Яков ГЕЛЬФАНДБЕЙН

РЕКА ВОСПОМИНАНИЙ

Страничка детства

Река воспоминаний. Украинская левада.

Река детства… Кто-то вспоминает Льва Ошанина – «...Издалека долго течет река Волга, течет река Волга – конца и края нет... Среди хлебов спелых, среди снегов белых течет моя Волга, а мне семнадцать лет...». Другому приходит на ум гоголевский «...Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои...» Третий вспоминает тихую степную или лесную речушку, заросшую осокой и камышами, название которой никому не ведомо, речушку из тех, которые тысячами теряются в степных просторах, лесных и таежных дебрях. У кого-то, это река с белыми пароходами и мостами, соединяющими застроенные вельможными дворцами берега, рассекающая родной город на части, у иного – бурный горный поток. Кому-то вместо реки досталось просто озеро – часть воды, окруженная сушей, а кому-то выпало особое счастье, родиться на части суши, окруженной водой.

Для меня самая родная, самая милая и самая впечатляющая была, не менее полноводная, чем океан в детских понятиях, речушка под выразительным названием Лопань – никак не похожая ни на океанские просторы, ни на державные реки. Та самая речушка, у устья которой более чем 350 лет тому назад была, как гласит легенда, атаманом Харько заложена крепость, а затем вырос замечательный украинский город, названный по первому поселению Харьковом. Город со временем разрастался, берега Лопани застраивались и она, как всякая другая уважающая себя река, протекающая в городе, меняла вид своих берегов и характер своих, хотя и не глубоких, вод. Местами она, заливая в половодье прибрежные луга, образовывала очаровательные уголки, которые на Украине ласково называют левадами.

Милая левада! Благодаря тебе, я на всю жизнь сохранил память детства, пронес через нее образ родного города, названия и облик его улиц и площадей, скверов и садов, памятников старины и мостов. И сейчас, когда многого уже нет, да и не бывал я в родном городе очень и очень много лет, память о тебе, родная моя левада, самое яркое пятно моего детства, да и, пожалуй, всей жизни. И поэтому не могу не описать и не представить тебя потомкам такой, какой ты представлялась мне в раннем детстве – в полной красе своей сохранившейся, еще в ту пору молодости, страной дремучих трав и травяных джунглей с очень коварными и странными обитателями.

В городе, в годы моего детства, запечатленного на фотографии где-то в 1924-25 году, было несколько левад, но моя – единственная и родная, была между заводом «Свет шахтера» и Карповским садом, под горой, на обрыве которой расположился Леусовский переулок. Его живописные, широко разбросившие свои крылья и подворья старинной постройки барские усадьбы, и обывательские домики, такой же старинный, с металлической решеткой пешеходный мостик через железнодорожные пути в Карповский сад и далее – на Холодную гору, создавали ему характерный патриархально уютный местечковый облик. Одуряющие вечерние запахи фруктовых, вишневых и сливовых садов, заросших мальвами, многоцветными вьющимися на них колокольчиками и чабрецом, огороды, полные размером в тарелку подсолнухов, и с колесо величиной арбузов и дынь между грядок овощей, дворы с клумбами громадной величины астр и георгин всевозможных цветов и оттенков, ярких гвоздик и роз. Дождевые канавы по сторонам улицы с двумя рядами тополей и лужами не высохшей воды, стаи ворон – неутомимых чистильщиков города, густая дорожная пыль с купающимися в ней стайками воробьев, бродячие собаки и кошки, куры и козы, а то и коровы, пасущиеся вдоль обочин на привязи. Вкусный дымок из печных труб и ряды маленьких подслеповатых окошек, прикрытых занавесочками, вышитыми под «ришелье», с геранью и примулой на подоконнике под зелеными или красными ставнями небольших обывательских, с железными крышами или соломенными «стрiхами» домиков, старички с цигарками и старушки, грызущие семечки на завалинках для посиделок,– вот что представлял собой Леусовский переулок – живописное и контрастное ожерелье левады.

От него на широкие просторы левады, из каждого двора – большого и маленького, вели натоптанные тропинки или ступенечки где было покруче, иногда деревянные и даже с перилами, а из барских домов – спуски, заросшие муравой, по которым можно было проехать даже на подводе для вывоза заготавливаемого на зиму пахучего лугового сена.

Вот она, Малая Гончаровка – улица моего детства, от которой с места сделанного снимка, отходит Леусовский переулок, если смотреть вниз – по правую руку. Время немецкой оккупации, немецкие машины на ее спуске. Скорее всего, они двигаются от здания, в котором у пешеходного перехода через железнодорожное пути, находилось старинное здание общежития. Там, в овражке, хорошо можно было скрыть и штаб, и госпиталь, и склад. Но, упомянув Гончаровку нельзя не вспомнить Екатеринославскую улицу с ее Голиафом и Лопанским мостом – границей доступности самостоятельных детских путешествий в конце 20-х. Колоритная была улица, с ее магазинами, кинотеатрами и трамваем. Но куда бы не бегал и что бы не делал, всегда возвращался на леваду.

Левада тех годов – царство природы, еще не затронутое цивилизацией. Пескари, окуни и щучки, раки и черепахи в кристально чистой воде ее заводей, затянутых ряской и кувшинками, с песчаным дном и множеством «перламутровых» беззубок, закопавшихся в песок, с зарослями роголистника и элодеи, кишащими дафнией и циклопами и с ползающими на их стеблях улитками. Маленькие песчаные пляжики с ракушками и колючками, море сочных трав и поля клевера на заливных лугах, с колоссальным множеством земляных улиток, лягушиные трели и миллионы головастиков в больших и малых лужах, всяческая ползающая и прыгающая живность. Ежи и ужи в кущах бузины, домашние кошки и одичавшие коты в зарослях сирени с мрачными шалашами под сводами ее ветвей, опутанными паутиной густо заселенной всяческого рода пауками, выжидающими свою добычу – мир дремучих трав. Птичьи стаи и птичьи гнезда, мириады летающих насекомых, порхающих бабочек самой немыслимой окраски и громадные ярко окрашенные стрекозы, охотящиеся за комарами или сидящие на стеблях осоки. И все это, гоняющееся друг за другом и охотящееся друг на друга, создает сонм звуков и пряных, кружащих голову запахов. И самый сильный среди них, был запах собранного в стога лугового клеверного сена. Это твой мир – первозданный мир левады! Той украинской левады, какой нигде больше в мире нет, а сейчас, наверняка, нет уже и на Украине, хотя и говорят, что сохранились еще ее заповедные уголки в низовьях Сулы, Хорола и на Ворскле.

И какая она многоликая левада, как она, словно капризная женщина, меняет свой облик и характер с изменением времени суток, времен года или погоды! Как она преображается в ожидании дождя под грозовыми черными облаками, сквозь которые косыми пучками прорываются яркие солнечные лучи, создающие яркие блики на поверхности ее вод, тени на ее лугах, или многоцветную арку радуги после дождя! Как сверкают мириады капель «слепого» дождика под лучами солнца, описать невозможно – это надо не просто видеть, это надо чувствовать, надо жить под радугой левады, надо ловить ртом капли ее слепого дождя! Надо быть внутри грозы и слиться с левадой в грозовых потоках, накрывшись лопухом в одно общее целое, стать ее частью, или промокнув до последней ниточки, укрыться в шалаше под сиренью! Надо быть оглушенным громом, стать свидетелем удара грозовой молнии в вековой дуб, под ветвями которого ты спрятался в шалаше и участником гашения этого самого дуба, загоревшегося и пораженного ударом смертоносной молнии! Настоящие украинские грозы – только на Украине и только на левадах! Левада (а как красиво и ласково самое это слово – словно имя красивой и любимой женщины!) – наверное, самая яркая часть украинской природы.

На сухих местах, где между маленькими озерцами и лужами, на поверхности которых скользят многомерки, плавает пух и перья домашних гусей и диких уток, отражаются вершины окружающих их вязов, дуплистых лип с беличьими гнездами, широченных разлапистых столетних дубов и белые облака на фоне голубого неба. На таких полянках мы любили запускать «монахов» и змеев, играть в прятки и "в войну". Не думали, не гадали, что она, трижды проклятая, уже на пороге и ждет нас.

А увлечение запуском корабликов – от бумажной лодочки, до плотика из дощечки с бумажным или тряпичным парусом и усаженным на него мышонком, пойманным в лопухах! Увлекательные приключения мышонка–путешественника Пика на воде, из прочитанной мамой накануне вечером, на сон грядущий, сказки Сокольского, так красочно описанные им, играя в детском воображении, будили фантастические картинки, отражаясь в волнах реального мира широких луж левады! Но вершиной удовольствия на воде, было путешествие на плотике из доски или веток дерева (а то и из старой двери или из ворот), ныряние в воду и купание с такого плота. А какие качели мы делали на деревьях, и какие взлеты совершались на них! А какие случались головокружительные пируэты и падения!

Но самое удивительное на леваде, были лопухи. Лопух – царь ее травяной растительности. Его заросли, создавая травяные джунгли, достигают громадной величины, а сам он, возвышаясь над травами, покрывает их шапкой листьев, диаметром более чем метр каждый. Такие лопухи я видел позднее только на Сахалине. Лопух на леваде – это покровитель всего живого – и во время солнцепека и в непогоду. В первую очередь нас – пацанов, накрывающихся его листьями или покрывающих лопухами крыши шалашей, защищая их от солнца и от дождевых потоков. Их заросли, вперемежку с бузиной и кустами одичавшей сирени во влажных местах, с покрытыми паутиной шариками колючек – любимое место обитания всякой живности, и если хотелось не просто "чего-то", а что-то поймать – живое, мышонка или ящерицу – дети ведь, лезли в лопухи. Да и лечили бабушки нас, пацанов, от всякой напасти лопухом – то мазью, то отваром или настоем по обстоятельствам, и сами от диабета и аллергии лечились тоже лопухом, а молодые в те годы мамы, наводили мазями из лопуха «марафет», шуточно именуемый тогда, как «маскировка номер два» – по одному из модных кинофильмов. Лопухи вообще пользовались большим уважением. В голодные 32-33 годы, под ними вылавливали улиток, которые хорошо шли в пищу, из его листьев, сочных и мясистых молодых черешков, делали гарниры к мясу, рыбе, если их, конечно, удавалось добыть, добавляли к яичнице – этой вообще редкой радости, варили из них суп. Высушенный лопух перемалывали (крутить мясорубку – это чудо техники, было не меньшей радостью, чем швейную машинку!) и добавляли в муку, что бы испечь хлеб или ржаную лепешку. Корень его сушили, толкли и использовали вместо цикория. А семена лопуха собирали для кур, листья срезали для пищи скота и добавляли их в сено.

Лопух, я лопоухий! Только позднее, вспоминая детские приключения в лопухах под гигантскими трехметровыми лопухами на Сахалине, узнал, что название его "лаппа томентоза" и происходит оно от греческого слова «хватать» – «лапа», или хвататься, и «томентоза», что по по-латыни означает "войлочная". Да и в самом деле, как тяжело было освобождаться от его навязчивости! С каким усилием приходилось отдирать прицепившиеся к одежде лохматые зелено-серые шарики его соплодий! Сколько усилий тратили мальчишки, стремясь попасть ими в косы девчонок, доказывая тем самым, свое к ним неравнодушие! А сколько визга и плача они издавали, выковыривая репейники, застрявшие в волосах! И не удивился я, узнав, что его специально возделывают в Корее и Японии (под названием «гобо»). Что корни его едят не только сырыми (это мы усвоили на леваде, чуть научившись ходить), но и вареными или печеными как картошку (сколько слез пролили и мальчишки и девчонки от дыма костров!), но и жареными – с румяной и сладкой корочкой, что из них можно делать котлеты и лепешки. Вот здесь, конечно, был, как сейчас говорят, прокол…

И только в последнее время (гадалок, то развелось как лопухов на леваде!) узнал то, что в пору моего детства знали все цыганки. Увидеть во сне лопух означает, что Вы не сможете добиться поставленной цели, что Вас ждут крупные ссоры, что мужчине такой сон сулит сварливую жену (как будто сварливых жен без лопухов не хватает!). Что использовать во сне лопух в лекарственных целях – к приобретению какого-либо имущества нечестным путем, а делать во сне то, то мы сотни раз делали наяву – выкапывать его корень, означает, что в скором времени Вам предложат нелегкую работу, за которую Вы не получите вознаграждения. И самое интересное – что если Вам снится, как Вы срываете лист лопуха (сколько раз безо всяких опасений мы это делали наяву!), то это означает, что в скором времени Вам предстоит объяснение с человеком, глупость которого переходит все границы. Вот, оказывается источник выражения – «Лопух ты, лопух!»

Ничего этого мы, лопоухие, тогда не знали. Для нас, детей, его главным достоинством была возможность игры в его зарослях в прятки, надежного укрывательства от родителей, призывающих домой, местом сохранения детских сокровищ. А какие это были сокровища! Такие современным детям и не снятся! Скрепка, стеклянный шарик, авторучка, хотя бы и поломанная, почтовая марка с кораблем Магеллана и мальтийским крестом на парусе (вершина богатства – «треуголка»!), а то и просто – спичечный коробок с самолетом–бипланом и «дулей» плану Керзона на носу, вместо двигателя! Но самым дорогим сокровищем был все же «пугач», оловянный револьвер, стреляющий «пробками»! О «самопалах», стреляющих «порохом» из спичечных головок и говорить не приходится. Их делали сами из медных трубок сплющенных с одной стороны и проволочкой прикрепленных к деревяшке, играющей роль рукоятки револьвера. Делали тайком и берегли пуще собственного глаза, который, случалось, и выбивали этим же самым самопалом! Боевое было детство – предвоенное. И все это объединяется одно целое с рекой детства – харьковской Лопанью, породившей ее, любовь мою – харьковскую леваду.

Ну, а выше, против течения, милая и чудесная Лопань потихонечку и не спеша, так как текут реки только на Украине, вьется меж зеленых покатых берегов в метр – два высоты. В 20-е годы я жил на Малой Гончаровке и любил бегать на небольшой деревянный мостик с маленькой гатью (кажется, он назывался «Конторским» и располагался неподалеку от станции скорой помощи). Основание мостика образовывало сверкающую на солнце «зеркальную струю» полуметровой высоты. Это – неподалеку от кондитерской фабрики "Джордж Борман" (сейчас, наверное, никто и не знает, что была такая!). Вела туда поперечная улица, пересекавшая и Конторскую, и Екатеринославскую – ту, которая сейчас – Полтавский шлях. Бревенчатая плотина мостика выглядела живописно, все кругом заросло осокой и кувшинками, балки плотины и ее опоры поросли мхом, падавшая с тихим шелестом по всей ширине реки зеркальная водяная струя, создавала маленькую радугу и мириады мелких брызг, а в мелких водоворотиках ниже плотины, резвились стайки бойких рыбешек. Природный рай в городе. И из этого рая, я вынес на всю свою жизнь любовь к рекам и их обитателям. Везде и всегда, когда это возможно, завожу аквариум и делаю его сам.

А вот ближе к центру, Лопань теряла свою девственную привлекательность. Ее берега замусоривались, выглядели запущено, хотя их как могли и убирали. Далее, в сторону Благовещенского базара, на который обычно через деревянный мостик направляются пешеходы, идущие с живописного Бурсацкого спуска и знаменитой Клочковской улицы – почти копии вишневой киевской Борщаговки, Лопань сужалась и мельчала. С ее низких берегов, которых не достигла каменная набережная, возведенная в центре города, просматривалось илистое дно, на котором можно было найти все, а больше всего – гниющих остатков Благовещенского базара – “Благбаза». В общем – здесь Лопань была, как и всякая иная городская «Лопань». Но какое-то равновесие, все-таки существовало, устойчивых запахов гнили в воздухе не было. Был все тот же запах речной прели да застоявшейся воды.

На левом по течению берегу Лопани, метров на пятьдесят ниже Екатеринославского моста, на высоком откосе (в двадцатых годах земляной) набережной, в центре города, возвышался большущий – то ли кинотеатр, "Голиаф", то ли панорама «Голгофа», которую по непонятной причине снесли в конце 20-х годов, да так и забыли что-либо построить взамен. Да, тогда могли не только строить, но умели и ломать – за одну ночь. Жаль великолепных Харьковских церквей. Особенно жаль не сохранившегося довоенного Дворца пионеров – здания бывшего Дворянского собрания, жемчужины Харьковской архитектуры. В нем я проводил время в свои последние детские, довоенные годы жизни в Харькове. Нет сейчас этого замечательного здания с крепостными пушками у подъездов, сгорело оно во время войны. И хотя были возможности его восстановить, уцелевшие каменные стены были разобраны уже в послевоенные годы. Да нет сегодня и самих пионеров.

Но самое интересное, что весной на Лопани обычно бывал большой ледоход – откуда столько льда бралось, понять было невозможно и это удивляло всех. Я помню то ли в 29-м году, то ли в 30-м, пожарные спасали со льдины человека в районе того самого «Голиафа» – у Екатеринославского моста. Где и как он попал на лед, не знаю – видимо, где-то выше по течению пытался перейти через реку, явно недооценив ее ледоходных возможностей. Как сейчас вижу его прыжки со льдины на льдину, уходящую под воду. Так и ушел он на одной из них за поворот реки.

Посевернее, в районе Клочковки, за Клочковскими склонами, Лопань представляла собой небольшой ручей, местами почище, местами погрязней, заросший буро-зелеными водорослями. В нем водилась всякая болотная живность, водяная мелочь, на поверхности плавали домашние утки, берега заросли осокой и камышом. Для купания там было только одно место – простая яма в обвалившемся песчаном берегу, вода в которой напоминала густой горячий суп, в котором кишели мириады водных прыгающих и плавающих насекомых. Приходилось ездить на купание на реку Уды. Она имела примерно такой же характер, что и Лопань, но место где мы купались (где-то под железнодорожным мостом), имела достаточную глубину, высокие и обрывистые берега, хотя сама река была загрязнена нефтью.

Река Харьков была более полноводная, в первую очередь за счет плотины ГРЭС у Харьковского моста. Но вода в ней была зеленая, застоявшаяся, заросшая ряской, роголистником и элодеей. В районе электростанции ее берега были ухожены, сама река – чистая, достаточно глубокая для лодок, и на ней их было, если и не множество, то достаточно много. Помню, даже была лодочная станция. А вот для байдарочников был рай, причем народ был тогда добрый и душевный, пацанов катали просто так, да и не только на байдарках, но и на "великах". Позднее – на площади Дзержинского, где был для езды на велосипедах, выделен специальный участок. Уже тогда в Харькове производили велосипеды «Украина»!

Вот она, на двух снимках – река Харьков у Вознесенского моста, где из-за мельницы на ее левом по течению берегу, виднеется угол дома, в котором перед войной размещалась 14-я Харьковская специальная артиллерийская школа, занявшая здание бывшей 2-й женской губернской гимназии. Вот здание этой гимназии, фасадом выходящее на площадь Фейербаха (бывшая Вознесенская). Нет сегодня этого здания, разрушенного в годы войны. Но на новом здании, построенном на его месте, прикреплена мраморная доска с надписью:

«В этом здании в 1937-1941 году размещалась 14-я специальная артиллерийская школа. В ней были подготовлены более тысячи командиров-артиллеристов, грудью ставших на защиту Родины в годы Великой Отечественной войны».

И среди них был и я.

А площадь имени Дзержинского, строилась на моих глазах, как и дом Государственной промышленности «Госпром» – вечная достопримечательность города, и дом Проектов, и гостиница «Харьков», и памятник Т.Г. Шевченко архитектора Манизера, который поставили на месте памятника В.Н.Каразину – инициатору организации в 1805 году Харьковского университета и открыли 24 марта 1935 года. Где-то в толпе зрителей, нахожусь и я.

Спасибо, что есть Харьков с его и моей Лопанью – любимый город моей левады, моего детства, моей юности, моих радостей, моих печалей. Город моих воспоминаний – многоцветный радужный шар моего детства!

Лопнул этот радужный шар как мыльный пузырь, лопнул кровавыми брызгами, расстрелянный огнем танковых пушек гитлеровского третьего рейха и раздавленный гусеницами его танков. Окрасились воды левад в цвет крови мальчишек и девчонок, строивших на их полянах шалаши и пускавших кораблики в их водах, их отцов и матерей, пестующих их бабушек и дедушек. Забелели на их лугах, изуродованных шрамами разрывов, траншей и окопов, кости полегших солдат. Гуще стал гвалт вороньих стай над их вековыми дубами, встали деревянные обелиски на братских могилах воинских захоронений. А послевоенное поколение пацанов, вместо пугачей с пробками и самодельных самопалов, баловалось гранатами и шмайсерами, раскапывая земли левадских лугов и подрываясь на сохранившихся минных полях. Но больше всего мне хотелось, если было суждено сложить голову на войне, полечь в землю милой моему сердцу, украинской левады. Левада и в самом деле, самое яркое воспоминание детства, которое не покидало меня всю жизнь, а на фронте оно возникало всегда, когда произносилось слово «Родина», и вселяло в трудную минуту и силы и уверенность. Да, любить свою Родину можно только так, как можно любить леваду! Именно такие места как левада, и порождают эту святую любовь!

Говорят и спорят – а есть ли у человека Душа. Приводят всякие доводы – за и против. Мне как-то вроде и говорить на эту тему неудобно, все-таки титулованный ученый. Но, вспомнив родной город и далекое детство, все больше убеждаюсь, что если души идеальной и нет, то материальная душа все-таки у человека "где-то", а главное – "для чего-то" (скорее всего – для ностальгических воспоминаний) обитает… Иначе, почему она, Душа, в глубине своей, стонет и плачет в беду, по широте своей ликует в праздник, по чаянию своему томится желаниями и воспоминаниями в ностальгии, по доброте своей радуется в общении с родными по крови, по духу, по преданности своей посылает на подвиг, по беспокойству своему, тревожит других и сама резонирует в их душах?

Да и писал о леваде не я. Рукой водила Душа, та самая, обладающая душевными качествами, и спасибо ей, что я на старости лет, хоть на какой то миг очутился в дорогом для меня детском мире моего любимого детского Харькова. Спасибо ей за то, что она резонирует на каждое малейшее воздействие и на каждое из них – своей стрункой, своей ноткой, создавая гамму чувств и воспоминаний. Видимо, это – одно из проявлений жизни. Да и вправду, ведь жизнь кончается полностью, когда отлетает душа. Чувствую, значит – живу, а чтобы жить, да еще и "душа в душу", она, душа милая, не должна стареть. А молодеть ей помогает общение с добрыми душами, независимо какими – христианскими, мусульманскими или иудейскими. Великая душа – интернациональна! Душа – нестареющий хранитель информации! А прекрасные уголки живой природы, увы, сохранились только как уголки, причем маленькие, не разглядишь, разве только – душой!

Клочковка

Передо мной фотография площади им. Дзержинского в Харькове, сделанная в ноябре 1941-го года немецким летчиком. До боли знакомый дом Государственной промышленности – вершина харьковского зодчества 30-х годов, дом Проектов и здание областного комитета партии, спуск Пассионарии. Всему миру известно, что эта площадь вдвое превышает Красную площадь Москвы и является второй, по размерам, площадью Европы. На всем ее громадном пространстве ни одного живого человека, ни одной автомашины. Город словно вымер в мрачной неизвестности…

Эта печальная картина Харькова сделана чуть позднее – примерно через год, после моего отъезда из него, в то самое время, когда я скитался по дремучим Брянским лесам и болотам, выходя из немецкого окружения. С болью в душе думал о семье, вспоминая Харьков и уже тогда, казавшееся далеким, детство. Тогда же зародилась первая мысль – если выживу в этой войне, обязательно напишу мемуары и о детстве, и о войне.

Новый жилой район «Загоспромья» – гордость города, в котором я жил перед войной, расположился концентрическими полуокружностями на плато Клочковских склонов – правее спуска в дорожной выемке от площади Дзержинского на Клочковскую улицу, непосредственно за зданием Госпрома. Это – бывшие земли Харьковского университета. Сооруженные на этом плато в 20-30-х годах дома, возводились методом кооперативного строительства, и каждый дом имел свое название по принадлежности кооператива: «Табачник» и «Красный промышленник», «Дом специалистов» и «Профработник», «Печатник» и «Химик», «Кирпичник», «Новый быт», «Военвед» и множество других. Улицы района – Анри Барбюса, «Правды», 8-го съезда Советов, 14-го съезда Советов, Ромена Роллана, располагались на американский манер: Первая радиальная, Вторая радиальная, Первая кольцевая, Вторая кольцевая. Справа от Госпрома высится здание гостиницы «Харьков, напротив него – здание обкома партии, слева, примыкая, Дом «Проектов». Эти здания и сейчас на своих местах, хотя и узнаваемые, но преображенные. Вплотную к Сумской улице – Ветеринарный институт.

Вот он, на 2-й кольцевой – улице имени 8-го съезда Советов, дом «Швейников» – кров моих школьных лет 30-х годов. Вот и мое окно на 3-м этаже, выходящее на запад и небольшой балкон. Здесь он на переднем плане, в центре снимка, сделанного видимо, тем же немецким летчиком, выделяется светлым квадратным фасадом. В свое время, это был для нас настоящий дворец, после маленькой, в пять метров с подслеповатыми окнами, комнатушки на Малогончаровской улице. Солнце, обилие воздуха и света, мир как на ладони. Странное совмещение кухни и ванной (слава богу – туалет не совмещен ни с чем) – не в счет.

С балкона, этого любимого места времяпровождения, в запретные на гулянье часы, хорошо видна часть Харькова, лежащая ниже Клочковских склонов, Лысая и Холодная гора, кирпичная громада Холодногорской церкви. Взгляд влево, упирался в купол Южного вокзала и в белое пятно выделяющегося за ним, со всех сторон видимой Холодногорской тюрьмы. Взгляд направо манил вдаль, в столицу нашей Родины, таинственную тогда Москву. Помню, году в 33-м, отец привез из Москвы гостинец – маленькую шоколадку в сверкающей обертке с таинственным словом «Моссельпром» и не менее таинственной буквой «М» над неоновой дугой входа в метро. Долго хранил ее как сокровище, и до сих пор она перед глазами. Как немного нам нужно было радостей, и как мало их мы получали!

А вплотную к склонам расположилась колоритная Клочковская улица – главная улица казачьей Клочковской слободы. Начинается Клочковская улица или, как тогда ее называли – Клочковка, пожалуй, с одной из самых привлекательных улиц Харькова — Пащенковского (а позднее Купеческого) спуска, с множеством бывших на нем мелких магазинов и пассажем, соединенным красивым чугунным мостом с Университетской горкой – сердцем Харькова, его историческим центром. Именно здесь, напротив Купеческого спуска находится здание Успенского собора, неразрывно связанного с историей города и Гостиный двор, уничтоженный во время войны.

С Купеческого спуска открывался живописный вид на Залопанскую часть Харькова с его великолепным Благовещенским собором и «Благбазом» – этим чревом Харькова – по большей части, правда, голодным. На Клочковскую улицу спускается и знаменитый Бурсацкий спуск, получивший свое название по имени располагавшегося здесь духовного училища – бурсы, здание которой возвышается на правой стороне спуска. Параллельно ему идет живописнейший Классический переулок, на котором находились классы военно-сиротского приюта. Далее – Мордвиновский переулок, от которого отходит маленький Харинский переулок – по имени владельцев усадьбы, что высится на нем. Все эти переулки сходятся к Бахтинскому двору – бывшему дому губернатора Екатерининской эпохи И.И. Бахтина.

      За Моравиновским переулком начинаются склоны Университетского парка, позднее – парка им. Шевченко.

Вдоль этих склонов, похожих на предгорья и прорезанных оврагами и поросших вековым лесом, упираясь в огороды, пролегает кратчайший путь на Клочковскую улицу – спуск от памятника Т.Г. Шевченко. Грубо мощеный крупным булыжником с поросшим травой и просевшим тротуарчиком с маленькой канавкой, он занял свое место в моей молодости. Заросли лопухов и колючек по его обочине, пасущиеся козы и угрожающие пешеходам козлы с налитыми кровью глазами, тучи ворон, перелетающих с места на место в поисках пищи, одичавшие кошки, охотящимися за полевыми мышами – вот колорит того старого спуска.

Основная его достопримечательность – шеренга спускающихся вниз, к Клочковке, наклоненных в разные стороны телеграфных столбов, закрепленных толстой «в закрутку» проволокой к трамвайным рельсам, закопанным в землю как раз вдоль оси спуска. Казалось, столбы были поставлены специально для парочек, которые редко когда, нельзя было не видеть прислонившимися к ним и обнимающих то ли друг друга, то ли столбы. И вообще – эти столбы были как бы рукотворными памятниками любви – они до высоты, превышающей высоту человеческого роста и даже выше, пестрели надписями «Коля+Оля=...», «Яша+Маша=...», «Ваня+Маня=...» или вот – «Саша+Саша»=..., причем сумма, как правило, оставалась неопределенной и было не понятно – то ли любовь состоялась, то ли нет, то ли сумма, то ли разность... Но ясно было одно – даже холодные стальные рельсы, к которым прижимались влюбленные, не могли остудить юношеский пыл молодых харьковчан, а столбы, подчиняясь их молодому напору, стояли наклоненными в самые разные стороны и казалось, не они несли на себе толстенные провода, а сами висели на них, удерживаясь от падения под нажимом бушующих сил и биения молодых сердец. В конце 30-х появился там и мой столбик со всеми принятыми для того времени аксессуарами, но изменить своего положения в пространстве он так и не успел – видимо, усилий к нему приложено было маловато или закопан был поглубже, чем другие....

Ушел я в армию, без малого – четыре года на передовой. Вполне достаточное время, чтобы из четырех действий арифметики вместо одного, хотя и четко обозначенного на столбе «Яша+Генаша»=…, взяло верх действие деления. Результат деления также вполне определенный ...

Сегодня на месте этого спуска возведен водяной каскад – гордость города. Виден он, этот каскад, и с высоты птичьего полета и даже из космоса. Ну почему бы его не назвать «Каскадом любви»? На полном серьезе – история это оправдывает: спуск этот был излюбленным, хотя и не очень укромным, местом прощания и расставания клочковских парочек, возвращающихся с вечерней прогулки в парке – рядом трамвайная остановка, сюда зимой прокладывалась лыжня. И можно ли посчитать, а – сколько счастливых семей обязано этому спуску своим появлением?

Далее за этим спуском, пролегают склоны Университетского парка, заросшие лесом, с глубокими оврагами, самой большой из которых стал ложем рукотворного спуска, проложенного от площади Дзержинского и соединяющего его с Клочковской. Севернее этого оврага на склонах отрогов Университетских земель и расположилось строящееся в 30-х годах Загоспромье. У самого обрыва этих склонов и построили малоизвестный, но достаточно хорошо вписанный в местность и уютный для своего времени, дом «Швейников». Отец мой, был главным экономистом-плановиком известной швейной фабрики имени У.Д. Тинякова и мы, на правах членов кооператива, получили квартиру в этом доме. Улица, на которой его поставили, получила название «8-го Съезда советов». Своим началом она упиралась в живописную двухмаршевую деревянную лестницу (всегда с поломанными ступеньками), по которой можно было спуститься к углу Клочковки и спуска Пассионарии. Спуститься то можно было, а вот подняться – проблема ... Даже мне – пацану, легче было объехать на трамвае до Госпрома и пройтись пешком по Анри Барбюса. Правда, я никогда особой любовью бегать по лестницам не отличался.

Вот он, спуск Пассионарии мрачным октябрьским днем 41-го года, когда упоенные победами движутся по нему с запада на восток немецкие части и приветствует их, раскинув руки, какой то гаденыш, были и такие.… Но наступит время, и будут они, по этому же спуску, двигаться в обратном направлении, бросая и свои пушки, и своих раненых, и своих пособников, многие из которых получат по заслугам. А одна из лестниц, по которой бегал когда то – видна, и ведет она к моему дому… Хорошо, что к тому времени уже пустому…

Поросли сегодня густыми деревьями его склоны, ничего не напоминает о тех мрачных днях. А памятной мне лестницы на Клочковку, нет сегодня…

Память сохранила фамилии отдельных соседей и друзей детства – в основном по кружкам, которые работали в неплохо оборудованной Ленинской комнате, расположенной в подвале моего подъезда. Плохой памяти – это братья Бубликовы, с которыми постоянно конфликтовал, да и говорили о них после войны всякое. Уж больно напоминает приветствующий немцев пацан, в своей «капелюхе», одного из них...

Добрыми словами вспоминаю Баллонова (отвоевав, переехал в дом «Химик»), Янковскую (развеселенькую девчушку, на которую все мальчишки заглядывались), Мотьку Ошеровского (если не ошибаюсь, позднее театральный деятель), Семена Гамза (знаю, что вернулся с войны). Вспоминаю Цибко – дворника дома и грозу пацанов, коменданта дома – Краснера, приятеля моего отца. Интересные бывают совпадения в жизни. По чистой случайности встретил я Краснера, и имел с ним беседу не более одной – двух минут в исторический день, в историческом событии и в историческом месте – 19 ноября 1942 года. Это случилось на Дону, в районе станицы Клетская, как раз у начала прохода, пробитого сквозь обрыв берега за пару часов до этого огнем артиллерии. Через этот проход вводились в прорыв немецкой обороны под Сталинградом, части кавалерийского казачьего корпуса генерала Плиева. В этом корпусе он воевал, а мне, в этом же прорыве, пришлось поддерживать своим гаубичным дивизионом 93 танковую бригаду. Больше я с ним не встречался никогда, но он мне сообщил, что именно он, как комендант дома и ответственный за эвакуацию, погрузил мою маму и четырнадцатилетнего брата в один из последних эшелонов, эвакуирующихся из Харькова.

А вот он, и мой дом – слева от подъезда окно кухни. И двор его, засаженный деревьями. Увы, это не те деревья, которые пришлось сажать мне. Те либо вырубили на топку во время войны, либо убрали еще до нее, пух тополиный мешал…Других забот не было…

Довоенная Клочковка, великолепная в весенние месяцы цветения и настолько же унылая в знойном и пыльном августе, – нечто среднее между довоенными одесской Фонтанкой с Молдаванкой и киевской Борщаговкой с Подолом. Объединяя Павловку и близлежащую округу, Клочковка славилась своими извозом, хулиганами, цыганскими таборами на ее склонах и берегах Лопани, голубятнями и голубятниками, вишневыми и абрикосовыми садами, и как магнитом притягивала нас, мальчишек, своими скрытыми в глубине ее улочек, переулков и зарослей бузины тайнами. Изредка о некоторых из них, в разделах «Происшествия», появлявшихся раз – два в неделю, даже сообщали скупые на информацию местные газеты. В воскресные дни и в праздники, на окрестных улицах, обсаженных тополями и вязами, заросшими репейником, подорожником и амброзией вперемежку с диким хреном, утопая по колено в пыли или грязи невысохших луж, обливаясь потом и умываясь собственной кровью, шли «стенка на стенку», еле держась на ногах от выпитого, клочковские казаки. В дело шло все – палки и колья, кастеты и оглобли, кнуты и вожжи. Ожесточенность сражения мне позднее напоминала рукопашную на фронте. Автоматов, правда, явно не хватало... Когда воюющих собиралось очень уж много, сражение переносилось непосредственно на Клочковские склоны – между обрывами плоскогорья и примыкавшей к склонам трамвайной линией. Здесь сражению способствовала пересеченность местности. Многочисленные глубокие ямы и громадные кучи строительного мусора использовались для создания «линий обороны» и мест отдыха, здесь можно было «поддать» и подзакусить, накопить резервы или просто укрыться от града булыжников, выпускаемых «отрядами поддержки». Эти отряды создавались из мальчишек, «бомбящих» противника с помощью пращей, которыми они, надо сказать, владели мастерски: простая веревка с петлей, помогала метать увесистые камни на многие десятков метров. Под градом камней бойцы зачастую падали с размозженной головой, перебитыми руками или ногами, глазами, выбитыми гайкой или камнем, выпущенным из рогатки. В пылу борьбы зачастую переходили и на поножовщину. Дикое зрелище... Милиция, как правило, в такие побоища предпочитала не вмешиваться или вмешивалась слишком поздно. Да и толку от этого было мало – обе стороны успевали разбегаться.

Вечера на Клочковке посвящались любви. В ее садах и на скамеечках ее скверов, в сумраках завалинок ее хат, домиков, а то и просто шалашей под густыми вишнями, сливами и абрикосами, до поздней ночи, и то и ночи напролет, раздавались шорохи и вздохи, часто прерываемые приглушенным плачем, а то и не скрываемыми рыданиями. А ранним утром из сотен голубятен, многие из которых по своему размеру и этажности превосходили дома своих хозяев, взлетали многие сотни голубей. Сытые и отъевшиеся, они взлетали лениво, и окрестности оглашались пронзительным свистом «в четыре пальца» голубятников, со вчерашними «фонарями» и примочками на лицах, живо напоминавшим атаманские ладьи на Волге и волжского атамана, так опрометчиво не пожалевшего персидскую княжну. Вообще искусство свистать «в четыре», «в два» или «в один палец», ценилось достаточно высоко и оценивалось тем выше, чем меньше пальцев для этого использовалось. Мальчишки даже соревнования между собой устраивали – по художественному свисту.

Голуби были самые разнообразные, и голубятники группировались по породе выводимых ими голубей. Пользовались успехом и просто беспородные «сизари», и нахохлившиеся «дутыши», и уды, и чубатые и бесчубые красавцы. Но самыми модными и дорогими считались реликтовые – Вольский и коричневый Тульский турман, с хохлом, глазами «в очках», переворачивающийся через голову в полете и сверкающий красно бурым, с зеленоватым отливом опереньем. Этот превосходный летун, нетребовательный к условиям содержания, был самым любимым у клочковских голубятников, и именно за обладание им устраивались настоящие побоища. Сколько раз я сам, с удовольствием наблюдал их пируэты в воздухе, сравнимые разве, только с высшим пилотажем! И не от них ли вообще пошел он?

В воздухе мелькали длинные шесты с тряпками, заставлявшими голубей подниматься ввысь. Позднее, к обеду, когда голуби возвращались в свои голубятни, пополняя их переманенными голубками – предметами раздоров и причинами сражений клочковских голубятников, в мало-мальски ветреную погоду, запускались десятки змеев. Змеи были самых неимоверных конструкций – от бумажных «монахов» до коробчатых, с трещотками и, конечно, с «почтой». Почта – маленький ящичек на двухколесной тележке с парусом. Он двигался силой ветра к змею и выпускал парашютики, спускавшиеся по ветру после раскрытия защелки ящичка от его соприкосновения с «путлями» змея. Иногда, вместо парашютиков разбрасывались призывы к голубятникам возвратить за откуп, переманенных голубок и угрозы расправы при отказе решить голубиные дела путем мирных переговоров. Такие призывы бывали и персональными. Жизнь была веселая, била ключом и... оглоблей по всяким местам, но чаще всего – по голове.

И не было большего удовольствия для местных мальчишек, наблюдать полет этих импровизированных парашютиков, а затем, царапаясь о колючки зарослей и повисая на ветках деревьев, разыскивать и собирать их для очередного, но теперь уж собственного запуска. И вообще, в то время, в годы чкаловских полетов и авиационных рекордов, мало кто не мечтал об авиации. В Харькове – родине многих авиационных достижений того времени, хорошо понимали, что столь популярное у «клочков» освоение, если и не ближнего космоса, то «ближайшей атмосферы», воспроизводило столь же популярное занятие древних китайцев – с той лишь разницей, что последние не просто развлекались этим, но пытливо искали пути практического использования змеев. Уже позднее узнал, что именно воздушный змей породил планер, и именно его незамысловатая конструкция положила начало полета человека, что история змея заложила начало истории авиации, а наблюдения древних китайских праученых над полетом птиц, заложили начало теории безмоторного полета. И как бы переходя к практике, на поле аэродрома Харьковского аэроклуба, где то в дальнем конце Московской улицы, за тракторным заводом, отдельные смельчаки – испытатели, быть может, и воинственные клочковские казаки, сменившие кнуты и вожжи на металлический леер, поднимались в воздух на спаренном коробчатом змее. Змей запускался с лебедки, смонтированной на автомобиле, на том самом поле, на котором висели в воздухе аэростаты артиллерийских наблюдателей. На этом же поле, юные авиалюбители запускали свои летающие модели, а члены планерного аэроклуба, совершали свои учебные полеты. Летали на планере Ш-5, том самом, на котором знаменитая Маргарита Раценская 3 октября 1935 г. поставила женский мировой рекорд для одноместных планеров – 15 час. 39 мин. Более опытные, летали на планере Грибовского Г-9. Под бодрую команду инструктора – «двадцать шагов – натягивай!», резиновый амортизатор усилиями стартовой команды «отстреливал» планер, старт, рывок – и ты в полете! Летал на планере, чуток позднее, году в 39-м, и я.

Клочковка! Так ты и осталась в моей памяти вишнево-тополиной, главной улицей небольших домиков и украинских хатенок Павловки с ее садами и голубятнями, Алексеевки с ее огородами и бахчами, Сортировки, с ее железнодорожным хозяйством и лугами. Улицей, утопающей в зелени садов, тополином пухе и уличной пыли, со своими колоритными обитателями, со своей Лопанью, для которой ты не поленилась соорудить специальное ложе.

Всю жизнь помню тот садик у перекрестка Павловской и Клочковской улиц, что вблизи трамвайного круга, Херсонскую и Лопанскую улицы – протоптанные пути на Лопань, Залесскую – с ее садами, заросшими мальвами, колокольчиками и подсолнухами с заветным домиком с крылечком в три ступеньки под зеленым навесом и небольшими оконцами под зелеными ставнями. Нет сейчас этого домика, и история с ним связанная, канула в лету. Что было, то прошло...

Как поет Филигон:

Уехал рыцарь гордый

Из дома своего.

Прекрасная сеньора

Осталась ждать его.

И ветер выл, и была гроза,

И много яблонь цвело.

Но ту весну не вернуть назад:

Что было, то прошло.

Что было – то прошло. А фотография в этом самом – высохшем от августовской жары садике на Клочковке, у трамвайного круга (домики вдалеке – Сухумская улица), прошла со мною через всю войну и через всю жизнь. Только и осталась, что фотография – тонувшая и горевшая, дымом пропахшая и потом, но сохранившаяся в обрезиненном перевязочном пакете. Вот она, сделанная за пару дней до отъезда из Харькова в августе 1940 года (как оказалось – навсегда), – перед Вами.

А через год началась война. Ее первый день начался для меня бомбежкой при погрузке курсантского дивизиона в эшелон на железнодорожных путях станции Луга, а кончился прибытием эшелона на ж.д. станцию Нарва – на границе с Эстонией. Вечером, во время краткосрочной остановки, отправил домой открытку с видом на устье Наровы. Время и усилия моей мамы охранили ее. Это была первая и последняя открытка – до того времени, когда мне удалось связаться с семьей через финансовое управление Наркомата обороны как раз в дни, предшествующие прорыву на Миус фронте. А родители были в неведении обо мне и озабочены моей военной судьбой. А была она не очень сладкой... Увы, ничего так и не узнал обо мне мой отец – ушел из жизни ровно через два месяца после написания этого письма. А о судьбе моего брата Марика, так ничего не известно и до сих пор. Сгинул он, где-то, в окружении под Вязьмой.

Начало Госпрома

Харьков во все годы своего существования славился множеством старинных достопримечательностей. Одни вызывали интерес своим историческим происхождением, радовали своей архитектурой и красотой, другие славились блистательностью и оригинальностью, третьи создавались суровой необходимостью.

Среди таких мест было одно, с которого началась архитектурная история современного Харькова. К зданию Ветеринарного института, что был, когда то, на пересечении Ветеринарной и Сумской улиц, прилегала Ветеринарная площадь. Площадь, как площадь. Частично покрытая булыжником, сквозь который местами пробивалась зеленая травка, которую неустанно щипали пасущиеся там козы, с двумя или тремя глубокими ямами, заполненными мусором подозрительного происхождения и бродячими кошками, выжидающими добычу, которая водилась в этих ямах. Как и положено, ветеринарный институт благоухал всеми ветеринарными запахами, разносившимися по округе. Частенько ветеринарный букет его запахов усиливался парфюмерией тайных ночных посещений его оврагов властителями ночных улиц – золотарями. Земли этой округи принадлежали Харьковскому университету, здание медицинского факультета которого своим фасадом прикрывало все это великолепие со стороны Сумской улицы. Вот он, корпус этого факультета, расположившийся в тени густых деревьев.

Был в Харькове обычай – с наступлением вечерней прохлады выходить на прогулку по Сумской улице, гулять в университетском саду, боковые дорожки которого выводили как раз на злополучную площадь. Правда, возможность таких прогулок в этом районе существенно зависела от розы ветров, и гуляющие обычно, старались обходить и ветеринарный институт, и Ветеринарную площадь. Тем не менее на скамеечках, скрытых в зелени парка и днем и ночью, а в особенности по вечерам, слышались шепоты, глубокие вздохи, а иногда раздавался и приглушенный плач. Суровая необходимость человеческого бытия вызвала надобность построить здесь архитектурное сооружение для удовлетворения насущных человеческих потребностей. Общественный туалет того времени имел весьма неэстетичное решение. Скорее всего, это был прототип того туалета, который прославил город Клошмерль в кинофильме середины 40-х (50-х! Д.Т.) годов «Скандал в Клошмерле», поставленном по роману Габриэля Шевалье. И хотя его внутреннее оборудование и внутренний быт не прикрывались крышей, и не были обозреваемыми для близлежащих домов (попросту их не было вблизи), шапки и котелки, соломенные шляпы или просто нечесаные волосы, а с обратной стороны женские шляпки, возвышались над двенадцатигранной металлической стенкой, а в просвете между стенкой и полом, можно было наблюдать обувь самых разнообразных фасонов – от фасонистых лаковых штиблет, до крестьянских лаптей или просто босых ступней. А струи! Какой силы были струи! Им могли позавидовать брандспойты четырехручных пожарных насосов, с помощью которых изредка проводили здесь санитарные мероприятия. Но зато, каким удовольствием светились лица выходящих оттуда визитеров, показывая, как немного нужно человеку для полного счастья! Их сверкающие от радости глаза, руки, застегивающие пуговицы (говорят, что русских шпионов распознавали по привычке застегивать ширинки при выходе из туалетов), напоминали торжество мэра Клошмерля, размахивавшего над головой котелком и провозглашающего, под звуки играющего оркестром туша, на радость беснующейся толпы клошмерльцев – «Пошло! Ура!.. Пошло»!!!

Оно, это сооружение, возвышалось посредине площади, отличаясь своей деловитой специфичностью такой, что при всей его необходимости, его нельзя было оставлять для потомков, чтобы не прослыть у них «неруганными идиотами». И это сооружение снесли, разрушили запросто, за один день, как сносили тогда и другие, намного более ценные памятники культуры и архитектуры, разрушение которых у потомков действительно оставило горькую память. И, по иронии рока, если на месте многих архитектурных ценностей, так ничего и не возвели, кроме разве скверов или прокладки трамвайных путей, место этой достопримечательности стало геометрическим центром нового Харькова. Вокруг него, ставшего центром громадной клумбы, раскинулась площадь Дзержинского, выросли Госпром, гостиница Харьков, дом Проектов, дом обкома партии, а позднее и весь «район Госпрома». И лишился навсегда этот район своего клошмерля, хотя ветеринарные запахи стойко держались еще многие годы, до перевода этого благоухающего заведения в более удаленный район.

Строительство площади Дзержинского, Госпрома и других зданий, окружающих площадь, расширение и благоустройство транспортной выемки на Клочковскую улицу, происходило на моих глазах. Понимание конструктивизма в архитектуре, целесообразности и художественной выразительности форм и материалов – железобетона и стекла, нам пацанам, было тогда недоступно. Но мы, как завороженные влюбленно наблюдали стройку, невиданные ранее громады металлических конструкций, возникающих на наших глазах. Поражал и размах выемочных земляных работ, их ведь производили практически вручную, лопатами, а для вывоза земли использовали «грабарки», одноконные телеги, «кузов» которых состоял из шести досок, по две с каждой стороны – наклонные, и две образовывали днище. Грузили их для скорости, по несколько человек, а отвозил на клочковские склоны и разгружал ее один грабарь, по очереди выдергивая боковые доски и опрокидывая донные. Такая «механизация» позволяла делать по многу ездок, и все земляные работы были закончены довольно быстро. Правда, работали тысячи грабарей, и ночью при свете электрических лампочек и костров.

Конечно, без нас, пацанов, ни одно дело на стройке не обходилось. Но самым интересным были клепальные работы. Кузнечный двор был прямо за первым проездом возводимого Госпрома, рядом со строящимся одновременно, домом «Табачник». Прямо под открытым небом стояло несколько горнов, раздуваемых ножным приводом. В них добела нагревались заклепки. Каждый раз удивляло, как точно конструкции подходили друг к другу – я ни разу не видел, чтобы отверстия не совпадали и их пришлось бы пересверливать. Да и навряд ли это было возможно. Заклепывали заклепки два черных от кузнечного дыма кузнеца. Один поддерживал ее с обратной стороны, другой, наносил сильные удары молотом по подставленной подмастерьем форме. Три – четыре удара, и заклепка, не успев остынуть, навечно оставалась в своем гнезде.

В годы строительства Госпрома, ежедневно ходил под его пролетами в школу на улице Сумской, как раз напротив Памятника Каразину. Помню, как его демонтировали и перевозили на Университетскую горку, как возводили на его месте памятник Шевченко. Сохранилось несколько фотографий, в частности – 3-го класса этой 62-й ФЗС. До сих пор помню фамилии некоторых одноклассников – Коля Мироненко и Ия Пушечникова, кореянка с экзотической для нашего слуха фамилией Ю и Элла Поплавская, Женя Юрасова и Зоя Сидлик, Белла Давидович (увы, не та!) и Марк Нисневич, Юдя Лянде и Юрка Димант, Гришка Певзнер. И незабвенная Сара Моисеевна (вот она – в центре), классный руководитель, – и мать и бабушка всех своих учеников, мученически погибшая в годы немецкой оккупации Харькова. Был я как то на «проработке» у нее дома, на углу Сумской и Гиршмана, в доме, где был знаменитый Гастроном, в маленькой комнатушке под самой крышей. Не столько «прорабатывала», сколько угощала, тот чай с вишневым вареньем помню и сейчас. Ну а, я – любимый, на фотографии второй справа во втором ряду – лопоухий и «под арестанта» – в наказание. А было за что меня стричь и ругать: не вернул табель за первую четверть с двойкой. Побоялся на праздники показать родителям на подпись. Получив его, в предпраздничный день, дабы избежать скандала, даже домой не поехал из школы. Решил «потянуть» время и прокатиться на трамвае (конечно – на «колбасе») до тракторного завода, и придумал «выход». Спрятал злополучный табель под подкладку рукава, распоров ее. А когда через пару дней стал доставать – одна труха. Ни двойки, ни табеля – подписывать нечего. Вот и попался. Конечно, сейчас смешно, а тогда, где-то в 32-м, было не до смеха.

Вот она, моя 62-я ФЗС (Сумска дом 40, ныне ХИСИ), на заднем плане, в дни оккупации 1943 г., на фотографии с позирующим у бронетранспортера командиром Гренадерской танковой дивизии Лейбштандарт СС «Адольф Гитлер» Фрицем Витт.

Левада и харьковский клошмерль – два полюса. А между ними дворцы и вальяжные особняки, да «хати з солом’яними стрiхами», голубое небо с бегущими облаками и зелень дубовых дубрав «та чорнi коси дождiв, якi клубочаться вдалi, та бросають на землю мокри коси», между ними бушует радость жизни «та пливе нудьга, та стиха хлипае сум». Между ними «нема простору, нема розваги» и космические взлеты..

Между ними самолет К-7 и голод 32 года, индустриализация и коллективизация. Родина – это не только красоты левады. Это и Екатеринославская улица и Купеческий спуск, которые мне также милы как и Полтавский шлях или спуск Халтурина. Это и дворец Труда и дворец Пионеров, это и Дворянское собрание и дом Саламандра и пансионат Благородных девиц. Это и Харьковские университет, и институт физики, и Мечниковский институт, с его учеными. Это и харьковская культура и харьковский быт, харьковский транспорт с марками его трамваев. Родина – это все, что мне было дано при рождении, в том числе и Ветеринарная площадь, с ее клошмерлем, дикими кошками и другими достопримечательностями. Это, конечно же, и Госпром с заклепками его металлических конструкций, и грабари в лаптях, и рабочие, возводившие Днепрогэс и тракторный завод. Родина – это породившие тебя отец и мать, это первая любовь, это товарищи и друзья детства, не познавшие жизни и сложившие головы на полях войны. Родина это все, на что смотрели расширенные глаза ребенка, увидевшего мир во всем его многообразии великолепия и нищеты, со всеми его скрытыми и вопиющими противоречиями. Родина это мы с Вами, и каждый из нас – ее микроскопическая частица.

Aвиация – малая и большая

Малая авиация! Кто тогда из харьковских мальчишек не увлекался авиамоделированием? Харьковчанам особенно запомнилось 6 сентября 1935 года. Тогда на площади Тевелева многотысячным митингом торжественно открылся первый в стране Дворец пионеров, разместившийся, после того как правительство Украины перекочевало из Харькова в Киев, в освободившемся здании ВУЦИКа – бывшего Дворянского собрания. Это было действительно роскошное здание, переданное в полное владение харьковским детям. И именно с его открытием, в полную меру зазвучал лозунг «С модели – на планер, с планера – на самолет!» Этот лозунг звал и призывал, и то время мало кто не мечтал стать летчиком!

В харьковском Дворце пионеров функционировали прекрасно оснащенные и хорошо обеспечиваемые инструментом, оборудованием и расходными материалами технические лаборатории, например, авиационная, железнодорожная и трамвайная, работали различные кружки – технического творчества, сельского хозяйства, рукоделия и домоводства, различные музыкальные и художественные студии, богатая библиотека. Во дворце был великолепный зимний сад с фонтаном, заполненным рыбками, заросший пальмами и цветами, громадный кинозал и блоки питания. Дворец пионеров сформировал меня как человека, а его авиамодельный кружок на всю жизнь привил мне любовь к авиации и ко всему летающему. Нагрудный значок «Юный авиастроитель» до сих пор хранится у меня, как дорогой сувенир моего детского увлечения авиамоделизмом. Вот они, муки творчества и вот они – их результаты! Но полетит ли?

На чудом сохранившейся фотографии 37-го года (авиамодельный кружок станции детского технического творчества на Екатеринославской) видно, как я, высунув от удовольствия язык, что-то выпиливаю лобзиком для моторной модели. Модели этой, к моему горькому разочарованию (и к еще большему, до сих пор испытываемому стыду), не суждено было взлететь. То ли «перетяжелил» ее, то ли плохо выбрал профиль крыла, – где-то поленился я, предвкушая радость предстоящего труда, поспешил, и был наказан.

А вообще, авиамоделирование всегда было связано с конструкторскими расчетами. Приходилось рассчитывать и аэродинамические параметры, и аэродинамические профили под заданную мощность двигателя, выбор которых был очень ограничен. В частности, профили нервюр рассчитывали, в зависимости от характера модели – либо по таблицам профилей NASA (для моделей скоростных), либо по таблицам ЦАГИ (для моделей грузовых, рассчитанных на длительный полет и, соответственно, имеющих запас топлива).

Иногда, делая модели планеров или небольшие модели с резиновым двигателем, любил их запускать прямо с балкона квартиры, в которой жил, благо в то время деревья перед домом еще не выросли. Вообще, балкон был местом самого приятного времяпровождения, особенно во время запретов, налагаемых на гулянье. С балкона открывался чудесный вид на Павловку и далее – на город, Холодную и Лысую горы. И особенно приятен был этот вид, когда на него «накладывался» вид модели, парящей в воздухе, сделанной собственными руками.

И я помню письмо с благодарностью родной партии, которое с энтузиазмом подписало тогда 15 тысяч пионеров, и в их числе – я.

Внутри здания Дворца пионеров «география» была такой. Левое крыло занимала администрация, службы обслуживания и кружки по интересам, связанным с искусством – изобразительным, театральным, музыкальным, фото и т.п. Далее, до главного входа (два света) – кинозал. Входной портал открывался широкой красивой лестницей и площадкой, с которой, перешагнув несколько ступенек, можно было попасть в зимний сад с богатой тропической растительностью, фонтаном под стеклянным куполом в круглой чаше которого, плавали рыбы, а взяв чуть-чуть правее, подняться по коврам шикарной лестницы на второй этаж центрального корпуса. Эта часть здания была царством юных техников – авиамоделистов, железнодорожников (Харьков был наверное самым «железнодорожным» городом того времени), «умелые руки» и др., а правая часть была отдана юным натуралистам всех направлений. Насколько мне не изменяет память, работало (по названиям) до полусотни кружков (если не больше), в каждом могло быть сотни человек, в которых было занято тысячи пацанов и девчат (кружки работали посменно, по две, а то и три смены в день и в каждом было по два десятка человек). Разбивались кружковцы на группы по опыту, умению и знаниям, вроде как по классам. Ну, а если еще присовокупить по два, а то и три бесплатных сеанса в кино, становится понятным, какой это был муравейник, но муравейник в высшей степени организованный. Руководили работой, рассказом, показом и личной помощью опытные и грамотные инструкторы и педагоги. Отличались тем, что были одеты в особые халаты, имели на груди отличительный знак. Авиамоделисты-кружковцы имели свои значки, я храню такой значок до сих пор. Да, именно Дворец сделал меня человеком. Это была вторая Коммуна имени Дзержинского, но для детей, живущих в семье. Приходилось мне бывать и в коммуне им. Дзержинкого в Померках, видеть и слышать лекции Макаренко, общаться с коммунарами. Бывал я и на заводе фотоаппаратов ФЭД, что в Померках.

А вот эта фотография – 37-й год, последний год в обычной школе тоже связана с Померками. Оторвался я на этой фотографии от народа, но близок он мне, народ моего детства и моей юности. Близок по духу, просто по тому, что жили в одно и то же время, дышали одним и тем же воздухом. До сих пор не могу забыть двух недель, проведенных в оздоровительном лагере в Померках, И хотя все, кто на ней запечатлены, собрались в одну группу по воле случая, все равно приятно смотреть на молодых и жизнерадостных людей, хотя и горько осознавать, что многие не дожили до сегодняшнего дня.

В общем, Дворец был магнитом, центром притяжения для детворы от 8 лет и до призывного возраста, так как он открывал двери и для профессионального обучения по тем интересам, которые в нем развивались. От него шла прямая дорога в аэроклубы, военные школы и военные училища всех специальностей, железнодорожные и другие техникумы, в систему профессионального обучения. Мне даже кажется, что сама идея подготовки «трудовых резервов», реализованная в конце 30-х, пошла от дворцов пионеров.

Атмосфера в кружках была не просто дружественная, но к детям относились внимательно и с любовью. Подкрепиться в буфете можно было за гроши, для работы в кружках выдавались халаты различных цветов – по «специальности» (авиамоделистам – голубые, натуралистам – зеленые, железнодорожникам – синие и т.д.) и подгонялись по размерам. Был хорошо оборудованный медпункт, в отдельных "мастеровых" кружках дежурили медсестры, особое внимание уделялось мерам безопасности, на каждом шагу были аптечки, пожарные посты. Была даже своя детская пожарная команда, в том числе, и как кружок по интересам.

Особое место занимали празднества – на демонстрации по государственным праздникам двигались отдельной колонной, в форме своего кружка, демонстрируя предметы собственного творчества и очень гордились ими. Но ни с чем не мог сравниться праздник Нового года – новогодний костюмированный бал. Его центром был зимний сад, в нем – танцы, затейники, серпантин и конфетти, новогодние подарки. В общем – на всю жизнь память. На балах, естественно, завязывались знакомства, многие из них заканчивались счастливо, многие, как водится, и нет.

Война прервала работу Дворца, да и многие его кружковцы не вернулись с той проклятой войны. А память о Дворце, о тех, кто заботился о детях, сохранилась – ведь подумать только, с открытием Дворца например, существенно сократились "битвы" и «сражения» – противостояния разных полуорганизованных и организованных подростковых группировок (напр. групп «клочки», в которые объединялись, как правило те, кто принадлежал к «извозу» и жил на Клочковской, против «госпромщиков», в которые объединялись пацаны, жившие «за Госпромом»). Резко сократились детские безобразия, вечерние «шатания» детей на улицах.

Большое внимание, конечно уделялось военному воспитанию. После Халхин-Гола, например, привезли трофейную японскую пушку, ее выставили у бокового входа на б. Монастырском переулке (как он тогда назывался не помню, ориентируюсь на старинный план города). Все бегали смотреть – мушка для прицеливания была у него слева на конце ствола – архаизм! В общем есть что вспомнить, и в первую очередь – сам дворец и тех, кто заботился о детворе.

Во время войны здание сгорело, однако фасад остался цел. Под влиянием климатических условий его стены разрушились и, в 50-х годах их полностью разобрали. А пушки со стен Харьковской крепости, украшавшие его главный вход, сохранились и находятся сегодня во дворе Исторического музея

Неизгладимыми в памяти остались празднества, связанные с Днем авиации. Они проводились как правило 12-го августа, потом – 18-го августа, их ритуал был строг. Днем буквально все население города целыми семьями высыпало на летное поле (чему способствовали хорошие транспортные условия), которое располагалось напротив парка им. Горького и тянулось вплоть до Померок, ограничиваясь Белгородским шоссе с одной стороны и Пушкинской улицей – с другой. Этого пространства было достаточно для взлета и посадки винтомоторных самолетов того времени, даже крупных – таких как тяжелые бомбардировщики ТБ-3 или даже семимоторный самолет-гигант К-7, конструкции Калинина.

Слева у границы аэродрома, вдоль Сумской улицы и далее – вдоль Белгородского шоссе в ряд, обычно демонстрировались самолеты различного назначения. Помню, в один из праздников, в начале 30-х годов, демонстрировался агитсамолет АНТ-9 «Крокодил» (“Крылья Советов”), в который допускались желающие, среди которых конечно, не мог не оказаться и я. Тут же неподалеку, была взлетная площадка, с которой на «У-2» и «Р-5» катали отличников производства (существовала такая форма поощрения ударников стахановского движения). Такие развлекательные полеты перемежались с показом в пролете на малой высоте скоростных самолетов (где-то в 39-м году – бомбардировщиков СБ-2 , дальних бомбардировщиков ДБ-3, истребителей И-15, И-26), показательных полетов планеров различных конструкций. Верхом общего интереса была демонстрация воздушного боя, особенно встречного, и высадка парашютного десанта.

Помню всеобщее удивление и бурное ликование, вызванное показом «самолета – матки» ТБ-3 с подвешенными на нем тремя истребителями – вначале И-4, затем И-15, и полетом самолетов – бесхвосток типа «парабола» и «утка» – со стабилизатором впереди крыла.

Еще одно жгучее ностальгическое воспоминание начала 30-х годов, когда на одном из первых таких праздников толпа любопытной публики окружила самолет-гигант К-7 конструкции Калинина (на фотографии). У самолета с безразличным видом прогуливалось несколько человек в форме красноармейцев аэродромной команды и стоял он, огражденный от зрителей натянутой веревкой, на краю летного поля, на маленьком пригорочке, неподалеку от проволочного забора, отделяющего его от Сумской. Мне тогда повезло, и это было везение «жизненное» – в числе других детей, будучи подхваченным «подмышки», не помню даже кем, на мгновение заглянул в приоткрытую входную дверь, расположенную на уровне человеческого роста на обтекателе тележки шасси и в сумраке разглядел лестницу, ведущую во внутреннее помещение самолета – его крыло. До сих пор удивляюсь, вроде – охрана, а детям не препятствовала, даже поднимала пацанов «подмышки», чтобы доставить им такое исключительное удовольствие. Но взрослых к самолету не пускали.

К-7 имел действительно гигантские размеры, особенно – крыло, толщиной, превышающее человеческий рост. Этот самолет называли «летающей крепостью». Конструктор Константин Калинин создал первый в мире трансконтинентальный самолет за 9 лет до появления американских "Боингов», но прожил самолет не дольше года, – это был первый и последний, экспериментальный экземпляр. Самолет был оснащен 7 отечественными моторами и имел грузовой отсек, в котором могло разместиться 10 – 16.6 тонн бомб, в зависимости от заправки топлива и дальности планируемого полета. Десантный вариант самолета мог нести 112 парашютистов. Кроме 14 топливных цистерн, расположенных в крыле, предусматривалась возможность использовать подвесные баки. Все в самолете располагалось в крыле площадью свыше 450 кв. метров и размахом 53 метра. Самолет имел цельнометаллическую конструкцию и отличался множеством оригинальных решений, в частности – конструкции шасси, позволяющей самолету иметь горизонтальное стояночное положение, а также – в системе управления. Для постройки самолета-гиганта на Харьковском авиазаводе пришлось соорудить специальный сборочный цех. По своим характеристикам «К-7» превосходил почти все западные аналоги. Успех показа был огромный.

Уже после узнал, и только повзрослев, сумел по достоинству оценить его характеристики. Самолет мог перевезти 130 человек на расстояние до 5000 километров. В нем предусматривалась комфортабельная кают-компания с показом кинофильмов, буфет и кухня, отдельная радиорубка. В военном варианте для самообороны предусматривались огневые гнезда для 8-ми 20мм. пушек и 8 пулеметов, а для доставки стрелков к хвостовым пулеметам – специальная электротележка, перемещавшаяся на тросах внутри хвостовой балки. На фотографии можно видеть главного конструктора самолета Константина Калинина с экипажем самолета и бригадой инженеров перед испытательным полетом.

Первые пробные «подлеты» и полеты прошли успешно и после 5-ти часового налета, на 21 ноября был назначен испытательный полет на мерном километре на высоте 100 метров. Полет происходил в районе современной улицы Ощепкова. Первая часть полета на мерной базе прошла блестяще. После набора скорости при втором заходе на мерный километр, «К-7» развернулся, не долетев до мерного километра 3-4 километра начал резко снижаться и на максимальной скорости пошел к земле под углом 30-40 градусов. При ударе снесло шасси, самолет подбросило и начался пожар. Летчик Михаил Снегирев и 14 членов экипажа и испытательной бригады погибли. На всю жизнь остался в памяти траурный кортеж, шествовавший по Сумской улице, как раз мимо 62-й фабрично-заводской семилетки, учеником четвертого класса которой, тогда был. На передних машинах везли двигатели самолета с погнутыми винтами, затем гробы с телами погибших, утопающие в цветах. С тех пор, над балконом, на фасаде трехэтажного дома, что до войны стоял на углу Рымарской и Сумской (напротив бывшей Мироносицкой церкви), в каждую годовщину дня авиации, висела большая модель К-7...

В честь Михаила Снегирева была названа улица неподалеку от того места, где разбился К-7, а на территории Харьковского авиационного завода был установлен памятник погибшим. Через три десятка лет – в 60-е годы, ул. Снегиревскую переименовали в ул. Ощепкова – ее, оказывается, поименовали не в честь летчика (!?), а потому, что там жили снегири. Памятник на территории ХАЗа при реконструкции территории завода снесли, захоронение перенесли. Куда – неизвестно. По другим данным, его снесли при реконструкции взлетной полосы завода, а прах погибших кремировали и поместили в колумбарий. В начале войны немецкая бомба прямым попаданием угодила в него и прах в прямом смысле развеяло ветром. Жертвы катастрофы стали и жертвами войны. И остались от памяти небольшой музейный стенд, скудные архивы и еще – снегири на бывшей улице Снегиревской.

Судьба константина Калинина также печальна. После продолжительной болезни его перевели в Воронеж, а скоро выяснилось, что он – враг народа, мать его была полькой и родился он не в Воронеже, а в Варшаве и эти факты скрывал. 23 октября 1938 г. гениального авиаконструктора Калинина расстреляли. Его разработки самолетов на 1000 человек так и не увидели света.

Мы, авиамоделисты, были не просто зрителями на праздниках дня авиации, мы были активными их участниками и действующими лицами, ощущая свое непосредственное сопричастие ко всем делам большой авиации. Гордясь своей формой, в вошедших тогда в моду синего цвета с голубой окантовкой авиационных пилотках, мы устраивали показ своих достижений, запуская модели на специально отведенной площадке. И надо сказать, что полеты моделей вызывали большой интерес у публики – харьковчане никогда не были хладнокровны к достижениям ни большой, ни малой авиационной техники! Авиамодельные соревнования всех рангов, периодически проводимые на склонах Большой Даниловки, вызывали неизменный интерес харьковской публики и всегда были маленькими праздниками большого Дня большой авиации.

Естественно, праздники Дня авиации не проходили без музыки духовых оркестров и рупоров радио на столбах, веселья и буфетов, накрытые столики которых с различными бутербродами, фруктами и напитками, расставлялись прямо на траве. Ну, и конечно, колоссальное количество бочек с пивом, квасом, молоком и ларечков по продаже «газировки», вошедшего в моду эскимо и сладостей, все это переплетенное гирляндами цветов и цветной бумаги, связками воздушных шариков, создавало праздничное настроение. А вечером – праздник с песнями и плясками переносился на площади и в парки. Парк имени Горького всегда был иллюминирован, и в течение всей ночи, освещался осветительными бомбами, спускающимися на парашютах. Их мертвый свет, правда, не способствовал праздничному настроению. Падая на аллеи, деревья и кустарники парка, он создавал множество химерических, фантастически перемещающихся теней, порождая море призраков и океаны иллюзий – спрятаться от него было негде. Он высвечивал любые, самые потайные уголки, способствуя сохранению общественного порядка, да и милиция тех лет, нужно прямо сказать, хлеб зря не ела!..

Не думал я и не гадал 18 июля 40-го года, в последний раз наблюдая эту ночную феерию в парке имени Горького, что ровно через три года, в ночь – 18 августа 43-го, будет произведен, как бы салютуя прошедшим праздникам, концентрированный налет нашей авиации сотнями бомбардировщиков на немецкие позиции у Саур-могилы, с массированным применением осветительных бомб. Не мог я тогда и предполагать, что налет этот, нарушив оборону немцев, выжигая живую силу в окопах, уничтожив артиллерийские позиции и скопления танков и авиацию на аэродромах базирования, расстроив связь и управление противника, станет авиационным наступлением и прелюдией к освобождению Украины. Не мог я также предполагать, что я стану его непосредственным участником, и что начало наступления в этот день, будет самым прямым образом содействовать освобождению моего родного города. И вообще, этот день сыграл какую то незримую, но важную для меня роль, повернув вектор моей жизни и памяти о ней, в какое то новое направление.

А в 39-м на праздник прилетел дирижабль В-8, в сотню метров длиной. Мне он запомнился тем, что пролетая с севера на юг из Москвы и с юга на север, возвращаясь обратно, он, величаво проплывал параллельно железной дороге над Павловкой, отбрасывая густую тень на Клочковскую улицу и Клочковские склоны, двигаясь буквально на высоте балкона моего дома, стоявшего над их обрывом. Отчетливо видимые подробности конструкции его каркаса под натянутой оболочкой, надписи на ней, моторные гондолы и пассажирская кабина с фигурами людей в иллюминаторах, своей рукотворностью создавали настроение фантастичности, будоражили мысли, звали в неведомое. Вообще, до войны были построены дирижабли "СССР-В1", "В1бис" (1932, 1939); "В2 "Смольный" (1932); "В3 "Красная звезда" (1932); "В4 "Комсомольская правда" (1932); "В5" (1933) ; "В6 "Осоавиахим" (1934); "В7", " В7бис "Челюскинец" (1934, 1935); " В8" (1936); " В10" (1937), а во время и после войны – "В12", " В12бис "Патриот" (1942, 1947) и "Победа" (1944). Кроме того, строились стратостаты для полета в стратосферу. В Харькове стратостатов я не видел.

Заканчивая тему о праздновании Дня авиации, замечу, что для охраны общественного порядка на празднике, вполне естественно, привлекалась и милиция, и военные, особенно для создания коридоров, обеспечивающих непрерывное и беспрепятственное движение людских потоков. Но нужно сказать, что общественный порядок соблюдался достаточно строго, он не омрачался безобразиями, а на редкие случаи появления пьяных, милиция реагировала немедленно. В местах скопления людей дежурили машины скорой помощи, были оборудованы медицинские палатки – время летнее, и жара на солнцепеке не щадила даже в праздник что, естественно, вызывало перегрев людей и необходимость оказания скорой помощи.

Кино и кинотеатры.

В жизни довоенного Харькова большую роль играли кино и кинотеатры, и, естественно, они не могли не задеть каждого харьковского мальчишку, тем более, в ранние годы своего существования.

Моим самым первым, был кинотеатр на Екатеринославской, у Лопанского моста, вот он, виден слева, выделяясь своей башенкой углового дома слева от моста. Сохранился он и до сегодняшнего дня.

Самым первым фильмом, виденным мною что то в 1927 году, был безымянный фильм (по крайней мере, я не знал его названия), о бразильских джунглях. На всю жизнь врезалась в память гигантская змея, ползущая в зарослях, с угрожающим раздваивающимся зыком и невидимым сокращением мышц. Ее угрожающие позы и ужасающие картины охоты за чем-то большим и рогатым, на всю жизнь привили во мне чувство неприязни к пресмыкающимся, которое только усилились зрелищем охоты Амазонских крокодилов и кровожадной пираньи, пожирающей все живое. Зато добрую память и теплое чувство вызывали щебечущие яркие птицы, попугаи и насекомо-подобные колибри, весело порхающие под звуки музыкального сопровождение тапера – этого Бога музыки и неутомимого труженика – импровизатора немого кино. Да и послушать его музыку, когда пальцы его рук бегали по клавишам, казалось, обгоняя сами звуки, было громадным удовольствием, ведь в то время радио еще было редкостью. А тапер –

«..поднял голову – и вот, едва коснулся

Упругих клавишей, едва нажал педаль –

Гремя, бог музыки проснулся.

Струн металлических звучит высокий строй,

Как вихрь несется вальс – подбрякивают шпоры,

Шуршат подолы дам, мелькают их узоры,

И ароматный веет зной... « (Яков Полонский)

Позднее смотрел я в нем и много других фильмов, среди которых запомнились бессмертные «Веселые ребята», еще малоизвестного тогда Леонида Утесова, и более поздний предвоенный фильм –"Если завтра война" Николая Шпанова.

Ярким воспоминанием остался первый звуковой фильм «Снайпер», который смотрел в также сохранившемся ныне кинотеатре на Сумской улице. Не нашел я его довоенной фотографии, а в годы немецкой оккупации – вот он, на снимке. Не думал я, рассматривая «Снайпера» на экране, что немецкие солдаты будут глядеть в нем «победные» ленты личного режиссера Гитлера Лени Рифеншталь, но, разглядывая их довольные после окончания сеанса, физиономии завоевателей, вдохновленные на новые «подвиги» речами бесноватого фюрера, подумал: интересно, а скольким из них довелось смотрело фильмы о Сталинграде или Курской дуге, или, например, о взятии Берлина?

А вот сам «Снайпер» произвел на меня большое впечатление своей реальностью, и я частенько во время войны вспоминал его. Именно этот фильм воодушевил меня на уничтожение вполне реального немецкого снайпера на Перекопе, когда тот использовал прием маскировки, показанный в этом кинофильме. В этом же театре смотрел неувядаемый кинофильм «Дунайские волны», в котором открыл для себя музыку Иоганна Штрауса. Вот он, этот кинотеатр, и на современном снимке (см. выше).

Нельзя забыть, естественно и кинотеатр на Московской улице, который снесли еще до войны – он располагался в начале улицы, почти на перекрестке с переулком Короленко, что видно на старинной фотографии этой улицы. Там видел впервые «Цирк» с Любовью Орловой (в жизни видел ее только один раз, где-то в 1962-м году в Риге) – этого кумира военных и послевоенных лет. Любил я посещать и кинозал Дома офицеров на Университетской горке, но это уже – в период моей учебы в спецшколе. Нас, спецшкольников, всегда там хорошо принимали, всегда для нас находились билеты, даже на кинофильмы с аншлагом. Там видел многие довоенные фильмы, в том числе и – последний, за время моей жизни в Харькове, за день до отъезда – «Истребители» с незабвенным Марком Бернесом –

В далекий край товарищ улетает,
Родные ветры вслед за ним летят.
Любимый город в синей дымке тает –
Знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд.

Пройдет товарищ все бои и войны,
Не зная сна, не зная тишины.
Любимый город может спать спокойно,
И видеть сны, и зеленеть среди весны.

Когда ж домой товарищ мой вернется,
За ним родные ветры прилетят.
Любимый город другу улыбнется –
Знакомый дом, зеленый сад, и нежный взгляд

Все правильно пел Марк, кроме одного: и домой не вернулся, и любимый город мне не улыбнулся, не увидел я знакомый дом, зеленый сад, и нежный взгляд. Не увидел я и Дома Офицеров у Купеческого спуска на Университетской горке. Остался он только в воспоминаниях и на фотографии, как и сам Купеческий спуск.

Из всех Харьковских кинозалов, оставил самую большую память кинозал дворца пионеров. Громадный, двухсветный, с удобными сиденьями и большим экраном, этот кинозал доставлял много радостей харьковским ребятам. По несколько сеансов в день, он показывал все современные кинофильмы, естественно – патриотические в первую очередь, и мы любили ходить на них, в любое свободное время. Не перечесть тех фильмов. Это – «Мы из Кронштадта», «Юность Максима», «Возвращение Максима», «Выборгская сторона» с Михаилом Жаровым, Борисом Чирковым, Василием Меркурьевым. Конечно, смотрели мы и такие фильмы как «Человек с ружьем» с его Борисом Тениным, это и «Дети капитана Гранта» с щемящей душу музыкой Исаака Дунаевского, с Николаем Черкасовым, Марией Стрелковой и Николаем Витовтом в ролях. Конечно, в жаркие летние вечера мы любили смотреть фильмы в летних кинотеатрах, их много было в городе. В первую очередь это был летний кинотеатр в парке им. Шевченко. Сгорел он, на моих глазах, сгорел где-то в августе 38-го, и зарево его пожара как бы предвещало кровавое зарево немецкой оккупации города.

А остатки Дворца Пионеров, безжалостно снесенные бездумными руководителями города и ничего не построенное взамен, вот они – на снимке. Дворец как бы «препарирован» и особенно хорошо видна структура его центральной части, той самой, где был зал авиамоделизма и его подсобные помещения, а также и его левая часть, где был кинозал. С болью в душе думаю, что снимок сделан специально – возбудить ностальгию и душевную боль по прошлому. Вижу ведь, даже свое рабочее место… А ведь можно было сохранить это историческое здание!

14 СПЕЦИАЛЬНАЯ АРТИЛЛЕРИЙСКАЯ…

Специальные школы были созданы в системе Народного Комиссариата Просвещения для целевой подготовки молодежи в конкретные военно-учебные заведения. Они давали привилегию гарантированного поступления в военное училище. Далее – лейтенантские кубики в петлицах и лейтенантские нашивки на рукавах. Это были школы восьмых, девятых и десятых классов с военной дисциплиной, военной формой одежды и летними военными лагерями.

Кроме обычной общеобразовательной программы, в этих школах изучались некоторые военные предметы. Для поступления в спецшколу необходимо было выдержать конкурс аттестатов за семилетку. Допускалось в аттестате не более трех-четырех четверок. Кандидаты проходили строгую медицинскую комиссию. Требования к поступившим были высокие, а перспектива одна – военная служба. Что же тянуло в спецшколу лучших, способных мальчиков? Главным образом, это был престиж военной профессии и высокий авторитет звания защитника родины. О том, что в спецшколах были лучшие ученики, говорит пример одной из Московских спецшкол. Из этих девятисот человек ее выпускников один стал маршалом Советского Союза, четырнадцать адмиралами и генералами, четыре Героями Советского Союза. Кроме отличившихся на военном поприще, один из воспитанников школы стал действительным членом Академии наук, трое заслуженными деятелями науки и техники. Из стен школы вышло много профессоров, докторов наук и главных конструкторов. Три Героя Социалистического Труда. Пять писателей и журналистов.

Едва ли какая другая школа смогла бы за четыре года воспитать такой интеллектуальный потенциал и подготовить столько юношей к доблестной воинской службе.
В газете "Правда" от 11 апреля 1938 г. был опубликован очерк "Специальные школы для будущих командиров артиллерии". В нем содержалось обращение, в котором учащиеся средних школ призывались пойти на учебу в артиллерийские военные училища, посвятить свою жизнь военному делу, стать командирами Красной Армии. В 1939 г. на экраны кинотеатров страны вышел фильм "Юность командира", в нем прозвучала песня с запоминающимися призывными словами:

Пусть тот, кто бесстрашен и молод,

Кто любит советский народ,

Пусть с первых рядов комсомола

К орудиям грозным встает.

И встали. Вот они, молодые ребята, будущие артиллеристы, мои одноклассники. Это о них высечено на памятной мраморной доске, установленной на месте бывшей 14-й спецартшколы в городе Харькове: «В этом здании в 1937-1941 году размещалась 14-я специальная артиллерийская школа. В ней были подготовлены более тысячи командиров – артиллеристов, грудью ставших на защиту Родины в годы Великой Отечественной войны»». Память не сохранила имена и фамилии одноклассников – всех, кто на этом снимке, но вот некоторые из них. Второй справа в первом ряду – Володя Поярков, Герой советского Союза, отражавший наступления немецких танков под Полтавой и потерявший в этом бою ногу, Григорий Чалый, Александр Калашников, в третьем ряду справа – Михаил Левин, встретился с ним в Белоруссии в день начала операции Багратион, был майором, начальником штаба артиллерийского полка, Григорий Чернявский, Ефим Землицкий, прошедший за время войны бои и плен, выжил и вырвался, Григорий Лиф, судьба которого неизвестна, сгинул в окружениях первых дней войны. На второй фотографии, кроме этих одноклассников – Галицкий – третий слева в первом ряду. О его судьбе также ничего не известно. Ничего не известно и о Пете Кравец (стоит крайний справа на третьем фото). На снимках запечатлены и наши руководители – начальник школы (полковник Сергеев), преподаватель истории, один из преподавателей артиллерии.

Увы, нет на этих фото Михаила Давыдова – первого из спецшкольников, покинувшего этот мир. Похоронен со всеми воинскими почестями на одном из Холодногорских кладбищ.

А вот эту свою фотографию размером 2х2см. хранил долгие годы. Прошла она со мной всю войну, приклеенная к удостоверению личности. Потерял я и удостоверение, и фотографию, в суматохе перестроечных лет. А была это одна из первых моих фотографий того времени. Хорошо, копия сохранилась. Были когда-то и мы с волосами…

Начиная с 1 мая 1938 г. личный состав артиллерийских спецшкол стал принимать участие в военных парадах. Мне пришлось участвовать в пяти из них на площади имени Дзержинского в Харькове. Это были незабываемые парады, трибуны всегда встречали юных артиллеристов аплодисментами, а мы вышагивали, земли не чуя под ногами…

Отбор кандидатов в спецшколу осуществляли специально созданные для этой цели комиссии. У поступающих проверялись знания по всем общеобразовательным дисциплинам и, прежде всего, по математике, физике, химии и иностранному языку. Каждый абитуриент был обязан не только успешно пройти медицинскую комиссию, но и продемонстрировать физическую подготовку на спортивных снарядах. Высоко оценивалось наличие спортивных знаков: "Готов к труду и обороне", Осоавиахима, "Ворошиловский стрелок", «Буденовский всадник», парашютного спорта и других. Учитывался интеллектуальный и культурный уровень будущих командиров-артиллеристов. Поступить в артиллерийские спецшколы было весьма непросто.

Дружба, взаимное уважение, товарищество и взаимовыручка – вот что сплачивало нас. Совместные походы, экскурсии и учеба в лагерях делали жизнь интересной и разнообразной. Лодочные походы по пригородным рекам были любимым времяпровождением свободного от занятий времени. На фотографии участники незабываемого речного лодочного похода Кочеток-Чугуев (1939 г.) – Авраменко, П.Тесленко, П.Коваленко и я, любимый, во время нахождения в Чугуевских военных лагерях (Малиновка). Помню, застряли мы под каким то маленьким мостиком, еле выбрались, пришлось из лодки прыгать в воду и вытаскивать ее из под мостика на руках. Но вот интересно! Видел в тот момент ершиков, непуганно резвящихся в воде у самых ног, и запомнил на всю жизнь. Люблю рыб!

После окончания спецшколы разъехались одноклассники по всему Союзу. Я попал во 2-е Ленинградское Краснознаменное артучилище, Авраменко – во 2-е Киевское, Тесленко – в 1-е Ленинградское, а Коваленко – в Одесское училище тяжелой артиллерии. Там и встретили войну.

Учащиеся спецшкол носили военную форму: китель цвета «хаки», синие брюки с красным кантом и артиллерийская армейская фуражка. В зимнее время предусматривалась особого покроя шинель – солдатская, с пуговицами в один ряд, но разрешалось ношение шинели офицерского покроя. Петлицы были черного цвета. На петлицах сверкали две металлические буквы СШ (специальная школа) и стандартная артиллерийская эмблема — скрещенные артиллерийские стволы. Артиллерийская спецшкола приравнивалась к войсковому подразделению типа дивизион. Жизнедеятельность спецшкол регламентировалась общим школьным уставом и Правилами внутреннего порядка в специальных средних военных школах.

Военное обучение и воспитание проводилось военными руководителями из числа кадрового комсостава артиллерии Красной Армии. Обязанности командиров рот и взводов исполняли классные руководители из преподавательского состава. Старшины батарей и младшие командиры назначались из числа лучших учащихся, обладающих командными навыками. Обучение проводилось в соответствии с программами Наркомпроса. Такие предметы, как математика, физика, химия, черчение и военное дело, изучались с ориентацией на программы артиллерийских военных училищ. Особое внимание уделялось изучению иностранного, как правило, немецкого языка.

В свободное от учебы время учащиеся проживали дома, для иногородних были созданы интернаты. Кроме обычного паспорта ученикам выдавались удостоверения личности, которые мы с гордостью представляли при покупке билетов в дом офицеров. Сохранил я свой первый паспорт, полученный в октябре 39-го в отделении милиции в Доме Профсоюзов, пронеся его как талисман в обрезиненном конвертике от индивидуального пакета скорой помощи, через три окружения, через «все бои и войны». И хранит он следы вод речных переправ, форсирования Северной бухты Севастополя. В нем, как написал поэт – дым рваной стали и запах порохов артиллерийских выстрелов и разрывов, пролитой крови и солдатского пота. Но кроме этого, в нем есть еще пятая графа, несущая в себе смертельный риск в случае пленения. Зная это, всегда носил Вальтер №2 – еще один, трофейный миниатюрный пистолет, с двумя патронами. На всякий случай.

ТАЛИСМАН

Зиновий Рогов

Якову

Был мальчик некогда упрям,

В учебе и в труде,

Пыхтел над сложностью программ,

Как хлебороб на борозде.

Подрос мальчишка, и на нем

Армейская шинель,

И гимнастерка под ремнем

В петлицах – канитель.

Любил спецшкольник цифр рой,

Простую мудрость теорем,

В них, погружаясь с головой,

Он становился, глух и нем.

Биномы лихо раскрывал,

На "пять " пристреливал репер,

Дружил с ним гордый интеграл,

И точный строгий угломер.

Бежали быстрые года,

И вот уж вечер выпускной,

Прощался юноша тогда

Со школьною порой.

Играл оркестр духовой,

Цвели улыбки на губах,

Цвет люстр яркий, золотой

Горел на девичьих губах.

Сменялось танго гопаком,

И белый вальс кружил,

Кто не был ранее знаком

Тех этот вечер подружил.

Искрился фейерверком зал,

Веселье длилось допоздна,

В те дни никто еще не знал,

Что вскоре полыхнет война.

Рванет стальной ее раскат,

Зубастую оскалив пасть,

В ней большинству этих ребят,

Жизнь не узнав, придется пасть.

Святой решимости полна,

Истерзанная с первых дней,

Восстала гневная страна

от стариков и до детей.

Ушел безусый лейтенант

В огонь и сущий ад,

Вчерашний молодой курсант,

Встал в командирский ряд.

Он, уходя, взял паспорт свой.

Зашил его в карман,

С опасной пятою графой,

Хранил как талисман.

В гербастой паспортине той,

Слились в одно – отец и мать.

Мечта и вечер выпускной,

Земли родимой благодать.

Сражался юный командир,

Смерть видел не во сне,

Гремел огонь его мортир,

Он не горел в огне.

И в окруженья попадал,

И не тонул в воде,

С боями к Рейху дошагал,

С ним паспорт был везде.

Теперь закрыт он на замок,

Лежит в столе у дна,

Размыта четкость его строк,

Печать еле видна.

Потрепан старый переплет,

Страницы обветшали,

Но сохранил он ратный пот,

И запах рваной стали.

Хранит и память ветеран,

В торжественные дни,

Опять кладет его в карман,

И снова как в строю они.

29 октября 1997г.

Оттава

И хотя это стихотворение посвящено его автором мне, я его отношу ко всему моему поколению, жившему в неспокойные предвоенные годы, поколению интернационалистов, для которого счастье и спокойствие своего народа, было выше личного счастья. Так мы были воспитаны.

В средней школе, и особенно в ее младших классах, я прилежанием к учебе не отличался, и зачастую предпочитал ей прогулку по городу на трамвае (а то и на его «колбасе»). Любимый маршрут – Госпром – тракторный завод или, при дефиците времени, по кольцу марки «А» – от Госпрома, через центр города, и по Клочковке – до Госпрома.. Правда, поступил я в спецшколу без особого труда (поумнел, наверное!), и благодаря умению преподавателей, мною овладела неутолимая жажда учебы. Особенно потянуло к истории и математике, программа которой по сравнению со средней школой была существенно серьезнее. Не было ни одной задачи, в особенности по тригонометрии, которую бы я затруднялся решить, и вдруг, сам не зная как, выбился в отличники. Память об этом запечатлена на фотографии у знамени. Тогда это было очень почетно, и, прямо скажем, труднодостижимо. Гордился этим и я, и мои родители – вот что военная дисциплина делает с человеком, утверждали они!

Каюсь, любил я форму, тогда все ее любили, службу в армии считали почетной и многие предпочитали именно ее. Особенным уважением пользовалась авиация, затем – военно-морской флот и артиллерия, затем танковые войска. Нас, спецшкольников, удручало только отличие нашей формы от обычной воинской, особенно – вид петлиц на шинели. Мы очень хотели быть похожими на военных, а петлицы были похожи на железнодорожные.

Лучшие педагоги городов, в которых располагались артиллерийские спецшколы, преподавали общеобразовательные дисциплины. На всю жизнь запомнил преподавателя математики Воловича – педагога «от Бога». Даже те, которые и не очень любили математику, вскоре становились ее апологетами и решали сложнейшие тригонометрические задачи без затруднений, а тригонометрия – наука артиллериста. Обучение военным предметам, велось кадровыми командирами Красной Армии, среди которых были имеющие боевой опыт и награжденные орденами и медалями. А это имело важное воспитательное значение. В период лагерного сбора учащиеся практически осваивали артиллерийское и стрелковое оружие, вплоть до проведения учебно-боевых стрельб, средства тяги, особенно артиллерийские тягачи. В лагерях проводились занятия на местности по тактике и топографии. Многие юноши мастерски овладевали практическими навыками сборки и разборки стрелкового оружия и технического обслуживания артиллерийских орудий.

Для всех без исключения обучающихся, предусматривался ежегодный 45-дневный лагерный сбор. Для нас это были сборы в Чугуевских военных лагерях (Малиновка) и на Ново-Московском артиллерийском полигоне, что на реке Самара. Хорошо запомнились эти лагеря, особенно на Самаре – левобережном притоке Днепра, с его зарослями камышей, кишащими живностью, вечерними и утренними туманами. Река Самара вытекает из северо-западных отрогов Донецкого кряжа. Она невелика, течет в западном направлении и, поворачивая на юг, в районе Днепропетровска впадает в Днепр. Здесь воды Самары и ее притоков образуют знаменитые Самарские плавни, которые расположены в пределах Новомосковского леса. Именно эту часть левого притока Днепра называют уголком сказочной красоты. Дубовые рощи и сосновые боры, фруктовые сады и плакучие ивы, зеленые луга и песчаные пляжи – все это в лабиринтах речных проток изобилующих рыбой, на поросших лесом и камышовых островах, кишащих живностью, с вечерними и утренними клубами туманов, глухими озерами спрятанными в зарослях тростника. Хорошо запомнились эти лагеря, особенно на Самаре.

Мы, к тому времени уже возмужавшие и повзрослевшие, не гнушались поухаживать за девочками, а те, кто постарше – и за официантками офицерской столовой лагеря. Был случай – то ли курьезный, то ли печальный, для нас в то время – казавшийся забавным. Один из наших старшеклассников, то ли в шутку, то ли всерьез, зачастил на встречи с одной из официанток. Он систематически и молча (вот что нас бесило больше всего!), исчезал из палатки после отбоя (что равноценно самоволке), встречаясь с ней неподалеку на пляжике, окруженном со стороны воды камышами, а со стороны берега окаймленным густым орешником. То ли из зависти, то ли по собственному недоумию, решили сыграть с ним шутку. Как-то вечером, когда клубы тумана были особенно густыми, а лучи полной луны еле просвечиваясь сквозь тучи, создавали не поддающуюся описанию феерию, к ужасу влюбленных, из чащобы камыша, покачиваясь и склоняясь из стороны в сторону, появились медленно двигающиеся к ним безмолвные фантастические фигуры. Их белые саваны с остроконечными колпаками на головах, отражались в воде, а со стороны кустарника, бросая на землю густые тени, двигались такие же фигуры, в два человеческих роста с косами в руках и саванами до самой земли. Ну, как здесь не дрогнет от ужаса сердечко молодой женщины, как не обомлеет от неожиданности даже молодой и сильный парень? Вскрикнув от ужаса, и вырвавшись из объятий возлюбленного, женщина бросилась по дорожке домой, а парень, ошарашенный вначале но, поняв, кто играет с ним злую шутку, закатил такую тираду, которой мог позавидовать любой боцман любого – военного или торгового флота, любой страны мира. Молодо – зелено… Посмеялись, конечно, устроители этого аттракциона, но напуганным «до полусмерти», было не очень весело – кроме испуга, было испорчено так многообещающее свидание! Зато потом посмеялись они, когда наиболее активным лунатикам, пришлось отсидеть на губе! Пишу об этом лишь для того, чтобы показать – мы жили, мы любили и нас любили, никто не хотели умирать. Но больше жизни мы любили свою Родину.

А вот эти памятные фотографии – я и Петр Коваленко, сделаны буквально за пару дней до отъезда из Харькова, также в Померках. Как будто знали, что встретиться больше не придется. И судьба этого близкого друга мне не известна. Знаю лишь, что начал войну он в Одессе, где учился,

Спецшкола имела небольшой парк артиллерийских орудий. В нем были полковые 76 мм. пушки образца 1902 года и 122 мм. гаубица образца 1905 года. Парк размещался на площадке в углу двора школы, а сам двор был превращен в плац, густо обсаженный вековыми вязами. Плац выходил к левому берегу реки Харьков, на котором мы любили проводить свободные минуты времени и фотографироваться на память, где и сделаны все групповые фотографии.

Для обучения правилам стрельбы, в зале третьего этажа, силами учащихся был построен миниатюрный артполигон, представляющий собой воспроизведение рельефа местности, оборудованной мишенями и специальным устройством, имитирующим разрывы снарядов. Он позволял нам практически изучать правила стрельбы артиллерии и проводить артиллерийские стрелковые тренировки. Вот где мы познали практичность тригонометрии! Удивительно, но в то время все тактические занятия и стрельбы на миниатюр-полигоне (не только в спецшколе, но позднее и во 2-м Ленинградском Артиллерийском училище), воспроизводились по карте местности урочища «Могильник», вдоль дороги Белосток – Волковыск. На всю жизнь запомнил многочисленные мостики не только на иниатюр-полигоне, но и реально – на этом шоссе, разрезающем дремучий Белорусский лес на границе с Беловежской пущей. Сколько раз и во время войны, и после войны, пересчитывал их – судьбе было угодно забросить меня туда не только в 44-м, но и позднее, в 70-е годы. Неподалеку от Волковыска, в районе города Свислочь, жила семья моей невестки – жены младшего сына.

Город Волковыск с первых дней Великой отечественной войны стал участником ожесточенных сражений с оккупантами, но уже 28 июня был оккупирован немецко-фашистским захватчиками. В нем были размещен концентрационный лагерь, в котором погибло более 20 000 человек, и еврейское гетто. Мне пришлось, через пару месяцев после его освобождения в августе 44-го, участвовать в работе Государственной Комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков, и в раскопке рвов в деревне Василёвка, что севернее Белостока. Там, в ноябре месяце, было обнаружено более 150 тысяч трупов замученных советских военнопленных и узников польских и Волковысского концлагерей.

А тогда, на поле, у южной окраины города, произошел интересный случай, единственный, известный мне за всю войну. После освобождения Белостока, полк вышел на трехдневный отдых и проведение технического обслуживания в районе Сахарной головы у Волковыска – высоты метров примерно в шестьдесят, напоминающей «голову» сахарного рафинада или половинку куриного яйца.

Только что полковой портной пошил мне комплект обмундирования из шерсти, подаренной Английской королевой. Как влитое, оно сидело на мне наподобие генеральского мундира. Но сапоги! Увы, кирзовые,, или в лучшем случае – юфтевые. Не пожалел ради этого случая трофейную плащ-палатку, и дивизионный сапожник сшил мне брезентовые сапоги – фасонистые, с рантом, в обтяжку, с хорошей кожаной подошвой (полагалась пара подошв на каждую выданную пару обуви). Но как быть с их цветом? Раздобыл трофейный гуталин и после героических усилий моего ординарца Макарыча, они приобрели, если не черный, то черно-буро-пятнистый цвет.

Нарядился во все новое, «надраил» до зеркального блеска медали и пряжку офицерского пояса, и собрался прогуляться в город, благо он был совсем неподалеку. Но здесь мое внимание отвлекли солдаты орудийных расчетов. Кто-то из них работает у орудий с артиллерийским мастером, а кто-то ходит по полю с котелками и … собирает мак. А поле от маков – красное, сами маки величиной с подсолнухи – гигантские, и коробочки спелые, стукни по ней – раскрывается. Думаю – дай, и я полакомлюсь, сахар – в достатке, а в памяти любимые в детстве харьковские маковки – «в ромбик». Взял не котелок – кружку, нагнулся в позу, расставив ноги, и боясь, что облегающие шаровары лопнут под напряжением, нагнулся. Одну коробочку раскрыл, другую, третью, и вдруг чувствую – громадной силы удар по мягкому (слава богу, не по иному) месту, сбивает меня с ног и несет в неизвестность. Падаю, слышу крики кругом, но ничего не вижу, пытаюсь встать, но не могу, пытаюсь открыть глаза – не открываются, руки гребут какую то липкую кашу. С большим усилием, разлепив веки пальцами, гляжу – на руках какая то черно-желтая липкая слизь, провожу по лицу – все оно в этой же дряни. Подбегают ко мне, слышу крики, зовущие санитара, ставят на ноги. Ноги дрожат и не держат. Но соображение работает. Думаю – что случилось, неужели немцы применили свое новое «сверхоружие» возмездия, которое они как раз в эти дни применили против англичан – вроде не похоже. Постепенно прихожу в себя, подбежавшие солдаты протирают лицо, какими то тряпками, затем – полотенцем. Начинаю осматриваться и соображать. Подбегает старшина – артиллерийский мастер, проводивший профилактику накатника у одной из гаубиц. Объясняет. Оказывается, вырвало гайку крепления штока накатника. А с ней и сам накатник, который под давление, пролетев с десяток метров, и нанес мне такой счастливый удар, обдав попутно веретенкой (веретенное масло – Д.Т.). Действительно счастливый удар, обошедшийся мне не более, чем в окончательно испорченный костюм из подаренного Английской королевой сукна, в пару хороших синяков и потерянные надежды хорошо провести время в Волковыске, где нас в это время, встречали на городской площади как освободителей – с цветами, вином и фруктами. Да еще и выговор от командира полка отхватил, за несоблюдение правил техники безопасности при проведении профилактических работ с накатниками. Но исход можно считать и в самом деле удачным. Руки и ноги (а также спина и голова) остались целыми, а я, хотя и хромая, встал в строй в скорости после того, как солдаты дивизиона проспались от передозирования мака с сахаром (а за это дело «влепил» выговор командир дивизиона – дополнительно). Ограничился, по сути дела, безвозвратной потерей костюма, о котором долго сожалел, не имея возможности компенсировать потерю. Не думал я тогда, что через шесть с лишним десятков лет получу еще один подарок от Королевы – теперь уже как гражданин Содружества – поздравление по поводу бриллиантовой свадьбы.

Да, многого мы не знали тогда, в 40-м, разъезжаясь по училищам, многого не могли предвидеть, но знали одно, и знали твердо: ждет нас жестокая война в сражениях которой мы обязаны победить, ждет трудная боевая работа. Вполне сознавали, что многим суждено не дожить до конца войны. Знали, и никто не хотел умирать, но такое было время – шли на это с полным сознанием исполняемого долга, вступая перед выпуском из школы, в кандидаты в члены ВКПб, и свято веря в свое правое дело.

И страну защитили, и за ценой не постояли, и Берлин взяли. И Победу Великую одержали, хотя и с сединою на висках, и со слезами на глазах. Но одержали.

Вот оно, здание бывшей 2-й женской губернской гимназии, где с 38-го по 41-й год размещалась родная мне 14-я специальная артиллерийская школа. Вот она, на левом берегу реки Харьков, у Вознесенского моста, фасадом и главным входом выходящая на площадь Фейербаха 8 (бывшая Вознесенская), а рабочим входом на Вознесенский переулок. Нет сегодня этого здания, разрушенного в годы войны. И о подвиге учеников школы в военные годы, напоминает только мраморная доска на ее месте, с памятной надписью.

Напоминает о том, что это их снаряды крушили крупповскую сталь тигров и пантер, что это их кровь делала снег красным и горячим. Это в их честь горит Вечный огонь, это им мы до сих пор ставим поминальные свечи. Это им кладут алые гвоздики на остывший от войны белый снег. Это они за свой подвиг, за отданные жизни и пропитую на полях войны кровь, заслуживают низкий поклон, почет и уважение от людей всех поколений.

И нет для меня роднее ни одного из оконченных мною учебных заведений – ни училища, ни академии. Именно здесь, в спецшколе, я почувствовал себя Человеком. Здесь я стал им, в его руинах осталась частица моей юношеской души, моя память об одноклассниках, вставших в командирский строй и сложивших голову на полях войны.

А только что, как бы в подтверждение этих слов, получил поздравление с Днем Победы от Президента России.

Река воспоминаний

Рядовой Победы

Сладкое, но и горькое слово – Победа. Кровавое, жестокое и безжалостное. За ним миллионы потерянных жизней, страдания и мучения. Но и радость, и надежды на прекращение кровопролитий, на спокойную человеческую жизнь – радость Победы. Радость как человеческое чувство и радость как следствие, результат Победы. Долго мы шли к Победе – через горечь утрат и поражений, через потери родных и близких, через кровь и слезы.

У каждого был свой путь. Дороги войны, ее сражения и битвы не выбирают. Лотерея войны безжалостна и неумолима. Кому выпадет пасть на поле брани, кому-то остаться живым, соломку постелить на место смерти невозможно. Воля случая играла человеком на дорогах войны, случай выбирал свою жертву. Тот, кто выжил, не виноват перед павшими, но он должен хранить память о них, память святую, память вечную. Радость Победы – это ее память. И память эту, мы обязаны передать своим детям и своим внукам. Что бы не допустить возрождения фашизма.

Пути, дороги… Дороги войны, они воспеты в песнях – пыльные и топкие, лесные и полевые, шоссейные и грунтовые – колонные пути и пути без дорог, с мостами и без них, но всегда кровавые, они живут в памяти ветеранов. Многое утеряно на этих дорогах, не закрепилось в этой самой, теперь уже ставшей «дырявой» памяти, да и вспомнить все невозможно, тем более, невозможно так описать даже самые памятные события, чтобы каждый, читая, видел то, что видел ты. Но маршруты войны запоминаются, и мне захотелось рассказать о них – в хронологическом и событийном порядке, как бы систематизируя свое боевое прошлое. Это – воспоминания рядового войны, одного из миллионов, прошедшего через множество ее сражений, познавшего и горечь поражений, и радость побед. Из мозаики таких маршрутов формируется Победа. Так сложилось, и очевидно это было у всех, что мой военный путь оказался «кусочно-аппроксимированным» маршрутами. Их было восемь и на каждом из них были свои, неповторимые события, своя история, своя память.

Маршрут первый. Эстония – Ленинград (22 июня – 15 июля 1941 года).

Первый день войны. 2-е Ленинградское артиллерийское училище, находящееся в Лужских лагерях, поднято по тревоге, материальная часть выводится из парка и маскируется в лесу. О начале войны ничего не известно, срочный завтрак и вывод материальной части на погрузку в железнодорожный эшелон. Погрузка корпусных 152 мм. гаубиц и 122 мм. пушек дело не простое, но помогли навыки, полученные на специальных тренировках. В 12 часов первая за войну бомбежка – прилетевший самолет-разведчик сбросил пару небольших бомб, разорвавшихся неподалеку. Бомбежка впечатления не произвела, но заставила все делать более четко и быстро. К вечеру прибыли в Нарву, откуда удалось сообщить родителям об отправлении на фронт. Открытка оказалась первой и последней до середины 1943 года, пока родители не нашлись в эвакуации, мама сохранила ее, и она сейчас пополняет мой семейный архив.

Эшелон шел без остановок, и мы едва успели пришить полевые петлицы и заменить пуговицы, как эшелон прибыл на железнодорожную станцию Тапа. Разгрузились в темноте и сосредоточились неподалеку в лесном массиве. Вечером, опять в темноте, совершили марш в 10-12 км. по лесной дороге к строящемуся полевому аэродрому. Замаскировав материальную часть, начали оборудование боевых позиций по его восточной границе, с целью простреливать летное поле. Оборудование позиций и подвозка боезапаса заняла пару дней. 26-го июня была поставлена боевая задача: по данным агентурной разведки, на летное поле должен высадиться большой авиадесант, целью которого является перехват путей отхода войск Красной армии из Таллина на Ленинград. Наша задача – дать ему высадиться, а затем, беглым огнем прямой наводкой, с помощью двух пулеметных батальонов Ленинградского Пехотно-пулеметного училища, расположившихся на позициях вдоль северной и южной границ аэродрома, уничтожить десант на земле вместе с самолетами. Сигнал для открытия огня – взрыв склада авиабомб, расположенного вблизи границы аэродрома. Стало известно, что десант сосредотачивается для погрузки, вылет его намечен на ночь 4-5 июля.

4-го июля ничего не произошло, вечером пришло сообщение – десант грузится на самолеты. По команде готовности, примерно в час ночи, курсантские расчеты заняли места, подготовили боезапас. Через два часа пришло сообщение, что первые звенья самолетов взлетели в воздух и к ним пристраиваются другие. Тут же последовало сообщение, что взлетевшие самолеты, собравшись, взяли курс на Тапу.

Примерно в 5 часов утра, с рассветом, мы услышали гул самолетов с юго-запада, а через пару минут первые точки летящих самолетов. Не делая захода на посадку, первая тройка самолетов снизилась и у самой земли нахально включила осветительные фары. Наше напряжение достигло предела, орудия заряжены, нервы натянуты, словно орудийные шнуры. Еще бы! Корпусные орудия – против самолетов! Военная история такого противостояния не знала.

Но здесь последовало самое большое разочарование, как оказалось – за всю войну. В последний момент перед касанием грунта, из-под склада авиабомб взлетела куча разноцветных ракет, и самолеты, дав газ, не коснувшись земли, взмыли вверх. Вот где сказалось отсутствие нашей авиации! Два дня искали «ракетчиков» – не нашли, хотя и обнаружили блиндаж с запасом продовольствия, патронов и теплой одежды. Но десант был сорван, шоссе Таллин – Ленинград оставалось недоступным врагу, и сообщение между городами прервано не было.

Оставаясь на позиции еще пару дней, прослушали обращение Сталина к народу и 4-го июля, снявшись с позиций, двинулись к городу Раквере.

В районе древнего замка, расположенного на высокой горе юго-западнее города, у болотной низины, произошла стычка с неопознанной группой в форме бойцов Красной армии. Как оказалось, это была группа курсантов пехотного училища, которая получила задачу уничтожить отряд немецких диверсантов в форме курсантов артучилища, якобы захвативших крепость и, приняв нас за этот отряд, открыла огонь. Инцидент был исчерпан без потерь с обеих сторон.

Здесь орудийные расчеты пересадили на броню танков с тем, чтобы они, вырвавшись на день-два вперед, успели оборудовать огневые позиции в заданном районе восточнее Нарвы для орудий, буксируемых дизельными тягачами с малой скоростью. Задача – выйти к мосту через реку Нарова и занять боевые позиции вдоль опушки леса на ее восточном берегу: Были сведения, что немцы вышли в тыл нашим войскам, обороняющим север Латвии и Эстонию, и большая колона их танков движется по западному берегу Чудского озера, с целью захвата моста у города Нарва и, тем самым, отрезать все войска, находящиеся в Прибалтике.

Двигаясь по шоссе, видели, как местное эстонское население торжествует, наблюдая отход Красной армии. Особенно это проявилось в Йохви, где разряженные мадонны пели и веселились, делая в нашу сторону непристойные знаки и принимая позы, не оставляющие сомнения об их отношении и чувствах к нам. Так хотелось врезать им, но – дисциплина… А жаль, это же отношение проявилось и после войны, проявляется и сейчас.

Двигаясь форсированным маршем, достигли заданный район. Огневые позиции расположились вдоль опушки леса – фронтом на запад, дивизион гаубиц-пушек слева от шоссе, пушечный дивизион справа. Окопались, замаскировались, выложили боезапас.

Ждали два дня. В отличие от авиадесанта, противник нас не обнаружил. Захватив без сопротивления мост через Нарову, «рванул» на Кингисепп. Дав танковой колонне пройти до опушки леса, прямой наводкой вдребезги разнесли первый танк, и тут же последний. Порядок ведения огня был заранее обусловлен – от головы к хвосту колонны вел огонь гаубичный дивизион, распределяя его по порядку расположения стволов на батарее, пушечный – с большей дальностью прямого выстрела, от хвоста к голове. Танки, находясь на насыпи и проектируясь на фоне неба, являлись доступной целью. Высокие и крутые откосы не давали танкам сойти с дороги, а те из них, которые были сброшены разрывами снарядов, оказывались в болоте. Через несколько минут колона превратилась в груды дымящегося металла, в которых горели их экипажи. Этот бой стал первым для меня весьма поучительным боевым уроком, в котором расчетливость и вдумчивый подход к решению боевой задачи, военная мудрость и точность исполнения дали великолепный результат. Главное, мы поняли – немца можно бить!

Задача была выполнена, дорогу расчищали саперы, а мы отправились в Кингисепп. Здесь, на окраине города, в течение одного дня, материальная часть артиллерии была передана вновь формирующимся артиллерийским полкам резерва Верховного Главного командования (РГК), а курсантов автотранспортом перебросили под Ленинград в район Вороньей горы – Красное Село для борьбы с диверсионными отрядами.

После пары перестрелок у Вороньей горы, нас отправили в Ленинград, где 15 июля в здании училища нам зачитали приказ о выпуске, присвоении офицерских званий «лейтенант». Спустя несколько дней, получив форму и снаряжение, сухой паек, денежный и продовольственный аттестаты, мы уехали в Москву, в Главное управление Кадров Артиллерии для получения назначений. В Москву прибыли в ночь первого авианалета 28 июля и были свидетелями работы зенитной артиллерии ПВО. Несколько дней с нами вели занятия по стрельбе преподаватели Академии. Получил направление в г. Кимры, в формирующийся 839 артиллерийский полк 260 стрелковой дивизии 50-й армии на должность командира взвода топографической разведки. Так я впервые попал в здание Артиллерийской Академии, не подозревая, что волею судеб стану на многие годы ее слушателем. Но для этого мне предстояло отвоевать войну.

Формирование частей 50-й армии производилось спешно, необходимо было закрывать бреши, пробитые немецкими армиями. Времени на сколачивание подразделений не хватало, материальная часть, стрелковое оружие и артимущество поступало плохо, некоторые батареи полка комплектовались орудиями 19-го века, некоторые – новейшими орудиями образца 38-го года. В одном дивизионе были орудия трех образцов, что усложняло снабжение боеприпасами и управление огнем. Ощущался некомплект и личного состава. Однако обстановка на фронтах усложнялась и 260-ю дивизию, погрузив в эшелон, отправили для занятия боевых позиций в район западнее Брянска, под местечко Жирятино. Здесь, в относительно спокойной обстановке полку удалось доукомплектоваться и подучиться, пока 2-го октября 2-я танковая армия Гудериана не прорвала фронт. Отступая, мы оказались в окружении, из которого пришлось выходить с боями Брянскими лесами в направление г. Тула долгие 28 суток. Горечь поражения и выход из вражеского кольца, составляют второй маршрут моего боевого пути.

Маршрут второй. Брянский фронт – выход из окружения (2–29 октября 1941 года.)

Созданный в августе 1941 года Брянский фронт должен был, по замыслу Ставки, «беречь Брянск» и остановить танки немецкой армии Гудериана, движущиеся на Москву. Закончив со Смоленском, немецкие танки неожиданно свернули на юг, навстречу 1-й танковой группе фон Клейста. К середине сентября 1941 года в немецкое кольцо попала Киевская группировка советских войск. Через месяц эта же участь постигла и армии Брянского фронта. 30 сентября началась операция «Тайфун»: 2-я танковая группа армии Гудериана повернула на северо-восток — в обход Брянских лесов — и вышла в тыл фронта. 2 октября по всему Московскому направлению немецкие армии перешли в широкомасштабное наступление.

Первый день наступления армии генерала Гудериана. Мой наблюдательный пункт на склоне пологой высоты в двух километрах юго-западнее деревни Издешичи. Два дня назад здесь впервые увидел работу наших «Катюш». Это зрелище незабываемо, как и произведенный им эффект. Никогда больше не видел земли, превратившейся в стеклянную массу и трупов немецких солдат, превратившихся в черного цвета желе. Неизвестное оружие поразило войска – и наши и немцы оставили позиции. После разъяснений наша пехота вернулась на свои позиции через пару часов, а немцы сделали это только на следующий день. Появление такого грозного оружия как реактивные минометы прибавило духа и уверенности, что мы сумеем разбить врага. Но на Брянском фронте сложилось плохое соотношение сил. На фронте 50-й армии, дивизии занимали участки от 16 до 30 километров по фронту, что соответствовало от 1.5 до 3-х километров на батальон, даже при их расположении в одну линию, без второго эшелона. Плотность артиллерии при этом была от 1-го ствола на четыреста метров фронта, до одного ствола на километр. С учетом, что части были недоукомплектованы ни личным составом, ни вооружением, о стойкой обороне, даже при самом героическом сопротивлении войск, говорить не приходилось.

Немцы пошли в атаку после часовой артиллерийской подготовки, управляя огнем с помощью аэростата наблюдения. Мы ничем не могли помешать им, аэростаты оставались вне зоны нашего воздействия, не было ни шрапнелей, ни тогда еще, бризантных снарядов. Не было и нашей авиации. Под ударами артиллерии и с помощью танков, немцам удалось свернуть нашу оборону, пехота начала отходить. Снялась с позиций и артиллерия, уцелевшая при артподговке. Нам пришлось бросить на радость немцам дряхлые орудия, их конные упряжки были выведены из строя. Да и толку от них не было никакого. На реке Судость пытались задержать немца отрядами прикрытия, но держались они не долго, дав возможность отходящим частям переправиться через нее. Двинулись южнее Брянска в обход, вышли в район железнодорожной станции Белые Берега, форсировали лесную речушку, прошли Овстуг, родину поэта Ф.И.Тютчева. Перед глазами на залитой солнцем поляне, среди золотого осеннего леса великолепная старинная усадьба. Сердце ноет – что станет с ней? Неподалеку от Овстуга повстречался отряд партизан Брянских пожарных, в котором были пару дней. Они принимали в свои ряды окруженцев, но я посчитал, что обязан вывести свой взвод из окружения, чтобы влиться в ряды регулярной армии. Это решение было однозначно поддержано всем личным составом. Слившись с большой группой окруженцев, под командованием весьма решительного кадрового майора, имеющей в своем составе обоз для раненых и несколько 45-ти миллиметровых пушек, ротных минометов и станковых пулеметов, лесными дорогами пошли на восток.

Надо сказать, что над молодыми офицерами тогда, были «дядьки» – их официально называли «политбойцами». Они были рядовыми и входили в боевые расчеты, но имели лучшее вооружение (самозарядную винтовку Симонова) и обмундирование, вели воспитательную работу и незаметно, надо сказать весьма тактично, подправляли молодых командиров, особенно, помогая им налаживать отношения с пожилыми бойцами. У меня таким «дядькой» был немолодой сибиряк по фамилии Каймасов. Как сейчас помню его доброе отношение ко мне, отеческую заботу. Его помощь была неоценима, он всегда умел сгладить любые шероховатости в отношениях молодого и неопытного лейтенанта с подчиненными. Особенно это было важно в окружении.

Впереди — Рессета, гнилые, лесные заболоченные места. Рессета стала эпицентром катастрофы Брянского фронта. Её форсировали с боем, в условиях, когда по воде уже шел ледостав. Вот что пишет о форсировании Рессеты З.В. Зубкова: «...К полудню 13 октября, на голом Лихом болоте скопилось столько людей, повозок, автомашин, пушек, тягачей, что пройти можно было, только пробираясь под животами коней, под дышлами бричек или щелями между машинами. Болотная земля прогибалась под ногами, как парусина, под колесами она лопалась с глухим выдохом. Пушки, подводы ложились брюхом на прихваченную морозцем ржавую, затоптанную жесткую траву, и вытащить их было нельзя, и тащить было некуда. Переправы не было. Каждые 5 минут в реку, туда, где еще виднелись остатки бревенчатого моста, пачками ложились снаряды... К полудню 13 октября не было полков, батарей, батальонов. Под вечер потекли с бугров к Рессете раненые. Ими были переполнены медпункты. Раненые и больные лежали на машинах, на повозках, на тропинках у реки... Под вечер фашисты ударили из пушек по всему Лихому болоту... Ночь пришла страшная. На кашель, на лязг, на скрип отвечал из заречных кустов пулемет. 14 октября показалось солнце... На Лихое болото прилетели самолеты врага, они высыпали бомбы на остатки переправы…». Наша группа форсировала Рессету несколько южнее того самого Лихого болота.

В 1983 году в урочище Кресты на берегах реки Рессета был поставлен памятник бойцам 50-й армии – два огромных стальных штыка высотой по семь метров с опоясывающей разрываемой лентой окружения и надписью «Воинам 50-й армии от благодарных потомков». А рядом на мраморных плитах стелы были написаны слова:

«Товарищ! Помни, по какой земле ты идешь, на каких стоишь берегах. Здесь, на реке Рессета, в урочище Кресты, на Лихом болоте в октябре 1941 года приняли неравный бой с фашистами защитники Родины.
Oт жестокого огня горел песок, плавился металл. Рессета потемнела от крови, стонала земля, устланная телами павших. А оставшиеся в живых бесстрашным ударом прорвали смертельное кольцо и пронесли знамя 50-й армии к победе над врагом».

За Рессетой была Вытебеть, в воде льдинки. У меня сибирская лошадка, иноходец, лохматая, но послушная. Долго приноравливался в седле, натер волдыри, но все-таки привык. Конечно, верхом легче, но ты на виду. В форме, с нашивками и петлицами, ты желанная цель. Убило подо мной сибирскую лошадку, убило и две других, прострелило на Рессете шинель в двух местах. Но самого Бог миловал, видимо под счастливой родился я звездой.

Холодно и голодно было шагать по лесам. НЗ кончился, пополнить запасы негде, в населенных пунктах немцы. Питались грибами, лесной ягодой, если удавалось подстрелить – птицей. Зверей в лесу не видели, видимо, распуганные, они ушли в лесные чащобы.

Где-то на третью неделю, завшивев, решились все-таки зайти в деревню помыться. Зашли в лесную деревушку Мыврино, у опушки леса. Это где-то в районе Гутовского лесозавода, юго-западнее Белева. Жители приняли нас хорошо, накормили, напоили, помыли, спать уложили. А утром оказалось, что в той же деревне, но с другой стороны улицы, ночевали немцы, более взвода, но с двумя пулеметами и минометом. Хорошо, своевременно это обнаружили, и с учетом явного превосходства немцев, решили в бой не ввязываться – нас было не более двух десятков человек, но вооруженных только карабинами, да еще с малым количеством патронов. И только в последнее время узнал, что деревушка эта – Мыврино, родина Председателя КПРФ Зюганова.

Где-то числа двадцать пятого, после перестрелки с немецкими патрулями, вышли к Белеву. Мост через Оку еще не был взорван, и удалось последним поездом, точнее – на паровозе, пересечь реку. Мост был взорван на наших глазах. На подходе к Плавску, дорога оказалась перерезана немецкими танками. Пришлось двигаться пешком в Плавск, а оттуда добираться до Тулы. 29-го октября добрались до Тульского вокзала, в подвале которого был сборный пункт окруженцев. Сменили белье, помылись в бане, поели на питательном пункте. Здесь все было организовано, но спать пришлось на бетонном полу. Все это после лесных страданий, сна на мерзлой и мокрой земле, показалось раем. Но отдохнуть не удалось, немецкие танки были на подступах к Туле. После короткой проверки органами, занявшей пару дней, мой взвод был расформирован, а я был направлен в сводный отряд на защиту спиртзавода на восточной окраине города. Здесь мне долго быть не пришлось, был отозван и получил направление в офицерский резерв фронта в г. Воронеж. Оформив нужные документы, отправился туда по железной дороге попутными эшелонами – в теплушках, а то и просто, в полувагонах, груженных зерном или семечками. Тепло и не дует!

А впереди ожидали новые бои и новые окружения.

Музей Боевой Славы 260-й стрелковой дивизии сегодня существует в средней общеобразовательной школе № 263 города Москвы.

Маршрут третий. Самый короткий и самый неприятный. Тим (19-22 декабря 1941 года).

В резерве фронта практически не был, получив сразу назначение на должность командира взвода топоразведки в один из формирующихся во втором военном городке артиллерийских полков. Хорошие казармы, благоустроенные учебные плацы и поля, хорошая организация прибытия и размещения личного состава и материальной части, совсем не похожая на ту, что была ранее при формировании 260 СД, позволили сколотить достаточно боеспособные подразделения и части. Артполк получил новую штатную материальную часть, артиллерийские приборы, необходимое военное имущество. Личный состав прибывал в основном молодой и грамотный. Занятия со взводом проводились на различной местности, особенно часто – в районе Воронежского Сельхозинститута. Там была хорошая геодезическая база, что важно для артиллерийской топографической службы.

На формирование и сколачивание подразделений ушло более месяца, и 19 декабря в ночь, полк погрузился в эшелон, но ехать пришлось недолго. Выгрузились через пару часов езды на железнодорожной станции Касторное и к утру 22 декабря заняли позиции на восточном берегу реки Тим, у города с таким же именем. Город расположился на возвышенности, и брать его было непросто – немцы полили склоны водой, они заледенели, имеющиеся у нас несколько танков буксовали, а пехота скользила на льду, на виду у противника.

Увы, мне не пришлось брать этот город и участвовать в его освобождении. Утром 22 декабря, при движении на свой НП, был ранен четырьмя осколками мины в голову и в спину. Как сейчас помню взрыв, дымок, удар… Пришел в себя в медсанбате в деревне Мантурово, но после обработки ран на голове, потерял сознание на долгих шесть суток и очнулся только в эвакопоезде, где-то на подъезде к Саратову. Выгрузили меня в городе Вольске на Волге, где располагался эвакогоспиталь №1978. В госпитале пролежал до пятого февраля 42 года, откуда был направлен в отдел кадров Приволжского военного округа для получения нового назначения. Не могу не вспомнить палатную сестру госпиталя Лиду Остапенко, которая мне уделяла много внимания – добрая украинская девушка, приносила домашнюю пищу, сладости и книги, свежие газеты, предметы личной гигиены, как могла, сглаживала госпитальные тяготы. Намечался роман, но не состоялся. Уехал, увезя собой фотографию, которую храню по сегодняшний день. Растерялись мы на дорогах войны.

Маршрут четвертый. Мокрая Ольховка – Сталинград (01января – 23 ноября 1942 года)

Весной 42 года настроение повысилось. Немцы под Москвой были разбиты, военная промышленность набирала темпы, уже не чувствовалась нехватка танков и артиллерии, прибавилось и самолетов. Сводки с фронтов обнадеживали, здоровье прибавлялось, тянуло на фронт.

В управлении кадров ПрибВо, выписавшись из госпиталя 18-го февраля, получил направление на должность командира взвода топоразведки дивизиона 331-го гаубичного артиллерийского полка Резерва Главного командования. Полк формировался на «пустом месте» в селе Мокрая Ольховка, в районе города Камышин. Добрался туда железной дорогой в конце февраля и с головой окунулся в работу.

Полки резерва Главного командования выполняют особые задачи – они везде, где тяжело, где нужно серьезное усиление пехоты и танков. И задачи им ставятся серьезные и сложные. Поэтому формирование полка заняло достаточно долго времени и, в отличие от предыдущих, в которых я участвовал, оно проводилось кропотливо до мелочей. Выучка личного состава доводилась до высокого мастерства по всем видам боя – стрельбы с закрытых позиций и постановки различного рода огней, стрельбы прямой наводкой и противотанковой самообороне, по уничтожению точечных целей. Этому существенно способствовало комплектование полка личным составом, имеющим боевой опыт в гаубичной артиллерии, особенно на уровне командиров батарей и дивизионов. Особо тщательным образом готовились наводчики, разведчики, связисты и, конечно, топографы. Командир полка полковник Сергеев, опытный артиллерист, имеющие широкие технические знания, сколачивал полк со знанием дела и учил ему своих офицеров на специальных офицерских занятиях. Бытовые условия были хорошие, казармы размещались в здании школы и были хорошо приспособлены для размещения личного состава. Офицеры жили в домах местных жителей. После войны в селе Мокрая Ольховка был создан Музей полка и сооружен памятник его погибшим воинам. Боевая учеба продолжалась до июля месяца, когда немцы вышли на дальние подступы к Сталинграду. Полк получил задачу выйти своим ходом из Мокрой Ольховки в междуречье Волги и Дона для поддержки наших обороняющихся войск. В связи с незавершенной комплектацией автотранспортом, личный состав полка (кроме боевых расчетов) перемещался в пешем строю, делая ежедневно по 40-50 км.

Ещё на марше полк получил задачу обеспечить оборонительные действия сильно ослабленных в боях соединений 21-й армии, которой командовал генерал Рокоссовский. Впервые полк развернул огневые позиции юго-восточнее г. Серафимовичи в районе Клетской, где своим огнем не допустил выход немцев к урезу воды р. Дон и позволил удержать небольшой прибрежный плацдарм. На этом плацдарме пришлось побывать еще несколько раз, и именно с тех позиций, которые мы занимали в первый раз, в день прорыва обороны немцев под Сталинградом 19 ноября, начать разгром армии Паулюса. А в этот раз, через пару дней, полк перебросили в район г. Серафимович, где немецкие войска готовились форсировать Дон.

После тяжелого ночного марша по левобережным придонским пескам, полк скрытно занял позиции на восточном берегу Дона у г. Серафимович. Этот участок образовывал брешь в нашей обороне, пехотой не оборонялся и мы два дня ожидали ее прибытия. У Серафимовича произошел интересный бой. Немцы, не встречая сопротивления, и полагая, что левый берег не обороняется, безо всяких мер предосторожности, нахально, стали наводить переправу, скапливать танки и транспорт в ожидании ее наведения, устроили пехоте беззаботное купание в реке. Это происходило непосредственно перед позициями дивизиона, на удалении метров 400-600 от нас, у кручи правого берега реки. Дав немцам развернуть понтоны и навести переправу, допустив на нее головные танки, на которых вольготно устроилась пехота, орудия открыли беглый огонь прямой наводкой осколочными снарядами и шрапнелью. Переправа на понтонах вместе с танками поплыла по реке и расстреливалась прямой наводкой батареей стоящей южнее. Попытки помешать огню батарей огнем из танков на понтонах, привели к тому, что два понтона не выдержав отдачи танковых орудий, перевернулись, утопив танки в реке. Другие орудия продолжили уничтожение скопления пехоты и транспорта на спуске к переправе и на плато выше ее.

Маленький условный знак на схеме в виде орудия, но сколько событий за ним!

Положение Сталинграда осложнялось. 23 августа танковой группировке 6-й армии генерала Паулюса удалось на узком участке прорваться к Волге и отрезать обороняющуюся в городе 62-ю армию от основных сил Сталинградского фронта. В этот же день на город было сделано до 2000 вылетов бомбардировщиков. С НП на церкви в д. Ерзовка, на северной окраине Сталинграда, хорошо были видны пожары в жилых кварталах и нефтехранилищ на берегу Волги. Река горела, горели стоявшие на реке пароходы.

12 сентября гитлеровцы вплотную подошли к городу. Началась беспримерная по своему упорству и напряжённости борьба. Занимающие фронт севернее Сталинграда 1-я гвардейская, 24-я и 66-я армии, наносили непрекращающиеся контрудары, оказывающие большую помощь обороняющей город 62-й армии. Однако армии были сильно истощены и требовали усиления. Наш полк, как полк резерва главного командования, был переброшен с придонских позиций в междуречье Волги и Дона. Сейчас тяжело даже вспомнить и перечислить все бои, которые мы тогда вели – достаточно сказать, что огневые позиции менялись непрестанно, были случаи – по два раза в сутки. Фактически полк выполнял задачи «кочующего» полка, когда дивизионы, батареи и даже отдельные орудия, расходились в разных направлениях вдоль фронта, принимая не только активное участие в артиллерийском обеспечении всех проводимых контрударов, но и предупреждая вражеские мощными огневыми налетами, или создавая ложные батареи, отвлекая внимание врага.

15 октября немецко-фашистские войска на узком участке, в районе тракторного завода, прорвались к Волге. Это потребовало активизации контратакующих ударов с северо-запада в направлении Мамаева кургана. За него шли непрестанные бои, он несколько раз переходил из рук в руки. 20-21 октября был предпринят довольно мощный удар двумя стрелковыми дивизиями при поддержке большого количества танков, артиллерии и реактивных минометов в направлении северо-западных склонов Мамаева Кургана из балки Аэропланная, балка Грачевая, балка Мечетка. Наш полк выпустил тогда больше боекомплекта выстрелов за какие-то полтора часа. Этот удар в исторической литературе не освещен, по-видимому, как недостаточно успешный и принесший большие потери. Действительно, продвижение войск исчислялось парой сотен метров, однако эта операция так переполошила немцев, что для усиления северного фаса фронта, они перебросили немецкие части с флангов, оставив там румын и итальянцев, что сильно ослабило их. Естественно, это не могло не иметь своих последствий, и замена войск дорого обошлась гитлеровцам ровно через месяц, в дни прорыва немецкой обороны. Наш полк сразу после этого удара снялся с позиций и сосредоточился в дубовом бору в ближнем тылу у правого берега Дона для пополнения личным составом и транспортом, профилактики и ремонта материальной части и отдыха.

11 ноября противник вышел к Волге южнее завода «Баррикады». Наши войска оказались расчленёнными на три части. В этих неимоверно трудных условиях советские войска отразили до 700 вражеских атак и с честью выдержали все испытания, создав условия для перехода в контрнаступление.

Контрнаступление 19 ноября 1942 года началось ударами сначала войск Юго-Западного, а затем и Сталинградского фронтов. Огненная буря восьмидесятиминутной артиллерийской подготовки по хорошо разведанным целям, полностью парализовала противника. Наш полк вел огонь с плацдарма станицы Клетская, с тех самых позиций, которые он занимал в начале Сталинградского сражения. И сегодня на снимках из космоса видны проходы, проделанные артиллерией в крутых придонских склонах 65 лет тому назад.

Огромная мощь удара парализовала противника, который почти не оказывал огневого сопротивления. Передовые цепи наших войск пошли вперёд и быстро продвинулись на глубину 4-5 км, где в сражении были введены танковые и кавалерийские соединения. К концу дня войска фронтов продвинулись на 25-30 км. На следующий день, 20 ноября начали наступление и войска Сталинградского фронта. В первый же день они успешно прорвали оборону противника и ввели в сражение свои подвижные соединения. Вырвавшись на оперативный простор, подвижные группировки фронтов стремительно продвигались навстречу друг другу в направлении города Калач (хутор Советский). В районе хутора Майоровский наш дивизион совместно с танками 93-й танковой бригады, полностью разгромил тяжелый самоходный дивизион гитлеровцев, захватил 18 самоходок и участвовал в пленении 13-й румынской пехотной дивизии. Она сдалась в плен прямо на марше, не произведя ни единого выстрела.

В сложившейся обстановке резко возросла роль сохранения в целости моста через Дон в районе г. Калач для обеспечения переправы наших танковых корпусов и тяжёлой артиллерийской техники так как лёд, сковавший реку, был ещё слишком слаб.

Задача захвата моста была возложена на командира 14-й мотострелковой бригады подполковника Г. Н. Филиппова. Для обеспечения огневой поддержки передового отряда был выделен наш артиллерийский дивизион. Было принято решение: для достижения внезапности захватить мост ночью, без предварительного огневого воздействия, подойдя к нему под видом отступающих немецких групп, которые, по данным нашей разведки, в течение дня отходили по мосту к Сталинграду под натиском наступающих советских войск. Не вступая в бой с противником, отряд должен был стремительным броском выдвинуться к переправе, внезапным налетом захватить ее и удерживать до подхода главных сил. В ночь на 23 ноября передовой отряд спокойно пересек линию соприкосновения войск и выдвинулся на дорогу, ведущую к мосту. Включив малый свет фар, колонна 23 ноября в 3 часа спокойно подошла к нему. Охрана моста открыла шлагбаум, приняв нас за своих (трофейные танки Т-34, имеющиеся у немцев на этом участке, сыграли свою роль!). В короткой схватке, уничтожив оторопевших гитлеровцев, отряд стремительно преодолел мост и открыл шквальный огонь из всех имеющихся огневых средств по расположенным вдоль дороги домам, в которых размещались гитлеровцы. Пытаясь с ходу овладеть г. Калач, находившийся в 2-х км южнее переправы, передовой отряд встретил упорное сопротивление. Бой за город продолжался всю ночь, но вскоре подошли передовые части главных сил корпуса, и город был взят. С целью пресечения попыток противника заблокировать дороги, ведущие к городу до подхода наших главных сил, дивизион вел огонь на уничтожение скоплений вражеских войск в балках правобережья севернее переправы. Вот они, пленные немцы у Калача.

Выполнив поставленную задачу по обеспечению действий передового отряда подполковника Г. Н. Филиппова, дивизион в составе полка, был перенацелен на обеспечение боевых действий 45-й танковой бригады 4-го танкового корпуса, которая утром 23 ноября переправилась через мост. Успешно развивая наступление, в 16.00 того же дня, в районе Мариновка – Пять Курганов – хутор Советский, бригада первой встретилась с 36-й механизированной бригадой 4-го механизированного корпуса Сталинградского фронта, наступавшего с юга. Этим было завершено окружение войск 6-й полевой и 4-й танковой армий противника, насчитывающих 22 дивизии (около 330 тысяч человек) и 160 отдельных частей обеспечения. Наш полк находился непосредственно в месте встречи.

За успешные боевые действия в обороне Сталинграда, полк был награжден орденом Боевого Красного знамени. За уничтожение скопления танков и пехоты в районе Вал Анны Иоанновны (хутор Пролетарский) на Донском фронте, я был награжден медалью «За боевые заслуги». Первая и пусть небольшая, но выстраданная и потому дорогая награда.

Маршрут пятый. Сталинград – Миус-фронт (23.11.42 – 01.04.43 года).

После закрепления внутреннего кольца окружения немецких войск под Сталинградом, через три – четыре дня, полк перебазировался на уже созданный внешний фронт окружения. Начиная от правобережья Дона до реки Чир вдоль полотна железной дороги Морозовск – Сталинград, отражали непрерывные атаки немецких войск, пытавшихся прорвать внешнее кольцо окружения с целью деблокирования окруженной группировки. Здесь шли тяжелые бои с танками и пехотой, закончившиеся разгромом немцев и захватом большого количества военного имущества, особенно боеприпасов. В ночь под новый 1943-й год, у железнодорожной станции Рычковский (сейчас под водой Цимлянского моря), был захвачен склад с более чем 5 миллионами снарядов и авиабомб, обеспечивающий весь немецкий фронт. НП дивизиона расположился на высоком штабеле авиабомб. Прямо скажем, не самое приятное место для встречи нового года, да еще в условиях артобстрела. После этих боев полк отбивал атаки пехоты и танков под городом Тормосино.

А дальше уже шло преследование отступающего противника. Было множество стычек с его арьергардами, среди которых были и очень серьезные. Большие потери понес полк на левобережье Северского Донца, там более 70 танков противника отрезали полк от наступающей пехоты. Из-за израсходования боеприпасов (оставалось по 4 шрапнели в передках орудий для самообороны), батареи не могли вести эффективную борьбу с танками. Тогда полк под их гусеницами потерял почти 40% личного состава и 70% материальной части – с разобранными замками орудия были оставлены на поле боя. Через пару дней, когда немцы отошли, орудия были найдены и введены в строй. Были собраны и похоронены убитые. После пополнения потерь (знамя полка и печать удалось сохранить) и небольшого отдыха, полк продолжал выполнять боевые задачи.

Противник, прикрывая свой отход, вел арьергардные бои, отходя к заранее оборудованному мощному оборонительному рубежу по реке Миус – на подступах к Донецкому угольному бассейну. Он имел многочисленные доты и дзоты, несколько линий траншей, ряды колючей проволоки и минные поля. Многие города, поселки, деревни и командные высоты оборудовались как узлы обороны и опорные пункты. Особое значение имела возвышавшаяся Саур-Могила, на фронтовых картах обозначенная как высота 277,2, ставшая связующим звеном и главным оборонительным пунктом всей обороны гитлеровцев. С ее вершины противник просматривал самые глубокие тылы советских войск, вплоть до Таганрога. Дважды на Саур-Могиле закреплялся фронт, сначала за советскими войсками, потом за немецкими. Дважды холмы этой высоты поливались кровью наших солдат. И только в августе 1943 года ее удалось освободить.

Гитлеровский фельдмаршал Манштейн рассказывает в своих мемуарах: «Сам Гитлер считал, что владение территорией, расположенной между Азовским морем и Донцом, определит ход войны». Оборону непосредственно на «Миус-фронте» держала 6-я немецкая армия под командованием генерала Холлидта. Армия эта по личному приказу Гитлера была укомплектована из отборных немецких частей. Двенадцать раз немцы контратаковали, сюда было брошено 700 немецких самолетов, самая лучшая танковая дивизия СС «Мертвая голова».

Группировка противника, оборонявшая Донбасс (1-я танковая армия и 6-я армия группы армий «Юг»), под командованием генерал-фельдмаршала Э. Манштейна, имела в своем составе 22 дивизии, в том числе 2 танковых и 1 моторизованную (около 540 тыс. чел., 5400 орудий и минометов, 900 танков и штурмовых орудий, около 1100 самолетов).

После многомесячного зимнего наступления, наши войска не смогли с ходу взломать Миусский оборонительный рубеж. Перед рекой Миус наступление было остановлено, и фронт стабилизировался. К апрелю месяцу полк занял боевые позиции на левом берегу реки Миус в районе города Антрацит, где мощная система обороны прикрывалась еще и серьезными естественными препятствия. Здесь, готовясь к летнему наступлению, держали фронт до середины августа.

В период спада боевой активности возрастает значение всех видов разведок, в том числе, и артиллерийской. Были задействованы все ее виды – визуальная, и инструментальная (в том числе – топографическая), сопряженного наблюдения. Пристреливались реперы, в том числе – воздушные. Мы имели подробные данные о структуре и составе немецкой обороны – на разведывательные схемы были нанесены практически все значимые цели, от ручных пулеметов и блиндажей, до артиллерийских и минометных батарей, штабов, наблюдательных пунктов и даже батальонных кухонь. Непрерывно отслеживались, и при необходимости поражались, скопления пехоты и танков, маршруты связистов и посыльных, пункты сбора донесений, полевые и штабные рации. Постоянно велась проверка заградогней, пристрелка реперов, в том числе – воздушных (только что ввели новый боевой устав артиллерии, бризантный и дымовой снаряды), уточнялись топографические данные целей, уточнялись данные метеослужбы и работа сопряженного наблюдения. Одновременно совершенствовались позиции, укреплялись накрытия (вплоть до рельсовых) блиндажей, командных и наблюдательных пунктов и снарядных ровиков, ходов сообщения и мест наблюдателей. Оборудовались запасные и боковые наблюдательные пункты, связь закапывалась в землю. В общем, наша линия обороны нам представлялась такой же неприступной, как и немецкая, с той только разницей, что ее совершенствование предназначалось для проведения наступления, взлома Миус–фронта и освобождения Донбасса.

Непосредственно перед наступлением, в ночь на 18 августа, наша авиация совершила массированный налет на передний край обороны противника и его фронтовые аэродромы. Сотни самолетов волнами заходили на его передний край, сбрасывая осколочные и фугасные бомбы, выливая нечто вроде напалма – от него горело все. Это было похоже на действие первых снарядов катюш на Брянском фронте в августе 41-го года. Позднее узнал, что это были ампулы с зажигательной смесью. Да, не завидовал я тогда немцам – это был ад в полном смысле этого слова – сплошные бомбовые взрывы и огонь. Конечно, не спали и артиллеристы, мы сделали несколько артналетов по батареям и штабам, предполагаемым резервам – сосредоточениям танков и пехоты в ближнем тылу. А на следующий день после мощного артиллерийского наступления, пошла пехота, двинулись в прорыв танковые корпуса прорыва, механизированные и кавалерийские корпуса. Прорыв Миус-фронта начался.

Маршрут шестой. Миус-фронт – Севастополь (08.08.43-8.05.44 года).

Войска Юго-Западного фронта включали 6 армий, воздушную армию, танковый и гвардейский механизированные корпуса. Южный фронт включал 5 армий, воздушную армию, 2 гвардейских механизированных и гвардейский кавалерийский корпуса. Всего на обоих фронтах насчитывалось 1053 тыс. человек, около 21 тыс. орудий и минометов, 1257 танков и САУ, около 1400 самолетов. Ставка Верховного главного командования поставила задачу войскам Юго-Западного фронта нанести главный удар с плацдарма на р. Северский Донец в направлении Барвенково, Павлоград, Орехов, разгромить противника и, наступая на Запорожье, отрезать донбасской группировке пути отхода на запад, войскам Южного фронта – нанести главный удар из р-на Куйбышево на Сталино, прорвать вражескую оборону на р. Миус, во взаимодействии с войсками Юго-Западного фронта уничтожить противника на юге. Донбасса и в дальнейшем наступать в направлении Крыма и низовья Днепра. Действия фронтов координировал представитель Ставки ВГК Маршал Сов. Союза А. М. Василевский.

Пишу об этом подробно, потому что нашему полку пришлось поддерживать действия 51, 5 ударной, 8 и 2 гвардейской армий Южного фронта на самых различных участках и направлениях боевых действий. В особенности тесное взаимодействие и сильную огневую поддержку эти армии получили при прорыве обороны гитлеровцев на Перекопе и в Крыму.

На протяжении двух лет немцы создавали здесь оборонительные линии, связанные бесконечными ходами сообщений, глубиной до 2.5 метра, цепи дотов, дзотов, гнезда подвижной и полевой артиллерии, проволочные заграждения, минные поля. Все это, врытое в землю, называлось "Миус-фронт". Фюрер считал, что по Миусу будет проходить "новая государственная граница Германии – нерушимая и неприкосновенная", наглухо отгородившая Донбасс от Советской России.

И в самом деле, Миусский оборонительный рубеж представлял собой глухую стену: неприступные высоты, скалы, обрывы правого берега Миуса, поднимающиеся над местностью, господствующие над фронтом, – они стояли, словно сторожевые бастионы.

8 августа был произведен мощный удар по позициям противника. Враг яростно оборонялся, скаты высоты 277,2 и прилежащие поля были буквально изрыты разрывами снарядов и авиабомб. Достигнутый успех развить не удалось, неоднократные попытки овладеть Саур-могилой не увенчались успехом. Но через день – другой, все службы наблюдения и разведки установили массовую переброску войск в направлении с севера на юг и скопления танков и пехоты в глубине обороны противника. Стало ясно, что переброска танковых и пехотных дивизий производится с Курского направления, и что немецкое командование будет стремиться удержать Миус-фронт любой ценой. Цель ослабления Курского направления была достигнута.

18 августа 1943 г. войска Южного фронта под командованием генерала Ф. И. Толбухина начали штурм "Миус-фронта". Штурм начался с артиллерийско-авиационного наступления, после которого пехота штурмовала передний край. В пробитую брешь вошли подвижные соединения – танковые и кавалерийский корпуса. Успеху содействовало применение усовершенствованных и новых типов танков и тяжелых самоходок СУ-100 и СУ-152, против которых не могли устоять никакие вражеские самоходки и танки. Тут же СУ-152 получили прозвище «Зверобоев». Почти две недели не стихали бои. В жестоких сражениях советские воины проявили массовый героизм, беспримерную храбрость и мужество.

2-я гвардейская и 5-я Ударная армии в первый же день вклинились в оборону противника на р. Миус до 10 км. 4-й гвардейский механизированный корпус, наступая в полосе 5-й Ударной армии, к концу второго дня продвинулся в западном. направлении до 20 км, форсировал р. Крынка и захватил плацдарм на ее правом берегу. Развивая наступление на Амвросиевку, войска Южного фронта расчленили 6-ю немецко-фашистскую армию на две части. Затем они нанесли удар в южном направлении. 30 августа, при активном содействии Азовской военной флотилии (контр-адмирал С.Г. Горшков), они разгромили таганрогскую группировку противника и освободили Таганрог. 29 августа на Миусском рубеже, группа гвардейцев прорвались с тыла на высоту 277,2 и закрепились на ней. В течение ночи и половины следующего дня отважные воины, окруженные со всех сторон фашистами, отражали яростные атаки. На помощь храбрецам прорвалась вторая группа бойцов, а вскоре на штурм Саур-Могилы пошли советские танки, поднялась пехота. 31 августа Саур-могила пала. Путь к освобождению Донбасса был открыт. Такую большую брешь, противник ликвидировать уже не смог и 1 сентября гитлеровское командование начало отвод на запад 6-й армии и части сил 1-й танковой армии. Наращивая темпы наступления, советские войска нанесли ряд новых сильных ударов по отступавшим войскам противника. 8 сентября был освобожден г. Сталино. Войска Юго-Запападного фронта к 22 сентября отбросили противника за Днепр южнее Днепропетровска и наступали к Запорожью, войска Южного фронта вышли на рубеж р. Молочная.

В результате Донецкой операции советские войска продвинулись до 300км, завершили освобождение Донбасса, разгромили 13 вражеских дивизий (в т.ч. 2 танковых). Советской стране был возвращен важный угольно-металлургический район. Выход советских войск на рубеж р. Днепр и р. Молочная создал благоприятные условия для освобождения Северной. Таврии, Правобережной Украины и Крыма. Около 40 соединений и частей, наиболее отличившихся в боях, получили почетные наименования. «Артемовские», «Горловские», «Мариупольские», «Славянские», «Таганрогские» и др. Наш 331 Гаубичный артиллерийский полк резерва главного командования был награжден орденом Суворова II степени.

Во время боев за освобождение Донбасса погибло более 150 тыс. воинов Красной Армии. Жертвами фашистов стали 216 тыс. мирных жителей, было расстреляно 149 тыс. военнопленных. Погибло более 1200 партизан и подпольщиков.

Дальнейшее продвижение полка на запад шло в направлении г. Запорожье. Было множество стычек, огневых поединков и перестрелок с пехотой. На реке Волчья, в районе поселка Шевченко, дивизион, вместе с поддерживаемым батальоном пехоты и взводом полковой артиллерии, попал в окружение. Трое суток, на той безымянной высоте, без воды и горячей пищи держали круговую оборону. Выручила созревшая на высоте кукуруза и бахча, помогавшая утолить жажду. Но это было уже не то окружение, что в 41-м году! Здесь мы могли сражаться и наносить врагу ощутимый ущерб. Под давление наших войск, наступавших в южном направлении, противник был вынужден отойти, а мы без больших потерь продолжали выполнять поставленные задачи.

Восточнее Запорожья, в балке высохшей реки Чагарлык, поддерживали наступление 8-й гвардейской (62-й Сталинградской) армии, после чего получили задачу перебазироваться на «Голубую линию», прикрывавшую город Мелитополь. Немецко-фашистское командование еще надеялось сильными контрударами удержать свои позиции на реке Молочной. Оборонительный Мелитопольский рубеж достигли после форсированного марша по Таврической степи через недоброй памяти Гуляй Поле и Пологи.

Оборонительный рубеж противника на Молочной образовывал южную оконечность так называемого «Днепровского вала», которую немцы называли "Вотан" – бог войны. Собираясь перемолоть здесь советские войска, перезимовать, а весной двинуться в новое наступление, они готовили этот оборонительный рубеж по особому замыслу. Передний край противника проходил по ряду высот с очень обрывистым западным берегом, усиленным противопехотно-танковым эскарпом – громадной отвесной стеной метров в пять высоты. Глубоко в земле, под многорядными бревенчатыми и рельсовыми накатами, были хитро сработаны специальные бункеры. От окопов и траншей к ним стягивались глубокие ходы сообщения. На поверхности бункеры охранялись штурмовыми самоходными пушками типа "артштурм" и "тиграми". Пересекая запорожскую степь с севера на юг, линия "Вотан", по сути, являлась последним прикрытием мелитопольско-каховского плацдарма, за которым открывался кратчайший путь на Крым. Не случайно немецкое командование всячески стимулировало здесь свои войска: всем гитлеровцам, оборонявшимся на Молочной, выплачивали тройной оклад денежного содержания, в Берлине отбивалась особая медаль – "За оборону мелитопольских позиций". А мы готовились к штурму, и 26 сентября после часовой артподготовки Южный фронт перешел в наступление. Прижимаясь к земле, медленно, натужно двигались цепи, работала артиллерия и авиация. Пошли танки. Началась чрезвычайно трудная операция, закончившаяся разгромом врага. Не могу не вспомнить моего товарища по училищу, артиллерийского техника Наума Акштейна. Проводя ремонт поврежденного орудия, он был убит разрывом авиабомбы на подступах к Мелитополю и умер прямо на его станине, на моих руках. Его фотография имеется в Музее полка в деревне Мокрая Ольховка, память о нем хранит «Книга Памяти воинов-евреев, павших в боях с нацизмом».

А как же немцы? После Сталинграда это были уже не те вояки, которые в 41-м вторглись в нашу страну, делали танковые прорывы и кольца окружения. Тогда они ухмылялись, поплевывали, деревянными ложками ели гречишный мед, пили молоко и русскую водку, жгли хлеба, насиловали и вешали наших девушек, из автоматов у живота убивали наших солдат в окружении и ухарски пели песню о "развеселой войне". Теперь мелодия изменилась. Немцы принялись разучивать романс "Жалобы вдовы", прикидывались бедненькими и обманутыми фюрером. Вот что писал в пропагандистском бюллетене германского генштаба майор Виер по поводу прорыва «Голубой линии»: "Наши солдаты находятся в узкой щели, часто в открытом поле, над ними холодное мрачное небо, вокруг безграничная чужая страна; позади лишь немного солдат – немного по сравнению с теми огромными силами противника, которые наступают; рев, вой, грохот, свист снарядов и мин из тысячи большевистских пушек и минометов, мечущих смерть. Наши солдаты должны устоять, и только изредка наша артиллерия может ответить противнику. А затем, после того, как этот ад царит три-четыре часа, выбегают колонны русских с отвратительным хриплым "ура", идут их танки все в большем и большем количестве с гремящими гусеницами и скрипящими моторами. Бомбардировщики врага неистовствуют почти на высоте деревьев, сбрасывают бомбы, ведут огонь. Пять, восемь, двенадцать вражеских самолетов против одного нашего..." Нашли, что искали, получили, что хотели.

От Мелитополя дороги пролегли на северный берег Гнилого Моря – Сиваша. Здесь, и во времени и на местности, повторились события времен Гражданской войны. 3-4 ноября с артиллерийских позиций на его северном берегу, в мрачную и по осеннему слякотную – со снегом и дождем погоду, полк поддерживал огнем десант через Сиваш на Литовский полуостров – северное побережье Крыма. Войскам переправиться из-за большой нагонной воды и упорного противодействия противника не удалось, но небольшие подразделения закрепились и создали прибрежный плацдарм. Его постепенно расширили и позднее – в апреле 44-го года, с него было развито наступление в Крыму.

7 ноября – в день Октябрьской революции, заняли огневые позиции на Перекопе, у Турецкого вала – главных ворот Крыма. В эти праздничные дни вели бои с противником, удерживавшим город Армянск и обеспечили выход из мешка кавалерийского корпуса генерала Кириченко, стремящегося прорваться в Крым «с хода», но попавшего под жестокую бомбежку и артобстрел. Всю зиму 43-44 года нас, в пустынной и холодной степи Перекопского перешейка, поддерживали шкуры убитых лошадей – для перекрытия индивидуальных щелей и их кости, вперемешку с орудийным порохом, для отопления блиндажей. Сухой степной бурьян был сожжен до последней былинки в течение нескольких дней, топливо для приготовления пищи доставляли на артиллерийских тягачах из приднепровских плавней из района моей родной Каховки.

Старая крепость Ор-Капу, когда-то находившаяся примерно в центре Перекопского вала и от которой даже не осталось развалин, стала опорным пунктом и командным пунктом для наших войск, прорвавших небольшой участок вала в центральной его части и закрепившейся на плацдарме от вала до города Армянск. Более 5 месяцев продолжались бои на перешейке, он весь буквально изрыт "лисьими норами", окопами сообщений, блиндажами, минометными и пулеметными ячейками, аппарелями для танков и боевых машин. Памятное было это зимнее сидение!

Позиции батарей дивизиона размещались в точности на месте кладбища времен гражданской войны севернее рва («Литовское кладбище»), а командные и наблюдательные пункты – на его южном валу. Передовой наблюдательный пункт разместился во второй траншее непосредственно перед окраиной Армянска. Сегодня, в точности на месте моего КП, располагавшегося непосредственно рядом с КП командира 13 гв. стрелкового корпуса, у Турецкого вала, сооружен памятник воинам, погибшим на перешейке, примерно на месте красноармейской атаки, показанной на картине (гражданская война).

Занимая позиции на Перекопе, полк выполнял задачу удержания 17 немецкой армии генерала Енеке запертой в Крыму и, одновременно – недопущения прорыва к ней деблокирующих войск с Никопольского плацдарма. Так как этот плацдарм ликвидировали только 8 февраля, наша оборона на Перекопе носила характер круговой, позиции выбирались и оборудовались с учетом круговой противотанковой обороны.

На октябрьские праздники Председатель ГКО И. В. Сталин назвал в своем докладе, истекающий год переломным годом войны. Была поставлена задача огромной важности — освободить народы Европы от фашистских захватчиков. Это прибавило силы и подняло боевое настроение. В течение зимних месяцев шла рутинная окопная жизнь Большие неприятности приносила слякотная погода – в ходах сообщения и траншеях холодная глинистая жижа, ноги постоянно в воде, с обогревом плохо. Выручали остатки пороховых зарядов и лошадиные кости, эта смесь хорошо горела в окопных печурках но, быстро сгорая, не давала им прогреться. Как всегда боевая работа шла организованно, использовался опыт, накопленный на Миус-фронте.

Запомнилась новогодняя 1944 года ночь. Несмотря на экономию боеприпасов, традиция новогоднего салюта была соблюдена. Ровно в полночь, всей артиллерией был совершен налет по ранее пристрелянным целям. Кружка водки, поднятая в эту честь, прошла на одном выдохе. Да и закуска была по фронтовым меркам знатная – свиная тушенка, яичница из яичного порошка на масле и блинчики с мясом из остатков трофеев, взятых еще в Калаче-на-Дону. Запасливый был у нас старшина, заботился и об офицерах и о солдатах. Для них он тогда приготовил любимую «гороховýю» с беконом, на выбор – гречневую кашу или макароны с мясом, и конечно, вместо котлового чая – сладкий компот из сухофруктов. А главным сюрпризом были наркомовские 200 (!) грамм под соленую капустку и селедочку. Да и ординарец мой – Макарыч, тоже не промах, его выучки. Тайной за семью печатями так и осталось то, как он смог добыть бутылку «Саперави» с шоколадкой и круг копченой колбасы! Не иначе, без черной магии здесь не обошлось!

В эту ночь, помнится впервые, услышал песню «Темная ночь»: из кинофильма «Два бойца»:

Тёмная ночь, только пули свистят по степи,

Только ветер гудит в проводах, тускло звёзды мерцают…

Долго болела душа. Да и сейчас, на пение Марка Бернеса какая-то ее струнка резонирует. Настраивается она, и на певцов, и на песни…

Увы, новогодние дни не обошлись без печальных событий. На следующую ночь осколком от шального снаряда был убит командир моего дивизиона капитан Кедров – сын известного академика. Накануне в том же блиндаже вместе встречали новый год, а на другой день на минутку вышел из блиндажа – малюсенький, миллиметровый осколок в висок… Много ли человеку надо? Не только пули свистят по степи... Еще и осколки, и большие и маленькие. Но всегда горячие и частенько смертельные. Случай здесь правит бал!

Сидение в обороне дело однообразное, но выдающиеся события случаются, причем очень неприятные. В конце марта – по весне, стали готовиться к прорыву обороны противника. Были подготовлены необходимые планирующие и штабные документы, боевые приказы и распоряжения, карты, маршруты перемещения и схемы и, конечно, план артиллерийского наступления, подготовлен боезапас и топливо. Все было подготовлено в лучшем виде, но в войну вмешалась погода. К раннему утру 28 марта, к назначенному моменту наступления, повалил сильнейший мокрый снег, до основания засыпавший окопы и траншеи. Пехота, уставшая от ночного перехода и занявшая к этому времени исходные для наступления позиции в не перекрытых траншеях переднего края, получив пару часов передышки, заснула. Увы, вместо начала артподготовки, пришлось вывозить замерзших под снегом. Мне с моего КП было хорошо видно, как грузились артиллерийские тягачи, увозя печальный груз. Ту же работу проделывали и на стороне противника. До полудня на линии огня из солидарности не было произведено ни одного выстрела. Перестрелка возникла только после того, как ушла последняя машина.

Не знаю, кого и как судили за допущенное разгильдяйство, но наступление пришлось отложить. Переработали все документы, привели их в соответствие с изменившейся обстановкой. Погода установилась, прорыв обороны назначили на 8 апреля. Главный удар наносился с плацдарма на южном берегу Сиваша силами 51-й армии (в том числе и с того самого, который захватили в ноябре 43-го года), а вспомогательный — на Перекопском направлении соединениями 2-й гвардейской армии. 7 апреля 1944 года Военный совет 4-го Украинского фронта направил личному составу обращение, в котором говорилось: "Фашистская мразь, захлопнутая нами в Крыму, должна быть уничтожена. Мы бьемся на земле, политой кровью наших отцов и братьев в 1920 году... Тогда молодая Красная Армия совершила великий подвиг, который будет жить в веках. Пусть же наш русский героизм нарастит мировую славу воинов Фрунзе, славу русского оружия... Пусть на наших Сталинградских и донбасских знаменах засияет слава освободителей Крыма!"

8 апреля 1944 года 4-й Украинский фронт перешел в наступление. Первым наносился главный удар с севера на Симферополь – Севастополь и частью сил фронта – в направлении на Черноморское – Евпаторию. Второй удар наносился после прорыва вражеской обороны на Перекопе и Сиваше с восточной части Крыма. Успех развивался в двух направлениях: на Старый Крым – Белогорск – Симферополь – Севастополь и на Феодосию – Судак – Алушту – Ялту – Севастополь. Комбинированный удар лишал противника возможности заблаговременно использовать подготовленные к обороне сильно укрепленные промежуточные рубежи, маневр резервами, исключал возможность эвакуировать через порты юго-восточного побережья Крыма часть своих войск. С моря в это время вражескую группировку блокировали авиация двух воздушных армий, самолеты и корабли Черноморского флота. Значительная роль в ликвидации румынско – немецкой группировки отводилась крымским партизанским отрядам

Непосредственно перед началом Крымской наступательной операции войскам фронта противостояла 17-я фашистская армия. Группировка насчитывала около 200 тысяч солдат и офицеров, почти 3600 орудий и минометов, 215 танков и штурмовых орудий и 148 боевых самолетов, базировавшихся в Крыму. Фашисты также могли использовать авиачасти, находившиеся на аэродромах Одессы, Румынии, Венгрии и Болгарии. На Черном море противник имел семь эсминцев и миноносцев, четырнадцать подводных лодок, три сторожевых корабля, три канонерские лодки, 28 торпедных катеров, большое количество катеров-тральщиков, сторожевых катеров, самоходных барж, вспомогательных и транспортных судов. В советских сухопутных войсках здесь было около 470 тыс. солдат и офицеров, 5982 орудия и миномета, 559 танков и самоходно-артиллерийских установок, 1250 самолетов.

В 8 часов утра 8 апреля 1944 г. гул тысяч орудий на Перекопе и Сиваше известил о начавшемся штурме Крыма. Полки и дивизии 2-й гвардейской армии, сопровождаемые огневым валом, вскоре овладели двумя оборонительными рубежами врага севернее Армянска. 13 гвардейский корпус (ген. П.Г.Чанчибадзе) сумел сбить врага с толку и обмануть его в ходе артиллерийского наступления. Он вынудил его пехоту, оборонявшую передние траншеи, дважды оставаться вне укрытий в моменты ложных переносов огня, что нанесло ей максимальные потери, и, атаковав перекопские укрепления, достаточно быстро овладел городом Армянск.

Но дальнейшее его продвижение приостановилось. В это время соединения 51-й армии, наносившие главный удар с плацдармов южнее Сиваша, прорвали первую полосу вражеской обороны. Фашистские войска отошли с Перекопского перешейка на Ишуньские позиции. Дальнейшие успешные действия 51-й армии вынудили противника начать отвод войск перед фронтом обеих армий. В полосе 51-й армии для преследования отступавшего врага был введен 19-й танковый корпус. С этой же целью обе армии выдвинули подвижные отряды. Отдельная Приморская армия перешла в наступление в ночь на 11 апреля и к утру освободила Керчь. С утра 11 апреля войска Отдельной Приморской армии стали преследовать врага, отходившего вдоль южного побережья Крыма.

12 апреля немецкие и румынские дивизии начали отходить с севера и востока полуострова к Севастополю, торопясь укрыться за его укреплениями. 19-й танковый корпус и подвижные отряды, преследуя противника, наносили ему большие потери. Авиация флота наносила удары по вражеским портам и по судам в море. Подводные лодки и торпедные катера атаковали фашистские конвои на переходе. По тылам противника наносили удары партизанские соединения. 15 апреля подвижные части 4-го Украинского фронта, а на следующий день и войска Отдельной Приморской армии вышли к внешнему оборонительному обводу укреплений Севастополя.

Наш полк с боями вышел к городу Евпатория и участвовал в его освобождении. В районе города Саки дивизион огнем прямой наводки расстрелял на аэродроме немецкие самолеты, готовящиеся подняться в воздух, чем способствовал захвату более чем 70 исправных самолетов.

После освобождения столицы Крыма города Симферополь, где происходили только стычки с отходящим противником, полк получил задачу выйти к городу Алушта и поддержать части Приморской армии, наступающие вдоль морского побережья. Запомнился бой за гору Аю-Даг, занимая склоны которой, немцы держали под контролем Приморское шоссе. Здесь взвод разведки моего дивизиона понес потери, и я всегда возлагал цветы на месте памятника погибшим, бывая на отдыхе в санатории Фрунзенское, который был построен после войны как раз на месте огневых позиций дивизиона.

Маршрут седьмой. Штурм и освобождение г. Севастополь (03.05. – 09.05.1944 года).

Это самый короткий, всего недельный, но очень хорошо запомнившийся маршрут моих военных передряг. Это маршрут кровопролитных боев среди прелестей юга крымской природы. Это весеннее обаяние крымской земли – ее пахучих степей, лугов и лесов, цветущих садов, и виноградников, речных вод. Это привлекательность, хотя и Черного, но сверкающего голубизной под яркими солнечными лучами моря, или лунными дорожками ночью. Это красоты его горных вершин и речных долин, это чудеса древних исторических памятников, прелесть его городов и курортов. Недаром Крым, после его захвата, предназначался Гитлером только для немцев. Но, прежде всего – это город Севастополь, город Славы, город адмиралов Нахимова и Корнилова, это символ русского мужества и героизма.

Севернее Севастополя вражеская оборона базировалась на оборонительные полосы, использовавшиеся Красной армией при его обороне в 1941-1942 годах. Они опирались на южные склоны гористой местности вдоль речных долин Альма, Кача и Бельбек – на северных скатах Мекензиевых гор непосредственно у Севастополя. Враг жестко оборонялся, понимая, что иного выхода у него нет, и нам пришлось вести нелегкие бои.

Альминскую позицию пересекала дорога Евпатория – Севастополь. Она занимала плато левого берега р. Альма, высотою 50-100 м. с крутыми, обрывистыми, труднодоступными даже для пехоты скатами. В центре позиции ее фронт пересекался балкой, по которой через деревню Бурлюк проходила главная Евпаторийская дорога. К востоку от этой дороги находилась довольно значительная возвышенность, главный холм которой отстоял от дороги метров на 250, с которого долина и дорога простреливались всеми видами оружия. Высоты южного берега Альмы представляли все удобства обзора и обстрела обширной равнины правого берега, покрытой густыми виноградниками, садами и селениями. В этой долине еще в Крымскую войну 8 сентября 1854 г. произошло первое полевое сражение русской армии под командованием князя А.С. Меншикова с англо-французским десантом, высадившимся в Евпатории.

При поддержке огнем прямой наводки наступления нашей пехоты с открытых позиций на правом берегу, батареи дивизиона были обстреляны с немецких боевых кораблей. Положение осложнялось тем, что разрывы корабельных снарядов усиливались громадным количеством каменных осколков, а орудия не были закопаны – не позволяла каменистая почва. Огнем корпусной артиллерии и самолетами – бомбардировщиками, очень быстро отреагировавшими на их появление, корабли были отогнаны на дальность, недосягаемую для их калибров. Преодоление Альминского рубежа заняло не более одного дня, но впереди предстояло преодолеть еще Качинскую оборонительную полосу и укрепления в долине реки Бельбек на северных скатах Мекензиевых гор.

Поселок Кача находится в 23 км севернее Севастополя, между устьями рек Альма и Кача. Река Кача впадает в Черное море в 2 км южнее города, неподалеку от которого с 1910 по 1941 год помещалась первая в России Качинская военная авиационная школа летчиков, в которой воспитано несколько поколений военных летчиков — героических защитников нашей Родины. Неподалеку от берега моря расположился аэродром, на котором после обстрела летного поля одной из батарей дивизиона, было захвачено несколько десятков самолетов. Две другие батареи поддержали прорыв пехотой рубежа обороны на южных скатах Качинской долины с позиций, расположенных именно здесь, справа у поворота дороги за одиноким деревом, видным на снимке тех лет. Запомнилось место!

Преодоление этой полосы обороны, также как и в Альминской долине, не составило войскам 2 гвардейской армии больших сложностей.

Севастополь расположен в юго-западной части Крыма на Гераклейском полуострове, немного севернее и западнее самой южной точки Украины — мыса Сарыч. Здесь берут начало все три основные гряды Крымских гор: Южная гряда — Балаклавскими высотами, внутренняя — Мекензиевыми горами, внешняя – возвышенностью Каратау на водоразделе рек Бельбек и Кача. По территории Севастополя протекают реки Бельбек, Черная и Кача, занимающие в Крыму соответственно первое, второе и четвертое место по полноводности.

Штурм севастопольских укреплений войсками 4-го Украинского фронта начался 5 мая. В каменной гряде Мекензиевых гор на Бельбеке было 106 железобетонных, 211 тяжелых многоамбразурных дотов и дзотов противника. На каждые 50 солдат приходилось по 16 пулеметов.

После тщательной артиллерийской и авиационной подготовки советские войска пошли на штурм вражеских укреплений. Ударили тысячи орудий. От разрывов, казалось, стонет земля, и вздрагивают горы. Десятки самолетов повисли над позициями гитлеровцев. Исчезло солнце, тяжелая каменная пыль повисла в воздухе...

Один за другим захлебывались вражеские доты, и лишь один продолжал огрызаться. Но вот и он умолк. Первыми пошли в атаку в направлении Северной бухты соединения и части 2-й гвардейской армии. Её 13 гвардейский корпус поддерживал и наш полк. За два дня его дивизии прорвали две-три линии траншей и отвлекли сюда гитлеровские части с других участков фронта. Здесь, в районе Мекензиевых гор (возвышенность Алькадар), примерно в 1,5 км восточнее устья реки Бельбек, огнем прямой наводки в жерло железнодорожного туннеля, выходящего на Инкерман, батареи дивизиона уничтожили более батальона фашистов, нашедших в нем убежище при проведении артподготовки и авиационной обработке его переднего края. Дав им скопиться в туннеле, они, в момент переноса огневого вала в глубину обороны противника, прямой наводкой загнали в него более полусотни фугасных снарядов, рикошетирующих от его стен и взрывающихся в его глубине. Только клубы черного дыма и бетонной пыли повалили из его зёва навстречу нашей пехоте, когда она пошла в атаку. Окопы противника оказались беззащитными, путь на Севастополь был открыт. Вот она (сегодня электрифицированная), дорога на Инкерман на выходе из туннеля.

А 7-го мая года началось наступление Приморской и 51-й армий, наносивших главный удар смежными флангами. Особенно жаркие бои завязались на Сапун-горе, являвшейся ключом вражеской обороны Севастополя.

Освобождению города способствовал десант, форсировавший Северную бухту Севастополя и высадившийся на Графской пристани (где-то и я, среди атакующих). 8 мая наступавшие вышли к внутреннему оборонительному обводу и атаковали противника. 9 мая Севастополь был полностью освобождён от фашистов. Остатки вражеской группировки бежали на мыс Херсонес, где были либо уничтожены, либо взяты в плен. 12 мая наступательная операция войск Красной Армии в Крыму завершилась полным успехом. Противник потерял 100 тыс. убитыми и пленными и всю боевую технику. Если в 1941-1942 гг. гитлеровцам потребовалось 250 дней, чтобы овладеть Севастополем, то в 1944 г. советские войска взломали мощные укрепления противника в Крыму за 35 дней, а штурм Севастополя занял всего лишь 3 дня.

Участие в десанте через Северную бухту, помогло корректировать огонь, направляя его по действующим огневым точкам противника на южном берегу, в частности в районе Судоремонтного завода. Ведя огонь по высоте северо-восточнее Исторического бульвара, корректируемый с плота, одна из батарей обеспечила захват здания Панорамы. Этот факт запечатлен на фотографии фронтового фотографа Е.А.Халдея, хранящейся сегодня в одном из музеев панорамы. Огнем прямой наводкой с северного берега Северной бухты, батареи дивизиона участвовали в уничтожении немецкого транспорта у памятника Затопленным кораблям и группировки войск на Херсонесе, отказавшейся капитулировать.

Выпустив оставшийся до последнего снаряда боезапас по скоплению отказавшихся капитулировать войск на Херсонесе, 13-го мая дивизион снялся с боевых позиций и сосредоточился в Бельбекской долине. Какой удовольствие доставило нам здесь зрелище очистки силами военнопленных (вот они, у Мекензиевых гор) железнодорожного туннеля от результатов нашей работы! Славно мы тогда потрудились, да и поучительный наглядный урок преподнесли немцам. По сути дела одним артиллерийским ударом расчистили дорогу на Северную сторону Севастополя!

После двухдневного отдыха, два дивизиона полка сосредоточились на железнодорожной станции Джанкой для погрузки в железнодорожный эшелон. Мой дивизион своим ходом дошел до Мелитополя, где на железнодорожной станции Красное, через день также погрузился в вагоны. Впереди Белоруссия, прощай Крым! Жалко было покидать этот благословенный уголок земли, не искупавшись в море, но теплилась, хоть и маленькая, надежда побывать в Крыму после войны.

Эта надежда, опять таки, волею случая сбылась. Я неоднократно бывал и на курортах Крыма, и в тех местах, где приходилось воевать, и сегодня храню дорогие реликвии тех лет. В рамке под стеклом – осколок, просвистевший в нескольких сантиметрах от моего уха. Его я раскопал в стенке командного пункта на Перекопском валу в день штурма Армянска – «нравились» осколкам мои уши! Один я получил под Воронежом в 41-м, другой на Пултуском плацдарме севернее Варшавы в 44-м, а этот, диаметром почти в 4 сантиметра, к счастью, просвистел мимо уха и стал сувениром.

331 Гаубичный Краснознаменный ордена Суворова II степени полк РГК получил имя «Севастопольский». За отражение контратаки противника на Перекопе был награжден орденом Красной Звезды (вручена генералом Чанчибадзе прямо на КП – было и такое!). За боевую работу при освобождении Севастополя мне было присвоено воинское звание капитан.

Маршрут восьмой. Операция Багратион (23.06. – 14.07.44).

Линия фронта накануне летней кампании 1943-го практически совпадала с линией фронта накануне наступления вермахта летом-весной 1942-го. А линия фронта, установившаяся к июню 1944 г., очень сильно напоминает линию фронта в июле 1941-го. Под контролем немецких войск оставался ряд районов Украины и Молдавии, Прибалтика и почти вся Белоруссия. Она проходила восточнее Витебска, Орши, Могилева, Жлобина, а также по Полесью, образуя т.н. "белорусский балкон" – обращенный на восток огромный выступ, который занимала группа армий "Центр" (генерал-фельдмаршал Буш).

Осенью-зимой 1943 г. в Белоруссии советские войска освободили только один из крупных городов – Гомель. Оборона немцев в Белоруссии опиралась на ряд укрепрайонов и была достаточно прочной, но к лету 1944-го войска стали испытывать перебои с боеприпасами и горючим.

Немецкое командование считало, что следующее советское наступление будет южнее Полесья и основные немецкие силы были сосредоточены именно там. Немцы проспали наше наступление в Белоруссии.

Советские войска накануне операции "Багратион" добились решающего преимущества в живой силе и технике. 1-й Прибалтийский, 1-й, 2-й, 3-й Белорусские фронты имели в своем составе 2,4 млн. человек, 36 тыс. орудий и минометов, свыше 5 тыс. танков и САУ, 5,3 тыс. боевых самолетов. Немаловажно, что с весны 1944 г. советские войска стали получать танки Т-34-85 и ИС-2. "Тигры" больше не были неуязвимыми для пушек наших танков. Советская авиация завоевала господство над полем боя. Но самое главное, без чего все это преимущество могло быть сведено на нет, – эти приготовления остались не замечены немцами. Этому способствовали широкие мероприятия по дезинформации противника – советские войска имитировали бурную деятельность по укреплению своих позиций в Восточной Белоруссии, а "крота", который бы мог рассказать о планах Ставки, у Гитлера не было.

Прелюдией наступления стала проведенная в ночь с 19 на 20 июня партизанами серия взрывов, которые парализовали движение железнодорожного транспорта и внесли хаос в снабжение группы армий "Центр".

22 июня была третья годовщина "Барбароссы". А следующий день стал днем реванша советской армии за лето 41-го. 23 июня после артиллерийской и авиационной подготовки войска 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов перешли в наступление. Их противником была 3-я танковая армия, оборонявшаяся на северном участке фронта.

24 июня начали наступление войска 1-го и 2-го Белорусского фронтов. Их противниками были 9-я армия, занимавшая позиции на юге, в районе Бобруйска, а также 4-я армия (в районе Орши и Могилева). Немецкая оборона вскоре была взломана, и советские танковые войска, блокировав укрепрайоны, вышли на оперативный простор.

Наш полк занимал позиции на левом берегу реки Проня севернее гор. Чаусы, что восточнее Могилева. Прорвав оборону противника, после сильной артподготовки и форсировав реку Днепр севернее Могилева, вышли на его окраины вместе с передовыми частями. Не ввязываясь в большие бои, с подвижной группой вышли на Бобруйск, где приняли участие в добивании окруженной группировки противника и выдвинулись на шоссе Бобруйск-Минск.

Западнее города, на одном из мест сосредоточения, получил приказ возглавить подвижную группу. Состав группы – рота автоматчиков, две гаубичные и батарея противотанковых орудий, взвод из двух танков, взвод крупнокалиберных зенитных пулеметов и отделение саперов с запасом противотанковых и противопехотных мин. Задача – оседлать дорогу западнее переправы через реку Березина, той самой, знаменитой, где переправлялись войска Карла XII во времена Северной войны и где были окончательно разгромлены войска Наполеона.

Собрав группу, погрузив боезапас, горючее и продовольствие, расчет с рацией и наладив связь, ночным броском вышли на западный берег реки. Мост был разрушен нашей авиацией, на восточном берегу скопилось большое количество окруженных войск, и необходимо было не дать им восстановить переправу. Этому активно противодействовали наши штурмовики, от которых, кстати, досталось и нам. Организовав круговую оборону и отразив несколько попыток переправиться через разрушенный мост отдельных групп пехоты с восточного берега, рассеяв группу саперов, пытавшихся навести понтонную переправу, дождались подхода главных сил. Попыток сбить нас с позиций ударами с запада или с флангов не было – вокруг лесные болота. Удержание переправы привело к усилению паники среди окруженных войск, которые стали бросать технику и рассеиваться по лесам.

Вот что писал бывший командующий 4-й немецкой армией генерал Типпельскирх в своих воспоминаниях: «Командование 4-й армии, собрав все, что можно, попыталось удержать у Березино, а также севернее и южнее переправы через Березину и обеспечить их с флангов. Три ее корпуса по-прежнему находились восточное реки, с трудом отбиваясь от энергично наседавшего с фронта и флангов противника, от партизан и преодолевая непроходимые болота, исключавшие всякое свободное передвижение. Бесконечный поток тяжелой артиллерийской техники, зенитных батарей и всевозможных машин с огромными усилиями продвигался по давно уже выбитой, но единственно возможной для отступления дороге, пересекавшей у Березино реку Березина. Непрерывные налеты авиации противника причиняли тяжелые потери (в частности, погибли два командира корпуса и один командир дивизии), а также вызывали бесконечные заторы среди отступавших колонн. Русские штурмовики то и дело разрушали мост у Березино, после чего на восточном берегу реки всякий раз образовывались огромные скопления машин».

Как память об этом бое, храню орден отечественной войны II степени. Вместе с орденом пришел приказ по 2-му Белорусскому фронту о присвоении мне звания капитан. Но после «обмывки» звездочек, пришел такой же приказ 4-го Украинского фонта, который в связи с перебазированием полка на другой фронт задержался в пути. Долго друзья в шутку обращались ко мне – «товарищ дважды капитан».

После выполнения этой задачи, наш полк продолжал движение на запад по шоссе Могилев – Минск. С выходом передовых отрядов 2-го Белорусского фронта к Минску, восточнее города была окружена более чем стотысячная группировка немецко-фашистских войск, и полку пришлось участвовать в ее уничтожении и пленении выживших.

17 июля по двум маршрутам в городе Москве прошло две колонны военнопленных, взятых в плен на первом этапе операции «Багратион». Вот порадовался бы генерал Багратион – в одной из колонн шло 42.000 человек, по 20 человек по фронту, в том числе генералов и офицеров 1.227 человек, из них 19 генералов и 6 полковников и подполковников. В другой понуро шагало 15.600 военнопленных. Движение колонн продолжалось 4 часа 20 минут. В этих колоннах дефилировали и те, захвату которых способствовал и наш полк. После их прохождения асфальт тщательно вымыли.

Так закончился первый этап Белорусской операции. Войска четырех фронтов за 11 дней прошли до 280 километров, разгромили главные силы группы армий «Центр» и освободили Минск. Был достигнут высокий темп наступления, в среднем 20—25 километров в сутки. А наш полк получил приказ сопровождать части, двигающиеся в юго-восточном направлении на Барановичи. Сбив арьергарды противника в районе города Столбцы, продолжили движение на Барановичи, где помогли пехоте отразить танковую контратаку противника. За Барановичами направление нашего движения было изменено, мы получили приказ двигаться на Волковыск – Белосток. После ряда боев у Волковыска, полк получил передышку для проведения профилактических работ на технике и пополнения личным составом.

И здесь случилась довольно курьезная история. На высоком плато южнее города, на маковом поле, в самое время созревания наркотического семени, солдаты дивизиона, уставшие от боев и походов, решили полакомиться. Набрав в котелок маковое семя, и добавив в него сахар, благо его хватало, получали нечто вроде «маковок», наевшись которых заснули. Хорошо, спали не все, и в общем ничего преступного в этом не было, но политработники усмотрели в этом массовое нарушение дисциплины, схлопотал я тогда как начальник штаба выговорок, а это означало блокирование очередного представления к награде или к званию. Но и сам я, соблазнившись сладким (грешен, люблю сладкое с детства), решил попробовать белорусский мак. В момент, когда нагнувшись, срывал коробочку, получил сильный удар пониже спины вырвавшимся из накатника орудия штоком. Хороший был удар, и хороший был урок – не стой перед орудием, когда с ним проводятся работы. Ко всем неприятностям дня добавилась потеря нового обмундирования, пошитого из подарка английской королевы – английского сукна. До сих пор жалею – хороший был бы сувенир.

Учитывая повторное представление к званию – двойная неудача. Погоревал я по молодости, но потом пришел к выводу – жизнь состоит из взлетов и падений, а последнее падение не самое страшное – отделался хорошим синяком. Но, невзирая на выговор, командование представило меня к награде, и мне была вручена вторая медаль «За боевые заслуги». А впереди была госграница, Польша.

Но вот, сколько бывает совпадений, и всему виной тот же случай. Во все времена моей довоенной учебы – и в специальной артшколе, и в артучилище, все занятия по стрельбе, а частенько и по тактике, проводились на миниатюр-полигоне и карте, местность на которых, представлялась как раз от Волковыска до Белостока. Это направление считалось одним из главных направлений на Минск, и поэтому наиболее вероятным для нападения противника. Название «Урочище Могильник», воспроизведенного на полигоне дремучего дубового бора, всегда наводило какие–то мрачные представления, почти душевный трепет, связанные с древним человеком, церемониями его захоронений, вообще – жизнью лесных людей. Не знаю, как обстояли дела с лесными людьми и могильникам в урочище, но больших и малых мостиков через речки и речушки, на шоссе от Волковыска до Белостока было множество.

Опять таки, по воле случая сын мой Анатолий, нашел себе жену из деревни Крапивница, что близ Свислочи, и мне после войны частенько приходилось там бывать. Каждый раз, проезжая по шоссе, чисто механически считал мостики, но всегда останавливался, чтобы полюбоваться могучим зубром, монумент которого воздвигнут у дороги, всегда всплывают в памяти картинки учебы на миниатюр-полигоне и, конечно же, памятный удар пониже спины…

В результате Белорусской операции были освобождены Белорусская ССР, часть Литовской и Латвийской ССР и восточные районы Польши. Немецкая группа армий "Север" оказалась изолированной в Прибалтике. Ликвидация белорусского выступа устранила угрозу флангового удара по войскам 1-го Украинского фронта с севера. Наступая в полосе более 1100 км по фронту и продвинувшись на запад до 550-600 км, советские войска создали благоприятные предпосылки для наступления на львовско-сандомирском направлении, в Восточной Пруссии и последующего удара на варшавско-берлинском направлении. Операция Багратион закончилась для меня награждением вторым орденом Красной звезды.

Маршрут девятый. Польша. (14.07.44 – 3.11.44, 17.01.45 – 3.02.45).

Бои в Белоруссии закончились, началось освобождение Польши, теперь уже было рукой подать до самого логова врага. Громя немецко-фашистских захватчиков, советские войска вступили на территорию Польши. В ходе Белостокской операции 27 июля освобожден город Белосток. Нам пришлось вести бои и на подступах к городу, и уличные бои в центре города. Вот она, моя 122 мм гаубица – верный, не подводящий боевой друг – спутник всей моей боевой жизни. Расцеловал я ее, родную, увидев шестьдесят лет спустя, в канадской столице Оттава. Прослезился, не удержался. А одна из гаубиц моего дивизиона много лет стояла на смотровой площадке в Центральном музее Красной армии в Москве.

Перед глазами руины городских домов, городов, сожженные деревни и хутора. Из груд пепла и битого кирпича к небу тянутся черные силуэты печных труб. По дорогам с запада на восток бредут измученные люди. У многих тележки, кое-кто тащит свой немудреный скарб прямо на спине. Это возвращаются в родные места жители польских сел и деревень, угнанные гитлеровцами в рабство. Люди спешат домой, чтобы начать строить послевоенную жизнь.

Но не бездействовал и противник - он лихорадочно создавал оборонительную линию по рекам Висла, Бобер, Буг, Нарев. 27 июля завершилась Белостокская операция: войска фронта продвинулись на 45-60 км, и вышли к границам Восточной Пруссии, западнее Белостока, началось освобождение северо-восточных районов Польши.В августе стремительное наступление советских войск сменилось временным затишьем перед новыми боями. Наши части усиленно готовились к ним. Готовились и мы. Проводилось доукомплектование личным составом, ремонт и замена техники, вышедшей из строя, пополнение автотранспортом, эвакуация больных. После короткой передышки вышли к Ломже. Здесь мы встретили ожесточенное сопротивление противника, многочисленные бомбежки, в основном «Мессерами», их было множество, похоже, их стянули со всех фронтов. Жестокие бои шли также под Остроленкой, Пултуском и на Сандомирском плацдарме, где основной задачей дивизиона было уничтожение скоплений танков и подавление артиллерийских батарей.

13 сентября, в результате упорных боев, наши войска овладели городом и крепостью Ломжа – важным опорным пунктом обороны немцев на реке Нарев и с боями заняли более 100 населённых пунктов юго-западнее города. Была поставлена задача развивать наступление с целью не позднее 8-10 августа 1944 г. захватить плацдарм на реке Нарев, прочно закрепиться там для подготовки к вступлению в Восточную Пруссию с юга, И здесь поработать пришлось, но и нам досталось так, как никогда прежде.

На правом берегу Нарева шли упорные бои с контратакующими частями противника. 28 октября в районе северо-западнее Ломжи, наш полк вел активную борьбу с танками противника, контратакующими нашу пехоту. Ведя огонь с закрытых позиций, он отразил несколько контратак пехоты и уничтожил три «Тигра» и одну «Пантеру». Но в тот момент, когда загорелась «Пантера», почти все огневые позиции были накрыты мощным огневым налетом вражеской артиллерии. Никогда и нигде полк не понес таких потерь, – это был черный день полка. Он потерял более половины орудий, несколько орудий было повреждено, а убитыми и раненными более 50% личного состава огневых подразделений, одну треть артиллерийских тягачей. Полк стал полностью небоеспособным и был выведен из боя в район деревни Василёвка, что севернее Белостока. Уже на ноябрьские праздники мы были на месте назначения и приготовились к переформированию. Но в Василёвке никаких организационных мероприятий не проводилось. Полк приводил себя в порядок, личный состав получил отдых, медико-санитарное обслуживание, усиленное питание, залечивал душевные раны после потерь, ремонтировал уцелевшую технику.

Пользуясь возможностью, штаб подготовил справки для предъявления по месту жительства семей. Такие справки в то время помогали семьям офицеров в удовлетворении их первоочередных нужд. Бумага была дефицитом, и справки печатались на трофейных немецких картах территории Союза, захваченных нами в Сталинграде. Одна из них сохранилась, несколько других экспонируются в музее Обороны и освобождения Севастополя, где имеется мой персональный раздел.

Поскольку речь зашла о картах, а это – главное для артиллерийского офицера , то без чего невозможно готовить и корректировать огонь, то нужно сказать, что картами мы были обеспечены всегда, по мере необходимости и их доставка осуществлялась так заблаговременно, что всегда было ясно что предстоит в ближайшее время. Карты были очень достоверны – если на карте был нанесен камень – мы его находили на местности. К этой службе мы никогда не имели претензий.

Стало известно, что вблизи от нашего расположения обнаружены рвы – захоронения десятков тысяч военнопленных и евреев – жителей Белостока, других городов Польши и Белоруссии, согнанных в концентрационный лагерь. Немцы, отступая, постарались скрыть следы своих преступлений, сжигая трупы убитых, и сюда приехала Государственная чрезвычайная комиссия по расследованию преступлений фашистских оккупантов. Рвы, раскопанные специальным отрядом, были буквально набиты останками людей. Для их перезахоронения, были задействованы все свободные автомашины полка кроме продовольственных, и они делали это посменно в течение почти десяти дней. Здесь мы впервые воочию убедились в том, что ненависть наша к немецким захватчикам построена не просто на агитации, и злости нашей и ненависти не было предела. Но увы, выместить ее уже больше не пришлось.

По окончании этой скорбной работы, наш полк, после специальной и тщательной дезинфекции личного состава и транспорта, на железнодорожной станции Белосток погрузился в железнодорожный эшелон. Выгрузились мы несколько дней спустя, в городе Волчанск Харьковской области, и своим ходом дошли в поселок Шебекино Белгородской области. Отсюда рукой подать до родного Харькова…

Дивизион расположился в здании школы, которое пришлось приспосабливать под жилье. Вот оно, на современной фотографии, два окна слева на первом этаже – общежитие командования. Только вот, вместо «Волги» стоял «Виллис». И деревья перед зданием те же.

В Шебекино на базе Волчанского артиллерийского учебного центра, готовились маршевые дивизионы для различных фронтов. Наш полк стал базой для подготовки гаубичных дивизионов и уже в первых числах января, я был назначен командиром маршевого дивизиона и занялся подготовкой его погрузки в эшелон. Погрузка не заняла много времени, и уже 17 января он был готов к отправлению. Находились в пути около пяти дней и 23-го высадились на какой-то небольшой полуразбитой станции, где имелась погрузочно-разгрузочная рампа. Своим ходом дошли до южных предместий Варшавы, и далее, через Радом и Киелце вышли на Краков. Город в значительной степени избежал разрушения во время войны.

Как пояснил комендант города, мы должны были идти прямо на город Вроцлав, но обстановка потребовала изменить маршрут и двигаться к Освенциму – лагерю смерти, известному как Аушвиц-Биркенау. Освенцим переименовали в Аушвиц, дав название, которым пользовался еще австрийский император во время разделов Польши.

Полтора миллиона человек, в том числе, 1 миллион евреев, погибло в Освенцимском комплексе, который включал в себя три основных лагеря и 39 более мелких лагерей, расположенных примерно в 40 милях к юго-западу от Кракова. Самое большое количество замученных и погибших было в лагере Освенцим-Биркенау, В Аушвиц, Биркенау и Моновиц освобождения дождались около семи тысяч узников. Вот она, реставрированная сегодня дорога смерти. По ней проехали в печи крематория миллионы ни в чем неповинных людей.

Несмотря на спешность, мы не поспели к моменту освобождения лагеря, его непосредственно освободила 100-я Львовская стрелковая дивизия (генерал-майор Ф. Красавин) без нашего участия. В субботу 27 января, разведчики дивизии вошли на территорию лагеря Моновиц. Около полудня освободили центр Освенцима, а около 15 часов, после короткой стычки с отступающими немцами, вошли одновременно на территорию концлагеря Аушвиц и расположенного в 3 километрах от него концлагеря Биркенау.

Узники лагеря были до того истощены, что не могли выйти за его ворота, это были полуживые скелеты. Условия содержания были ужасны – это был ад за колючей проволокой. Маленькие тесные комнатки, в которых раздетые люди ждали своего конца, наполняли Циклоном-Б. Через полчаса камеры открывали, а тела кидали в специально вырытые ямы или везли в печи крематория. Предварительно вырывали золотые зубы, коронки и отрезали волосы, личные вещи и одежду складировали. Расцепив орудия и устроив артпарк неподалеку от ворот лагеря, тягачи дивизиона немедленно приступили к эвакуации узников в специально раскинутые неподалеку отапливаемые палатки медсанбатов. 35 большегрузных «Студебеккеров» делали эту работу более суток.

В медсанбатах им оказывалась первая помощь. Кормить и поить их было нельзя, им вначале только смачивали губы теплой водой и давали не более ложки горячего бульона, который готовили в солдатских кухнях из специально доставленного куриного порошка.

Выполнив эту работу, дивизион направился к месту назначения г.Вроцлав. Сделали остановку в городе Опель (Ополе), который славился своими автомобилями. Мечтой каждого офицера был такой автомобильный трофей. Решили осмотреть завод и обратили внимание на заводские пакгаузы неподалеку от заводских цехов. Зашли в ближайший из них, и увидели громадные кучи рассортированных вещей – одежда, обувь, домашние принадлежности, чемоданы на полу, и отдельно – посуда, столовые принадлежности и скатерти, постельное белье на многоэтажных стеллажах. На всех вещах – мастичное клеймо с орлом и свастикой «Собственность Рейха». В углу в больших плетеных корзинах – человеческие челюсти и зубные протезы с выломанными из них золотыми зубами и коронками, кипы человеческих кож и волос, увязанных и готовых к отправке.

Бросилась в глаза кроваво-красным пятном плюшевая еврейская скатерть – обязательный атрибут еврейской довоенной семьи на Украине. Развернув ее, увидел адрес и имя владельца, большую мастичную печать со свастикой. Решил взять ее на память – аналогичная скатерть была и в нашей семье. 55 лет берег ее, сохраняющую запах крематория и фронтовой пыли. После прибытия в Канаду, подарил Монреальскому музею холокоста, о чем имеется специальный сертификат. Сохранилась обувь погибших узников Освенцима – вот она, на стеллажах музея концентрационного лагеря.

А дальше – марш к месту назначения, передача дивизиона в части действующей армии. Это была самая западная точка моих боевых маршрутов, здесь они оборвались. Увы, не пришлось мне повоевать в Германии, до которой было уже рукой подать, ни поучаствовать в освобождении других европейских стран. Но свою лепту в дело Победы внес. Есть его частица на боевых штандартах фронтов, пронесенных на Красной площади на параде Победы!

По окончании формальностей, отправился в полк, который к этому времени перебазировался в город Рава-Русская на Львовщине. Вот сохранившийся вокзал этого города (1914 год). Я квартировал в сотне метров от него. Здесь же встретил День Победы.