Владимир Дудинцев
Расставание с Камчаткой
Известия, 27.07.1990.
Действительность зачастую ставит перед нами неожиданные
загадки, прихлопнет, словно из-за угла, и ты -- перед мудреным
вопросом. Ответ получаем подчас жестокий, но точный. Жизнь как
бы говорит тому, кто задал вопрос: получи, дружок, что
заслужил, ты -- человек взрослый, ходил в школу, пора бы
научиться предугадывать реакцию, которая последует за твоими
громко высказанными, но плохо продуманными словами.
На съездах, пленумах, конференциях можно стать свидетелем
выступления женщины, которая "на нервах" требует: мало
выдвигаем женщин! Больше внимания женщинам! И сейчас же у того,
кто сидит в аудитории, возникает ответ: бедняжка, ведь ты сама,
своей громкой речью даешь всем понять, что не разумеешь
сущности равноправия и не можешь пользоваться этим благом. В
Англии, надо полагать, вряд ли найдется человек, способный без
риска объявить, что Маргарет Тэтчер стала лидером государства
только потому, что она -- женщина, и ее, дескать, поэтому
"выдвинули". "Для прослойки". Почему наши депутаты Е. Гаер, В.
Домнина "выдвинуты" на свои посты? Потому что они не кричат в
микрофон глупости, а без страха вкладывают в сознание своей
многомиллионной аудитории новые идеи, рождающие отзвук и
ответное действие.
А какой отзвук рождают выступления иных "молодежных"
депутатов или делегатов, заявляющих соответственно, что мы мало
выдвигаем комсомольской молодежи и надо сосредоточиться на этой
проблеме? Опять же родится жестокий ответ. Ведь Этьена де ла
Боэси не выдвигали в философы! Он сам выдвинул себя, написав в
шестнадцать лет "Трактат о добровольном рабстве". А Эварист
Галуа? О нем энциклопедии мира пишут такими словами: "Юноша,
еще не сошедший со школьной скамьи, в небольшом мемуаре дал
методы, по существу, содержавшие в себе целую науку". Значит,
дело не в том, что ты молод и что "молодым везде у нас дорога".
А в том дело, что если у молодого нет таланта, нет осмысленного
опыта или надлежащего умственного потенциала, если этот молодой
человек к тому же не ценит этого потенциала в других, то
"дорога", хоть она действительно открыта всем и не только "у
нас", эта дорога может оказаться для него закрытой.
Здесь мы переходим к главному: ведь не только молодежь и
не только женщины рисуют себя в публичных выступлениях
обойденными вниманием общества. Не только они требуют
предпочтительного выдвижения. И само это желательное им
выдвижение рисуют как великое завоевание Октября. Беда вот в
чем -- -сколько уже раз мы слышали из уст депутата, или
делегата, или члена соответствующей организационной структуры
гордое утверждение о том, что рабочий класс -- это соль земли,
что он создатель всех ценностей. "Библиотеки, дворцы и каналы,
банки, пассажи, витрины, подвалы, мрамор и бронзовых статуй
литье -- это моё!" Так говорил от имени рабочего класса Демьян
Бедный. Поэт не понимал того, что "бронзовых статуй литью"
предшествует процесс ваяния этих статуй из глины, процесс,
требующий вдохновения, которое посещает только художников. Ведь
человек, по преданию, тоже был изваян кем-то из глины, а не
отлит из бронзы литейщиком четвертого разряда. И дворцы тоже,
их ведь зодчие создавали -- Кваренги, Казаковы, притом в
творческих муках.
Работая некогда в газете, я не раз видел такие сценки:
фотокорреспондент лежит у ног рабочего и фотографирует его
снизу, чтобы дать в газетный номер фото гордого рабочего с
высоко поднятой головой, с отбойным молотком на плече. Ничего
не поделаешь, такие задания получали фотокоры от тех, кто и
формировал в сознании рабочих эту неразумную гордость, это
пренебрежение к труду других людей -- учите лей, врачей, разных
философов и прочих гнилых интеллигентов. Товарищи рабочие!
Обратите внимание: учителя и врачи, философы и прочие
интеллигенты, свысока обозванные когда-то гнилыми, не задирают
перед всем народом нос. Слова Валерия Брюсова: "А мы, мудрецы и
поэты, хранители тайны и веры, унесем зажженные светы в
катакомбы, пустыни, пещеры".
Эти слова вовсе не отражают гордыню, которой нет места
среде настоящих людей. У этих вещих слов -- объективный
характер. Только перед лицом близящегося нашествия "грядущих
гуннов" мог родиться призыв к сбережению "зажженных светов".
Чтобы передать их, эти светы, тому, кто их оценит, кому они
будут нужны, пока еще мерцают в катакомбах и пещерах. И Брюсов
был прав, подавая нам тревожный сигнал. Чем можно объяснить
решение администрации о продаже за рубеж ценнейших книг из
научной библиотеки МГУ? Разве не так относились бы брюсовские
гунны к зажженным светам? И не напоминает ли нам пожар в
ленинградской библиотеке строки: "Сложите книги кострами.
Пляшите в их радостном свете, творите мерзость во храме -- Вы
ни в чем неповинны, как дети!"
Да, в гордом самовозвеличивании нашего рабочего слышится
оттенок невинной детской похвальбы. Но похваляться нет
основания. Нынешний рабочий не является нашим единственным
кормильцем и одевателем. Не только он создает то что должно
лежать на полках магазинов. Когда он стоит у станка, работает
главным образом не он, а тот, кто изобрел всю цепь процессов,
вложенных в машину. Работает мысль множества наших
предшественников, получивших лишь ничтожную долю того
вознаграждения, которое им следовало бы за произведенный
продукт, насыщающий общество на протяжении десятилетий, а то и
веков.
Вот, например, мелочь -- электрический гайковерт. Эта
машина настолько хорошо помогает рабочему у конвейера, что о
ней забывают. Даже не думают о тех, кто ее создавал. Имя этих
мудрецов затеряно, его не найдешь в энциклопедии. В основе
многих машин лежит и мысль уже известного нам Эвариста Галуа.
Но этому мальчику даже не заплатили за его труд. 0н был убит
завистником на дуэли в возрасте двадцати лет. А ценность,
созданная его умом, была навечно заложена в тот гигантский
банк, из которого берут и будут долго брать средства на оплату
труда всех, кто работает на современных сложных машинах.
Так что вряд ли есть основание обижаться на то, что среди
депутатов и делегатов "прослойка" рабочих недостаточно велика,
как и "прослойка" женщин и юношей. Там, где хорошо
функционирует демократия, люди выбирают того, кто громко заявил
о себе как общественный деятель, способный вмешаться в жизнь и
без страха заступиться за каждого пострадавшего от
несправедливости, от произвола невежд. Основания для обиды нет,
но -- обижаются. Хотя обижаться могли бы другие.
В детстве я учился в нескольких школах. И в каждом классе
была так называемая "камчатка" -- группа переростков,
остававшихся из-за неуспеваемости на второй год. Это были
рослые, басистые, уже бреющие бороду ребята. Они всегда
занимали места на задних партах. Помню одного из них -- некоего
Сташкова. Он учился хуже всех. Но пользовался на своей
"камчатке" особым авторитетом. Когда он приходил в класс,
начинал с того, что брал с ближайшей парты чернильницу, выпивал
чернила и закусывал мелом. А потом, широко разинув рот,
показывал нам всем свою фиолетовую пасть. И класс, конечно,
покатывался от хохота.
Сташков безнадежно отстал от класса. Затем совсем ушел от
нас, поступил в ФЗУ. Как тогда говорили, "влился в ряды
рабочего класса". Сташкова я больше не видел. Зато пришлось
наблюдать само явление, выросшее из запущенной в сознание моих
современников партийной догмы о превосходстве рабочего человека
над всеми остальными людьми. В те времена слово "гегемон" еще
не произносилось в народе с оттенком критической усмешки.
Оттенок был другой. Была слышна амбиция, нагоняющая робость.
Так вот, о Сташкове и о явлении, которое пришлось
наблюдать. Когда я поступил в Московский юридический институт,
к нам прислали рабочих, рекомендованных для обучения партийными
или комсомольскими организациями, разумеется, вне конкурса и
без экзаменов. Они сразу попали в режим особого
благоприятствования. Профессора с ними нянчились. Хотя новички
не блистали талантами. Нашим отличникам приходилось значительно
труднее. Когда же мы окончили последний курс, большинство было
направлено работать в глубинку. Кто--в районные суды, а кто --
и в нотариат. Конечно, не место красит человека. Но "камчатка",
как бы ее ни рекомендовали и кто бы ни рекомендовал, не может
украсить правительственное учреждение и комиссию, составляющую
законы. А именно в такие места "распределяли" наших тугодумов.
Недавно я читал в одной из газет, что на юридический факультет
Ленинградского университета принимали только тех, кого
рекомендует райком комсомола. А разве ни о чем не говорит
принцип, согласно которому при поступлении в вуз совсем недавно
требовалась справка о рабочем стаже? Отбор! Социальный отбор!
Читаю в газете о том, что Кубань "задыхается от
собственного урожая", что она похожа на гигантский корабль,
переполненный зерном. И думаю: да, как и в старину, наша страна
велика и обильна. И там же читаю: "В Новороссийском порту одно
за другим становятся под разгрузку суда с заокеанской
кукурузой". А перевозками той же кукурузы каждые сутки занято
300-350 вагонов -- половина вагонного парка, занаряженного под
транспортировку кубанской пшеницы! И приходится продолжить ту
же древнюю мысль -- страна наша велика и обильна, но порядка в
ней нет: она похожа на босховский корабль дураков!
Так что же -- опять звать варягов? Чтобы они переняли
штурвал из рук полушкиных и сташковых? Не позвать ли из-за
рубежа министра путей сообщения? Долго ли нам читать о
"некомпетентности отдельных чиновников и целых ведомств"? Долго
ли слушать на съездах, пленумах и сессиях, как эти голосистые
чиновники, ставшие депутатами или делегатами, одергивают
журналистов, каждого, кто старается помочь несчастному народу,
взнузданному сташковыми?
Что такое "некомпетентность отдельных чиновников"? Это
туман классовой амбиции, тупости и необразованности, мешающий
сташковым разбираться в причинах и следствиях. Этот туман стал
когда-то причиной гибели военных мыслителей, понимавших, что за
война надвигается на нас, одаренных советских полководцев,
требовавших развития танковой промышленности вместо того, чтобы
петь "ворошиловские кони, ворошиловские сабли"...
Некомпетентность "отдельных чиновников" породила и
пагубную практику. На выборах в Академию наук "партгруппа"
рекомендовала старикам-ученым избрать в академики Трофима
Лысенко. Рекомендовала тем же знакомым тоном, что слышен и
сегодня, когда зал хлопает и топает, затыкая рот мудрецу. В
этом топанье и хлопках слышится классовая солидарность.
Телевизор показывает нам: депутаты хлопают и топают, улыбаясь,
радостно поглядывая друг на друга. Жмут друг другу руки. Прав
поэт: вы ни в чем неповинны, как дети! Вы даже не понимаете,
что, изгоняя из своей среды разум и талант, выбирая сташковых в
министры, вы участвуете в процессе, который тревожит вас же, --
партия теряет авторитет!
Нет, говоря все это, я не хочу участвовать в раздирающей
нас конфронтации, не хочу дать "на удар сто ударов". Но на само
явление надо все-таки бросить луч света. Потому что близоруких
слишком много. А с конфронтацией надо кончать. Сташковы --
народ амбициозный: если наступят вам на ногу, то не извинятся.
Надо дать им понять, что не только на форумах надо соблюдать
регламент.
Шум и рёв зала, направленный против одинокого и
беззащитного оратора, мне хорошо знаком. Некогда я выступил с
романом "Не хлебом единым", и за него на меня кричали сташковы,
ставшие писателями. На меня в те дни кричал Герой
Социалистического Труда поэт Алексей Сурков, член Президиума ЦК
КПСС Михайлов, кричал некрасиво, с перекошенным лицом. Кричал и
секретарь ЦК ВЛКСМ Климов. Бот его слова: "Ваше счастье, что вы
не член партии, а то мы вылили бы на вас три ушата партийной
воды". Вещие слова! Видя, как разум, воплощенный в конкретном,
знакомом человеке, стоит в грохочущем зале у микрофона, ожидая,
когда ему дадут слово, и не сводит глаз с
председательствующего, а тот демонстрирует ему солидарность
руководства со сташковыми (знакомое успокаивающее движение
ручкой),--видя это, начинаешь понимать скрытые в обществе
законы. "И внял я неба содроганье, и горний ангелов полет, и
гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье". Получив
от таких людей хорошенький массаж, восприняв всю "партийную
воду", я бросался спасаться. Куда? К физическому труду.
Мы с женой решили своими руками построить дом, а в нем
предусмотреть кабинет для работы. И построили на Волге. Начали
с того, что я сделал своими руками сварочный аппарат, потом --
растворомешалку, затем подъемный кран и еще ряд технических
приспособлений, которые заменили нам бригаду вспомогательных
рабочих. Мы с женой строили дом лет пятнадцать. Вставали в
шесть утра. Жена ставила на керосинку кашу, а я приготовлял
замес раствора. И начинали класть. От этого фантастического
труда мы получали фантастическое наслаждение. Оба беспартийные,
мы получали от своей работы коммунистическую радость. Мы
понимали труд в духе коммунистической утопии. Почему я так
говорю? Потому что не каждый рабочий, являющийся для партийной
доктрины центром идеализации, не каждый из них любит труд,
получает от него наслаждение. И не каждый из них понимает, что
интеллигент-очкарь, строящий дом, способен наслаждаться
процессом кладки кирпича.
Что объединяет депутатов и делегатов, не дающих выговорить
слово посланному на съезд избирателями культурному и
образованному человеку, прорвавшемуся на трибуну? Партийная
доктрина, на которую они часто ссылаются? Дисциплина?
Дисциплины явно нет. Объединяет их что-то другое, чего не
объять умом и аршином общим не измерить. Только интуиция дает
нам сигнал об опасности, который посылает враждебно настроенная
аудитория. Интеллигентный человек часто получает подобные
сигналы. Еще в школе ребята, которым хорошо даются науки и
иностранный язык, получают от "камчатки" эти враждебные сигналы
и начинают ломать голову над возникшим "вопросом". Они начинают
замечать, что на каком-то этапе "камчатка" лихо их обгоняет,
получая поддержку от тех сташковых, которые уже идут впереди. И
оказывается, что генетической наукой руководят лысенковцы, а их
малограмотный вождь уже академик. И он успел крепко намотать
вожжи на кулак.
Не раз я встречался с самим академиком. И что я приметил,
какую особенность в его поведении? Эту черту я, кстати, заметил
и у одной знаменитой дамы-экстрасенса. 0твлечемся на минутку.
Однажды я был в гостях у иностранцев, живущих в Советском
Союзе. Праздновали нечто предрождественское. И мне сказали: "Не
уходите, сейчас придет..." И назвали имя знаменитости, которую
будто бы лриглаша.л на сеансы сам Брежнев. Входит дамочка,
очень фигуристая, вся затянутая в тоненькую черную кожицу. Как
мотоциклист-рокер. Только вместо каски на голове черный шар из
волос, сплошь усыпанный фальшивыми мелкими бриллиантами. Вошла,
как египетская фараонесса. И начала всех покорять. Говорит, я
полна биополей. (К разговору о Лысенко я ее привлек потому,
что, как и Лысенко, она слишком обильно сыпала псевдонаучной
фразеологией). "Биополе", "обратная связь", "алгоритм". А у
меня на подобные вещи чутье. Моментально "просекаю", как
говорят студенты, когда зло маскируется под добро. В данном
случае, как у Сташкова, полная невежественность маскируется под
величайшую образованность. "Вот у меня биотоки, я накладываю
ладонь на спичечный коробок, поднимаю. Видите: коробок уже
притянут моим биополем и не отрывается от руки?.." я незаметно
взглянул на жену, подмигнул и наложил свою лишенную биополей
руку на спичечный коробок, придавил, потом отнял -- не
прилипает. Потом придавил посильнее, заставил мышцы внутри
ладони сократиться, и смотрю -- коробка вся пошла... А
дама-экстрасенс уже идет дальше... Смотрит на висящий в углу
комнаты на шнуре большой светящийся шар, светильник такой. Шар
этот висит на шнуре и слегка качается. И слышу -- дама стучит
ладонью по столу: "Господа, видите -- шар качается". Иностранцы
послушно головы повернули, смотрят на шар. И он действительно
качается. Дама говорит: "Почему? Это я его заставила, приказала
качаться. Это мое биополе, и я его распространяю".
Я спрашиваю: "А можете вы его заставить при нас
остановиться?" Спрашиваю, потому что знаю: шар раскачивает
поток воздуха. Такой поток в школе на уроках физики называли
конвекционным течением. А очернитель все-таки не ловил ворон на
школьных уроках, как Сташков. И дама, услышав его слова, быстро
выскочила и ушла, гневно поводя плечами. Почувствовала: в
комнате сидит личность с критическим направлением мысли. В этом
и весь секрет: нас не любят сташковы, даже если они носят на
голове башню из черных волос, усыпанную бриллиантами, если
разговаривают о биополе или, как Трофим Лысенко, о марксизме,
обратной связи, бытии или о пролетарской, единственной в мире
правильной биологической науке. Подобная реакция --
естественная реакция на глупость сташковых со стороны общества,
не сформированного по партийной доктрине, ответ нормально
воспитывающего свой свободно мыслящий потенциал, не
заботящегося о соблюдении классовых "прослоек".
Несмотря на то что у нас много лет действовали ум, честь и
совесть эпохи, все же замечено, что профессора в вузах иногда
принимают взятки, а если их уличают в этом, они не торопятся
застрелиться, как описанный Куприным поручик Чекмарев из
рассказа "Брегет". С тех дней, когда появились эти знаменитые
слова об уме, чести и совести эпохи, сами эти слова начали
постепенно меркнуть. Меркли они наглядно, как меркнет в лампе
нить, когда в сети пропадает ток. Когда я был еще дитятей шести
лет, едва научившимся читать, я со своим товарищем убегал
посмотреть на Сухаревскую башню. Там вокруг нее был рынок,
шумный народный базар. И пока мы шли к этой Сухаревке, ныне
покойнице, погибшей от неистовства сташковых, пока мы шли, мы
читали на заборах огромные буквы, нарисованные Революцией: "Кто
не работает, тот не ест!", "Да здравствует разум, да скроется
тьма!", "Мир хижинам -- война дворцам!". Вот на таких текстах я
изучал не то чтобы грамоту, а свой детский исторический
материализм. А потом, смотрю, эти тексты начали закрашивать!
Душа не принимала этот процесс, но он был предусмотрен нашей
судьбой, как говорится, имманентен. Он в чем-то сходен с
картиной Петрова-Водкина "Новоселье", где изображены рабочие,
типичные для этого художника революционеры, вселившиеся в
роскошную квартиру, из которой выгнаны ее прежние жильцы.
Новоселы пируют на фоне картин в золоченых рамах, портретов
знати. "Мрамор и бронзовых статуй литье -- это мое!" Вот и
думаю, почему художник так долго у нас не выставлялся, вроде
как был в опале? Шаги неумолимой истории!
Мы с вами проследили эволюционный процесс. Как зарождалось
зло, как гасли постепенно лампочки, как падал их накал. Идея
борьбы со злом, о методах его обнаружения у меня возникла очень
давно. Я ее лелеял и растил и заметил, что она давно зреет в
голосах тысяч людей. Я стал копить факты, в которых эта идея
зримо воплощалась. И Нина Александровна Лебедева с ее семьей --
один из таких фактов. И тут же явились Федор Иванович Дежкин,
Посошков и Стригалев, и полковник Свешиников, а жизнь выдвинула
еще одного, уже не рожденного писательским вдохновением, --
генерал-майора КГБ О. Калугина.
Так что Лебедева в "Белых одеждах" как часть живого
целого, куда вхожу и я, действовала, подчиняясь объективному
закону, изгоняющему из среды общества инородное тело --
Сташкова. Таким же образом природа изгоняет из своего тела все
инородное, самоочищается.
Действие этого закона мы все можем наблюдать, и наблюдали
уже. Вот я смотрю на экран телевизора. Что такое, почему, когда
я вижу на трибуне некоторых ораторов, некоторых кандидатов в
министры или в члены ЦК, все тревожные сигналы в моей душе
поднимают отчаянный трезвон? Кто это такие? По их манере
говорить я вижу: если дать им диктант по программе пятого
класса, они с ним не справятся. Это вчерашние сташковы. А как
они, став начальниками, улыбаются в зал? Это улыбка Волка,
беседующего с Красной Шапочкой. И почему так грохочут
аплодисменты, когда генерал Макашов в открытую начинает
шантажировать -- не кого-нибудь, а партию? Грозит, да еще как!
Что там такое у них творится? Есть такая сказка об ученике
чародея. Этот ученик заучил магические слова, которые
произносит чародей, заставляя себе служить разные вещи. И
однажды, в отсутствие чародея, ученик заставил ведро носить
воду. И произнес соответствующие заклинания. Ведро и давай
бегать к колодцу -- устроило в доме потоп. И никакого спасения
от него не было, пока не пришел хозяин -- сам главный чародей.
Произнес нужные слова, и ведро угомонилось. Так я и говорю:
генерал -- это как ведро. А главный чародей -- Маркс. Повторяя
его слова, ученики заколдовали ведро. Оно и давай таскать воду,
безобразничать, и уже ученики не могут с ним справиться. Нужно,
чтобы главный чародей пришел и умиротворил генерала. Лично чтоб
сказал ему: "Опомнись. Тише. Ты зашел слишком далеко".
Теперь стало хорошо видно всем, что доктрина, по которой
строили наше общество с помощью аппарата насилия, доктрина,
руководствуясь которой мы не можем убрать с полей и вывезти в
закрома посланный нам руками трудолюбивых хлеборобов
чудо-урожай, эта доктрина не нужна. В системе природы она --
инородное тело. И мы видим, как природа исторгает этого чужака.
Но что мешает? Сташковы! Они словно ждали приказа. Активно
убирают все, что могло бы спасти доктрину, которая породила их
же. Ревут и топают в залах, изгоняя из общества целительный
разум. Выбирают таких же сташковых на должности, где разумный и
талантливый человек мог бы сегодня еще пригодиться.
А главный чародей спит в могиле. Ученики забыли или не
понимают его заклинания.
На наших глазах происходит заключительный акт. Природа,
общество изгоняют из своего тела много лет точившую их болезнь.