Журнал “Киносценарии” середины 90-х гг.
Текст любезно предоставил Александр Беленький (Washington, DC)
OCR и вычитка: Александр Белоусенко (Seattle, Washington state), май 2009.
-----------------------------------------------------------------------------
В работе над сценарием использованы
мотивы из произведений Герберта Уэллса,
а также из сочинений по оккультизму и магии.
Это был обычный английский вечер, освещенный вереницей газовых фонарей. Щелкали бичами кучера кебов, спешили пешеходы в наглухо застегнутых сюртуках, неся под локтем зонтики. Это был XIX век...
У здания местного научного общества "Антениум" стояла толпа. Афиша гласила: "Месмерист Спенсер Холл. Магнетизация и окоченение мышц у загипнотизированных субъектов. Чудеса перевоплощения и предсказание судьбы".
Некий человек ярким солнечным днем держал в руках газету и читал вслух: "Если на прошлом сеансе магнетизера присутствовало тысяча двести человек, то на нынешнем их было уже полторы тысячи. Сэр Хиггенс, хорошо известный местный житель, предложил себя для магнетизации. Она началась в десять часов и полторы минуты..."
Освещенный лампами, заполненный до отказа зал "Антениума". На эстраде Спенсер Холл, магнетизер, и Хиггенс, местный житель, сидящий в кресле. Голос читающего газетный отчет как бы комментирует: "В десять часов четыре минуты глаза сэра Хиггенса закрылись. На шум в зале он открыл их, но с трудом. Через десять с половиной минут после магнетизации глаза его закрылись снова, и после нескольких пассов сон стал полным: сэр Холл фиксировал ноги сэра Хиггенса поочередно в горизонтальном положении, а правую руку — по прямой линии несколько выше ручки кресла. В этом смешном и утомительном положении сэр Хиггенс сидел с закрытыми глазами, несколько более бледным, чем всегда, лицом, но с выражением глубочайшего сна. Зрители смотрели с жадным любопытством. Нечувствительность была установлена уколами булавки и запахом нашатырного спирта. Это необычное и великолепное зрелище, к сожалению, было омрачено грубой выходкой одного из зрителей. В тот момент, когда сэр Холл собирался выстрелить из пистолета над ухом сэра Хиггенса, чтобы убедить всех в полном окоченении мышц и отсутствии сознания у замагнетизированного субъекта, этот зритель выбежал на сцену, вырвал пистолет из руки сэра Холла и сбросил из кресла на пол сэра Хиггенса, крича публике, что ее нагло надувают, и употребляя прочие грубые выражения. Произошедшее оказало шоковое действие на нервную систему сэра Хиггенса, все еще бывшую под магнетическим влиянием, и у него получился легкий нервный припадок, но сэр Холл, проявив самообладание, мгновенно устранил его под аплодисменты публики. Что касается скандалиста, то он был выведен из зала констеблем Уинчем, и согласно полицейскому протоколу, оказался Джорджем Маком Уиртером Фотерингеем, клерком из конторы Гомшота..."
Человек, ярким солнечным днем читавший газету голосом, каким обычно судья зачитывает приговор, был сам Гомшот, хозяин конторы. Подсудимым, который, сидя за канцелярским столом, нервно грыз карандаш, был, естественно, Джордж Мак Уиртер Фотерингей, а свидетелями — клерк Бомиш и секретарша Джесси.
"Как установлено, — продолжал чтение Гомшот, — вышеупомянутый Фотерингей действовал под влиянием алкогольного опьянения..."
— Это формальная клевета, сэр, — сказал Фотерингей, — мои действия были публичным протестом против всякого рода чудесных сил, которых я не признаю...
Попробуем ясно определить, что такое чудо. Чудо — это что-то противоречащее законам природы...
— Сэр, — сказал Гомшот, который начал терять самообладание, — я попросил бы вас не уклоняться от сути...
— Сэр, — сказал Гомшоту Бомиш, — вам известно, что в этом вопросе я принципиально расхожусь с Фотерингеем. Я не только признаю животный магнетизм, египетские мудрости Калиостро, халдейскую магию, я верю, что чудеса повышают силу человеческого прозрения, покоряя пространство и время... Тем не менее ради истины я хочу подтвердить слова Фотерингея о клеветническом выпаде репортера по поводу алкогольного опьянения... В кабачке "Длинный дракон" мы выпили всего бутылку портера и незначительное количество пива...
— Сэр, — сказала Гомшоту секретарша Джесси, — смею вас заверить, что Джордж никогда не совершает глупости под влиянием низменных порывов, а только под влиянием своих несчастных страстей.
— Я попросил бы говорить более конкретно, — сказал Гомшот и затряс газетой.
— Вот именно, — сказал Фотерингей и выхватил газету из рук оторопевшего хозяина, — смотрите, что за галиматья здесь написана... "Сэр Хиггенс, разбуженный, рассказал свои ощущения. Он чувствовал щекотание по всему телу и в конечностях, затем дрему. Тело как будто погружалось в море. Он стал как бы мертв для окружающих, но чувствовал, что вокруг происходит что-то, в чем он не может дать себе ясного отчета..." Вот что такое чудо, сэр... Если б чудес не жаждали всякого рода легковеры и болтуны, они бы никогда не могли бы произойти...
— Значит, ты не веришь в магнетическое ясновидение, — вскричал Бомиш, — а индийские йоги, а Магомет, а госпожа Блаватская...
— Джентльмены, — крикнул Гомшот, — я здесь не для того, чтобы обсуждать вопросы оккультизма... У меня контора по оптовой торговле предметами дамского туалета, если это вам угодно... И если б не присутствие здесь мисс Джесси, то я б еще кое-что добавил по этому поводу...
И я не позволю, чтобы мое имя употребляли в газетах в связи со всякого рода скандалами... Это подрывает мой кредит в банке... И если вы, Фотерингей, не пойдете к этому магнетизеру, черт бы его побрал, и не извинитесь перед ним, да так, чтобы это было напечатано в газете, я вынужден буду вас... Вы меня понимаете?.. Вынужден, понимаете... А ведь я хотел прибавить вам жалованье, — добавил Гомшот уже потише.
— Сэр, — сказал Фотерингей, и лицо его приняло каменное, упрямое выражение, — сэр, я никогда и ни за что не признаю правоту тех, кто верит в чудеса и прочие нелепые россказни... Вы хотите, сэр, чтобы я отказался от своих убеждений?
— Фотерингей, — сказал Гомшот, — я знаю, что вы челозек честный и малоимущий... Я знаю, что после смерти жены вы остались с малолетним сыном... Но поймите и меня... Этот скандал бросает дурную тень на репутацию конторы...
— Он пойдет, сэр Гомшот, — торопливо сказала Джесси. — Это просто сейчас он возбужден и расстроен...
— В конце концов, Джордж, — сказал Бомиш, — тебе вовсе не надо отказываться от своих взглядов на чудеса... Ведь верно... От тебя требуют просто извиниться за свое не совсем тактичное поведение...
— Я очень рад, что вы меня, наконец, поняли, — сказал Гомшот и вышел.
— Бомиш, — сказала Джесси, когда Гомшот вышел, — зачем ты потащил Джорджа на этот сеанс магнетизма?.. Ты ведь знаешь его взгляды и его характер... Так друзья не поступают...
— У меня с Джорджем старый спор о чудесах, — сказал Бомиш, — но, честно говоря, я и сам теперь жалею, что повел его на сеанс этого магнетизера, вызывающего у субъекта сонливость... Мне и самому, честно говоря, кажется, что этот Спенсер Холл не настоящий чудотворец, а обыкновенный шарлатан... Я хотел тебе показать совсем другое, Джордж... Я хотел повести тебя в волшебную лавку, но, к сожалению, я и сам не знаю, где она находится...
— Волшебная лавка, — усмехнулся Фотерингей, — только и всего... А я думал, что после магнетиста-шарлатана ты попытаешься убедить меня в существовании чудес египетскими духами или местными сомнамбулами...
— Нет, волшебная лавка — это совсем другое, — сказал Бомиш, — правда, я только слышал о ней, но никогда не видел... Вернее, видел, но как-то неясно... Говорят, она расположена на Риджент-стрит...
— Я знаю эту лавку, — сказала Джесси,— раза два я проходила мимо ее витрины, где выставлены волшебные шары, чудодейственные колпаки, корзины для фокусников, куклы для чревовещаний и множество подобных забавных изделий... Я даже хотела предложить вам, Фотерингей, с Джипом сходить туда.
— Если вы имеете в виду скромную лавчонку, — сказал Фотерингей, — между магазином, где продают картины, и заведением, где выводят цыплят в патентованных инкубаторах, то она не на Риджент-стрит, а ближе к Сэркусу...
— Можеть быть, Джордж прав, — сказал Бомиш, — мне действительно иногда казалось, что видел я ее не на Риджент-стрит, а ближе к Сэркусу... Хотя нет, скорей за углом на Оксфорд-стрит... Или даже в Холборне... Но я всегда видел ее на другой стороне улицы, так что к ней трудно было пробраться, и чем-то она всегда напоминала мираж...
— Толкуй что хочешь, Тодди, — сказал Фотерингей Бомишу, — для меня ясно, что настоящих чудес, не шарлатанства, а настоящих чудес никогда не бывает... Это для меня ясно, как дважды два...
— А все-таки сходи на Оксфорд-стрит,— сказал Бомиш.
— Не на Оксфорд-стрит, а на Риджент-стрит, — сказала Джесси, — если хотите, пойдем вместе, Джордж... И возьмем с собой Джипа... Надо позабавить мальчика...
Джесси и Фотерингей шли по улице.
— Джесси, — говорил Фотерингей, — вы только не подумайте, что меня всегда вот так тянет на болтовню с молодыми женщинами... С тех пор, как умерла моя жена, я дал себе зарок... Нет, не просто зарок... Я выработал целую теорию... Это была очень ясная и правдивая теория...
— Как большинство ложных теорий, — улыбнулась Джесси.
— Джесси, — говорил Фотерингей, — самое интересное, что Джип принял и полюбил вас... Милый мой мальчик, он совершенно не похож на меня... Он унаследовал черты своей матери... Ее нежность... И если мы, два таких разных человека, оба полюбили вас...
— Купите мне фиалки, — сказала Джесси, — и давайте разделим этот букетик на две половины... Половину возьмите себе, а половину дайте мне... Только не подумайте, что в этом какое-то колдовство... Я знаю, что вы принципиальный противник всяких чудес и колдовских чар... Просто я очень люблю эти цветы, и мне хочется, чтобы вы их тоже полюбили... — и она воткнула ему цветы в петлицу.
Из здания школы, где учился Джип, доносилось хоровое пение. Это дети, для заучивания таблицы умножения, распевали ее на популярный мотив старой английской песенки.
— Придется подождать, — сказал Фотерингей, — уроки еще не кончились.
Он и Джесси уселись на скамейку в тени.
— Восьми лет, — сказал Фотерингей, — меня отдали в школу для подготовки торговцев... Она называлась "Коммерческая академия мистера Морлея"... Мы так же распевали хором таблицу умножения... Ради экономии бумаги писали грифелями на аспидных досках... Но особенно я любил историю... Я помнил наизусть весь список английских королей... Вильгельм Завоеватель... Вильгельм Рыжий... Генрих... Стефан...
— Этот список английских королей, наверно, и научил вас не верить в чудеса, — сказала Джесси...
— Возможно, — сказал Фотерингей, — в этом списке такая твердость, такой реализм, такой порядок... Среди моих родственников, Джесси, не было и нет ни земледельцев, ни ремесленников, которые, стоило им только получить образование, увлекаются фантазиями... Мы из трактирщиков, садовников, кучеров дилижансов... Мы народ ясный, реалистичный и не терпящий разного рода ученых надувательств... Хотя иногда, рядом с вами, — он посмотрел на Джесси, — иногда мне хочется чего-то другого...
— Чудес, — улыбнулась Джесси.
— Нет, не чудес, — сказал Фотерингей, — не чудес, а какого-то беспорядка, что ли...
Пение, доносящееся из окон школы, прекратилось, и толпа детей, толкаясь и хохоча, выбежала на улицу.
— Я, пожалуй, пойду, — сказала Джесси и встала со скамейки.
— Но ведь мы договорились погулять вместе, — сказал Фотерингей.
— Лучше вам погулять с Джипом, — сказала Джесси.
— Я вас чем-то обидел? — спросил Фотерингей.
— Нет, просто есть такие моменты, когда людям надо вовремя расстаться, чтобы сохранить добрые отношения... — Она улыбнулась Фотерингею и пошла, но потом она повернулась и сказала: — Все-таки волшебная лавка не на Оксфорд-стрит, а на Риджент-стрит, я теперь точно вспомнила...
Фотерингей посмотрел ей вслед, вынул из петлицы букетик фиалок и бросил их на землю...
— Если бы я был богатым, — сказал Фотерингею Джип, едва они вышли на Риджент-стрит, — я купил бы себе в волшебной лавке всё, что мне бы понравилось.
— В волшебной лавке? — удивленно переспросил Фотерингей. — Разве ты слышал о ней?
— Слышал, — сказал Джип.
— Тебе о ней рассказывала тетя Джесси?
— Нет, мне рассказывал о ней один мальчик в школе, — сказал Джип.
— Он был там?
— Он не был, но слышал, будто там есть "Исчезающее яйцо" и "Крикливый младенец, совсем как живой"... И другие волшебства и чудеса...
— Чудес не бывает, — сказал Фотерингей, — а этот твой приятель либо плут, либо доверчивый дуралей... Попробуем ясно определить, что такое чудо... Чудо — это что-то противоречащее законам природы... — Фотерингей оборвал свою мысль на полуслове, заметив, что Джип не слушает его, а стоит около витрины и стучит по стеклу кончиком пальца.
— Смотри, — сказал Джип, — вон та штука называется "Купи и удивляй друзей"... А вон, папа, "Исчезающий пони", только отсюда далеко и плохо видно... Но чего мне больше всего хочется, так это иметь "Волшебную бутылку".
— А если б она у тебя была? — спросил Фотерингей.
— Я бы показал ее тете Джесси, — сказал Джип.
— Забота о других — это похвальное чувство, — сказал Фотерингей, — и поскольку до дня твоего рождения осталось меньше трех месяцев, мы зайдем и купим что-нибудь, — Фотерингей взялся за ручку двери, — но при этом ты должен запомнить, что это обычная лавка... Мне не хотелось бы, чтобы мой сын вырос легковером, которого может одурачить любой фантазер...
— Это волшебная лавка, папа, — сказал Джип и посмотрел на Фотерингея ясными глазами.
— Хорошо, — сказал Фотерингей, — тем более войдем, чтобы ты смог убедиться в своей ошибке...
Это была крошечная, тесноватая, полутемная лавчонка. Когда Фотерингей и Джип вошли, дверной колокольчик жалобно задребезжал, но никто не откликнулся. Лавчонка была пуста, и можно было ее спокойно осмотреть. Вот тигр из папье-маше на стеклянном ящике, занимающем весь невысокий прилавок, — солидный добродушный тигр, вот хрустальные шары всех видов, вот вазы с рыбками... Кругом были расставлены зеркала. Одно вытягивало и суживало вас, другое отнимало у вас ноги и превращало вашу голову в лепешку, третье делало из вас какую-то круглую толстую рюмку. И пока Фотерингей и Джип хохотали перед зеркалами, откуда-то появился человек, очевидно, хозяин. Он стоял за прилавком, забавный, темноволосый человек. Одно ухо у него было больше другого.
— Чем могу служить? — спросил он и распростер свои длинные магические пальцы по прилавку.
Фотерингей вздрогнул от звука его голоса, ибо, увлекшись зеркалами, не заметил человека.
— Я хотел бы купить моему малышу какую-нибудь игрушку, — сказал Фотерингей, — только, пожалуйста, попроще.
— Фокусы? — спросил продавец. — Ручные? Механические?
— Что-нибудь позабавней, — ответил Фотерингей.
— Гм... — произнес продавец и почесал голову, как бы размышляя. Потом он преспокойно вынул у себя из головы стеклянный шарик. — Что-нибудь в таком роде? — спросил он и протянул шарик Фотерингею.
— Сказать откровенно, сэр, — неодобрительно произнес Фотерингеи, — от вас я этого не ожидал... Мне много раз приходилось видеть такой фокус на эстраде. Без него не обойдется ни один фокусник средней руки, но в лавке, где производятся коммерческие операции, это, знаете, нехорошо...
— Недурно, — со смехом сказал Джип и потянулся за шариком, но в руке продавца ничего не оказалось.
— Он у тебя в кармане, мальчик, — сказал продавец.
И действительно, шарик оказался там.
— Сколько за шарик? — спросил Фотерингеи.
— За шарики мы деньги не берем, — любезно сказал продавец, — они достаются нам — тут он вытащил еще один шарик у себя из локтя — даром, — он поймал еще один шарик у себя на затылке и положил его на прилавок рядом с предыдущими, — можете взять себе.
Джип молча сгреб все шарики.
— Так мы добываем наши товары помельче, — добавил продавец.
— Вместо того чтобы обращаться в оптовый склад, — едко заметил Фотерингей, — оно, конечно, дешевле...
— Пожалуй, — ответил продавец, — хотя в конце концов и нам приходится платить, но не так много, как думают иные. Товары покрупней, а также пищу, одежду и всё, что нам нужно, мы достаем из этой шляпы... И позвольте мне вас заверить, сэр, что на свете совсем не бывает оптовых складов настоящих волшебных товаров, — он вытащил из-за щеки прейскурант и подал его Фотерингею.
— А ваши шутки, сэр, не лишены последовательности, — сказал Фотерингей, — вам никогда не приходилось выступать в зале научного общества "Атенеум", демонстрируя чудеса личного магнетизма?
— Нет, сэр, — сказал продавец, — у нас без обмана, сэр... Вы, верно, изволили заметить нашу марку: "Настоящая волшебная лавка", — потом он обратился к Джипу с ласковой улыбкой, — а ты, знаешь ли, славный мальчик...
— Послушайте, сэр, — тихо сказал продавцу Фотерингей, — в интересах дисциплины я держу это в секрете от него...
— Ну, такое в секрете не удержишь, — сказал продавец, — тем более, что только славные мальчики могут войти в эту дверь.
И тотчас же раздался стук в дверь и капризный голос:
— Я хочу войти туда, папа!.. Папа, я хочу войти!
И уговоры измученного папы:
— Но ведь заперто, Эдвард, нельзя!
— Сэр, — воскликнул Фотерингей, — совсем не заперто, входите, — ему захотелось вдруг, чтобы в этой лавке был еще кто-либо из покупателей, помимо него и Джипа, — сэр, входите, — Фотерингей схватился за дверную ручку, но дверь точно приросла к проемам.
— Нет, сэр, не трудитесь, — сказал продавец, — у нас всегда заперто для таких... Посмотрите на это крошечное личико, болезненно-бледное от множества поедаемых сластей, искривленное от вечных капризов. И этот бессердечный маленький себялюбец еще смеет царапаться в заколдованное стекло...
Скоро хнычущего мальчика увели.
— Как это у вас делается? — спросил Фотерингеи. — Специальные магнитные запоры, да?
— Никакого магнетизма, — сказал продавец, — только волшебство, — он небрежно махнул рукой. Разноцветные искры вылетели из его пальцев и погасли в полутьме магазина. — Ты говорил там на улице, — сказал продавец, обращаясь к Джипу, — что хотел бы иметь нашу коробку, которая называется "Купи и удивляй друзей"?
— Да.
— Она у тебя в кармане, — и перегнувшись через прилавок — тело у него оказалось необычайной длины, — этот человек с ужимками заправского фокусника вытащил у Джипа из кармана коробку.
— Бумага! — сказал он и достал большой лист бумаги из пустой шляпы с пружинами, — бечевка! — и во рту у него оказался клубок бечевки, от которого он отмотал длинную нить, перевязав ею сверток, перекусив зубами, а клубок проглотил. Потом он зажег свечу без спичек, сунул огонь в палец, который тотчас превратился в палочку красного сургуча, и запечатал покупку. — Вам еще понравилось "Исчезающее яйцо", — сказал он и, вытащив яйцо из бокового кармана у Фотерингея, завернул его в бумагу.
— Это всё обыкновенные фокусы, Джип, — сказал Фотерингей и тут же почувствовал, что под шляпой у него что-то шевелится.
Фотерингей схватился за шляпу, и голубь с измятыми перьями вылетел оттуда, побежал по прилавку и шмыгнул в картонную коробку за тигром из папье-маше.
— Ай-ай-ай, — сказал продавец, ловким движением отбирая у Фотерингея головной убор, — скажите пожалуйста, эта глупая птица устроила здесь гнездо, — он стал трясти шляпу Фотерингея, вытряхивая оттуда два яйца, мраморный шар, часы, с полдюжины стеклянных шариков и скомканную бумагу, потом еще бумагу и еще. — Совершенно напрасно, — серьезно говорил продавец, — многие чистят свои шляпы только сверху и забывают почистить их внутри... Накапливается целая куча мусора... Конечно, не у вас одного. Чего только люди не носят с собой...
Мятая бумага росла и вздымалась на прилавке всё выше и выше и совсем заслонила продавца. Только голос его еще раздавался по-прежнему.
— Никто из нас не знает, что скрывается иногда за внешностью того или другого человека... Мы очень мало знаем друг друга, но хуже всего мы знаем сами себя... Некий господин Пушэ, который заходил ко мне в лавку в прошлом веке, нет, пожалуй, он заходил в лавку лет триста назад и пытался меня убедить, что господин Шекспир совершенно слаб в химии, так вот этот Пушэ...
Голос замер, шуршание бумаги прекратилось, и стало тихо.
— Тебе не кажется, папа, — сказал Джип, — что он замолчал точь-в-точь, как граммофон у наших соседей на террасе, когда какой-то мальчик попал в него камнем.
— Вы уже покончили с моей шляпой? — наконец спросил Фотерингей — ответа не было. Фотерингей посмотрел на Джипа. — Послушайте, эй, вы, продавец, я хочу расплатиться... И пожалуйста, мою шляпу...
Из-за груды бумаг слышалось сопение.
— Да он просто дурачит нас, — крикнул Фотерингей, — послушайте вы, магнетизер, если б я был здесь один, без сына, то разнес бы вашу лавочку... А сейчас разойдемся миром... Эй, где вы там... Пойдем, Джип, поглядим за прилавок.
Они обошли тигра, качающего головой. На полу валялась шляпа Фотерингея, а рядом с ней сидел вислоухий кролик. Фотерингей нагнулся за шляпой, и кролик отпрыгнул от него.
— Папа, — шепнул виновато Джип.
— Что?
— Мне здесь нравится... Киска, — произнес он и протянул руку к кролику, — киска, покажи мне фокус.
— И мне тоже понравилось бы, — сердито и тихо проворчал Фотерингей, — если б этот прилавок не вытянулся бы вдруг, загораживая нам выход.
Кролик юркнул в дверь, которую раньше Фотерингей не заметил, и оттуда опять показался продавец. Он улыбался, но когда Фотерингей встретился с ним взглядом, то заметил то ли вызов, то ли ликование в его глазах.
— Напрасно вы думаете, сэр, — сказал Фотерингей, — что на меня действуют все эти ваши дешевые фокусы... Вы меня еще дурно знаете...
— Не угодно ли осмотреть нашу выставку, сэр, — невозмутимо сказал продавец.
— Папа, ведь здесь волшебство, — умоляюще глядя на Фотерингея сказал Джип.
— Я думаю, — сказал Фотерингей, — что волшебства здесь слишком уж много... А нам бы лучше выход на улицу...
— Пожалуйста сюда, — сказал продавец, и они вошли в другую комнату. — Это выставка наших образцов, — сказал продавец, потирая руки, — все товары у нас одного качества, высшего качества. Здесь одно только настоящее колдовство, другого не держим. С ручательством... Прошу прощения, сэр!
Фотерингей почувствовал, что продавец отрывает что-то от его рукава, и, оглянувшись, увидел, что он держит за хвост крошечного красного чёртика, а тот извивается и норовит укусить его за руку. Продавец беспечно швырнул его за прилавок.
— Конечно, чёртик резиновый, — сказал продавец, — но иногда они ведут себя просто безобразно.
Фотерингей взглянул на Джипа, но, к счастью, тот рассматривал какую-то деревянную лошадь.
— Послушайте, — сказал Фотерингей, понижая голос и указывая глазами то на Джипа, то на чёртика, — надеюсь, у вас не слишком много таких изделий, а?
— Совсем не держим. Должно быть, вы занесли его с улицы, — сказал продавец, тоже понизив голос и с еще более очаровательной улыбкой, — вы его занесли с улицы... Чего только люди не таскают с собой, сами того не зная, — потом он обратился к Джипу: — Ты уже выбрал что-нибудь?
— А эта сабля тоже волшебная? — почтительно обратился Джип к продавцу.
— Волшебная игрушечная сабля, — сказал продавец, — не гнется, не ломается, не обрезает пальцев. У кого такая сабля, тот выйдет цел и невредим из любого единоборства с любым врагом не старше восемнадцати лет. От двух с половиной шиллингов до семи с половиной, в зависимости от размера. Это оружие, предназначенное для детей и очень нужное для игры в рыцари... А вот волшебный щит, сапоги-скороходы, шапка-невидимка...
— Ох, папа! — крикнул Джип.
— Простите, — тихо сказал Фотерингей продавцу, — могу я узнать цену этих товаров...
Вместо ответа продавец вдруг оторвал Джипа от пальца Фотерингея, и Джип тотчас же ухватился за палец продавца...
— Джип, — сказал Фотерингей, — конечно, я понимаю, тебе интересно, поскольку здесь накоплена масса прелюбопытной дряни, но все-таки помни об отце...
Джип не ответил или не услышал.
Выставка товаров занимала длинную комнату: большая галерея изобиловала всякими колоннами, подпорками, стойками, арки вели в боковые помещения, где слонялись без дела и зевали приказчики самого странного вида. На каждом шагу преграждали путь и сбивали с толку разные портьеры и зеркала.
Продавец показывал Джипу поезда, которые двигались и свистели.
— Без пара и пружин, — говорил продавец, — только по нашему сигналу... Надо сделать рукой вот так...
Джип взмахнул рукой. Поезд двинулся и засвистел.
— А вот коробки с оловянными солдатиками, — говорил продавец, — оживают, как только поднять крышку и издать особый звук... Вот так...
— Браво! — воскликнул продавец, когда Джип воспроизвел звук и солдатики ожили. Он бесцеремонно сложил их опять в коробку. — Хотите взять эту коробку? —спросил продавец Фотерингея.
— Я купил бы коробку, — сказал Фотерингей, — если б вы взяли с меня меньше, чем она стоит. Иначе нужно быть миллионером.
— Да нет. Что вы! — продавец захлопнул крышку, помахал коробкой в воздухе, и тотчас же она оказалась перевязанной бечевкой и обернутой в бумагу, а на бумаге появился полный адрес и имя Джипа. — У нас настоящее волшебство, подделок не держим...
— Нам пора, — сказал Фотерингей, — кажется, мы вошли вот в эту дверь, — он открыл дверь и наткнулся на глухую стену за ней.
Продавец засмеялся.
— Вы путаете, — сказал он, — вы ужасный путаник... — И он снова занялся Джипом. — Эй, живо! — кричал продавец и хохотал, объясняя устройство разных игрушек.
— Эй, живо! — чистым детским голосом повторял Джип и тоже хохотал.
В стороне, за аркой, стоял какой-то приказчик, который был виден Фотерингею не весь, ибо ноги его заслоняла груда игрушек. Сначала у него был коротенький, приплюснутый нос, потом нос неожиданно вытянулся, как подзорная труба, потом стал делаться все тоньше и тоньше и в конце концов превратился в длинный, гибкий хлыст. Он размахивал своим носом в разные стороны, как рыболов забрасывает лесу своей удочки.
— Послушайте, сэр, — сказал ему Фотерингей, — что вы делаете со своим лицом? Может, вам хочется поразвлечься со скуки, но учтите, что здесь присутствует мальчик, а это зрелище совсем не для него... Да и вообще, всё это ваше помещение дурно выглядит... Карниз извивается, как змея... А все эти стулья и портьеры, мне кажется, играют у меня за спиной в прятки...
— Сыграем в прятки, папа, — услыхал Фотерингей голос Джипа.
Он оглянулся и увидел, что Джип стоит на стуле, а продавец держит в руках что-то вроде большого барабана. Фотерингей не успел опомниться, как продавец накрыл Джипа барабаном.
— Подними барабан, — крикнул Фотерингей, — или я разнесу твою лавочку —ты испугаешь ребенка, шарлатан... Продавай свои опыты в "Антениуме", слышишь...
Продавец поднял барабан. Он был пуст. И Джипа на стуле не было.
— Послушай, магнетизер, — тихо сказал Фотерингей, прижимая локтем сердце, — оставь эти шутки... Где мой мальчик?
— Вы сами видите, — ухмыльнулся продавец, — барабан пуст... У нас никакого обмана.
Фотерингей ударом ноги опрокинул стул и хотел схватить продавца за шиворот, но тот ловко увернулся и убегая широко распахнул какую-то дверь.
— Стой! — крикнул Фотерингей.
Продавец со смехом отпрянул в сторону, и Фотерингей со всего размаху вылетел во тьму и столкнулся с кем-то.
— Какой это болван толкается, — послышался голос констебля Уинча, — ах, это опять вы, Фотерингей... Кончится тем, Фотерингей, что я упеку вас за нарушение общественного порядка...
— У меня пропал мальчик, — обретя дар речи, крикнул Фотерингей.
— Я здесь, папа, — отозвался Джип и подбежал с ясной улыбкой. В руках у него было четыре пакета.
— Постеснялись бы сына, — сказал Уинч.
— Сэр, — сказал констеблю Фотерингей, — я хочу сделать официальное заявление. Только что я и мой сын стали жертвами банды мистификаторов, которые завлекли нас с неизвестными целями в свое заведение, именуемое "Волшебная лавка"...
— Идите домой, Фотерингей, — сказал Уинч.
— Сэр, — сказал Фотерингей, — только что за этими дверьми... — он обернулся, Риджент-стрит была освещена газовыми фонарями. Там, где только что были двери, видна была сплошная стена.
— Такое возможно, если только поверить в чудеса, — тихо сказал Фотерингей, — но что такое чудо? Чудо — это что-то, противоречащее законам природы...
— Перестаньте молоть чепуху, — сказал Уинч, — или я обвиню вас в оскорблении полиции... Я последний раз предупреждаю вас, Фотерингей, прекратите свои безобразия, — и, сказав это, Уинч удалился.
— И это называется полиция, — сказал Фотерингей, — честным людям угрожают каталажкой, а мошенники живут в свое удовольствие...
Но, черт возьми, действительно, ни лавки, ни двери.
Самый обыкновенный простенок между магазином, где продаются картины, и окном с цыплятами.
— Поедем домой, папа, — сказал Джип.
— Да, ты прав, — сказал Фотерингей, — единственное, что можно сделать в таком положении, — это стать на краю тротуара и подозвать зонтиком кеб.
— Куда вам, сэр? — спросил кебмен.
— Посмотри, Джип, какой у нас домашний адрес, — сказал Фотерингей, — что-то я забыл наш адрес... Кажется, он записан на одной из твоих коробок.
— Чёрч-роу, — сказал Джип и, когда кеб поехал, он тихонько добавил: — Папа, это была хорошая лавка.
— Гм, — сказал Фотерингей, — маленьким детям нельзя каждый день ходить в такие лавки... — Вдруг он нащупал что-то у себя в кармане. Это был стеклянный шарик, и резким движением Фотерингей бросил его на мостовую.
На следующий день, после работы, Фотерингей сидел в кабачке "Длинный дракон" и говорил:
— Не будь со мной моего мальчика, я разнес бы их волшебную лавочку после первого же фокуса... Я показал бы им, что значит иметь дело с человеком, который не признает никаких чудесных сил.
— У тебя привычка, Джордж, — сказал Бомиш, который тоже выпил бутылку портера, — высказывать свое мнение всегда в категорической форме...
— Да, — сказал Фотерингей, — я всегда буду категоричен, когда речь идет о чудесах.. Одно дело затаскивать легковерных в свой притон, именуемый волшебной лавкой, а другое дело — творить чудеса, например, здесь, в кабачке "Длинный дракон". Я хотел бы посмотреть на всех этих магнетизеров и фокусников здесь, черт возьми! Вот хозяин кабачка, мистер Кокс, мы все его знаем. Вот почтенная мисс Мейбридж моет стаканы. Это стол, это неизвестный мне мистер, по виду велосипедист, который пришел осушить глотку стаканчиком портера. Это окно, это дверь, это лампа, которая висит под потолком... И во всём этом господствует твердый закон природы... Вы согласны? — обратился Фотерингей к велосипедисту.
Тот кивнул, потом нерешительно кашлянул и взглянул на Бомиша.
— Например, — продолжал Фотерингей, — вот что было бы чудом... По законам природы эта лампа не может гореть, если ее перевернуть вверх дном. Не правда ли, Бомиш?
— Это ты говоришь, что не может, — заартачился Бомиш.
— А ты? — вскричал Фотерингей. — Ты полагаешь, может, а?
— Нет, — неохотно согласился Бомиш.
— Отлично, — сказал Фотерингей, он чувствовал необычный прилив вдохновения и чувствовал, что сейчас окончательно докажет нелепость всяких чудес и волшебств, — отлично, — сказал Фотерингей.
— Теперь представим себе, что приходит человек, верящий в чудеса, ну, хоть я, например, становится тут и говорит лампе, вот как я говорю, сосредоточив всю волю: "Перевернись вверх дном, но не разбейся и продолжай гореть!" и... Ого!
— Ого! — вскричали Бомиш и хозяин кабачка Кокс дуэтом.
Лампа опрокинулась, повисла в воздухе и преспокойно продолжала гореть, причем острый конец пламени был обращен вниз. Фотерингей стоял, не двигаясь с места, протянув указательный палец к лампе и нахмурив брови. Лицо его несколько более, чем обычно, было бледно.
Велосипедист, который сидел ближе всех к лампе, вскочил и перепрыгнул через прилавок. Мисс Мейбридж обернулась и вскрикнула. Лампа по-прежнему висела в неестественном, волшебном положении. Потом послышался слабый возглас Фотерингея:
— Не могу больше!
Он сделал шаг назад, руки его упали, словно от непомерной ноши, голова опустилась, он закрыл глаза. И в то же мгновение опрокинутая лампа вспыхнула, грохнулась на стойку и погасла.
— Болван ты этакий, — крикнул Кокс, который опомнился первым, Фотерингею,— хорошо, что у лампы металлический резервуар, иначе загорелся бы дом...
— Джентльмены, — растерянно и слабо пробормотал Фотерингей, — я ведь не хотел... Джентльмены... — он был крайне растерян, подавлен, и вообще его словно полностью подменили.
— Да он социалист, — сказал велосипедист, вылезая из-под прилавка, — он социалист и своими дурацкими фокусами нарушает общественный покой и безопасность...
— Ну это уж слишком, — сказал Бомиш,— объясни, Джордж, джентльменам, что ты просто свалял дурака и то, что сделал, простое недоразумение...
— Какое там недоразумение, — крикнул велосипедист, которому было неприятно, что он спрятался под прилавок на глазах у общества, — а красный галстук, который он носит, разве не свидетельствует о его социалистических убеждениях...
— Джентльмены, — растерянно бормотал Фотерингей, — этот галстук я купил просто потому, что он дешево продавался... Я не знаю, о чем вы... Я сам изумлен... Я готов извиниться, если оскорбил общество...
— Я знала одного студента-социалиста, — сказала мисс Мейбридж, — так он тоже носил красный галстук и такой же целлулоидный воротничок...
— Джентльмены, — бормотал Фотерингей, — вот Бомиш может подтвердить... У меня умерла жена... Мы с Джипом, это мой сын, мы живем одни... Целлулоидные воротнички я ношу не из социалистических убеждений, а ради экономии денег на стирке, так как целлулоидный воротничок можно самому вымыть зубной щеткой...
— Вы слышали, что он здесь проповедует, — крикнул велосипедист, — он говорит об экономических проблемах... Это проповедь стачечника...
— Мистер Фотерингей, — сказал Кокс,— я лично против вас ничего не имею, но если вы хотите проповедовать социализм, идите в другой кабак. В моем кабаке о социализме не может быть и речи!
— Послушай, Джордж, — сказал Бомиш,— я не знаю, что с тобой сегодня произошло, но сейчас тебе, пожалуй, лучше уйти...
— Да, возможно, — сказал Фотерингей,— я согласен с вами... Поверьте, я сам страшно расстроен и растерян... Я не знаю, что со мной... У меня почему-то сильно болят глаза и горят уши...
На улице Фотерингей сорвал с горла целлулоидный воротничок, ему было душно. Он шел и тревожно косился на уличные фонари. Перед дверьми своей квартиры на Чёрч-роуд он остановился, сжал руками виски и сказал вслух:
— Что же, наконец, произошло?..
Джип сидел за столом и играл с оловянными солдатиками.
— А что, Джип, — сказал Фотерингей, целуя сына в лоб, — а что, если бы твои солдатики вдруг ожили и пошли маршировать?
— Мои солдаты живые, — сказал Джип, — разве ты забыл, папа, что они из волшебной лавки? Стоит мне только сказать словечко, когда я открываю коробку...
— И они маршируют?
— Еще бы! Иначе за что бы их и любить...
После ужина Джип уснул, а Фотерингею всё не спалось. Сняв пиджак и ботинки, он уселся на постели и начал шепотом, чтобы не разбудить сына, повторять одну и ту же фразу:
— Я вовсе не хотел, чтоб эта проклятая штука опрокинулась.
Он повторил эту фразу раз пять.
— Но если я не хотел, почему же она все-таки опрокинулась?.. Проверим на опыте... Это, конечно, глупость, но проверим... Вот свеча... Надо сосредоточиться и сказать: "Поднимись вверх..."
Свеча поднялась и повисла в воздухе... Она висела до тех пор, пока Фотерингей не открыл рот, чтобы перевести дух... Тогда она с шумом упала на ночной столик, фитиль слабо блеснул и погас.
— Что случилось, папа? — спросил, проснувшись, Джип.
— Спи, — сказал Фотерингей, — просто я случайно уронил свечу...
Фотерингей некоторое время посидел в темноте и, когда Джип опять спокойно задышал, сказал тихо:
— Да, это произошло... Но как, хоть убей, не понимаю... — Он тяжело вздохнул и стал шарить по карманам, отыскивая спички. Там спичек не было, и он стал искать их на ночном столике. — Где бы найти спички? — сказал тихо Фотерингей.— Но ведь со спичками тоже можно творить чудеса... Как это сразу не пришло мне в голову, — он протянул в темноту руку и сказал: — Пусть в этой руке будет спичка...
На ладонь его упало что-то легкое, и пальцы сжали спичку. Он попытался зажечь ее о стол, но безуспешно. Тогда он в сердцах бросил ее на коврик и тут же сказал:
— Пусть она сама загорится.
Спичка загорелась на коврике. Он схватил ее, но она погасла. Тогда он нашел свечу, вставил ее ощупью в подсвечник и сказал:
— Ну, теперь зажгись!
Свеча загорелась, и при свете ее он глянул на себя в зеркало:
— Как же насчет чудес? — спросил он наконец, обращаясь к своему отражению.
Тогда он встал и начал творить чудеса, стараясь при этом не разбудить сына. Он заставил подняться в воздух листок бумаги, он сделал воду в стакане сначала красной, потом зеленой. Он сотворил себе новую зубную щетку, новые резинки для носков вместо прохудившихся старых.
— Какие бы еще чудеса совершить? — сказал он, расхаживая по квартире. —Оказывается, придумать настоящее чудо не так-то просто...
Он услышал, что церковные часы бьют час ночи.
— Жаль, что уже поздно и пора спать, чтобы не опоздать на работу, — сказал он, — можно было бы еще натворить чудес...
Когда он снимал через голову рубашку, его осенило:
— Пусть я буду в постели, — произнес он и очутился в постели, — и в своей ночной рубашке... Нет, в тонкой, мягкой, шерстяной рубашке... Ах! А теперь пусть я спокойно засну!
Утром в конторе Фотерингея ждали неприятности.
— Сэр, — сказал Гомшот, — по своей доброте, граничащей со слабоволием, я простил вам скандал в зале "Антениум", но то, что вы натворили вчера в кабаке "Длинный дракон", превышает всякие пределы моего терпения...
— Сэр, — сказал Бомиш, — я был свидетелем и хочу вас заверить, что хотя Фотерингей и натворил некоторых несуразностей, но значение их сильно преувеличено...
— Оставьте, мистер Бомиш, — сказал Гомшот, — вы и Джесси слишком долго покрывали проделки этого субъекта, и вот он дошел до откровенных проповедей социализма в кабаке и, более того, попытки поджечь коммерческое предприятие...
— Сэр, — сказала Джесси, — я никогда не поверю, что мистер Фотерингей, при его скептических, консервативных взглядах, мог стать на путь анархизма...
— Не поверите, — сказал Гомшот, — а между тем все видели, как он опрокинул горящую лампу, Фотерингей?
— Опрокинул, — сказал Фотерингей, — но я ее опрокинул потому, что не верил в чудеса и не учёл последствий чуда... Теперь же я понимаю, что должен пользоваться своим даром очень осмотрительно... Однако должен заявить, что, вопреки моим прежним убеждениям, я пришел к выводу, что творить чудеса не трудней, чем ездить на велосипеде... А ведь с этой трудностью я справился еще в юношеские годы...
— Вот что, Джордж, — сказал Бомиш, — перестань нас разыгрывать... Ты ведь видишь, что у мистера Гомшота плохое настроение!..
— Но ведь это еще не значит, что он должен ставить под сомнение мой дар творить чудеса, — сказал Фотерингей.
— Что вы говорите, Джордж, — сказала Джесси, — опомнитесь... Мистер Гомшот, по-моему, он не здоров...
— Нет, я здоров, — сказал Фотерингей, — и я вам докажу это...
— Доказывать это вы будете в другом месте, — сказал Гомшот, который сильно побагровел, — у меня вы больше не работаете...
— Тем более, сэр, — сказал Фотерингей. — Я хотел бы доказать, что вас зовут не мистер Гомшот, а мистер Пустая Голова. Если вы ударитесь о стену, мистер Пустая Голова, то издадите звук, будто пустой пивной бочонок ударился о забор.
И вдруг, на глазах у всех, Гомшот подбежал к стене и трижды ударился головой, боднул стену, словно бык, действительно издав при этом звук пустого бочонка. Все оторопели и потеряли дар речи, и в этой тишине Фотерингей собрал свои принадлежности, взял зонтик и вышел. Только после этого Гомшот обрел дар речи и стал звать полицию.
— Он совершил на меня нападение, — кричал Гомшот явившемуся по вызову констеблю Уинчу, — в целях подрыва безопасности общества, он пользуется приемами социалистических заговорщиков, которые выдает за чудотворный дар...
— Мы примем меры, сэр, — сказал Уинч, — скандалам и бесчинствам этого Фотерингея пора положить конец.
Вечером Фотерингей встретился с Джесси у входа в концертный зал.
— Я так рада, что вы пришли, — сказала Джесси, — я знаю, что вы не большой любитель музыки, но мне кажется, здесь безопасней всего... Мистер Гомшот обратился в полицию. Вас могут арестовать за нарушение общественного порядка.
— Ничего, Джесси, — сказал Фотерингей, — мы живем в цивилизованном мире, который с каждым днем становится всё цивилизованней... Единственное, что злит людей, — это непонятное и непохожее... Всякий, кто стал на путь волшебства и чудотворения, должен учитывать это... Может, я сам виноват, что меня возненавидели Гомшот, Кокс, Уинч и прочие... Совершенно так же, как собака не укусит или лошадь не ударит копытом, если не разозлить и не испугать их...
— Вы сильно изменились за последние дни, Джордж, — тихо сказала Джесси.
— Может быть, — сказал Фотерингей, — я сам это чувствую...
В зале филармонии ярко горели свечи и музыканты настраивали инструменты.
— Это моя любимая опера, — сказала Джесси, когда они уселись на места, — "Тангейзер" Вагнера... Хотите, я прочту вам содержание?
— Прочтите, — сказал Фотерингей, думая о своем.
— Волшебная гора близ Эйзенаха, — начала с увлечением Джесси, — в таинственном полумраке мелькают группы сирен и наяд. В страстном танце проносятся вакханки... Осень... Пилигримы возвращаются из Рима... И вот еще один пилигрим... С трудом можно узнать в нем Тангейзера. Но страшен приговор, который произнес Римский Папа. Пока не зацветет в его руках посох, Тангейзер будет проклят... Из Варбурга доносится хорал... Это знаменитый хорал в честь Елизаветы...
— Извините, Джесси, — сказал, словно очнувшись, Фотерингей, — пожалуйста, прочтите еще раз это место...
— Насчет хорала? — спросила Джесси.
— Нет, насчет посоха, который расцвел... Впрочем, не надо, я и так понял... Очень интересное чудо... Придумать необычное чудо, ведь это тоже трудно, поверьте, Джесси... Придумать чудо гораздо труднее, чем его совершить... Может, потому так мало среди нас чудотворцев... Я сейчас, Джесси... Я быстро...
И, оставив оторопевшую, растерянную Джесси, Фотерингей вышел из зала. Прозвучали первые аккорды оперы Вагнера "Тангейзер".
Фотерингей терпеливо шел в темноте, ощупывая дорогу зонтиком.
— Это замечательное чудо, — бормотал он, — оно привлекательно и безобидно.
Он воткнул свой зонтик в дерн возле дорожки и приказал:
— Зацвети... — послышался странный шелест. — Какой аромат, — вскричал он и торопливо чиркнул спичкой, — чудо свершилось! Мой зонтик превратился в куст роз... — Вдруг послышались чьи-то шаги. — Назад! — крикнул Фотерингей. Куст быстро понесся назад и сразу же послышался крик и брань подходящего: — Какой болван кидается ветвями шиповника, — закричал кто-то из темноты, — вы оцарапали мне ногу.
— О, черт, — тихо сказал Фотерингей, — надо было сказать: "Прими прежний вид", а я поторопился и сказал: "Назад..." Надо извиниться... Прошу прощения, сэр, — начал было Фотерингей и тут же осекся. К нему подходил констебль Уинч.
— Зачем вы кинули палку? — спросил констебль. — Э, да это тот самый Фотерингей, который наскандалил в зале "Антениум", разбил лампу в "Длинном драконе" и нанёс оскорбление действием мистеру Гомшоту... А сейчас, бросив палку, вы нанесли оскорбление полиции, молодой человек... Вот что вы сделали...
— Видите ли, мистер Уинч, — начал Фотерингей, — я очень жалею, что так вышло. Дело в том...
— Ну, в чем?
— Дело в том, что я сотворил чудо...
— Сотворил чудо... Он сотворил чудо! Скажи пожалуйста! Потеха да и только... Да ведь вы тот самый молодец, который не верит в чудеса. Нет, это опять ваши проклятые фокусы...
— Ну, мне надоели эти преследования и недоверие, — крикнул Фотерингей, которого внезапно охватила ярость, — хватит! Я покажу вам, какие это фокусы! Убирайтесь! Убирайтесь! — И Фотерингей протянул руку вперед в совершенно случайном направлении... В то же мгновение послышался свист, и констебль Уинч исчез. Чиркнув спичкой, Фотерингей увидел, что трава в том месте, где стоял мгновение назад Уинч, дымилась. — Господи, — растерянно сказал Фотерингей, —какая необыкновенная сила. Я никак не думал. Право, нет. Хотелось бы знать, как выглядит место, куда я отправил бедного Уинча.
В праздник, в знойный полдень в Сокольниках, во время гулянья народ наблюдал необычайное явление. Первым его заметили самоварники, которые расположились длинной вереницей прямо на траве, каждая семья вокруг своего самовара, зазывая на чай покупателей.
— Гляди, тятя, чтой-то полетело, — сказала отцу девочка, которая доставала из узла чашки и расставляла их на траве.
— Да где полетело, Марфутка? — спросил отец.
— Известно где, на небе, — сказала Марфутка.
— Экая невидаль, — сказал отец, — да что ж на небе полететь может, окромя птицы небесной... Ты, Марфутка, лучше аккуратней чашки расставляй, чтоб не разбить, да кулёк с углем не перекинь. А то мы с тобой сегодня поздненько пришли, с краю место заняли. Половчей надо повертываться, если не хотим поссориться с желудком.
— А ты, Емельян, напрасно Марфутке своей не веришь, — отозвался сосед, рябой мужик, — последнее время по небу всякая чертовщина взялась летать... Вон, говорят, на Троицын день в Перовой роще летающую миску видели... аккурат к дому Семёна подлетела...
— Да ну, — удивился молодой мужик с усами.
— Вот те ну, — отозвался рябой.
— А что в той миске? — спросил Емельян.
— А в той миске старик с бородой, — сказал рябой, — а лицом наполовину синий, наполовину малиновый...
— Да ну, — удивился усатый мужик.
— Вот те ну, — отозвался рябой.
— И что тот старик? — спросил Емельян.
— Старик на Семёна глянул, — сказал рябой, — и матерно в его направлении выразился...
— Да ну, — удивился усатый.
— Вот те ну, — отозвался рябой.
— А Семён? — спросил Емельян.
— А Семён в обратном направлении выразился, да так, что миску в один момент на край неба унесло, и там она пропала...
— Да ну, — удивился усатый.
— Вот те ну, — отозвался рябой.
— Тятя, опять летит, — крикнула Марфутка.
И верно, в этот раз уж и Емельян заметил, и рябой, заметил и усатый да и другая публика.
Рты у народа раскрылись от изумления, шапки у многих на землю попадали.
Меж тем бедный констебль Уинч в полуобгорелом от большой скорости мундире, сделав круг, приземлился прямо на луг, понесся, оставляя за собой на траве дымный след, и затормозил у ряда самоварников, а именно возле Емельяна, самого крайнего из них. Бедный Уинч не понимал, что с ним происходит и где он, однако, увидев большое скопление народа, он, по полицейской своей привычке, тут же закричал на народ, требуя разойтись. Но поскольку кричал он на чистом английском языке, народ не понимал, не расходился, а только глазел удивленно.
— Так ведь это фигляр, — радостно крикнул наконец Емельян.
— Какой же это фигляр, — сказал рябой, — ежели он по небу летает.
— Так это ж тебе не какой-нибудь штукарь из Марьиной Рощи, — сказал Емельян, — это тальянец или немец, разве не видишь... Образование... Ихний фигляр не то что по небу бегать обучен. Они облизьяне выдумали, блох обучили плясать, лошадь часы узнавать, собак муштруют. Я фиглярству такому большой любитель. Милости просим, сударь, к нашему самовару, — обратился Емельян к Уинчу, но тот закричал еще громче и затопал ногами.
— Да он матерно на народ выражается, — сказал рябой, — летают тут всякие... А я не посмотрю, что с неба прилетел, как дам сейчас в ухо...
— Ты брось эту манеру, — сказал рябому Емельян, — необразованность... Сразу в ухо...
— Тятя, — сказала Марфутка, — он никак есть хочет, — и она протянула Уинчу бублик.
Уинч, который был не только сердит, но и действительно голоден от долгого полета, тут же схватил бублик и начал грызть его.
— Во, — сказал Емельян рябому, — малое дитя, а сообразительней тебя... А ты скажи, Ванюша, отчего собака лает?
— А я почем знаю! — ответил рябой Ванюшка, — так уж Бог создал.
— Бог-то Бог, — сказал Емельян, — да и человек должен знать... Лает она от того, что не бает... Зверь ли, птица ли какая, все они бессловесные, а кричат по-своему и понимают друг дружку... А человек человека понять не хочет... — и, глянув на Уинча, грызущего бублик, Емельян протянул ему кружку чая...
Меж тем виновник столь необычного происшествия с констеблем Уинчем, Джордж Фотерингей, стоя у двери утопающего в зелени особняка, звонил в дверной колокольчик. Отперла горничная.
— Что вам угодно, сэр? — спросила она.
— Я хотел бы видеть Спенсера Холла, магнетизёра, — сказал Фотерингей.
— Мистер Холл не принимает, — сказала горничная.
— Передайте ему, что я Джордж Фотерингей, тот самый, который учинил скандал во время сеанса мистера Холла в зале "Антениум". Об этом писали газеты...
Горничная ушла и вскоре вернулась.
— Мистер Холл просит вас, — сказала она.
Фотерингей, пройдя роскошную, в зеркалах, переднюю, вошел в роскошную гостиную, напоминающую, скорее, гостиную процветающего буржуа, чем слуги потусторонних сил. Вскоре появился Спенсер Холл. Он, очевидно, готовился к вечернему сеансу, был уже во фраке и с белым цветком в петлице.
— Слушаю вас, — сказал Холл и остро посмотрел на Фотерингея.
— Мистер Холл, — сказал Фотерингей,— прежде всего я хотел бы принести извинения за прискорбное происшествие в зале "Антениум", виновником которого я стал... Я хотел бы добавить, что приношу извинения не по требованию своего бывшего хозяина мистера Гомшота, а по собственному желанию, поскольку мои взгляды на чудеса и чудесные силы под влиянием некоторых обстоятельств полностью изменились...
— Мистер Фотерингей, — сказал Холл,— приобщение одного неверующего к мистическим тайнам бытия гораздо более ценно, чем приобщение сотни верующих... Позвольте мне, мистер Фотерингей, подарить вам с дарственной надписью свою книгу, которая называется "Закон магнетизма". — И взяв из стопки книг, лежавших на столике, одну, Холл надписал ее и подал Фотерингею...
— Мистер Холл, — сказал Фотерингей,— я пришел не только извиниться перед вами, но и посоветоваться с вами... Не можете ли вы мне сказать, что именно может развить в человеке способность творить чудеса...
— Творить чудеса? — переспросил Холл и снова глянул на Фотерингея, на этот раз с легкой, умело скрытой усмешкой. — Ну, прежде всего тренировка воли, аскетический образ жизни, отказ от употребления мясной пищи... Да, да, вегетарианство играет особое оккультное значение...
— Теперь я понял, — радостно сказал Фотерингей, — мои родители имели мелочную лавочку в Бромли, в графстве Кент, но жили мы очень бедно, и с детства я в основном питался картофелем... жареным, печеным, вареным, пудингами из картофеля... И к тому же мы ели слишком много капусты... Мясо покупалось только для отца. Вот почему мой отец так и не стал чудотворец, а продал лавочку, стал профессиональным игроком в крикет...
— Позвольте, позвольте, — перебил его Холл, — вы хотите сказать, что, посидев на вегетарианской диете, сами стали чудотворцем?
— Да, мистер Холл, — ответил Фотерингей.
— Значит, мы коллеги, — сказал Холл.
— Да, мистер Холл...
— И много чудес вы уже натворили? — спросил Холл.
— Ах, мистер Холл, вы ведь не менее моего знаете, что придумать настоящее чудо гораздо труднее, чем его сотворить... Я наделал много чудес, но всё это мелкие, неинтересные чудеса... Я заставил висеть вниз головой лампу в кабаке "Длинный дракон", я создал себе новую зубную щетку, новые подвязки для носков и прочие мелочи, которых я уже не помню...
— Согласен, коллега, — сказал Холл, — чудеса мелковаты... Действительно, мелковаты...
— Вот и я говорю, — сказал Фотерингей, — правда, у меня есть чудо покрупней, но оно как раз и мучает мою совесть...
— Что ж это за чудо? — спросил Холл.
— Я не поладил с констеблем Уинчем и велел ему убраться как можно дальше...
— Да, да, — сказал Холл, — об этом чуде я как раз слышал... Говорят, реку до самой мельницы Роулинга пройдут с неводом в поисках констебля Уинча... Так это вы его?
— Я, — сказал Фотерингей, — я просто приказал, и вот видите... Что это такое: черная магия или еще что-нибудь? Как вы думаете, при чем тут я? Вот это мне хотелось бы знать... Неделю тому назад я совсем не знал, что могу делать это. Это открылось вдруг...
— Чудо с Уинчем, конечно, заслуживает внимания, — сказал Холл, — но если вы действительно способны на такие чудеса, так о чем же вы раздумываете?.. Почему бы вам не увеличить свою частную собственность незаметными актами творения? Десяток-другой бриллиантов, некоторое количество золотых безделушек высшей пробы или просто фунты стерлингов... Или вы не нуждаетесь?
— Что вы, мистер Холл, — сказал Фотерингей. — Мы очень нуждаемся с моим сыном Джипом, тем более, что я теперь остался без работы... Но если ты обладаешь даром чудотворения, делать деньги — это такое мелкое, такое скучное дело, что уж лучше зажигать без спичек свечи или создавать зубные щетки.
— В таком случае, — сказал Холл, глядя на часы, — если вспомнить его светлость герцога Айгельского, или Елену Петровну Блаватскую, или Магомета, или Иисуса Навина... Впрочем, почему бы и нет... Это действительно великое чудо... Остановить вращение земли...
— Вы это мне рекомендуете? — спросил Фотерингей.
— Да, — сказал Холл, — если вы остановите вращение земли, никто не посмеет утверждать, что сотворенное вами чудо недостаточно грандиозно...
— А как же вы узнаете, что я это совершил? — спросил Фотерингей.
— О, — сказал Холл, — об этом вы можете не беспокоиться: если вы остановите вращение нашей планеты, например, в четверг вечером, то в пятницу утром об этом напишут все газеты...
— Благодарю вас, — сказал Фотерингей, — вы мне очень помогли, — и, вежливо откланявшись, он вышел.
В доме у Емельяна собрались гости. На столе рядом с кипящим самоваром стояли две бутылки красноголовки и закуски. Среди гостей и констебль Уинч. На всякое русское слово Уинч отвечал по-английски, но всё было ясно и у всех были одинаково красные, веселые лица.
— Конечно, господин тальянец, — говорил Емельян, — не всякому прытко повезёт судьба, кому какая линия... Но и тут не следует Бога гневить... Ведь тоже живу не хуже людей... Сыты мы и без разносолов, без соусов. Чай в складчину с товарищами пьём почесть каждый день, и рюмку нашему брату позволительно хватить в праздник, лишь бы дела она не портила, — он налил всем, чокнулся. Чокнулся и с Уинчем. Выпили. — А на ночлег, господин тальянец, придешь не куда-нибудь в нехорошее место, а на свою фатеру, — он взял яблоко и подал Уинчу. — Закушайте, сударь, во рту тает, словно ананас, хоть бы королю на стол! Я в товаре, господин тальянец, толк понимаю... Это теперь мы с Марфуткой в самоварниках... Пожар случился, да Матвеевна померла, жена моя... Эх, беда, беда... А раньше вразнос торговал... — Он приподнялся и закричал, как бы рекламируя товар, — пельсины, лимоны хороши, коврижки сахарны, игрушки детски, сёмга малосольна, икра паюсна, арбузы моздокские, виноград астраханский!.. Вокруг засмеялись. Засмеялся и Уинч.
— Да, господин тальянец, — сказал Емельян, — товар всё благородный, и барыш от него не копеечный... А ныне на копейку грош набираешь... Эх, братцы, землячки, подхватывай дружно...
И пошел стучать каблуками. Иные гости подхватили. Констебль Уинч дернулся раза два неумело, потом приспособился и поддержал общество.
Фотерингей шел по Риджент-стрит. Он был на костылях. Витрины волшебной лавки были плотно завешаны, дверь заперта. Однако Фотерингей все-таки постучал. Долго не отпирали. Наконец кто-то глянул изнутри и сказал.
— Сегодня не работаем.
— Я Фотерингей... Джордж Фотерингей. Я тут взял у вас кое-какой товар, а вы всё не присылаете счёт...
Дверь отперли.
— Входите, — сказал продавец.
Продавец совершенно сегодня не походил на того бравого, наглого фокусника. Лицо его было усталым, на плечи наброшен какой-то старый сюртук. И лавка сегодня выглядела по-другому, маленькая, полутемная.
— Простите, сэр, — сказал Фотерингей, — у меня неизлечимая привычка всегда платить по счёту... Я исходил вдоль и поперек всю Риджент-стрит, но только сейчас, сегодня я вас нашёл...
— Сэр, — устало сказал продавец, — мы ведь предупредили вас, что за волшебные товары мы денег не берём...
— Не очень-то много сегодня у вас волшебства, — сказал Фотерингей, оглядываясь.
— Какое может быть волшебство, если у нас выходной день, — сказал продавец.
— Знаете, сэр, — сказал Фотерингей, — теперь ваша волшебная лавка напоминает мне лавку моих родителей, как я запомнил ее мальчиком... Дребезжащий звонок над дверью, лестница вниз, в темную полуподвальную кухню с маленькими окнами, выходящими на тротуар, перед которыми, заслоняя свет, то и дело мелькают ноги прохожих...
— А что с вашей ногой? — спросил продавец.
— Я сломал себе ногу, пытаясь в четверг вечером остановить вращение земли.
— Да, с первого раза это может не получиться, — сказал продавец.
— Я обязательно остановлю землю! — вскричал Фотерингей.
— Зачем? — спросил продавец.
— Чтобы доказать всему миру, что я это способен сделать... Я, Джордж Мак Уиртер Фотерингей, сын бедного лавочника, клерк из конторы Гомшота, способен остановить вращение Земли.
— Но ведь Земля вращается около экватора со скоростью более тысячи миль в час, — сказал продавец, — в наших широтах это составляет более пятисот миль в час. И вот весь наш город, и другие города, и все люди, все живые существа, все дома, все деревья, и весь видимый нами мир, и вы сами, мистер Фотерингей, и сын ваш Джип полетят из-за остановки Земли вперед с быстротой девяти миль в секунду, то есть быстрее, чем если бы ими выстрелили из пушки. Всё это будет лететь и разбиваться, превращаться в прах. Вот в чём дело и вот о чём я обязан вас предупредить...
— Это по-научному так, — сказал Фотерингей, — а чудо... Значит вы не верите больше в чудеса?..
— Верю, — сказал продавец, — разве это не чудо, что за столько веков столько лавочников и клерков, титулованных и нетитулованных, пытались остановить вращение Земли, а она всё-таки вертится...
— Вам не сбить меня с толку, — сказал Фотерингей, — и если вам это угодно, именно я буду тем первым клерком, который остановит вращение Земли... Вот только подживет нога...
— Только помните, что я вас предупредил, — крикнул ему вслед продавец волшебной лавки...
День, который Фотерингей назначил, чтобы остановить вращение планеты, выдался ясным и солнечным. Правда, утро этого дня началось с необычайного происшествия, но со светопреставлением его никто не связывал, хотя оно и вызвало общее удивление. А именно, магнетизер Спенсер Холл собирал в своем саду землянику, когда вдруг какое-то тело перелетело через забор и навалилось на магнетизёра, в результате чего оба упали.
— Послушайте, сэр, — сердито крикнул магнетизёр, — чего вы прыгаете через чужой забор?.. Вы помяли мою землянику, и я не оставлю это дело без того, чтобы не обратиться в полицию.
Произнеся эту фразу, магнетизёр глянул на наглеца и тут же замолчал и побледнел. Перед ним стоял пропавший констебль Уинч. Да пусть бы еще констебль был таким, как обычно. Нет, он был в своем старом мундире, но под мундиром была косоворотка, на голове картуз, на ногах сапоги-бутылки, на груди гармошка, за спиной самовар, а на плече связка баранок. Констебль Уинч посмотрел на магнетизёра, растянул меха и запел на английском языке "Камаринскую". Магнетизёр дёрнулся и побежал. С криком выбежал он на улицу, и прохожие сперва шарахались от магнетизёра, а потом пугались констебля Уинча, который приплясывая шёл посреди лондонской улицы и пел по-английски "Камаринскую", впрочем, иногда выпевая по-русски:
Распрекрасная сторонка
Ты, наш город Ярославль!
Разбегались чопорные прохожие в наглухо застёгнутых черных сюртуках, роняя цилиндры и зонтики. Лошади в страхе несли экипажи. Прибывшая на место происшествия пожарная команда с трудом накинула сети на расплясавшегося констебля.
Еще труднее было снять с фонарного столба магнетизёра Спенсера Холла. Забравшись на самую вершину столба, обхватив его руками и ногами, он начал оттуда проповедовать оккультизм.
— Хозяин мой, — говорил магнетизёр, — это учитель учителей, великий Мория. Есть еще Кут-Хуми, он тоже мой учитель — великий Махатма, но Мория сильнее. Мория — самый главный из всех. Он любит меня больше других своих чад и балует меня... О великий Мория... О Кут-Хуми...
Когда магнетизёра тащили вниз по пожарной лестнице, он крикнул:
— Смотрите, цивилизованный мир погибает от безверия! — после чего укусил брандмейстера.
Под звуки пожарных колоколов магнетизёра увезли.
В тот день Фотерингей долго блуждал по городу, всё не решаясь выбрать место, с которого он должен произнести свою команду Земле прекратить вращение, и посматривая на своих современников, которые, ничего не подозревая о предстоящем светопреставлении, занимались своими будничными делами.
— Меня удивляет, — сказал Фотерингей какому-то человеку, который, сидя на скамейке, читал газету, — меня удивляет, что при такой беспечности человеку удалось покорить нашу планету и стать её полновластным хозяином.
— Что вы имеете в виду, сэр? — спросил человек с газетой, попыхивая сигарой.
— Только то, что сказал, — ответил Фотерингей, — ни более ни менее... Недавно мне сильно повезло: пытаясь остановить вращение нашей планеты, я сломал себе ногу...
— Вы шутник, сэр, — сказал человек с газетой.
— Возможно, — ответил Фотерингей, — правда, я всегда считал себя скептиком, но с тех пор, как я научился творить чудеса, меня действительно всё время тянет к разного рода шуткам...
— Значит, вы фокусник? — спросил человек с газетой.
— Да, — ответил Фотерингей, — можете меня так называть. Сломав ногу, я некоторое время провел в постели. А лёжа в постели, я от нечего делать читал ученые книги, которые мне приносил мой приятель Бомиш. И что, вы думаете, я понял, сэр? Я понял, что животные относятся к своему будущему с гораздо большей серьёзностью, чем мы, разумные существа. Посмотрите вокруг, сэр. Магазины открываются в положенное время, врачи и гробовщики занимаются своим делом, рабочие собираются на фабрики, солдаты маршируют, воры прячутся и убегают, политики строят свои планы, священники проповедуют, любовники стремятся друг к другу.
— Ну и что в этом дурного, сэр? — спросил человек с газетой. — Будничные дела как раз и делают жизнь человека особенно прочной.
— Нет, сэр, — сказал Фотерингей, — будничные дела делают человека беспечным и заставляют его забыть о великих опасностях.
— Вы философ? — спросил человек с газетой.
— Да, наверно, — ответил Фотерингей, — пока я был скептиком, философия была мне ни к чему... Но всякий фокусник, чудотворец и волшебник обязан быть философом... Скажите, сэр, неужели вы совершенно исключаете катастрофу, конец света?.. Неужели вы не верите, что может прийти какой-нибудь человек, ну, например, я, и остановить вращение Земли?..
Фотерингей вскочил со скамейки.
— Я остановлю вращение Земли, — сказал он, — даже если прав продавец волшебной лавки... Я еще посмеюсь над вашим здравым смыслом, который так презрительно относится к спасительному страху...
До позднего вечера Фотерингей блуждал по городу, пока не оказался на мосту.
— Мост Ватерлоо, — сказал он, — самое, кажется, подходящее место.
— Тёплая ночь, — сказал чей-то голос позади.
Фотерингей повернул голову и увидел рядом профиль человека, опирающегося на перила.
— Ночь является лучшим временем для прогулки по этим местам, — сказал человек, — благодетельная темнота скрывает грязную воду, а огни газовых фонарей успокаивают... Вы тоже любите здесь гулять?
— Я не гуляю, — сердито сказал Фотерингей, недовольный тем, что ему помешали, — я здесь по делу...
— Ах вот оно что, — сказал человек, — я вам не советую, сэр... Я сам бывал в трудных положениях, и мне тоже приходили в голову подобные мысли... Некоторые говорят, что жизнь — это сон... К тому же бедный, краткий, жалкий сон... Пусть так, отвечаю я этим пессимистам... Но ведь другой сон не приснится...
— Вы думаете, я хочу топиться? — засмеялся Фотерингей. — Нет, сэр, вы сейчас станете свидетелем кое-чего поинтересней, — он застегнул пальто, поднял руки кверху и крикнул: — Со всей верой в свою силу, я обращаюсь к обитаемому нами земному шару! Перестань вертеться! Перестань!
Тишина была ответом, только далеко внизу слышен был плеск воды.
— Послушайте, сэр, — сказал собеседник, — я думал, вы честный самоубийца, а вы, очевидно, жулик и шарлатан... — Убирайтесь-ка быстрее отсюда, сэр, пока я не разбил вам нос...
— Я не знаю, как вас зовут, — ответил Фотерингей, — но я звал бы вас — Мистер Заткни Глотку...
После этих слов собеседник действительно ударил Фотерингея в нос, а Фотерингей ударил собеседника в скулу. Повозившись некоторое время и порвав друг на друге одежду, они расстались. Фотерингей снова шёл куда-то в темноту и оказался, наконец, на окраине. Он очень устал, ноги его подкашивались. Забравшись на какую-то возвышенность, он уселся на мокрый гранитный валун и тихо сказал:
— Перестань вертеться... Слышишь, перестань!
Раздался оглушительный взрыв.
— Какой странный взрыв, — тихо прошептал Фотерингей, — по сравнению с ним все прошлые взрывы, которые мне довелось слышать, не более чем шелест пыли, оседающей на стекло...
После этих слов Фотерингей потерял сознание.
Очнулся он на какой-то каменной скале. Повсюду вокруг расстилалось море, вплоть до горизонта, а над горизонтом застыло солнце, кровавое и огромное.
— Я ведь вас предупреждал, — сказал кто-то рядом.
Фотерингей оглянулся и увидел сидящего на валуне продавца волшебной лавки.
— Смотрите, смотрите, — сказал ему Фотерингей, — какое солнце — огромный купол, горящий тусклым огнем... На море нет ни прибоя, ни волн и ни малейшего дуновения ветра... А небо темно-красное, без звёзд... Значит, восходы и закаты солнца совсем прекратились... Земля прекратила своё вращение...
— Да, — сказал продавец волшебной лавки, — но только для вас одного, Фотерингей...
— Но я слышал взрыв, — сказал Фотерингей, — я слышал взрыв такой оглушительной силы, какой ещё никогда не доводилось слышать...
— Это взорвалось ваше сердце, Фотерингей, — сказал продавец волшебной лавки.
— Мой бедный мальчик, — сказал после паузы Фотерингей, — бедный Джип... Последнее время, увлеченный идеей, я совершенно забыл о нем...
— Я ведь вас предупреждал, — сказал продавец, — впрочем, о мальчике мы позаботимся...
— Какое запустение, — сказал Фотерингей, оглядываясь по сторонам с тоской, — умирающий океан, холодный воздух... Какой ужасный холод... И это траурное небо... Редкие белые хлопья падают на землю... Как быстро надвигается темнота... И ветер... Теперь поднялся ветер, похоже восточный... И всё-таки страшно не это... За исключением этих безжизненных звуков, весь мир полон безмолвия...
— Да, — сказал продавец волшебной лавки, — все звуки человеческой жизни, блеянье овец, голоса птиц, жужжание насекомых, все те движение и суета, которые служат фоном нашей собственной жизни, которые мы не замечаем либо которые даже раздражают нас, — всё это отошло в прошлое.
— Как ужасна эта великая тьма, — сказал Фотерингей и снова потерял сознание.
Фотерингей очнулся на зеленом, поросшем травой холме, под вязами, ласково шелестящими ветвями. Было очень тихо, тепло и солнечно. Продавец волшебной лавки по-прежнему сидел рядом, на траве.
— Смотрите, какое утро, — вскричал Фотерингей, — утро, подобное ангелу в золотых доспехах, сходящему по ступеням... Когда-то я видел в музее такую картину, но, будучи скептиком, только посмеялся над ней... Какое утро, сэр... Это утро, сэр, и есть подлинное чудо... Разве существуют чудеса, которые превзошли бы это утро?!. Какой великий свободный мир, сэр... Даль за далью... Как это замечательно — через города и деревни, леса и пустыни ехать день за днём... Или хотя бы знать, что где-то рядом есть эти замечательные широкие реки, по которым можно плыть, пока берега не расступятся и не поплывут с плеском большие корабли, и можно достигнуть моря, бескрайнего моря с тысячью островов, нет, с тысячами островов и смутно видимыми вдали кораблями, которые вечно ходят по белу свету. И там можно увидеть не затененное горами небо... Купол бездонной синевы, глубь глубин, по которой плывут совершающие свой путь звезды... А горы... Горы, покрытые хрустальными снегами... Разве это не чудо, сэр?.. Красота нашего мира — вот подлинное чудо, сэр, и как бы ни дорого пришлось заплатить за эту простую мысль, она стоит любой цены... — и Фотерингей улыбнулся...
— Но ведь это подлинное чудо, эта красота великого мира принадлежит теперь не вам, Фотерингей, — сказал продавец волшебной лавки, — а что же вам осталось?
— Мне? — спросил Фотерингей с улыбкой и взял с поросшего травой холмика букетик засохших цветов, — мне вот это... эти цветы подарила мне одна женщина, но я тогда... Я потерял их... И только теперь нашел их здесь, на траве, на этом холмике...
— Букетик засохших фиалок? — спросил продавец волшебной лавки. — Не мало ли это, Фотерингей?
— Нет, не мало, сэр, — ответил Фотерингей, — я буду хранить этот букетик фиалок всегда, и пусть он напоминает о том, что, даже когда исчезают сила и разум в человеке, любовь и нежность остаются главной его защитой от дикости и страха перед вечной тьмой...
На перроне лондонского вокзала было, как всегда, шумно и суетливо. Джесси, одетая по-дорожному, шла по перрону, ведя за руку Джипа. Рядом шел Бомиш.
— Джип, — сказала Джесси, когда они подошли к вагону, — попрощайся с дядей Тодди.
— Я был другом твоего отца, — сказал Бомиш, — значит я и твой друг.
— Вы будете приезжать к нам? — спросил Джип.
— Я обязательно приеду к вам, малыш,— сказал Бомиш и поцеловал мальчика.
Посадив Джипа в вагон, Джесси и Бомиш пошли, прогуливаясь, по перрону.
— Бедный Джордж, — сказал Бомиш, — его нашли далеко на окраине, среди каких-то камней... Сперва думали, что он упал и расшибся, а потом выяснилось, что у него просто отказало сердце...
— Бедный Джордж, — сказала Джесси,— последнее время он очень страдал... Эти нелепые идеи чудотворения настолько овладели им, что он совершенно изменился даже к мальчику... А ведь он его так нежно любил...
— Я знал, что он дурно кончит, — сказал Бомиш, — у него была привычка выражать свое мнение в слишком категорической форме. Зачем я водил его на эти сеансы магнетизёра, зачем я рассказал ему эту смешную выдумку о волшебной лавке? Глупая выдумка... Никогда не прощу себе...
— Мы все виноваты, — сказала Джесси.— Единственное, чем я могу хоть как-то искупить свою вину перед Джорджем, — это воспитать его мальчика, оставшегося сиротой...
— Но зачем для этого уезжать из Лондона? — сказал Бомиш. — Здесь мы все-таки оба... Я ведь тоже друг Джорджа и чувствую свою ответственность перед его сыном...
— Нет, я решила, — сказала Джесси, — я люблю Южную Англию, я родом из тех мест. И мальчику там будет лучше. Там нет ни железа, ни угля, ни фабрик. Там узкие, прекрасно обработанные поля, обсаженные дубами и вязами, красные кирпичные фермы, опрятные деревушки и крохотные сонные городки, приютившиеся на пологих склонах меловых холмов. В тенистых парках, за которыми ухаживают, как за садами, тонут почтенные старинные усадьбы и домики с красными черепичными крышами. Я всегда мечтала пожить в таком домике на берегу Ла-Манша. Кстати, ведь и Джордж из тех мест. Мы с ним земляки, хотя встретились в Лондоне. И теперь, когда прибыли эти странные деньги и это странное письмо.
— Ты так и не выяснила, от кого это? —спросил Бомиш.
— Нет, — ответила Джесси, — просто просьба позаботиться о Джипе и просьба увезти его из Лондона на юг... Деньги не очень большие, но на то, чтобы купить домик у Ла-Манша и пожить некоторое время, хватит... А дальше видно будет...
— Всё это странно, — сказал Бомиш, — если бы я не был свидетелем некоторых вещей, то сказал бы, что история нашего друга Фотерингея не более чем эффектный вымысел... Конечно, существование чудес как таковых исключить нельзя... Ты знаешь мои взгляды на этот счет, и я не раз полемизировал с покойным Джорджем, который придерживался противоположных взглядов... К сожалению, полемизировал чересчур усердно... Я верю в таинственные сутки ночью, в самопроизвольное перемещение мебели и прочие сверхъестественные явления... Но я не могу поверить, чтобы кто-то прислал из потустороннего мира фунты стерлингов...
— Да, — сказала Джесси, — это, скорее, напоминает не деяния сверхъестественных сил, а обыкновенное волшебство...
Когда поезд тронулся, Бомиш долго махал вслед снятой с головы шляпой.
— Действительно, — сказал он, — содержание этой истории кажется таким невероятным и фантастичным, но облик её так искренен и правдив... Как жаль, что я не пишу фантастических рассказов...
Поток автомашин мчался по улицам, спешили толпы пешеходов. Это был Лондон нашего времени, это был XX век. И только Вестминстерский дворец — резиденция парламента, древние башни Тауэра да Темза напоминали о том, что это всё тот же Лондон, тот же город, где много десятилетий назад произошла таинственная история с клерком Фотерингеем. Впрочем, Риджент-стрит действительно мало изменилась за это время. Вот магазин, где продаются картины, а вот и заведение, где выводят цыплят в патентованных инкубаторах. И витрина существует, где внимание привлекают волшебные шары, волшебные куры, чудодейственные колпаки, куклы для чревовещания, корзина для фокусников, колода карт и множество других подобных изделий. И у здания местного общества "Антениум" по-прежнему толпа. Афиша гласит: "Ангел Цикламен — пришелец с планеты Цикламен".
Рослый пятидесятилетний мужчина с лысой головой, расхаживая по эстраде, говорит:
— Ангелы живут на планете Цикламен, которая является эллиптическим солнцем семи солнц. Планета Цикламен удалена от Земли на сто десять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч восемьсот восемьдесят девять километров, но я, братья, достиг ее за пять минут четырнадцать секунд. Планета населена избранными — ангелами. Лишь четырнадцать тысяч из миллиардов земных пар достойны той великой чести...