Источник: журнал «Знамя» №№1, 2, 3, 4 за 1989 г.

 

Для удобства читателей журнальная нумерация

сохранена и расположена внизу страницы.

 

OCR и вычитка – Давид Титиевский, март 2009 г.

Библиотека Александра Белоусенко

 

Рой Медведев

 

О СТАЛИНЕ И СТАЛИНИЗМЕ

(продолжение)

 

ИСТОРИЧЕСКИЕ   ОЧЕРКИ

 

3

 

Еще задолго до 1937 года, сразу же после отставки М. Томского, из профсоюзов убрали прежних руководителей. Под предлогом борьбы с «правыми» их перевели на малозначительные посты в хозяйственных или советских органах. В 1937—1938 годах почти все они, в том числе Г. Мельничанский, А. Догадов, Я. Яглом, В. Михайлов, Б. Козелев, В. Шмидт, были репрессированы.

Большую часть нового секретариата ВЦСПС в 1937 году не тронули. Однако некоторых арестовали. Так погибла Е. Н. Егорова, секретарь ВЦСПС. Ее подпись стоит на партийном билете, выданном в 1917 году Ленину от Выборгского райкома партии, где Егорова была одним из секретарей; в июле 1917 года она помогала скрывать Ленина. Погиб в годы террора и ответственный профсоюзный деятель А. А. Коростелев.

В 1936—1937 годах арестовали многих комсомольских руководителей 20—30-х годов, перешедших затем на партийно-хозяйственную работу, но сохранивших связи с комсомолом. Погиб Оскар Рывкин, избранный на Первом съезде комсомола в 1918 году председателем ЦК РКСМ. Перед арестом он был секретарем Краснодарского горкома партии. Погиб Лазарь Шацкин — первый секретарь ЦК РКСМ в 1919—1922 годах, работавший в 30-е годы в Коминтерне. Расстреляли Петра Смородина; у гроба Ленина он дал от имени комсомола клятву верности заветам Ильича. Погиб генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ с 1924 по 1928 год Николай Чаплин. Арестован генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ в 1928—1929 годах Александр Мильчаков. Так что, если верить лживым версиям НКВД, комсомол на протяжении всей истории возглавляли «враги народа».

Вместе с ветеранами комсомола в 1936—1937 годах были арестованы и отдельные его руководители нового поколения. Этого Сталину показалось мало. По свидетельству В. Пикиной, А. Мильчакова и А. Диментмана, в июне 1937 года секретари ЦК ВЛКСМ были вызваны к Сталину. Разговор шел в присутствии Ежова. Сталин упрекал Косарева за то, что ЦК комсомола не помогает органам НКВД разоблачать «врагов народа». Никакие объяснения Косарева не помогли. После этой встречи репрессии среди комсомольских работников заметно усилились. Были арестованы секретари ЦК ВЛКСМ П. Горшенин и Файнберг, член Исполкома КИМа В. Чемоданов, члены ЦК ВЛКСМ Д. Лукьянов, Г. Лебедев, А. Курылев, редактор «Комсомольской правды» В. Бубекин, секретари республиканских и областных организаций С. Андреев, К. Тайшитов, И. Артыков, В. Александров...

В ноябре 1938 года в Москве под председательством А. А. Андреева состоялся очередной пленум ЦК ВЛКСМ, на котором присутствовали Сталин, Молотов и Маленков. Пленум постановил сиять генерального секретаря ЦК ВЛКСМ А. В. Косарева и большинство его ближайших соратников с занимаемых ими постов. Жизнь многих из них в годы революции и гражданской войны

144                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

была сходна с жизнью Павла Корчагина. Всех их, как и тысячи других, полных сил и энергии молодых людей, арестовали, объявили «врагами народа», «шпионами»; большинство расстреляли или сгноили в лагерях.

 

4

 

В конце 30-х годов руководство Советского Союза ясно отдавало себе отчет в неизбежности войны с фашистскими государствами, уже начавшими агрессию в Абиссинии, Испании, Китае и в центре Европы. В это тревожное время Сталин и органы НКВД нанесли удар по кадрам Красной Армии, уничтожив в течение двух лет десятки тысяч ее лучших командиров и комиссаров.

Первые аресты военных прошли в конце 1936-го — начале 1937 года: видных военачальников и героев гражданской войны И. И. Гарькавого, И. Туровского, Г. Д. Гая, Ю. В. Саблина, Д. М. Шмидта, Б. Кузьмичева обвинили в связях с троцкистами.

11 июня 1937 года в печати появилось сообщение о предании суду Военной Коллегии группы крупнейших военачальников: М. Н. Тухачевского, И. Э. Якира, И. П. Уборевича, Б. М. Фельдмана, А. И. Корка, Р. П. Эйдемана, В. М. Примакова, В. К. Путны. В тот же день они были приговорены к расстрелу.

Один из наиболее выдающихся военачальников Красной Армии, член ЦК ВКП(б) Якир, командовал перед арестом Киевским особым военным округом. Крупнейшим полководцем был и Уборевич. В двадцать два года он командовал в 1919 году 14-й армией, нанесшей под Орлом поражение отборным дивизиям Деникина, а в 1922 году — армией Дальневосточной Республики, возглавил штурм Спасска и освобождение Владивостока. Перед арестом был командующим войсками Белорусского военного округа. Недавний первый заместитель народного комиссара обороны СССР Тухачевский был после Фрунзе наиболее выдающимся военным деятелем.

Я. Б. Гамарник, начальник Политуправления РККА и зам. наркома обороны, член ЦК ВКП(б) в те дни, по сообщению печати, «запутавшись в своих связях с врагами народа», покончил жизнь самоубийством.

Все это было, однако, только начало. Выступая в августе 1937 года на совещании армейских политработников, Сталин призвал выкорчевывать «врагов народа» в армии, доносить о них. Через день Ворошилов и Ежов издали приказ, где говорилось, что в Красной Армии имеется разветвленная сеть шпионажа. Предлагалось всем, кто как-то связан со шпионами, сознаться в этом, а тем, кто что-то знает или подозревает о шпионской деятельности,— донести.

Во второй половине 1937-го и в 1938 году репрессивные органы нанесли ряд страшных ударов по основному руководящему ядру Красной Армии — от командующих округами и флотами до командиров полков и батальонов.

Были арестованы и погибли маршал А. И. Егоров, начальник Генерального Штаба Красной Армии, руководивший в 1919 году разгромом Деникина, и заместитель наркома обороны И. Ф Федько, герой гражданской войны, кавалер четырех орденов Красного Знамени. Расстрелян маршал В. К. Блюхер, командующий Особой Дальневосточной армией, герой гражданской войны. Сталин не решился открыто объявить об аресте Блюхера, который пользовался в стране и в армии огромной популярностью.

Погибли заместители наркома обороны по морским делам и ВВС В. М. Орлов и Я. И. Алкснис, начальники управлений наркомата А. И. Седякин, Э. Ф. Аппог, Г. Бокис, Н. Н. Петин, Я. М. Фишман, Р. В. Лонгва, А. И. Геккер, армейский комиссар И. Е. Славин, недавние заместители Гамарника по Политуправлению РККА Г. А. Осепян и А. С, Булин, секретарь Комитета Обороны СНК СССР Г. Д. Базилевич.

Расстреляли почти всех командующих военными округами — героев гражданской войны П. Е. Дыбенко, Н. В. Куйбышева, С. Е. Грибова. Н. Д. Каширина, М, Д. Великанова, И. П. Белова, И. К. Грязнова, Я. П. Гайлита. И. Н. Дубового.

145                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

Погибли командующие корпусами и армиями А. Н. Борисенко, М. К. Левандовский, В. В. Хрипин, А. Я. Лапин, Е. И. Ковтюх — герой Таманского похода, описанного Серафимовичем в романе «Железный поток», И. И. Вацетис — бывший командир знаменитой Латышской дивизии и Главнокомандующий вооруженными силами РСФСР. Расстреляны герои гражданской войны И. С. Кутяков, сменивший Чапаева на посту командира 25-й дивизии, Д. Ф. Сердич, И. Я. Строд, В. С. Горбачев, В. М. Мулин.

Был арестован Г. X. Эйхе, в прошлом командующий 5-й армией Восточного фронта, разгромившей под Иркутском главные силы Колчака. (Эйхе — один из немногих военачальников, доживших в многолетнем заключении до реабилитации.)

Погибли командующие флотами, флотилиями и особыми соединениями флагманы, адмиралы и вице-адмиралы М. В. Викторов, И. К. Кожанов, К. И. Душенов, А. К. Векман, А. С. Гришин, Д, Г. Дуплицкий, Г. П. Киреев, И. М. Лудри, Г. С. Окунев, В. М. Смирнов, Э. С. Панцержанский, С. П. Ставицкий.

Разгрому подверглись почти все военные академии Красной Армии. Были арестованы их начальники С. А. Пугачев, Б. М. Иппо, М. Я. Германович, Д. А. Кучинский, А. Я. Сазонтов, А. И. Тодорский, а также сотни преподавателей и даже слушателей. При этом погибли видные представители военной науки П.  И.  Вакулич,  А.  И.  Верховский, А.  В.  Павлов,  А. А. Свечин и другие.

Были физически уничтожены все ведущие политработники армии и флота, а также члены Военных Советов и начальники политуправлений почти всех военных округов — М. П. Амелин, Л. А. Аронштам, Г. И. Векличев, Г. Д. Хаханьян, А. М. Битте, А. И. Мезис.

Среди погибших в годы репрессий герои гражданской войны, которые уже не служили в армии,— секретарь ЦИК СССР И. С. Уншлихт, прежде возглавлявший Управление воздушного флота, а также Р. И. Берзин, который в 1918—1920 годах командовал 3-й и 9-й армиями, а позднее работал в военной промышленности. Был арестован командир знаменитой «Стальной дивизии» Д. П. Жлоба, перешедший на хозяйственную работу на Кубани.

Не пощадил Сталин и многих бывших военачальников, уже не имевших возможности работать. Так, был расстрелян В. И. Шорнн, командовавший во время гражданской войны армиями и фронтами. В 1925 году он вышел на пенсию по возрасту и состоянию здоровья. В приказе Реввоенсовета по этому поводу отмечались огромные заслуги Шорина перед Советской властью. Впервые в истории Красной Армии Реввоенсовет постановил навечно оставить имя Шорина в ее списках. Сталин вычеркнул это имя из списков армии и санкционировал расстрел 68-летнего героя.

В предвоенные годы были арестованы три из пяти маршалов СССР, пятнадцать из шестнадцати командармов, все командиры корпусов и почти все командиры дивизий и бригад, около половины командиров полков, все армейские комиссары, почти все комиссары корпусов, дивизий и бригад и третья часть комиссаров полков, многие и многие представители среднего и младшего комсостава. Столь же тяжелые потери были и в Военно-Морском Флоте. Ни в одной войне ни одна армия не понесла, такого урона в командном составе, какой понесла Красная Армия в предвоенные годы.

Была сведена на нет многолетняя работа военных академий по подготовке кадров. Осенняя проверка в 1940 году показала, что ни один из 225 командиров полков, привлеченных на сбор, не имел академического образования, лишь 25 окончили военные училища, а остальные 200 — курсы младших лейтенантов. В начале 1940 года 70 процентов командиров дивизий и полков занимали эти должности лишь около года. И это в преддверии войны!

Строя планы нападения на СССР Гитлер учитывал, что лучшие кадры Красной Армии уничтожены. «Первоклассный состав советских высших военных кадров истреблен Сталиным в 1937 году,— говорил Гитлер генералу Кейтелю.— Таким образом, необходимые умы в подрастающей смене еще пока отсутству-

146                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

ют». А на совещании высших нацистских генералов по поводу подготовки нападения на СССР 9 января 1941 года он заявил: «У них нет хороших полководцев».

 

5

 

О большинстве работников карательных и судебно-следственных органов трудно говорить как о честных людях. Они активно участвовали во всех репрессивных кампаниях конца 20-х — начала 30-х годов, готовили первый крупный процесс против бывших лидеров оппозиции. Однако перерождение и политическое разложение среди руководства НКВД, суда и прокуратуры шло не так быстро, как было нужно Сталину. Предполагая направить острие репрессий против ядра партии и государства, Сталин решил коренным образом изменить и состав карательных органов. К тому же эти люди знали «слишком много», а тираны не любят свидетелей своих преступлений.

Вскоре после ареста Ягоды были арестованы я расстреляны его заместители и ближайшие помощники — В. А. Балицкий, Я. С. Агранов, Г. А. Молчанов, Л. Г. Миронов, М. И. Гай, А. М. Шанин, З. Б. Кацнельсон, отравлен начальник иностранного отдела НКВД А. А. Слуцкий. Сталин дал санкцию на расстрел одного из тех, кому особо доверял,— начальника Оперативного отдела НКВД, коменданта Кремля и фактического начальника кремлевской охраны К. В. Паукера.

Участвовавший в организации процесса «Промпартии», Б. Г. Евдокимов в 1936 году перешел на партийную работу в Ростовской области и немало потрудился над ее «очищением» от «врагов народа». В 1937 году его расстреляли. Погиб Т. Д. Дерибас, руководитель «органов» на Дальнем Востоке. По свидетельству П. И. Шабалкина, Дерибас возражал против необоснованных репрессий.

В 1936—1937 годах погибли известные чекисты М. Лацис, С. Мессинг, Н. Быстрых, С. Стырне, А. Артузов, Г. Благонравов, С. Аршакуни, А. Пилляр, В. Р. Домбровский, М. В. Слонимский, Н. Г. Крапивянский, Г. Е. Прокофьев, Л. Б. Залин, Т. Лордкипанидзе, Б. А. Зак. Как свидетельствуют бывшие чекисты, старые большевики С. О. Газарян, М. В. Остроградский и М. М. Ишов, в большинстве эти работники НКВД были субъективно честными людьми и не желали участвовать в уничтожении партийных кадров. Так, Артузов, выступая в 1937 году на активе НКВД, сказал: «При установившемся после смерти Менжинского фельдфебельском стиле руководства отдельные чекисты и даже целые звенья нашей организации вступили на опаснейший путь превращения в простых техников аппарата внутреннего ведомства, со всеми его недостатками, ставящими нас на одну доску с презренными охранками капиталистов».

После этого выступления Артузова арестовали и вскоре расстреляли. Был расстрелян В. Н. Манцев, личный друг Дзержинского. За отказ применять «новые методы» следствия был расстрелян нарком внутренних дел Белоруссии И. М. Леплевский. Был арестован почетный чекист Ф. Т. Фомин. Покончил самоубийством известный чекист и педагог М. С. Погребинский, организатор и руководитель детских коммун. Назначенный начальником Горьковского областного управления НКВД, Погребинский, как об этом свидетельствует его предсмертное письмо, не хотел выполнять преступные приказы «центра». Покончил с собой и следователь по особо важным делам  Курский, незадолго до того награжденный орденом Ленина за «успешную подготовку процесса «параллельного центра». Правда, причиной самоубийства был скорее страх, нежели муки совести.

В 1937 году был расстрелян организатор первых лагерей на Колыме, быв ший командир дивизии латышских стрелков Э. П. Берзин. Погибли члены коллегии НКВД И. Д. Каширин,   Г.   И. Бокий  и Я. X.   Петерс,   близкий  соратник Дзержинского.

В своих недавно  опубликованных воспоминаниях  «Это не должно повто-

147                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

риться» старый чекист С. О. Газарян, арестованный в 1937 году и переживший годы заключения, подробно описал на примере Грузии страшную обстановку террора, которая сложилась тогда в НКВД. Сотрудников НКВД Грузни арестовывали и пытали их бывшие сослуживцы и подчиненные. В то же время выдвигались сначала на руководящие посты в НКВД Грузии, а затем и в НКВД СССР приспешники Берии — Кобулов и Хазан, Кримян и Савицкий, Деканозов и Меркулов, Гоглидзе и Мильштейн.

Тяжело пострадала советская разведка — и по линии НКВД и по линии НКО. Многих крупных разведчиков и резидентов вызывали в Москву для «доклада» или для «отдыха» и здесь арестовывали и расстреливали. Немало разведчиков и дипломатов отказались возвращаться на верную гибель. Для расправы с невозвращенцами всех ведомств в структуре НКВД был создан специальный отдел. Его сотрудники выследили и убили Игнатия Рейса, Вальтера Кривицкого, а также бывшего резидента ОГПУ в Турции Агабекова, который порвал со своим ведомством еще в 1929 году и жил в Бельгии.

Основатель и начальник советской военной разведки Я. К. Берзин, назначенный в 1937 году главным советником Испанского республиканского правительства, в 1938 году был вызван в Москву и расстрелян. Погиб и С. П. Урицкий, сменивший Берзина на посту начальника Разведуправления Наркомата Обороны. Большая и превосходно налаженная система разведки была разрушена.

Жестокой чистке подверглись органы суда и прокуратуры. После гибели наркома юстиции СССР Н. В. Крыленко был переведен на другую должность и позднее арестован Генеральный прокурор СССР И. А. Акулов, старейший деятель партии. Были арестованы председатель Московского городского суда Н. М. Немцев, член Верховного Суда СССР А. В. Медведев, прокурор РСФСР В. А. Деготь, видные работники Прокуратуры СССР Р. П. Катанян и М. В. Острогорский. Погибли военные прокуроры и руководители военных трибуналов Н. Н. Гомеров, Ю. А. Дзервит, Е. Л. Перфильев, Л. Я. Плавник. Отстранен от работы заместитель Председателя Верховного Суда СССР П. А. Красиков, вместе с Лениным и Плехановым входивший в бюро  Второго съезда РСДРП.

Арона Сольца, бывшего члена Президиума Центральной Контрольной Комиссии ЦК, в 20-е годы называли совестью партии. Он не мог молчать, когда в 1937 году началась развязанная Сталиным кампания массовых репрессий. Сольца стали отстранять от дел. Он не сдавался. В октябре 1937 года выступил на конференции Свердловского партактива с критикой Вышинского и потребовал создать специальную комиссию для расследования всей деятельности этого человека. Часть сидевших в зале замерла от ужаса, а многие закричали: «Долой!», «Вон с трибуны!», «Волк в овечьей шкуре!» Сольц продолжал говорить. Несколько человек подбежали к старику и стащили его с трибуны. Трудно сказать, почему Сталин не разделался с Сольцем попросту, то есть не арестовал его. В феврале 1938 года его окончательно отстранили от работы в прокуратуре. Он безрезультатно пытался добиться приема у Сталина, вместе с которым работал в питерском подполье в 1912—1913 годах и не раз в ту пору спал на одной койке. Сольц объявил голодовку, и его упрятали в психиатрическую лечебницу. Вышел он оттуда совершенно сломленным и вскоре умер, одинокий, больной, всеми забытый.

На смену таким, как Сольц, в юстицию приходили беспринципные, жестокие, готовые на все люди, подобные И. О. Матулевичу, Г. П. Липову, С. Я. Ульяновой, А. А. Батнеру.

 

6

 

В середине 30-х годов большинство зарубежных компартий находилось в подполье, и, для того чтобы сохранять их руководство, значительная часть членов ЦК этих компартий работала в Москве, как и основные центральные органы Коминтерна, КИМа, Крестьянского Интернационала, Профинтерна, МОПРа и других организаций международного коммунистического движения. Террор 1937—1938 годов не мог не затронуть их.

148                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

Прежде всего пострадали советские сотрудники международных организаций. Был арестован и погиб секретарь ИККИ и член ЦК ВКП(б) И. А. Пятницкий, в прошлом ближайший соратник В. И. Ленина. Расстрелян Рафаэль Хитаров, много лет возглавлявший КИМ. Погиб Павел Миф, ректор Университета имени Сунь Ятсена, ведущий ученый-китаевед и деятель Коминтерна. Погибли Г. Алиханов (Алиханян), заведующий отделом кадров Коминтерна и один из основателей Компартии Армении, ответственные работники Коминтерна К. И. Смолянский, Г. Сафаров, Б. А. Васильев, П. Л. Лапиньский. Органы НКВД расстреляли М. А. Трилиссера, который в 20-е годы был заместителем председателя ОГПУ, а затем возглавил Особый отдел Коминтерна. Он был наделен чрезвычайными полномочиями для «очистки» Коминтерна от «врагов народа», но вскоре сам стал жертвой этой жестокой чистки.

Наряду с советскими работниками под удар НКВД попали и многие деятели зарубежных компартий. Был расстрелян Бела Кун, один из основателей Компартии Венгрии и фактический руководитель Венгерской Советской Республики в 1919 году. Вместе с ним погибли видные деятели Венгерской компартии Ф. Карикаш, Д. Боканьи, Ф. Габор, Л. Мадьяр. В застенках НКВД окончили свою жизнь двенадцать народных комиссаров Венгерской Советской Республики 1919 года.

Особенно тяжелые потери понесла Коммунистическая партия Польши: арествовали практически всех ее руководителей и почти всех рядовых членов, находившихся в СССР. Были расстреляны Генеральный секретарь ЦК КПП и член ИККИ Юлиан Лещинский-Ленский; один из основателей социал-демократической, а позднее и Коммунистической партии Польши семидесятилетний А. Барский; отдавшая более 40 лет рабочему движению Польши Вера Костшева (Мария Кошутская); члены ЦК партии Эдвард Прухняк и Бронковский; члены Политбюро КПП Г. Генриховский и Ежи Рынг, которых выманили из Польши якобы для «консультации». Были арестованы и руководители компартий Западной Украины и Белоруссии Р. Д. Вольф, И. К. Логинович, М. С. Майский, Н. П. Масловский и другие. Репрессировали не только польских коммунистов, но и многих поляков-эмигрантов, которые жили главным образом на Украине и в Белоруссии. Летом 1938 года, когда в Польше начался подъем антифашистского движения, Исполком Коминтерна принял решение о роспуске Компартии Польши, а также компартий Западной Украины и Западной Белоруссии, польского комсомола и всех иных коммунистических организаций в Польше. Решение мотивировалось «проникновением» в руководство КПП агентов польской охранки. Все это произвело угнетающее впечатление на коммунистов в самой Польше, значительная часть которых находилась там в заключении, деморализовало многих сочувствующих коммунистам.

Жертвами репрессий стали члены ЦК Компартий Эстонии, Латвии и Литвы X. Пегельман, Ян Анвельт, Я. Берзин (Зиемелис), Я. Ленцманис, Э. Апине, Я, Круминь (Пилат), Рудольф Эндруп, Е. Таукайте, Н. Янсон, Ф. Деглав, Р. Мирринг, О. Рястас, Й. Кясперт, Р. Вакман, Э. Зандрейтер, Ф. Паузер, О. Дзенис и многие другие» Деятельность Центральных Комитетов Компартий Эстонии, Латвии и Литвы на несколько лет прекратилась, были прерваны связи этих партий с Коминтерном, перестали работать даже некоторые городские комитеты партии. Тысячи политэмигрантов из Прибалтики были арестованы, закрыто латышское отделение Педагогического института им. Герцена в Ленинграда Дом культуры латышей, Эстонский клуб, перестали издаваться в СССР латышская и эстонская газеты.

Многочисленные аресты были проведены среди коммунистов Бессарабии, Ирана, Турции, Румынии, находившихся в Советском Союзе в эмиграции. Погиб в эти годы лидер Компартии Ирана А. Султан-Заде, был арестован лидер Мексиканской компартии Гомес.

Разгрому   подверглись   руководящие кадры   Югославской компартии.   Погиб один из ее основателей, Филипп Бошкович. Был расстрелян Генеральный секретарь ЦК КПЮ и член ВКП(б) Милан Горкич (Иосип Чижински), работавший

149                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

в Москве с 1932 года. Погиб вернувшийся из Испании секретарь ЦК КПЮ Владимир Чопик, один из командиров Интернациональных бригад. Арестованы видные деятели партии С. Цвиич, Д. Цвиич, Форватин, Цилига, Попович, Новакович. По свидетельству Тито, обсуждался вопрос о роспуске Компартии Югославии, так как практически всех ее руководителей и активистов, находившихся в СССР, арестовали. «Я был один», — говорил Тито. Коминтерн все же разрешил ему сформировать новый ЦК, и Тито поспешил перевести руководство партии в Югославию. В югославском подполье он чувствовал себя спокойнее, чем в гостинице «Люкс» в Москве. Всего в застенках НКВД погибло более ста активистов КПЮ.

Значительно пострадали кадры Компартии Болгарии. Были арестованы ее представители в Коминтерне Искров и Стомоняков. Арестовали также Попова и Танева, которых вместе с Г. Димитровым судили на знаменитом Лейпцигском процессе 1934 года. После того как фашистский суд был вынужден оправдать подсудимых, СССР предоставил Димитрову, Таневу и Попову советское гражданство. Через три года Попов и Танев были осуждены по клеветническим обвинениям (Попов дожил до XX съезда КПСС). Были арестованы видные деятели БКП М. Л. Стоянов, И. Павлов, Г. Ламбров и многие другие. Погибли сотни коммунистов-эмигрантов из Болгарии — они жили и работали главным образом в Одесской области, поближе к родине. И хотя Г. Димитрову удалось спасти от репрессий нескольких болгар, ему приходилось не только молчать, узнавая об арестах товарищей, но даже санкционировать аресты в Коминтерне по тем фальсифицированным досье, которые ему доставляли из НКВД и которые он не имел возможности проверить. Специальное досье было заведено и на самого Димитрова.

Был арестован представитель Компартии Китая в Коминтерне Го Шаотан и некоторые другие китайские коммунисты. Уничтожены руководители Компартии Индии Мукерджи, Чаттотпадхьяя, Лохани. Корейская секция Коминтерна в СССР была ликвидирована полностью.

Гитлер развязал кровавый террор против КПГ — самой крупной в начале 30-х годов компартии в Западной Европе. Не менее жестокий террор обрушился на немецких антифашистов, эмигрировавших в СССР. «Журналь де Моску» в № 19 от 12 апреля 1938 года писал: «Не будет ни в коем случае преувеличением сказать, что каждый японец, живущий за границей, является шпионом так же, как и каждый немецкий гражданин, живущий за границей, является агентом гестапо». К концу апреля 1938 года представитель Германии в ИККИ зарегистрировал 842 арестованных НКВД немца-антифашиста. В действительности их было больше. Многих арестовывали прямо в Доме политэмигранта, который существовал тогда в Москве.

Среди арестованных и погибших германских коммунистов три члена Политбюро КПГ — Герман Реммеле, Фриц Шультке и Герман Шуберг, а также члены ЦК КПГ — Ганс Каппенбергер (руководитель нелегального военного аппарата ЦК), Лео Флин, Ганс Нейман, Генрих Зусканд (главный редактор «Роте Фане»), Гуго Эберлайн (участник Первого конгресса Коминтерна), Вернер Хирш (секретарь Тельмана) и другие. Исключили из партии одного из лучших зарубежных работников Коминтерна Вилли Мюнценберга, отказавшегося приехать из Парижа в Москву на верную гибель. В 1940 году Мюнценберг был убит во Франции при невыясненных обстоятельствах.

Несколько сот участников Февральского антифашистского вооруженного выступления 1934 года в Австрии бежали в СССР. Приняли шуцбундовцев как героев, а  в  1937—1938 годах почти все они  оказались  в  тюрьмах.

После заключения в сентябре 1939 года договора о дружбе с Германией Сталин совершил беспрецедентное преступление: большая группа немецких антифашистов, включая евреев, была передана гестапо. Гестапо тоже передало в руки НКВД несколько человек, о которых мне ничего не известно. Почти все переданные из СССР гестапо дожили до конца войны. Почти все немецкие антифашисты, которые остались в заключении в СССР, погибли. С осени 1939 го-

150                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

да советские границы были закрыты для беженцев из порабощенной фашистами Европы.

Погибли многие итальянские коммунисты, и среди них Эдмондо Пелузо, выполнявший ответственные поручения Коминтерна. Был арестован, подвергнут пыткам, но выжил П. Роботти — зять Тольятти. После смерти Сталина в Италии были опубликованы фамилии коммунистов, погибших во время сталинского террора.

Среди арестованных в 1937—1938 годах были бельгийские (М. Виллемс), турецкие (Салих), английские (Чарли Джонсон), румынские (М. Паукер, А. Доббродженау), а также монгольские, чехословацкие, французские, американские, финские, испанские, даже бразильские коммунисты. В конце 1930-х годов пришлось закрыть все школы Коминтерна: в них некому было учиться и некому учить.

Пострадали не только коммунисты, но все иностранные граждане, постоянно проживавшие в СССР. Были арестованы, например, многие из тех специалистов и членов их семей, кто приехал в СССР по договорам еще в годы первой пятилетки, но решил здесь остаться. Из Ленинграда отправили в ссылку даже престарелых француженок-преподавательниц, приехавших в Россию еще до революции. (Французское посольство платило своим состарившимся в России соотечественникам небольшую пенсию.)

Еще в начале 20-х годов, задолго до массовой коллективизации, в СССР приезжали из разных стран группы энтузиастов и при поддержке центральных и местных властей создавали на свободных землях колхозы и коммуны. Хорошо обеспеченные машинами, эти хозяйства были в большинстве образцовыми. К концу 30-х годов все колхозы и коммуны, организованные «иностранными» гражданами, были ликвидированы. Так, по свидетельству В. И. Волгина, под Ростовом-на-Дону ликвидировали высокоэффективную коммуну «Сеятель», где работали в основном коммунисты из США. Большинство их арестовали и сослали.

 

7

 

Сложившаяся в 1936—1938 годах обстановка всеобщей подозрительности и террора не могла не затронуть научную и техническую интеллигенцию. Погибли тысячи ученых, инженеров, хозяйственников. Споры и обсуждения, начинавшиеся на конференциях или на страницах печати, заканчивались нередко пытками и расстрелами в застенках НКВД.

Трагически завершилась, например, дискуссия в исторической науке, длившаяся несколько лет. Критика отдельных ошибок М. Н. Покровского и его школы переросла в погромную кампанию. Многие последователи и ученики Покровского были арестованы.

Жертвой террора стал Ю. М. Стеклов, видный историк и революционер, один из первых редакторов газеты «Известия». Погиб известный историк В. Г. Сорин, автор биографии Ленина, редактор первых Собраний сочинений Ленина, заместитель директора Института Маркса — Энгельса — Ленина. Был расстрелян член ЦК ВКП(б), деятель международного рабочего движения, директор Института красной профессуры В. Г. Кнорин. Еще в 1936 году был арестован и погиб директор Института истории АН СССР академик Н. М. Лукин. Погибли академик М. А. Савельев, активный участник революционного движения, редактор журнала «Пролетарская революция», председатель президиума Коммунистической академии, историки Н. Н. Попов (секретарь ЦК КП(б) Украины), Н. Н. Ванаг, С. А. Пионтковский, С. Бантке, Г. С. Фридлянд, Э. Вейс, В. М. Далин, Ю. Т. Тевосян, С. П. Коршунов. Умер в заключении историк М. Келдыш, брат будущего президенте АН СССР. Были арестованы, но дожили до реабилитации историки С. Лотте, С. М, Дубровский, П. Ф. Преображенский.

151                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

Крайне уродливые формы приняла борьба на философском фронте. Основные дискуссии между различными группами и течениями в философии закончились еще в 1931 — 1932 годах. Тогда победу одержала группа сравнительно молодых, весьма активных философов-сталинистов, которые оттеснили на второй план другие течения, демагогически обозначенные как группы «меньшевиствующих идеалистов» и «механицистов», или «вульгарных механистов». В 1936— 1937 годах «победители», занявшие ведущие места в философской печати и в научных учреждениях, решили использовать обстановку в стране для физического уничтожения своих недавних оппонентов. Обвинения в тех или иных философских ошибках сменились на страницах журнала «Под знаменем марксизма» обвинениями во вредительстве и даже террористической деятельности. Погромная кампания, активными организаторами которой были М. Б. Мятин, П. Ф. Юдин, Ф. В. Константинов, Б. А. Чагин, привела к тому, что в тюремном заключений оказались А. И. Варьяш, И. К. Луппол, В. Милютин, И. Разумовский, Н. Карев, В. Рудаш, С. Пичугнн, Г. Тымялский, М. Фурщик, Г. Дмитриев и многие другие философы. Большинство их погибло, в том числе и мой отец А. Р. Медведев.

Не миновала горькая участь философа и партийного работника Яна Стэна. В своих воспоминаниях его друг Е. Н. Фролов писал: «Вряд ли кто знал Сталина лучше, чем Стэн. Известно, что Сталин не получил никакого систематического образования. Очень плохо разбирался Сталин и в философских вопросах. И вот он призвал в 1925 году Яна Стэна, крупнейшего марксистского философа того времени, руководить его занятиями по гегелевской диалектике. Стэн составил программу занятий и добросовестнейшим образом два раза в неделю втолковывал своему сиятельному ученику гегелевские премудрости... Встречи со Сталиным, беседы с ним во время занятий на философские темы, в которых Ян всегда касался и политических проблем современности, все больше раскрывали ему глаза на истинное лицо Сталина, на его стремление к единовластию, на его коварные замыслы... Еще в 1928 году в узком кругу своих личных друзей Стэн сказал: «Коба будет устраивать такие вещи, что процессы Дрейфуса и Бейлиса поблекнут». Это был его ответ на просьбу товарищей дать прогноз развитию сталинского руководства на 10 лет. Таким образом, Стэн не ошибся ни в характеристике правления Сталина, ни в сроках осуществления им кровавых замыслов». В 1937 году Стэн был арестован по прямому указанию Сталина и расстрелян в Лефортовской тюрьме.

Драматическая обстановка сложилась в педагогической науке и в области народного образования. После ареста Бубнова погибли многие его заместители и члены коллегии, в том числе М. С. Эпштейн и М. А. Алексинский, крупные методисты, ученые и организаторы народного образования А. П. Пинкевич, С. М. Каменев, А. П. Шохин, М. М. Пистрак, С. А. Гайсинович, М. В. Крупенина.

В 1937—1938 годах были разгромлены наркомпросы во всех почти союзных и автономных республиках. Арестовывали не только работников наркоматов, но и десятки тысяч рядовых учителей.

Был арестован и погиб Алексей Капитонович Гастев — профессиональный революционер, поэт, ученый. После революции он занялся организацией новой в России отрасли знаний — педагогики профессионального образования и научной организации труда. После ареста Гастева и его ближайших помощников созданный им Институт труда (ЦИТ) был закрыт и сколько-нибудь серьезная научная работа в этой области приостановлена.

Большие потери понесли лингвистика и филология. Погиб директор Лингвистического института в Киеве Н. М. Сияк, за которого в 1919 году при вступлении его в партию поручился В. И. Ленин. Арестованы выдающийся ученые Е. Д. Поливанов и крупный лингвист и востоковед Н. А. Невский, расшифровавший тунгусские иероглифы. (Его монография, посвященная этой теме, была издана посмертно в 1960 году и удостоена Ленинской премии.)

Многих талантливых ученых недосчитались другие науки. Были арестова-

152                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

ны секретарь Академии наук СССР академик Н. П. Горбунов, в прошлом личный секретарь Ленина, управляющий делами СНК и СТО; президент АН БССР И. З. Сурта; ученый секретарь Всесоюзного географического общества Н. Ф. Богданов; один из редакторов БСЭ, экономист Г. И. Крумин; экономист И. Н. Барханов; крупный химик Н. Ф. Юшкевич; организатор Всесоюзного арктического института Р. Л. Самойлович. Погибли видный ученый-аграрник, староста Общества ссыльных и политкаторжан И. А. Теодорович; экономист и государственный деятель А. В. Одинцов; экономист-международник А. Я. Канторович; специалист по НОТу О. А. Ерманский. Был закрыт Аграрный институт, а его руководителя репрессированы. Печальный список можно продолжить.

Репрессии, или, как писал журнал «Советская наука», «обостренные классовые бои», затронули все науки о природе. Многие физики, в том числе будущие академики А. И. Берг, Л. Д. Ландау, П. И. Лукирский и В. А. Фок, были арестованы (правда, они провели в заключении сравнительно недолгое время). В 32 года погиб выдающийся физик-теоретик М. П. Бронштейн. Арестован академик А. И. Некрасов, специалист по механике. Не вернулись к своим семьям и к своей работе крупные физики В. К. Фредерикс, Ю. А. Прутков, С. П. Шубин. А. А. Витт, И. П. Шпильрейн.

Выдающиеся химики А. Е. Чичибабин и Н. Н. Ипатьев, генетик Н. В. Тимофеев-Ресовский и другие, опасаясь репрессий, отказались вернуться в СССР из заграничных командировок.

В особенно тяжелом положении оказались в годы террора биологическая и агрономическая науки. Еще в 1936 году по ложному обвинению в шпионаже и вредительстве был арестован известный генетик И. И. Агол, академик-секретарь АН УССР. Погиб крупнейший специалист по медицинской генетике С. Г. Левит, а руководимый им Медико-генетический институт был закрыт. Был арестован известный дарвинист Я. М. Урановский. Выдвинувшийся в это время молодой агроном Т. Д. Лысенко развернул шумную клеветническую кампанию против многих деятелей биологической и сельскохозяйственной наук. Репрессии приняли широкий размах. Был расстрелян президент ВАСХНИЛ академик А. И. Муралов. Погиб академик Г. К. Мейстер, лишь недавно награжденный за заслуги в науке орденом Ленина. Был ошельмован, отстранен от работы и вскоре умер академик Н. К. Кольцов. Разгромлено как «вредительское» руководство институтов   хлопководства,   животноводства,   агрохимии,   защиты растений и других.

В 1940 году был арестован и в 1943 году умер в заключении один из наиболее крупных советских ученых, селекционер, генетик и географ, организатор сельскохозяйственной науки в стране, академик Н. И. Вавилов. Это была тяжелая потеря не только для советской, но и для мировой науки. Одновременно были арестованы и в большинстве погибли ученики Вавилова — Г. Д. Карпеченко, Г. А. Левитский, Л. И. Говоров, Н. В. Ковалев и другие.

Такую же погромную кампанию организовали в агрономической науке В. Р. Вильямс и его последователи. Это привело к аресту противников системы Вильямса в Наркомате земледелия, Госплане СССР, Всесоюзном институте удобрений. За выступления против травопольной системы Вильямса был арестовав и умер в лагере академик Н. М. Тулайков. Погиб агрохимик Ш. Р. Цинцадзе.

Арестовали микробиолога академика П. Ф. Здродовского и его коллег В. А. Барыкина, О. О. Гартоха, И. Л. Кричевского, М. И. Шустера, Л. А. Зильбера, А. Д. Шеболдаеву, Г. И. Сафронову. Почти все они погибли. Погибли 73-летний академик-микробиолог Г. А. Надсон, директор Института океанографии и рыбного хозяйства К. А. Мехоношин, активный участник гражданской войны, биологи И. Н. Филипьев, А. В. Знаменский, Н. Н. Троицкий. На Колыме охрана до смерти избила известного ботаника А. А. Михеева.

Не избежали общей судьбы и ученые-медики. Погиб директор Центрального института по проблемам туберкулеза В. С. Хольцман. На Колыме за невыполнение плана добычи золота расстрелян известный хирург К. X. Кох. Конечно,

153                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

далеко не все арестованные медики работали на золотых приисках. В некоторых больницах Колымы, Воркуты и других крупных «островов» Гулага именитых врачей было не меньше, чем в лучших больницах Москвы.

 

Тяжелые репрессии обрушились и на техническую интеллигенцию. В отличие от начала 30-х годов органы НКВД наносили теперь главный удар не по «буржуазным» спецам, а по наиболее видным представителям новой советской интеллигенции, во всяком случае, большинство арестованных были членами партии; их научно-техническая или хозяйственная карьера сложилась уже после революции.

Арестовали, например, большую группу работников ЦАГИ во главе с одним из руководителей этого института Н. М. Харламовым. По клеветническим обвинениям были брошены в тюрьму авиаконструкторы А. Н. Туполев, В. М. Петляков, В. М. Мясищев, Д. Л. Томашевич, Р. Бартини, К. Сциллард, И. Г. Неман — тогда цвет советской авиационной мысли. Чтобы как-то продолжать производство новых самолетов, в рамках НКВД была создана специальная тюрьма-институт (ЦКБ-29), где работали и другие известные инженеры и авиаконструкторы — В. Л. Александров, Б. С. Вахмистров, А. А. Енгибарян, А. М. Изаксон, М. М. Качкарян, Д. С. Марков, С. М. Марков. С. М. Меерсон, А. В. Надашкевич, А. И. Путилов, В. А. Чижевский, А. М. Черемухин, а также специалисты смежных дисциплин — А. С. Файнштейн, Н. Н. Базенков, Б. А. Саукке, Н. Г. Нуров, А. Р. Бонин, Ю. В. Корнев, Г. А. Озеров, Ю. В. Калганов. Часть этих инженеров и ученых освободили в 1940—1942 годах, других — вскоре после войны, но многих реабилитировали лишь посмертно — в 1956 году.

Были арестованы известные градостроители И. Тер-Аствацатрян, В. Чичинадзе, крупный специалист по мостостроению А. Джорджавадзе. Погибли в заключении многие ракетчики, в том числе руководители немногочисленной еще группы энтузиастов ракетного дела, создатели первых ракетных двигателей — начальник Реактивного НИИ И. Т. Клейменов и его заместитель Г. Э. Лангемак, один из действительных изобретателей знаменитой «Катюши». Был арестован и будущий Главный конструктор советских ракет С. П. Королев. «Нашей стране вся ваша пиротехника и фейерверки не нужны и даже опасны»,— заявил Королеву следователь. Вначале Королев попал на Колыму на общие работы, и лишь позднее его перевели в ЦКБ-29. Он был освобожден только в конце войны, когда его «пиротехника» стала крайне важной для страны.

Репрессии затронули и конструкторов оружия — погибли создатель его новых видов В. И. Бекаури, конструктор танков В. И. Заславский, создатель безоткатной пушки Л. Курчевский. В СССР теоретическая и практическая работа по радиолокации началась ранее, чем в США и Англии. В 1937 году были арестованы создатель первых радиолокационных устройств П. К. Ощепков и руководитель работ в этой области Н. Смирнов, а также многие их сотрудники, и наша армия встретила Отечественную войну без радиолокаторов, их пришлось закупать в США и Англии. Был арестован основатель общества межпланетных путешествий при Военно-воздушной инженерной академии М. Лейтензен.

Были разгромлены кадры всех отраслей промышленности. Погибли тысячи директоров, главных инженеров, ведущих специалистов заводов, комбинатов, строек, начальников железных дорог. Среди них начальник Кузнецкстроя С. М. Франкфурт, руководитель строительства Днепрогэса В. М. Михайлов, начальник строительства Магнитогорского комбината Чингиз Ильдрым, директор Соликамского треста В. Б. Цифринович, директор Запорожского металлургического комбината М. Лурье, директор Макеевского металлургического завода Г. В. Гвахария, директор Горьковского автозавода С. С. Дьяконов, директор Кировского завода К. М. Отс, директор Ростсельмаша Н. П. Глебов-Авилов, директор Кузнецкого комбината Г. П. Бутенко, директор Азовстали Я. С. Гугель, директор Краматорского металлургического завода И. П. Хренов, директор Сормовского авто-

154                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

завода M. А. Сурков, директора Харьковского тракторного завода И. П. Бондаренко и П. И. Свистун, директора крупных химических предприятий П. Г. Арутюнянц, Л.Т. Стреж, начальники железных дорог Г. К. Кавтарадзе, З. Я. Прокофьев, Л. Р. Милх.

В годы первой и второй пятилеток кадры руководителей промышленности были в основном стабильны. Так, в системе Наркомтяжпрома за весь 1935 год были перемещены всего 6 директоров и главных инженеров. В 1940 году только Управлению металлургической промышленности Наркомтяжпрома из 151 директора основных предприятий 62 работали меньше года, 55 — от одного года до двух лет.

В 1935 году журнал «Большевик» с гордостью писал о кадрах Наркомтяжпрома: «Из 200 директоров крупнейших машиностроительных заводов, персонально учитываемых НКТП, 198 — члены партии, из них 11% с партстажем до 1917 года, 62% со стажем от 1917 до 1920 года. В своем подавляющем большинстве эти высшие руководители машиностроительной промышленности — пролетарии, лично испытавшие труд шахтеров, станочников и т. д. А теперь они осуществляют руководство гигантами, стоящими на аванпостах мировой техники». В 1939 году большинство этих капитанов советской индустрии были арестованы, многие из них были расстреляны или умерли во время пыток, на этапах и в лагерях.

 

8

 

Первая волна репрессий против писателей прокатилась в 1936 году, когда «врагами народа» и «троцкистами» объявили Б. А. Пильняка (с которым у Сталина были давние счеты) и Галину Серебрякову. «Был в нашей среде и такой заклятый враг, как Серебрякова,— говорил на собрании московских писателей секретарь правления ССП В. Ставский. — Мы с ней встречались... и не распознали в ней врага. Мы исключили таких людей, как Серебрякова. Но кто поручится, что среди нас нет еще заклятых врагов рабочего класса?» Никто, однако, поручиться не мог, и аресты писателей стали принимать все более широкий размах.

Трудно перечислить всех арестованных в 1936—1939 годах. Погиб И. Э. Бабель. Умер в заключении Бруно Ясенский. В 1938 году был арестован вторично и умер от голода О. Мандельштам. Погибли Артем Веселый, В. И. Нарбут, С. М. Третьяков, А. Зорин, И. И. Катаев, И. М. Беспалов, Б. П. Корнилов, Г. К. Никифоров, Н. А. Клюев, В. П. Кин, А. И. Тарасов-Родионов, М. П. Лоскутов, Вольф Эрлих, Г. О. Куклин, М. П. Герасимов. Н. К. Губер, В. Т. Кириллов, Н. Н. Зарудин, П. Н. Васильев, Г. Е, Горбачев, В. М. Киршон, Л. Л. Авербах, А. Я. Аросев, А. К. Воронский. Были арестованы, но пережили тяжелые многолетние испытания А. К. Лебеденко, А. Костерин, А. С. Горелов, С. Д. Спасский, Н. А. Заболоцкий, И. М. Тройский, В. Т. Шаламов, Е. Я. Драбкина, литературовед Ю. Г. Оксман. Около двух лет держали в тюрьме О. Берггольц, в декабре 1938 года после возвращения из Испании был расстрелян Михаил Кольцов.

Не миновали репрессий и писательские организации в союзных и автономных республиках. На Украине погибли Ц. К. Микитенко, Г. Д. Эпик, В. П. Воинский, М. Кулиш и другие. В Белоруссии были арестованы Ю. Таубин, Платон Головач, Т. Гартный, В. И. Голубок. В Армении погибли   Егише   Чаренц и Аксель Бакунц, арестованы Гурген Маари, Ваан Тотовенц,  Ваграм Алазан, Норенц, Мкртич Армен. В Грузин погибли Тициан Табидзе,   М. Джавахишвили, Мицишвили, П Кикодзе, Бенито Буачидзе. После нескольких вызовов в НКВД застрелился Паоло Яшвили. В Азербайджане были арестованы Т. Шахбази, В. Хулуфлу, Р. Ахундов, Гусейн Джавид, Сейд Гусейн. В Казахстане погибли основоположник   казахской советской  литературы    Сакен    Сейфуллин, И. Джансугуров, Б. Майлин. Погибли деятели татарской советской культуры Галимджан Ибрагимов, К. Тинчурин, К. Наджми. Погибли зачинатели удмуртской

155                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

литературы Дмитрий Корепанов-Кедра и Михаил Коновалов, первый черкесский прозаик Магомет Дышеков, первый нанайский писатель Б. Ходжер, марийские литераторы Ипай Олык и С. Г. Чавайн, первые бурятские писатели Ц. Дон и И. Дамбинов, первый чеченский писатель Саид Бадуев, башкирские писатели А. Г. Амантай, С. Галимов, Г. Давлетшин, И. Насыри, хакасский писатель В. Кобяков. В заключении окончил жизнь родоначальник якутской литературы и председатель ЦИК Якутской АССР Платон Ойунский. Список жертв сталинского террора в литературе можно продолжить.

Репрессии захватили в 1937—1938 годах и все другие творческие организации. Так, была расстреляна художественный руководитель Мосфильма Елена Соколовская, возглавлявшая в годы гражданской войны одесское подполье. В Ленинграде погиб руководитель сценарного отдела Ленфильма А. И. Пиотровский. Был арестован известный кино- и фотодокументалист А. Ф. Дорн, создавший фотолетопись революции. Погиб В. Э. Мейерхольд.

Были арестованы выдающийся украинский режиссер Лесь Курбас, театральные деятели и артисты Сандро Ахметели, Игорь Терентьев, К. Эггерт, И. Правов, Л. Варпаховский, Мих. Рафальский, Наталья Сац, О. Щербинская, З. Смирнова, дирижер Евг. Микеладзе. Арестовали также артиста Алексея Дикого, но в 1941 году освободили; позднее он играл в театре и кино самого Сталина.

Был арестован вернувшийся из-за границы художник В. И. Шухаев. Погиб замечательный театральный художник Л. Никитин. Арестовали ленинградского художника-портретиста Шарапова. Он был вызван в Москву, чтобы написать портрет вождя. После двух сеансов работа прекратилась: вероятно, Сталину не понравились первые же наброски, отразившие его сухорукость, которую он тщательно скрывал всю жизнь.

В 1937—1938 годах погибли редакторы большинства центральных, республиканских и областных газет — Г. Е. Цыпин («Вечерняя Москва»), Д. В. Антошкин («Рабочая Москва»), Болотников («Литературная газета»), С. М. Закс («Ленинградская правда»), Д. Брагинский («Заря Востока»), Н. И. Смирнов («Беднота»), Е. С. Кусильман («Пролетарская правда»), С. Модонов («Красный Крым»), А. В. Швер («Тихоокеанская правда») и многие другие. Были арестованы сотни журналистов центральной и местной печати.

 

9

 

Здесь перечислено около тысячи наиболее известных имен. Но репрессии обрушились и на множество работников среднего и низшего звена, и на все слои населения.

Между 1936 и 1939 годами из партии было исключено более миллиона человек. За этим почти всегда следовал арест. Сюда нужно прибавить тех, кого исключили из партии во время чисток 1933—1934 годов — 1,1 миллиона человек; очень многие из них, если не большинство, были через несколько лет арестованы. Конечно, аресты проводились и среди беспартийных, но обычно это были родственники, друзья и сослуживцы арестованных коммунистов.

Особенно пострадали старейшие члены партии. Если среди делегатов XVI и XVII съездов ВКП(б) было около 80 процентов вступивших в партию до 1920 года, то на XVIII съезде — только 19 процентов. Велики были потери и среди молодой партийной интеллигенции, и среди рядовых рабочих. На Электрозаводе в Москве, по свидетельству Л. М. Портнова, репрессировали более тысячи рабочих и служащих, очень много рабочих и служащих арестовали на Кировском заводе в Ленинграде, сотни людей — в коллективе Московского метростроя. И так было по всей стране. Органы НКВД арестовали и почти всех рабочих, служащих, инженеров, которые в конце 20-х — начале 30-х годов проходили практику на американских и немецких заводах.

Велики были потери многострадальной деревни. А. И. Тодорский встречался в заключении с низовым работником системы «Заготзерно» на Северном Кав-

156                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

казе. Тот рассказал, что в ту ночь, когда его забрали, арестовали почти весь районный актив — двести человек. Е. С. Гинзбург писала в своих воспоминаниях о старой колхознице, которой объявили при аресте, что она «троцкистка». Не понимая этого слова, старуха доказывала, что она не «трактористка» и что в их деревне старых людей на трактор не назначают. «В углу нашей камеры,— писал в неопубликованных воспоминаниях партийный работник из Белоруссии Я. И. Дробинский,— сидел старик колхозник. С каждой пайки он оставлял кусочек для сына, который был свидетелем обвинения. Здоровый крестьянский парень то ли не выдержал избиений и издевательств, то ли еще что-нибудь, но он показал, что отец уговаривал его убить председателя колхоза. Старик отрицал, совесть не позволяла лгать. Никакие пытки и побои не могли его поколебать. На очную ставку с сыном он шел с твердым намерением отстаивать правду. Но когда он увидел измученного сына со следами побоев, в душе старика что-то сломалось и, обращаясь к следователю и сыну, он сказал: «Верно, подтверждаю, ты, Илюшка, не сумневайся. Все, что ты сказал, подтверждаю». И тут же подписал протокол очной ставки... Готовясь к встрече с сыном на суде, старик каждый день оставлял часть пайки, и когда его вызвали, то он, на какую-то секунду оторвавшись от конвоира, передал Илюшке несколько паек. И тогда Илюшка не выдержал, упал перед стариком на колени и, разрывая на себе рубаху, вопя и стеная, кричал; «Простите, тата, простите, оговорил вас, простите». Старик что-то лепетал, гладил его по голове, по спине...  Конвой смешался, растерялся...»

Надо сказать и о волне мелких «открытых» процессов, которая прошла в 1937—1938 годах. Широко известно только о московских «открытых» процессах над бывшими лидерами оппозиции. Но «свой» процесс проводился в те годы почти в каждой республике, области, даже районе. Об этих процессах не упоминалось в центральной печати, но рассказывалось подробно в областных и районных газетах. Сообщалось здесь и о закрытых процессах над местными работниками (публиковали обычно обвинительное заключение и приговор).

Так, например, во второй половине 1937 года «открытые» процессы прошли в сотнях районов и десятках областей. Вели эти процессы, обычно по обвинению во «вредительской», «антисоветской» и «правотроцкистской» деятельности, спецколлегии областного суда и областная прокуратура. Почти всегда среди подсудимых были секретарь райкома партии, председатель райисполкома, заведующий райзо, директор МТС, два-три председателя колхоза, старший агроном, иногда зоотехник или ветврач, несколько колхозников. В первую очередь такие процессы устраивались в тех районах, где показатели колхозного производства были ниже средних по области. Все недостатки работы колхозов и совхозов — запоздалый сбор урожая, плохая обработка земли, падеж скота, отсутствие кормов для скота — рассматривали как результат вредительской и контрреволюционной деятельности с целью вызвать недовольство колхозников и рабочих Советской властью.

Типичный в этом отношении процесс состоялся в конце 1937 года в Красногвардейском районе Ленинградской области. Спецколлегия областного суда с участием прокурора Б. П. Позерна судила секретаря райкома И. В. Васильева, председателя райисполкома А. И. Дмитриченко, директора МТС С. А. Семенова, старшего землеустроителя А. И. Портнова и некоторых других районных работников. Они обвинялись в развале колхозного производства «в целях вредительства», в задолженности местных колхозов государству, в крайне низкой оплате труда колхозников. Как утверждалось в обвинительном заключении, все это делалось для «реставрации капитализма в СССР». Секретарь райкома Васильев признал факты тяжелого положения колхозов района, однако решительно отрицал какое-либо сознательное вредительство или участие в антисоветской организации. Но другие подсудимые полностью «признались» в своей контрреволюционной деятельности. После речи прокурора был объявлен приговор: всех ожидал расстрел.

Иногда устраивался показательный суд в столице союзной или автономной республики. Так, в Минске, в Клубе пищевиков, судили «вредителей» из конторы «Заготзерно». В Орджоникидзе специальная сессия Верховного суда Северной

157                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

Осетии судила за «вредительство» и создание «кулацкой повстанческой организации» тринадцать колхозников и колхозных активистов из села Даргавс. Шесть из них были приговорены к расстрелу. Такого же рода судилища прошли в Куйбышев,  Архангельске,   Воронеже,   Ярославле  и  других   городах.

Во многих областях и союзных республиках состоялись особые показательные процессы над «вредителями» — работниками торговли. Их обвиняли в умышленной организации перебоев в снабжении населения товарами с целью вызвать недовольство Советской властью. Особенно много судебных процессов состоялось по поводу «вредительства» на железных дорогах. Так, в 1937 году в городе Свободном выездная сессия Военной Коллегии Верховного Суда СССР рассмотрела дело о «троцкистско-шпионской террористической деятельности» на Амурской железной дороге. По этому делу было приговорено к расстрелу 46 человек. До конца года в этом же городе состоялись еще три судебных процесса над железнодорожниками, на которых были приговорены к расстрелу соответственно 28, 60 и 24 человека. Аналогичные процессы выездная сессия Военной Коллегии провела в Хабаровске и Владивостоке, где в общей сложности было расстреляно более 100 человек.

В некоторых областях обезумевшие сотрудники НКВД привлекали к ответственности за «контрреволюцию» и «террор» даже детей. Например, в городе Ленинске-Кузнецком арестовали 60 детей 10—12-летнего возраста, якобы создавших «контрреволюционную террористическую группу». Восемь месяцев этих детей держали в городской тюрьме. Одновременно были заведены «дела» на еще 100 детей. Возмущение этим в городе было столь сильно, что пришлось вмешаться областным организациям. Детей выпустили на свободу и «реабилитировали», а работников НКВД А. Т. Лунькова, А. М. Савкина, А. И. Белоусова и других привлекли к судебной ответственности.

Гонения на церковь, борьба с «религиозными предрассудками» начались еще в 20-х годах, причем принимали временами характер антицерковного террора. Тогда пострадали все религиозные организации и церковные группы, но прежде всего православная церковь. Арестовывали и ссылали многих видных и авторитетных церковных деятелей. В 1928 году был сослан, а позднее арестован и погиб крупнейший русский религиозный мыслитель Павел Флоренский. В 1928—1929 годах были закрыты все монастыри, функционировавшие в тот период как образцовые сельскохозяйственные артели. Тысячи монахов и монахинь выслали в Сибирь. В середине 1929 года в ЦК ВКП(б) было проведено совещание по антирелигиозной работе, а вскоре состоялся и Второй Всесоюзный съезд воинствующих безбожников. После съезда антирелигиозный террор усилился повсеместно, особенно в деревне. По-видимому, Сталин считал церковь одним из главных препятствий в деле коллективизации. После того как в той или иной деревне принимали решение о коллективизации, обычно сразу же закрывали местную церковь. При этом с купола церкви сбивали крест, а иконы и церковную утварь сжигали. Многих сельских священников арестовывали так же, как и тех крестьян, которые пытались воспротивиться уничтожению церкви. Тысячи людей пострадали, таким образом, не по социальному, а по религиозному признаку.

К началу 1930 года антицерковный террор достиг особенно широкого размаха. Запуганная Академия наук специальным решением сняла с охраны большинство памятников старины, связанных с «религиозными культами». В старинных русских городах — Тверь, Нижний Новгород, Псков, Новгород, Самара, Вятка, Рязань, Тула и других сносили и разрушали ценнейшие памятники архитектуры.

Очень пострадала Москва. Церкви разрушали даже в Кремле, хотя против этого решительно возражали А. В. Луначарский и А. С. Енукидзе.

В январе 1930 года папа Римский Пий XI призвал верующих к всеобщему молебну за гонимых в России христиан. Кампания протеста в зарубежных странах стала угрожать политическим и экономическим интересам СССР. Это побудило Сталина не только приостановить на время антирелигиозный террор, но даже дезавуировать его   как якобы проявление местного произвола и перегибов.

158                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

15 марта 1930 года, за день до объявленного папой Римским всеобщего молебна газеты опубликовали   постановление   об   «искривлениях»   партийной   линии в колхозном движении. В этом постановлении было признано ошибкой местных властей административное  закрытие  церквей.   Постановление грозило строгими карами за оскорбление религиозных чувств верующих. Это была, несомненно, уступка мировому общественному мнению. Однако ничего существенного не произошло: закрытые церкви не открыли, сосланные по религиозным мотивам в Сибирь и на Север там и остались. К концу 1930 года было закрыто около 80 процентов всех сельских храмов; значительная часть духовенства числилась среди раскулаченных.

В 1937—1938 годах гонения на церковь возобновились с новой силой. Опять стали закрывать или сносить церковные здания. В Петрограде в начале 20-х годов было 96 действующих храмов, принадлежащих к различным течениям православной церкви, к концу 30-х годов сохранилось 7. И так повсюду. К началу войны в стране было не более 150 действующих храмов, правда, к этому надо добавить несколько сот на территории Бессарабии, Западной Украины и Западной Белоруссии и в республиках Прибалтики. Еще до начала «ежовщины» около ста архиереев и не менее тысячи рядовых священников уже содержались в заключении. В 1936—1938 годах арестовали примерно 800 православных и обновленческих архиереев и многие тысячи рядовых священников всех церквей. Арестовали и тысячи верующих, в том числе приверженцев различных сект (баптисты, адвентисты и другие). Популярный среди населения католикос Армении Хорен I Мурадбекян был убит в 1937 году в своей резиденции. В Грузии из 200 епископов на свободе осталось только пять.

Огромного количества тюрем, построенных за столетия царского режима, оказалось мало. Во многих районах спешно строили новые тюрьмы. Под тюрьмы переоборудовали бывшие монастыри, церкви, гостиницы, даже бани и конюшни.

После Октябрьской революции многие царские тюрьмы были превращены в историко-революционные музеи. Таким музеем была и знаменитая Лефортовская тюрьма; посетители могли увидеть в камерах восковые фигуры ее бывших узников. С началом массовых репрессий музей закрыли, а камеры заполнили новыми узниками. Тюрьму модернизировали и расширили.

Еще быстрее, чем тюрьмы, по всей стране, но главным образом на Дальнем Востоке, в Сибири, в Казахстане, на Севере Европейской части СССР создавались концентрационные лагеря.

В 1936—1938 годах Сталин перекрыл все рекорды политического террора, известные истории. Как следует из источника, заслуживающего доверия, в 1936 году было вынесено 1116 смертных приговоров, в 1937 году — 353 680. Данные за 1938 год мне не известны, но с большой вероятностью можно назвать 200—300 тысяч расстрелянных. Всего по политическим мотивам за эти три года было арестовано не менее 5 миллионов человек. В 1937—1938 годах казни шли столь интенсивно, что только в Москве в отдельные дни расстреливали по приговорам судов и Особого совещания более тысячи человек. В одной лишь Центральной тюрьме НКВД на Лубянке регистрировалось за сутки до 200 расстрелов.

 

 

РЕАБИЛИТАЦИИ И РЕПРЕССИИ 1939-1941 ГОДОВ

 

1

 

Тюрьмы и лагеря были переполнены, наличный состав органов НКВД не справлялся с допросами  и даже  охраной  миллионов  заключенных.  Репрессии 1937—1938 годов все заметнее сказывались на политических настроениях в стране и на ее экономике. Цели, которые преследовал Сталин, развязывая террор,

159                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

были достигнуты.  Для того чтобы  закрепить достигнутое,  теперь  требовались перемены.

Неожиданно ЦК ВКП(б) по предложению Сталина назначил для проверка деятельности НКВД специальную комиссию, в которую вошли, в частности Л. Берия и Г. Маленков. При обсуждении этого вопроса на Политбюро Каганович предложил назначить Берию заместителем наркома внутренних дел чтобы «облегчить ему доступ ко всем материалам НКВД». Предложение было принято.

Ни в самой стране, ни за ее пределами почти никто не обратил внимания на это назначение. Но для Ежова и его окружения то был тревожный сигнал. Берия перевел из Грузии в Москву нескольких наиболее близких ему людей; в высшем аппарате НКВД произошли некоторые перемещения. В конце сентября один из ближайших помощников Ежова, П. И. Ильицкий, сел в лодку, выехал на середину Москвы-реки и, перегнувшись через борт, выстрелил себе в голову.

17 ноября 1938 года ЦК ВКП(б) и СНК СССР приняли два секретных постановления:

«1. Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» и «2. О наборе честных людей для работы в органах». В этих постановлениях выдвигалась задача упорядочить работу карательных органов.

Еще в апреле 1938 года Н. И. Ежов был назначен по совместительству народным комиссаром водного транспорта СССР. Это не вызвало тогда никаких кривотолков. Вспоминали даже, что Ф. Э. Дзержинский был когда-то по совместительству наркомом железнодорожного транспорта.

8 декабря на последних страницах центральных газет в разделе «Хроника» кратко сообщалось, что Н. И. Ежов освобожден, согласно его просьбе, от обязанностей наркома внутренних дел с оставлением его наркомом  водного транспорта;    вместо   Ежова    наркомом   внутренних    дел   СССР    назначен   Л. П. Берия.

Сразу же началась новая волна арестов и смещений в органах НКВД. Были арестованы начальники всех крупных тюрем и лагерей. Расстреляны все заместители и ближайшие помощники Ежова, в том числе М. Фриновский и Л. Заковский, служившие еще при Ягоде. Арестован и вскоре расстрелян свояк Сталина С. Реденс, женатый на сестре Н. Аллилуевой. В 1937 году Реденс, тогда начальник столичного управления НКВД, руководил массовыми репрессиями в Москве; затем он был назначен наркомом внутренних дел Казахстана, где возглавил разгром партийного аппарата республики.

После смещения Ежова работников НКВД охватила паника.  Старые большевики А. В. Снегов, М. П.   Баторгин   и   П.   И.   Шабалкин   рассказали  мне о Г. Люшкове, который с конца 20-х годов возглавлял в ОГПУ специальную группу по борьбе с троцкистами.  В  1935 году он  вел следствие  по делу Зиновьева и Евдокимова. В 1937 году в качестве начальника Ростовского управления НКВД руководил истреблением кадров этой области. Затем был назначен начальником управления НКВД на Дальнем Востоке. Узнав о смещении Ежова, Люшков,  в подчинении которого  находились  и  все  пограничные части, бежал в Маньчжурию, прихватив   валюту, а также   документы   и   печати   из  сейфов НКВД. Он  выдал командованию японской  Квантунской  армии дислокацию со ветских войск на Дальнем Востоке и «разоблачил» преступления Сталина, участником которых был.

Между тем Ежов еще несколько месяцев находился на свободе. 21 января 1939 года он появился рядом со Сталиным на траурном заседании в Большом театре, посвященном 15-й годовщине смерти Ленина. Как член ЦК ВКП(б) Ежов присутствовал на XVIII съезде партии и на первых заседаниях сидел в президиуме. Однако в новом составе ЦК ВКП(б) его фамилии уже нет. Не упомянут Ежов и в вышедшей вскоре стенограмме съезда. Однако он продолжал посещать наркомат водного транспорта. Его поведение свидетельствовало о тяжелой депрессии или даже расстройстве психики. На заседаниях коллегии нарко-

160                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

мата он молчал, ни во что не вмешивался. Иногда складывал из бумаги «голубков», «самолетики», пускал их, потом подбирал, порой даже залезал для этого под стол и стулья.

В печати не было сообщений об аресте Ежова. Он просто исчез, и об этом человеке, который, по утверждению «Правды», был «любимцем народа», обладал «величайшей бдительностью, железной волей, тончайшим пролетарским чутьем, огромным организаторским талантом и недюжинным умом», больше не упоминалось ни в одной из газет.

По свидетельству Снегова, Ежов был расстрелян летом 1940 года. Последние недели своей жизни он провел в Сухановской тюрьме НКВД под Москвой, где содержались «особо опасные враги народа». Среди других здесь весной 1940 года находился микробиолог П. Ф. Здродовский. Следователь, который вел его дело, показывал ему в окно небольшую часовню, где был заключен «сам Ежов». (В народе распространялись слухи, что Ежов-де сошел с ума и теперь в психиатрической больнице. Возможно, они распространялись умышленно, так как, вроде бы объясняя причину массовых репрессий, служили политическим громоотводом и сеяли различного рода иллюзии.) С декабря 1938 года наркомом внутренних дел СССР становится Л. П. Берия.

Революционером Берия никогда не был. Свою страшную карьеру он начал незаметным инспектором жилотдела в аппарате Бакинского Совета. С самого начала в органы ВЧК, и это признавал неоднократно Дзержинский, попадало немало случайных людей и авантюристов. Таким авантюристом был М. А. Багиров, оказавшийся в первые годы Советской власти руководителем АзЧК, а позднее и до смерти Сталина возглавлявший партийную организацию Азербайджана. Багиров привлек Берию на работу в ЧК. Советская власть на Кавказе держалась в то время не слишком прочно, и Берия или Багиров, желая застраховаться на случай перемен, поддерживали какие-то связи с тайными службами азербайджанских националистов (мусаватистов) и грузинских меньшевиков. Эти сведения содержались в обвинительном заключении по делу Берии, когда он был арестован и предан суду Военной коллегии в 1953 году. Сам Берия не отвергал факта связей такого рода, но утверждал, что они были установлены по заданию ЧК.

В 20-е годы карьера Берии в органах ЧК — ГПУ развивалась при поддержке Багирова весьма успешно. Если было нужно, он шел не только на сомнительные интриги, но и на преступления. Вскоре Берия стал председателем ГПУ Грузии, а затем и всей Закавказской Федерации.

До 1931 года Сталин лично не был знаком с Берией, но, конечно, знал о нем, а также о неприязненном отношении к нему партийного руководства Закавказья. Первый секретарь крайкома ЗСФСР Л. Картвелишвили не раз просил Москву убрать Берию из Тифлиса, но его просьбы оставались без ответа. Крайне резко отзывались о Берии С. М. Киров и Серго Орджоникидзе. Многие видные кавказские большевики и выходцы с Кавказа (С. Орджоникидзе, Г. Алиханов, А. Ханджян и другие) не здоровались с Берией при встрече.

Личное знакомство Сталина с Берией состоялось в 1931 году; осенью того же года Берия был избран первым секретарем ЦК партии Грузии, а затем и всей Закавказской Федерации. Сразу же в Грузии началась массовая замена партийных кадров, причем 32 начальника районных управлений НКВД стали первыми секретарями райкомов партии.

Берия был груб, невежествен, жаден до плотских наслаждений, при этом ловок и хитер. В среде партийной интеллигенции о нем говорили, что он не прочел ни одной книги «еще со времен Гутенберга», но все же побаивались его. И хотя Сталин получал много писем и сообщений из Закавказья о моральном разложении, грубости и даже преступлениях Берии, он их игнорировал.

Нет никакого сомнения в том, что именно по совету Сталина несколько научных работников в Грузии срочно начали разыскивать в архивах материалы о раннем периоде его революционной деятельности. Одновременно фальсифици-

161                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

ровалась вся история социал-демократической и большевистской организаций в Закавказье, принижалась роль многих крупных марксистов и большевиков и преувеличивалась роль Сталина. На основании этой работы, которая велась сначала втайне даже от Тбилисского филиала ИМЭЛа, был составлен обширный доклад, который, несомненно, просмотрел сам Сталин. 21—22 июля 1935 года этот доклад был зачитан на собрании Тбилисского партийного актива Л. Берией, а потом опубликован под его фамилией в «Правде» и в закавказских газетах, а вскоре вышел отдельной книгой. Уже первое издание книги Берии «К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье» вызвало протест ряда историков и известных большевиков — А. Енукидзе, Филиппа Махарадзе, М. Орахелашвили. Они хорошо помнили те события, о которых говорилось в книге. После того как волна террора уничтожила большинство виднейших деятелей закавказского революционного движения, Берия выпустил второе издание этой книги, где Сталин предстал уже не только главным, но и почти единственным действующим лицом.

На Пленуме ЦК в 1937 году Г. Каминский выдвинул ряд серьезных обвинений против Берии, говорил и о его весьма темных связях с мусаватистами, но даже это не помешало стремительной карьере: именно в руки Берии Сталин передал руководство карательными органами страны.

Надо отметить, что в 1938—1939 годах в широких кругах партии Берию знали мало. Поэтому замену Ежова многие восприняли с надеждой. И действительно, в первое время после назначения Берии массовые репрессии были приостановлены, сотни тысяч новых дел и доносов отложены в сторону. Продолжала работать комиссия по проверке деятельности НКВД — теперь во главе с А. А. Андреевым, активным участником репрессий 1937—1938 годов. По-видимому, это обстоятельство было для Сталина основным при назначении нового руководителя комиссии.

 

2

 

На XVIII съезде партии немало говорилось о реабилитации невинно репрессированных (особые надежды возбудило выступление А. А. Жданова), но в действительности из каждой сотни осужденных освобождали не более двух. Реабилитация, впрочем, и не могла быть массовой, ибо сотни тысяч людей были уже расстреляны, и их оправдание означало бы признание Сталиным своих преступлений.

В первую очередь «разгрузили» некоторые тюрьмы в Москве и других городах. Освободили тех арестованных, по делам которых еще не закончилось предварительное следствие. В Москве, например, был реабилитирован партийный работник Л. М. Портнов, на свидетельства которого мне уже приходилось ссылаться. Был освобожден австрийский физик, коммунист А. Вайсберг-Цыбульский, арест которого вызвал беспокойство западных ученых.

В конце 1939 и начале 1940 года был реабилитирован ряд командиров Красной Армии, так как во время советско-финской войны выявились нехватка командных кадров, их некомпетентность. Среди реабилитированных было немало тех, кто потом прославился в Отечественной войне, — будущие маршалы Ц. К. Рокоссовский, К. А. Мерецков и С. И. Богданов, будущий генерал армии А. В. Горбатов, будущий вице-адмирал Г. Н. Холостяков, будущий комиссар украинских партизан С. В. Руднев, герой ленинградской обороны Н. Ю. Озерянский и другие. Был возвращен в партию и армию Л. Г. Петровский, младший сын Г. И. Петровского. Командуя корпусом, он погиб в августе 1941 года. Однако большинство таких же способных командиров остались в лагерях, а многие к началу 1940 года были расстреляны или умерли от голода и непосильного труда.

Реабилитировали и небольшую часть ученых и конструкторов. Перед войной были освобождены физики А. Берг и Л. Ландау. В начале войны получили свободу А. Туполев,  В.  Петляков, В. Мясищев, Н.  Поликарпов и другие кон-

162                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

структоры и инженеры. Напуганный опасностью эпидемий, Сталин разрешил освободить микробиологов Л. А. Зильбера и П. Ф. Здродовского — одного из лучших в стране специалистов по борьбе с эпидемиями.

При реабилитации, по свидетельству А. В. Горбатова, каждый должен был подписать обязательство не предавать огласке увиденное в тюрьмах и лагерях. Все же некоторые из реабилитированных, рискуя снова оказаться в тюрьме, обращались с пространными письмами к Сталину и в ЦК ВКП(б). Мне рассказывали, что в Киеве реабилитированный командир Красной Армии, встретив на улице следователя, который подвергал пыткам подследственных, тут же застрелил его. Бывший ответственный работник Наркомлеса Альбрехт, немец по национальности, был арестован в 1937 и освобожден в 1939 году. Когда в августе 1939 года в Советский Союз приехал Риббентроп, Альбрехт, вбежав в немецкое посольство, попросил политического убежища. Сталин разрешил Риббентропу увезти Альбрехта в Германию. Там он написал две книги — «Бутырская тюрьма. Камера 99» и «Революция, которую предали». По свидетельству Л. 3. Копелева, во время войны служившего в подразделениях контрпропаганды, эти книги были в каждой роте вермахта.

Частичные реабилитации, начавшиеся в 1939 году, были лишь отвлекающим маневром. Сталин рассчитывал, что это несколько успокоит общественное мнение, а также объяснит исчезновение Ежова. Кроме того, небольшое количество реабилитаций должно было подчеркнуть правильность и обоснованность массовых репрессий.

 

3

 

В 1939—1941 годах репрессии в среде партийных и советских работников, военных и деятелей культуры продолжались, но уже не принимали таких масштабов, как в 1937—1938 годах. Встав на путь беззаконий и террора, Сталин не мог ни остановиться, ни сойти с этого пути до конца своей жизни.

После смещения Ежова исполнение вынесенных ранее смертных приговоров временно прекратилось. В переполненных камерах смертников забрезжила надежда. Однако вскоре расстрелы в подвалах тюрем НКВД возобновились. Не стали пересматривать даже дела обвиненных в подготовке «террористических актов» против самого Ежова, а также против Блюхера, Постышева, Эйхе, Косиора, то есть тех,  кто был,  в свою очередь, объявлен  «врагом народа».

Именно в 1939—1940 годах арестовали А. В. Косарева, Н. И. Вавилова, Г. К. Карпеченко, И. Э, Бабеля, В. Э. Мейерхольда, В. Чопича. В 1941 году был арестован поэт и драматург Даниил Хармс (Ювачев), вскоре умерший от голода в ленинградской тюрьме.

Погиб в это время старый большевик, активный участник гражданской войны и видный в прошлом работник ОГПУ М. С. Кедров, который в 1939 году был уже на пенсии. Один из его сыновей, Игорь, следователь в центральном аппарате НКВД, отличался особой жестокостью. Он участвовал в подготовке «открытых» процессов как при Ягоде, так и при Ежове. Однако, когда после смещения Ежова начался разгром центрального аппарата НКВД, отец и сын Кедровы направили Сталину несколько писем, разоблачающих Берию. Ответом на эти письма был арест и расстрел Игоря Кедрова. В апреле 1939 года арестовали и М. С. Кедрова, но Военная коллегия Верховного Суда полностью его оправдала. Берия, однако, не разрешил освободить Кедрова, и в октябре 1941 года его расстреляли. Новый приговор был оформлен задним числом — после расстрела.

В 1939 году был арестован и погиб старейший партийный деятель Ф. И. Голощекин, на Пражской конференции в 1912 году избранный в ЦК РСДРП. В конце 30-х годов он занимал пост Главного арбитра Совнаркома СССР.

163                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

После отстранения М. М. Литвинова провели новые аресты среди дипломатов и начали готовить процесс по делу «врагов народа в НКИД» — по каким-то причинам он не состоялся.

Неудачи в первый период советско-финляндской войны вызвали немало новых арестов среди военных. Бесследно исчез, например, начальник штаба ЛВО Н. Е. Варфоломеев.

Многочисленные аресты были предприняты и среди тех военных, которые участвовали в гражданской войне в Испании. Еще в 1938 году был вызван в Москву и расстрелян военный атташе в Испании, организатор обороны Мадрида В. Е. Горев — всего за два дня до ареста М. И. Калинин вручил ему орден Ленина. Расстреляли крупного военачальника Г. М. Штерна, который вернулся из Испании, чтобы заменить Блюхера на посту командующего ОКДВА. Штерн был избран на XVIII съезде партии членом ЦК ВКП(б), руководил в 1940 году военными действиями на Халхин-Голе. Незадолго до войны арестовали еще одну группу военных, вернувшихся из Испании, главным образом летчиков, в том числе 22 Героев Советского Союза и нескольких дважды Героев Советского Союза. Среди арестованных — Я. В. Смушкевич и П. Рычагов, возглавившие после возвращения из Испании ВВС СССР, командир авиационной бригады П. И. Пумпура, а также Е. С. Птухин, И. И. Проскуров, Э. Шахт. В 1941 году погиб А. Д. Локтионов, кандидат в члены ЦК ВКП(б), командующий Прибалтийским военным округом. Был арестован, но освобожден в первые месяцы войны нарком вооружений СССР член ЦК ВКП(б) Б. Л. Ванников.

На территории Бессарабии, Западной Украины, Западной Белоруссии и в Прибалтике репрессировали не только руководителей фашистских и полуфашистских организаций и перешедших в подполье работников местных охранок, но и тысячи ни в чем не повинных работников прежней администрации, членов различных политических группировок, представителей сельской и городской буржуазии. Сотни тысяч людей, не предъявив им каких-либо конкретных обвинений, переселяли в восточные районы страны. Так, из западных районов Украины и Белоруссии депортировали на Восток 200 тысяч солдат и офицеров разгромленной немцами польской армии и взятых в плен Красной Армией. В Прибалтике отличавшиеся особой массовостью репрессии были проведены 13—14 июня 1941 года — всего за неделю до нападения фашистской Германии. Эти карательные акций отнюдь не сделали советский тыл в Прибалтике более устойчивым.

Перед войной тюрьмы Львова, Кишинева» Риги, Таллина, Вильнюса, Каунаса и других западных городов были переполнены. Не сумев в суматохе первых дней войны эвакуировать заключенных, органы НКВД, явно с одобрения Берии и Сталина, отдали приказ об их расстреле. Тела убитых не успели убрать, и фашистские оккупационные власти, открыв тюрьмы, разрешили местным жителям приходить туда для опознания своих родственников и организации их похорон. Варварский расстрел заключенных, вызвавший взрыв негодования среди населения, широко использовала фашистская и националистическая пропаганда.

В конце июня 1940 года был принят Закон об уголовной ответственности за прогулы и систематические опоздания на работу. Под суд отдавали за три незначительных опоздания, за невыход на работу без уважительной причины. Все этапы и тюрьмы в конце 1940 года были забиты заключенными по этому закону, многих из них не освободили до конца, войны, хотя срок наказания давно кончился.

 

4

 

Международные отклики на репрессии 1936—1938 годов были различны, противоречивы и не составляли слишком большой проблемы для Сталина и НКВД. Несравнимые по масштабам репрессии во времена Брежнева вызывали гораздо больше беспокойства во всем мире, чем репрессии 30-х годов.

164                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

Разумеется, буржуазная печать, а также печать фашистских стран широко использовала известия о политическом терроре в СССР для антикоммунистической пропаганды. Однако никто не знал тогда о подлинном размахе террора, и основное внимание зарубежная печать сосредоточила на «открытых» политических процессах в Москве. Механизм и детали подготовки этих процессов были тогда неизвестны, однако западным наблюдателям (не говоря уже о тайных службах Запада, за агентов которых выдавались подсудимые) было нетрудно установить, что большинство показаний обвиняемых ложно. Тем не менее, сообщая о терроре в СССР, буржуазные газеты не высказывали сожаления или сочувствия его жертвам. Также и в эмигрантских газетах чувствовалось удовлетворение: коммунисты убивают в России других коммунистов.

Представители либеральной буржуазии, левой интеллигенции, социал-демократии и коммунистических партий не могла понять, что происходит в Москве. Некоторые из них продолжали верить Сталину, другие сомневались, но молчали, третьи выступали с протестами.

Показательна позиция Лиона Фейхтвангера, приехавшего в СССР в начале 1937 года и сразу же принятого и обласканного Сталиным. Побывав на процессе «параллельного центра», Фейхтвангер полностью поддержал все версии обвинения. «С процессом Зиновьева и Каменева,— писал он,— я ознакомился по печати и рассказам очевидцев. На процессе Пятакова и Радека я присутствовал лично. Во время первого процесса я находился в атмосфере Западной Европы, во время второго — в атмосфере Москвы. В первом случае на меня действовал воздух Европы, во втором — Москвы, и это дало мне возможность особенно остро ощутить ту грандиозную разницу, которая существует между Советским Союзом и Западом. Некоторые из моих друзей... называют эти процессы трагикомичными, варварскими, не заслуживающими доверия, чудовищными как по форме, так и по содержанию. Целый ряд людей, принадлежавших ранее к друзьям Советского Союза, стали после этих процессов его противниками. Многих, видевших в общественном строе Союза идеал социалистической гуманности, этот процесс просто поставил в тупик, им казалось, что пули, поразившие Зиновьева и Каменева, убили вместе с ними и новый мир. И мне тоже до тех пор, пока я находился в Европе, обвинения, предъявленные на процессе Зиновьева, казались не заслуживающими доверия. Мне казалось, что истерические признания обвиняемых добываются какими-то таинственными путями. Весь процесс представлялся мне какой-то театральной инсценировкой, поставленной с необычайно жутким, предельным искусством. Но когда я присутствовал в Москве на втором процессе, когда я услышал Пятакова, Радека и их друзей, я почувствовал, что мои сомнения растворились, как соль в воде, под влиянием непосредственного впечатления от того, что говорили подсудимые и как они это говорили. Если все это было вымышлено или подстроено, то я не знаю, что тогда значит правда».

Все же Фейхтвангер заметил, что понял не все, но тут же добавил, что никоим образом не желал бы опорочить ведение процесса или его результаты. Он даже вспомнил слова Сократа, который по поводу некоторых неясностей у Гераклита сказал: «То, что я понял, прекрасно. Из этого я заключаю, что остальное, чего я не понял, тоже прекрасно».

Кощунственно называя «прекрасными» судебные процессы и расстрелы в Москве, Фейхтвангер торопился выразить свое восхищение Сталиным, человеком «простым и полным добродушия», «хорошо понимающим юмор и не обижающимся на критику в свой адрес». «Открытые» процессы Фейхтвангер связывает с демократизацией советского общества, считая, что правительство СССР не хотело, чтобы троцкисты воспользовались ею.

Конечно же, книга Фейхтвангера «Москва. 1937 год» была быстро переведена на русский язык и издана огромным тиражом. В производство ее сдали 23 ноября 1937 года, а подписали в печать уже на следующий день. Автор получил большой гонорар не только за эту книгу, но и за свои романы, которые публиковались ранее. В то время мало кто из западных авторов получал гонорар за издание переводов своих книг в СССР.

165                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

Мучительно переживал репрессии 1936—1938 годов друг Советского Союза Ромен Роллан, Свои мысли он доверял только дневнику: «...Это строй абсолютно бесконтрольного произвола, без малейшей гарантии, оставленной элементарным свободам, священным правам справедливости и человечности. Я чувствую, как поднимается во мне боль и возмущение. Я подавляю в себе потребность говорить и писать об этом. Я не мог бы высказать ни малейшего осуждения этого режима без того, чтобы бешеные враги во Франции и во всем мире не воспользовались моими словами как оружием, отравив его самой преступной злой волей». Когда же Роллану приходилось говорить, он выступал в защиту Советского Союза, видя в нем заслон от опасности фашизма в Западной Европе, а друзьям пояснял, что дело выше Сталина и его приспешников.

Ничего не понял Джозеф Э. Дэвис, специальный посол президента США Ф. Рузвельта. В своих секретных депешах государственному секретарю К. Хэллу, в письмах к дочери, в дневниковых записях этот дипломат, который лично присутствовал на двух московских процессах, неизменно утверждал, что подсудимые действительно виновны в измене и шпионаже и что процессы эти ни в коем случае не являются инсценировкой. По утверждению Дэвиса, такой же точки зрения придерживалось и большинство дипломатов, аккредитованных в Москве.

Даже такой осведомленный человек, как У. Черчилль, был введен в заблуждение, поверил он и той дезинформации, которую агентура НКВД распространяла по закрытым каналам, чтобы сбить с толку политических и общественных деятелей и общественное мнение западных стран. В первом томе мемуаров Черчилля «Вторая мировая война» можно прочесть: «Через советское посольство в Праге проходила корреспонденция между важными лицами в России и Германским правительством. Это была часть так называемого заговора военных и «старых большевиков» с целью свергнуть Сталина и установить новый режим, основанный на прогерманской политике. Президент Бенеш, не теряя времени, сообщил Сталину все, что смог узнать. За этим последовала беспощадная, но, может быть, не излишняя военная и политическая чистка и ряд процессов...».

Конечно, среди интеллигенции, политиков на Западе было немало таких, кто не верил «открытым» процессам, осуждал репрессии. Антисталинскую позицию заняла вся почти лейбористская партия.

В смятении были Герберт Уэллс и Андре Жид. Бертольту Брехту, написавшему Лиону Фейхтвангеру, что книга «Москва. 1937 год» — лучшее, что написано на данную тему в западной литературе, вскоре довелось узнать о гибели многих знакомых ему антифашистов, об исчезновении близкого ему человека — Каролы Неер, о расстреле своего учителя в марксизме и друга писателя Третьякова. Именно тогда Брехт написал стихотворение «Неужели народ безгрешен?», в котором есть такие строки:

 

Мой учитель Третьяков,

такой великий и такой сердечный,

расстрелян. Суд народа осудил его

как шпиона. Имя его предано проклятью.

Сожжены его книги. И говорить о нем страшно.

И умолкает шепот.

А если он невиновен?

 

К Сталину, Калинину, Вышинскому приходили из-за рубежа просьбы о разъяснении.

«Подписавшие это письмо, друзья Советского Союза, считают своим долгом обратить Ваше внимание на следующие факты.

Заключение двух выдающихся зарубежных физиков — доктора Фридриха Хоутерманса, арестованного 1 декабря 1937 года в Москве, и Александра Вайсберга, арестованного 1 марта того же года в Харькове, вызвало большое беспокойство в кругах ученых в Европе и США. Хоутерманс и Вайсберг хорошо известны в этих кругах, и можно опасаться,  что их длительное заключение

166                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

даст новый повод к той политической кампании, которая в последнее время уже нанесла тяжелый ущерб престижу страны социализма и совместной работе СССР с великими демократиями Запада. Эти обстоятельства усугубляются тем, что те западные ученые, которые хорошо известны как друзья Советского Союза, которые защищали Советский Союз от нападок его врагов, до сих пор ничего не знают о судьбе Хоутерманса и Вайсберга... Это лишает нас возможности объяснить общественности наших стран подобного рода мероприятия». Так писали в Москву в июне 1938 года три лауреата Нобелевской премии — Ирэн и Фредерик Жолио-Кюри и Жан Перрен.

16 мая письмо Сталину направил Альберт Эйнштейн. Он протестовал против ареста многих ученых, пользующихся среди своих коллег на Западе огромным уважением. Ни на это письмо, ни на такого же характера письмо Нильса Бора Сталин не ответил.

Газеты зарубежных компартий безоговорочно поддерживали тогда политику Сталина и просто повторяли то, что печатали «Правда» и «Известия». Коммунисты говорили, что советский суд — это суд пролетарский, он не может не быть справедливым. Все слухи о пытках и истязаниях заключенных коммунистическая пресса всего мира отвергала как злостную клевету. «Марксисты в то время не могли поверить,— писал в 1956 году американский коммунист Г. Мейер,— что Сталин способен отдать приказ об уничтожении невинных людей, ибо они не могли себе представить, чтобы сами они оказались способны на такие преступления. Мир воочию видел неопровержимые исторические завоевания социализма..., видел несомненную любовь и преданность большинства советских людей своему вождю... Сообщения о нарушении законности в Советском Союзе опровергались как антисоветские измышления».

Были, конечно, и сомневающиеся. И. Майский, тогда посол СССР в Англии, писал позже: «Хорошо помню, как английские коммунисты, которых в те годы мне приходилось видеть, с горечью, почти с отчаянием задавали мне вопрос: «...Что у вас происходит? Мы не можем поверить, чтобы столько старых, заслуженных, испытанных в боях членов партии вдруг оказались изменниками». И рассказывали, как события, происходящие в СССР, отталкивают рабочих от Советской страны, подрывают коммунистическое влияние среди пролетариата. То же самое происходило тогда во Франции, Скандинавии, Бельгии, Голландии и многих других странах».

Определенное влияние на общественное мнение западных стран оказывали письма и заявления некоторых советских дипломатов и разведчиков, отказавшихся вернуться на верную гибель в СССР. В декабре 1937 года европейские газеты опубликовали адресованное руководству коммунистической и социалистической партии Франции и в бюро IV Интернационалу «Открытое письмо» В. Кривицкого, содержащее резкую критику преступлений Сталина. Аналогичное письмо направил в Лигу прав человека бывший посол СССР в Греции А. Г. Бармин. Опытный разведчик, Кривицкий несколько лет скрывался от агентов НКВД, организовавших за ним настоящую охоту, сумел даже опубликовать книгу в защиту уничтоженных Сталиным людей. В феврале 1941 года его нашли застреленным в номере вашингтонской гостиницы. О судьбе Бармина мне неизвестно.

Герой революции и гражданской войны, руководитель большевиков Кронштадта в 1917 году, командующий Балтийским флотом, писатель и публицист Ф. Ф. Раскольников в 30-е годы находился на дипломатической работе. С тревогой наблюдал он за репрессиями, медлил вернуться в СССР по вызову наркомата иностранных дел. Летом 1939. года его сместили с поста посла СССР в Болгарии и объявили «врагом народа». В ответ Раскольников опубликовав заявление «Как меня сделали врагом народа», а в сентябре 1939 года передал французскому агентству новостей известное теперь «Открытое письмо Сталину» Уже началась вторая мировая война» и потому письмо это напечатала лишь русская эмигрантская пресса.

167                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

 

ПРОТИВОЗАКОННЫЕ МЕТОДЫ СЛЕДСТВИЯ

И ЗАКЛЮЧЕНИЯ

 

1

 

Аресты невинных людей — лишь одно из звеньев сталинского террора Целью его была не только изоляция или уничтожение неугодных. Надо было сломить их волю, заставить дать ложные признания в шпионаже и вредительстве, назвать себя «врагами народа». При соблюдении законных методов и форм следствия это было невозможно. Поэтому Сталин санкционировал применение физических методов воздействия. Разумеется, пытки и истязания не сразу не в один день вошли в практику НКВД,— это был постепенный, но последовательный процесс. Избиения заключенных, следственный «конвейер», лишение сна, пытки жарой и холодом, голодом и жаждой,— все эти методы достаточно широко применялись в 1929—1931 годах в отношении «вредителей», нэпманов при изъятии у них золота, а также в отношении других «классово чуждых элементов». Более «гуманно» обращались, однако, органы ГПУ — НКВД с арестованными коммунистами. До весны 1937 года пытали и истязали только отдельных из них особо отобранные следователи, главным образом из верхушки НКВД. Так, при подготовке процессов «троцкистско-зиновьевского» и «параллельного» «центров» следователям разрешалось каким угодно путем сломить заключенных. После февральско-мартовского Пленума право применять по отношению к «упорствующим врагам народа» любые методы физического и психического воздействий было предоставлено большинству следователей. Не были отменены пытки и истязания заключенных и в 1939 году, когда устранили Ежова.

В начале XX века телесные наказания или рукоприкладство в тюрьмах вызывали бурное возмущение всех «политических» заключенных — эсеров, анархистов, меньшевиков, большевиков. В знак протеста устраивали коллективные голодовки, известны даже случаи коллективных самоубийств. Действия покорных Сталину карательных органов были надругательством над памятью всех поколений русских революционеров.

Но дело не только в том, что пытки и истязания принципиально неприемлемы для социалистического государства. Пытки и истязания — наиболее несовершенный метод следствия, который в большинстве случаев ведет не к выяснению, а к искажению истины, к оговору, к согласию обвиняемого на любые показания, лишь бы прекратить мучения. Это хорошо знали еще инквизиторы средних веков, добивавшиеся от узников показаний о связях с дьяволом. Это понимают разведки большинства стран. Это хорошо понимали Сталин и его подручные, вынуждая свои жертвы давать самые невероятные показания.

Известно, что даже «святая» инквизиция пыталась ввести какие-то ограничения в свою пыточную практику. Для НКВД никаких ограничений не существовало. Озверевшие следователи не только били, но и уродовали заключенных: выкалывали им глаза, вырывали ногти, жгли раскаленным железом, ломали руки и ноги, калечили половые органы.

По   свидетельству   Р.     Г.    Алихановой,   известный   партийный   работник И. Хансуваров во время следствия 10 дней подряд простоял в воде. Жена одного из видных партийцев рассказала Алихановой,   что,   не   сумев   сломить ее мужа пытками, палачи привели в комнату, где шло следствие, их 16-летню дочь и изнасиловали на глазах отца. Подследственный подписал все «показания,  которые ему   подсовывали,  а его дочь, выпущенная из тюрьмы, бросилась под поезд. В Бутырской тюрьме бывали случаи, когда мужа подвергали истязаниям на глазах жены, а жену — на глазах мужа.

«Имейте в виду,— сказали попавшему в Сухановскую тюрьму микробиологу П. Здродовскому, — здесь позволено все». В этой тюрьме, почти все заклюю-

168                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

ченные которой принадлежали еще недавно к «верхам» общества, первый допрос начинали часто с жестокой порки, чтобы сразу же унизить человека, сломить его волю. «Мне повезло,— рассказывал Здродовский, — по лицу меня били, но не пороли». Жену Папулии Орджоникидзе в Сухановской тюрьме засекли плетьми до смерти.

По свидетельству А. В. Снегова, в пыточных камерах Ленинградского НКВД заключенных сажали на цементный пол и накрывали ящиком, в котором с четырех сторон торчали гвозди. Вверху была решетка — через нее раз в сутки заключенных осматривал врач. Таким ящиком размером в кубометр накрывали небольшого ростом Снегова и крупного П. Е. Дыбенко. Говорили, что этот метод заимствован у финской охранки. Опыт пыток НКВД перенимал и у гестапо.

Один из полковников НКВД мочился в стакан и требовал, чтобы допрашиваемый выпил его содержимое. По свидетельству С. Газаряна, не добившись от Coco Буачидзе, командира грузинской дивизии, нужных показаний, ему распороли живот и бросили, умирающего, в камеру.

Большинство подвергнутых жестоким истязаниям подписали фальшивые протоколы следствия. Их воля к борьбе была сломлена, они были деморализованы, сбиты с толку, не понимали, что происходит. Нельзя осуждать этих людей, нельзя согласиться с генералом А. В. Горбатовым, который в своих мемуарах, опубликованных в 1964 году журналом «Новый мир», возмущается не столько следователями, истязавшими узников, сколько узниками, не вытерпевшими истязаний. Конечно, люди вели себя по-разному. Одни сразу же начинали давать любые показания, оговаривать десятки своих знакомых и сослуживцев, требуя их ареста. Такие люди становились тайными осведомителями НКВД, «стукачами» и доносили на своих соседей по тюремной камере или по лагерному бараку. Другие заключенные после первых же допросов разбивали себе голову о стены камеры, об умывальник, кидались на охранников во время прогулок, бросались в пролеты лестниц, в окна, вскрывали себе вены. Третьи долго и упорно сопротивлялись, но все же подписывали фальшивые протоколы. По свидетельству С. О. Газаряна, известного грузинского большевика Давида Багратиони пытали пятнадцать ночей подряд — до тех пор, пока он не потерял контроль над собой и подписал все, что от него требовали. Несколько месяцев, по свидетельству И. П. Алексахина, не давал показаний о своей «вредительской» деятельности видный работник Наркомтяжпрома И. П. Павлуновский. Его бросили в карцер, полный воды и кишащий крысами, и тут он не выдержал, стал стучать в дверь: «Варвары, что хотите, то пишите...»

Четвертые подписывали любые показания, которые касались их лично, но наотрез отказывались оговаривать кого-либо другого.

И, наконец, были такие, кто прошел через тяжелейшие испытания и не подписал фальшивых протоколов. Не подписал их старый большевик, секретарь одного из московских райкомов партии С. П. Писарев, которого 43 раза подвергали избиениям и пыткам. Не подписали Сурен Газарян и А. В. Горбатов. Самые изощренные истязания перенес Н. С. Кузнецов, но не оговорил ни себя, ни своих товарищей. В первый же «конвейер» он простоял восемь суток подряд перед следователями, на девятый день упал, потеряв сознание, но ничего не подписал1. Не подписала молодая, красивая жена Нестора Лакобы, посмертно объявленного «врагом народа». Вскоре после неожиданной смерти Лакобы, отравленного на обеде у Берии, ее арестовали. По свидетельству Нуцы Тогоберидзе, находившейся в 1937 году в одной камере с женой Лакобы, эту молчаливую и спокойную женщину ежевечерне уводили на «допрос», а утром, окровавленную и без сознания, втаскивали в камеру. Несчастная рассказала, что в ответ на требование подписать фальшивку о том, как Лакоба «предал Абхазию Турции», она односложно отвечала: «Не буду клеветать на память своего

________________________

1 Перед арестом Н. С. Кузнецов — первый секретарь Северо-Казахстанского обкома партии. Свои мемуары он передал К. М. Симонову, который и познакомил меня с ними.

169                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

мужа». Устояла даже тогда, когда арестовали ее горячо любимого сына, 16-летнего школьника, избили и втолкнули, плачущего, в кабинет следователя во время одного из допросов. Сказали, что мальчика убьют, если мать не подпишет протокол (угрозу позднее выполнили). После одной из пыток она умерла в камере, так и не подписав протокола...

Не удалось сломить следствию руководителей ЦК ВЛКСМ во главе с Косаревым, несмотря на самые жестокие истязания. По свидетельству В. Ф. Пикиной, именно стойкость Косарева и его соратников помешала НКВД организовать открытый «молодежный» процесс.

Заслуживают осуждения малодушные, сразу же оговаривавшие себя и других, добровольные доносчики. Восхищает мужество таких, как Писарев, Газарян, Кузнецов, жена Лакобы, Косарев, Горбатов. Но нет у нас права осуждать и тех, кто, как Павлуновский или Багратиони, изнемог в неравной борьбе. И потому нельзя согласиться с утверждением Горбатова, что эти люди «вводили в заблуждение следствие», когда подписывали фальшивые протоколы.

Оказавшись в одной камере с другом, оговорившим его на «следствии», Н. Кузнецов обнял этого человека. Так же вел себя С. Газарян, когда встретил своего знакомого, давшего ложные показания по его делу.

Иначе думал о товарищах по несчастью Горбатов. «Своими ложными показаниями — заявил он, — вы уже совершили тяжелое преступление, за которое вас держат в тюрьме».

В 1965 году умер партийный работник и философ П. И. Шабалкин, который дважды проходил в сталинские годы через суд и следствие и около 20 лет провел в тюрьмах и лагерях. На втором следствии, не выдержав пыток, он подписал фальсифицированные протоколы. В лагере он более десяти лет заведовал столовой, а это предполагает значительную степень сотрудничества с администрацией. Свою совесть Шабалкин успокаивал тем, что не давал никаких привилегий блатным и подкармливал некоторых политических. Перед смертью он познакомил меня со своим дневником. Я обратил внимание на следующую запись:

«Почему так много людей, преданных революции и готовых умереть за нее, людей, которые прошли через царские тюрьмы и ссылки и не раз смотрели в глаза смерти, почему столь многие из этих людей сдались на следствии и подписали фальшивые протоколы, «признавшись» во всякого рода преступлениях, которых они никогда не совершали? Причина этих «признаний» и «самооклеветания» заключается в следующем:

1) Сразу же после ареста начинается активная обработка арестованного. Сначала словесная обработка с соблюдением некоторой доли вежливости, потом крик и ругань, унижения и оскорбления, плевки в лицо, легкие удары, издевательства. «Ты сволочь», «Ты подлец», «Ты предатель и шпион», «Ты настоящая дрянь» и т. д. и т. п. Человека унижают до беспредельности, ему внушают, что он ничтожество.

Так идет день за днем, ночь за ночью. Устраивается так называемый «конвейер». Следователи меняются, а заключенный стоит или сидит. Это сутками. Меня, например, держали на «конвейере» восемь суток. Не дают спать... «Конвейер» — страшная пытка. А в это же время тебя пинают, оскорбляют, если сопротивляешься,— бьют. Задача «конвейера» — морально сломить человека, превратить его в тряпку.

Но если вы выдержали «конвейер» и не «раскололись», тогда следует физическая пытка. Измученного человека доводят до состояния, когда ему все становится безразличным и он склонен принять все, что ему внушают.

— Ты подлец.

— Да, подлец.

— Ты предатель,

— Да, предатель.

—  Ты был провокатором.

—   Да, я был провокатором.

—  Ты хотел убить Сталина.

170                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

— Да, я хотел убить Сталина.

И т. д.

В это время арестованному подсовывают версии, сочиненные следователем, и арестованный безропотно их принимает. Следователи торопятся закрепить достигнутый успех. Оформляются первые протоколы или «собственноручные показания».

2)  Следующий этап — это этап закрепления полученных «достижений». Арестованного начинают кормить прилично. Дают ему папиросы, передачи от родных, разрешают даже чтение газет и книг. Но работа над несчастным продолжается. Ему внушают, что теперь поворот невозможен, что спасти себя он может только «чистосердечным раскаянием», что он сам должен теперь думать над тем, что еще может он сообщить следствию. Заключенного снабжают бумагой, чернилами, чтобы он писал «показания» в камере, подсказывают ему тему и контролируют работу.

У жертв обработки нередко возникают колебания. В НКВД придумали, однако, тысячи способов подавления этих колебаний. Заключенному устраивают очные ставки с такими же, как он, несчастными людьми. Происходит «взаимовлияние». Применяются дополнительные методы физического воздействия. Заключенных вызывают к «прокурору», который оказывается переодетым следователем. Устраивают провокационные заседания «суда» и т. д.

3)  Если подследственный должен предстать перед судом (абсолютное большинство заключенных осуждалось заочно различными «тройками», Особым совещанием и т. п.), то с ним проводится дополнительная работа, своеобразная репетиция суда. Тут все — и угрозы, и внушения, и «серьезные разговоры»: «Имей в виду, не просто расстреляем, а будем мучить, раздирать по частям» и т. д. Многим внушается мысль, что никакого расстрела не будет, что это только для печати, а в действительности все остаются живыми и невредимыми. Для примера показывают живых «расстрелянных» (потом этих людей все равно расстреляют, а пока используют для обмана живых). Во время суда палачи и истязатели тут же, перед носом заключенного. Они — живое напоминание о том, что будет в случае колебаний...

4)  Следствием была разработана очень сложная система «индивидуального подхода» к подследственному. Его предварительно изучают через камерных стукачей, через систему коротких вызовов к следователю (если он сидит в одиночке). Обработка идет в камере, в кабинете следователя. Одного берут на испуг, другого на уговоры, третьего на посулы, к четвертому применяют сочетание разных методов. Но главное — заключенного лишают сразу всякой возможности защищаться.

5)  И все же главная причина того, что люди, сильные волей, не раз смотревшие в глаза смерти, нередко ломались на следствии, соглашались на чудовищное самооклеветание, состояла не в страшной жестокости следствия. Все дело было в том, что эти люди неожиданно были лишены почвы, на которой они выросли. Тут человек напоминает растение, выдернутое из земли и брошенное на произвол ветров и непогоды, лишенное питания, влаги и солнца. Идеалы разбиты. Врагов классовых перед тобой как будто нет. Народ, советский народ, настроен враждебно. Ты — «враг народа». Опереться не на что. Человек летит в пропасть и не понимает причины. Почему? За что?..

Разумеется, было немало людей, которые сдавались без боя. Атмосфера внутритюремно-следственного террора создавала соответствующие безнадежные настроения. Многие «свеженькие» заключенные сразу же подписывали все, что им подсовывали, считая, что сопротивление бесполезно и защита невозможна. При этом возникало новое явление в следственной практике, когда стороны мирно договаривались и о «преступлениях», и о «мере наказания». Очень многие военные поражали меня подобной «мягкостью». Они говорили: «Нет, бить себя я не позволю. Если не нужен им — пусть расстреливают. Подпишу все, что они хотят», И делали это без всякой борьбы, без сопротивления. И это тоже был своеобразный протест против произвола».

171                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

 

2

 

Политических заключенных различные «тройки», Особые совещания осуждали заочно. Порой все же состоялись суды, но суды «особые» — на них никого не допускали, не было защитников, не было даже прокурора. Продолжался такой суд, даже по сложным делам, не более 5—10 минут. Суд над Косаревым занял 15 минут — это было редкое исключение. Для многих заключенных день суда становился их последним днем, так как по закону от 1 декабря 1934 года приговор следовало приводить в исполнение немедленно. Некоторых приговоренных к высшей мере несколько дней, а то и месяцев держали по каким-то причинам в камере смертников. Большинство казнили сразу после суда: стреляли в затылок на лестнице или в тюремном коридоре, расстреливали в подвале группами. В подвале на Лубянке и в Лефортове, как мне рассказывали, запускали тракторный двигатель, чтобы на улице не было слышно выстрелов. Узников других московских тюрем возили расстреливать на окраину города. Е. П. Фролов записал рассказ одного из тех, кто не раз конвоировал приговоренных. Их отвозили на пустырь, примыкающий к одному из московских кладбищ. Там, у кладбищенской стены, и расстреливали. Занимались этим двое людей, жившие в землянке. Когда привозили осужденных, из землянки выходил человек с испитым лицом, принимал документы и заключенных и тут же расстреливал. В землянке, куда конвоир однажды зашел, на столе стояли две бутылки — одна с водой, другая с водкой.

Расстреливали мужчин и женщин, молодых и глубоких стариков, здоровых и больных. Как свидетельствует старый большевик А. П. Спундэ, известного латышского коммуниста Ю. П. Гавена доставили к месту расстрела на носилках. Гавен вступил в РСДРП в 1902 году, активно участвовал в революции 1905 года, провел многие годы на каторге, где был искалечен и тяжело заболел туберкулезом. Он занимал пост председателя ЦИК Крымской АССР, а затем работал на дипломатической службе. По свидетельству дочери Героя Советского Союза генерал-лейтенанта и начальника ВВС Красной Армии Я. В. Смушкевича, его также несли расстреливать на носилках.

Тех, кто не был приговорен к расстрелу, после осуждения ждали долгие годы тюрем, а затем лагерей. Исторического описания этих тюрем, лагерей и ссылки, подобных, например, многотомному исследованию М. Н. Гарнета по истории царской тюрьмы, пока нет. Однако немало сделали художественная литература и мемуаристика. Под рубрикой «Лагерная литература» в моей библиографии около 200 наименований рукописей и книг, почти половина которых опубликована зарубежными издательствами.

Концентрационные лагеря и временные тюрьмы для политзаключенных или заложников возникли еще в годы гражданской войны. Однако более или менее упорядоченная пенитенциарная система начала создаваться лишь с начала 20-х годов. К этому времени стали разрабатывать и соответствующее законодательство. Режим политических заключенных в начале 20-х годов был сравнительно мягким. Они сохраняли одежду, книги, письменные принадлежности, ножи, могли выписывать газеты и журналы, получали надбавку к общему питанию, освобождались от принудительных работ и не подвергались унизительной проверке. В политизоляторах допускалось самоуправление, заключенные выбирали старостат и через него сносились с администрацией. Надо сказать, что к «политическим» относили тогда эсеров, меньшевиков, анархистов и представителей других социалистических партий, участвовавших в революционной борьбе против царизма. Члены буржуазных, а тем более монархических партий, участники белогвардейского движения значились в документах ВЧК как контрреволюционеры и содержались вместе с уголовниками. Для них установили жесткий карательный режим, хотя это было явным нарушением провозглашенных вскоре после Октябрьской революции принципов новой власти.

Конечно, в практике ВЧК—ОГПУ начала 20-х годов немало случаев, которые можно квалифицировать как издевательство над заключенными, но то было

172                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

не правило, а исключение. В «Исправительно-трудовом кодексе» 1924 года, регулирующем положение всех заключенных, включая уголовников и контрреволюционеров, на странице 49 напечатано: «...режим должен быть лишен признаков мучительства, отнюдь не допуская: наручников, карцера, строго одиночного заключения, лишения пищи, свидания через решетку». В большинстве случаев кодекс соблюдался, и нарком здравоохранения РСФСР Н. А. Семашко вполне обоснованно заявлял, что в советских тюрьмах установлен гуманный режим, какого не могло быть в тюрьмах капиталистических стран.

Постепенно, однако, режим ограничивали, урезали по мелочам «вольности» политзаключенных, а то, что было прежде исключением, становилось правилом. В 30-е годы тюремный режим продолжал ухудшаться, и теперь «вредители» не могли и мечтать о тюремных порядках начала 20-х годов. С началом массовых репрессий режим в тысячах старых и новых тюрем был ужесточен до предела. В камеры, рассчитанные на одного заключенного, запирали до пяти человек, в камеры, рассчитанные на десять заключенных,— до 50. В камеры на 25 заключенных помещали их от 75 до 100. Запрещалось подходить к окну, ложиться днем на нары, иногда — даже разговаривать. По малейшему поводу бросали в карцер, лишали прогулки, переписки, возможности читать.

«Я попал в камеру № 47 внутренней тюрьмы площадью примерно 35 метров,— вспоминает ростовский агроном В. И. Волгин.— В камере всегда находилось 50—60 человек. Было начало июня 1939 года. Жара стояла во дворе, и пекло в камере. Мы приникали к щелям полов, чтобы высасывать оттуда свежесть воздуха, и теснились по очереди около двери, через щели которой ощущался сквозной ветерок. Старики не выдерживали, и скоро их выносили на вечный покой».

В Куйбышеве многих поместили в обширный тюремный подвал, где проходили трубы центрального отопления. Летом заключенные насчитали в этом подвале 33 вида насекомых, включая, конечно, мух, вшей, блох, клопов и тараканов. Зимой от изнуряющей жары все эти насекомые исчезли. Тела людей покрывались язвами. В Сухановской тюрьме под Москвой заключенных морили голодом, и через два месяца человек превращался в обтянутый кожей скелет. Тюрьма эта располагалась в подвале и нижних этажах здания, а в верхних его этажах — дом отдыха для работников НКВД.

По свидетельству старого большевика И. П. Гаврилова, страшные условия в Барнаульской городской тюрьме вызвали массовый протест заключенных — они даже вырвались из переполненных камер на тюремный двор. Несколько человек после этого расстреляли, однако  режим несколько изменился к лучшему.

Бесчеловечно относились к заключенным и после тюрьмы — на этапах. В каждое купе тюремных «столыпинских» вагонов, рассчитанное на 6 человек, заталкивали по 20, а то и по 30. По 100 и более человек загоняли в товарный вагон-теплушку. В некоторых поездах люди по многу дней подряд стояли, тесно прижавшись друг к другу. Долго шли эти поезда на восток, и почти каждая их остановка была отмечена могилами заключенных. В своей неопубликованной поэме «Колыма» ленинградская писательница Б. Владимирова, прошедшая с миллионами людей страшный путь на восток, писала:

 

...он видел, как конвой этапа,

людей раздевши догола,

в бесцеремонных, грубых лапах

вертел их хилые тела;

как в эшелонах по два дня

людей держали без питья,

кормя их рыбою соленой;

видал калек на костылях

и женщин, запертых в вагоны,

с детьми грудными на руках.

 

Еще тяжелей были условия перевозки по Охотскому морю из Владивостока на Колыму, в тесных трюмах люди нередко лежали друг на друге, хлеб им, как зверям, кидали через люки. Трупы умерших во время рейса сбрасывали

173                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

прямо в море. В случае организованного протеста или бунта конвой заливал трюмы ледяной забортной водой. Тысячи заключенных после этого погибали или были сильно обморожены.

В большинстве тюрем «политические» и уголовные содержались раздельно, впервые сталкивались они во время этапов. В. И Волгин писал: «Уголовники грабили политических почти явно, так как они (то есть уголовные) находились под опекой охраны. Очередной жертве показывали из-под полы нож и перекладывали вещи в свои руки. Борьба с блатными была в большинстве случаев немыслимой, так как она могла быть только кровавой и не в нашу пользу. На радость охраны мы были бы порезаны при явном их поощрении. В пути мы узнали об этом страшном в этапах, и никто не хотел лишиться жизни из-за лоскута. Тогда же мы узнали, что этапы — самое страшное, что может быть для политических, и что это новое истязание людей поддерживается администрацией лагерей как мера истребления».

 

3

 

Основным местом заключения миллионов людей были не тюрьмы, а лагеря, густая сеть которых покрыла страну, особенно районы Северо-Запада, Северо-Востока, Казахстана. Сибири, Дальнего Востока.

Так называемые «исправительно-трудовые» лагеря были организованы в некоторых отдаленных районах еще в начале 30-х годов. В Карелии — лагеря ББК (Беломорско-Балтийского канала), в Сибири — лагеря БАМ (Байкало-Амурской магистрали), в Центральной России — лагеря Дмитровлаг (канал Москва — Волга). Появились и первые лагеря на Колыме (Дальстрой), в Коми АССР и Других районах. Состав заключенных уже тогда был весьма пестрым, преобладали крестьяне, верующие, уголовники.

В «исправительно-трудовых лагерях» 30-х годов было множество случаев крайней жестокости и произвола. Берега канала Москва—Волга и Беломорско-Балтийского канала усеяны костями заключенных. Но среди лагерного руководства было немало людей, искренне стремившихся помочь исправиться тем, кто встал на путь преступления. Лагеря не считались секретными, из них освобождали не только после окончания срока, но зачастую и до этого. В книгах, написанных об этих лагерях с участием М. Горького, В. Катаева, М. Зощенко. В. Инбер, Б. Ясенского, о многом умалчивалось, многое искажалось, но содержалась и правда, о чем тоже не следует забывать.

Как ни сурова природа Колымы, в 1932—1937 годах мало кто умирал в лагерях Дальстроя. Заключенных неплохо кормили и одевали. Рабочий день зимой продолжался 4—6 часов, летом — 10. Существовала система «зачетов», позволявшая осужденным на 10 лет освободиться уже через 3 года. Заработок был приличный, давал возможность помогать семьям, вернуться домой обеспеченными. Об этом можно прочесть не только в книге бывшего начальника одного из колымских лагерей В. Вяткина, но и в «Колымских рассказах» В. Шаламова.

В 1937 году все изменилось. Было объявлено, что подобный либерализм является вредительством. После ареста начальника Дальстроя Берзина и большинства руководителей колымских лагерей уже не осталось следа «либеральных» порядков во всей быстро разраставшейся системе Гулага. Новые указания из Москвы и новое поколение гулаговских начальников быстро превратили «исправительно-трудовые» лагеря в каторжные, рассчитанные не столько на исправление, сколько на уничтожение заключенных.

Неимоверно тяжелый, отупляющий труд редко где по 10, а чаще по 12 14 и даже 16 часов в сутки, жестокая борьба за существование, голод, произвол блатных и охранников, одежда, плохо защищающая тело, скверное медицинское обслуживание — все это стало нормой. Лагерями уничтожения стали всякого рода штрафные, «специальные», «особые» лагеря, золотые прииски Колымы, лесоповалы. На золотых приисках Колымы здоровый человек через полтора-два

174                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

месяца, а то и через месяц, превращался в «доходягу», истощенного и неспособного работать. За год бригада несколько раз меняла состав: одни заключенные погибали, других переводили на более легкие работы в какие-либо «лагпункты», третьи попадали в больницы. Оставались в живых обычно лишь дневальный, бригадир и кто-либо из его личных друзей.

В сущности, режим большинства колымских и других северных лагерей был сознательно рассчитан на уничтожение заключенных. Сталин и его окружение не хотели, чтобы репрессированные возвращались, они должны были исчезнуть. И большинство узников быстро убеждалось, что их привезли в лагерь на верную смерть.

Между прочим, над входом во все лагерные отделения («лагпункты») Колымы висел предписанный лагерным уставом лозунг: «Труд есть дело чести, доблести и геройства». Вспомним надпись на воротах Освенцима: «Труд делает свободным».

Конфликт между «политическими» и уголовными, который начинался на этапах, продолжался и в лагерях. Администрация сознательно натравливала уголовников на других заключенных, «При каждом удобном случае,— писал в одну из газет бывший уголовник Г. Минаев,— нам, ворам, старались дать понять, что мы для Родины все-таки еще не потерянные, так сказать, хоть и блудные, но все-таки сыновья. А вот «фашистам», «контрикам» (то есть политическим.— Р. М.) на этой бренной земле места нет и не будет во веки веков... И коли мы воры, то наше место у печки, а «фраерам» и всяким прочим — у дверей и по углам...»

Издевались над «политическими» не только уголовники, но и все большие и малые начальники. В 1938 году по лагерям прокатилась волна открытого массового террора: по обвинению в саботаже, или в попытке восстания, или по спискам, полученным из центра, тысячи узников расстреливали без суда и следствия. Так, по свидетельству А. И. Тодорского, в северных лагерях присланные из центра комиссии приговаривали к расстрелу политических, получивших пяти- и десятилетние сроки еще в начале 30-х годов,— в основном участников различных оппозиций. Одна из таких комиссий, в которую входили сотрудник специального отдела НКВД Кашкетин, начальник особого отдела Гулага Григоришин и начальник III Оперотдела НКВД Чучелов, приговорила к расстрелу в Ухтинском лагере Коми АССР большое количество заключенных. Специальный взвод приводил приговоры в исполнение. Эта же комиссия Кашкетина под предлогом существования в лагерях Воркуты контрреволюционной организации, подготавливающей якобы восстание, уничтожила тысячи заключенных. Чудом оставшийся в живых бывший «воркутинец», А. Пергамент, в начале 20-х годов сотрудник Троцкого, рассказал мне, что на Воркуте ни о чем не подозревавших заключенных переводили на Кирпичный завод, держали некоторое время в наспех поставленных палатках, потом объявляли о переводе в другой «лагпункт» и по дороге расстреливали из пулеметов. После того как Кашкетин и его комиссия выполнили свою жестокую миссию, их самих расстреляли. «В том году,— писал в своих мемуарах М. Байтальский,— из лагерных пунктов, расположенных вниз по реке,— из Кочемаса, Сивой Маски и других мест, шли в Воркуту экстренные, составленные по особым спискам этапы. Шли, подгоняемые конвоем. Но некоторых конвой не успел переправить через разлившиеся речки, и люди не скоро узнали, для чего такая спешка. Спешили убить их. И кого успели довести вовремя, — расстреляли. В том году в воркутинских лагерях свирепствовал человек, фамилию которого произносили оглядываясь. Позже в Котласской тюрьме слышали крики из окна: «Передайте людям, что я Кашкетин! Я тот, кто расстрелял в Воркуте всех врагов народа! Передайте людям!» Эти крики слышали в том же году, но передали людям много лет спустя. Взвод охранников, приводивших приговор в исполнение, тоже исчез».

От присланных, из центра комиссий не отставали и местные лагерные власти. Они имели право убивать заключенных и без согласования с Москвой. Начальник Дальстроя Павлов и его помощник Гаранин вместе с подручными рас-

175                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

стреляли на Колыме не менее 40 тысяч заключенных, обвинив их в саботаже. Особенно зверствовал полковник Гаранин. Приезжая в лагерь, он приказывал выстроить «отказчиков» от работы — обычно это были больные и «доходяги». Разъяренный Гаранин проходил вдоль шеренги и расстреливал людей в упор. Сзади шли два охранника и поочередно заряжали ему пистолеты. Трупы расстрелянных нередко складывали у ворот вахты срубом, как колодец, и отправляющимся на работу бригадам говорили: «То же будет и вам за отказ».

В 1939 году Гаранина расстреляли по обвинению в «шпионаже» и «вредительстве», устранили или расстреляли многих начальников лагерей. Это было следствием перемен в руководстве НКВД после смещения Ежова. Положение же заключенных облегчилось ненадолго. С началом Отечественной войны рабочий день почти везде был увеличен, а голодный и без того паек еще более урезан. По свидетельству П. И. Негретова, в Коми АССР, в отдельных лагпунктах на лесоповале списочный состав в 1942 году вымирал за 100—150 дней. Общее число заключенных в 1941 —1942 годах, по моим подсчетам, примерно можно сравнить с числом бойцов действующей армии. И потери людей в это время на Востоке и на Западе были примерно равны.

Надо отметить, что почти все те, кто уцелел в лагерях, пережил тяготы заключения и затем описал их в рассказах, повестях, романах и мемуарах, большую часть своего срока были не на общих работах, а занимали должности кладовщика, библиотекаря, повара, санитара, бригадира и т. п. И судить о поведении этих людей можно только в зависимости от того, старались ли они помочь другим уцелеть или, напротив, сами включались в страшный механизм уничтожения.

 

4

 

Создавали и приводили в движение задуманную Сталиным машину террора работники НКВД. Люди эти были разные, и вели они себя по-разному.

Рядовые солдаты и младшие командиры конвойных войск НКВД, осуществлявшие наружную охрану лагерей, почти не соприкасались с заключенными и не знали, что это не столько преступники, сколько ни в чем не повинные люди.

Были в НКВД и такие, кто в глубине души сознавал, что перед ними не враги, а люди, невинно пострадавшие, оклеветанные. Разобраться в происходящем они не могли или не хотели, но во многих случаях старались помогать тем или иным заключенным.

Большинство же работников НКБД во времена Ежова и Берии понимали, кому они служат и против кого борются. Среди следователей были и верившие тем версиям, которые им приказывали «выбить» любой ценой. Однако основная часть следователей знала, что перед ними люди, никогда не совершавшие тех преступлений, в которых их обвиняют. Это отнюдь не ослабляло усердия и садистской изощренности следователей. Чаще всего они сами придумывали те фальшивые версии, которые служили основой для обвинения и затем вдалбливались заключенным.

О сознательной фальсификации данных следствия говорил и Н. С. Хрущев на XX съезде партии. После этого съезда стало известно о бесчисленных и часто нелепых «делах», фабриковавшихся в органах НКВД. По свидетельству С. Газаряна, старого учителя А. Афанасьева обвинили в том, что еще в годы гражданской войны он создал в Барнауле террористическую группу, которая должна была убить Ленина, если он туда приедет. Начальство не утвердило это слишком надуманное дело, и тогда следователь объявил Афанасьева японским шпионом. Дело опять не утвердили, так как в нем не указывалось, через кого обвиняемый передавал в Японию секретные сведения. Спешно стали искать «соучастников шпионажа», «обнаружили» и «резидента японской разведки».

176                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

М. Ф. Позигун, член партии с 1920 года, рассказал мне о Фрице Платтене — они вместе лежали в тюремной больнице. Платтена, который прикрыл собой Ленина от пуль террористов, вначале объявили немецким шпионом. Как его ни пытали, он отказался подписать обвинение. «Если вы объявите меня немецким шпионом, — сказал он следователям, — то это бросит тень на Ленина, а на это я никогда не пойду». Следователи пошли на «уступки» и записали Платтена шпионом другого государства. (Позигун забыл, какого именно.)

По свидетельству В. И. Волгина, в Ростове-на-Дону одного из капитанов речного флота обвинили в том, что своим танкером «Смелый» он потопил миноносец «Бурый». Капитан рассмеялся и спросил следователя, знает ли тот, что такое танкер. «Танкер, танк,— стал бормотать следователь,— это военное судно». «Это нефтеналивное судно,— разъяснил капитан,— которое не может потопить миноносец». «Ну черт с тобой, — миролюбиво сказал следователь,— ты перепиши, как это там нужно, и уйдешь в лагерь со свежим воздухом, а тут ты сгниешь». В той же камере 27 человек подписали показания о поджоге «в диверсионных целях» ростовской мельницы, 13 «сознались» в том, что взорвали железнодорожный мост. А мельница и мост стояли невредимы, уцелели даже в войну.

Один из командиров в Белорусском военном округе, Поваров, «признался», что создал контрреволюционную организацию из 40 человек, назвал вымышленные фамилии и должности. С этими показаниями дело передали в суд, и Поваров был осужден. Показания не проверялись. Следователи не знали, что людей, указанных в протоколе, вообще не существует. Но они хорошо знали, что те, кого называют на следствии, никуда не убегут, а пока что с ними можно и подождать — «план» арестов был уже выполнен.

Планы и «контрольные цифры» арестов действительно существовали. Шифрованная телеграмма из Москвы сообщала областному управлению НКВД: «В вашей области, по данным следственных органов центра, имеется столько-то террористов и антисоветских агитаторов. Арестовать и судить». И органы НКВД области должны были выполнить «задание» и ждать на следующий месяц или квартал новых «контрольных цифр».

Обычно оперативные группы НКВД проводили обыски у «врагов народа» весьма небрежно. Забирали бумаги из письменного стола. Забирали золотые и другие ценные вещи, но не записывали об этом в протокол обыска. «Тайников» не искали, не вскрывали полы, не вспарывали матрацы. Знали по опыту, что никаких документов о «подрывной работе» не найдут, и не хотели зря тратить время. Никто, по существу, не анализировал изъятых бумаг; после беглого просмотра их чаще всего сжигали. И кто знает, сколько ценнейших материалов погибло. Бесследно исчезли, например, все бумаги Вавилова и других ученых; для перевозки приходилось иногда вызывать грузовик. Исчезли рукописи сотен писателей и поэтов, воспоминания, дневники и письма многих выдающихся деятелей партии и государства. Изъятые материалы и документы в НКВД никто не считал уликами, с помощью которых можно было бы «изобличать» преступника. Драматург А. К. Гладков сообщил мне, что у одного писателя изъяли три подлинных письма великого философа Канта, представлявшие большую историко-культурную ценность. Казалось бы, письма на немецком языке должны были привлечь особое внимание следователей. Однако их даже не перевели на русский язык и сожгли вместе с другими материалами. В акте, который показали писателю после реабилитации, они числятся как «письма неизвестного автора на иностранном языке».

Судьи, за 5—10 минут приговаривающие людей к длительным срокам заключения или к расстрелу, прокуроры, дававшие санкцию на арест,— все они хорошо знали, что творят произвол. Но для них предпочтительнее было творить произвол, чем становиться его жертвами. «Без щемящего душу трепета,— писал в своих мемуарах бывший военный прокурор Ишов, —нельзя вспоминать работавшую во втором отделе Главной Военной прокуратуры Соню Ульянову. Все дела, сфабрикованные в НКВД на честных советских граждан,   проходили  через

177                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

окровавленные руки женщины, готовой переступить через горы трупов честных коммунистов во имя сохранения собственной ничтожной жизни».

Достаточно ясно представляя себе, с какими людьми они имеют дело, все почти начальники лагерей и большая часть офицерского состава относились к заключенный с чрезмерной и даже подчеркиваемой жестокостью. Что превращало работников НКВД (хотя и не всех) в садистов? Что заставляло их переступать все законы и нормы человечности? Ведь многие из них были в свое время неплохими людьми и не по призванию, а по партийной или комсомольской путевке пришли в органы НКВД! Причин несколько. И, пожалуй, главная — страх самому оказаться в положении заключенного. Этот страх глушил все иные чувства. «Если многие арестованные, — сказал мне один весьма информированный собеседник, — из страха перед расстрелом или пытками почти без сопротивления давали на следствии любые показания, идя таким образом на сотрудничество с органами НКВД, то тот же самый страх сковывал и большинство работников НКВД». Кроме того, в органах НКВД шел особый отбор тех, кто немного, умнее и гуманнее других — отсеивали, самых худших и невежественных — оставляли.

Надо обметить, что во времена Сталина для НКВД специально готовили работников, способных выполнить любой, даже преступный приказ. Известно, например, что в «бригады», пытавшие по назначению следователя арестованных включали обычно не только заматерелых палачей, но и 18—20-летних курсантов из школ НКВД — их водили на пытки, как водят студентов-медиков в анатомический театр.

Часть работников НКВД уничтожили во времена Сталина. Некоторых наказали в 1953—1957 годах. Но очень многие отделались легким испугом — их сместили с занимаемых ими постов и отправили на другую работу или на пенсию. В большинстве случаев свои преступления они объясняли и объясняют тем, что руководствовались приказами свыше. Можно напомнить в этой связи, что Международный Военный Трибунал в Нюрнберге в решениях, под которыми стоит и подпись представителя Советского Союза, указал, что приказы, противоречащие основным правилам морали, попирающие нравственные веления, на которых, зиждется человеческое общество, разрушающие самые основы человеческого общежития, не могут служить ни моральным, ни юридическим оправданием для тех, кто их выполняет.

 

 

О ЛИЧНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ СТАЛИНА

ЗА ТЕРРОР 1937-1938 ГОДОВ

 

1

 

Многие восприняли террор 1937—1938 годов как страшное бедствие и стремились найти ему объяснение, дать какую-то версию. Чаще всего это были не столько поиски истины, сколько попытки уйти от нее, найти формулу, которая помогла бы сохранить веру в Сталина.

Одна из наиболее распространенных версий состояла в том, что Сталин ничего не знает о волне террора, которая захлестнула Советский Союз, что от Сталина скрывают правду, что все преступления вершатся за его спиной.

Конечно, нелепо полагать, будто Сталин, обладая безграничной властью, не знал об арестах и расстрелах членов ЦК и Политбюро, наркомов и секретарей обкомов, высших военных к хозяйственных руководителей, крупнейших писателей и ученых. Но такова уж особенность сознания, ослепленного верой в некое высшее существо. У такого сознания своя логика: все хорошее связывается  с   божеством, а  все плохое — с сатаной.   Именно этими особенностями

178                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

религиозного сознания можно   объяснить   возникновение   версии   о   неведении Сталина.

«Мы думали,— писал в своих мемуарах «Люди. Годы. Жизнь» И. Г. Эренбург,— (вероятно, потому, что нам хотелось так думать), что Сталин не знает о бессмысленной расправе с коммунистами, с советской интеллигенцией». Эренбург рассказывает о встрече с Пастернаком, который размахивал руками среди сугробов и повторял: «Вот если бы кто-нибудь рассказал про все Сталину!..» Мейерхольд тоже повторял: «От Сталина скрывают».

Характерен для того времени разговор комиссара 29-й стрелковой дивизии Ф. А. Стебнева с военкомом Вяземского участка А. Я. Ведениным, будущим комендантом Кремля: «Что творится, Андрей Яковлевич? — встретил меня Стебнев.— Что творится? — Он нервно ходил по комнате.— Я не верю, что в партии столько врагов. Не верю. Может быть, в каком-то высоком звене партии, в органах безопасности сидят не наши люди? Похоже, что партийные кадры уничтожают сознательно. Я даю голову на отсечение, что Иосиф Виссарионович не знает об этом. Сигналы, жалобы, протесты перехватываются и до него не доходят. Надо добиться, чтобы Сталин узнал об этом. Иначе — гибель. Завтра возьмут тебя, а за тобой и меня. Молчать нельзя» 1.

Философа А. Кольмана арестовали уже через несколько лет после войны. В тюрьме он оказался в одной камере с маршалом авиации Г. А. Ворожейкиным, участником первой мировой, гражданской и Отечественной войн. Занимая крупные должности, Ворожейкин часто встречался со Сталиным и именно его обвинял в массовых репрессиях. В своих мемуарах А. Кольман писал: «Я пытался убедить Ворожейкина, что он глубоко ошибается. Его ослепляет вполне понятное чувство личной обиды, тем более сильной, чем больше его, Ворожейкина, заслуги. Он смотрит на все эти ужасные события субъективно, а не с единственно правильной точки зрения, как на исторический процесс, вызванный классовой борьбой. Не в личности Сталина дело. Сталин — гениальный теоретик и революционный вождь. Он такой же продолжатель дела Ленина, как Ленин был продолжателем дела Маркса и Энгельса. Но Сталин так же, как и мы, стал жертвой пятой колонны. Империалисты, убедившись в безуспешности своих попыток покончить с Советским Союзом извне, интервенцией и войной, пытаются уничтожить его изнутри, через своих агентов, таких, как Ягода, Ежов, Берия».

Это наивное убеждение в том, что Сталину неведомы трагические события в стране, отразилось и в слове «ежовщина», которым нарекли террор 1937—1938 годов. Неожиданное смещение и исчезновение Ежова, казалось бы, подтверждали эту версию. Основывалась она и на особенностях поведения самого Сталина. Хотя имя Сталина было у всех на устах, о его деятельности в конце 30-х годов было мало известно. Скрытный и замкнутый, он старался направлять события из-за кулис, многие дела решал единолично или в кругу немногих помощников. Редко выступал на собраниях, не афишировал свое участие в репрессиях, предпочитая выдвигать на первый план других. Более того, многие выступления и поступки Сталина давали повод полагать, что он не слишком хорошо осведомлен о действительном масштабе репрессий. На февральско-мартовском Пленуме ЦК в 1937 году Сталин требовал не подвергать репрессиям троцкистов и зиновьевцев, которые давно порвали все связи с Троцким и осудили свою оппозиционную деятельность. А между тем их продолжали арестовывать по всей стране. Сталин высмеивал на Пленуме тех, «для которых ничего не стоит исключить из партии десятки тысяч людей». А между тем в это же время из партии исключали и репрессировали не десятки, а сотни тысяч коммунистов.

На одном из приемов Сталин поднял тост за здоровье героя гражданской войны Д. Ф. Сердича, которого знал еще по обороне Царицына в 1918 году

__________________________

1А. Я. В е д е н и н. Годы и люди, М., 1964.

179                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

подошел к нему и предложил выпить на брудершафт. А вскоре Сердича арестовали.

Всего за несколько дней до ареста Блюхера на одном из совещаний Сталин очень тепло отозвался о нем.

По свидетельству художника М. Сарьяна, принимая в Москве армянскую делегацию, Сталин подробно расспрашивал о поэте Е. Чаренце, говорил, что этого поэта нужно беречь. Через несколько месяцев Чаренц был арестован и убит.

Когда заместитель наркомтяжпрома А. Серебровский лежал в 1937 году в больнице, его жене неожиданно позвонил Сталин: «Говорят, вы ходите пешком. Это нехорошо. Люди могут подумать не то, что нужно. Я вам пришлю машину, если ваша в ремонте». И действительно, утром из гаража Кремля в распоряжение жены Серебровского пришла легковая машина. А еще через два дня Серебровского прямо из больницы забрали в тюрьму.

Бывший заместитель Сталина по наркомнацу Г. И. Бройдо, когда к нему ночью постучали, прежде чем открыть двери, позвонил по телефону-вертушке Сталину: «Коба, за мной пришли». «Глупости, — ответил Сталин. — Кто может тебя обвинить? Иди спокойно в НКВД и помоги им установить истину». Бройдо все же «повезло»: в 1940 году он был освобожден.

Снятый со своего поста нарком юстиции СССР Н. В. Крыленко, передав дела новому наркому Н. М. Рычкову, уехал на подмосковную дачу, где собралась вся его семья. Неожиданно позвонил из Москвы Сталин. «Не расстраивайся, — сказал он. — Мы тебе доверяем. Продолжай порученную тебе работу над новым кодексом законов». В ту же ночь оперативная группа НКВД окружила дачу. Крыленко и почти все члены его семьи были арестованы.

По свидетельству А. В. Снегова, директор Госбанка Л. Е. Марьясин при встрече со Сталиным высказал опасения насчет своей судьбы. Сталин обнял Марьясина со словами: «Ты же не оппозиционер. Ты наш красный банкир. Чего тебе бояться?» Через неделю Марьясина арестовали. По свидетельству И. П. Алексахина, видный публицист и историк Ю. Стеклов, обеспокоенный арестами, позвонил Сталину, которого хорошо знал, и попросил принять его. «Приходи, конечно»,— сказал Сталин, а при встрече заверил: «Партия тебя знает и доверяет, тебе не о чем беспокоиться». В эту же ночь Стеклова арестовали. В 1937 году А. Мильчакова, работавшего в управлении золотодобывающей промышленности, неожиданно сняли с работы и исключили из партии. Через несколько дней после этого его разыскал взволнованный парторг управления: «Поедем в Кремль, тебя вызывает Сталин». В кремлевском кабинете их приняли Сталин и Каганович. «До чего дошли, таких, как Мильчаков, исключают,— сказал Сталин.— Мы назначаем тебя заместителем начальника Главзолото. Иди, исполняй свои обязанности». Через две-три недели, когда арестовали Серебровского, Мильчаков стал уже начальником Главзолото. А еще через два месяца его арестовали, и вернулся он в Москву через 16 лет.

О решающем участии Сталина в деятельности карательных органов говорилось в 1937—1938 годах на многих партийных активах. Приезжавшие на места для руководства репрессиями Каганович, А. А. Андреев, Маленков, Микоян, Шкирятов и другие неизменно отмечали, что выступают они по поручению Сталина. Однако речи их не публиковали. Лишь после смещения Ежова и накануне XVIII съезда ВКП(б) печать стала подчеркивать решающую роль Сталина в разгроме «врагов народа». Об этом же говорили и многие делегаты на самом съезде. «...Работой по очищению рядов партии от пробравшихся в нее врагов руководил товарищ Сталин,— сказал Шкирятов. — Товарищ Сталин учит нас, как нужно с новыми вредителями бороться по-новому, учит нас, как нужно покончить с этими враждебными элементами быстро и решительно». Делегаты приводили немало подробностей на этот счет.

Впрочем, и позднее Сталин продолжал скрывать свои преступления. В книге «Цель жизни» авиаконструктор А. С. Яковлев писал, что в самом начале войны в разговоре с ним Сталин сказал буквально следующее: «Ежов мерзавец. Многих невинных погубил. Мы его за это расстреляли».

180                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

Теперь стали известны документы, которые неопровержимо доказывают, что все основные репрессии 30-х годов вершились не только с ведома, но по прямым указаниям Сталина. Вот один из таких документов, зачитанный на XXII съезде КПСС З. Т. Сердюком:

«Тов. Сталину. Посылаю на утверждение четыре списка лиц, подлежащих суду Военной коллегии:

1)  Список № 1 (общий),

2)  Список № 2 (бывшие военные работники).

3)  Список № 3 (бывшие работники НКВД).

4)  Список № 4 (жены врагов народа).

Прошу санкции осудить всех по первой категории. Ежов». (Первая категория осуждения означала расстрел.)

После убийства руководителей Армении А. Ханджяна и С. Тер-Габриэляна к власти здесь пришли Г. Аматуни, С. Акопов и К. Мугдуси. Аресты старых большевиков продолжались, но Сталин был недоволен их масштабами. В Армению были направлены А. Микоян и Г. Маленков. Они зачитали на пленуме ЦК КП(б) Армении личное письмо Сталина от 8 сентября 1937 года, где отмечалось, что народное хозяйство республики якобы разваливается, а троцкистские и антипартийные элементы не получают должного отпора. Руководители Армении будто бы покровительствуют врагам народа. Тер-Габриэляна убили до следствия, чтобы он не дал разоблачительных показаний. «Нельзя допустить,— говорилось в письме, — чтобы враги армянского народа свободно разгуливали в Армении». Аматуни, Акопова и Мугдуси исключили из партии и арестовали. Первым секретарем ЦК КП(б) Армении стал Г. А. Арутюнян, под руководством которого репрессии приняли особенно кровавый характер.

Столь же активно участвовал Сталин и в разгроме кадров Узбекистана. По его личному указанию был арестован председатель СНК Узбекистана Ф. Ходжаев. Один из организаторов националистической младобухарской партии (джадиды), Ходжаев возглавил после прихода в Бухару Красной Армии правительство демократической Бухарской республики. В партию большевиков он вступил лишь в 1922 году. Через несколько месяцев был арестован и новый председатель СНК республики, А. Каримов. А. Икрамов, позвонив Сталину, сказал ему, что не понимает действий НКВД, что Каримов человек вполне проверенный и безупречный и не может быть замешан ни в каких контрреволюционных делах. Неизвестно, что ответил Сталин. Но после этого разговора Икрамова, который еще оставался первым секретарем ЦК КП(б) Узбекистана и членом ЦК ВКП(б), перестали соединять со Сталиным. А вскоре в Ташкент пришло закрытое письмо Сталина и Молотова. В нем Икрамов обвинялся в политической слепоте по отношению к буржуазным националистам и в связях с Бухариным, А. П. Смирновым, И. Зеленским и другими уже арестованными в Москве бывшими оппозиционерами. После зачтения этого письма на специальном пленуме ЦК КП(б) Узбекистана была спешно создана комиссия, которая тут же «установила» правильность всех выдвинутых против Икрамова обвинений. Пленум исключил его из партии и передал дело в НКВД. Икрамова немедленно арестовали.

Сталин не только давал указания об арестах. Он внимательно следил за ходом следствия по делам многих видных большевиков, просматривал протоколы допросов. Иногда даже советовал, какие именно пытки применять в отношении известных ему людей.

Когда в показаниях подвергнутых пытке появлялись фамилии десятков «соучастников», Сталин, не проводя никаких проверок, писал на протоколах следствия: «Арестовать» или: «Всех арестовать». В одной из очередных записок Ежов доложил об аресте группы работников (приводился список) и одновременно сообщил, что получены данные в отношении других лиц, которые пока проверяются. Сталин подчеркнул последние слова и рядом написал: «Не проверять, а арестовать нужно». Известно, что Сталин лично подписал около 400 списков-проскрипций,  содержавших  фамилии  44  тысяч  человек — партийных  и  совет-

181                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

ских активистов, военных, писателей, деятелей культуры. Просматривая эти списки, Сталин иногда вычеркивал кого-либо, вовсе не интересуясь, какие обвинения против этого человека выдвинуты. Так, из списка литераторов, подготовленного на предмет ареста, Сталин вычеркнул Л. Брик. «Не будем трогать жену Маяковского»,— сказал он Ежову. Позднее Сталин «пощадил» М. Шолохова, бежавшего в Москву из Вешенской, когда туда прибыла группа чекистов чтобы арестовать его.

Многие партийные руководители на местах, подобно Икрамову, обращались к Сталину, протестуя против действий НКВД. Разговор такого рода произошел в сентябре 1937 года между Сталиным и секретарем Дальневосточного крайкома партии Варейкисом. «Что он тебе ответил?» — спросила жена у Варейкиса. «Страшно даже сказать... Я вначале подумал, что у телефона не Сталин, а кто-то другой. Но это был он... Да, он. Сталин крикнул: «Не вмешивайся, куда не следует. НКВД знает, что делает». Потом сказал, что защищать Тухачевского и других может только враг Советской власти, и бросил трубку». Через несколько дней Варейкиса срочно вызвали в Москву и там арестовали, а спустя несколько дней в Хабаровске арестовали его жену.

После смещения Ежова руководители местных партийных организаций начали открыто осуждать работников НКВД за применение пыток к арестованным. Узнав об этом, Сталин направил секретарям обкомов, крайкомов, ЦК национальных компартий, начальникам управлений НКВД телеграмму: «ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП(б). Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата и притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманна в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников. ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод».

Прекрасно знал Сталин и о бесчеловечном режиме в «исправительно-трудовых» лагерях. Получив с Колымы телеграмму с жалобой на произвол, чинимый там новым начальником Дальстроя Павловым и его помощником Гараниным, Сталин ответил: «Нагаево. Газета «Советская Колыма». Осьмакову, Ромашеву, Ягненкову. Копия: Дальстрой, Павлову. Получил длинную телеграмму Осьмакова, Ромашева, Ягненкова с жалобой на порядки в Дальстрое и недостатки в работе Павлова. Телеграмму считаю демагогической и необоснованной. Газета должна помогать Павлову, а не ставить палки в колеса. Сталин».

Конечно, Сталин не мог знать обо всех беззакониях, которые творились в те годы, но директивы о направлении и масштабах репрессий исходили именно от него. В одном из лагерей П. И. Шабалкин встретился с бывшим чекистом из личной охраны Сталина. Этот человек рассказал, что в 1937 —1938 годах Ежов почти ежедневно приходил к Сталину с толстой папкой и они вдвоем совещались по 3—4 часа. Так что главный виновник поистине «большого террора» — Сталин, что не снимает, конечно, вины и со всех его соучастников.

«Иногда утверждают,— говорил М С. Горбачев,— что Сталин не знал о фактах беззакония. Документы, которыми мы располагаем, говорят, что это не так. Вина Сталина и его ближайшего окружения перед партией и народом за допущенные массовые репрессии и беззакония огромна и непростительна. Это урок для всех поколений».

Из большой работы генерал-полковника Д. А. Волкогонова «Триумф и трагедия» мы узнали, что в 1937 году заместитель Председателя Верховного Суда В. В. Ульрих и А. Я. Вышинский ежемесячно докладывали Сталину и обычно присутствовавшим при этом Молотову и Ежову о всех процессах и пригово-

182                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

pax. Ульрих регулярно представлял Сталину «сводку» об общем числе лиц, приговоренных «за шпионскую и террористическую деятельностью, и Сталин читал эти сводки вместе со сводками об уборке урожая, добыче угля и выплавке стали.

 

2

 

Контраст между образом Сталина, утвердившимся в сознании народа, и действительностью, открывшейся после XX съезда КПСС, был настолько разителен, что у многих возникло стремление как-то смягчить то нравственное потрясение, которого не может избежать человек, узнавший о злодеяниях своего отца, своего лучшего друга, своего любимого учителя. Это стремление сочеталось часто со стремлением смягчить критику и в свой адрес. Именно этим можно объяснить появление весьма примитивной версии о трагедии «обманутого» Сталина.

Сторонники этой версии не отрицают личного участия Сталина в репрессиях 30-х годов. Однако они считают, что Сталин действовал не по своему злому умыслу, а был обманут авантюристами и карьеристами и даже агентами вражеских разведок, пробравшимися в органы НКВД и желавшими ослабить и деморализовать СССР и ВКП(б). «Ключ к пониманию событий, — писала, например, в книге «Эра Сталина» А.-Л. Стронг, — вероятнее всего, следует искать в действительно широком проникновении нацистской пятой колонны в органы ГПУ, во многих действительных заговорах, а также в том воздействии, которое эти заговоры оказали на исключительно подозрительного человека. Он видел, что замышлялось его убийство, и верил в то, что спасает революцию, осуществляя жестокую чистку».

Эту версию можно встретить и в книгах, вышедших в свет после XXII съезда КПСС. Так, И. Верховцев писал: «Грубость и болезненная подозрительность Сталина оказались на руку иностранным разведкам, а также карьеристам, авантюристам, враждебным элементам, пробравшимся в советские органы безопасности и начавшим в массовом порядке фабриковать одно за другим дела об измене и предательстве руководящих работников партии».

Примерно такую же версию «обманутого» Сталина защищала и бежавшая из СССР его дочь Светлана в книге «20 писем к другу».

Версию «обманутого» Сталина поддерживают и сейчас некоторые писатели и работники культуры, усердно пытаясь подчистить и восстановить облик «великого вождя народов». Автор романа «Москва, 41-й» И. Стаднюк, который в своем романе «Война» намекал на виновность Тухачевского и Якира, позже писал о К. Рокоссовском: «Случалось, что в привычное и хлопотливое течение жизни врывалась беда, потрясая своей неожиданностью и своей сущностью. Так произошло в 1937 году. Необоснованный арест, вздорные обвинения в шпионаже на иностранную разведку, состряпанные затаившимися врагами Октябрьской революции, которые мечтали о возврате старых порядков, обретении утерянных богатств и с этой целью делали все возможное, чтобы ослабить командный состав Красной Армии, внести разлад в ряды партии и в ее руководство. Много несчастий принесли они советскому народу... Но Константина Рокоссовского не сломили, не поселили в его сердце злобу и обиду...».

Приведенные в моих очерках факты опровергают эту примитивную версию. Конечно, Сталин был подозрителен и во многих отношениях весьма ограничен: при его «дворе» так же, как в окружении любого из тиранов прошлого плелись всяческие интриги, шла борьба за влияние и власть. Оторванный от народа, Сталин плохо знал положение в стране, и это позволяло в ряде случаев вводить его в заблуждение. Можно предположить, что некоторые из приближенных Сталина путем клеветы и провокаций удавалось иногда возбудить у него подозрения в отношении тех, кому он ранее доверял. Так, во время судебного процесса над приспешниками Берии в Грузни было установлено, что «покушение» на Сталина и Берию во время прогулки на катере по Черному морю было организовано самим Берией и не грозило жизни Сталина. Несколько проходимцев, нанятых Бе-

183                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

рией, стреляли с гор в воздух, а затем, придя за вознаграждением, были уничтожены. Берии это «покушение» дало желанный повод расправиться с председателем ЦИК Н. Лакобой, который считался личным другом Сталина. Я бы не удивился, если бы узнал, что и сам Сталин был посвящен в тайну этой провокации: слухи о подобном покушении были для него еще более важны, чем для Берии.

Провокации с целью обмануть Сталина предпринимали, как теперь известно, и зарубежные разведки. По свидетельству Ф. Раскольникова, болгарская контрразведка подсунула агентам Ежова фальшивые документы, вызвавшие арест почти всех работников советского полпредства в Софии — от шофера М. И. Казакова до военного атташе В. Т. Сухорукова. Объяснять репрессии 30-х годов подобного рода провокациями, однако, не следует. Напротив, именно развязанный Сталиным террор создавал питательную почву и для отдельных провокаций западных спецслужб.

Показательна в этом отношении трагическая судьба М. Тухачевского и его соратников. Еще в 20-е годы западная печать немало писала о Тухачевском, подчеркивая знатность его происхождения и приписывая ему бонапартистские замыслы. Иногда его прямо называли «Красным Наполеоном». С другой стороны, немецкие военные и фашистские лидеры, готовясь к войне с СССР, стремились каким-либо образом дискредитировать Тухачевского, Якира и других крупных военачальников Красной Армии, которых знали и могли оценить по совместной работе начала 20-х годов, встречам на маневрах, а также в немецких военных академиях, куда в 20-е годы ЦК ВКП(б) направлял «красных генералов» на обучение.

В 1937 году в гестапо сфабриковали «письмо» Тухачевского своим «друзьям» в Германии. В нем сообщалось о намерении избавиться от опеки гражданских лиц, осуществив государственный переворот. Гестаповцы скопировали не только почерк, но и характерный стиль Тухачевского. На письме были штампы абвера «Совершенно секретно», «Конфиденциально» и даже подлинная резолюция Гитлера: организовать слежку за генералами, которые будто бы поддерживают с Тухачевским тайную связь. Для того, чтобы переправить это «письмо» Сталину, была симулирована кража «досье» Тухачевского из здания абвера во время пожара агентами чехословацкой разведки. В своих мемуарах бывший президент Чехословакии Э. Бенеш свидетельствовал, что еще в январе 1937 года он получил неофициальные сведения о переговорах Гитлера с Тухачевским, Рыковым и другими. Цель переговоров — свержение Сталина и установление власти прогерманского направления. Бенеш сразу же сообщил об этом в Москву через посольство СССР в Праге.

Можно полагать, таким образом, что Сталин действительно был обманут, что он попался на удочку гестапо. Но это не так. История гибели Тухачевского гораздо сложнее, и в ней еще не все до конца ясно. Из опубликованной в западной печати информации известно, что о «заговоре» Тухачевского шеф гестапо Р. Гейдрих узнал от русского белоэмигранта генерала Ник. Скоблина. И сам Скоблин, и его жена Надежда Плевицкая были заметными фигурами белой эмиграции. Именно Скоблин организовал похищение генерала А. П. Кутепова, который после смерти Врангеля возглавлял белогвардейский Русский общевоинский союз (РОВС).

Столь желанные для него «достоверные сведения» об «измене» Тухачевского Сталин получил в январе 1937 года, но снял заместителя наркома обороны с его поста не сразу. Даже после ареста Тухачевского переданное из Чехословакии «досье» не было представлено Военному Совету, на заседании которого 1—4 июня 1937 года, ещё до начала судебного разбирательства, рассматривался вопрос об «измене» Тухачевского и других военачальников. Членам Военного Совета Ежов раздал сфабрикованные в НКВД «показания» ранее арестованных военных, из которых следовало, что Тухачевский, Якир, Уборевич и другие изменили Родине и намеревались совершить государственный переворот. Что касается «досье» Тухачевского, то оно было использовано главным образом для

184                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

обмана западных политических деятелей. Через Бенеша «досье» узнали некоторые французские политики, в том числе лидер социалистов Л. Блюм. В СССР эта фальшивка, инспирированная НКВД, была подшита к делу Тухачевского уже после того, как его расстреляли.

Сталин был до крайности скрытным человеком и ни с кем не делился своими намерениями. В этом смысле — и только в этом — у него никогда не было ни доверенных друзей, ни сообщников. До самых последних дней своей жизни он продолжал утверждать как устно, так и письменно, что все уничтоженные им люди были врагами народа, хотя, несомненно, знал, что ни Блюхер, ни Постышев, ни Чубарь, ни Сванидзе, ни Якир, ни Бухарин, ни Рыков, ни тысячи других видных партийцев, арестованных по его распоряжению, вовсе не были шпионами или изменниками.

Дав санкцию на арест своих недавних соратников и друзей, Сталин внимательно следил за ходом следствия, но никогда не выражал желания увидеть или расспросить кого-либо из них. Он знал, что некоторые из арестованных так и не признали себя виновными или отказались потом от своих показаний, однако давал санкцию на их расстрел. Теперь известно, что Сталину передавали предсмертные письма многих его соратников с просьбами принять и выслушать их. Он не отвечал на эти письма, хотя и хранил некоторые из них в своем сейфе. Одно из таких писем — с ним обратился к Сталину кандидат в члены Политбюро Р. Эйхе — было зачитано на XX съезде КПСС Н. С. Хрущевым. Письмо было оставлено без внимания, и 4 февраля  1940 года  Эйхе расстреляли.

Полностью отказался на суде от вынужденных показаний и другой кандидат в члены Политбюро — Я. Рудзутак. В протоколе заседания Военной Коллегии Верховного Суда записано: «...Его единственная просьба к суду — довести до сведения ЦК ВКП(б) о том, что в органах НКВД имеется еще не выкорчеванный гнойник, который искусственно создает дела, принуждая ни в чем не повинных людей признать себя виновными.   Методы следствия таковы, что заставляют выдумывать и оговаривать ни в чем не повинных людей, не говоря уже о самом подследственном...»

Сталин, прочитав этот протокол, отложил его в сторону. Рудзутак был расстрелян.

А ведь и Эйхе, и Рудзутак так же, как многие другие, думали, что НКВД обманывает Сталина.

Лион Фейхтвангер писал в своей книге, что Сталин рассказал ему о полученном от Радека длинном письме с заверениями в невиновности. Можно представить себе реакцию Сталина: как сказал он Фейхтвангеру, уже на следующий день после отправки этого письма Радек сознался во всех своих преступлениях.

Если исходить из предположения, что Сталин был убежден в виновности арестованных по его приказу, то неясно, почему он так заботился о сохранении тайны следствия, о том, чтобы ни один посторонний взгляд, даже взгляд прокурора, не проник в застенки НКВД? Почему в отношении политических заключенных было отменено всякое законное судебное разбирательство? Почему их лишили права на защиту? Почему большинство заключенных приговаривали к длительным срокам даже без всякого судебного разбирательства? Почему всех арестованных коммунистов исключали из партии задолго до окончания следствия? Почему был установлен такой порядок, при котором органы НКВД сами арестовывали, сами проводили следствие, сами выносили приговор и сами приводили его в исполнение?

Не справляясь с огромными «планами» репрессий, в некоторых областях до крайности упростили следствие. Как свидетельствует М. М. Ишов, в Новосибирске следователи сами составляли и сами подписывали протоколы не проведенных ими «допросов». Приговор выносился заочно, и часто это был приговор к высшей мере. Людей не допрашивали, не пытали — просто расстреливали без всяких объяснений.

В Москве и других крупных городах любыми средствами добивались чтобы  заключенные   собственноручно   подписали   фальсифицированные  показания.

185                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

Объясняется это стремлением не только сломить, морально уничтожить подследственного, но и скрыть преступления, придать убийству ни в чем не виновных людей видимость законного основания. Желанием скрыть свои преступления можно объяснить и тот бесчеловечный режим, который по требованию Сталина был установлен в лагерях и приводил к гибели большинства заключенных. Отправляя миллионы людей в лагеря уничтожения, гитлеровцы писали на сопроводительных документах: «Возвращение нежелательно». Сталин и его подручные были лицемернее. На многих делах «врагов народа» значилось: «Использовать только на тяжелых физических работах». На 99 процентов это означало смерть.

Органы НКВД превратились в сборище всякого рода авантюристов и карьеристов, зачастую с темным политическим и уголовным прошлым. Сталин понимал, с кем имеет дело, но именно авантюристы и малограмотные садисты и были нужны ему. Они полностью зависели от него, наделившего их почти неограниченной властью, и, не рассуждая и не мучаясь угрызениями совести, выполняли любое приказание. Сталин не только крепко держал в своих руках контроль над карательными органами, он постоянно менял там людей, уничтожая одних и выдвигая других. Так что примитивная версия «обманутого» Сталина несостоятельна.

Несостоятельна и версия о человеке со слабыми нервами, мнительном и мятущемся, который, оказавшись во главе единственного в мире социалистического государства, начинает повсюду видеть врагов и заговорщиков и в конце концов убивает своих лучших друзей и отдает страну во власть честолюбивых авантюристов, сумевших войти к нему в доверие. Сталин не был таким. Он обладал крепкими нервами, непреклонной волей и большой выдержкой. И действовал он так или иначе не потому, что боялся или был обманут, а вполне сознательно и продуманно. «Не так-то легко вводить в заблуждение товарища Сталина»,— заметил он как-то о себе в одном из писем.

 

3

 

Существует версия о тяжелой психической болезни Сталина. В этом были глубоко убеждены, к примеру, Дм. Шостакович и Н. А. Алексеев, член партии с 1897 года, врач по специальности. Эту же версию выдвинул в своем выступлении на партактиве Краснопресненского района Москвы в ноябре 1961 года И. П. Алексахин, вернувшийся домой после 17-летнего заключения. Защищали ее и некоторые зарубежные коммунисты. «...Ужас вызвала причастность Сталина к осуждению на смерть тысяч невинных людей, его безжалостное подавление внутрипартийных разногласий и критики, одобрение им пытки как способа добиться, признания, его патологическая подозрительность и создание им общей атмосферы террора. Эти жестокие нарушения законности не могли быть вызваны и не вызывались исторической необходимостью... Эти преступления вызваны исторической случайностью — паранойей Сталина, фактором, находящимся вне сферы политики и экономики, то есть вне того, что принято называть объективными   историческими   условиями», — писал американский коммунист   Г.   Мейер.

Надо сказать, что версия эта не совсем беспочвенна. В поведении и поступках Сталина явны элементы патологии: болезненная подозрительность, усилившаяся с возрастом, нетерпимость к критике, злопамятность и мстительность, переоценка собственной личности, граничащая с манией величия, жестокость, доходящая до садизма. Однако при всем том Сталин был безусловно вменяемым человеком и ясно отдавал себе отчет в своих действиях. И никакой суд, в том числе и суд истории, не может оправдать Сталина, сославшись на его невменяемость.

Показательно, что при всей своей подозрительности Сталин никогда не наносил намеченной им жертве удара без хорошо продуманной предварительной подготовки он осторожно организовывал ее травлю, постепенно опутывал паутиной клеветы.

Органы НКВД при разгроме советского и партийного аппарата применяли преимущественно два метода.

186                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

Первый метод можно условно назвать «сверху вниз». В той или иной области, республике, наркомате на основании сфабрикованных в Москве показаний одним ударом репрессировали руководящий состав. Затем арестовывали работников областных и районных организаций, а в центральных учреждениях в Москве — руководителей отделов и управлений, многих рядовых сотрудников. Считалось само собой разумеющимся, что «враги народа» и «шпионы», возглавляющие ту или иную область или наркомат, сумели везде насадить свою «агентуру».

Второй метод можно условно назвать «снизу вверх». Вначале органы НКВД без согласования с секретарем обкома или наркомом арестовывала несколько рядовых работников и объявляли их «шпионами» или «врагами народа». При этом центральные газеты публиковали статьи, выражавшие возмущение руководителями области или наркомата, которые проглядели вражескую деятельность. Аресты продолжались, и в число «врагов» попадало все больше и больше людей. Арестовывали отдельных работников аппарата обкома или наркомата и некоторых из тех, кто стоял близко к руководству. Это мог быть личный шофер, референт, редактор, технический секретарь, родственник. Естественное желание руководителя защитить близких и хорошо знакомых людей расценивалось уже не просто как потеря бдительности» но и как покровительство «врагам народа». Тон газет становился все более развязным и угрожающим. Публиковались материалы, где выражалось откровенное недоверие к секретарю обкома или наркому. Типичен в этом отношении призыв в статье «Пора омским большевикам заговорить полным голосом» («Правда». 28 сентября 1937 года): «Если руководители Омского обкома бездействуют и покровительствуют троцкистско-бухаринским шпионам, то пора, чтобы омские большевики заговорили полным голосом».

Вся эта долгая или короткая кампания приводила к деморализации руководителей, порождала у них растерянность и недоумение, а с другой стороны, поощряла их личных врагов и всякого рода клеветников и карьеристов. Заканчивалась кампания арестом и гибелью намеченной Сталиным жертвы.

Показательно, что во многих случаях Сталин ограничивался вначале смещением, но не арестом того или иного крупного партийного деятеля, хотя и располагал «компрометирующими» показаниями или доносами. Человека переводили на другую работу, иногда даже более ответственную, вырывая его таким образом из привычного окружения. Случалось, за короткий срок видный коммунист несколько раз переходил из одного обкома в другой, из одного наркомата в другой. Так, Дыбенко в 1937 году был освобожден от командования Приволжским военным округом и назначен командующим Ленинградским военным округом. Через несколько месяцев он был неожиданно назначен заместителем наркома лесной промышленности СССР и направлен в командировку на Урал, где его и арестовали в апреле 1938 года. Освобожденный от руководства на Украине Косиор был переведен в Москву и назначен заместителем председателя Совнаркома СССР, а его ближайшие соратники по руководству партийной организацией Украины В. Чубарь и П. Постышев были направлены на партийную работу в Соликамск и Куйбышев, где их и арестовали. Не сразу после VII Пленума ЦК ВЛКСМ был арестован и Косарев, уже объявленный «врагом народа». По свидетельству жены Косарева Марии Викторовны, за ним следили из-за каждого дерева на дачном участке, но вначале не трогали.

Все это говорит о том, что Сталин вовсе  не был невменяем.

Многих из людей, близких Ленину, но оказавшихся неугодными Сталину, вообще не тронули, хотя их тесная связь и дружба с арестованными «врагами народа» не представляла секрета. К тем, кто уже был назван в этой связи, можно добавить М. Цхакая, Ф. Махарадзе, Е. Стасову, Л. Фотиеву, Н. Семашко. Почему, уничтожая одних представителей «старой гвардии», Сталин «пожалел» других? Думаю, из веских политических соображений: оставляя на свободе несколько действительных друзей и соратников Ленина, Сталин как бы демонстрировал преемственность его делу. Многих старых большевиков заставляли постоянно выступать с восхвалениями Сталина, в дни его рождения они подписывали коллективные послания «верному ленинцу».

187                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

В провокационном деле о «диверсионном центре» работников культуры, по которому судили Бабеля и Мейерхольда, соучастниками были названы Пастернак и Олеша. Сталин вычеркнул их имена из списков «центра». Не был арестован замечательный писатель Булгаков, об «антисоветских настроениях» которого в НКВД поступало немало доносов. Сталин в гневе ушел с оперы Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда». Композитор оказался в длительной опале, к тому же было известно о его дружбе с Мейерхольдом и знакомстве с Тухачевским. Каждую ночь ждал Шостакович ареста, плохо спал, приготовил «тюремный чемодан». Но Сталин не разрешил арестовать Шостаковича, оставил на свободе Зощенко и Ахматову, Пастернака и Платонова. Не разрешил он арестовать в 1937—1939 годах ни одного из тогда еще немногих видных кинорежиссеров, хотя и на них были заведены «дела» в НКВД. Может быть, потому, что любил кино. Некоторые фильмы — «Большой вальс», «Огни большого города», «Ленин в Октябре», «Волга-Волга», «Кубанские казаки» — он и сам смотрел по 50 и более раз, и заставлял смотреть своих приближенных.

О продуманности совершаемых Сталиным преступлений, а отнюдь не о его невменяемости свидетельствует и то, что в ряде случаев он в целях шантажа приказывал арестовать жену или другого близкого родственника кого-либо из виднейших деятелей партии и государства. Сам же этот деятель продолжал работать, как и работал, и Сталин по-прежнему встречался с ним и в официальной, и в неофициальной обстановке. Так, в разные годы были арестованы жены Калинина, Молотова, А. В. Хрулева, Поскребышева, жена и сын Куусинена, два сына Микояна, брат Орджоникидзе, сноха Хрущева. Обвиненный в принадлежности к «фашистскому центру», покончил самоубийством старший брат Л. М. Кагановича — М. М. Каганович.

Иногда как «милость» Сталин разрешал освободить того или иного родственника своих приближенных. По просьбе Калинина его жена была освобождена за несколько недель до кончины Всесоюзного старосты. Беседуя однажды с Куусиненом, Сталин спросил, почему тот не хлопочет о своем сыне. «Очевидно, были серьезные причины для его ареста»,— ответил Куусинен. Сталин усмехнулся. Вскоре сын Куусинена был освобожден.

Жена Поскребышева была родной сестрой жены Седова — сына Троцкого, однако это не помешало ему стать одним из наиболее доверенных людей Сталина. И даже когда Сталин позднее велел арестовать жену Поскребышева, тот остался его главным личным секретарем. Отставлен он был только за несколько месяцев до смерти Сталина, но не арестован.

Все это свидетельствует о презрении Сталина к своим ближайшим соратникам, но не о страхе перед ними, и никак не вяжется с версией о его невменяемости.

Предугадать, как решит Сталин судьбу тех или иных хорошо знакомых ему людей, было невозможно. Сергей Иванович Кавтарадзе в годы подполья оказал Сталину немало услуг. Однажды, рискуя собственной безопасностью, он помог ему скрыться от агентов охранки. В 20-е годы Кавтарадзе примыкал к троцкистам, и как бывшего троцкиста после убийства Кирова его выслали в Казань. Оттуда он написал Сталину, что давно не ведет антипартийной работы. Сталин вернул его из ссылки. Вскоре центральные газеты напечатали воспоминания Кавтарадзе об одном из эпизодов их совместной подпольной работы. Воспоминания эти понравились Сталину, однако больше на эту тему Кавтарадзе не писал, он даже не стал восстанавливаться в партии и жил, не привлекая внимания. В конце 1936 года Кавтарадзе и его жена были арестованы и после жестоких истязаний приговорены к расстрелу. Кавтарадзе обвинили, в частности, в том, что вместе с Буду Мдивани он якобы готовил убийство Сталина. Мдивани расстреляли, а Кавтарадзе долгое время содержали в камере смертников. Однажды его неожиданно вызвали к Берии, в кабинете которого он увидел свою изменившуюся до неузнаваемости жену. Обоих освободили. Поселились они в коммунальной квартире, устроились на работу. Оказалось, Сталин не забыл о Кавтарадзе и даже стал проявлять к нему внимание, приглашал в Кремль на обед. Как-то он

188                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

вместе с Берией без предупреждения навестил Кавтарадзе в его многонаселенной квартире. Поднялся переполох, одна из соседок упала в обморок, увидев, по ее словам, на пороге квартиры «портрет товарища Сталина». Сергей Иванович рассказывал, что, когда он обедал у Сталина, тот был очень радушен, сам разливал суп, шутил, вспоминал прошлое. Но вот однажды сказал гостю: «А все-таки вы хотели меня убить».

Кое-кто может посчитать эти слова Сталина доказательством его маниакальной подозрительности. Но ведь Сталин прекрасно знал, что Кавтарадзе и думать не думал о его убийстве. Открыто же признать это не мог, чтобы не подвергать сомнению правомерность расстрела Буду Мдивани и других коммунистов. Проще было «простить» одного Кавтарадзе.

Обо всем этом мне рассказала переводчица Е. Д. Гогоберидзе, хорошо знавшая Сергея Ивановича. В 1941 году Кавтарадзе был назначен заместителем министра иностранных дел, участвовал в Ялтинской и Потсдамской конференциях, потом направлен послом в Румынию. Он одобрял разоблачение Сталина на XX съезде, был делегатом XXII съезда. Умер Кавтарадзе в 1971 году в возрасте 86 лет.

Незадолго до расстрела А. Сванидзе передали, что он будет «прощен», если извинится перед Сталиным. Сванидзе отказался.

Такого рода поступки характерны для презирающего людей тирана, а отнюдь не для человека больного, невменяемого.

Обычно Сталин отклонял просьбы об освобождении тех или иных людей. Иногда ему приходилось и уступать. Требование академика П. Л. Капицы освободить молодого физика Л. Ландау было выполнено НКВД по указанию Сталина. Капица был  нужен  Сталину,  так что пришлось пойти на уступку.

Уже во время войны было принято решение о быстрейшем создании отечественных радиолокаторов. Академик А. Ф. Иоффе в специальной записке в правительство, отметив большие заслуги в этой отрасли инженера-изобретателя П. К. Ощепкова, просил освободить его из заключения. Хлопоты увенчались успехом.

После советско-финской войны, а также в первые месяцы Отечественной войны Сталин «разрешил» освободить из лагерей и тюрем несколько тысяч командиров Красной Армии. Многие из них выдвинулись затем на ответственные посты. Освободили и недавнего наркома вооружений Ванникова — его прямо из тюрьмы привезли на заседание Политбюро. Сталин сказал, чтобы он принимал дела, так как в оборонной промышленности сложилась трудная ситуация, Ванников отказался. Сталин обернулся к членам Политбюро: «А ведь он на нас обиделся». Решением Политбюро Ванников был назначен заместителем наркома вооружений, а через некоторое время — наркомом боеприпасов.

Почти одновременно, в октябре 1941 года и летом 1942 года, Сталин приказал расстрелять большую группу содержавшихся в лагерях видных командиров Красной Армии, которых считал опасными для себя в случае если сложится неблагоприятная обстановка на советско-германском фронте.

Такие поступки отнюдь не характерны для невменяемого человека, страдающего манией преследования. С версией о тяжелом психическом заболевании и мании преследования плохо согласуется и тот факт, что Сталин нередко приближал к себе людей с весьма темным прошлым, таких, например, как Берия и Абакумов. Не было секретом для Сталина, что А. Я. Вышинский до 1920 года состоял членом партии меньшевиков и в августе 1917 года, будучи начальником милиции Арбатского района Москвы, выписывал ордера на арест большевиков. Однако Вышинскому был доверен пост Генерального прокурора СССР, а позднее и пост министра иностранных дел СССР.

Немало компрометирующих материалов поступало к Сталину и на его ближайших помощников. По свидетельству В. Шаламова, некоторые видные военные, давая фальсифицированные показания, называли имя Ворошилова, причем иногда даже под давлением следователей. По свидетельству старого партийца Ф. Застенкера, только в Свердловской области было «заготовлено» несколько пудов показаний на Кагановича и Молотова. Много показаний на Молотова по-

189                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

лучили в Куйбышевской области. Подвергая истязаниям жену Калинина, следователи добивались от нее компрометирующих показаний на мужа. Сталин из одному ему ведомых соображений до поры до времени не пускал в ход все эти материалы.

Конечно, Сталин был не только груб, зол, эгоистичен и жесток, но и подозрителен. Эти качества, естественно, усилились в последние годы его жизни. Уничтожив миллионы людей, поправ все юридические и человеческие законы, Сталин имел достаточно оснований бояться окружающих, и это нередко толкало его на новые преступления. И все же репрессии 30-х годов были вызваны не манией преследования и подозрительностью Сталина, свойственными ему, как всякому тирану и деспоту. Нельзя объяснять подозрительностью и страхом сам деспотизм.

 

4

 

Вскоре после XX съезда партии мне довелось услышать от весьма ответственного работника довольно странную версию   кровавых   чисток   30-х  годов:

—  Да, Сталин хорошо знал, что люди, которых он обрек на смерть, не шпионы и не вредители. Эти обвинения были сфабрикованы для удобства репрессий. Конечно, с точки зрения моральных или правовых норм действия Сталина были, незаконны. И все же они были необходимы для дальнейшего развития революции в нашей стране. Люди, которых устранял Сталин, имели большую власть и были очень популярны. Они так же, как и Сталин, принимали участие в революции. Поэтому их нельзя было просто снять с работы или исключить из партии. Их надо было обвинить в каких-то чудовищных преступлениях, в попытке реставрации капитализма, в шпионаже, во вредительстве, а затем, обманув народные массы, уничтожить.

—   Но почему революции нужно было избавиться от ее активных участников? — спросил я.

—  Такова логика всех революций. Дело в том, что большинство бывших революционеров, которых устранил Сталин, к середине 30-х годов перестали быть революционерами, они переродились в чиновников и бюрократов. Эти люди толкали нашу партию и государство уже не по социалистическому пути, они шли не вперед, а назад. Поэтому перед Сталиным и возникла задача устранить тех, кто мешал дальнейшему развертыванию социалистической революции, и выдвинуть молодых работников, способных вести дальше нашу революцию.

Позднее я убедился, что версия эта довольно широко распространена среди некоторых отставных партийных деятелей, выдвинувшихся в 30—40-е годы, Рассуждают на сей счет, как правило, не публично, а «доверительно». Не исключено, что источник легенды о «перманентной» революции — высказывания самого Сталина.

Такой же примерно точки зрения придерживаются и некоторые зарубежные авторы. Так, Исаак Дейчер в своей книге «Пророк в изгнании», рассуждая о причинах сталинских «чисток», пытается доказать, будто Сталин боялся, что бюрократия превратится в новый класс, и потому под предлогом борьбы с троцкистами и бухаринцами он выступил против собственной бюрократии. Дейчер полагает, что именно сталинский террор препятствовал превращению правящих групп в новый социальный слой. «Это была,— пишет он,— одна из самых темных, наименее обсужденных, но очень важных сторон перманентного террора... Этот террор не только уничтожил гвардию большевиков, но держал бюрократию в состоянии текучести, постоянно обновляя ее состав. Так же как Сталин на собственный, автократический, варварский манер ликвидировал кулака, так он постоянно ликвидировал эмбрион нового класса».

Что можно сказать об этой версии, весьма сходной с официальной версией китайской «культурной» революции 1965—1969 годов, призывающей «открыть огонь по штабам» и свергать тех, «кто стоит у власти, но идет по капиталистическому пути»?

                                                                                                 Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

Конечно, перерождение части партийных и государственных кадров в послереволюционный период затронуло не только тех, кто примкнул к революции на ее поздних этапах, но и некоторых профессиональных революционеров ленинской партийной гвардии. Но это вовсе не должно было с фатальной неизбежностью вести к перерождению партии и государственной власти. В процессе энергичной борьбы с бюрократизмом и карьеризмом, начатой еще при Ленине, в партии и в комсомоле вырос в 20-е годы и в годы первой пятилетки значительный слой молодых, талантливых и энергичных работников, всецело преданных Советской власти и идеалам социализма.

Быть может, Сталин был не удовлетворен масштабами борьбы против бюрократизма и хотел расширить ее с помощью своих варварских методов, как думает И. Дейчер? Это предположение не выдерживает критики.

Во-первых, кроме действительно обюрократившихся и развратившихся руководителей, которых можно было бы условно назвать «эмбрионом» нового господствующего класса, репрессии 1936—1939 годов захватили множество преданных народу, талантливых партийных и советских работников, военачальников, инженеров, ученых, деятелей культуры. Погибли не только высшие руководители 45—60 лет, но и работники среднего звена партийно-государственного руководства (и комсомольские лидеры) 30—45 лет. Репрессиям подверглась также наиболее образованная часть партийной интеллигенции, подготовке которой уделялось ранее очень большое внимание.

Во-вторых, на место уничтоженных Сталиным в большинстве случаев выдвигались люди менее опытные, менее стойкие, а часто и менее образованные. Не только в составе ЦК ВКП(б), но и во всех высших звеньях партийно-государственного и хозяйственного аппаратов стало значительно меньше выходцев из интеллигентных семей и семей потомственных пролетариев, зато увеличилось число выходцев из крестьян и городской мелкой буржуазии. Среди непосредственного окружения Сталина выдвинулись такие, как Молотов, Берия, Каганович, Мехлис, Маленков, Багиров, Ворошилов, Шкирятов, Вышинский и т. п., которых в первую очередь можно назвать перерожденцами, неспособными развивать далее революцию  и  революционные  возможности  Советского государства.

Иную версию выдвинул бывший советский ответственный работник М. Восленский в своей книге «Номенклатура», вышедшей в Париже в 1980 году. В противоположность Дейчеру, который считает, что Сталин при помощи террора ликвидировал «эмбрион» нового класса, М. Восленский пытается доказать, что, уничтожив старую большевистскую гвардию, Сталин, напротив, начал создавать основы «нового класса» — «номенклатуру». В рамках советского руководящего слоя к середине 30-х годов возникла-де большая группа спаянных между собой молодых, честолюбивых и крайне агрессивных руководителей (П. Поспелов, М. Митин, П. Юдин, А. Жданов, А. Щербаков и другие), которая как раз и составила эмбрион нового класса, поддержала Сталина и толкнула его на жестокий террор. Причем эти люди не только сами были выдвиженцами Сталина, но и его выдвинули как своего вождя и потому могли влиять на его решения.

Версия эта также совершенно несостоятельна. Сталин исполнял не чью-либо, а свою волю и опирался как на молодых «сталинцев», так и на недавних «ленинцев» — Молотова, Ворошилова, Микояна, Крыленко, Калинина. При этом он вскоре уничтожил и тех «сталинцев», которые ему недавно помогали,— например, Ежова, и тех «ленинцев», которые также оказали ему посильную помощь, например, Крыленко. Новое сталинское окружение складывалось и из молодых, и из старых большевиков — дело не в возрасте.

Колоссальные масштабы репрессий привели к колоссальной нехватке кадров. На руководящую работу пришлось выдвигать новых людей «снизу». Тысячи рабочих были назначены в конце 30-х годов начальниками цехов, директорами предприятий. Недавние рядовые становились командирами взводов и рот, командиры рот и взводов — командирами батальонов и полков, командиры батальонов и полков — командирами корпусов и дивизий. Недавние рядовые научные сотрудники возглавили лаборатории и отделы, руководители лаборато-

191                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

рий — крупные институты. Короче, это было время, когда сотни тысяч людей сразу оказались на таких постах, о которых они и помышлять не могли. В подавляющем большинстве это были честные люди; они с огромным уважением относились и к Ленину, и к Сталину, работали с большой энергией, но плохо понимали, что происходит в стране.

Оснований приветствовать такое насильственное «обновление» кадров нет: обстановка, которая сложилась после репрессий 30-х годов, была уже иной, чем до начала «великого террора». И неудивительно, что многие выдвиженцы, даже из среды рядовых рабочих, крестьян и служащих, стали перерождаться, «портиться» от соприкосновения с властью.

Бюрократия 70-х годов чувствовала себя вольготнее и сильнее, чем бюрократия 30-х, но и она не стала «новым классом». Многие особенности поведения бюрократов вызваны именно тем, что они не ощущают себя новым классом и понимают крайнюю непрочность своего положения. Их привилегии не столь уж велики, как кажется, и не закреплены ни традициями, ни происхождением, ни юридическими нормами, да к тому же не наследуются.

Аппарат управления перемешивался и менялся уже несколько раз, а классы складываются веками. Можно говорить о правящей элите и особенностях психологии чиновников, но все это есть и в других профессиональных и социальных группах.

192                                                                                          Журнал «Знамя», №3, 1989 г.

 

Окончание    следует