, также и всем будущим родам, а оно вышло все противное тому и наоборот.

Именем Бога правды прошу и умоляю тебя, Л.Н., подай ты с своей стороны возможную для тебя помощь мне, в этой бездне зол утопающему. Какую же помощь? Вот она.

У меня есть эта же рукопись в сравнению с тою, которая у тебя была, вдвое сокращена и многими лучшими сказаниями добавленная.

У меня есть великое желание отослать ее к тебе, чтобы ты представил ее в ту редакцию, то есть за границу, где эта книга печатана. Вот в чем все моление и прошение мое состоит к тебе..."¹⁵¹

Ответ был написан 11 сентября и дошел до адресата быстро, 27 сентября 1898 г. Толстой старается объяснить старику принцип сокращения и сохранения главного:

"Тимофей Михайлович.

Напрасно ты думаешь, что книга твоя переводом испорчена. Вероятно, тебе дурно ее перевели. В ней переведено все самое существенное, а если что пропущено, то только то, что могло не привлечь, а оттолкнуть читателя.

Переведена же она на французский язык прекрасно и читается очень хорошо...

В том виде, в каком она есть, книга делает и сделает свое дело, т. е. распространит между людьми сознание их греха и укажет им средства его искупить... Любящий тебя брат Лев Толстой"¹⁵².

В том же году, что и французский перевод, сочинения Бондарева вышли на английском языке, но перевод был сделан не с русского, а с французского издания: "The Suppressed book of the peasant Bondareff. Labour: The Divine command. Made known, augmented and edited by Count Lyof Tolstoi. Transl. Mary Cruger. Toronto, 1890". Вероятно, в Иудино не было известно об этом переводе. Но в России Бондарев уже был известен. Так, в 1887 г. Н.К. Михайловский, разбирая этические взгляды

165

Толстого, укоряет его за заимствования у сибирского философа (по-видимому, он уже знает о религиозной принадлежности крестьянина, так как говорит о примате в его мировоззрении Ветхого Завета). Михайловский пишет: «Удивительная статья графа "Женщинам" ...начинается ссылкой на библию (у Михайловского это слово и подобные написаны со строчной буквы. Отсюда мы видим, кто был родоначальником правописания с маленькой буквы слова "бог". — С. Д.), по которой мужчине дан закон труда, а женщине — закон рождения. Ссылка эта совсем чужая графу Толстому, который строит свое здание на Новом, а не на Ветхом завете, на евангелие, а не на библии (курсив мой. — С. Д.). Эта ссылка, равно как и непосредственно примыкающие к ней размышления о неизменности обоих законов, принадлежит некоему минусинскому крестьянину, с логически стройным учением которого читатели могли познакомиться из одной статьи Глеба Успенского в "Русской Мысли"». В этом месте Михайловский бросает несправедливый упрек в замалчивании источника вдохновения: "Но гр. Толстой умалчивает об этом и с христианским чувством предоставляет минусинскому крестьянину счастие неизвестности, как богоугодному старику сказки..."¹⁵³ На самом деле Толстой всемерно продвигает сочинения Бондарева. Как мы говорили, предисловие графа к труду Давида Абрамовича в "Русском деле" пострадало от цензуры. Полностью оно было восстановлено в заграничном издании М.К. Эльпидина под названием "Учение М.К.(?) Бондарева. Предисловие и изложение графа Льва Николаевича Толстого" (Женева, 1892).

Тимофей Михайлович удостоился большой чести: попасть в биографический словарь русских писателей С.А. Венгерова. И статью о нем, о единственном, написал Великий писатель земли Русской. История появления этой заметки началось с того, что Семен Афанасьевич Венгеров (1855—1920) обратился к Толстому с просьбой по этому поводу. У Льва Николаевича были сомнения, несмотря на большое желание: "...предисловия я очень желал бы написать: и сейчас же попытаюсь это сделать. Боюсь только, что эти несколько слов с моим именем помешают прохождению статьи Бондарева через цензуру"¹⁵⁴. По этому поводу между Венгеровым и Толстым возникла переписка, ибо у Семена Афанасьевича было несколько вопросов. Возможно, он хотел узнать адрес сибиряка, чтобы сделать личный запрос для нужд словаря. В письме от 22 мая 1895 г. Венгеров писал, что, несмотря на все его "старания и расспросы", он не смог раздобыть никаких сведений о Бондареве и даже не знает, жив ли он. 8 июня 1895 г. Лев Николаевич отвечал: "Бондарев до последнего времени был жив. Я получил

166

от него письмо менее года тому назад. Он живет в деревне Минусинского уезда. Попрошу дочь найти и приложить к этому письму его точный адрес. Обратитесь к нему, и он наверное даст вам те сведения о своей жизни, кот[орые] вам нужны.

Помню я из его писем об его жизни следующее: он — бывший крепостной крестьянин какого-то помещика земли Войска Донского". Далее Лев Николаевич, думаю, не без задней мысли, писал крещенному еврею Венгерову о религиозных взглядах Бондарева: "За субботничество сослан в Сибирь, где жил и живет лет около пятидесяти. Ему теперь должно быть лет 75. Имя ему Тимофей Михайлович. У него сыновья. Он до последнего времени не переставал работать всю крестьянскую работу в поле и гордится этим. Зимою же учит грамоте ребят. В Сибири продолжает держаться секты субботников, т. е. еврейства"¹⁵⁵ (курсив мой. — С. Д.). Думаю, не без удовольствия выводил Лев Николаевич эти слова о человеке, сосланном из-за религиозных взглядов, и даже растолковывает профессору Венгерову, сыну знаменитой еврейской матери — Паулины Венгеровой, что такое субботничество, т. е. еврейство... Знакомство самого Льва Николаевича с Венгеровым относится к 1882 г. Судя по воспоминаниям одного из современников, они говорили о возможности опубликовать статью Толстого "Так что же нам делать?" в журнале Венгерова "Устои", касались современной литературы и вообще "много говорили". Венгеров произвел на Льва Николаевича впечатление "умного еврея"¹⁵⁶. Написал ли письмо Семен Афанасьевич в Иудино, осталось неизвестным. Но заметка Толстого была помещена Венгеровым в его "Критико-биографическом словаре русских писателей и ученых"¹⁵⁷. В письме от 22 мая 1895 г. Венгеров благодарил Толстого за "любезное и быстрое" написание статьи и что она "необыкновенно ярко запечатлевает в уме читателя представление о замечательном народном мыслителе"¹⁵⁸. Это была всероссийская слава, но видел ли сам Бондарев этот словарь, сказать затруднительно. В последнее время он реже наезжал в Минусинский музей, где, конечно же, был этот справочник.

МЕЧТА О ВСТРЕЧЕ

Статья Толстого для биографического словаря резко выпадает из произведений подобного толка. Это апология сибирского труженика, и Лев Николаевич не стесняется сравнивать его с величайшим реформатором, создателем новой религии апосто-

167

лом Павлом: "Как бы странно и дико показалось утонченно образованным римлянам первой половины 1-го столетия, если бы кто-нибудь сказал им, что полуграмотные, неясные, запутанные, часто нелепые письма странствующего еврея к друзьям и ученикам будут в сто, в тысячу раз, в сотни тысяч больше читаться, больше распространены и больше влиять на людей, чем все любимые утонченными людьми поэмы, оды, элегии и элегантные послания сочинителей того времени. А между тем это случилось с посланиями Павла. Точно так же странно и дико должно показаться людям теперешнее мое утверждение, что сочинение Бондарева, над наивностью которого мы снисходительно улыбаемся с высоты своего умственного величия, переживет все те сочинения, которые описаны в этом лексиконе, и произведет большее влияние на людей, чем они, взятые вместе. А между тем, я уверен, что это так и будет". Собственно, Толстой сравнивает Бондарева даже не с евреем Шаулем (Савлом), он ставит Давида Абрамовича вровень с самим Иисусом, оставляя для себя роль его апостола и ученика — Павла. "...Бондарев, признавая хлебный труд основным религиозным законом жизни ... делает это не потому, как это нам приятно думать, что он невежественный и глупый мужик, не знающий всего того, что мы знаем, а потому, что он гениальный человек... Смысл и значение эта истина получает только тогда, когда она выражена как непреложный закон, отступление от которого влечет за собой неизбежные бедствия и страдания и исполнение которого требуется от нас Богом или разумом, как выразил это Бондарев. Бондарев не требует того, чтобы всякий непременно надел лапти и пошел ходить за сохою, хотя он и говорит, что это было бы желательно и освободило бы погрязших в роскоши людей от мучающих заблуждений... но Бондарев говорит, что всякий человек должен считать своей обязанность физического труда, прямого участия в тех трудах, плодами которого он пользуется, своей первой, главной, несомненной священной обязанностью и что в таком сознании должны быть воспитываемы люди. И я не могу себе представить, каким образом честный и думающий человек может не согласиться с этим"¹⁵⁹. Венгерову с небольшими цензурными потерями удалось напечатать эту заметку Толстого, а также поместить краткие биографические данные о Бондареве и в сноске даже привести часть статьи Толстого, писанной в 1888 г. А уже после смерти Бондарева, в 1906 г., эта статья была использована в качестве предисловия к изданию сочинения Бондарева издательством "Посредник".

12 февраля 1887 г. Лев Николаевич отправил в Иудино письмо, в котором подбадривает крестьянина в связи с неус-

168

пехом публикаций: "Напрасно, Тимофей Михайлович, огорчаетесь тем, что ваше писание не печатается и что правительство не делает распоряжения соответственно вашим мыслям. Мысль человеческая тем и важна, что она действует на людей свободно, а не насильно, и никто не может заставить людей думать так, а не иначе, и вместе с тем никто не может остановить и задержать мысль человеческую, если она истинна"¹⁶⁰. Ободренный этим посланием, Бондарев решился совершить паломничество в Ясную Поляну. Обычно, принимая ответственное решение, он приезжал посоветоваться со своими друзьями в Минусинский музей. Так он поступил и в этот раз. Каждая такая отлучка была незаконной, ибо, будучи ссыльным, он не имел права свободно передвигаться. В последних числах марта 1887 г. он посетил своих друзей — Н.М. Мартьянова, B.C. Лебедева и Л.Н. Жебунева, которые в один голос отсоветовали ему это предприятие, указав на все сложности пути и предложив дождаться строительства сибирской железной дороги, что значительно облегчило бы его путь. Старик (ему было уже 67 лет — почтенный возраст) согласился с доводами доброжелателей и повернул лошадь домой. Но уже на обратном пути в Иудино он принял твердое решение — прорваться в Европейскую Россию. Есть удивительно красочный рассказ Е.И. Владимирова об этой попытке: «...он хорошо подправил коня, заготовил сухарей, вяленого мяса и, как только на склонах Саян сошел снег и начал появляться подножный корм, Бондарев навьючил в торока запас продовольствия, утром потемну, в один из июньских дней, оседлал коня и двинулся в путь-дорогу, на свидание с Львом Толстым. Чтобы сократить путь, обычно пролегающий через Ачинск по Московскому тракту, и чтобы не попасть в руки начальства, он взял маршрут через Таштып, долиной этой реки вглубь Горно-Шорской тайги и Кузнецкого Алатау с выходом на Кузнецк у реки Кандомы, с Кузнецка на Омск, с Омска на "Челябу" и так далее. Немало неудобств при весенней распутице пришлось перенести храброму рыцарю отважной мысли; не раз приходилось ему держась за гриву коня, вплавь переправляться через вздувшиеся горные реки, переваливать ледниковые вершины Алатау. Через 10-12 дней самый опасный и тяжелый участок пути был позади. Но впереди подстерегали его другие опасности — быть спрошенным старостой, сотским, приставом или волостным старшиной, — кто он такой, откуда и куда идет?

Утомленная тяжелым переходом через горные цепи, лошадь требовала отдыха. Бондарев решил подкормить ее на задах Кузнецка. Под вечер он въехал в город Полицейской улицей и в конце ее попросился переночевать у хозяйки тесом обшито-

169

го дома. Лошадка выстоялась, отдохнула с дороги, была отвязана от столба и, стреноженная ремнем, была выпущена за город на выпас, а путешественник с устатку выпил и вскоре уснул и проснулся лишь с восходом солнца.

Вскочив с постели, не умывшись, побежал он скорее за город посмотреть на лошадь, но она паслась целой и невредимой.

Возвращаясь в город, Бондарев на карнизе дома, в котором он ночевал, увидел дощечку с мелкой надписью: "Здесь жил Федор Михайлович Достоевский в 1858 г." (Об этом смотри, выше. — С. Д.).

Тимофей Михайлович задумался и решил провести здесь еще день-другой.

На следующий день Тимофей Михайлович поднялся на холм, возвышавшийся близ Кузнецка, к старинной крепости, построенной по заданию Петра I пленными шведами. Перед путешественником открылась панорама предстоящего пути — через старинный Гурьевский завод на Омск.

Возвращаясь с прогулки, Бондарев был приглашен в полицейское управление, где его спросили, кто он такой и куда держит путь?

— Я такой-то и такой-то, — отвечал Бондарев, — и еду на личное свидание с графом Толстым.

— Как — с графом Толстым? — переспросил чиновник.

— Да вот так.

И путешественник достал из-за голенища бродня бумажный сверток и развернул перед полицейским чином письма Толстого.

Чин, не вникая в содержание писем, потребовал "вид", но так как Бондарев уехал тайно от старосты, то документа не оказалось.

Последовал арест и отправка путешественника обратно к месту водворения в деревню Иудино, где после пяти дней отлучки Бондарева был поднят переполох: волостной старшина снял его с оклада, перестал выписывать его семье пособие и разослал бумажки по всем волостям уезда. Бондарев "был в безвестной отлучке", как это значится в делах Бейского волостного правления, и повсеместно разыскиваем»¹⁶¹. Прежде всего отметим беспримерность подвига Давида Абрамовича, почти в 70 лет в одиночку одолевшего несколько сот верст. Во-вторых, Владимиров в своей замечательной книге несколько отошел от формальной фактологии и с необыкновенной теплотой описал вояж сибиряка. Кажется, Владимиров опирался в своем рассказе на какие-то личные записи Бондарева, вероятно, утраченные.

170

ПОЛЕМИКА С ЯСНОПОЛЯНСКИМ СТАРЦЕМ

После этой неудачи писатель и сибиряк продолжали переписываться, иногда интенсивно, иногда редко. В общем, начавшись в 1885 г., их переписка продолжалась вплоть до смерти Бондарева — 12 лет. Существует одна лакуна: в течение 7 лет — с 1887 по 1893 г. — Толстой не писал в Иудино. (За исключением 1891 г., когда Толстой написал письмо, но оно не сохранилось.) За это время Бондаревым было отправлено несколько писем в Ясную Поляну, но не единого письма к Давиду Абрамовичу. Трудно сказать, чем было вызвано молчание Толстого. В письмах Тимофей Михайлович постоянно сетует на то, что ему не удалось убедить сильных мира сего принять его идеи. Толстой в шутливой форме утешает старика, приводя примеры из истории своих публикаций. Он пишет о конфискациях, запрещениях и даже об уничтожении его брошюр и книг. Между прочим, Лев Николаевич просит перейти на "ты", ибо это приличествует их возрасту.

Обращает на себя внимание одно из самых сильных писем Бондарева к Толстому, касающееся отношений еврейства к Христу. 1 октября 1893 г. сибиряк писал своему "единственному другу" о душевном расстройстве, в котором он находится:

«Я, Л.Н., чувствую в себе какое-то душевное расстройство, да и притом и нешутейное, о котором или стыжусь, или боюсь объясниться Вам. В чем же состоится это мое расстройство? Вот оно.

Я веры иудействующей, именуемый субботник, утвержден на одном Ветхом Завете (но талмудических преданий отнюдь не принимаю и даже крепко гнушаюсь ими), то есть иду по стопам жития Христова. Как по стопам его? Вот так!

Христос признавал единого Бога, а сделанных руками человеческих богов не имел и не поклонялся им, и я так же. Христос был обрезан, соблюдал субботу, ел законом установленную пасху, и я так же, и так далее и далее. Христос говорит: "Да не мните яко прийдох разорити закон, не разорить, но исполнить дондеже прейдет небо и земля, [и]ота едина и черта едина из закона мимо не пройдут". И я исполняю, насколько могу исполнить законное.

У нас 130 дворов субботников и во всех них есть ненависть ко Христу, а спроси у него, за что ты Христа ненавидишь? Он отвечает: "Не знаю. Ничего я за ним не нахожу, а ненависть есть". Жиды же, у них сверхъестественная и выше всякой меры ненависть к нему.

171

Настойчиво спрашивал я великоученых жидов, за что, почему и откуда у вас столько великая ненависть к Иисусу сыну Мариину? "Он был незаконнорожденным да к тому еще колдун и волшебник", — отвечают они. Да мало ли было незаконнорожденных колдунов и волшебников? — отвечаю я им. — Есть ли у Вас ненависть к ним? — спрашиваю я. "Нету, — говорят они, — нету. Он сам себя Богом называл", — представляют они в свое оправдание, а в Его обвинение. Да скажите же Вы мне чистую истину, как своему единоверцу, — притворившись ревностным последователем талмудических преданий, [говорю я], скажите мне, то есть укажите мне на тот источник, откуда, почему и за что у вас столько ненависти к нему?..

Говорят христиане: ненависть их поджигается тою кровью Его, которую они приняли на себя: "Кровь Его на нас и на чадах наших". Нет, Л.Н., нет, это догадка несправедливая, потому что они и до того слова были злы на Него... даже Пилат сколько ни жесток был, и тот плачевным Его видом умягчился и вывел Его на показ всему миру с целью, не ощутят ли они какую перемену в сердцах своих, они же увидавши Его, все единогласно закричали Пилату: "Возьми, распни Его". Это все было до того слова, что кровь Его на нас...

Да не призывало ли тогдашнее правительство к допросу всех тех, которых Он исцелил и из мертвых воскрешал, призывало, но они все страха ради отреклись: "Не знаем Человека сего". Этой моей догадке Петр апостол свидетель, как это Вам известно, что пусть бы он принужден был от кого к тому, пусть его Архирей или Пилат или Ирод с какими-нибудь угрозами спрашивали. Нет, одной той подлой женщины Архирейской служанки он убоялся, да и та ему говорила: "Не ты ли был с Исусом Назарянином?" И тут надобно ему стало с клятвой отрекаться.

Спрашивал я, Л.Н., спрашивал я сам у себя так: если бы евреи приняли Христа во объятие и не сделали бы с ним то, что сделали, что тогда было? Все пророчества о Нем должны остаться во лжи, потому что Он тогда не пострадал [бы] и не умер, не воскрес и не вознесся, и никакого нынешнего православия не было бы, и осталось бы мало не вся вселенная во тьме древнего своего суеверия».

Остановимся немного. Мы знаем из других писем и работ, что отношение Бондарева к Иисусу было отрицательным. Ему, землепашцу, претили слова, отвращающие человека от труда: "Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы; И Отец ваш Небесный питает их" (Матф., 6:26). И это повторено в Евангелии от Луки (12:24). Безуслов-

172

но, он не признавал Христа Богом, и это было решающим. Собственно, письмо-запрос Давида Абрамовича первому писателю России — ловушка. Сам Бондарев дает ответ на поставленные вопросы, но он же с нетерпением ждет и толстовского разбора. Ловушка сработала — удовлетворительного ответа сибиряк не получил. Теологический вопрос остался без ответа. Вот объяснение Бондарева, находящегося во всеоружии богословской диалектики (не верится, что диспут ведет автодидакт):

"Так спрашивал я сам у себя и никакого удовлетворительного ответа дать не мог, только сделал этому своему вопросу по силе своего разума решение такое, вот оно: Как для Бога нету времени ни прошедшего, ни будущего, а все настоящее, то есть для нас не пришли тысячи годов, а для Него они есть (для "Него" — в данном случае, для Ветхозаветного Предвечного. — С. Д.). Потому неисповедимое и Ангельскому уму недоведомое определение Его прежде всех веков и вечностей постановило: в какое время и на каком месте, от кого и как пострадать и умереть Ему, Христу.

Да если бы и мы были в то время и на том месте и было бы определено, от нас Ему пострадать и умереть, в силах ли бы мы были обойти и миновать предел Его? Это невозможно. А если все сказанное положено Богом, то и нынешняя еврейская ненависть к Нему также неизбежна для них. А если все то Богом положено, потому тут никакой еврейской вины нету (курсив мой. — С. Д.), потому что их поджигает к ненависти на Него то, о чем я выше говорил.

По всему сказанному прошу и умоляю Вас, Л.Н., соберите Вы рассеянные свои мысли по светским суетам и посоветуйте с ними и мне напишите, чем и как залечить сказанную язву души нашей, ненависть ко Христу".

Концовка блистательна: несмотря на известную критику еврейства, неприемлющего христианство, Бондарев, как еврейский единоверец, остается верен иудаизму, для него обращение в православие немыслимо: "Можно ли обратить нас в православие? Нет, это немыслимо. Тут 1-я и 2-я из десяти заповедей, заповеди стоят на пути, ведущем нас в православие, непроходимою преградою. Один ли я болю сердцем об этом? Нет, многие у нас. Они-то и принудили меня обратиться к Вам, Л.Н., за лекарством от этой страшной болезни"¹⁶².

Вот ответ Л. Толстого:

"3 декабря 1893 г. Москва.

Тимофей Михайлович!

Очень был я обрадован вашим письмом, во-первых, потому, что из него я узнал, что вы живы и здоровы и меня помните,

173

а во-вторых, что вас занимает самый, по моему мнению, важный вопрос. Постараюсь, как сумею, дать вам на него свой ответ.

Ответ мой будет следующий:

Евреи и субботники ненавидят Христа по недоразумению, потому что заблудшие люди на место единого вечного Бога поставили в виде Христа другого Бога и этим заслонили истинного Бога и даже скрыли его от людей. Я говорю, что ненавидят они Христа по недоразумению, потому что им обвинять надо не Христа, который никогда не говорил про себя, что он Бог, а называл себя сыном Божьим так же, как и всех людей, а обвинять им надо тех людей, которые его сделали Богом. Этим же я объясняю ненависть евреев к Христу.

Христос, по моему понятию, не Бог и никогда не выдавал себя за Бога, а был великий и последний пророк еврейский, учивший не только евреев, но и всех людей тому, как надо служить единому истинному Богу, сознавая себя так же, как и всех людей, сыном Его.

И потому евреи и субботники не только не должны ненавидеть Христа, а должны почитать его и следовать тому Божескому закону, который он открыл нам. Закон Христов согласен с законом Моисеевым и с пророками не во всех мелочах, но в главном, в любви к Богу и ближнему. Христос только точнее, яснее выразил этот закон, а главное, он, один Христос из всех пророков еврейских, дал закон не одним евреям, а всему миру, и прекратил отделение евреев от других народов. Со времени Христа закон Божий стал общим для всех людей, как и предсказывали пророки. (Про это сказано в главе XII, 20, Иоанна, когда он прямо объявил истину эллинам.) Мучали и распяли Христа первосвященники, фарисеи и садукеи, а не все иудеи. Иудеи, напротив, были его учениками и разнесли его учение по миру. И если бы безбожники не назвали бы Христа Богом, все евреи уже давно бы не только не ненавидели бы Христа, но почитали бы и любили его, как самого последнего великого пророка, открывшего нам истину. Кощунство безбожников, назвавших Христа Богом, помешало этому, но евреи все-таки придут и уже приходят к этому. Еврею нельзя перейти в православие, но евреям, так же как православным, надо признать Христа человеком (К Тимофею, послание, гл. II, 5. — Помета Л.Н. Толстого. — С. Д.), пророком Божьим, и тогда и те и другие соединятся".

Письмо Толстого, полученное Давидом Абрамовичем, было зачитано им прилюдно своим односельчанам, в синагоге на Пасху, вероятно, еврейскую: "...всякий человек, на свой лад кто как мог выразить, отдавал Вам благодарность. А евреев,

174

которые были при прочтении Вашего письма — это было в синагоге на Пасху при многолюдном собрании, — сделали в стыде и в поругании. У нас небольшая часть жидовствующих, а более и более субботников, караимов, которые утверждены на одном Моисеевом законе и пророках, а талмудических преданий отнюдь не принимают"¹⁶³. Далее в письме весьма резко говорится о раввинах, которые ставят себя "выше Бога". И задается чрезвычайно важный вопрос, касающийся православия: "Кто назвал православную веру православной? Неужели сама себя так назвала? У нас молвят, что будто то бы хотят во всем свете установить одну веру в Бога, слышно ли у вас это? Я от души желал бы этого, только с тем вместе, чтобы ни под ничью нынешнюю веру не походила, а новая и новая". Экуменизм Бондарева примечателен, но не менее замечательно и то, что в глухой сибирской деревне прихожанам синагоги приходится разрешать сложные богословские вопросы.

Следующий вопрос относится к поклонению иконам: "Признавать их за святыню, надежду и упование возлагать на нее и при этом неизбежно нужно боготворить ее? Позволительно ли сердечные и душевные чувства изливать перед нею? Явленные иконы, Киево-Печерской мощи — истинно ли это?"¹⁶⁴. К сожалению, полностью ответ Толстого не сохранился. На конверте пометка рукой Льва Николаевича: "Отвечено. Приложить к ответу письмо о Г[енри] Дж[ордже]и заключение ответа"¹⁶⁵. В издании А.А. Донскова не оговаривается отсутствие ответа на это одно из важнейших писем Бондарева. Спустя долгие годы Толстой переделал свое письмо к Бондареву от 23 июня 1894 г. и опубликовал под названием "Краткий популярный листок о земле" в «Листках "Посредника"» № 1 под заглавием "Письмо Л.Н. Толстого к крестьянину о земле"¹⁶⁶.

Впрочем, зная взгляды Толстого на православие, нетрудно восстановить общую канву мыслей Льва Николаевича о "языческом" поклонении иконам и мощам.

И вновь мы должны отдать честь иудинцу, ставившему все новые и новые вопросы Толстому. В письме от 26 марта 1896 г. он вопрошает о загробной жизни, о сыне Марии — Иисусе: человек он или Бог, задает вопрос, касающийся Моисеева законодательства, об отпущении раба на 7 год и тому подобные. Но даже жестокое обращение Авраама со своей наложницей Бондарев переиначивает: для него исторического прошлого нет — оно в настоящем: "Если Авраам праведник, который с Богом говорил, как с подобным себе человеком, да и тут вот что делал над людьми, то что же можно думать о простонародных помещиках всех прошедших веков... Нынеш-

175

ние помещики, им люди работали близу трехсот лет, чем же они наградили, отпускавши от себя: выгнали подобно той Агари поленом из дома своего, это с земли своей, как собак..."¹⁶⁷

Мечта встретиться с великим писателем и другом не покидала старика. В приписке сказано: "Будущего лета, это в 96 году, пройдет жел[езная] дорога до Красноярска. Если бы у меня были деньги да силы, я неотменно поехал бы к вам, потому что дешево и скоро"¹⁶⁸.

Ответ Толстого краток: Моисеев закон написан людьми, книги Моисея не могут быть написаны им самим, так как вних описывается смерть Моисея. Что же касается сына Марии, то Иисус — человек, а не Бог. Считать его Богом "есть великое кощунство". Что же касается загробной жизни, то: "Какая будет эта будущая жизнь, мы знать не можем, но знаем, что она есть и что я не умру"¹⁶⁹. Вопрос о жизни и смерти выглядит так:

... ты для нас — светильник на горе,

О, продолжай учить, на старости прекрасной,

О царстве Божием, о мире, о добре!

Тебе все ведомо, осмысленно и ясно.

Туманно лишь одно прозренью твоему:

Все сущее твой ум и познает, и судит;

Но грань воздвигнута и гению!.. Ему

Все ведомо, что есть; но темно то, что будет¹⁷⁰.

Одно из последних писем Бондарева к Толстому от 28 декабря 1896 г. касается ряда вопросов, возникающих при чтении Библии. Вопрос о виновности или невиновности евреев в смерти Иисуса Христа разрешается Тимофеем Михайловичем в духе предопределения Божьего: "Мне кажется, что евреи невинные в распятии Христовом, потому что так Богом положено прежде век и свет, в какое время, на каком месте, какою смертью и от каких людей умереть. Если бы Бог определил, чтобы он от наших с тобою рук умер, в силах ли бы миновать это его постановление"¹⁷¹.

Вывод иудинца ясен: "Если это все по постановлению, то ныне они не принимают Х[риста] по определению. Если бы евреи приняли Христа, тогда все пророчества о нем остались бы во лжи, потому что Он не пострадал [бы] и не умер, не воскрес и не вознесся, и никакого бы православия бы не было на свете"¹⁷².

Давида Абрамовича живо интересовал вопрос о богоизбранности еврейского народа и, как следствие этого, отсутствие доказательств божественности Иисуса. Форма вопроса — есть утверждение: "Почему в Ветхом и в Новом Завете все жиды и

176

даже сам Бог, это Христос, жид, а с других народов ни одного нету? Почему это так? О Боге свидетельствуют небо и земля, что Он есть, а о Христовом Божестве какое доказательство есть, кроме чернила и бумаги, которое есть дело рук человеческих? Это вопрос нешутейный"¹⁷³.

Целый ряд вопросов, поставленных Бондаревым, загонял Толстого в угол. Прямо говорить о невиновности евреев Лев Николаевич не мог: это противоречило его взглядам на еврейский вопрос.

Возможно, Толстой просто устал от настойчивого корреспондента. Как бы то ни было, сохранилась помета Льва Николаевича на конверте этого письма сибиряка:"Б[ез] О[твета]". Не получив ответа, Тимофей Михайлович вновь пишет в Ясную Поляну в июле 1897 г. письмо, где опять повторяет свои мысли о невиновности евреев и о предопределенности их поступков, при этом аргументация крестьянина достигает высокого теологического уровня¹⁷⁴.

И на этом письме резолюция Толстого: "Б[ез] О[ответа]".

Последнее письмо Толстого, точнее записка, относится к 11 сентября 1898 г. Лев Николаевич успокаивает Бондарева в отношении перевода на французский язык его труда. Любопытен конец немногословного послания: "От души желаю тебе душевного спокойствия и в жизни и в встрече близко предстоящей нам смерти, т. е. уничтожения нашего тела и перехода нашего духа в другое состояние.

Любящий тебя брат

Лев Толстой".

"ПЕРВОРОДНОЕ ПОКАЯНИЕ"

Мы уже указывали, что переписка между Ясной Поляной и Иудиным прерывалась. Один из перерывов был связан с посылкой нового труда Бондарева "Первородное покаяние. Глас крови вопиет ко мне". В нем полностью пересматривается традиционное отношение к Каину. Посылка сопровождалась письмом, где Давид Абрамович ссылался на свою полемику с окружным доктором Михаилом Прокопьевичем Поповым, человеком от "души уважаемым мною", но совершенно не согласным со взглядом Бондарева на "дело Каина". Сибиряк обращается к Толстому как к арбитру: "...как он признает Каина, с тем мы и должны быть согласны..."¹⁷⁵. Но напрасно в деревне ждали ответа: по своим нравственным критериям Лев Николаевич не мог согласиться с доводами крестьянина, а на-

177

прасно обижать полюбившегося человека, видимо, не хотелось. Вместе с тем философский труд Бондарева представляет собой уникальное творчество, в некотором роде единственное. Глубина и блеск анализа удивительны даже для человека эпохи Ренессанса. (Это не оговорка.) И действительно, Каин стал героем множества средневековых мистерий, легенд, драм, трагедий. Художники и скульпторы неоднократно воспроизводили образ Каина в произведениях искусства.

Библейский текст — скуп и емок одновременно. Каин — старший сын Адама, первенец человечества, совершивший первое преступление на земле — братоубийство. С его именем связана первая смерть на земле, первая материнская утрата, генетически связанная со скорбью Богородицы Нового Завета. В Библии сказано: "И был Авель пастырь овец; а Каин был земледелец... Каин принес от плодов земли дар Господу. И Авель также принес от первородных стада своего и от тука их. И призрел Господь на Авеля и на дар его; а на Каина и на дар его не призрел" (Бытие, 4:2—5). Увы, библейский текст не объясняет, почему он впал в немилость у Бога и какие чувства побудили Каина совершить убийство.

Библейский текст относит конфликт к первым "дням" существования мира. Представители критической школы убеждены, что легенда возникла во времена занятия древнего еврейского населения скотоводством. Отсюда культ номадов, предпочитавших свой труд труду земледельца: для них земплепашец был началом всех бед и несчастий, обрушивших Божий гнев на людей. В Библии, собственно, нет никаких доказательств виновности Каина перед Всевышним. Вина его лишь в его предпочтении земледельческого труда. И наказание, которому подвергся Каин, жаждавший оседлой жизни, было вечное скитание — прообраз будущей легенды об Агасфере. Столкновение двух экономических укладов явно проглядывается в повествовании. Библия указывают и на то, что Каин (или его потомок Тувал-Каин) приобрел новую специальность — кузнеца, которую традиционно связывали с чародейством и нечистой силой. Атавизм сохранился и в русской поговорке о кузнеце: "Умудряет Бог слепца, а черт — кузнеца" (В. Даль). Но библейское сказание никаких общих философских или религиозных проблем не ставит.

Однако уже талмудическое толкование несколько отличается от библейского текста. Так, в Агаде вводится диалог между братьями, решившими разделить между собой мир. Деление, простое: одному будет принадлежать земля, другому — стада. Но неделимость мира очевидна: есть некоторая ирония в aгадическом сказании: погнал Авель свои стада в поле, а Каин

178

кричит ему: "Земля, по которой ты ходишь, моя!" — "А одежда, которая на тебе, не из шерсти ли моих овец сделана?" — отвечает Авель. В Агаде расширяется ответ Каина на вопрос Всевышнего: "Где твой брат Авель?" После некоторого запирательства он дерзко отвечает Богу в том смысле, что отвергнув его дары, Господь вызвал в нем чувство зависти: "Да, я убил брата моего, но не Тобою ли внушено мне это злое дело? Ведь Ты — страж всего сущего на земле. Кроме того, если бы Ты не отверг моей жертвы, то [я] не стал бы завидовать и мстить ему".

Нетрудно увидеть в защитительной речи Каина элемент богоборчества: или Бог не всемогущ и не является началом всего сущего, или Он, а не человек (обобщение Каина), ответствен за злодеяние. Здесь мы видим отрицание свободы воли, итогом которого следует считать отрицание божественного воздаяния и отмщения. Доведя до крайности богоборческую идею, Агада восстанавливает справедливость в ортодоксальном иудаистском представлении — благость, всемогущество и безграничное милосердие Всевышнего. Как мы увидим, Бондарев всецело заимствовал многие положения Агады. В нашу задачу не входит прослеживать дальнейшую эволюцию легенды о Каине, хотя библейские комментаторы не скупились на удивительные открытия, вроде введения эротического мотива в книгу Зогар как начала зла и источника человеческой греховности. Наша задача — указать на возможное знакомство сибирского мудреца с работами своих предшественников. Конечно, старик знал апокрифическую литературу — "Слово о Адаме", "Слово о Адаме и Еве", "Прении господни с дьяволом" и т. п. Но знал он и литературные источники. Поэму Мильтона "Потерянный рай" ("Paradise lost", 1667) Давид Абрамович внимательно читал, о чем и писал Толстому в начале июля 1897 г. Эволюция образа богоборца разительна. Между Английской и Французской революциями прошло более 100 лет, между созданиями Мильтона и Байрона — пропасть. По ироничному замечанию Ипполита Тэна, двор Иеговы, по Мильтону, сродни двору Карла I. Сатана, восставший против Бога — республиканец, воюющий против сюзерена вроде генерала Кромвеля. Адам и Ева — образцовая пуританская семья. Изгнание из рая сопровождается изображением картины будущего, следствия первородного греха, что не могло не привлечь к себе внимания Бондарева:

Адам, открой взоры свои, теперь видишь,

Следы преступлений твоих, в иных детях,

Хотя им неведом был плод заповедный,

179

Не знали и змея, и не согрешали,

Как ты, они сами, но грех повлечет твой

К преступным и даже жестоким поступкам.

Открыл он глаза, и увидел вдруг поле,

Одна половина всего того поля,

Была обработана и плодоносна,

Снопы, только сжатые, в копнах стояли,

Другая же пастбищем только служила,

На самой средине пространного поля,

Из дерна был жертвенник складен высокий.

Пришел земледелец, покрытый весь потом.

Не много снопов тех он взял без разбора,

На жертвенник взнес их, как первенца жатвы,

Пришел и пастух, с лицом добрым и кротким,

Он выбрал из стад своих лучших баранов,

И их заколол, и всю внутренность вынул,

Посыпал все мясо душистой травою,

Вложил на алтарь и свершил все обряды,

Мгновенно явился огонь с высот неба,

Кругом разлилося вдруг благоуханье,

Огонь поглощает всю пастыря жертву,

Даров земледельца же он не коснулся,

Не искренно им принесенные Богу;

Тогда земледелец, озлобленный этим,

Ударил тотчас же в грудь Пастыря камнем,

Облитый весь кровью, с ужаснейшим стоном,

Тот бледный, без жизни повергся на землю,

И тихо из тела душа отлетела¹⁷⁶.

Испуганный Адам в ужасе взывает к архангелу Михаилу и вопрошает его о причине совершения злодейства. Ответ архангела каноничен — добрый гибнет от рук злого из-за зависти.

Читал ли сибиряк мистерию "Каин" Байрона — трудно сказать. Каин, по Байрону, богоборец принципиально новой формации, он — не небожитель, наподобие Люцифера, он — землянин. А в философском смысле его грех — продолжение грехопадения Евы:

Мой сын, ты говоришь,

Как я, свершая грех свой, говорила:

Не дай его мне видеть возрожденным

В твоем грехе¹⁷⁷

Удивительно, но наиболее близко к пониманию позиции Бондарева в отношении Каина подходит Шарль Бодлер, одногодок сибиряка, знаменитый автор "Цветов зла"¹⁷⁸. Социология Бодлера весьма близка сердцу Бондарева, труженика и ненавистника тунеядства:

180

Род Авеля, спи, ешь и пей,

Ты Богом сотворен для рая.

Род Каина, в дыре своей

Трудись и мерзни, голодая.

Род Авеля, твои дымы

Щекочут ноздри серафима.

Род Каина, ты пленник тьмы,

Твоя судьба неумолима.

Род Авеля, твой дом расцвел,

И сын твои стада удвоит.

Род Каина, ты бос и гол,

Пустой желудок волком воет.

Род Авеля, зови гостей,

Пускай веселье хлынет в двери.

Род Каина, дышать не смей,

Живи, как дикий зверь в пещере.

Род Авеля, любись, плодись,

Червонцы тоже плодовиты.

Род Каина, с судьбой смирись,

Умерь большие аппетиты.

Род Авеля, жирей, как клоп,

И загребай доход обильный.

Род Каина, готовь свой гроб

И падай на дороге пыльной.

Род Авеля, и ты сгниешь,

Собой удобрив свой надел.

Род Каина, ты всем хорош,

А главных не доделал дел.

Род Авеля, конец твой бьет!

Железо посоху сдалось.

Род Каина, гони господ

И с неба наземь бога сбрось!

Для Бондарева исходным пунктом в пересмотре традиционного отношения к Каину было то, что первенец Адама был земледельцем. Тяжесть крестьянского труда была решающей для взглядов Давида Абрамовича. Старик создает совершенно изумительную новеллу о преступлении и наказании. Зачин прост: "И рече Господь Бог Каину по убиении Авеля: глас крови брата вопиет ко мне от земли". И вывод Бондарева столь же прост: человеческий грех, убийство требует возмездия. Но и любое добро, содеянное человеком, так же требует скорейшего вознаграждения от Бога.

Наказание за убийство Каину — проклятие и неприкаянность. Тимофей Михайлович приводит библейский текст в

181

славянском прочтении: «"Стенай и трясыйся будетеши на земле", так сказал Бог Каину, то есть не будет иметь постоянного жилища, а будет изгнанником и скитальцем по белу свету и будет трястись, как в лихорадке»¹⁷⁹. Далее крестьянин рисует психологический портрет преступника. Каин не кается, не взывает к милосердию Божию, не ссылается на незнание будущей заповеди "Не убий" и не оправдывается незнанием и даже не уподобляется своему отцу Адаму, слагающему вину на свою жену. Он понимает меру своей вины: "Вясшая вина моя еже оставитеся ми", и сам предлагает в диалоге с Всевышним: "От лица твоего скроюсь". Объясняет Бондарев слова Каина сознанием своей вины и невозможностью ее простить. Затем убийца задает вопрос: "И всяк обретый мя, убиет мя".

И вновь психологическая посылка: возможно, что просьбой об отягощении своей участи Каин пытался смягчить свою будущность. Но это отвергается отсутствием прецедента в прошлом: подчеркивается абсолютная новация содеянного. Но слова Каина смягчают Бога, который постановляет: "Не так всяк убивый Каина, седмижды отмстится", т. е. кто убьет или чем-либо обидит — словом или делом, объясняет Бондарев, — "тогдашнее гражданское правительство должно [в] семь раз более взыскать с обидчика и оскорбителя его"¹⁸⁰. Бог налагает на чело Каина особую отметку, печать ("Каинова печать"). И к этому дает Давид Абрамович неординарный комментарий: "Это всяк — всяк встретившийся с Каином еще в далеком расстоянии видит это знамение и вполне понимает силу его, потому дорогу ему уступает и низкие поклоны отдает, потому что оно подобно звезде, утренней зарнице, сияло на нем, потому его, Каина, весь тогдашний мир уважал, как нынешнего Царя уважают, нет более, потому что на Царе знаки отличия положены человеком, а на Каине самим Богом"¹⁸¹. Это сравнение удивительно.

Далее Бондарев излагает "биографию" скитальца-Каина, пользуясь сведениями, почерпнутыми из Библии. При этом у него возникает ряд вопросов, ответы на которые он не может получить из первоисточника. Где, например, Каин взял жену, родившую ему сына Еноха? Кроме того: Каин строит первый город на земле, давая ему имя своего сына. По словам Бондарева, из этого явствует, что Каин был "царем или князем по тогдашнему веку". А строительство города входит в противоречие со скитальческой жизнью братоубийцы. "Не очевидное ли то заблуждение в понятии этого великоименитых людей?" — задает риторический вопрос сибиряк.

Затем у Бондарева — явная натяжка: убийство брата за смиренное и чистосердечное покаяние не только прощено, но его,

182

Каина, Господь поднимает на "высшую степень достоинства" наложением на него знамения, которое сияло на нем "подобно утренней зарнице", и этот знак видели все люди.

Этот знак отличия видит Бондарев на земледельцах, в том числе и на себе: "Вот такой же знак отличия и на нас, земледельцах, или короче сказать, на мне, Бондареве, положен, но вы его не видите, а если и есть из среды вас именитые люди, те, которые и видят и вполне понимают, но они не имеют настолько силы, чтобы его обнародовать"¹⁸².

Совершенно очевидно, что работа о "Первородном покаянии" находится в непосредственной связи с основным трудом Бондарева "Торжество земледельца". Понятно, что печать унижения лежит на тружениках земли, начиная с праотца пахарей Каина, и эта генетическая связь не обрывается до сегодняшнего дня. Знамение Божие лежало на всем потомстве Каина, вплоть до всемирного потопа, и все эти труженики носили имя "сыновей Божиих".

Далее идет тонкое замечание о разнице между преступлениями Адама и Каина: "Адам первый согрешил в раю, а Каин первый по изгнании, т. е. на этой же земле и в этих обстоятельствах жизни, в которых и мы ныне живем". Риторический вопрос обращен к оппоненту: "Да и могло ли это быть, да и можно ли допустить, чтобы на первом шагу вступления в свет человеческого рода первый родившийся и первый согрешивший да и остался бы навеки и навсегда проклят?"¹⁸³

Логически сибирский философ подходит к мысли, что среди живущих нет ни одного не согрешившего; иначе — от Каина и до наших дней человеческий род проклят перед Богом. Но это хула на Всевышнего, невозможно допустить, что Бог проклял первородного Каина. Бондарев обращает внимание на продолжительность жизни Адама и "великих родоначальников"; вместе с тем в Библии не указана продолжительность жизни Каина и его потомства. Все они носят знак бессмертия и отличия от Бога, чего ни один ветхозаветный или новозаветный святой не удостоился. "Тут только шаг до того убеждения, что их не Бог, а люди назвали святыми отцами...", — утверждает Давид Абрамович.

Для него чудеса, произведенные библейскими персонажами, не могут являться доказательством святости. При этом он ссылается на чудеса, совершаемые египетскими жрецами и Аароном при отливке золотого тельца, и даже вызов тени пророка Самуила как проявление чудес "противоположной стороны Божества" (имя Сатаны Бондарев не называет). Сам же скептик Бондарев утверждает, что он неколебимо верит в чудеса, хотя они и происходят "как с той, так и с другой

183

стороны". И вот величайшим "чудесником" является Каин. Давид Абрамович слагает вдохновенный гимн Труду, ибо лишь труд является показателем святости. Каин же, по Бондареву, величайший благодетель человечества. Если бы Тимофей Михайлович знал античность, то наверняка бы сравнил его с Прометеем. "Вот они [чудеса]: первый изобретатель кования меди был Фовела, Каинов правнук" (Фовела — Тувал-Каин). "Спрашивается, чем и как построил Каин первый город на земле, когда никаких железных инструментов не было, не чудеса ли это? Многие делают догадку такую, что он каменными инструментами работал, этого допустить нельзя. Может статься, из нетесанного камня да из валежнику лесу как взгромоздил его да и назвал его городом. Спрашиваю, если то так, то уподобил ли бы он сына своего этому хламу, т. е. назвал ли бы он эту нелепую и смеху достойную городушку именем сына своего Еноха?

Из этого видно, что построенный Каином первый город на свете был красивейший изо всех наших нынешних городов город. А чем и как он построил его без железных инструментов? Не очевидные ли это чудеса со стороны Божества; происходящие чрез святость и праведность Каинову. А магии или волшебства тогда не было, потому в этих чудесах никакого сомнения быть не может"¹⁸⁴.

Далее, чтобы убедить читателя в своей правоте, Бондарев ссылается на пример библейских царей: израильского Давида и иудейского Манасию. Оба — величайшие грешники перед Богом. Давид — блудник и убийца, Манасия — идолопоклонник и убийца (по преданию, казнил пророка Исайю, перерезав его деревянного пилою). Оба грешника в раскаянии взмолились Богу о прощении. Чье же раскаяние и прощение убедительнее и достойнее: Каина или царей-убийц? Прощение Каина в сто, в тысячу раз милосерднее. И Бондарев обращается к Льву Николаевичу с требованием признать его правоту, ибо в поднебесной нет никого из рожденных, кто бы не согрешил.

Не считая убедительными свои доводы, Бондарев пишет дополнение на нескольких страничках, где вновь и вновь пытается убедить оппонента в своей правоте. Он доказывает первородную доброту Каина, лишь под влиянием обстоятельств (из-за отвергнутых Богом жертвоприношений) озлобившегося. Более того, Бондарев предлагает в оправдание своему герою такую знакомую по криминальной практике версию, как временная потеря рассудка: "...потерял часть своего рассудка и по убиении брата и совсем сделался сумасшедшим"¹⁸⁵. Исходным пунктом помешательства является — как вновь подчеркивает

184

Давид Абрамович — отвержение Всевышним даров, "ревность по Боге". Вывод: "...читатели, прошу не упускать из виду, что эти все бедственные перевороты начались не с каких-нибудь других корыстных видов, а по желанию к Богу, или по ревности к нему. Потому Каин со всех четырех сторон, сверху и снизу, изнутри и извне, как в зеркале ясно видно, что он принят Богом в объятия"¹⁸⁶. В конце дополнения Бондарев требует согласиться с его доводами, главным образом из-за Божественного прощения: как бы ни был велик грех, милость несравнимо больше. Давид Абрамович заканчивает поэтически: "Прощение над грехом, как масло над водой, которое всегда бывает сверху. И еще, как высоко небо от земли, столько велика милость Его к нам, и как далеко восток от запада, столько удаляет Он от нас беззакония наши" (Псал. 102:12)¹⁸⁷. Не может быть, что милосердный Господь сделал одно исключение — для Каина, посему следует признать его святым праведником и угодным Богу человеком. Труд заканчивается призывом признать эту непреложную истину: "Это я говорю к тем, с которыми уже много об этом было говорено"¹⁸⁸.

Но из Ясной Поляны не было ответа... Причины этого теперь очевидны: письмо не дошло до адресата. По словам К. Шохор-Троцкого, оно прибыло к Толстому в оборванном виде, без заключительных страниц и по каким-то причинам не было передано Душану Петровичу, который ознакомился с ним лишь спустя много лет. Как предположил исследователь, письмо было погребено среди других бумаг и забыто.

Наступило молчание, прерванное письмом Бондарева от 9 мая 1891 г., имеющим зачин: "Лев Николаевич! Сколько лет, столько и зим прошло между нами в молчании, а теперь я прерываю это молчание..." Это были последние письма. Время небытия неумолимо приближалось. Земное зло "укоренилось" на свете, у обоих было желание искоренить его. Но зло властвует на земле. Отсюда — потеря надежды на будущее. Письмо от 30 марта 1896 г. замечательно обращением к Толстому о встрече в ином мире и это-то несмотря на уверенность сибиряка, что Толстой не верит в загробную жизнь: "По всему сказанному, как алчущий хлеба и как жаждущий воды, так желаю я смерти. Если я прежде умру, то прикажу сыну своему (он ныне сельским писарем), чтобы дал знать тебе. Если и ты прежде, то тоже прикажи, чтобы написали мне. Сегодня получил это письмо мое, завтра пиши ответ. Медлить некогда, мне 76 год. Я не болен и ем, как должно, а силы крайне ослабли. С этого видно, что я одной только ногой стою на земле, а другой уже во гробе. Да и ты, Л.Н., тоже недалек от этого. Ты немного что-то моложе меня.

185

Как у меня не было, нету и не будет столько искреннего друга, как ты, Л.Н. Ты настолько великоиме[ни]тый человек, а я кто? Помещицкий крепостной раб, чего хуже и гаже на свете нету, несмотря на все это называешь меня дорогим другом и братом. Чего мне принесть или чего воздать тебе за все сказанное? Нечего... Я принесу тебе вот что, если только будешь согласен со мною. Как мы оба близки к гробу, потому давай условимся между собой так. Если ты будешь в блаженном месте на том свете, а я в худом, то потребляй все меры, чтобы выручить меня оттуда. Если же я в блаженном, а ты в худом, тогда я буду умолять Бога тебе даровать блаженную жизнь со мной. Если же не будет возможности, тогда я пойду к тебе в худое место, то есть жить вместе и умереть вместе, на суд к Богу идти вместе и в определенное место идти вместе. Я твердо надеюсь и крепко уповаю на то, что как мы здесь условимся, так и там будет. И еще не смотреть тогда на виновности друг друга и пороки, а смотреть на одни добродетели и заслуги. Согласен ли ты, Л.Н., со всем этим? Если согласен, то дай же мне хотя и заочно в том руку, я ее крепко пожму в знак ни в этой жизни, ни в будущем веке непременного условия, как выше сказано. Вот чего я приношу тебе, Л.Н., за твою признательность ко мне. Доволен ли ты этим?.. От тебя я буду ждать письма в первой половине мая..."¹⁸⁹. А деликатность сибиряка потрясающая: он не рассматривает возможный вариант своего нахождения в "худом месте" и не просит Толстого, если тому не удастся убедить Бога, просить совместного "житья" в этом "худом месте". Сам же он полностью предоставляет себя в распоряжение друга. Думаю, что за всю свою долгую жизнь аналогичного предложения Толстому не было сделано. А ответить было необходимо. Извинившись за задержку: здоровье, дела, наспех не хотелось отвечать, Толстой отвергает предложение Бондарева. Увы, в будущей жизни каждый несет индивидуальную ответственность перед Богом и форма будущей жизни непознаваема: "...потому думаю, что никто один другому помочь не может, да и незачем помогать, потому что каждый сам в себе может найти Бога и соединиться с Ним и жить Им, и тогда уже никого и ничего не нужно. Вот какие мои мысли о Боге и будущей жизни"¹⁹⁰.

Максим Горький заметил, что в однообразии своей проповеди Лев Толстой был хитрецом и знал, с кем и как говорить. Так, в разговоре с муллой Гаспры (Исмаил Гаспрский?) держался как доверчивый простец-мужичок, впервые задумавшийся о смысле бытия. Он ставил мулле "детские" вопросы о смысле жизни, о Боге, о душе, ловко подменяя суры Корана строками Евангелия¹⁹¹.

186

Для Льва Николаевича это была игра, и делал он это артистически, мастерски. Не то было в случае с Тимофеем Михайловичем. Все тяжелее и тяжелее было Толстому вести диалог с человеком, равным ему духом. Скажем так: им было вместе тесно. Тот же Максим Горький писал: "С Богом у него (Толстого. — С. Д.) очень неопределенные отношения, но иногда они напоминают мне отношения двух медведей в одной берлоге". Кажется, в данном случае в берлоге были не двое... Тонко заметил о Бондареве А.И. Клибанов, что он был на "ты" не только с Толстым, но и с Богом¹⁹².

И Бондарев догадывался, что он был в тягость Толстому: "У меня есть догадка, что я своими письмами надоел тебе... Я, Л.Н., осмеливаюсь не вражески, а дружески попенять тебе. По семисот страниц печатаешь ты книги... а мне пишешь вот столько, один маленький почтовый лист и все. А почему? Это загадка для меня не ладная. В таком случае или откажи мне писать или замолчи, чтобы и я замолчал"¹⁹³. На конверте письма Бондарева пометка рукой Толстого: "Б[ез] О[твета]". Но тем не менее Толстой послал ему в Иудино свой бюст — на память¹⁹⁴.

ПАМЯТЬ ИЛИ ЗАБВЕНИЕ?

Приближалось неизбежное. Величие духа Бондарева проявилось и в этом последнем акте его жизненного пути. Его долгая жизнь была полна метаморфоз. Сосланный в Сибирь, он принес благосостояние своим односельчанам. Желание осчастливить человечество подвигло его на создание грандиозного труда. И не его вина, что его работа не появилась в полном объеме в печати. Моисей в Синае выбил скрижали Завета; Давид в Сибири в течение многих лет выбивал свои скрижали, свое обращение к потомкам. Это мощный "памятник", не уступающий ни пирамидам, ни стихам Горация, Державина или Пушкина. Место своего последнего приюта Давид Абрамович тщательно выбирал. Яму он выкопал сам, посадил рядом тополя. У ямы поставил стол с выдвижным ящиком и две табуретки. В ящик вложил свою рукопись. К. Горощенко, посетивший Иудино в 1902 г., оставил интересное описание могилы Бондарева. Могила была обнесена оградой, где росли шесть тополей, специально привезенных Бондаревым за 10 верст и посаженных здесь. Состояние могилы было плачевным. Стол, в ящике которого лежал его труд, был сломан. Рукопись исчезла. (Впоследствии, правда, нашлась.) Его завещание было вы-

187

бито на трех больших надгробных плитах, часть которых была уже разбита и замазана грязью. Вот текст:

При входе: "Се стоят ноги наши во вратах твоих Иерусалим[ских].

Внийду в дом твой и поклонюсь ко храму святому твоему.

На этом месте покоится прах Давида Бондарева. Все это я Бондарев написал при жизни моей своею рукою. Родился я Бондарев в 1820 г. апр. 3 д., а скончал многострадальную и великого оплакивания достойную жизнь свою в....

Все это я пишу не современным мне жителям, а тем будущим родам, которые после смерти моей через 200 г. родятся. Почему же так — спросят современные мне жители. Это потому что: во всякого человека воображение такое, что: все те люди хорошие и даже святые отцы, которые прежде нас были, также и те хорошие, которые после нас будут, а при нас все негодяй. А так же и я, Бондарев, живши на свете был негодяй. А теперь вот как прошло ни одно столетие со дня смерти моей. Вот теперь как имя мое исчезло и память изгладилась с лица всей земли. Вот теперь и я Богу хороший всякого уважения достоин. И еще: когда человек желает почестей, бывши живым. Тогда его ненавидят и гнушаются им. А когда умер, теперь ему почести не нужны, тогда эти же недоброжелатели, на руках несут его ко гробу. Это от жизни к смерти, от света в тьму, от бытия к уничтожению.

О, какими страшными злодеяниями и варварствами переполнен белый свет. По всей Россеи всю плодородную при водах землю, луга, леса, рыбные реки и озеры все это цари отобрали от людей и помещикам да миллионерам и разным богачам отдали на вечное время. А людей подарили в жертву голодной и холодной смерти".

Направо от могилы: «Благодарю, благодарю и еще благодарю вас, други мои, за то, что вы вспомнили обо мне и пришли посмотреть на устройство мое, при могиле моей и при этом было бы вам известно, читатели, что все это я, покоившийся Бондарев писал и устройство делал на 80-м году жизни моей собственными руками. Прошу и умоляю, читатели и слушатели, соберите вы рассеянные свои мысли по светским суетам и посоветуйтесь с ними, как затвердит на памяти и положите на самое дно сердца вашего следующее мое к вам слово, и при этом вообразите, что звук этих слов исходит не от читателя, а от меня, на этом месте покоявшагося Бондарева. Человек — второе лицо по Боге, а ангел — третье. Чем это можно доказать, что человек достоинством выше ангела? Тем, что ангел сотворен, как и прочие твари: рече и быша, повеле и создашася; человек же, божественным советом сотворил человека, ка-

188

кова и как по образу Нашему и подобию. Ну представьте же читатель, ведь то возвышенность для человека, по образу и подобию Своему сотворил его Бог и покорил ноги его все и назвал его сыном своим. Сын мой, первенец... (нрзб. одно слово. — С. Д.) и наконец всего благословил его: раститесь и множитесь, наполняйте землю. Вот сколько возвышенностей даровал Бог человеку, а ангелу что? — ничего. Потому то и сказано: творяй ангела своя духи и слуги. А кому слуги?" Богу? Нет, — человеку. Говорят, человек преступник есть перед Богом, но я на это отвечаю так: где нету преступления, там нету и исправления; где нету греха, там нету и спасения. Взглянем на животных: у них нету преступления, нету и спасения. Также и у нас, если бы не было преступления, то не было бы и спасения, мы тогда бы как скоты были, ни худого, ни хорошего не было бы с нами.

Говорю ли я этим, что грех позволителен? Нет, грех поставлен только для испытания, насколько мы тверды или слабы перед Богом. По всему сказанному надобно оставаться в той уверенности, что, несмотря на наши преступления и пороки, с многих тысяч и одного человека не будет, которого бы Бог выпустил из объятиев своих и отринул бы от лица своего, потому что суд Божий не человеческий суд, который видит только внешнее (наружнее) и при этом часто ошибается, правого делает виноватым, а виновника правым. Пред Богом же будут рассмотрены все изгибы человеческого сердца и все внутренния и внешние обстоятельства, ум или недоумен, способность или неспособность к добродетели и все соблазны света сего, пред которыми человек не мог устоять непоколебимо. Все это будет разобрано и рассмотрено перед Богом, а при таком разбирательстве много ли останется для человека тех грехов, за которые подвергся бы он неумолимой ответственности? Из тысячи один, да и тот покроется бесконечным Его милосердием. Вот видите ли, читатели и слушатели, все писание уверяет, что с многих тысяч ни один человек не оправдится перед Богом и все погибнут. А по моему исследованию будет, как выше сказано. Ну представьте же, читатели, Бог нам не велит помнить обиду, даже солнце да не зайдет во гневе вашем, а сам помнит обиду в непроходимые веки. Как и сказано: грешники пойдут в муку вечную, а вечность есть начало без конца, один раз начнется и никогда не кончится. Это есть вечность. Да неужели Бог настолько злопамятный и мстителен? Да не есть ли это страшная, ужасная хула на Бога? Человек всегда льстит перед Богом, только под гнетом страха ползает на коленях, любви же к Нему не имеет, а такая услуга для Бога не в сладость, а в огорчение.

189

Вот как я писал главнейшему правительству, при жизни моей: как ты правительство, меня, Бондарева, признаешь: хорошим или худым, умным или глупым, полезным или вредным, так и признавай. А я признаю сам себя (это кроме похвалы о себе) верным и нелицемерным ходатаем о блаженстве всего мира без различия звания, веры и происхождения, т. е, разыскиваю возможность, чем и как избавиться им от тяжкой нищеты, а это дело не маловажное, его не вдруг и не сразу не всякий и не каждый сделает, чем его избавить от этого порока (бедность не порок, а хуже всякого порока; богатство не добродетель, а лучше всякой добродетели). Все великие мыслители всех веков и при всех своих усилиях не могли добиться этой возможности. Что ему сделаешь, как избавишь от тяжкой нищеты? Дай ему рубль и два, сто и тысячу рублей, и он в короткое время израсходует, а сам, как нищий был, так и нищим и останется. Пьяница ли он? Нет, он трезвый, но нет никаких мер избавить его от сказанного бедствия, это от нищеты. Да на что же я ходатай, избавляющий их от бедности, и на что же вы правители и путеводители их ко всем благам света сего? Да неужели ты, главное правительство, способно только одних здоровых овец пасти, это помещиков и подобных им, а слабых овец оставлять на съедение кровожадных зверей. Я со своей стороны разыскал для них верное спасение от тяжкой нищеты и при том оно легонькое, для всякого человека доступное. При этом не лишне признаю коротенько пояснить его здесь. Вот оно: Услыхав все сказанное мною в полном моем сочинении о "Трудолюбии и тунеядстве", которое писано на 200 листах, тогда он, этот в нищете погрязший человек, не удвоит и не утроит, а удесятерит охоту к трудам с целью достижения вечных благ, потому что эти люди твердо верят в загробную жизнь будущаго века, и все эти труды будут казаться ему легкими, усталости этот человек чувствовать не будет и сон убежит от глаз его, и заживет на свете фертом, припеваючи, и признается всем миром и правительством честным и благородным человеком, вместо того, как ныне признается в высшей степени негодяй. Вот как я 22 г[ода] ходатайствовал перед правительством о благополучии всего мира среди забот и попечений житейских, тихим почерком 3 500 листов списал без корыстной цели, ради благополучия всего мира. Вот так сбудется реченное: да снийдите во гроб, как пшеница созрела, вовремя пожатая.

Прощайте, читатель, я к вам не прийду, а вы все ко мне прийдете»¹⁹⁵.

В одном издании бывший личный секретарь Л.Н. Толстого утверждает, что к концу жизни Бондарев полностью отошел от

190

царистских иллюзий и что он якобы на камне выбил фразу: "А виною всему царь". Однако по совету своего друга, учителя П.В. Великанова, он соскоблил ее, из-за опасения, что власти могут тотчас снести памятник¹⁹⁶. Зная характер Бондарева, можно допустить это, хотя думается, что в книге Е. Владимирова "антицаристский" момент подчеркнут из-за соображений цензуры. Обращаем внимание на блестящий народный язык, чрезвычайно близкий не только к языку Аввакума, что стало общим местом, но и к манифестам Пугачева. Сравним некоторые пассажи манифестов самозванца с "завещанием": "Заблудившие, изнурительные, в печали находящиеся... Ныне я вас, во-первых, даже до по следка землями, водами, лесами, жительствами, травами, реками, рыбами, хлебами, законами, пашнями [жалую]; или: "Жалуем ... нашим милосердием всех, находящихся прежде в крестьянстве и в подданстве помещиков... вольностию и свободою... не требуя рекрутских наборов, подушных и протчих денежных податей, владением землями, лесными, сенокосными угодьями и рыбными ловлями, и соляными озерами без покупки и без аброку и свобождаем всех прежде чинимых от злодеев дворян и градцких мздоимцов-судей крестьяном и всему народу налагаемых податей и отягощениев... По истреблении... злодеев-дворян всякой может возчувствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжатца будет"¹⁹⁷.

Спустя несколько лет после смерти Бондарева в Сибирь был сослан писатель А.В. Амфитеатров. Ему удалось посетить село Иудино, он познакомился с людьми, хорошо знавшими покойного философа, например, с Мартьяновым. Амфитеатров, так сказать, на месте определил влияние на толстовскую философию русского сектантства. В работе "Властители дум: Л.Н. Толстой" он писал: «Что касается народа, то русское религиозное самосознание в семидесятых годах, когда назрели первые разочарования крестьянскою реформою, всколыхнулись могучею и глубокою волною рационалистического радикализма, и не народу пришлось учиться у Толстого, а Толстому у народа. И мы, действительно, знаем, что Толстой был долгое время под влиянием Сютаева, что его волновала вера духоборов и что свою знаменитую теорию чернорабочего опрощения он целиком заимствовал у сектанта Бондарева — гениального минусинского мужика, которого книга — рукопись о труде — сыграла в жизни Толстого роль молниеносного откровения свыше. Штунда, сютаевщина, бондаревщина и т. д. — все эти течения, напоминающие утопический социализм древних еврейских анавитов, сами по себе были настолько резки и властны, что толстизм мог лишь пристроиться к

191

ним, как мезонин или флигель, но не объединить и не поглотить их собою. Мужики-сектанты семидесятых годов настолько были потомками древних библейских nabi, пророков-социалистов, что, например, секта Бондарева, до сих пор существующая в Минусинском уезде и заполняющая собою богатейшее хлебное село Юдино, открыто иудействует: соблюдает субботу, главною религиозною книгою принимает Пятикнижие и, в особенности, Второзаконие, — словом, за исключением обрезания, бондаревцы — иудейского вероисповедания. Сам Бондарев из Тимофея переименовал себя в Давида, а перед смертью, кажется, серьезно уверовал в свое тождество с царем-псалмопевцем. На могиле его близ Юдина поставлены надгробницы с малограмотными, но сильными надписями — идейным завещанием покойного пророка. Величайший энтузиаст земледельческого труда и "утопический социалист", подобный пророку Амосу, Бондарев проклял в надписях этих всякое накопление богатств и всякую власть человеческую. Это был человек необыкновенной пророческой энергии и глубочайшей веры в себя»¹⁹⁸.

Замечательные слова! Не отрицая влияния на Толстого сектантов, отметим и некоторые ошибки Амфитеатрова. "Завещание" Бондарева — страстный документ, но в нем все же меньше проклятий, чем призывов к труду. И главное — нет и не было никакой секты "бондаревцев", да и не могло быть по самой простой причине: иудинцы были на 100% иудаистами и, кстати, делали обрезание. Да и по библейской пословице: "Нет пророка в своем отечестве" — не особенно жаловали своего знаменитого земляка. Даже несмотря на все его благодеяния односельчанам: устройством орошения и грамотностью больше всего они были обязаны ему, но увы... В своем селе Давид Абрамович был одинок, в некотором роде он был отщепенцем (таких французы называют "Les refractaires"). Есть горькое свидетельство современника о его одиночестве и душевном состоянии, написанное сочувственным пером, где муки Бондарева сравниваются с муками Тантала. Археолог К. Горощенко писал: «Вообразите положение старца, над которым уже закатывалось солнце жизни, заброшенного на край света и кричащего оттуда далекой толпе через головы непонимающих и чуждающихся его соседей, чтобы выслушали последнее слово его, и в ответ встречающего явное нежелание что-либо слышать! Ведь это настоящие муки Тантала.

Единственным, кажется, утешением для Бондарева были два или три письма к нему JI.H. Толстого, которые он с детской радостью хотел показать мне, долго роясь в бумагах по

192

разным местам, но я под влиянием какого-то особенного настроения постеснялся подслушать разговор двух таких чистых душ и попросил Бондарева не беспокоиться. Но как бы ни дороги были для Бондарева эти письма, могли ли они рассеять для него то бессильное безысходное горе, под тяжестью которого он сходил в могилу! И чтобы только облегчить это горе, Бондарев решил жаловаться на современников потомству и жалобу эту написать, выбить на плитах своей могилы; эта работа, как выбиванье обширных, почти в два писаных листа надписей на очень твердых плитах песчаника и затем заботы об устройстве могильного места занимали собою последние годы Бондарева; в глубокой старости он, конечно, не мог сам не нарушать своего завещания, которое лет за двадцать до того он хотел было сделать своему сыну Даниилу: похоронить его на пашне, чтобы и над могилою его всегда возделывался хлеб: тяжело исчезать совсем.

И все же, несмотря на тягостные, прямо трагические страдания души, этот старец сохранил до конца жизни способность живо отдаваться впечатлению и доходить до полного увлечения, граничащего, но не переходящего в экстаз.

Особенно памятен мне вечер, проведенный с ним в доме местного богача, где мне довелось переночевать. После колебаний хозяйка дома согласилась с мужем на приглашение Бондарева "чай пить", т. е. в гости; а колебаться было почему: во всем доме была поразительная чистота и умеренная роскошь; столовая, где собралось несколько человек, прямо-таки сияла, освещенная большою висячей лампой; пол блестел, как зеркало; скатерть на столе ослепляла своей белизной и вся обстановка комнаты говорила тоном, почти аристократическим. И вот приходит сюда Бондарев; долго он обтирает сапоги от грязи в передней, дверь в которую из столовой была открыта, и лишь после приглашения хозяйки: "заходи, когда пришел", — окончил приведение сапог в порядок и вошел в комнату. Здесь он уже чувствовал себя совершенно свободно, решительно не обращая внимания на окружающую обстановку, и, сидя за чаем, который он пил непрерывисто, как бы исполняя неприятную обязанность, стал все с большим и большим увлечением отстаивать принцип работы своими руками и попутно громить тунеядцев, к числу которых должны были отнести себя и хозяева дома. С Бондаревым сперва спорили, но потом отступились, тем более, что он под конец очень повысил голос, и слушатели, чувствуя неловкость, предпочли дать Бондареву излить свою душу вволю: они, по-видимому, хорошо знали старика и хотя не обижались на него, но, понятно, избегали такого собеседника.

193

Доставалось от него, как я потом слышал, и всем остальным жителям села Иудинского, благодаря чему он почти не имел там доброжелателей»¹⁹⁹.

Горощенко вторит и Белоконский, лично хорошо знавший сибирского мыслителя. Белоконский высоко ставит интеллект земляков Бондарева — субботников и молокан: они несравненно выше обыкновенной крестьянской среды. Однако ни одного последователя у Бондарева не было. Отношение к нему было вполне "индифферентное": «Дело в том, что Бондарев действительно странный человек, чтобы не сказать более: во-первых, его "учение" сделалось его idee fixe и он ни о чем больше говорить решительно не мог и, если молчал, когда его опровергали или что-либо доказывали, то это еще не значит, что он вас слушал: как только вы переставали говорить, он, не принимая во внимание сказанного вами, начинал говорить "свое", т. е. излагать "учение": далее, из слов его можно понять только, что все должны заниматься исключительно земледелием, причем в разговоре он напирал более всего на то обстоятельство, что высшие классы, не обрабатывая земли, виновны главным образом в лености крестьянина, т. е. что крестьянин, глядя на господ, трудится не как следует"²⁰⁰. Курсивом народоволец Белоконский отметил важнейшее, по его мнению, — классовую направленность "учения" сибиряка. И что даже народная леность, по Бондареву, — есть нечто иное, как производное дурного поведения господ. Но, будучи честным человеком, Белоконский заканчивает мысль, давая характеристику иудинцев, отнюдь не лодырей: «Само собою разумеется, что юдинцы, весьма усердно обрабатывая землю, никак понять не могли, чего требует Бондарев: "Да мы и так работаем, только с землею да хлебом и возишься"; еще более развитые из молокан и субботников, разговаривая с Бондаревым по поводу учения его, спрашивали нередко, какую роль должны играть другие занятия, как-то: ремесла, торговля и т. д., но Бондарев твердил одно, т. е. что все должны заниматься "хлебным трудом", не выясняя роли других занятий; словом, Бондарев-писатель и Бондарев-оратор не сходятся: когда он говорит, выходит больше несообразностей, чем когда он пишет.

Из этого, однако, вовсе не следует, чтобы он писал ясно и понятно — далеко нет! Но, читая "учение", можно уловить главную мысль, проследить ее развитие, хотя и для этого нужно ознакомиться с массою никуда не годного балласта, с бесчисленными повторениями, с выдержками из всех книг, которые когда-либо читал автор, так что читатель крестьянин не вынес бы ничего, прочитав от доски до доски все 250 вопросов». (В примечании Белоконским сказано, что Бондарев был

194

страстным читателем, он перечитывал все, что попадалось ему в руки, читал с наслаждением и легко запоминая наиболее выдающееся. В разговоре свободно цитировал Святое Писание, отцов церкви и классиков.)

Ко всему этому надо прибавить странное, с точки зрения крестьян, "поведение" Бондарева: вечно задумчивый, он, как известно, ходил с бумажкою и карандашом и, останавливаясь, записывал свои мысли и т. д.

Трудно было крестьянину понять Бондарева, и крестьянин сначала удивлялся, а потом махнул рукою: "пусть, мол, чудит" — и неудивительно: оригиналы, выдающиеся личности нередко порицаются даже интеллигенцией. Этот индифферентизм, это полунасмешливое отношение юдинцев к Бондареву, непонимание его мыслей измучили Тимофея Михайловича: он чувствовал себя одиноким не только среди односельчан, но и в семье: родной сын его, сельский писарь, и тот, не понимая отца, относился к нему с насмешкою. Бондарев, благодаря вышеприведенным обстоятельствам, сделался угрюмым, сосредоточенным, углубился в самого себя, из "учения" сделал idee fixe и жил только надеждою, что его скоро повезут в Петербург, что скоро "учение" его сделается известным всему миру и тогда "вся вселенная взлетит на несказанное блаженство".

Когда мы, приехав в Юдино, разыскали его и изъявили, что интересуемся его учением, Бондарев очень обрадовался. Через несколько минут он был уже в нашей квартире и проговорил до глубокой полночи, а на другой день явился на заре и ждал, покуда мы не встанем. Тяжело было смотреть на этого библейского старца с воспаленными (большими черными), вечно поднятыми вверх глазами, с руками, поднятыми кверху, когда он говорил; плавно и необыкновенно медленно излагая нам свое учение, он весь погружался в мысли свои, не чувствовал, кажется, присутствующих и витал в ином мире...

Уезжая, мы от души пожалели эту выдающуюся личность, волею судеб поставленную в такие условия, что не может быть тем, чем быть бы мог...

Из писем, полученных впоследствии от Бондарева, мы еще более убедились, как глубоко страдал этот непонятый в своей среде человек"²⁰¹.

В последнем варианте его труда, в обращении к читателю "с того света", мы находим горькие слова его "...к современным мне жителям, при которых я доживал век свой.

Конечно... многие из вас слыхали, как я 24 года ходатайствовал о вас перед правительством и даже перед самим государем. Три прошения подавал я на высочайшее имя, искавши для вас всего на свете лучшего, и при том без всякой корыст-

195

ной цели. И эти труды в общей сложности стоили 800 рублей серебром, причем и без того непрочный домик мой пришел в великий упадок.

И даже за границей во многих государствах это мое произведение печатают и по всему свету рассылают.

Вы же, это я говорю современным мне жителям нашей Иудиной деревни, вы же ради безумия, или ради гордости, или ради того и другого вместе, во уважение не приняли и с омерзением назад себя бросили, т. е. никто из вас не прочитал и не прослушал, какое покровительство и какая защита у меня там для вас писана и в книгах и на иностранных языках печатана. Многие из вас, не прикрывая ненависти к моему покровительству об нем, а прямо не в бровь, а в глаз мне говорили, что все это ерунда твоя. А видел ли он, что и как у меня там написано и что сказано? Ни слова не видел и не слыхал, а называет ерундою, т. е. безумием. И я им на это злословие отвечал одним только едким и донельзя прискорбным молчанием, да и все вы, современные читатели, с ними согласны.

Не верили вы мне живому, то поверьте мне хотя и в гробе лежащему, что я был и в загробном веке буду для вас великий благодетель и доброжелатель, так, как об этом выше сказано.

Вы же вместо благодарности за все выше помянутое с великою жадностью и сверхъестественным желанием со стороны правительства ждали мне неизбежной погибели, чему Захар Самсонович свидетель. Но главное, что не сбылось по желанию вашему, — почему меня в острог не засадили или в ссылку не согнали — жалко, что не сбылось по желанию вашему. А позволительно ли, люди добрые, слушатели благочестивые, позволительно ли платить за добро злом, за любовь ненавистью?

Теперь обращаю я слово свое к вам, дети, — это молодые люди, кроме стариков. Как это вам известно, что я хотя не всем вам, а многим из вас был учителем грамоты, поэтому и признал себя имевшим право много присоветовать и указать многое"²⁰².

Это обращение к землякам из потустороннего мира производит сильнейшее впечатление. Собственно, весь мир ему и не нужен, ему нужно признание его трудов в его Иудине. Наивно и трогательно читать призыв в свидетели некоего Захара Самсоновича, которого вряд ли будут знать через 200 лет, но хорошо знают сельчане. Да и врагов в округе он называет по фамилии и лишь исследователь в примечании сообщает нам их статус. И он с ними из своего далека сводит счеты. Читаем: «Но что люди называют неправду неправдою, ей нужно бы другое по достоинству имя дать, потому что она справедливей всякой правды — затем, что сама себя обнаруживает и обнаро-

196

дывает. Вот доказательство тому. Один ленивец Пермикин (владелец Абаканского железноделательного завода в 70 верстах от Иудина), как дверь на петле, проворочался на своем ложе всю свою жизнь. Он сначала прочитал немного статей этого моего сочинения и потом, с омерзением обвернувши в сторону лицо, сказал:

"Это купоросная кислота!"

О, каким верным и законным этот приговор его признал я! Это он не своею волею сказал, а потому, что для него своих трудов хлеб — "купоросная кислота", а чужих — слаще меда, текущего из сота»²⁰³.

Желание лично переговорить с Толстым подвигло престарелого Давида Абрамовича, спустя 10 лет после первой неудачной попытки, на новое путешествие, и в 1897 г. он решает поехать в Ясную Поляну, но увы, резкое ухудшение здоровья вновь не позволило ему осуществить свою мечту. Он наводит справки о Льве Николаевиче через своего внука Винария (Вениамина) Данииловича, проживающего в Москве, и 12 февраля 1898 г. получает от него письмо:

"Милый и дорогой дедушка!

Письмо я твое получил и благодарю тебя за добрую память обо мне. Очень жаль, что посланные из Москвы книжки твоего сочинения и переведенные на словацкий язык не дошли до тебя! Не пришли ли они к тебе после моего письма? А доктора этого зовут Душан Петрович Маковицкий. В Москве есть писатель хороший Николай Николаевич Златовратский; он так же старается и пишет о горькой участи бедных и темных людей, как и ты; он тебя любит и уважает — у него есть большой даже портрет с тебя, написанный с фотографической карточки. Он меня расспрашивал о твоем житье-бытье; я ему все рассказал про твою трудовую жизнь и отдал в распоряжение ту твою рукопись, которую ты дал мне при моем отъезде от вас.

Ты спрашиваешь меня: православный ли Лев Николаевич Толстой? Он уже почти 20 годов только то и делает, что в пух и прах разносит православные суеверия..."²⁰⁴.

Это письмо — отчет внука — необыкновенно интересно. Из него можно сделать несколько выводов. Во-первых, видимо, благосостояние семьи Бондаревых выросло настолько, что они могли разъезжать по делам по всей России. Во-вторых, семья сохранила свою веру, ибо из ответа внука понятно его отношение к господствующей религии. В-третьих, из письма внука мы узнаем о весьма широкой популярности деда и, наконец, о желании сибиряка удостовериться в антиправославии великого писателя. В дополнение укажем, что дедушка был хорошим педагогом, ибо письмо внука грамотно, лаконично и емко.

197

До конца дней своих Бондарев работал над "Трудолюбием...". На последнем варианте рукописи стоит дата: "В половине мая 1898 года"²⁰⁵.

Конец неотвратимо приближался. 9 ноября 1898 г. Толстому было отправлено из Иудина письмо:

"Многоуважаемый Лев Николаевич!

Родитель мой Тимофей Михайлович Бондарев посланное вами письмо от 11 сентября сего года получил 27 сентября, но после того писал вам или нет, я не знаю; но в настоящее время его в живых нет, он после трехдневной болезни умер 3 ноября. Пред кончиною приказал первым долгом уведомить вас и пожелать вам пожить для пользы человечества. Остаюсь с искренним почтением к вам Даниил Бондарев. Прошу сообщить от себя о смерти знающим покойного"²⁰⁶.

В ответ на это печальное послание Толстой накануне Нового года (30 декабря 1898 г.) написал в далекое село сыну усопшего: "Очень благодарю вас, Даниил Тимофеевич, за сообщение очень для меня печальное о смерти родителя вашего, человека очень замечательного и оставившего после себя значительное сочинение. Вы бы очень обязали меня, сообщив мне о нем и о последнем времени и часах его жизни как можно больше подробностей.

Кроме того, что я высоко ценил его, как писателя, я любил его, как человека. И потому рад буду всем самым мелким подробностям о нем. Исполнили ли вы его желание похоронить его в поле? С совершенным уважением остаюсь готовый к услугам Лев Толстой"²⁰⁷.

Лев Николаевич был взволнован вестью о смерти своего оппонента. Память о нем он сохранил надолго. Так, в 1904 г., составляя "Круг чтения", поместил в нем в качестве одного из "Месячных чтений" (ноябрь) выдержки из сочинений Бондарева вместе со своей статьей о нем, написанной для словаря С. Венгерова. Выдержки касаются двух важнейших постулатов Бондарева: труда и деторождения. Заканчивается публикация призывом к единению: «Разделилась вселенная вся на тысячу вероучений, то как одна должна быть вера, как и Бог один. Первородный закон "в поте лица твоего снеси хлеб твой" все вероучения собрал бы воедино, и, если бы только они узнали всю силу благости его, то прижали бы его к сердцу своему. И он в одно столетие, а то и ближе, всех людей, от востока до запада, от севера до юга, соединил бы в одну веру, в единую церковь и едину любовь»²⁰⁸.

Помнил сибирского мужика и Максим Горький, который следовал Амфитеатрову в оценке значения Бондарева в формировании философских взглядов великого писателя. В неотпра-

198

вленном письме к Толстому от 5(18) марта 1905 г. он писал: "Почерпнув когда-то Вашу философию у мужиков Сютаева и Бондарева, Вы слишком поторопились заключить, что это пассивная философия свойственна всему русскому народу, а не есть только отрыжка крепостного права, и Вы ошиблись, граф, — есть еще миллионы мужиков — они просто голодны, они живут как дикари, у них нет определенных желаний, и есть сотни тысяч других мужиков, которых Вы не знаете, ибо, повторяю, не хотели слушать голос их сердца и ума"²⁰⁹. Горький по существу прав, но все-таки, если бы он заглянул в полный текст "Торжества земледельца", он бы обнаружил там много общего со своими мыслями. Письмо же не было отправлено Толстому из-за того, что граф в это время подвергся ожесточенной критике, и Горький не хотел присоединять свой голос к этой травле. Письмо было опубликовано спустя десятилетия.

В разгар первой русской революции в издательстве "Посредник" наконец-то вышел в сокращенном виде труд Бондарева "Торжество земледельца" с предисловием великого писателя. На дворе стоял 1906 г. 2 апреля этого же года Лев Николаевич записал в своем дневнике, жалуясь на физическое состояние и одновременно отмечая ясность и глубину мысли: "Если мне и кажется, что жизнь стоит во мне, она не стоит, но идет подземно и потом раскрывается тем сильнее, чем дольше она задержалась. Правда ли это, будет видно по тому, что я записал и теперь впишу за эти две недели. Записать:

1) Совершенно ясно стало в последнее время, что род земледельческой жизни не есть один из различных родов жизни, а есть жизнь, как книга — Библия, сама жизнь, единственная жизнь человеческая, при кот[орой] только возможно проявление всех высших человеческих свойств. Главная ошибка при устройстве человеч[еских] обществ и такая, к[оторая] устраняет возможность какого-нибудь разумного устройства жизни — та, что люди хотят устроить общество без земледельческой жизни или при таком устройстве, при к[отором] земледельческая жизнь — только одна и самая ничтожная форма жизни. Как прав Бондарев!"²¹⁰. Это последняя запись Льва Николаевича Толстого, где он вспоминает своего сибирского друга. И еще в таком контексте, где признается абсолютная правота крестьянина — земледельческая жизнь — единственная форма жизни. Бондарев ушел из дневников великого писателя, ушел он и из разговоров последних лет жизни писателя, по крайней мере нет об этом воспоминаний. Но смею думать, Толстой не забывал сибирского мыслителя до конца жизни. В дневнике Д. Маковицкого приведен разговор с писателем И.Ф. Наживи-

199

ным, спросившим Льва Николаевича, знал ли он лично Бондарева: "Я обратил на него внимание, прочитав заметку Глеба Успенского, которому Бондарев прислал сочинение в музей в Минусинск. Между тем у Бондарева было в мизинце больше ума, чем у всех Глебов Успенских". Да, высоко ценил Толстой юдинского старца, но не мог простить ему поклонения букве Ветхого Завета²¹¹.

Наступили предвоенные годы, и если о Бондареве где-то и упоминали, то в научных изданиях, вроде "Толстовского Ежегодника" 1913 г., где К.С. Шохор-Троцкий привел некоторые биографические данные о нем и отдельные письма Толстого к Бондареву. Уже упомянутый археолог Горощенко в 1911 г. обратился в Минусинский музей им. Н.М. Мартьянова с просьбой разыскать переписку Бондарева и Толстого и передать ее дочери Толстого Александре Львовне для "Музея Толстого"²¹². Сотрудники музея разыскали часть писем у преподавателя Таштыпской школы Веселовского и получили их для музея. По просьбе народовольца Александра Васильевича Прибылева с них были сняты копии для А.Л. Толстой. Вероятно, общими стараниями они попали в публикацию Шохор-Троцкого. Профессор Иоанакий Алексеевич Малиновский (1868—?), одно время служивший на кафедре русского языка в Томске, совершив паломничество в Минусинск в июне 1903 г. в составе экспедиции во главе с проф. Василием Васильевичем Сапожниковым (1861—1924), опубликовал статью о Бондареве и Толстом в газете " Речь" от 9 (22) февраля 1912 г. Как мы указали, главный труд Бондарева у него называется "Труд по Библии". Симптоматично и то, что свою статью в кадетской газете профессор Малиновский заканчивает цитатой из завещания Бондарева: "Все это я на этом месте в гробе покоившийся крестьянин минусинского округа Бейской волости дер. Уздиной (Иудиной. — С. Д.) по крещению Тимофей Михайлов, а по обрезанию Давид Абрамов Бондарев на 76 году жизни моей описал своею рукою".

Несколько заметок и статей было опубликовано в сибирских газетах — "Енисейская мысль" (№ 46, 1914) и "Сибирский край" (№ 26, 1914). Как выше упоминалось, могила великого старца была разорена; существует мнение, что власти произвели обыск у могилы и вытащили рукописи покойного из ящика, куда он их положил заранее. Поклонник Бондарева Е. Потанин пишет в редакцию "Сибирского края" письмо:

"М.Г.

Г. Редактор

Прилагаю при сем 50 коп., прошу передать их в Комитет Минусинского городского Мартьяновского музея, на приведе-

200

ние в порядок запущенной могилы сибирского подвижника Бондарева... Но могила этого философа-крестьянина забыта, запущена, плиты на ней разбиты, надписи, вырезанные им, замазаны грязью. Из уважения к памяти этого подвижника, труд которого полностью, по цензурным условиям, еще не напечатан, и, в память Л.Н.Толстого, следовало бы могилу Бондарева привести в порядок...". Далее автор письма в общем пересказывает идеи Бондарева и передает семейную историю о том, что его жена "наученная хранителем душевных спокойствий" (т. е. вероятно священником) втайне сожгла труды Толстого и Бондарева. В свою очередь редакция удостоверилась в жалком состоянии могилы. Из четырех громадных плит, исписанных Бондаревым и поставленных на могиле, уцелела лишь одна, да и та с испорченной надписью. Остальные разбиты и растащены. Могила была обнесена крепкой изгородью и обсажена тополями — то и другое делалось руками покойного. Выдвижной стол с рукописями разломан, рукописи — похищены, как сказано, "невежественными, темными людьми". Отмечено, что в деревне к Бондареву сохранилось скептическое отношение и помнят его лишь его ближайшие родственники. «Горько становится на душе, когда не только в городском музее, "где собраны со всего света редкости", но даже в самой Иудиной, где жил и мыслил Бондарев, о нем закончен вопрос и не слышно о нем "ни песен, ни слов"»²¹³.

Наступила мировая война, затем революция, гражданская война. В единственной обнаруженной за это время статье, принадлежащей перу некоего Л. Сетова, дана высочайшая характеристика Бондарева. Кратко излагая биографию сосланного в Сибирь иудействующего крестьянина, автор акцентирует внимание на мощи его интеллекта, свободно выдерживающего сопоставление с Толстым: "При таком гражданском положении, без средств, лишенный возможности пользоваться общением с интеллигентной средой, загнанный в захолустное, гиблое место, он поражал своей способностью разбираться в самых сложных мировых вопросах. По продуктивной творческой работе он, конечно, уступал Льву Николаевичу, но как мыслителя, как человека, я ставлю его значительно выше. Бондарев определенно конструировал свое мышление и шел в жизни дедуктивно. Совершенно ошибочно называть его сектантом — он не был таковым. Он был ортодоксальный библеец".

Мы можем задать отнюдь не риторический вопрос: принял бы революцию сибирский мужик? Если мы проанализируем ход гражданской войны на территории Сибири, то вывод будет однозначен: крестьяне Сибири в громадном большинстве

201

были на стороне красных. Колчаковская мобилизация привела к прямо противоположным результатам. И это подтверждает не только советская историография, но и западная. Да и сами участники белого движения довольно подробно описали крах "колчаковщины". Как вели себя иудинцы в гражданской войне, мы не знаем, но их собратья по вероисповеданию, субботники станции Зима, как описывает уже цитировавшийся писатель А.И. Алдан-Семенов, создали партизанский отряд. А для Бондарева было бы весьма привлекательно увидеть, скажем, герб РСФСР, утвержденный в 1918 г.: пятиконечная звезда со скрещенными плугом и молотом. Впоследствии, в 1923 г. в гербе произошли изменения — плуг был заменен серпом, молот остался на земном шаре, изображенном в лучах солнца и обрамленном колосьями — чем не "Торжество земледельца"! А сама себя новая республика называла Республикой труда. Интересно также было бы узнать, как бы отнесся Давид Абрамович к военному коммунизму, продразверстке, реквизициям и расстрелам? Что бы он сказал по поводу преследования церкви? Интересно, что бы сказал мудрый сибиряк, если бы познакомился с новым вариантом Моисеевой декалогии под названием "Моральный кодекс" строителя коммунизма? Или с идеей всеобщего труда на сельской ниве, когда закрывались высшие учебные заведения, конструкторские бюро, отрывались от своей непосредственной работы миллионы людей, которых "бросали на картошку" или, как в Средней Азии, на сбор хлопка? Был бы доволен автор "Торжества земледельца" осуществлением своей мечты? Как ни странно, но на часть вопросов мы можем ответить.

Когда началась коллективизация, в 1929 г. в селе Иудино был создан колхоз "Путь Ильича". Виделся ли в снах Давиду Абрамовичу этот вариант "единодушной и единосердечной артели"? Можно категорически утверждать — нет! По крайней мере, его сын Даниил Давидович был репрессирован, сослан в Нарымский край, и было ему к тому времени, судя по самым скромным подсчетам, уже за 70. (Уместно сказать несколько слов о семье Давида Абрамовича Бондарева. Его жена ненадолго пережила мужа. Сын Даниил сгинул в лагерях. У внука Винария было двое сыновей, правнуков философа. От дочери, по мужу Борисовой, он также имел внуков; одного звали Моисей Иудович Борисов, ему было больше 90 лет, когда он умер в 1949 г. У Тимофея Бондарева на его родине в станице Михайловской оставался брат, с которым он состоял в переписке. К сожалению, мы ничего не знаем о состоянии потомков Бондарева на сегодняшний день, но верим, что, подобно библейским праотцам, "им несть числа".)

202

В 1933 г. сибирский писатель Владимир Яковлевич Зазубрин (Зубцов, 1895-1938) опубликовал роман "Горы", где под именем Семена Калистратовича Бидарева выведен Давид Абрамович Бондарев, "доживший" до колхозных дней. В свете этого небезынтересна биография писателя Зазубрина. Участник гражданской войны в Сибири в 1921 г. выступил в печати с романом "Два мира", выдержавшим множество изданий. Роман нравился Ленину, Горькому и Луначарскому. И он имел безусловные художественные достоинства, в какой-то степени новаторские. Об этом сказано и в "Краткой литературной энциклопедии". Последующие произведения, две небольшие повести "Бледная правда" и "Общежитие" (обе написаны в 1923 г.), вызвали резкие нападки на автора. В статье о Зазубрине в "Сибирской энциклопедии" сказано, что герои революции и гражданской войны столкнулись в его повестях с непобедимой силой мещанского быта. Особенно досталось повести "Общежитие": «Жизнь по "Общежитию" — грязный клубок похоти, повальный разврат, насилие, сифилис. Критика отнеслась крайне отрицательно к "Общежитию", а эмигрантская печать использовала повесть в качестве очередного орудия клеветы на сов. власть». Нетрудно увидеть, что Владимир Зазубрин рано увидел перерождение советской власти, и с этой точки зрения он стоит в одном ряду с Замятиным, Пильняком, Булгаковым. Вероятно, тогда, в начале 20-х годов, оргвыводов в отношении Зазубрина не было сделано. По его сценарию было поставлено два фильма: "Красный газ" (1924) и "Избушка на Байкале" (1924); в 1923—1928 гг. он работал секретарем журнала "Сибирские огни" и был одним из руководителей Сибирского Союза писателей, "откуда был выведен за проведение реакционной политики в вопросах литературы". Судя по времени усиления нападок на него, вероятно, ему инкриминировали троцкизм. Его спас Горький, пригласив в Москву для работы в Госиздате и журнале "Колхозник". 38-ой год он не пережил: дата смерти, 6 июля этого года, говорит о расстреле. После XX съезда он был реабилитирован, но атавизм некоторых обвинений остался в статье в КЛЭ: "...непонимание путей и методов социалист. строительства... привели 3. к искажению сов. действительности. Повести окрашены пессимизмом..."²¹⁴ А между прочим, Максим Горький высоко ценил талант Зазубрина и считал его роман "Два мира" одним из лучших произведений о гражданской войне наряду с произведениями Всеволода Иванова, А. Фадеева, Шолохова, Либединского, Ал. Толстого. Горький находился в переписке с Зазубриным. Особенно интересно одно письмо Алексея Максимовича, где он преподал молодому писателю урок этики: речь идет о

203

"литературных младенцах", начинающих писателях, осаждающих редакции, к которым нужно относиться с терпением и пониманием²¹⁵. Не изменил он Зазубрину и во времена нападок. Горький связал Ромена Роллана с Зазубриным и какое-то произведение Зазубрина было опубликовано в Париже.

В романе "Горы" (иногда его называют повестью) Зазубрин предоставляет слово для суждения о коллективизации Бидареву-Бондареву, искусно пользуясь текстами Давида Абрамовича и его лексикой, сочетанием "высокого штиля" с простонародными выражениями: «"Ничего у вас, лжеучители, не выйдет. В колхозах ваших опять человек человеку будет гонителем. Саранчой на поля ваши насядут писцы непашущие, начальство городское с белыми руками, и пожрут труд земледельца. Не разделить вам ни полей своих, ни жен, было все это в Америке и у нас на Молочных Водах между духоборцами... Веселый, легкий труд ваш на вас же обратится тяжестью непомерной". С прилежанием слушал я Фому Иваныча и так уразумел слова его, что машина американская ни одного человека счастливым не сделала. Был человек рабом у человека, станет теперь рабом машины. Сломайся машина — и человеку напиться нечего, осветиться нечем. Без машины он даже до ветру сходить не сможет, брюхо свое не опростает. Бидарев ударил в пол посохом: "А я все своими руками добуду, и никакой у меня нехватки ни в чем не обнаружится, и никакой не заведется роскоши праздной. Надо так сделать, чтобы одна местность в другой не нуждалась, один человек другому в рот не глядел. Когда каждый станет делать все сам, тогда не будет и власти тягостной человека над человеком и не возгорится война разорительная. Сказано в Писании: "...Ибо будет в последние дни явлена гора Господня и дом Божий наверху горы, и возвысится превыше холмов, и придут к ней народы. И пойдут народы многи и рекут: прийдите и взыдем на гору Господню... И раскуют мечи свои на орала и копья свои на серпы, и не возьмет народ на народ меча, и не будет научаться воевать... И отдохнет каждый под лозою своею, каждый под смоковницею своею, и не будет устрашающего... И изобличит Господь сильные народы, даже до земли дальней... Пути его видел и исцелил его, и утешил его, и дал в ему в утешение истинное: мир на мир далече и близ сущим..." Бидарев обвел собрание торжествующим взглядом: "Слышите, глухие, — под лозой своею, под смоковницей своею, вы же, прелестники, хотите отнять учеловека поля его, скот его и домы. От труда мирного пахарей на битву возбуждаете, брата на брата и сына на отца ведете".

Бидареву никто не хлопал. Все знали заранее, что он скажет. Старик посмотрел на собрание, на президиум, вздохнул и замахал посохом к двери»²¹⁶.

204

Этот отрывок производит сильное впечатление. Прибегая к помощи пророка Исайи (да и само название романа "Горы" взято напрокат у пророка Исайи - см.: Библия. Книга пророка Исайи, гл. 2, ст. 2 и последующие), старик обнажает суть новокрестьянской жизни. Описание Бидарева дается через призму восприятия организатора колхоза незаурядного Ивана Федоровича Безуглого — возможно, прототип самого автора: «Собрание молча подняло свои головы на старика Бидарева. Он встал к столу... Большая борода у него белой пеной свисала на грудь. Намасленная голова отливала на солнце серебром. На нем был длиннополый, узкорукавный черный кафтан. Бидарев обеими руками опирался на высокий посох. Безуглый посмотрел на розового синеглазого старика и подумал, что его портрет сошел бы за икону.

— Сеял я, никогда не ленился и опять посею. Пятьдесят годов писал я вельможам и простым людям, всех звал пахать и ни одной черты ни от кого не получал в ответ, ровно в мертвые руки подавал, в глухие уши говорил. Двадцать пять годов страдал я при царе в ссылке за то, что нашел правду, открыл средствие всем избавиться от нищеты и стать счастливым. Не любил царь правды.

Старик стукнул посохом.

— Средствие мое не тяжкое, а легонькое, не завитное, а простое и для всякого человека доступное. В короткое время избавились бы люди от нужды и от постыдного убожества и зажили бы на свете фертом, припеваючи. Доискался я, граждане, что хлебопашество сделает всех людей равными и пресечет крылья роскоши и вожделениям. Когда каждый сядет на землю и у каждого родится свой хлеб, и никто не станет продавать его и покупать, тогда не надо будет прибегать и к ласкательству лукавому, и к насилию.

Старик повернулся к Безуглому.

— Старой власти не страшился, в глаза говорил и попу, и становому, что белыми руками царь ест не заработанное им, значит, ворованное.

Он поднял руку.

— Вам говорю прямо, учение ваше о разделении труда суть измышление диавольского ума. От него и неравенств, и зависть, и обман. Истинно сказано: "В поте лица твоего снеси хлеб свой". Сейте, граждане, сами, все сейте, тогда царство Божие будет на земле.

Бидарев закрыл глаза. Голова его, как отрубленная, повисла на конце толстого посоха. Безуглый нагнулся над тетрадью»²¹⁷. Интересный человек и противник произвел сильное впечатление на приезжего коммуниста. На земляков же Бида-

205

рева его слова не оказывают влияние. Он чудак, к которому привыкли. Безуглый новый человек и, естественно, снабжен информацией из недремлющего ведомства: "Семен Калистратович Бидарев. Маломощное середняцкое хозяйство. Ореол мученика за правду. Философ-самоучка. Переписка с Л. Толстым. Будет с ним канитель..."²¹⁸

Зазубрин имитирует жизнь Бондарева до мелочей. Так, известно, что застигнутый думой, сибиряк мог стоять в остолбенении, не обращая внимания на погоду и окружающих: "На другой стороне улицы остановился Бидарев... Он простоял не менее пятидесяти минут. Его облило дождем, обсушило и снова вымочило — он не пошевелился. Старик смотрел и молчал..." Героиня повести Анна рассказывает мужу, коммунисту Безуглому: "Семен Калистратович у нас такой, где его мысли пристегнут, там и встанет. Другой раз часа два и простоит столбом. В бане он все пишет, не хуже тебя. Летошный год была с ним оказия... День цельный он писал, ввечеру вытопил банешку, выпарился, а одеться забыл. Вышел на улицу в чем мать родила и стоит в сильных размышлениях. Ребятишки собрались, срам. Он ровно не живой — ничего не слышит. Ум у него очень пронзительный, только кончик, самая острая умственность и загинается. Затвердил одно — сейте. Ну а кто будет железо на плуги добывать, не объясняет". Она же рассказывает легенду о встрече сельского мудролюба с Толстым. Анна повторяет, что Толстой и крестьянин встречались; по крайней мере, в деревне это считалось непреложным фактом и никаких сомнений не вызывало. (Исследователь М.В. Минокин многократно слышал от крестьян легенду о встрече Толстого и Бондарева, то в Ясной Поляне, то в Иудине.) Безуглов высказывает сомнение: "По-моему, Семен Калистратович со Львом Николаевичем никогда не встречался, они только переписывались. Книгу Бидарева в Париже изданную, верно, Толстой читал и многое из нее взял для своей проповеди земледельческого труда".

«У Анны вздрогнули руки.

— В Белых Ключах у любого старика спроси... скажет — правду, в Бийске они встретились....

— Однова посылает Бидарев Толстому письмо, ты, мол, сам ко мне приезжай, тогда и поговорим, а то что по бумаге-то наразговариваешь. Толстой берет билет и едет по чугунке. До Бийска доехал, а дальше не может. Ревматизьм, что ли, у него был. Все-таки нежный человек. Пишет он Бидареву, зовет его в Бийск, дескать, так и так. Ну, конечно, Семен Калистратыч собрался и поехал. Встретились они, и пошла у них катавасия, Бидарев под конец уже криком кричит на Толстого и кулаком

206

стучит по столу: "Ты, — говорит, — пишешь-то гладко, тоже зубы заговариваешь, а сам-то в графья записался, сам-то не работаешь. Ты, — говорит, — с роду-то когда косил, нет? Серпом-то пробовал поелозить? А? Ты, Толстой, тож работай, как я работаю". Толстой, это, не осерчал. "Правда, — говорит, — Семен Калистратович, вечный работник и земледелец теперь я буду". Уехал домой да с тех пор, до самой смерти, как крестьянин жил. Посконную рубаху носил, косил, жал, без седла ездить даже стал. Ребят начал учить, как наш Семен Калистратович учит. А от жены в раздел ушел, в избушку»²¹⁹.

Народная легенда, вероятно, слышанная писателем на Алтае, точно зафиксировала психологическую вероятность встречи двух великих современников и зависимость Толстого от философии сибиряка. Кстати, когда герой (Безуглый) пытается с помощью справочника (по-видимому, 1-го тома Сибирской энциклопедии или Нового Брокгауза и Ефрона) убедить жену в невозможности этой встречи, он терпит поражение: миф побеждает реальность: «Безуглый достал в красном уголке с полки энциклопедический словарь, отыскал страницу, посвященную Бидареву, быстро пробежал ее и сказал Анне:

— Видишь, тут ничего не сказано о встрече в Бийске. Зато здесь есть ответ на твой вопрос: кто будет железо добывать, если все станут сеять.

Безуглый прочел вслух:

— Основная мысль учения Бидарева — утверждение закона "хлебного труда"; все, без исключения, должны "работать своими руками хлеб, разумея под хлебом всю черную работу, нужную для спасения человека от голода и холода...".

Анна оттолкнула от себя том словаря.

— Кто писал, не знаем, а мы, дураки, читаем...

— Машину он опровергает! Какой ты нашел у него ответ? Никакого он ответа-совета человеку не даст, хоть год на одном месте простоит!»²²⁰

Нельзя отказать Зазубрину в смелости: он с любовью рисует образ старика-сибиряка, противника коллективизации. Вот замечательная сцена, когда на заседании партийной и комсомольской ячейки появляется высокий, бодрый старик с посохом, в синих глазах которого мелькают переливчатые, лукавые огоньки, и спрашивает разрешения присутствовать на собрании двусмысленными словами: "Граждане, сборище ваше не тайное?" — И на приглашение сесть громогласно заявляет: "Не к лицу мне стоять перед тобой, потому по чину я в ровнях с самым вашим большим комиссаром... Да что комиссар, тебе передо мной стоять надобно, мой хлеб ты ешь, я тебя кормлю от трудов своих"²²¹.

207

Нетрудно догадаться, что роману "Горы" была уготовлена тяжелая участь. Он подвергся разносу в рецензии Зел. Штеймана, озаглавленной "Тарзан на хлебозаготовках". И вновь в защиту Зазубрина выступил Максим Горький, отметив, в первую очередь, возросшее мастерство писателя по сравнению с романом "Два мира", уже выдержавшим 10 изданий. В полемике Горький отмечает сильные стороны Зазубрина. "Тарзаном" обзывает рецензент героя романа Безуглого. Такое сравнение оскорбительно и может иметь обратное действие, т. е. критика можно так же легко сравнить с любым животным или насекомым. «Но — легко сделать еще не значит хорошо сделать, следует делать, уместно делать. Действие повести "Горы" развертывается на Алтае, в среде звероподобного кулачья. Горный пейзаж, мощный хаос возбуждает в... здоровом человеке... инстинкты древнего охотника и еще кое-какие эмоции. Свойство горного пейзажа весьма ярко и глубоко отразилось в фольклоре всех народов, а особенно на воображении равнинных племен, это свойство возбуждает воображение, возвращает его в "глубину времен", к судорогам земной плоти. Штейман иронизирует над эмоциями коммуниста Безуглого: "Голый человек на голой земле"»²²². Далее идет упоминание о жуткой сцене истребления лошадей и маралов. В конце Горький замечает: "Грубоватое, но вполне естественное и уместное изображение Зазубриным жизни животных горизонтального и вертикального строения рецензент, видимо, считает недопустимым". Как раз эти страницы повести Зазубрина необыкновенно сильны и выдерживают проверку временем. "Он понял, что слушает шумы вечного движения мира, его непрерывных превращений. Он знал, что весь мир живет по одним и тем же законам разрушения и созидания. Ветры, воды, льды непрестанно растаскивают, размывают, разламывают. Земля поворачивает к солнцу то один бок, то другой. Горы и моря на ней меняются местами. В ее неостывшие недра погружаются города, страны, материки.

Безуглый взглянул на небо. Бесчисленные миры светились в недоступной вышине. Они возникали, исчезали, рождались вновь, чтобы умереть, гибли, чтобы опять возродиться из праха. Он увидел вселенную как единый хорошо работающий огромный механизм. Человек показался ему обидно ничтожным.

Безуглый написал в тезисах к докладу: "Сволочь природа".

В двух словах он соединил и гнев и восхищение»²²³.

Сравните эти строки со стихами современника Зазубрина, Николая Алексеевича Заболоцкого, например такими:

208

Когда на склоне лет иссякнет жизнь моя,

И, погасив свечу, опять отправлюсь я

В необозримый мир туманных превращений,

Когда миллионы новых поколений

Наполнят этот мир сверканием чудес

И довершат строение природы, —

Пускай мой бедный прах покроют эти воды,

Пусть приютит меня зеленый этот лес

("Завещание", 1947)²²⁴.

И таких ассоциаций множество (см. стихотворения Заболоцкого: "Метаморфозы"(1937), "Вчера, о смерти размышляя"(1936), "Все, что было в душе"(1936) и др.).

"Заимствования, к которым прибегал сам Заболоцкий, это, вероятно, тема специальных исследований", — писал друг его молодости²²⁵. Но это вряд ли сознательное включение близкого строю души материала. Тем паче что начатая поэма "Лодейников" публиковалась еще в 1933 г. И герой Заболоцкого — Лодейников близок герою повести Зазубрина — Безуглому попыткой осмыслить окружающий мир:

...Стояли яблони, как будто изваянья,

Возникшие из мрака древних лет.

...............................................................

И все чудесное и милое растенье

Напоминало каждому из нас

Природы совершенное творенье,

Для совершенных вытканное глаз.

Лодейников склонился над листами,

И в этот миг привиделся ему

Огромный червь, железными зубами

Схвативший лист и прянувший во тьму.

Так вот она гармония природы,

Так вот они ночные голоса!

Так вот о чем шумят во мраке воды,

О чем, вздыхая, шепчутся леса!

Лодейников прислушался. Над садом

Шел смутный шорох тысячи смертей.

Природа, обернувшаяся адом,

Свои дела вершила без затей.

Жук ел траву, жука клевала птица,

Хорек пил мозг из птичьей головы,

И страхом перекошенные лица

Ночных существ смотрели из травы.

Природы вековечная давильня

Соединяла смерть и бытие

В один клубок, но мысль была бессильна

Соединить два таинства ее ("Лодейников", 1932-1947)²²⁶.

209

Детство поэта прошло в доме отца-агронома. Его близость к природе и к труженикам земли была органична, она вошла в плоть и кровь его стихов.

В биографии замечательного поэта, написанной его сыном, сказано следующее: «...с детских лет привлекал Николая Заболоцкого тип не только землепашца, но и мужика-философа, носителя особого мировоззрения, отражавшего духовно-трудовое единение человека и природы... Пройдут годы, и, создавая поэму "Торжество Земледелия", поэт вспомнит эти свои детские впечатления и использует их для утверждения определенного долга человека по отношению к земле, растениям, животным»²²⁷.

В русскую поэзию Заболоцкий вошел своим сборником "Столбцы"(1929). Маленький сборник, включающий 22 стихотворения, сделал поэта знаменитым. Поэтика Заболоцкого восходит к русскому XVIII в., испытывая при этом влияние творчества Велимира Хлебникова. Это отмечалось критикой. Но несомненно и то, что на творчество Заболоцкого оказала влияние поэтика русского сектантства. Сам поэт рассказывает об этом в стихотворении "Голубиная книга" (1937). Так называлась книга духовных стихов, широко распространенная в народном обиходе. "Голубиная книга", или иначе "глубинная", т. е. мудрая книга, сложилась на основе апокрифических сказаний — "Беседы о трех святителях" и др.²²⁸ В полных вариантах "Голубиная книга" представляет собой некую энциклопедию, касающуюся происхождения мира, животных, святынь и даже сословных различий. Заключительная часть повествует о борьбе Правды с Кривдой и о поражении Правды, оставшейся "на сырой земле". "Голубиная книга" часто исполнялась на сектантских радениях.

А на той горе Сионския,

У тоя главы святы Адамовы

Выростала древо кипарисова.

Ко тому-та древу кипарисову

Выпадала книга голубиная,

Со небес та книга повыпадала:

В долину та книга сорока пядей

Поперек та книга двадцети пядей,

В толщину та книга тридцети пядей²²⁹

Кстати, "Голубиной книгой" и интересовался композитор М. Мусоргский, написавший песнь в es-mol.

Заболоцкий рассказывает в стихотворении о впечатлениях детства, о мудрости народного сказания:

В младенчестве я слышал много раз

Полузабытый прадедов рассказ

О книге сокровенной...

.................................................................

210

И слышу я знакомое сказанье,

Как правда кривду вызвала на бой,

Как одолела кривда, и крестьяне

С тех пор живут, обижены судьбой.

Лишь далеко на океане-море,

На белом камне, посредине вод,

Сияет книга в золотом уборе,

Лучами упираясь в небосвод.

Та книга выпала из некой грозной тучи,

Все буквы в ней цветами проросли,

И в ней написана рукой судеб могучей

Вся правда сокровенная земли.

Но семь на ней повешено печатей,

И семь зверей ту книгу стерегут,

И велено до той поры молчать ей.

Пока печати в бездну не спадут²³⁰

Успех "Столбцов" в литераторских кругах был несомненен. В доме Николая Тихонова поэт читал свои стихи, когда неожиданно актриса Зоя Бажанова, жена Павла Антокольского, «сказала нечто, что могло, казалось бы, смутить, и даже оскорбить поэта: "Да это же капитан Лебядкин!"» Однако не смутившийся поэт отвечал, что и он об этом думал. А в версии В. Каверина сравнение с капитаном Лебядкиным принадлежит самому Антокольскому и ответ Заболоцкого симптоматичен: он ценит Лебядкина выше многих поэтов²³¹. Сын поэта, приводящий обе версии казуса, считает, что отцу было неприятно сравнение со злополучным капитаном. Но, вероятно, это все же не так. Собственное оригинальное видение мира было присуще Заболоцкому, но и Лебядкина надо оценивать, сравнивая не с современными поэтами, а с его прообразом — капитаном Ильиным и с его духовными стихами и даже рисунками.

Другой немаловажной опорой Заболоцкому был Некрасов. Критики проследили влияние "поэта мести" на его позднее творчество — "Старая актриса", "Смерть врача", "Некрасивая девочка" и некоторые другие. Но я имею в виду раннее творчество Заболоцкого, где влияние Некрасова можно проанализировать не в свете общности идей, а в использовании его поэтики. Речь идет не только о "Столбцах", но и о поэмах. Мы говорим о поэме Некрасова "Современники", где сатирическое, гротескное изображение сродни паноптикуму, воспетому Заболоцким. Равно интересно и то, что некрасовский шедевр написан свободным размером. Этот опыт был учтен младшим Николаем Алексеевичем в "Безумном волке" и "Деревьях".

211

Вот несколько примеров из Некрасова:

Князь Иван — колосс по брюху,

Руки вид пуховика,

Пьедесталом служит уху

Ожиревшая щека.

По устройству верхней губы

Он — бульдог; с оскалом зубы,

Под гребенку волоса

И добрейшие глаза.

Он — известный объедало,

Говорит умно,

Словно в бочку из-под сала,

Льет в себя вино...²³²

Или — весьма близкая по тематике:

Встает известный агроном,

Член общества — Коленов.

(Докладчик пасмурен лицом,

Печальны лица членов).

Он говорит: "Я посвятил

Досуг мой скотоводству...

...................................................

В отечестве любезном

Старался я улучшить скот

И думал быть полезным.

Увы! напрасная мечта!

Убил я даром годы:

Соломы мало для скота

Улучшенной породы!

В крови у русской клячи есть

Привычка золотая:

"Работать много, мало есть" —

Основа вековая!

Печальный вид: голодный конь

На почве истощенной,

С голодным пахарем...²³³

Думаю, небезынтересны для Заболоцкого были некоторые черновые варианты поэмы Некрасова:

Донесешь... но поплачешь о друге...

Таково уже сердце твое:

Плачешь даже о жирной белуге,

Уплетая под хреном ее!²³⁴

В 1929 г. в журнале "Звезда" была опубликована часть поэмы Заболоцкого "Торжество земледелия", затем в 1933 г. в том же

212

журнале поэма была опубликована полностью в иной редакции. Бросается в глаза не только сходство названий трудов Бондарева и Заболоцкого, но и некоторое различие. Случайностью это быть не может. "Земледелье", как подсказывает толковый словарь Даля, — занятие или промысел и наука или искусство возделыванья, обработки земли для хлебородной жатвы; землепашество. "Земледелец" — поселянин, крестьянин, мужик; сельский обыватель; хозяин, владелец; кортомщик, занимающийся хлебопашеством. У С.И. Ожегова проще: "Земледелец" — человек, который занимается земледелием, а "Земледелие" — обработка земли с целью выращиванья сельскохозяйственных растений. Собственно, оба понятия тесно связаны друг с другом. И Бондарев, как мы видели, занят был не только социологическими проблемами крестьян, но и агрономией, он пытался решить извечную проблему жизни и смерти. (Ср. у В. Хлебникова:

Годы, люди и народы —

Убегают навсегда,

Как текучая вода.

В гибком зеркале природы:

Звезды-невод, рыбы-мы,

Боги призраки у тьмы

и у Н. Заболоцкого, в журнальном варианте "Меркнут знаки Зодиака":

В тесном торжище природы,

в нищете, в грязи, в пыли,

что ж ты бьешься, царь свободы,

беспокойный прах земли.)

Бондарев даже негодовал на эксплуатацию животных в воскресные (вероятно, выходные дни, т. е. субботы и другие иудейские праздники, в точном соответствии с Второзаконием: первым в мире законом в защиту домашних животного мира), но, увы, этот закон плохо соблюдался его односельчанами. Н. Заболоцкий любил цитировать стихи В. Хлебникова: "Я вижу конские свободы и равноправие коров". Но, кажется, и здесь Второзаконие взято за образец, где вол, осел или любая другая живность — "всякий скот" — приравниваются к венцу природы — человеку (Втор. 5:14). В конце концов, герой поэмы Заболоцкого солдат, это тот же крестьянин, ставший воином ("Вы знаете, я был на поле брани, / Носился лих под пули пенье") и вновь ставший хлебопашцем (замечено сыном поэта в "Жизнеописании"), — точная копия биографии Бондарева.

213

В черновом варианте "Торжества земледельца" записано: "Где вол, зачитываясь Попом"²³⁵. В комментариях сказано, что Заболоцкого привлекала "легкая" поэзия английского поэта. Речь идет об Александре Попе (1688—1744). Заболоцкого у него интересовала отнюдь не легкость:

А там пиит-мудрец природу испытует

И цепи зрит существ несчетные звена.

Все благо то, что есть, и смертный слепотствует,

В очах которого природа зол вина.

Престав быть мизантропом,

И Тимон горестный утешен был бы Попом²³⁶

Ясно, что Заболоцкий внимательно читал дидактическую поэму Попа "Опыт о человеке", и мысль английского поэта о неразрывной связи человека и природы была близка Заболоцкому. Читал ли Заболоцкий Бондарева? На этот вопрос мы можем ответить положительно. Он интересовался Львом Толстым и его идеями и, конечно же, мимо него не прошли связи писателя с сибирским мужиком.

Есть еще одна ниточка, соединяющая поэта с прошлым. Это его интерес к В.И. Вернадскому. Книга Вернадского "Биосфера" была настольной книгой поэта. А становление личности Владимира Ивановича прошло не без влияния Толстого и Бондарева. Как известно, он был членом знаменитого "братства", основанного в феврале 1886 г., в разгар попыток публикации и полемики вокруг "Торжества земледельца". Решающим в образовании "братства" было знакомство с Вильямом Фреем, основателем земледельческой колонии в Америке. Уезжая из Ясной Поляны в Англию, Фрей встретился с "приютинцами" — группой друзей Вернадского, и под его воздействием был образован орден "братства". (Трагедией Владимира Константиновича Гейнса — Фрея было то, что он лишь накануне смерти узнал, что его идеи не пропали втуне.) Из этого "братства" вышли такие люди, как братья Сергей и Федор Ольденбурги, Д. Шаховской, Иван Михайлович Гревс, Александр Корнилов, Андрей Краснов. Основные правила братства были сведены Дмитрием Шаховским к весьма простой триаде: 1. Работай как можно больше. 2. Потребляй на себя как можно меньше. 3. На чужие беды смотри как на свои.

Безусловно, Заболоцкий был верующим человеком. Его связь с Библией требует отдельного исследования. (См., например, одно из декларативных стихотворений "Во многом знании — немалая печаль, / Так говорил творец Экклезиаста".) И отношение его к Евангелию было тоже непростым. В известном стихотворении "Бегство в Египет" (1955), связь кото-

214

рого с одноименным стихотворением Ивана Бунина написанным за сорок лет до этого, — очевидна, существует Ветхозаветный пласт. (Связь этих двух шедевров прослеживается даже в редкой рифме: "Полотенце младенца" — "Младенцем — поселенцем".) В стихотворении Бунина действие перенесено на Далекий Север, в Россию. Богородица кутается в кунью шубу. В зимнем лесу — медведицы, волки, лоси. И лишь в конце Огненный Ангел летит к Сиону отмстить Ироду.

У Заболоцкого перемещение не географическое и вообще не перемещение, а перевоплощение. Ибо место действия — Святая земля,"наш дом" (очаг), куда следует вернуться:

Но когда пришла идея

Возвратиться нам домой

И простерла Иудея

Перед нами образ свой...

Поэт, хранимый Ангелом не мщения, а спасения, погружается в сон. Сон необычный, сон перевоплощения:

Снилось мне, что я младенцем

В тонкой капсуле пелен

Иудейским поселенцем

В край далекий привезен.

Увы, родина встретила его нищетой, злобой, нетерпимостью, рабским страхом — родовые черты не только древней Иудеи, но и современной поэту России.

Вернемся к мудрому иудинцу. Не его ли имел в виду великий поэт, когда писал:

Здесь, под сенью дряхлеющих ветел,

................................................................

Я однажды ....заметил

Незнакомого мне человека.

Он стоял и держал пред собою

Непочатого хлеба ковригу

И свободной от груза рукою

Перелистовал старую книгу.

Лоб его бороздила забота,

И здоровьем не выдалось тело.

Но упорная мысли работа

Глубиной его сердца владела...

......................................................

В этот миг перед ним открывалось

То, что было незримо доселе,

И душа его в мир поднималась,

Как дитя из своей колыбели. (1948)

215

Впечатление такое, что это иллюстрация к воспоминаниям о Бондареве. О процессе его мышления.

Одним из важнейших ударных мест поэзии Заболоцкого является поклонение Хлебу. И не только — хлебу, а вообще — пище, еде, что в пораженной голодом стране нормативно. Именно в Царе-Голоде лежат истоки "Столбцов". Хлеб как символ мира и жизни проходит красной нитью через все творчество поэта. И на это обратил внимание сын Заболоцкого. Выскажем и такое странное мнение. Преклонение Николая Алексеевича перед поэтом Хлебниковым было связано не только с привлекательностью музы Председателя Земного Шара, но и хлебным запахом его фамилии. Равно и личность Сковороды была привлекательна поэту и "кухонной", а значит, пищевой фамилией малоросса.

Седьмая главка поэмы Заболоцкого так и называется "Торжество земледелия", а следовательно и земледельца, ибо герой крестьянин-солдат произносит речь, начинающую словами: "Славься, славься, Земледелье, / ...Бросьте пахари безделье, / Будет ужин и ужин".

И последнее — раскулаченная и обнищалая деревня, которую Заболоцкий видел на родине сибирского мудреца, выглядела приблизительно так.

Чем была колхозная жизнь для иудинцев? Свидетель начала века сообщает о зажиточности крестьян. Состоятельные имели каждый по 20—30 лошадей, до 100 голов рогатого скота и 150—200 овец. Середняки владели 8—10 лошадями, имели по 30 голов рогатого скота и такое же количество овец. Ну а бедняки? По российским меркам они жили не так плохо: 3—4 лошади, 5—6 коров, до десятка овец. Такое обширное хозяйство требовало наемного труда. Обычно в "батраки" нанимались "татары" — хакассы. Но и они получали за свой труд высокую плату. И это тоже зависело от качества работника. Трудолюбивый получал до 100 рублей на полном хозяйском содержании, средний работник — при тех же условиях — 70 рублей, а нерадивый не более 50 рублей. Употребляли юдинцы и технику — молотилки и веялки²³⁷. И потому жизнь им улыбалась. Кстати, единственными православными в округе были хакассы, да и то священники посещали их 2—3 раза в год; понятно, что православие аборигенов было формальным. Возможно, что православный священник, заглянувший в Иудино и ведший диспут с Бондаревым, был миссионером. Понятно, что коллективизация в селе не могла проходить легко. Были сосланы, как мы выше писали, и родственники Бондарева, включая сына. Но по сведениям, имеющимся у автора, села, где процветало сектантство, старались спасти "своих кулаков". Возмож-

216

но, поэтому колхозное хозяйство Иудиной и до войны считалось образцовым. А поголовье колхозного скота — не выдерживает сравнения с поголовьем дореволюционным... Судите сами: «Колхоз "Заветы Ильича", один из богатейших во всем Красноярском крае, объединивший к этому времени 360 дворов, имел 750 голов только крупного рогатого скота, 4 500 тонкорунных овец, фруктовый сад в 50 гектаров, звероферму, где разводили лисиц и енотов...»²³⁸. Насчет лисиц и енотов нам ничего не известно, но поголовье коров было до революции в десятки раз больше. Как не вспомнить Бондарева-Бидарева: "Вы же, прелестники, хотите отнять у человека поля его, скот его, и домы!"

О деревенском философе вспомнили в 1939 г., когда стараниями Е.И. Владимирова вышла книга "Тимофей Михайлович Бондарев и Лев Николаевич Толстой". Тогда же была создана комиссия под руководством археографа Минусинского музея Варвары Левашевой. В комиссии принял участие и сибирский поэт Иван Ерошин. Была произведена эксгумация, принесшая неожиданные результаты — никаких рукописей Бондарева в гробу не было обнаружено, зато были найдены обломки надмогильных плит, где современный Моисей высекал новейшие скрижали. Некоторые недоброжелатели утверждали, что могила была вскрыта по поручению известного библиофила Геннадия Васильевича Юдина в поисках новых трудов Бондарева и что эти труды попали в библиотеку конгресса США вместе с проданной Юдиным его библиотекой. На поверку оказалось, что в Америке нет рукописей, а они — те самые, когда-то похищенные из ящика у могилы, хранились в Красноярском краеведческом музее. Теперь большая часть перекочевала в Толстовский музей.

Во время работы комиссии в 1940 г. к поэту Ерошину обратились местные крестьяне с просьбой об увековечении памяти Бондарева переименованием села Иудина в Бондарево: "...неладное прозвище у нас Иудино... А что такое Иуда? Известно, предатель. Вспоминать о предателях не стоит. Их надо из колхозной памяти совсем извлекать"²³⁹. Просьба пошла по инстанциям, но началась Отечественная война, отодвинувшая осуществление пожелания крестьян. А во время войны молодые иудинцы ушли на фронт, их заменили на колхозных полях старики и женщины. Ежегодно они сдавали государству 70 тысяч пудов хлеба, 4 тысячи пудов мяса, 270 тысяч литров молока, 6 тысяч килограммов шерсти и много других продуктов и сырья. В 1943 г. 500 иудинцев направили письмо солдатам Карельского фронта, и здесь нашлось место для упоминания имени своего знаменитого односельчанина: "Когда-то в

217

селе нашем жил крестьянин Тимофей Михайлович Бондарев — из ссыльных поселенцев...

Тимофей Михайлович был первым ирригатором Кайбальской долины, он оросил 50 десятин земли, он пытался создать потребительское общество-кооперацию..."²⁴⁰.

Уже после войны последнюю плиту с надписями-изречениями Бондарева директор местной школы Померанцев уложил в фундамент строящейся в Иудине новой школы — прекрасная идея и надежда, что наши потомки еще раз вернуться к мыслям своего замечательного земляка. В селе поставлен памятник с простыми словами, соответствующими духу времени:

Тимофей Михайлович Бондарев (1820-1898 гг.)

Писатель — борец за счастье бедняцкого крестьянства Сибири — первый учитель крестьянских детей.

И последнее — акт человеческой глупости — бывшее село Обетованное, переименованное в Иудино, было еще раз переименовано — с 1958 г. место жизни философа получило статус поселка и имя своего самого прославленного земляка.

Очерк 4

РОССИЙСКАЯ АРИСТОКРАТИЯ И ЕВРЕЙСТВО

ЦАРИ И ЕВРЕИ

В самом начале перестройки в журнале "Советиш Геймланд" было опубликовано письмо княжны Екатерины Александровны Мещерской, где, пожалуй, впервые откровенно написано об отношении русской аристократии к еврейству. Кн. Мещерская утверждает, что русской аристократии был чужд антисемитизм. Редакция озаглавила письмо достаточно категорично: "Компетентное мнение княжны Екатерины Александровны Мещерской". Вот этот небезынтересный текст:

«Дорогая редакция!

Я достаточна наслышана об интересном и содержательном еврейском журнале "Советиш Геймланд". Хочу воспользоваться предоставленной мне возможностью вкратце рассказать вашим читателям о том, как расценивала антисемитизм русская аристократия (может быть, это поможет понять русский национальный характер вообще).

Дело в том, что до своего тринадцатилетнего возраста я об этом слове не имела понятия. Со времен царствования Петра Первого волны талантливых молодых иноземцев хлынули в Россию. Голландский еврей Шапиро стал лучшим Петру помощником в кораблестроении, и Петр дал ему титул барона Шафирова. В русской аристократии не было антисемитизма (курсив мой. — С. Д.). Подобные высказывания вообще считались дурным тоном.

Чтобы иметь возможность торговать в огромной, обширной России, многие евреи вынуждены креститься ради того, чтобы

219

преодолеть "черту оседлости". Их "заморские товары" и красивые витрины магазинов приводили в ярость купцов, и, не выдерживая конкуренции, те подкупали городовых, подстрекающих пьяную чернь на еврейские погромы. Вспомним лучший магазин старой Москвы — "Мюр и Мерелиз" (сейчас ЦУМ). На Мясницкой улице располагались лучшие магазины, торгующие различными новинками, в том числе и техническими. Их владельцами были братья Брабец, Сименс и Гальске, Роберт Кэнц, Жорж Борман и другие, а Михаил Васильевич Кишиневский украсил всю Москву своими огромными, круглыми электрическими светящимися часами.

Последний русский министр барон Витте был женат на еврейке и появлялся с ней при Дворе. Раньше было принято, чтобы в каждой семье жил в доме свой врач (конечно, он имел полное право ездить и по своим частным вызовам). Он лечил всю семью, всю прислугу, а также дворню. Получал хорошее жалованье и становился уже своим, родным человеком, принимал участие во всех семейных радостях и горестях. Таким был и наш дорогой доктор Зиновий Яковлевич Любарский. Я вспоминаю его чуть-чуть навыкате голубые глаза, пышную, рыжеватую бороду и ту добрую улыбку, с которой он, когда я болела, сначала выслушивал мою, рядом со мной лежащую куклу, а потом уже и меня. Он наверно был евреем, но никому не приходило в голову об этом специально осведомляться — это был наш Друг и всеми уважаемый человек.

Теперь вот о чем. Как это было напечатано в журнале "Огонек", я много раз сидела в тюрьме (главным образом за то, чтоне соглашалась быть агентом Лубянки). Сидела в одиночке, спать не давали, допрашивали по ночам перекрестным допросом. Уже после опубликования материалов о поимке Эйхмана (помещенных в моем переводе в журнале "Вопросы истории") я была однажды вызвана на Лубянку. Состоялся такой диалог.

Следователь: — Чего это ради Вы напечатали статью о том, как был пойман Эйхман?

Я: По убеждениям я интернационалистка и антифашистка.

Следователь: Стыдитесь! Русская княжна — и возвышаете евреев. Может быть, ваша мать согрешила с евреем?

Я: Все возможно. Только сама женщина знает, от кого она, носит под сердцем ребенка.

Следователь: — Вы мне не дурите, а говорите правду! За что это вы любите евреев?

Я: За то, что у меня с ними одна судьба: еврей не виноват, что родился от еврея, а я не виновата, что родилась от князя..

Тут следователь совершенно озверел и заорал на меня, стукнув по столу кулаком: "А для нас такие, как вы, хуже евреев!

220

Мы таких зовем — "ж и д о в с т в у ю щ и е!" и с этим выкриком он, нажав кнопку звонка, уже прошипел сквозь зубы "Обратно... в одиночку".

Евреи — многовековой народ. Они дали миру Библию, от которой пошли как культура, так и религии. И ясно, что ни один верующий человек не может быть антисемитом...

С глубоким уважением — Е. Мещерская»¹.

Этот удивительный документ нуждается в комментариях. Человек, безусловно, достойный и мужественный, Екатерина Александровна Мещерская желаемое выдает за действительное. Русская аристократия была в достаточной степени антисемитски настроена. Сошлемся хотя бы на воспоминания великого князя Александра Михайловича (1866-1933). Он говорит о религиозном антисемитизме, процветавшем в царской семье, более того, он говорит о ксенофобии. Уже находясь в эмиграции, пройдя очень сложный духовный путь, он, отдадим ему честь, мужественно пишет о своем прошлом: «Стараясь быть честным с собой самим, я пришел к заключению, что мой духовный актив был отягощен странным избытком ненависти. Ненависти к личностям и даже к целым нациям. Я старался освободиться от первой... Но этой ненависти я долго преодолеть не мог. Не моя вина была, что я ненавидел евреев, поляков, шведов, немцев, англичан и французов. Я осуждал православную церковь и доктрину официального патриотизма, которая вбивалась в мою голову в течение девятнадцати лет учения, — за мою неспособность относиться дружелюбно ко всем этим национальностям, не причинившим мне лично никакого зла.

До того, как войти в общение с официальной церковью, слово "еврей" вызывало в моем сознании облик старого, улыбавшегося человека, который приносил к нам во дворец в Тифлисе кур, уток и всякую живность. Я испытывал искреннюю симпатию к его доброму, покрытому морщинами лицу, и не мог допустить мысли, что его праотец был Иуда. Но мой законоучитель ежедневно рассказывал мне о страданиях Христа. Он портил мое детское воображение, и ему удалось добиться того, что я видел в каждом еврее убийцу и мучителя. Мои робкие попытки ссылаться на Нагорную Проповедь с нетерпением отвергались: "Да, Христос заповедовал нам любить наших врагов", говаривал о. Георгий Титов: "но это не должно менять наши взгляды в отношении евреев". Бедный о. Титов! Он неумело старался подражать князьям церкви, которые в течение восемнадцати веков проповедовали антисемитизм с высоты церковных кафедр. Католики, англиканцы, методисты,

221

баптисты и другие вероисповедания одинаково способствовали насаждению религиозной нетерпимости, и равным образом, антисемитское законодательство России почерпало главные свои основы в умонастроении высших иерархов православной церкви. В действительности евреи начали страдать от преследований в России с момента прихода к власти людей, слепое повиновение которых велением церкви оказалось сильнее понимания ими духа Великой империи»².

Великий князь, пытаясь найти опору в славном прошлом России, в качестве примера веротерпимости приводит слова Николая I, будто бы начертанные на всеподданнейшем докладе русских иерархов, требовавших правовых ограничений для евреев: "Император Всероссийский не может делать различия между своими подданными не евреями и евреями — ...он печется о благе своих верноподданных и наказывает предателей"³. О том, что эта филиппика принадлежит Николаю I, можно догадаться лишь по концовке фразы — угрозы предателям. В качестве примера веротерпимости можно привести Именной императорский указ, объявленный Командующему отдельным корпусом внутренней стражи Дежурным Генералам Главного Штаба (1843 г.), гласящий следующее: "Государь Император Высочайше повелеть соизволил: находящихся в подвижных инвалидных № 2 и 3 ротах и в мастеровой роте Императорских Дворцов девятнадцать человек нижних чинов из Евреев, исключив из сих рот, заменив нижними чинами Православного исповедания, и на будущее время в помянутые роты нижних чинов из Евреев не назначать"⁴. Неужели Александр Михайлович, брат знаменитого историка Николая Михайловича, ничего не знал об антиеврейских делах своего деда? Знал, конечно, но ничего более положительного в последующих царствованиях, видимо, не находил.

Здесь уместно сказать несколько слов в адрес "Михайловичей", самой талантливой ветви рода Романовых. Реформатор русского флота и создатель русской военной авиации и его брат, либеральный историк, по-видимому, имели по материнской линии деда-еврея. Во всяком случае, несколько независимых свидетелей сообщают, что настоящим отцом матери великих князей принцессы Баденской Ольги Федоровны был банкир из Карлсруэ некий Габер. Антисемитски настроенный Александр III в интимном кругу называл великую княгиню тетушкой Haber, а ее детей "...зонами". Тот же источник говорит не только о семитской внешности принцессы и ее детей, но и о том, что они все были очень красивы ("Великий князь Александр Михайлович был очень красивый молодой человек; он до сих пор красивый мужчина, несколько еврейского, хотя

222

и красивого типа"). Этот источник — С.Ю. Витте, который наряду с этим отметил наличие у Александра Михайловича отрицательных сторон еврейского характера⁵.

Александр Бенуа в своих воспоминаниях пишет: "...в этом же году произошло мое сближение с самым культурным и самым умным из всей царской фамилии — с в. к. Николаем Михайловичем ...находили в нем сходство с евреем, что объяснялось тем, что, как говорила придворная молва, его настоящим дедом был банкир Габерт"⁶. Его прадедом, вероятнее всего, был Соломон Габер (1760-1840), крупный банкир и фабрикант, родился в Бреславле, умер в Карлсруэ; дедом мог быть его сын барон Луи фон Габер или его брат⁷.

Если мы начнем рассматривать отношение к еврейству высших кругов России, скажем, начиная с Ивана Грозного, то в общем линия была вполне антииудаистской. Конечно, история России наполнена всевозможными ужасами и преступлениями, в первую очередь направленными против собственного народа:

Книга... Открываю:

"Бытопись российская..."

Ну, тебя я знаю,

Знаю, степь Ливийская!

Где тебя не вскрою,

Книга безотрадная —

Всюду предо мною

Та же жизнь нескладная.

Ширина основы,

Нищета развития...

Мрачны и суровы

Люди и события...

Хитрые обманы,

Злостные насилия.

Грозные Иваны,

Темные Василии...⁸

С этой точки зрения, между погромами, осуществленными Иваном III и Иваном IV в Новгороде, и массовым убийством евреев в Полоцке тем же Иваном IV (их топили подо льдом) — нет разницы. Данило Лукич Мордовцев, о котором мы еще поговорим, опираясь на летописи, писал о гибели Новгорода: «...московские люди и татары, рассеявшись загонами по новгородской земле, жгли и пустошили ее, "убивая всяк мужеск пол", оскверняя "женское естество" и — что покрасивее, поблагообразнее — уводя в полон, а "ссущих младенцев", расшибая головенками о пни, камни, косяки, приворотные столбы или живьем вметая в горящие избы, сараи, овины»⁹. (У кого

223

есть мужество, может прочитать и несколько следующих страниц — у меня нет сил их приводить. — С. Д.) Эти страшные страницы как две капли воды напоминают еврейские респонсы об убийствах в Полоцке. Один из современников писал о Иване IV: "Как ни был он жесток и неистов, однако же не преследовал и ненавидел за веру никого кроме жидов, которые не хотели креститься и исповедовать Христа: он их либо сжигал живых, либо вешал и бросал в воду. Потому что он обыкновенно говорил, что никакой царь, князь или король не должен доверять этим людям или щадить тех, которые предали и убили Спасителя мира"¹⁰. Таким образом, как те, так и другие преступления освящены именем государя.

В то же время личные отношения царя Алексея Михайловича с евреями (крещеными) были вполне дружественны. Его любимый дьяк, "хранитель печати" и "канцлер", как называли его иностранцы, Алмаз Иванов — еврей родом из Новгорода; близкий друг царя врач Данило Гаден (убитый впоследствии во время стрелецкого бунта) крещен был лишь формально, и царь, вероятно, знал об этом. Но государственная политика была однозначна — пленных польских евреев принуждали к крещению, желая пополнить техническими кадрами будущую европеизированную армию. И, самое главное, евреям запрещалось жить в пределах Московского государства.

При Петре I недостаток специалистов был решающим фактором при приеме иностранцев на русскую службу, и Петр добился от Синода разрешения на браки православных с иноверцами. Движущей силой была именно "скудота в начальных людях". В 1702 г. был опубликован манифест о вызове иностранцев в Россию, где провозглашалось "свободное отправление веры всех, хотя от нашей церкви отделенных, христианских сектов"¹¹. Но это касалось лишь христиан, евреев в этом списке нет. Крестившийся еврей — да, он сразу мог войти в элиту общества, если обладал способностями, как П.П. Шафиров. Мещерская допускает несколько ошибок, приводя пример Петра Павловича. Самая распространенная ошибка, идущая из западных источников, — миф о голландском происхождении петровского сподвижника¹².

На самом деле Шафиров — смоленский еврей и уж конечно никогда не был корабельным мастером. В то время не существовало расового антисемитизма. Обращаем внимание на некоторую условность: "антисемитизм" — термин XIX в. Посему лучшие роды России стремились породниться с "сильненьким" и "богатеньким" Шафировым. И действительно, пять дочерей вице-канцлера повыходили замуж за Рюриковичей (Долгорукие, Гагарины), Гедиминовичей (Хованские) и за

224

потомков достаточно древних родов Салтыковых (XIII в) и Головиных (XIV в.). Московская иерархия ставила Рюриковичей на первое место, чуть ниже — Гедиминовичи — роды более древние, чем Романовы. Вот тут-то уважаемая кн. Мещерская и привела примеры филосемитства, исходящего от потомков дочерей Шафирова. По закону совпадения сама Екатерина Александровна — потомок Марфы Петровны Долгоруковой, урожденной Шафировой. И по тому же закону совпадения граф (а не барон, как пишет Мещерская) Сергей Юльевич Витте — тоже потомок Шафирова по той же самой линии Долгоруковой¹³. Для удобства читателей привожу также генеалогическое дерево потомков Шафирова. Что же касается С.Ю. Витте, то к огорчению "последнего" министра (в некотором роде он действительно последний настоящий министр), его никогда не принимали при дворе — ни при благоволящем к нему Александре III, ни при его сыне — Николае II. Супругов Витте принимали лишь в интимном кругу вдовствующей императрицы Марии Федоровны...

Возвращаясь в царствование Петра I, можно указать на большую веротерпимость Петра Алексеевича, но все же есть несколько примеров его бытового антисемитизма. Например, на одной ассамблее он пытался споить дочь Шафирова — Анну Петровну, а когда та резко отказалась, воскликнул: «"Злая жидовская порода, я научу тебя слушаться" и подкрепил восклицание двумя увесистыми пощечинами»¹⁴.

Впрочем, при всей хваленой веротерпимости допустить евреев в Россию Петр I не пожелал, о чем рассказывается в известном историческом анекдоте, относящемся ко времени пребывания царя в Голландии: «Жиды обратились к любимцу Государя, известному Витзену, и просили его, чтобы он исходатайствовал им позволение селиться в России, заводить купеческие конторы и вести торговлю наравне с другими иностранцами. Они сулили громадные выгоды России от посредничества в торговле и обещали в благодарность поднести Государю на первый случай сто тысяч гульденов. Витзен согласился и передал Государю просьбу жидов. Петр выслушал ее и отвечал, улыбаясь: "Вы знаете жидов, знаете и русских. Я также хорошо знаю тех и других, что касается первых, то еще не время позволить жидам селиться в моем государстве. Скажите им от моего имени, что я благодарю их за предложение, но мне бы пришлось бы жалеть их, если бы они поселились в России: потому что хоть и говорят, что жиды в торговле всех надувают, но не думаю, чтобы они провели моих русских»¹⁵. С другой стороны, Петр Алексеевич был не прочь получить добротный человеческий материал, естественно, предваритель-

225

но его крестив. Польскому королю Августу он говорил: "Дай мне жидовских мальчиков, не достигших 10-ти лет, и я сделаю из них наилучших русских"¹⁶.

Но и позже, на процессе Петра Шафирова, неожиданно возник еврейский вопрос — доносители указывали на сокрытие им своего еврейского происхождения, а также на связи, существовавшие у него с некрещеными родственниками: "Михайло Шафиров (брат Петра Павловича. — С. Д.) не иноземец, но жидовской породы, холопа боярского прозванием Шаюшки сын, а отец Шаюшкин был в Орше у школьника (по-видимому, имеется в виду меламед. — С. Д.) шафором, которого родственник и ныне обретается в Орше, жид Зельман"¹⁷.

Ведший следствие П.И. Ягужинский писал кабинет-секретарю А.В. Макарову о том, что Г.Г. Скорняков-Писарев, находясь в ссоре с Шафировым, написал в предложении своем: "жидовского рода и отца их холопа боярского Шанявку знал (выделено Ягужинским. — С. Д.). Я надеюсь, что такая моей апробации не может иметь: ибо тогда, милостью государевой однажды уже кто посвящен прежние все низости и малородства тем покрыты..."¹⁸

У генерал-прокурора Сената, генерал-аншефа, обер-штальмейстера и кабинет-министра Павла Ивановича Ягужинского была особая причина не вводить "еврейский мотив" в дело Шафирова. "Око государево" и, пожалуй, единственный неподкупный человек в петровском окружении, по мнению писателя Данилы Лукича Мордовцева, был сам еврейского происхождения¹⁹.

Можно привести множество примеров веротерпимости Петра I, например, не отдавшего в руки гетмана Мазепы выкреста Яценко (Яковлева), доставившего донос Кочубея и Искры в Москву. Есть собственноручная запись Петра, из которой явствует, что венценосец прекрасно знал, что ожидает на Украине доносителя, но царь нашел юридический казус, чтобы оставить последнего в Москве. Да, петровское окружение, вполне космополитичное, имело большой еврейский компонент, но повторимся: все это были люди крещеные. Вот примерный и неполный список этого окружения: вышеупомянутый П.П. Шафиров и его брат Михайло Петрович, крупный чиновник — советник коммерц- и берг-коллегий, переводчик с латинского; П.И. Ягужинский; четыре брата Веселовские — Абрам, Исаак, Федор и Яков; племянники Шафирова (или двоюродные братья) — все дипломаты; баронский род Соловьевых, банкиры; основатель банкирского дома в Амстердаме Осип Алексеевич Соловьев, начавший свою карьеру дворецким у Меньшикова; граф Антон Де-Виер, первый генерал -

226

Генеалогическая таблица рода Шафировых

(глава рода барон Петр Павлович Шафиров, сподвижник Петра I)

губернатор Петербурга и придворный шут Д. Акоста — оба по происхождению мараны; Аршеневские, тоже, как и Шафировы, родом смоляне, выдвинувшиеся на военном поприще; "камердинер Петра Великого, Петр Вульф, жидовского происхождения, быв гвардии офицером, пожалован в тайные советники"²⁰. Петр Вульф, сын Гаврилы Петровича, "иноземца", дослужившего до чина полковника (1701 г.). Внук Петра Гавриловича Николай Иванович и все его семейство — дружило с А. Пушкиным (через Ганнибалов они были свойственники).

В царствование Анны Иоанновны произошло сожжение отпавшего в иудаизм поручика Возницына, о чем мы писали выше.

Дочь Петра Великого Елизавета Петровна прославилась знаменитой резолюцией на докладе Сената от 16 декабря 1743 г. о разрешении въезда купцов: "От врагов Христовых не желаю интересной прибыли". Этому предшествовал указ о высылке евреев из России от 2 декабря 1742 г. Безусловно, и указ и резолюция носят сугубо религиозный (антииудаистский) характер²¹.

Резолюция не утратила своего значения и после смерти Елизаветы Петровны. Царствование Екатерины Великой началось с заседания Сената, где обсуждался проект разрешения въезда в Россию евреев. Либеральная и просвещенная монархиня откровенно объяснила в своих записках причины, побудившие ее отложить решение вопроса, в первую очередь из-за страха задеть религиозные чувства народа. Обратим внимание, что Сенат единогласно стоял за положительное разрешение, но когда Екатерине показали резолюцию покойной императрицы, колебаниям пришел конец — придя к власти на волне защиты православия и имея дело с фанатичным духовенством, она поняла, что это было единственно правильным в данных условиях²². Хорошо известна история раздела Польши, когда Россия получила "в наследство" несколько миллионов евреев. Екатерина же установила и "черту оседлости", значение которой очевидно. Но тайно Екатерина помогала евреям и использовала их дарования. Безусловной ее заслугой следует считать уничтожение в государственной прессе и документах презрительного слова "жид", но даже это не было сделано явно: просто начиная с именного указа, объявленного 10 марта 1785 г. (подписан 8 февраля этого же года), стало употребляться слово "еврей". В письме к французскому философу Дени Дидро императрица не стесняясь пишет, что евреи живут и в ее дворце, у ее духовника, но она делает вид, что ничего об этом не знает...

По-видимому, священником, принимавшим евреев, был Михаил Самуилов (умер в 1818 г.), придворный протоиерей,

232

переведший на русский язык "Историю Ветхого и Нового Завета" и "Иосифа Флавия древности иудейския" (СПб.,1779-1783;2-е изд.,1795).

Из последующих правителей России интерес для нас представляет фигура императора Александра I. Будучи от природы весьма "добрым" человеком, он относился благожелательно и к еврейству. Я употребил слово "добрый", так сказать, не научный термин, но если бы мне предложили охарактеризовать разницу в характерах между двумя братьями — Александром Павловичем и Николаем Павловичем, я бы остановился на определениях "добрый" и "злой" — и это было бы наиболее точным. Приведем несколько примеров. Движимый любопытством, Александр неоднократно посещал еврейские синагоги, он встречался даже с Евой Франк, дочерью знаменитого апостата Франка (основателя секты "франкистов"). Главными поставщиками армии в кампании 1812 г. были евреи. Несмотря на их еврейское происхождение, царь выдвигал министра финансов Е.Ф. Канкрина (по преданию, внук раввина Кан-Крейна) и будущего канцлера К.В. Нессельроде (мать еврейка, принявшая протестантизм. По новейшим исследованием, и отец Карла Васильевича был еврейского происхождения). Но если эти действия можно соотнести с государственной необходимостью — евреи активно помогали России в борьбе с Наполеоном, то есть и другой факт, просто удивительный. Император Александр Павлович, человек изысканной европейской культуры, обожал ...еврейскую кухню. Об этом существует трогательный рассказ. Некий Давид Дынин содержал почтовую станцию в Орше Витебской губернии — центральное место по сообщению между четырьмя "столицами" империи — Петербургом, Москвой, Киевом и Варшавой. Содержание почтовой станции в таком месте являлось свидетельством полного доверия правительства к ее смотрителю. Александр I при частых поездках через Оршу ("кочующий деспот") любил приходить в дом почтодержателя Дынина, для того чтобы отведать еврейской кухни. Иногда ему было некогда, но он ни разу не пропускал случая насладиться кошерной пищей: тогда на дом к Дынину посылались адъютанты, которые с полными судками пробирались по доскам, проложенным посреди улиц, покрытых непролазной грязью...²³ Этот Дынин был тестем барона Евзеля Гинзбурга. Конечно, кулинарные пристрастия — это дело вкуса, но все же... Известный антисемит С.С. Окрейц, всячески очерняя еврейский народ, добрался и до еврейской кухни. Волею обстоятельств Станислав Станиславович (А.П. Чехов его прозвал Юдофоб Юдофобович) побывал в доме Любавичского раввина, где ему предложили откушать: "В сто-

233

ловой мне предложен был завтрак. Мне очень хотелось есть, но воспользоваться предложенными явствами не было возможности: стояло блюдо щуки, приготовленной с шафраном и перцем, цимес (брюква, тоже с перцем и луком), кугель (запеченная лапша); стояли бутылки вин с золочеными ярлыками, но с содержимым, нимало не напоминающим виноградный сок, а скорее спирт и тот ром, который никогда не видел Ямайки. Было много варений, и между ними редька, варенная на меду... Довольно противное лакомство"²⁴. Конечно, русская пословица гласит: "На вкус и цвет товарищей нет". Но при известном усилии можно охаять любую национальную кухню. Или наоборот — возвеличить. С.М. Михоэлс называл это "гастрономическим патриотизмом"²⁵.

Однако вернемся к Александру I и его брату Николаю I. Трудно себе вообразить Николая Павловича, вкушающего хлеб-соль в еврейском доме. Он даже видеть евреев не мог. Исторический факт: когда в августе 1840 г. государь объезжал Западный край, царь остановился в Брест-Литовске. При осмотре валов крепости Николай увидел большую толпу любопытствующих евреев, что было естественно, ведь не каждый день император бывал в их городе. Реакция высшей инстанции была мгновенной. Обратившись к виленскому генерал-губернатору Ф.Я. Мирковичу, сопровождавшего его, Николай спросил: "Чем они живут? Надо непременно придумать, что с ними делать, и этим тунеядцам дать работу. Мне надо их выселить отсюда". Сказано — сделано, и евреев стали выселять из города. Во время того же посещения Брест-Литовска он еще дважды высказывался враждебно по отношению к евреям, в том числе уверенно утверждал, что "жиды" кого угодно подкупят²⁶.

Еврейский историк С.М. Дубнов не без сарказма назвал это царствование "военно-исправительная система Николая I". И действительно, ничего хорошего, кроме многочисленных "гзейрес" (напастей), еврейский народ при нем не испытал. Еще в 1816 г., совершая образовательное путешествие по России, он писал в путевом журнале о "жидах", изнуряющих несчастный народ: "Они настоящие пиявицы, всюду всасывающиеся и совершенно истощающие несчастные сии губернии"²⁷. Будет справедливо добавить, что он с удивлением отметил преданность евреев России во времена наполеоновского нашествия. Но если вспомнить систему воспитания, которой подвергались царственные отпрыски (великий князь Александр Михайлович не исключение), то это не удивительно. Вместе с тем, если воспитатели (или, по крайней мере, главные из них) — Лагарп у Александра I, Василий Андреевич

234

Жуковский у Александра II — сумели привить своим ученикам либеральные или просто гуманистические идеи, то и результаты были налицо: ни у Александра Павловича, ни у его племянника Александра Николаевича таких зоологических идей в отношении евреев не проявлялось, да и вообще они не страдали ксенофобией. У Александра Освободителя наметилась и тенденция юридического решения еврейского вопроса. Он освободил евреев (и не евреев) от страшной воинской повинности, ликвидировав кантонистскую службу, а следовательно, остановил вал насильственного крещения. И значительно расширил "черту оседлости" для некоторых слоев еврейского общества: для купцов 1-й и 2-й гильдий, для людей с высшим образованием. При нем присваивались офицерские чины евреям-врачам, и даже были редчайшие случаи присвоения офицерского звания некрещеным евреям. Но кардинального решения еврейского вопроса не последовало. В нашу задачу отнюдь не входит детальный анализ положения евреев в Российской империи. Мы исследуем в данном случае лишь частную сферу, бытовое отношение аристократии к евреям и еврейству. И в этом отношении Александр II был безукоризнен. Достаточно вспомнить историю возвышения скульптора Мордухая Антокольского. Его покровительница, великая княгиня Мария Николаевна (одно из редчайших и благороднейших созданий — тот случай, когда следует согласиться с кн. Мещерской; Марии Николаевне посвятил восторженную статью А.Ф. Кони) заказала у скульптора эскиз "Нападение Инквизиции на евреев" и уговорила своего царственного брата посетить мастерскую Антокольского в Академии художеств. Эффект превзошел все ожидания. Государь сразу оценил гений скульптора, составившего славу его царствования. (Впрочем, в воспоминаниях И.Е. Репина эпизод посещения скульптора Александром II выглядит по-иному: «...Александр II посетил мастерскую Антокольского, где был "Иоанн Грозный". Пришел, взглянул минуту, спросил:

— Какого вероисповедания?

— Еврей.

— Откуда?

— Из Вильны, Ваше Величество.

— По месту и кличка.

И вышел из комнаты. Больше ни звука»²⁸.

Посему, переходя к следующему царствованию, следует отметить важнейшую деталь — будущий Александр III стал наследником после смерти своего старшего брата Николая Александровича (1843-1865), которого воспитывала целая плеяда талантливых ученых (К.Д. Кавелин, М.М. Стасюлевич,

235

Я.К. Грот и др.). И один из его преподавателей говорил, что с его смертью умерли надежды миллионов людей, "умирал идеал высокого, справедливого, благородного"²⁹.

Существует обширная литература о личности Александра III — с самыми разнообразными характеристиками, от чрезмерного восхваления (С.Ю. Витте, вел. кн. Александр Михайлович) до абсолютного отрицания каких-либо достоинств. Обратимся к трудам историка, хорошо знавшего это время и по возможности объективно исследовавшего его. Мы говорим о работах П.А. Зайончковского. По отзывам своих воспитателей, приведенных Зайончковским, в отличие от старшего брата Николая, Александр не отличался широтой интересов. "Тупость и упрямство", обнаруженные еще в детстве, сохранились до конца его дней³⁰. В воспоминаниях Е.М. Феоктистова (человека правых взглядов, начальника главного управления по делам печати и относящегося к государю весьма положительно) встречаем следующую фразу: "Нельзя отрицать, что в интеллектуальном отношении государь представлял весьма незначительную величину. Плоть уж чересчур преобладала над духом"³¹. Остановимся на анализе царствования Александра III, сделанном М.Т. Лорис-Меликовым ("прелестным, сердечным и оклеветанным человеком", по выражению А.Ф. Кони), который назвал собравшихся у трона славянофилов "своекорыстной сволочью": "Я говорил новому государю: Под знаменем Москвы вы не соберете всей России: всегда будут обиженные... Разверните штандарт империи, — и всем найдется равное место". И далее Михаил Тариелевич говорит пророческие слова: «Погромы евреев, цыган и "шелапутов"... — предвестники ряда будущих безобразных и диких бунтов. Гораздо, однако, опаснее возможность разложения на составные части России. Прежние государи это понимали и щадили окраины. Современное московское направление все гнет и равняет под одно — и этим только вредит. Я лично люблю Россию в ее целом, во всей огромности, такую, какою создавал ее Петр. Но он не дразнил отдельных национальностей, не навязывал им православия. Да и где сознательные бойцы за православие? Один, другой... а все остальные — или невежество или корыстолюбие. А связь частей в России еще очень слаба. И Поволжье, и Войско Донское очень мало тянут к Москве. Особенно мне жаль Кавказа, если он отпадет»³².

Естественно, и по еврейскому вопросу взгляды императора носили примитивный антииудаистский религиозный характер, заставлявший не раз вспоминать о. Титова в воспоминаниях Александра Михайловича. Он буквально понимал евангельские тексты — евреи Богом проклятый народ, ибо они "распяли

236

Христа. П.А. Зайончковский приводит свидетельство того же Феоктистова, видевшего резолюцию государя на прошении барона Гинзбурга, ходатайствовавшего об улучшение быта евреев в 1890 г.: "... что если судьба их (евреев. - С. Д.) печальна, то она предначертана евангелием". Историк добавляет, что в силу религиозности Александр III был антисемитом³³. Выше мы приводили юдофобские "шутки" государя в адрес своей тетки и двоюродных братьев. Как известно, после убийства Александра II на юге происходили погромы, которые были подавлены властью. Варшавскому генерал-губернатору И.В. Гурко царь заявил по поводу погромов: "В глубине души я всегда рад, когда бьют евреев. И все-таки не надо допускать этого"³⁴. Последнее совершенно ясно: погром — это нарушение порядка, это дестабилизация, следовательно, его следует прекратить. Мы знаем, что и при Александре II революционеры, по крайней мере, часть народовольцев, занимались антисемитской пропагандой, чтобы расшатать власть. Здравый смысл или инстинкт самосохранения подсказал императору, как действовать. Этот инстинкт отказал его наследнику.

Антисемитская политика Александра III не украшала лица империи. К.П. Победоносцев решился написать императору письмо, где иносказательно советовал монарху посетить "исторические концерты" А. Рубинштейна для того, чтобы успокоить общественное мнение на Западе. Вот это письмо в выдержках:

"Не прогневайтесь, Ваше императорское величество, за настоящее писание, коим являюсь беспокоить Вас.

В настоящее время даются здесь по субботам, в зале дворянского собрания, и приходят уже к концу, исторические концерты Рубинштейна. Они составляют событие в музыкальном мире целой Европы. Прошлой осенью и зимой эти концерты происходили уже в Берлине и в Вене и возбудили всеобщий восторг и удивление. И в Берлине, и в Вене все сословия общества, начиная с членов царствующего дома, принимали живое участие в этом деле. В Вене, по окончанию концертов, устроен был Рубинштейну праздник, в коем приняли участие многие из эрцгерцогов и герцогинь Кумберландских.

Несомненно, что в настоящую минуту Антон Рубинштейн есть первая величина и первый авторитет в музыке, и после смерти Вагнера не имеет себе равного. В музыкальной технике, в совершенстве исполнения, никто, по общему сознанию, не достигал такой полноты и такой силы. Имя его популярно в Европе и в Америке; где он ни появится, около него собираются первые таланты в музыке, в искусстве, в литературе, с сочувствием и с уважением к его таланту.

237

Приятно думать, что этот художник, в своем роде господствующий, принадлежит России. По рождению своему, по воспитанию, по семейным и общественным связям и отношениям, по привычкам и образу жизни — Антон Рубинштейн русский, и остается в России, несмотря на блестящие предложения, которые не раз делались ему за границей.

Кроме того, он человек образованный и благородного сердца, в чем все отдают ему справедливость. Во всех больших городах, где давал он концерты, немалое сочувствие привлекал он тем, что, несмотря на труд, которого стоит ему продолжительное и энергическое исполнение, он повторяет каждый из своих концертов даром для учеников и учениц консерваторий и музыкальных классов. То же делает он теперь и в Москве, и в Петербурге.

Антон Рубинштейн уже стар, силы его ослабевают. По всей вероятности, и жить ему уже недолго, и настоящие концерты будут едва ли не лебединою для него песнью.

Самого Рубинштейна я видаю очень редко и случайно, на концерты его не езжу (нет для того времени и сил), и не о нем теперь забочусь (курсив мой. — С. Д.)...

Но мне кажется, что достойно и праведно было бы и вполне отвечало бы достоинству верховной власти, в смысле покровительства искусству, если бы Ваше императорское величество и государыня императрица удостоили Вашим присутствием один из этих концертов Рубинштейна, показав тем внимание к имени русского художника, знаменитому по всей Европе. Я знаю, что многие, коим дорого русское искусство, будут до глубины души обрадованы таким знаком Вашего внимания...

6 февраля 1886 г. Константин Победоносцев».

Этот потрясающий документ вполне может вписаться в интересующую нас тему, но в данном конкретном случае, принадлежа перу мракобеса (слова А. Блока о Победоносцеве стали общим местом), они более касаются личности его сюзерена. Главное, ради чего это написано, ясно выражено в словах, где говорится, что он печется отнюдь не о Рубинштейне, а о реноме высшей власти. Ради этого он дает блестящий очерк творчества и успеха пианиста, напирая на то, что высшая аристократия Запада, коронованные особы, благоволят художнику. Далее опытный царедворец говорит о русском художнике Рубинштейне, о его патриотизме, избегая выражения "крещеный еврей". Обязательно подчеркивает бескорыстие мастера, как бы оттеняя ставшее общим местом суждения о стяжательстве семитского племени. Победоносцев прибегает к чувству жалости — мастер болен и жить ему осталось недолго. И, на-

238

конец, объясняет Александру III, почему он с женой должен посетить концерт — этого требует престиж высшей власти. Когда говорят об иезуитстве Константина Петровича — трудно найти лучший пример. Письмо должно быть отправлено но собственноручная запись на письме гласит: "Предполагалось, но по зрелом обсуждении не отправлено". Что же остановило Победоносцева? Ответ естествен — страх попасть в немилость из-за зоологического антисемитизма царя...

Существует масса анекдотов о юдофобии монарха, где правда перемешана с вымыслом. Но анекдот точен, он никогда не выходит за рамки правдоподобия, всегда соответствует психологической достоверности образа Александра III. Так, наиболее известен случай с Витте, где для решения еврейского вопроса министром было предложено гипотетически утопить в море 7 млн. подданных евреев (Витте доказывал императору невозможность насильственного решения вопроса)³⁵. Или случай, происшедший после крушения царского поезда в Борках в 1888 г., когда чудом уцелевший император, на могучих плечах якобы поддерживавший крышу вагона, вышел наружу, перекрестился и погрозил сам себе пальцем: "И поделом тебе! Не езди на жидовских железных дорогах!" Я думаю, для беглого наброска характера венценосца — этого достаточно. А ведь если бы великий монарх снизошел до совета по поводу женитьбы наследника с любым раввином своей обширной империи (кстати, примеры советов с участием духовных лиц различных конфессий по столь важным проблемам Европа знала), он мог получить совершенно аргументированный ответ: нельзя жениться на внучке королевы Виктории. Дело в том, что за четыре тысячи лет до открытия Грегора Менделя еврейство знало о гемофилии: в семьях, где были больные, мальчикам не делали обрезания!

Сын Александра III, Николай II, в царствование которого погибла династия, не мог отрешиться от юдофобии. Перечень несчастий, обрушившихся на страну, начинается прямо с коронации — Ходынское поле унесло множество жизней (никогда не было и не могло быть точных данных о погибших из-за приехавших из соседних деревень или даже губерний. Обычно называют число в несколько сот человек, Александр Михайлович называет страшную цифру — 5 тыс. человек!). Затем несчастная русско-японская война, первая русская революция, наконец, мировая война, одним из виновников которой был самодержец. За время его царствования евреи пережили погромы — от Кишиневского до погромов во время первой мировой войны, когда жертвы исчислялись уже не десятками, а тысячами; к этому прибавилось дело Бейлиса. После революции с

239

очевидностью выяснилась причастность высшей администрации и самого царя к ритуальному процессу. История давно поставила 25-летнему царствованию соответствующую оценку, но в наше, постперестроечное время, есть силы, пытающиеся провести ревизию прошлому под лозунгом "Россия, которую мы потеряли". Не желая вступать в бесполезную дискуссию, прибегну к аргументации двух талантливых публицистов правого лагеря — М.О. Меньшикова и В.В. Розанова. В "Новом времени" от 18 марта 1917 г. Меньшиков в статье "Кто кому изменил" писал: "Все стихии народа русского отшатнулись от монархии, почувствовав в ней народную гибель. Монарх царствовал не на славу нам, а на бесславие, не на страх врагам, а на наш собственный страх. Мы должны быть благодарны судьбе, что столетия изменявшая народу монархия, наконец, изменила себе и сама над собой поставила крест. Откапывать ее из-под креста и заводить великий раздор о кандидатах на рухнувший престол было бы, по-моему, роковой ошибкой".

В той же газете ("Новое время" от 8 марта 1917 г.) другой столп правого лагеря В. Розанов писал: "Все царствование было печально. И даже не печально, а неудачно. Неудача бы ничего. Было упорство в неудаче. И вот это была настоящая беда. Наконец, была безжалостность к стране, к населению. Россия не живодерня..." Может показаться, что это написано по горячим следам павшей монархии, где многое утрировано. Страшные слова. Но они подтверждаются беспощадными воспоминаниями Сергея Ефимовича Крыжановского, бывшего в 1906—1911 гг. товарищем министра внутренних дел, а затем государственным секретарем, человека правых убеждений. О себе он в третьем лице пишет: "Стойкий националист и по убеждениям, и по семейным традициям, верный слуга Престола, в котором он видел единственно возможную в современной России форму правления..."³⁶. Воспоминания написаны уже в то время, когда страсти утихли и осталась лишь горечь по ушедшей жизни. Однажды государственному секретарю пришлось преподать урок примитивной политэкономии последней императрице, низвести царственную семью к живой и страшной действительности. Крыжановский был приглашен 5 декабря 1916 г. Александрой Федоровной на аудиенцию по разным вопросам, включавшим в том числе и обсуждение создания особого фонда для инвалидов войны. Он вспоминал: «Разговор перешел на призрение пострадавших в войне с Германией и Государыня стала с жаром говорить о своей мысли, которую она старалась проводить в Верховном Совете, о необходимости поставить дело так, чтобы все раненные и увечные были возвращены к трудовой жизни, приспособленной к

240

новым физическим условиям, с доведением их производительности до возможного максимума, и с тем, чтобы те которым трудоспособности вернуть нельзя, были помещены на дожитие в прекрасно обставленных приютах (проекты таких приютов, не помню кем составленные и одобренные Государыней, предполагали для их постройки, не считая содержания, затрату в размере более 3 000 рублей на каждого призреваемого).

Она спросила мое мнение. Мне пришлось и в этом случае возразить против столь широкой постановки дела. Мы слишком бедны — сказал я — для такой роскоши, ибо на нее никаких денег не хватит, а их у нас очень мало и без того, тем более, что после войны придется нести чудовищные расходы на возобновление разрушенного хозяйственного оборудования страны. Как ни желательно сделать все возможное для облегчения участи пострадавших от войны, но не следует увлекаться мечтами, которые нельзя осуществить.

Положение раненых и увечных надо, разумеется, скрасить, как только можно, но, в общем, их приходится, скрепя сердце, рассматривать, как людей попавших под колеса истории и скинуть со счета (курсив мой. — С. Д.), силы же и средства направить на другую, более важную для государства и более осуществимую задачу...

Государыня опять заволновалась: "Что Вы говорите, как денег нет? А контрибуция, которую мы получим! Государь дал мне слово, что вся она пойдет на то, чтобы облегчить положение пострадавших от войны, и я не позволю, хоть одну копейку из нея обратить на что либо другое!"» Крыжановский должен был сказать и следующее: "Неужели Вы верите, Государыня, что контрибуция будет?"³⁷

Из письма Николая II матери:

"В первые дни после манифеста (17 октября 1905 г. — С. Д.) нехорошие элементы сильно подняли голову, но затем наступила сильная реакция и вся масса преданных людей воспряла.

Результат случился понятный и обыкновенный у нас: народ возмутился наглостью и дерзостью революционеров и социалистов, а так как 9/10 из них жиды, то вся злость обрушилась на тех — отсюда погромы. Поразительно, с каким единодушием и сразу это случилось во всех городах России и Сибири. В Англии, конечно, пишут, что эти беспорядки были организованы полицией, как всегда — старая басня"³⁸. Из этого письма видна разница во взглядах на погромы между отцом (Александром III) и сыном. То, что погромы инспирировались полицией, подтверждает не только сам премьер-министр С.Ю. Витте в своих воспоминаниях, но и публикации секретных архивов полиции после революции. Так

241

что сын пишет матери неправду. Но главное не в этом — император не видит в погромах угрозы трону, то, что его отец всегда чувствовал и поэтому подавлял беспощадно. Во времена Александра III министром внутренних дел гр. М.Д. Толстым суду были преданы свыше 5 тыс. погромщиков³⁹.

Мы остановимся на одном деле, касающемся еврейства, инициатором которого был премьер-министр России того времени Петр Аркадьевич Столыпин. Столыпин пришел к выводу, что для спасения трона следует дать евреям равноправие (о взглядах П.А. Столыпина на данную тему несколько ниже). В письме государю от 10 декабря 1906 г. он писал: "Еврейский вопрос поднят был мною потому, что, исходя из начал гражданского равноправия, дарованного манифестом 17 октября, евреи имеют законные основания домогаться полного равноправия...

Затем я думал успокоить нереволюционную часть еврейства и избавить наше законодательство от наслоений, служащих источником бесчисленных злоупотреблений.

Все это послужило основанием в обнародованном с одобрения Вашего величества правительственном сообщении объявить, что коренное решение еврейского вопроса является делом народной совести и будет разрешено Думой, до созыва которой будут отменены неоправдываемые обстоятельствами времени наиболее стеснительные ограничения.

Затем еврейский вопрос был предметом обсуждения совета министров, журнал которого и был представлен Вашему величеству, что, несмотря на полное соблюдение тайны, проникло, конечно, в прессу и в общество, ввиду участия многих лиц в составлении и печатании этой работы.

Теперь для общества и еврейства вопрос будет стоять так: совет единогласно (курсив мой. — С. Д.) высказался за отмену некоторых ограничений, но государь пожелал сохранить их"⁴⁰.

Из письма следует, что, исходя из соображений здравого смысла, чтобы ослабить революционное напряжение, а также ради справедливости, Столыпин через Совет Министров единогласно проводит свое предложение. Император должен решить проблему, близкую к той, которую решала Екатерина II, когда ей подан был доклад в Сенате о допущении евреев в Россию. Мы помним, что Екатерина отложила решение вопроса из-за религиозного страха. Полтораста лет отделяет одно решение от другого. Вот ответ императора премьер-министру:

«Царское Село. 10 декабря 1906 г. Петр Аркадьевич.

Возвращаю Вам журнал по еврейскому вопросу не утвержденным.

242

Задолго до представления его мне, могу сказать и денно и нощно, я мыслил и раздумывал о нем.

Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, — внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать ее велениям.

Я знаю, Вы тоже верите, что "сердце царево в руцех Божиих".

Да будет так.

Я несу за все власти, мною поставленные, перед Богом страшную ответственность и во всякое время готов отдать Ему в том ответ...

Николай»⁴¹.

Этот роковой ответ, безусловно, подтверждает, что антисемитизм императора носил религиозный характер. Вместе с тем из текста явствует, что он не владеет эмоциями — ибо "убедительные доводы" не перевешивают фанатичности, император — раб чувства, а не факта. Нежелание разрешать насущные проблемы толкало империю в пропасть. Уроки истории для императора ничего не значили. Царь подчинялся некоему внутреннему голосу. Существует мнение, что он был глубоко верующим человек. Это неверно — Николай Александрович был суеверным человеком. Суеверие отнюдь не синоним веры. Никакого понятия о свободе воли он не имел. Откройте наугад его дневник и обнаружится не только скудость мысли, но и жестокость, скажем по отношению к нашим меньшим братьям. В дневник меланхолически записываются трофеи охоты, более напоминающие бойню: "Убил 144 фазана, всего убито 522. Фазанов 506, зайцев 16" — запись от 11 ноября 1904 г., разгар войны⁴². Предисловие к дневникам Николая II, цитируемым нами, написано глубоким знатоком эпохи К.Ф. Шацилло, который обратил внимание на этот чудовищный факт. Счет идет на сотни убитых животных — тогда уже вымирающих зубров, оленей, диких коз, кабанов, уток и т. п. Самое тягостное, когда за неимением другой живности расстреливаются вороны и кошки. Вот, например, красноречиво монотонная запись от 8 мая 1905 г.: "... Принял морской доклад. Гулял с Дмитрием в последний раз. Убил кошку. После чая принял князя Хилкова...". Становится понятно, почему по поводу кровавого воскресенья Лев Толстой назвал императора "Чингиз-ханом с телефоном"...

Среди отрицательных черт характера Николая П, сыгравших роковую роль в судьбе России и в его собственной, была

243

бессердечность по отношению к своим ближайшим сотрудникам, когда он не щадил их самолюбия. Все это происходило на почве самомнения или даже зависти (С.Ю. Витте, П.А. Столыпин) и распространялось даже на членов царской семьи, как, например, на Константина Константиновича⁴³.

РОМАНОВЫ И ЕВРЕИ

Из ближайшего семейного окружения царя следует остановиться на двух фигурах, которые считаются полярными, но на самом деле обнаруживают духовное сродство по еврейскому вопросу. Мы говорим о дяде последнего царя вел. кн. Сергее Александровиче и двоюродном дяде вел. кн. Константине Константиновиче ("дядя Костя" — так называл его Николай). Прибегнем еще раз к воспоминаниям Александра Михайловича, ибо они наиболее полно охватывают последние 50 лет истории семейства Романовых. Будучи некотором образом "дважды Романовым" — внуком Николая I, да еще женатым на правнучке Николая I, монархистом до мозга костей, он тем не менее пытается быть объективным в отношении членов романовской семьи. Это — живые люди с теми или иными достоинствами и недостатками. И о себе он пишет, отнюдь не приукрашивая свое прошлое. Единственное исключение из этого правила: "Дядя Сергей — Великий Князь Сергей Александрович — сыграл роковую роль в падении Империи и был отчасти ответствен за катастрофу во время празднования коронации Николая II на Ходынском поле, в 1896 г. При всем желании отыскать хотя бы одну положительную черту в его характере, я не могу ее найти" (курсив мой. — С. Д.)⁴⁴. Далее он называет его посредственным офицером, абсолютно незаслуженно командующим гвардейским полком. Совершенно невежественный в вопросах внутренней политики, не имеющий административного опыта, он был назначен на пост генерал-губернатора Москвы. "Упрямый, дерзкий, неприятный, бравирующий своими недостатками" — так характеризует его мемуарист. По понятным соображениям Александр Михайлович лишь намекает на противоестественный порок великого князя. Но Сергею Юльевичу Витте нечего стесняться: "Мои взгляды и его расходились, ибо Сергей Александрович был, с одной стороны, взглядов очень узкоконсервативных, а с другой стороны, он был религиозен, но с большим оттенком религиозного ханжества. Кроме того, его постоянно окружали несколько сравнительно молодых людей, которые с ним были особенно друж-

244

ны. Я не хочу этим сказать, что у него были какие-нибудь дурные инстинкты, но некоторая психологическая анормальность которая выражается часто в особого рода влюбленном отношении к молодым людям, у него, несомненно, была"⁴⁵ А.А. Половцов писал в своем не полностью опубликованном дневнике, особо выделяя Сергея Александровича: "Если два старших брата (Александр, Алексей) имеют презрение к человечеству, то третий (Сергей) всецело пользуется презрением человечества"⁴⁶.

П.А. Зайончковский без обиняков подчеркивает, что в 80-е годы Сергей Александрович, "полукретин, с крайне примитивным мышлением реакционно-шовинистического порядка", командуя лейб-гвардии Преображенским полком, "активно содействовал процветанию противоестественного порока"⁴⁷. Это уголовное дело по "наследству" попало в руки молодого жандармского офицера, но на известном этапе было прекращено сверху...⁴⁸

По свидетельству Витте, великий князь был ярым противником евреев. Ретроград, крайне ограниченный человек, он своей политикой довел Москву до революционного взрыва. Витте решительно утверждает, что все меры, принятые в Москве великим князем, не могли пройти через Государственный совет — иными словами, даже несовершенное законодательство Российской империи находилось в вопиющем противоречии с деяниями Сергея Александровича. Назначенный генерал-губернатором Москвы в 1891 г., он начал свою деятельность с очищения Москвы от евреев, которым якобы попустительствовал его предшественник князь Владимир Андреевич Долгоруков (1810-1891), находившийся на этой должности с 1856 г.

Старый русский барин, Рюрикович, действительно благоволил евреям. Современник называет его аристократом с ног до головы⁴⁹. Мягкий, воспитанный, он сохранил некоторые либеральные взгляды времен освободительных реформ, не любил "резкостей" К.П. Победоносцева. В.А. Долгоруков поддерживал тесные отношения с семейством Поляковых, особенно с Лазарем Моисеевичем, председателем еврейской общины, и это была определенная позиция, та же, что и у близкого ему человека — Михаила Никифоровича Каткова. Это были люди правых взглядов, но лишенные тени юдофобии. Понятно, что антисемиты утверждали, что и князь, и Катков находятся на содержании евреев. Если это и так, то взяточничество процветало в прямой пропорциональной зависимости от юридического бесправия евреев. Как бы то ни было, но во главе Москвы в течение 35 лет стоял человек, не зараженный квасным пат-

245

риотизмом. Без всякого сомнения князя Владимира Андреевича Долгорукова можно отнести к аристократам духа.

Что же касается Сергея Александровича, то он начал газетную травлю старого, заслуженного человека. Статьи носили прямой доносительский характер: "Москва ожидовела", "Москва наводнена евреями", "Евреи захватили все в Москве", "Вся торговля в их руках" и т. д. Удалить Рюриковича даже брату царя было сложно, ждать смерти — некогда. Старик все понимал. Анекдот рассказывает, что нетерпеливый брат царя на балу обратился к Долгорукову: "Ах, я так люблю Москву, мне очень хотелось бы жить в Москве". Старик отпарировал: "А я, ваше императорское высочество, очень хотел бы умереть в Москве"⁵⁰. Гуманный венценосец помог брату: "Кто правит в Москве? — издевательски спросил он Долгорукова, — "Вы или Поляков?" Впрочем, Александр III не мог забыть, что племянница Долгорукова была его мачехой... Старый, заслуженный человек был уволен 28 февраля 1891 г.

Из Москвы было выселено не менее 30 тыс. евреев. Вермель называет еще большую цифру — 38 тыс. Тысячи остались без приюта, слабые духом крестились, и таких было немало. Существует целая литература, рассказывающая о московской трагедии⁵¹. Мы не будем останавливаться на этом сюжете, он достаточно известен по литературе. Расскажем лишь об одном эпизоде, активным участником которого был Сергей Александрович и жертвами которого стали кантонисты-выкресты. При первом посещении Москвы великий князь зашел в Соборную церковь Христа Спасителя. Каково было его удивление, когда среди соборной прислуги, состоящей из отставных старых солдат, он обнаружил несколько лиц семитского типа. Все они были уволены. Рассказ об этом приведен, в частности, в воспоминаниях гравера Ивана Павлова⁵².

В эпоху нынешней "перестройки" произошли странные переоценки. Муссируются слухи, что русская православная церковь, движимая крайне реакционными силами, желает провозгласить Сергея Александровича в нарушение церковных норм и традиций — великомучеником... Комментарий из дневника следующего нашего персонажа великого князя Константина Константиновича Романова: "26 февраля 1891 г. ... Назначение Сергея всеми встречается с радостью... Сергей, хотя и мечтал когда-то о своем новом звании, как о чем-то несбыточном и недосягаемом, еще не может отдаться чувству радости: мысль о разлуке с полком его сильно огорчает..." Падишах горюет о покинутом гареме...

Константин Константинович Романов (1858—1915), K.P. — "лучший из Романовых", как его неоднократно называли, дей-

246

ствительно резко выделялся на общем фоне. Поэт драматург человек, общавшийся с Фетом, Майковым, Полонским Достоевским, Гончаровым, Стасовым, Чайковским. Его отец Константин Николаевич, был одним из основных исполнителей "великих реформ" времени Александра II. Его П.А. Зайончковский называет "идейным вождем либеральной демократии"⁵³. Великий князь Константин Николаевич был главою морского ведомства России, генерал-адмиралом. Издаваемый его ведомством "Морской сборник" предоставлял страницы журнала Гончарову, Станюковичу, Островскому, Мельникову-Печерскому, Григоровичу и другим классикам русской литературы. Константин Константинович был талантливым поэтом и очень религиозным человеком. Для своего времени он блестяще перевел "Гамлета" Шекспира. Достойно нес обязанности президента Академии наук. В нем было развито чутье на таланты. Он первым признал гений Ивана Павлова. В 1899 г. он провел большие юбилейные торжества в честь 100-летия Пушкина. По его инициативе при Отделении русского языка и словесности Академии наук был образован разряд изящной словесности. Первыми академиками стали люди разных политических позиций (что делает честь К.Р.): Л.Н. Толстой, А.Ф. Кони, А.П. Чехов, В.Г. Короленко, К.А. Арсеньев, А.А. Голенищев-Кутузов, П.Д. Боборыкин и другие. Конечно, в его деятельности на посту главы Академии не все было однозначно. Такова история с аннулированием избрания в академики М. Горького. "На дух" великий князь не переносил творчество Валерия Брюсова. Но, к его чести, он никогда сам не искал "приключений". Прекрасно понимал, например, что из себя представляют взгляды К.П. Победоносцева. В своем дневнике от 10 января 1910 г. он сделал запись по поводу заседания Академии наук по вопросу изменения календаря. "Пока Победоносцев был обер-прокурором Синода, нечего было и думать двинуть это дело: он на всякое новое дело отзывался отказом"⁵⁴. Был, безусловно, не лишен чувства юмора. Однажды В.В. Стасов похвалил его стихи. Не без самоиронии он записал в дневнике от 3 декабря 1886 г.: "Кажется, он нашего брата — великого князя, вообще считает ни к чему не способным, и радуется, когда из нашей среды выходит какой-нибудь труд"⁵⁵.

Сам Константин Константинович считал себя поэтом. Он находился в переписке с Фетом, возлагавшим на него надежды, которые не вполне оправдались. В общем дарование К.Р. было скромным. Авторы предисловий послеперестроечных изданий великого князя жалуются на дискриминацию, замалчивание и даже на шельмование его творчества. Это лишь от-

247

части верно. К.Р. было предоставлено "элитарное место" в издании Библиотеки поэта ("Поэты 1880—1890-х годов". Л., 1972). В очень корректной манере написана биография поэта, дана характеристика его творчества, отмечены его дружеские отношения с рядом композиторов (А. Рубинштейном, П. Чайковским, А. Глазуновым, Р. Глиэром и др.), написавших на его слова музыку. Романсы на слова К.Р. стали "наиболее долговечной частью его поэтического наследства"⁵⁶.

Два стихотворения К.Р. вошли также в сборник "Библиотеки поэта" — "Песни и романсы русских поэтов" (М.; Л., 1965), где также дана объективная творческая биография поэта. В "Литературном наследстве" была опубликована акварель — карикатура художника Д.С. Стеллецкого "Выше бессмертные, ниже смертные", где изображался "Олимп" русской литературы из 10 человек, и К.Р. был в соседстве с Львом Толстым, Владимиром Соловьевым, Антоном Чеховым, Владимиром Короленко, Анатолием Кони и другими⁵⁷.

Даже в суровые довоенные годы была опубликована переписка К.Р. и Ф.М. Достоевского с комментарием, на уровне тех лет почти корректным⁵⁸. До войны же публиковались отрывки из дневника в "Красном архиве".

Великий князь Константин Константинович умер 2 июня 1915 г. На общем собрании Академии наук большую речь произнес А.Ф. Кони. Кстати, Анатолий Федорович хвалил великого князя и неофициально. Так, в приватном письме к академику А.А. Шахматову от 8 октября 1901 г. он именует К.Р. "нашим симпатичным президентом"⁵⁹. Одна из статей в память К.Р. носила название "Человек великой человечности".

Начало и конец творчества поэта были связаны с еврейской тематикой. В 1882 г. на страницах либерального журнала "Вестник Европы", выходившего под редакцией М.М. Стасюлевича, было опубликовано первое стихотворение "Псалмопевец Давид", подписанное литерами К.Р.:

О, царь, скорбит душа твоя,

Томится и тоскует!

Я буду петь: пусть песнь моя

Твою печаль врачует...

В примечаниях к публикации стихов К.Р. в "Библиотеке поэта" об этом стихотворении приводится отзыв Я.П. Полонского из письма к великому князю от 20 января 1887 г.: "вполне безукоризненное и даже художественное стихотворение..."⁶⁰

Незадолго до смерти он закончил мистерию "Царь Иудейский" (1914). В это издание вошли обширнейшие примечания К.Р., по словам А.Ф. Кони, "сами по себе представляющие в

248

высшей степени ценный труд, богатый историческими и археологическими данными и справками"⁶¹, в нашу задачу не входит анализировать этот в высшей степени интересный труд. Отметим, что работа К.Р. была в какой-то степени стимулирована двумя произведениями его современников: поэмами "Иуда" (1879) С.Я. Надсона и "Гефсиманская ночь" (1884) Н.М. Минского. Задача, поставленная автором — воссоздать политические условия древности, — вступала в противоречие с православной традицией. И критика отметила, что драма "Царь Иудейский" "может оказаться чуждою религиозному настроению многих лиц"⁶². Мастерство автора и истинная религиозность сказались в том, что ни разу Сын Божий не появляется на сцене. Мы смотрим на происходящее глазами его современников, чаще всего лиц, упомянутых в Евангелии. При этом К.Р. не модернизирует их характеры — все они даны в свете исторических реалий, известных науке того времени. Основное в драме — появление Мессии. Иудеи ожидают появления политического Мессии, обязательно царя из дома Давидова, цель которого свергнуть ненавистное бремя римской власти и воцариться на престоле предков в Иерусалиме. Посему в уста традиционного "евангельского" саддукея вкладываются соответствующие слова: "Охота же вам верить, что нищий свергнет Кесарево иго и воцарится в городе святом, воссядет на Давидовом престоле". Здесь назревает трагедия — народ стонет от власти чужеземцев и в действительности может провозгласить Иисуса царем. К.Р. не возводит напраслины — евангельские фарисеи и саддукеи боятся, что с провозглашением народом Иисуса царем поднимется восстание и произойдет полный разгром Иудеи. Саддукей говорит:

... римляне тогда, бесповоротно

Страною нашей завладев, разрушат

Святой Сион и Соломонов храм.

Ему вторит фарисей:

Не лучше ль для избранного народа,

Чтоб галилеянин один погиб,

Чем гибнуть всем из-за Него?⁶³

Отсюда понятное желание как можно быстрее устранить Иисуса, чтобы не допустить "политических" осложнении и сохранить "хоть призрак той свободы, которую еще дарит нам Рим"⁶⁴. Ибо уверовать сами в Его миссию они не в состоянии. Фарисеи и саддукеи — слишком черствы, у них произошла подмена веры мишурой обрядности. Одно из самых сильных

249

мест драмы — это речь Никодима, куда К. Р. довольно искусно вплетает цитаты из Ветхого Завета, используя гнев древних пророков — Исайи, Иеремии, Амоса — против "жестоковыйного Израиля":

О, жестоковыйный

Израильский народ! Народ строптивый!

Сыны погибели, вы позабыли,

Оставили вы Бога! Ярый гнев

Его не научил вас покоряться

Безропотно святой Господней воле.

Когда Он вывел из Египта вас,

И расступилось море перед вами,

[Когда пустыней мрачною вы шли,

И ваш пророк и вождь при блеске молний

Под грозные раскаты грома, в туче,

На высоте дымящейся горы

Беседу вел с Творцом сорокодневно,

Вы, вы тогда что делали в долине?

Из золота вы отлили тельца

И вкруг него неистово плясали

И в мерзостных бесчинствовали играх.