ПОСВЯЩЕНИЕ

Лизе вспомнить, Шиле и Мае —

узнать и понять.

Бухарест—Кишинев—Кавказ—Черновцы—Иерусалим—Хайфа

цви кэрэм

ЕВРЕИ, НЕЕВРЕИ И Т.Д.

Тель-Авив 1987 г.

Редактор — Григорий ЧЕЛАК

Обложка и иллюстрации — Цви КЭРЭМ

Все права принадлежат автору.

Отпечатано в типографии

"ЯКОВ ПРЕСС"

ул. Рош-Пина, 22, Тель-Авив

тел. 372475.

OCR и вычитка Давид Титиевский, июнь 2007 г., Хайфа

Библиотека Александра Белоусенко

К ЧИТАТЕЛЮ

Знания о мире, в котором мы живем, стали необъятными — совсем не хватает сил для его познания! Наше время перенасыщено событиями, а получение полной информации обо всем исключительно важно для общечеловеческого прогресса. Приняв это во внимание, начинаешь осознавать, почему давно уже недостаточно той информации, которую можно собрать среди "сильных мира сего". Простые люди в современном мире очень много передвигаются, многое узнают живя одной жизнью с широкими массами. Эти простые люди могут иной раз немалое поведать из того, что узнали, поняли... В наши дни рассказ рядового человека может оказаться очень важным, даже уникальным источником сведений! Иногда вы узнаете из уст простого человека куда более интересные вещи, чем те, что просачиваются из "верхов". Кроме того, мне кажется, что нет более благородной цели для Человека, чем учиться видеть и понимать как можно больше... И главное, собрав то, что тебе открылось, не хранить это в себе, унести в небытие, а передать людям то, что ты узнал, ЧЕСТНО и в фактах и в выводах: это намного облегчит жизнь людей, сделает ее содержательней и интересней!

Мне довелось очень много разъезжать по миру. Евразию я исколесил почти на всем ее протяжении: от Армизонского и Тюмени в Сибири я добрался до Капо Рока и Каскайс — на атлантическом побережье Португалии, от Нордкапа в Норвегии — до Италии и Греции... Бывал я и в Южно-Африканской Республике. Я воевал — был солдатом, офицером. Стрелял в еле

заметные фигурки перебегавших, согнутых "фрицев". Я был переводчиком на роскошных раутах военной дипломатии — с генералами, с таинственными господами во фраках и смокингах. Но я переводил и в темной землянке, под аккомпанемент орудийной "музыки", и в мирных условиях международного туризма. Я разъяснял элементы национального сознания, политические события, проблемы дня — группам иммигрантов из СССР, добровольцам из Франции, Германии в кибуцах, в пенсионерских клубах в Израиле.

Чем только не пришлось мне заниматься в жизни! Я репетиторствовал, давал уроки иностранных языков, рисования, был воспитателем, экскурсоводом, переводчиком румынских классиков (Эминеску, Кошбук, Аргези), автором статей, стихов в газетах, журналах. Я оформлял финансовые документы, был арбитром в спорах между советской властью и гражданами "освобожденного" Кишинева, обираемыми этой властью. Я пахал землю Кубани тракторным плугом и просто — на быках или костлявых, голодных коровах. Я сеял тракторной сеялкой и вручную, был плотником, жестянщиком, пекарем, строительным рабочим.

И на протяжении почти всей моей жизни я рисовал картины, выставлялся на больших и малых выставках.

Во всем этом разноцветии занятий, дел, интересов было много успехов и не меньше неудач. Успехи и неудачи многому меня научили. Именно эту "науку" я пытаюсь передать тебе, читатель. Я это делаю, полагая, что жизнь не только кормит тебя. Я надеюсь, что она тебя также заставляет волноваться и переживать все те проблемы, которые и меня волновали и волнуют!

Часть первая

НАЧАЛА

"...Йешаягу Метуха бен-Ушир говорил каким-то вкрадчивым голосом: "Братья мои, зачем и далее будем проливать кровь отцов, матерей, людей наших? Люди Румаим страшнее львов, а воинов великого царя Вешпашуна и сына его Тутуша никто еще не победил! Пойдем к ним, посыпав головы пеплом, пусть Ахарон бен-Хина трубит во всю силу в большой шофар!.. Велик Имярек, да святится Он вовеки. Он укажет нам место и для чурбанов румаймских с плотью оголенной...!"

"...Симон бар-Гиора был неистов, он рычал хриплым голосом, под вой толпы: "Пойдемте, сыны Израиля, воткнем мечи в глотки поганые людей Йешаягу Метухи, чтоб не нежились в шелках персидских, чтоб не умащали тела наложниц своих маслами благовонными из Кули-Кути! Что нам воины Вешпашуна — перебьем их всех, как зайцев галилейских!.."

"...Кто хочет сказать? Слово доктору Хорунжей!" — "...Товарищи, нет слов, уста немеют от возмущения! Что замышляли эти

отбросы человечества?! Они, сыны "хитрого племени", подняли руку против нашего любимого отца и учителя — эти злобные враги народа, убийцы в белых халатах! Одна может быть кара им и всем их приспешникам — смерть, смерть, смерть...!"

(В древнеиудейском и в советском стилях...)

Детство и отрочество мои прошли своим чередом, так, как у тысяч моих сверстников. Только через много лет, пройдя суровую школу жизни, я увидел совсем другими глазами то, что в годы детства и отрочества казалось либо обыденным, либо непонятным. Основные же познания о человеке и его мире за все те годы преподнесла страшная Вторая мировая война!

Кишинев в моем давнем представлении был центром мира. В нем было все.

Кругом — мир еврейской улицы с румынским названием "Ион Гика". В этом сочетании с раннего детства я усвоил важную истину о том, что кроме "нас" есть еще и "они" и что "мы" — "у них" почему-то... А чтобы понять, почему это так, мне предстояло еще проучиться семнадцать лет.

А дальше Старый базар — еврейский, русские Малая Малина, Садовая, Гоголя, Харузина — там жили богатые москвичи, петербуржцы, киевляне, бежавшие когда-то от "какой-то революции". Я слышал, знал это, но, пожалуй, не понимал.

В самом центре города — милый ресторанчик "Тик-Так", кафе "Замфиреску", где роскошно одетые дамы и господа восседали за столиками, расставленными на широком тротуаре — от магазина восточных сладостей Хлебникиана до самого подхода к Метрополии. Невдалеке открывалось "таинство" Городского парка. Летними вечерами — а они в Кишиневе такие милые, незабываемые — оттуда доносились по всему городу звуки лег-

кой классики в исполнении очень хорошего духового оркестра Седьмого стрелкового полка. Долгие годы дирижировал оркестром капитан Кордино, по внешности — типичный николаевский усатый штабс-капитан. В таинственных темных аллеях парка властвовала любовь, там юнцами мы познавали трепет первого поцелуя, близость девичьего тела...

Регулярный бой колокола на Часовой башне перед бульваром с колокольней и зданием Кафедрального собора придавал какой-то смысл времени. Собор этот представлял собой удивительное архитектурное сооружение-стилизацию, где странно сочетались огромный купол а-ля итальянский поздний Ренессанс с несоразмерно малым колонным корпусом а-ля российский ампир. А подальше, вниз или вверх, было то, что называлось "загородом". Отец ходил с нами "за город" к ставу Де Кариера. Позже, повзрослев, мы стайками сами выбирались на зеленые берега Бычка.

Там можно было вволю поиграть в футбол или, растянувшись на густой траве, всматриваться очарованным взором в бесконечную небесную даль и ощущать чистое, ангельское, ничем не омраченное счастье бытия.

Там же, неподалеку, стоял одинокий дом Вани Слюсаренко, мальчика-силача, милого, талантливого художника, с которым мы так дружески перемигивались на уроках. С ним мы совершали первые "политические преступления" — говорили в школе по-русски. По мнению некоторых румынских генералов, это было крамолой. Ваня рос без матери. Его отец, дядя Степа, очень любил меня, приглашал заходить. У него в доме я впервые познал вкус "не нашей пищи". Странным мне казалось это деление на "нашу" и "ихнюю" пищу, если учесть, что дядя Степа очень вкусно готовил. Он от меня требовал лишь одно: чтоб я ему еще и еще рассказывал из услышанного в городских домах о том, что "на свете делается".

С ранних лет меня влекло "в политику". В мире моей юности почти все было осложнено "переплетениями", в основном между тем, что принято называть "Евро-

пой" — фактором культуры и цивилизации и "Россией" — фактором близости к азиатской отсталости. Но еще были у нас и "Балканы" — некий мост между "настоящей Европой" и "Россией". Мы были "полу-Европой". Теперь только я вижу всю "лоскутность" нашего мира в ту, уже далекую эпоху, понимаю, что через Кишинев и Бессарабию проходила некая граница между Западом и Востоком...

Говорили мы с детства на трех языках — по-русски, по-еврейски и по-румынски. В этом заключался характерный отпечаток истории на жизни каждого из нас. Сказывались последствия вековой экспансии славян-русских, а мы веками жили у самых ворот России. Далее было вековое убежище в еврейских традициях, в языке — защита перед никогда не прекращавшимися дискриминацией и преследованиями. И наконец, была румынская власть, школа — путь к образованию, к культуре, к профессии. В моем кругу человеческих контактов с самого детства были и Роза Португал, и Шлема Тубис, и Юра и Жора Коржуевы, бессарабские потомки волжских крестьян, и Галя Коренко, и видные деятели подпольного коммунизма Михаил Ключников и Вася Захаров, и Васыле Чунту, бывший монах, грузчик в пекарне Гольцмана, и Джикэ Апостолеску, сын кишиневского мэра, и многие другие... Так вот, я, как и большинство моих сверстников, жил в "трехзначном обществе". В школе, каждое утро перед уроками, все евреи, русские и румыны пели вместе общую молитву: "Отче наш, иже в небесах, да прославится имя Твое..., хлеб насущный дай нам днесь..., укрепи наш ум, дабы научились мы хорошим делам... и избавь нас от лукавого". Этого "лукавого" мы, школьники, понимали по-разному: одни видели в нем "жида". Другие твердили, что "лукавый" — это дьявол. Нашим религиозным воспитанием руководили двое — огромного роста, пузатый поп отец Штефан и учитель религии Жан Кислюк (в старших классах — Моше Циглер).

* * *

Мы росли в обстановке беспрерывной, вековой борьбы: румыны (молдаване) боролись за выживание, под мертвящим давлением вечной опасности, русского гиганта. Евреи, с одной стороны, боролись за выживание в условиях непрекращающихся призывов к изгнанию евреев из Румынии. В те времена повсеместно гремел клич: "жидань — ла Палестина!" ("жиды — в Палестину!"), который немало способствовал сионистской деятельности в Бессарабии, где проживали полмиллиона евреев — значительная часть всего населения края. С другой стороны, немалая часть мыслящей еврейской молодежи телом и душой отдавала себя борьбе за иллюзорные "абсолютное счастье и полную свободу", о коих денно и нощно трубила советская разнузданная пропаганда — устная, по радио; в прессе и в литературе. Русские тоже боролись, и они были разделены. Те, кто бежал от большевиков во время революции, жили в постоянном страхе перед вероятностью второго бегства. Они выступали против коммунизма. А другие — рабочие, беднота, частично молодежь — тянулись за евреями в революцию.

Весь этот хаос идей, понятий, устремлений, споров, борьбы оставил неизгладимые следы на мне как и на большинстве бессарабцев. Почти что во всем я был каким-то "полу": полурусский, полурумын, полуеврей, полукоммунист, полусионист...

В области духа я вырос тоже в "полуатмосфере". Верующая иудейка-мать и неверующий эпикуриец-отец. Поэтому во мне живы были симпатии к некоторым еврейским бытовым традициям, но в то же время я был оторван от бородатого Бога и всего с ним связанного. В моей домашней атмосфере "полу" я учился национальной, религиозной и социальной терпимости. В нашем доме с одинаковым уважением относились ко всем: "большевику" Короткому, не раз прятавшемуся у нас от политической полиции "Сигуранцы", и к

священнику Березовскому, и к знаменитому раввину Иегуде Лейбу Цирельсону, с которым позднее меня связала настоящая дружба. Одинаково относились и к налоговому агенту, румыну Дамаскину, и к бездомному силачу-грузчику Зейделю, проживавшему... под рундуком, на базаре. С ранней юности во мне выработалось неприятие векового, полного злобы противопоставления "евреи—неевреи". Все же неоднократно я был замешан в кулачных битвах, в которых защищал свою национальную честь от антисемитов разных мастей...

Вот таким именно в восемнадцать лет я отправился в Бухарест "штурмовать" науку, имея с собой диплом бакалавра, не очень полный чемодан и пятьсот леев — сумма, достаточная в ту эпоху на трехнедельное пропитание. После неудавшейся попытки поступить на мед-факультет я все же стал студентом! Я участвовал в тяжелом кулачном бою с железногвардейцами (румынские гитлеровцы) для того лишь только, чтобы иметь возможность пройти в экзаменационный зал медицинского факультета. Такого права еврейские кандидаты лишались силой на протяжении десяти лет (1928—1937)! После неудачи с медициной я поступил на историко-филологический факультет и сразу же стал членом "Всеобщей конфедерации студентов-евреев Румынии", явно коммунистического оттенка. Благодаря этому я получил право проживания в знаменитом в ту пору студенческом общежитии "Мина и Арон Шулер".

* * *

"Академия становления личности" — так, пожалуй, еврейский юноша-интеллигент в Румынии 30-х годов мог бы назвать общежитие "Мина и Арон Шулер" в Бухаресте, на улице Сфынтул Ион Ноу, № 45. Оно находилось в особняке видного боярина, в нескольких шагах от веселой, шумной, неоднократно описанной в литературе улицы Вэкэрэшть... Там мы, члены упомяну-

той конфедерации, не только жили и готовились к занятиям на наших факультетах. Там мы были в гуще политической, общественной, культурной и даже великосветской жизни страны, Европы в конце 30-х годов.

Был на исходе 1938 год. Главным стержнем всей духовной жизни студентов "Шулера" было некое "поляризированное противостояние" по всем вопросам духа — коммунистов и сионистов. Последние были в меньшинстве, но очень солидарны, спаяны между собой, отчего постоянно стремились совершать что-нибудь ощутимое во имя очень реальной, ясно формулируемой цели: "Возвращение в Израиль".

Не надо было ходить на собрания ячейки, торчать у здания советского посольства на шоссе Киселев; достаточно было посидеть в читальном зале с нашумевшей тогда книгой "Как закалялась сталь" (Островский) — и ты сразу оказывался зачисленным в шулеровскую категорию "коммунист". Так же достаточно было проронить где-нибудь в коридоре или за столом, во время обеда: "А что плохого в намерении воскресить национальное государство евреев в Палестине?" — как тут же на тебя навешивали ярлык — "сионист".

Жизнь наша в "Шулере" была интересной, полной стремлений, исканий. В свободное от занятий время мы сиживали в читальном зале — кто над формулами, кто над правилами, кто над сентенциями древних и новых мыслителей. В коридорах стояли группками, парами, говорили, спорили, договаривались, объяснялись в любви...

С Сюзанной-Жужу Краус я познакомился в нашей студенческой столовой, в излюбленном подвале. Там повар-венгр Иштван, окруженный подсобницами, тоже венгерками, готовил вкусную изобильную пищу... В тот день мы очутились за обедом втроем: Жужу, ее постоянная "тень" — силач Бонди, политехник из Клужа, и я. Мы быстро и легко подружились с Жужу. Она была дочерью видного фармацевта из Сигет-Мармация, на самом севере страны. Она тоже училась на фарма-

цевтическом. Малая ростом, очень хорошо сложенная, с большими печальными. глазами, чуть курносенькая, ротик розочкой — вот она Жужу. Мы страстно полюбили друг друга. Бонди с бычьим упорством сопротивлялся нашему счастью, всегда появлялся, когда его не приглашали. Оказалось, он был "приставлен к ней" господином Краусом-отцом. Но нет ведь силы, могущей победить юную, горячую любовь двух 17—18-летних! Тем более что мы так подходили друг другу во всем... Наши встречи были столь радостными!..

Я открыл "мир других евреев". Жужу росла в богатой семье верующих евреев (какими в значительной мере являются венгерские евреи. Сигет — один из самых "еврейских" городов Румынии). В их среде влияние Сатмарского гаона (мудреца) было полнейшим. И все же Жужу усомнилась с ранних лет. Чтение французских (в оригинале) и русских (в переводе) реалистов вывело ее с ранней юности на путь свободного мышления. А "сторож" Бонди еще больше отдалил девушку от "истинной", слепой веры... Наши встречи втроем, а потом еще с друзьями из Трансильвании — Андрошем, Палди и другими — превратились в интересные, долгие собеседования молодых интеллигентных евреев двух миров: мира ищущей европейской молодежи и мира бунтарских молодых "евреев-россиян". Там я очень многое понял, очень многому научился. Что особенно важно — я полностью освоил незыблемое правило терпимости и уважения к идеям и мнениям собеседника. Более года я жил деля все с Жужу и будучи уверен, что соединимся навсегда. Она даже намеревалась на каникулы "воочию увидеть таинственную Бессарабию". Но, увы, все рухнуло неожиданно! Жужу уехала к родителям, чтобы посоветоваться в связи с событиями в Польше и тревожным положением в Румынии в начале 1940 года.

Больше нам не суждено было встретиться! Через много лет (1959) я написал в Румынию, в Сигет, прося справку о судьбе Жужу. Ответ был точным и очень печальным: в 1943 году салашисты (венгерские наци-

сты) отправили всю семью Краус в Освенцим, где несчастная Жужу сгорела в огне ВЕЛИКОЙ КАТАСТРОФЫ европейского еврейства в 1944 году. Один ее брат чудом спасся и в 1959 году зажиточно проживал в Нью-Йорке. Благодаря Жужу я многому научился в вопросах человеческих взаимоотношений вообще, "еврейства и нееврейства" — в частности. В связи с судьбой Жужу и с другими судьбами того же порядка, о которых будет речь впереди, я усвоил истину о том, что между "теоретическим познанием подробностей Катастрофы и непосредственным контактом с этими подробностями — большая, глубокая разница даже для тех, кто лично этого не пережил.

Как бы то ни было, в стенах очень дорогого нам всем студенческого дома мы узнавали, учились понимать очень много основных истин реальной жизни. Позже, придя в соприкосновение с ее жестокостями, мы поняли правдивость, точность, незыблемость познанных основ, заплатив за это потом и кровью, а менее счастливые — своими костями.

В этот период "Шулер", в своей коммунистической части, находился под сильным духовным воздействием некоторых из его постояльцев и "теней" из далекого или недавнего прошлого. Крутолобый, вечно сердитый, М. Лейбович был все время на виду, в "народе". Он был прямым исполнителем директив "свыше", значит — из подпольного ЦК. Красавец Цыруш, отпрыск румынской семьи из Бессарабии, политехник, представлял приходивших извне бессарабцев-неевреев (единичных студентов-неевреев, не бывших правыми румынскими националистами или просто — нацистами). Цыруш повесился в 60-х годах в советской Молдавии, как видно насытившись "пребыванием в раю". Иван Короткий (рост — два метра) иногда захаживал, чтобы переспать ночь-другую "шполтистом". Это значило — спать втроем на двух кроватях, приставленных одна к другой. "Шполтист" спал посередине, поэтому у него под спиной находился "шполт", по-еврейски — "щель, трещина".

Короткий представлял бывшую компартию Бессарабии, кооптированную в 20-х годах в румынскую КП. Позже я узнал, что на протяжении более чем пятнадцати лет он был главным резидентом "эсэсэрии" в Бессарабии. После "освобождения" он внезапно исчез, говорили, что не без "положенной" пули в затылок, в одном из подвалов "спецслужбы": ОН СЛИШКОМ МНОГО ЗНАЛ!

В 39-м нередко бывал у нас в "шполтистах" талантливый, часто публиковавшийся поэт Эмилиян Буков. Он отличался почти полным отсутствием чувства собственного достоинства, часто унижался до невозможности, чтобы выпросить у не очень богатого постояльца "Шулера" нужный на пропитание "пол" (монета в двадцать лей). Впоследствии, после войны, он стал признанным "придворным" поэтом Молдавии — республики, придуманной Советами лишь для того, чтобы как-нибудь объявить НЕСВЕДУЩИМ захват Бессарабии. Зрелый Буков нес очень высоко поэтическую голову в длинных кудрях и старался не узнавать своих бывших кормильцев из "Шулера". Впоследствии Буков оказался не очень-то в ладах с "кулисами по делам литературы", после долгих лет, прожитых в брызгах шампанского, в изобилии струившегося на ниве "соцреалистического Парнаса".

Среди "бывших" был также и Василий Демецкий, исключительно умный и хитрый, знаток языков и искусства. Вдруг он оказался в должности сотрудника пресс-бюро при советском посольстве на Шоссе Кисселев! Конечно, мы, тогда совсем еще наивные (нас звали "бобочь", что значит "желторотые"), умирали от зависти, глядя, как Демецкий свободно проходил в посольство, в то время как мы туда попадали с трудом. Вечный студент Тичер, из Черновцов, почти всегда сидел на подоконнике двадцать третьей комнаты, элегантно одетый, полулысый, с аккуратно зачесанным остатком волос. С презрением относясь как к "коммунистам", так и к "сионистам", он с насмешкой говорил, что мы просто не умеем жить, что мы, в своей примитивности,

так и не поняли, что значит "венская триада" — вайб, вайн унд гезанг" (женщины, вино и песня). Как видно, он был ранним хиппи (нагрянувших через шестнадцать-восемнадцать лет). А может быть, именно он был прав, кто знает?!

Ну и, наконец, "тень" еврейского парня из Клишковец (Буковина) Иосифа Клища явно преобладает и по сей день над всеми остальными. Он был одним из "вышедших сухим из воды" в нашумевших процессах "Красного школьника" в Кишиневе и в Черновцах в 1937 году. Он успел побыть студентом Бухарестского политехникума и своевременно был переправлен во Францию, подальше от глаз и ушей румынской Сигуранцы. Там, во время оккупации, Иосиф Клищ обессмертил свое имя после героического сражения один на один с целым взводом СС, в подвале на улице Абревуар, в Париже, в 1943 году. Теперь на стене этого дома установлен памятный барельеф с подробным описанием его подвигов (под его подпольным псевдонимом "Льетнан Альбер" — один из двух виднейших героев французского Сопротивления). Это он устроил знаменитую ликвидацию верхушки командования войск СС и вермахта Парижа в здании "Золдатенхайм" на проспекте Боливар. Таким он вошел в Историю и в бессмертие! Все эти исторические факты о И. Клише не помешали Советам издать очередную антисемитскую фальшивку, в которой Иосифа Клища величают "славным сыном УКРАИНСКОГО народа ("Вiд Буковини до Парижа". Волiвач, Гришин-Грищук и Самофалов. Издательство "Карпати", Ужгород, СССР, 1966). На очень выразительных иллюстрациях в этой книжонке Иосиф Клищ изображен каждый раз в гуцульской безрукавке, домотканых портках, с онучами или в "сапогах гармошкой" — дикое сочетание грубой фальшивки с великорусским шовинизмом!.. Авторы фальшивки называют Клища "Осып Клыш", что в их воображении звучит по-украински. Интересно отметить, что просоветский французско-еврейский еженедельник "Энформасион жюив" после долгих размышлений и уже го-

тового набора моей разоблачительной статьи об оскорблении памяти одного из виднейших героев Сопротивления лейтенанта Альбера так и не опубликовал статью! Очевидно, чтобы не злить истинных хозяев еженедельника в... Москве!

* * *

В "шулеровскую" эпоху я был "левым". Не раз я выполнял то или иное "задание" партфункционеров, таких, как Лейбович, Вальтер и другие. Возможно, то было положительной чертой и моей и других таких, как я. Ни одного дня, ни одного свободного часа не терять даром. Стараться видеть, слышать, действовать, постигать, узнавать истину из любых источников, а не только из уст Лейбовича и К°. Именно в ту эпоху меня очень заинтересовали обширные репортажи с фронтов грязной войны Сталина против маленького финского народа, проявлявшего истинный героизм в борьбе за свою свободу (в особенности я зачитывался репортажами с множеством фотографий в журнале "Марианн", Париж). Тогда я окончательно усвоил еще одну важную истину: СССР — вовсе не "миролюбивая держава пролетариев", а, наоборот, — еще один мировой хищник! В тот период среди "левых" произошел глубокий раскол. Он коснулся тех из нас, кто осознавал факты и не пытался вступать в борьбу против их неоспоримой силы, выискивая пустые отговорки, и тех, кто, как попугаи, надоедливо выдавали фразы-стандарты вроде "империалистическая пропаганда Запада", "провокации белофиннов" и тому подобные. Этот раскол впоследствии углубился и красной чертой пролег через массы людей во всем мире. Сначала в среде самих советских людей, миллионами пришедших в Европу и воочию увидевших размах великой советской лжи. Потом — среди всего населения мира, открывшего "Страну Зэка" Марголина, "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына, процесс врачей-евреев, кубинскую авантюру Хрущева, "великую дружбу" Советов с Насером, психушки Андропо-

ва и многое другое.

Литературный процесс Дамакинер—Фишер в 1939 году в "Шулере" вышел далеко за его стены и удостоился внимания прессы в Румынии, Франции, Палестине и даже в США. Дамакинер и Фишер, студенты-докторанты медфакультета "Доктор Давила" в Бухаресте, представляли на "процессе" две идеологии: первый — сионизм, второй — коммунизм, вернее — советизм. Все было обставлено в соответствующем духе студенческой романтики приключений. "Процесс" проходил вечером, в переполненном подвальном помещении столовой — любимом месте наших словесных баталий. Во дворе и на ближайших перекрестках были расставлены "посты", чтобы своевременно оповестить о возможном появлении "Сигуранцы" (вся затея была ведь крамольной). С какой важностью я простоял положенный мне час, чтобы потом, прыгая сразу через две ступеньки, спуститься вниз, не пропустить, не дай Бог, основную часть "процесса" — прения сторон, столь вожделенные минуты, насыщенные мыслями, идеями! Как ни странно, на процессе был порядок, невзирая на наш юный, пылкий еврейский темперамент, не слышно было постоянных выкриков "Тише!", от которых на большинстве еврейских собраний бывает так шумно!

С этого "процесса" я вышел с новыми приобретениями в области познания мира: Фишер ничего разумного, стоящего не сказал, ничего не доказал. Он говорил штампами, его выкрики о "счастливой жизни" на родине "освобожденного труда" заставляли многих, в том числе и меня, еще более усомниться в нашем кумире и его достоинствах, уже столь потрепанных событиями финской войны и другими неоспоримыми фактами из советской действительности, о которых мы все же узнавали! Дамакинер очень спокойно, оперируя фактами из жизни евреев в Палестине и в остальном мире, а также и тем, что уже творилось с евреями в центре Европы, доказывал общенациональную необходимость для еврейского народа вернуться в Палестину и воссоздать свободное еврейское государство. Тогда, впервые, я очень

серьезно задумался над тем, не может ли этот путь привести к окончательному решению всех проблем евреев мира.

Фишер продолжает по сей день, пусть и с громким званием доцента Черновицкого мединститута, житье еврея-ассимилянта, подхалима, прихлебателя своих хозяев, готового на вылазки даже антисемитского характера. Дамакинер, по сведениям, погиб в одном из боев, при становлении государства Израиль.

Вот так, не только я, но и целое поколение таких, каким я был в ту пору, проходило сложный путь отрезвления, возвращения к своему настоящему ненадуманному естеству.

Невзирая на то, что мы жили в ту пору в ожидании бури, сентябрь 1939-го — нападение Гитлера на Польшу — грянул как гром среди ясного неба! Я проводил каникулы дома. Ах, как я пыжился, когда, надев свою темно-коричневую студенческую фуражку с блестящим коротеньким козырьком, с вышитым факелом (символ культуры) выходил "на встречи" на Александровскую. По радио все время передавали об ужасах бомбардировок Варшавы, Познани. Через северную границу, в Буковине, на Черновцы, тянулась нескончаемая вереница польских беженцев. Среди них было удивительно много слишком парадно одетых офицеров. На кишиневском аэродроме приземлились несколько польских самолетов — двукрылые "Фарманы" и "Фокеры". (Уже тогда я понял, насколько все это с военной точки зрения было старо и негодно и насколько Рыдзь-Смиглы, Бек и иже с ними были жалкими, чванливыми пигмеями!) При посадке самолетов один из летчиков погиб, и я пошел на его похороны. Процессия медленно двигалась вниз по Александровской, к католическому кладбищу. Играл оркестр Седьмого стрелкового полка. Гроб был установлен на пушечном лафете. (Румыны еще "играли в Малую Антанту".) Понурив головы шли за гробом несколько польских и румынских летчиков. У поляков был печальный, безнадежный вид солдат, проигравших войну.

...Вернувшись на занятия в Бухарест, я сразу пошел возобновить свой частный урок (репетиторство по подготовке к бакалавру) к Пьеру Кричевскому, в роскошный дом очень богатого адвоката Кричевского, уроженца Черновцов. Он проводил большую часть своего "рабочего времени" вовсе не в бюро или в залах суда, а в Черновцах, вблизи румыно-польской границы. Ему, как видно, там было "нужнее, чем в Бухаресте". Разве сравнить границу, через которую удирают "от опасности" тысячи толстосумов, с затхлым воздухом какого-то судебного зала?! А дома у Кричевского, за столом в салоне, каждый день сидели за картами часто менявшиеся паны и пани в ожерельях, в бриллиантах, с золотыми кольцами на пухлых пальцах. На столе горой лежала миза — золотые монеты, золотые часы, ожерелья, разноцветные денежные знаки — конечно, не злотые, они кончили "свою службу". Эти людишки уже тогда без особых потерь и тревог закончили едва начавшуюся войну! Припоминаю румынскую пословицу: "Цара арде яр баба се пьяптэнэ" ("Страна горит, а баба наводит красоту"). Что их родину рвали на части полчища Гитлера — с Запада и орды Сталина — с Востока, меньше всего этих людей волновало! За столом, в роскошном особняке, на улице Армяняскэ, играли евреи и неевреи. На самых верхах, как и в самых низах того, что принято называть "народом, нацией", люди меньше всего заняты патриотическими чувствами и переживаниями, они заняты собой!..

Уже в те годы, казалось, время пустилось бегом: эпохальные события свершались за недели, дни. В Европе шла "странная война" на линии Мажино. Я бы ее назвал "глупой войной". Буржуа Запада, упоенные своим благополучием, пытались продлить безмятежное существование, убаюкивая человеко-зверя Гитлера. А Гитлер не спал — он уже начал свое кровавое шествие! Европейские, как и другие обыватели, тогда, точно так же как и теперь, успокаивали себя: "Ди ман — из ништ азой геферлих"*

___________________________________

* "Сказка вовсе не так страшна" (идиш).

— и ныли о том, что "в Палестине — картошка что золото!

А вот уже и сороковой год! Сидя на летнем экзамене по истории славянских культур у маститого профессора доктора Панаитеску, я направлял свое внимание не на лепет отвечавшей передо мной прелестной Анош Сэкэй, а на... дверь! Каждую минуту я ждал условного сигнала: если постучат три раза, коротко, в дверь — выйти любой ценой из аудитории! Так оно и произошло. Часов в десять постучали в дверь, и через пару минут я поднял руку с раскрытой ладонью. "Пожалуйста, можете выйти, такое бывает даже с министрами — от волнения!" — профессор был доволен своей удачной шуткой. "Я на минутку, простите, сейчас же вернусь". И я вернулся через двадцать восемь лет, в 1968 году, туристом из СССР. Я ходил в этот знаменитый август (оккупация Чехословакии Брежневым) по пустым залам, коридорам и аудиториям Бухарестского университета. Приоткрыл дверь аудитории на втором этаже и замер: как будто я ушел оттуда лишь вчера, до такой степени ничто не изменилось! Лишь тишина каникулярной поры... А ведь прошло двадцать восемь лет! Стук в дверь тогда был сигналом о предстоящих событиях в Бессарабии. Стучал Сиги Клайн, с которым мы вместе, в 1938 году, в кулачном бою с железногвардейцами, прорывали "блокаду входа в мединститут". Ее осуществляли румынские нацисты явочно, на протяжении десяти лет. Кулаками они не давали возможности кандидатам-евреям явиться на вступительные экзамены и, таким образом, продолжали длившийся все это время фактический "нумерус нуллус" для евреев. Мы тогда заработали немало фонарей под глазами, но и мы не меньше понаставляли их "легионерам"! Результат нашей "войны" — в 1938 году приняли двадцать евреев на Бухарестский медфакультет!

* * *

Вернемся к 16 июня 1940 года: дорога до "Шулера", собирание "шмуток" и путь на Северный вокзал заня-

ли еще около полутора часов. Скорый поезд "Воссоединение" ("Униря") уходил в двенадцать часов. Ирония судьбы — поезд назывался "Воссоединение", в память о столь дорогом для румын событии — объединении всех румынских княжеств в одно национальное государство в 1918 году. Объединение, которое предстояло растоптать в недалеком будущем путем коварного сговора двух мировых преступников — Гитлера и Сталина!

Я прибыл на вокзал вместе с моим ближайшим другом Рувином Р. по кличке Цэндэрикэ — Щепочка. К тому времени мы уже начали расходиться во взглядах. Он еще не видел ничего особенного в "делах Эсэсэрии", а я уже с болью переживал все новые и новые страшные откровения! Вид перрона на вокзале нас поразил: наш секрет оказался секретом полишинеля: перрон был битком набит сотнями выходцев из Бессарабии, Буковины и не меньше было там жителей коренной Румынии — все с чемоданами, узлами. Люди были молчаливы, все вдруг "заболели", или "отправлялись на свадьбы, "именины", или вдруг "решили все ехать на дешевые фрукты Бессарабии". В действительности же все мы — и я, и Рувин, и все-все остальные — из разных источников узнали, что вскоре Бессарабия и Буковина будут оторваны от Румынии, и поэтому каждый по своим причинам, ради своих целей "сматывался".

В купе пассажиры молчали. И мы с Рувином были погружены в глубокие, волнующие размышления... Мне вспомнилось одно из занятий в казармах Мальмезон, на северной окраине Бухареста. Был урок — собеседование, совсем незадолго до описываемых событий (в порядке прохождения обязательной предвоенной подготовки для студентов — ППС). Вел собеседование капитан Лучиян, я хорошо запомнил его фамилию, ибо сказанные им тогда слова оставили в моем сознании неизгладимый след! Он говорил возбужденным тоном, этим фактически начав и закончив урок, после чего быстро вышел из класса. Через некоторое время я понял, какие глубокие переживания заставили его

сказать это:

— Господа студенты-допризывники, вот вы сидите здесь — румыны, евреи (подчеркнуто), русские, венгры (подчеркнуто)... — его голос дрогнул. — Не дай Бог, чтобы осуществилось то, о чем говорится в последних донесениях! Если когда-нибудь придут Советы, над вами всеми опустится вечное молчание, недовольных не будет: они исчезнут перед тем, как успеют высказать свое недовольство. Да, вы будете кусать пальцы и вспоминать то, что безвозвратно потеряно. До свидания!..

Мы сидели в гробовом молчании. Пророческие слова! Вскоре нам суждено было на себе, на собственной шкуре ощутить палящую правдивость того, что капитан Лучиян сказал нам тогда, в казарме Мальмезон. Сколько раз потом, в самые тяжелые моменты "счастливой житухи в стране освобожденного труда", я вспоминал взволнованного капитана Лучияна!.. Постепенно во мне осело бетонной твердостью скрепленное опытом убеждение, что коммунизм-советизм — не что иное, как кровавая возня группы политических авантюристов. Они готовы на все, в том числе на ликвидацию цивилизации планеты Земля! Их основной метод — одурманивание миллионов людей в мире путем внушения животного, всеподавляющего страха!

...В сознании молодого образованного еврея на Востоке Европы, в начале 40-х годов, на границе двух миров, последние кирпичики построенного кумира разлетались под стук колес скорого поезда "Униря", Бухарест—Кишинев... Подавляющее большинство пассажиров поезда "Воссоединение" были евреи! Обманутые евреи, в особенности — молодые, по пылкости и неопытности. Многие в ту пору еще находились во власти "красного дурмана". Покинув насиженные места, они устремились туда, где "все хорошо, все примерно, все решено, все справедливо, где господствует некая "братская дружба народов", где навсегда решен еврейский вопрос". (А разве не так думают и действуют в наши дни многие молодые /да и постарше/ израильтяне, только в другом направлении — Америка, Австра-

лия...) Всего лишь через несколько месяцев их тысячами, как стада скота, в скотских же вагонах, увозили в мертвые, холодные пустыни Сибири, Казахстана, Коми АССР. Многие из них остались там навсегда — трупами своими удобрили необъятные просторы сомнительной "Родины трудящихся мира"!

* * *

Лето сорокового года выдалось великолепное. Кишинев утопал в зелени. Центр — у городских часов, у Епархиального дома — сиял всеми цветами радуги от тысяч цветов на бульваре, на площади Митрополии. Всюду царила какая-то необычная тишина. За столиками кафе "Замфиреску" сидели редкие завсегдатаи. Ощущалась напряженность, что-то должно было произойти! На перекрестках солдаты в касках, с примкнутыми штыками следили за порядком. Граждане делали усиленные закупки. Гимназисты стайками "казенили" в отдаленных уголках парка, бульвара. В верхней части города, во дворах учреждений, иногда поднимался черный дым с резким запахом горящей бумаги.

Мы часто встречались со старыми друзьями, вспоминали школу, былое. Эти встречи происходили в атмосфере какого-то возбуждения, ожидания грядущего. То и дело люди перешептывались — "говорят, передают, рассказывают"... Незадолго до середины июня господин Иримеску, директор кишиневского аэропорта, пришел неожиданно к своему приятелю Мейеру Гольцману, видному предпринимателю в хлебопечении и мукомольном деле. Он по-дружески сообщил Мейеру "на ухо", что начал эвакуацию аэропорта, по секретному приказу из Бухареста, что в ближайшее время румыны покинут Бессарабию. По словам Мейера, Иримеску прослезился, обнял его и ушел не оглядываясь. Ушел он... навсегда. Через несколько дней в гостиной у Гольцманов сидели с десяток богатых евреев, беседовали, совещались — как быть, что делать? Я там был лишь в качестве родственника и близкого друга дома.

Мейер, догадываясь о моих связях в мире "левых", пригласил меня. Он думал, что я что-то знаю, и не представлял себе, что тогда я уже почти освободился от красного дурмана. Эти евреи с далеко немалыми возможностями (деньги, связи) были готовы без долгих раздумий бежать "куда глаза глядят", в страхе перед надвигавшимся. Когда же одна из сестер Гольцман сказала, что, пожалуй, именно теперь пора отправиться в Палестину, ее чуть ли не высмеяли! Многие евреи мира и по сей день, даже при явных опасностях, готовы обменять, отдать все за свое сиюминутное благополучие — общенациональное, дальнейшее их мало интересует! Остальные же евреи в те дни в основном ликовали: какая радость, какое торжество — "Ди бридер кумэн!"*.

Тут уместно рассказать случай, раскрывающий молодежную импульсивность, легкомыслие и недальновидность, я бы сказал — просто глупость еврейского юноши, в то мутное время отравленного красным дурманом, идущим из-за Днестра. Мы, группа юных друзей, шатались по Николаевской улице (ныне — Фрунзе) и глазели на отступление румынских войск. По краям тротуара шагали солдаты в касках держа винтовки наперевес. Внезапно В. Белоцерковский выскочил из какой-то подворотни с длинной палкой, обернутой чем-то. Это было красное знамя, которое следовало перенести в другое место. Все мы знали, что румыны стреляют без предупреждения, при малейшем подозрении во враждебности. И все же я решился на самый глупый шаг моей жизни: взял флаг, пронес его несколько шагов, упрятал за ближайшей водосточной трубой и сел рядом в ожидании возможности передать его дальше. Если бы румыны меня увидели "в действии", расстреляли бы тут же на месте и глазом не моргнув! И в наши дни повторяются такие безголовые "подвиги" повсюду, чаще всего, во имя того же давно обанкротившегося молоха! Как смешно вспоминать все это, если

____________________

* "Братья идут" (идиш).

бы не очень печально!..

Вскоре я опять уступил какому-то юношескому порыву — мешанина гонора с жаждой приключений. Я отозвался согласием на участие в каком-то собрании, куда "нас вызывают". Вечером я явился в двухэтажное здание на углу Армянской и Александровской, напротив оружейного магазина Вижевского. Там уже была целая толпа красных, розовых, а главное — бесцветных сторонников. Рыжая, только что появившаяся из тюрьмы — неизвестно какими путями, Розенберг сообщила скороговоркой, где и когда получить оружие для участия в "отрядах самообороны" (???). Это была глубоко продуманная советская провокация — "самооборона граждан против отступающих с грабежами румын!". Ничего подобного румыны не делали! Они, бедные, бежали без оглядки, покидая все в страхе перед двумя колоссами, наступавшими им на горло и уже предрешившими в Берлине их судьбу (соглашение Молотов — Риббентроп). Просто Советам понадобилась эта выдумка с грабежами и самообороной граждан в качестве дополнительного "аргумента", в их кампании дезинформации. Этот аргумент был немаловажным в объяснениях, связанных с необходимостью оккупации Бессарабии, Буковины и расчленения Румынии.

Изредка колонны румынских войск пешим строем шли к вокзалу. По Киевской улице проползли маленькие танкетки. Высоко в небе парами, тройками проносились деревянно-полотняные истребители "П" — первые ласточки "с той стороны".

Я оказался в патруле "местной обороны": на плече странная, тяжелая трехзарядная винтовка "винчестер", времен царя Гороха. Приказ самозваных начальников гласил: "Разоружать отступающие группы румын, при сопротивлении — стрелять!" Тогда я близко познакомился с преступной безответственностью ватажков. С какой легкостью могло начаться всеобщее кровопролитие, если бы мы начали разоружать всех встречавшихся военных, возмущенных, полных чувства национального унижения! Об этом Розенберг, Мозя Шур,

Бубис, Михаил Ключников и другие вовсе не думали! Они лишь ревниво выполняли и "перевыполняли" приказы "гостей из-за Днестра", десятками, сотнями проникших в Бессарабию и Буковину задолго до 28 июня 1940 года.

Прошло немного времени, и большинство перечисленных "начальников" были отправлены на "Архипелаг ГУЛАГ": они тоже слишком много знали, за это в Эсэсэрии чаще всего ликвидируют. Бубис чудом уцелел и доживает свой "славный дореволюционный век" в Ч. А Макс Д., один из видных кишиневских подпольщиков, вкусив где-то "в глубинке" совдействительность, вернулся в 1945-м поближе к западной границе "своего рая" (оттуда евреи уезжали) и, под общий шумок, юркнул (нелегально) в... Палестину. Тут он стал "пакидом"*, занятым в основном придерживанием своего "пакидского стула". Встретив его как-то через много лет в Израиле, я сразу понял, что он вовсе не горит желанием видеть того, на квартире которого он когда-то прятался от Сигуранцы. Да, извилисты "тропы иудейские"!..

Итак, мы были "местной" обороной. Вот идет группа: унтер-офицер и два солдата. Нас было трое, идем медленно, винтовки наперевес, по Александровской улице, у самого входа в "Национальный театр", ныне кино "Патрия". Впереди шагает Муня (не помню фамилию). Немного отставая — Г-вич; сзади, у обочины тротуара — я. Румыны, как видно, только что вышли из парка (ныне — Пушкинский). "Стой! Мы патруль самообороны. Сложить оружие, стоять на месте!"

Я весь дрожу — это все к добру не приведет! Муня быстрым движением поднимает с земли большой маузер, две винтовки "манлихер". Теперь у меня одна винтовка на плече, другая в руках! Унтер-офицер смотрит на нас взглядом, полным возмущения и ненависти. Один солдат бормочет под нос: "Мы мирные люди, что делать — приказано уходить в сторону Унген, вот мы и уходим. Уходим со своей земли, ничего не берем, как будто забыли о нас..."

____________________

*Чиновник, клерк (Д.Т.)

Оборвалось последнее, что еще связывало меня с "идеалом". "Что мы делаем, зачем? Все это ведь — преступление!"

К вечеру в том же "штабе" сыпались донесения о боевых "подвигах": у такого-то офицера сорвали погоны, такому-то по морде дали — "чтоб знал". А на Жуковской улице солдаты открыли огонь по "патрулю самообороны" — одного "самооборонца" не то ранили, не то убили. Не хотели без ропота принять унижение. Ушли все, человек пять, в сторону Дурлештского леса.

Ровно через год разъяренные банды железногвардейцев (нацисты), под общим командованием небезызвестного Хории Сима (ныне доживает свой век в Париже или, по другим слухам — в Португалии), вступили с румынской армией Антонеску в Бессарабию. Они назывались "группы ISE — Ын сприжинул елибераторилор" — в поддержку освободителей. С гиканьем и ревом они врывались в дома евреев, в особенности в местечках на севере — Фалешты, Секурены, Флорешты, Дондюшаны, Згурица, Резина и др. — хватали всех без исключения евреев, застрявших или иной раз даже и не очень спешивших уйти на Восток. Иэсэовцы устраивали зрелища массовых изнасилований — от девочек до старух. (Одна из этих сцен на фото в увеличении выставлена в мемориальном зале "Яд-Вашем" в Иерусалиме.) На столбах и деревьях еврейских местечек висели плакаты иэсэовцев: "Получайте, жиды-предатели, за поруганную честь румынской армии!"

Всех этих несчастных евреев, плативших за ошибки свои и братьев своих, тут же расстреливали или, как скот, забивали насмерть дубинами. Изверги вывешивали обнаженные трупы на крючках в пустующих еврейских мясных лавках. Впоследствии я много думал над тем, что думают и что делают многие из ныне живущих евреев. Я прихожу к довольно невеселым выводам: многие евреи в конце этого, столь опасного века не всегда помнят то, что произошло, во всех деталях, не очень задумываются над страшными выводами и про-

должают, как это бывало и раньше, по-старому. Они заботятся лишь о материальном благополучии сего дня! Трагико-примитивная философия еврейского обывателя: теперь, сегодня, сейчас же, а о вчера... завтра "пусть Бог заботится"!

...Потом, 27 июня, нас двоих поставили у главного входа бывшего военного госпиталя, на спуске к Скулянской Рогатке, охранять, что именно — неясно было! За нашими спинами возвышалось покинутое здание, пустое, с печально скрипящими, распахнутыми окнами. Ночью было жутко — тьма, тишина, лишь изредка слышны были далекие одиночные выстрелы. Там мы и постояли до утра, готовые стрелять в любого! Зачем стрелять? В кого — да стрелять, в кого — нет?.. Хаос "становления новой власти" не давал ответа на такие "мелкобуржуазные" вопросы...

Вдруг со стороны Александровской раздался гул и лязг танков: это, вероятно, они! Фима Г-вич, стоявший со мною на пару, мой давний друг, с испугом всматривался в темноту. Между прочим, он был одним из первых "местных красных", критиковавших с резкой прямотой многое из "новой жизни", навязанной Советами. За пару дней до описываемой ночи он сбежал из окопов на Днестре, куда его мобилизовали румыны. Впоследствии он исчез в подвалах УГБ Кишинева. Он погиб от "положенной пули в затылок" за "антисоветскую деятельность"!

Что делать? Минуты молчания, ожидания... А гул все нарастал... Приставить винтовки к ноге и ждать: двигаться в этот момент — опасно?

Мы не успели приставить винтовки к ноге, как у поворота показалась легкая танкетка, ползущая прямо на нас. Пулемет повернулся в нашу сторону. Не могу сказать, что на душе было радостно. Мы стояли как истуканы, парализованные страхом, не понимающие, что происходит. Танкетка остановилась, мы — без движения. Вот медленно приподнялся люк, высунулась голова, она казалась очень большой: это был шлем командира (новое понятие вместо "офицера", как мы

через пару минут узнали).

— Вы кто такие? Говорите громко!

— Местная оборона...

— Положите оружие на землю!

Мы молниеносно выполнили приказ. Командир выбрался из люка, спрыгнул на землю, за ним выполз водитель. К тому времени подошли еще танки — страшные чудища, каких мы еще никогда не видели. Все же один из красноармейцев нас бегло ощупал ("враг коварен"). "Ладно, братва, так положено! А теперь — домой! Спасибо за службу!"

* ■ * *

* * *

Вот так произошел мой первый контакт с настоящими советскими людьми, причем в военных формах, вооруженных, каких-то таинственных и, не знаю почему, вызывавших во мне смешанное чувство восхищения и страха. Вероятно, во мне говорили инстинкты.

"Двадцать два года мы вас ждали! Двадцать два года!" На всех улицах, перекрестках бессарабские евреи, полные восхищения и любопытства, толпились вокруг групп красноармейцев, ловко подсылаемых командованием — "агитировать". Вопросы сыпались как из пулемета: "А у вас есть?.. А у вас делают?.. А у вас можно?.." Местные русские, румыны больше смотрели, слушали. Красноармейцы, как правило, ничего не спрашивали, все отвечали да разъясняли. В их речи то и дело слышны были повторения: "буржуи", "эксплуатация", "вас освободили", "империалисты", "Подождите, и у вас будет, еще не то увидите!" Через годы жизненной практики мы поняли коварное, двойное значение того, что нам тогда говорили... А во встречах с "освободителями" многие слышали лишь то, что хотели услышать из уст уличных и трибунных "говорунов" (по-служебному — "агитаторов"). Надо думать, что именно тогда сердца многих охватило беспокойство. Мешок был слишком дырявый, чтобы новая власть могла сделать незаметными многочисленные шила, упрятан-

ные в нем.

Отец подымается по ступенькам в обществе двух красноармейцев, одесских евреев. Огромные шлемы, парусиновые гимнастерки, один — в обмотках, ботинки "на резиновой ходе" (по-одесски), другой в негнущихся широких сапогах (кирза), странно болтающихся вокруг худых икр (что-то "не геройское"). Мама приготовила обильный "бессарабский" обед. Сидели в столовой. Они оба у правого края стола, лицом ко всей семье, разглядывавшей их не без любопытства... Вот, теперь-то все узнаем из первоисточника! Я весь превратился в слух. На любые вопросы следовали быстрые ответы — краткие, явно бездумные. Некоторые ответы удивляли своим несоответствием заданным вопросам, не говоря уж о ставших анекдотом "лимонных заводах". А ели они с остервенением. Сколько мама ни подкладывала, спрашивая, по долгу гостеприимства и бонтона: "Вам еще?", ответ был один: "Чего ж, хозяйка, накладывай (!), не помешает!" И ели, ели, в особенности — мясо, белый душистый хлеб "от Гольцманов" (их еще не "ликвидировали").

У всех магазинов, что бы ни продавалось, толпились очереди. Группы красноармейцев или "гражданских", странно, прямо по-нищенски одетых, покупали все, абсолютно все! Не только покупочное "помешательство" удивляло в первые дни. Вид покупателей не менее удивлял: узкие, бесформенные брюки, белые — чаще серые "от чистоты" — косоворотки, перетянутые шнуром или очень узким поясом, рослые женщины в жутких, выцветших юбках (платья — на редкость), груди "наперехват" и т. д....

Просто невозможно описать, как советские люди из Одессы, Киева, Житомира, Тирасполя, Первомайска "покупали"! Если обувь, то по десять, пятнадцать, двадцать пар сразу; ткани — по двадцать, тридцать, пятьдесят метров; белье — десятками пар; чулки — сотнями пар; хлеб — десятками буханок; сахар, колбасу — многими килограммами!..

Я ходил по улицам, присматривался, слушал, иной

раз вставлял "наводящий вопрос". В душе бушевали чувства разочарования, испуга, отчаяния. У входа в парк, под самым памятником Стефану Великому, толпилась группа, человек в пятнадцать-двадцать. В центре стоял боец. Здоровенный, явно монгольские черты лица, на голове пилотка набок, вместо погон — петлицы на стоячем воротничке. Он о чем-то разглагольствовал размахивая руками. Служащие (в основном — евреи из нижней части города), вытянув шеи, многие — раскрыв рты от восхищения, впитывали верно действующий яд "агитпропа". Я повертелся вокруг этой группы и в момент, когда уже собирался уходить, обратил внимание на молодую женщину, очень интересную, сидевшую на каменной скамье у ограды парка. Еще не зная почему, я медленно направился в ее сторону. Уличный "агитпроп" тем временем заканчивался, и группа постепенно расходилась, уводя с собою бойца. Я пошел было к входу в парк, но вдруг обратил внимание на взгляд упомянутой женщины: он был прикован ко мне и звал, звал, звал... Ее звали Лариса. Тогда я впервые услышал это имя. Она была очень привлекательной особой: темные волосы с отливом ржаво-медного цвета, серо-голубые глаза, очень правильные черты лица, волевой подбородок с милой впадинкой... И до странности просто одета: светлая, простенькая блуза, впущенная в юбку из простейшей ткани, напоминающей парусину. Странного вида чулки, блестящие, все в ворсинках.

Мы очень быстро нашли общий язык. В ту пору, после бухарестской студенческой жизни, я был уже опытным мужчиной. И все же ни одна женщина меня не поразила так, как эта Лариса — от первой минуты нашего знакомства и до расставания, через несколько часов.

Лариса родилась в Ленинграде, долгие годы прожила в Одессе. Почему-то пару раз просила меня не расспрашивать ее ни о чем (?!). По пути домой, куда она просила меня ее проводить, она беспрерывно высказывала удивление всем увиденным и, как она выразилась — понятым в этом новом для нее мире. Каждый раз, выражая свое удивление или восхищение, она надолго

задумывалась, и мы шли молча. Она каждый раз внимательно, я бы сказал с восхищением, меня оглядывала с головы до ног и опять, опять задумывалась. Так мы и добрались до ее жилища. Она жила в уютной, типичной для верхней части квартирке, в домике с сенцами, в тихом небольшом дворе, где-то на самом конце Леовской улицы, у верхнего края Сенной площади (ныне — Республиканский стадион). Невзирая на опыт в таких ситуациях, я чувствовал стеснение, неловкость, но лишь до поры до времени...

Мы просидели молча несколько минут, без сомнения думая об одном и том же. Она вдруг встала, волевым шагом подошла ко мне, сильно меня обняла и так поцеловала, что я обомлел. Любой намек на стеснение исчез. Я бы не стал говорить обо всем этом, если бы то не было первой моей интимной встречей с советской женщиной, если бы встреча эта не раскрыла передо мной странный новый мир, оказавшийся во всем, в том числе в интимнейших вопросах человеческих отношений, совершенно иным, каким его и не представляли себе даже самые большие "знатоки". Меня поразила удивительная примитивность, бедность ее интимной одежды! Вместо общеизвестной во всем мире, давно установившейся формы лифа с чашками ее прелестные груди были стянуты "перехватом" какой-то странной, бязевой, желтоватой безрукавкой — явно собственноручное изделие. Белые, тоже самодельные штанишки с кружевом, самодельный черный поясок, к которому были просто пришиты серые, широкие резины... Она это быстро все убрала, явно стесняясь своей бедности. В остальном она оказалась изысканной, очень нежной.

Перед моим уходом мы сидели раздумывая, перекидываясь изредка общими фразами. Я случайно обнаружил, что она говорит по-румынски — очевидно, на выученном языке. Я понял, что она выполняла какую-то ответственную работу и именно поэтому очутилась в оккупированном Кишиневе. Своим поведением, в отрывочных фразах, жестами, вздохами она давала мне понять, что у нее есть много о чем рассказать, но что

почему-то она должна молчать.

Я поздно вернулся домой, долго не мог заснуть, все думал и думал. Я вспомнил увиденных как-то в центре города красивых белокурых женщин, молодых, рослых, прогуливавшихся в разноцветных шелковых ночных рубахах, перепоясанных шелковыми поясками, со шлейфом, как это было тогда в моде (производство "Тринако" или "Геркулес")! Эти женщины — "восточницы" (так называли в то время всех, кто прибыл из СССР) — нарядились в ночные рубахи, приняв их за выходные платья. Просто большинство из них никогда не видели, как выглядели современные европейские дамские ночные рубашки! Все это переплеталось в моей памяти с "перехватом" и полотняными штанишками прелестной Ларисы. Со дня на день мне становилось все ясней и понятней, что значит "наша советская действительность", так часто повторяемое выражение в устах почти всех "восточников".

Я продолжал шататься по улицам, присматривался, думал, слушал, не прекращал свои "наводящие вопросы". Росло чувство разочарования, отчаяния, страха. Я с усмешкой вспоминал разглагольствования "шулеровеких" наймитов. Помню ясно, как в те мутные дни лета 40-го года один из названных "наймитов", еврей из Бырлада (Румыния), с женой и сопливой дочуркой, некий Лейбович, вдруг появился у нас на пороге с тупой улыбкой безысходности на лице, таща свои нехитрые пожитки. Это был приятель моего старшего брата по некой подпольной деятельности. Он просил принять его хотя бы в какой-нибудь уголочек, ибо — о, кощунство в его устах! — "власти (Советы) не интересуются, где будут жить тысячи прибывших из Румынии" — поклонников и обожателей советской власти! "Вот, мы остались с ребенком на улице, — говорил Лейбович чуть ли не в слезах, — что мне делать, Боже мой?"

И мои родители приняли их. Они вселились в темную комнату без окон, бывшую ранее моей спальней. Там, по вечерам, Лейбовичи умиленно молчали. Но иногда он начинал тихим голоском: "Что ты скажешь, Е.,

как выглядят советские люди?!" Это тот самый Лейбович, который на упомянутом процессе Дамакинер—Фишер неистово и в деталях, "ему одному известных", распинался про "счастливую жизнь в Эсэсэрии".

Вспоминаю далее, как мы с братом А., надев меховые шубы (отцовскую и мамину), пошли в зимнюю полночь, чтобы стать в очередь для покупки ткани на брюки и обувь.

Зима 1940/1941 года была тяжелой, холодной: в теплом КИШИНЕВЕ стояли по несколько дней морозы в минус 35°!

Вид очереди в темную зимнюю ночь наводил ужас. Сотни озябших людей толпились, притаптывая и прижимаясь друг к другу, чтоб согреться. По сторонам ходили, подпрыгивая, милиционеры в белых овчинах. Так простояли до утра, чтобы часов в десять "взять штурмом вход", очутиться в огромном, полупустом магазине (бывший — "Сочану") на углу Шмидтовской и Михайловской улиц.

Так мы постигали "советскую действительность", беспрерывно сравнивая то, что усиленно насаждали агитбрехуны, с тем, что происходило, что ощущалось везде, повсюду, беспрерывно. Какой же был "наш улов" после той ночи? Несколько метров грубой ткани, почти не гнувшейся — с "переломами", — как жесть. Старомодного фасона штиблеты на тонюсенькой резиновой подошве, с верхом из немыслимо жесткой кожи, как наждак. Что уж говорить о ценах, напоминавших стоимость ювелирных изделий!

В горисполкоме, где я работал ответственным инструктором, мне платили из расчета сорока румынских лей за один рубль. Для ясности: сорок лей в ту пору — стоимость очень обильного обеда с мясом и пол-литра хорошего вина, один рубль — стоимость одной буханки — восемьсот граммов — черного, кислого хлеба, с заменителями пшеницы! Я получал двадцать семь рублей в месяц. Это и был дикий, ни с чем не сравнимый грабеж всего населения, и главными пострадавшими были... трудящиеся (новый термин из совфразео-

логии). Целыми днями советские люди, падкие на "выпить" и "пожрать", просиживали в ресторанах и объедались до рвоты за бесценок! Что говорить, в не очень далекой Одессе килограмм упомянутого хлеба доходил до двух и более рублей. Вот когда мы, евреи и неевреи, "сознательные и несознательные", увидели во всей ясности оскал "освободителей"! В те дни Адик Т. с пеной у рта на вечерних встречах "старых друзей-единомышленников" до тошноты продолжал бубнить о "наступившем счастье для всех". Рыжая Розенберг кричала пискливым голосом по радио о том, как тяжело живется... обманутым империалистами людям... на Западе. А Бубис разглагольствовал о том, как тяжело евреи живут в Палестине!

Но я и многие другие уже успели прозреть, более того — мы становились ясновидцами. Советские люди в большинстве своем продолжали беззастенчиво "толкать свои байки". Необходимо отметить — от истины никуда не денешься — незавидную роль многих евреев в преступной деятельности по дезинформации. Хотя многие из них прошли все ужасы режима, почти не было семьи без пострадавших, в особенности после печального 37-го года, они без зазрения совести лгали своим же родичам, приезжая в гости, иной раз после десятков лет разлуки! Это была пора Оргий Лжи, фальсификаций и настойчивого промывания мозгов!..

На улице, на работе, в трамвае, среди друзей, на всяких "мероприятиях" сознание тех, кто решили остаться людьми, простыми, нормальными людьми, наполнялось презрением и ненавистью ко всей этой бесовщине. Система необузданной лжи, лицемерия, дикой эксплуатации, нищенского быта — "вся эта система держалась на растолстевших, как пауки, грубых партначаль-никах и совработниках, к тому же еще примитивных, малообразованных, напичканных догмами, стандартными фразами, бессмысленность которых становилась все более очевидной! Мне кажется, именно в ту пору многие евреи с присущим умением, унаследованным от пращуров — "осознав безысходность искать все же

выход", стали вспоминать, что, возможно, есть выход — в рамках национальных чаяний. Стали вспоминать, что кроме "единственного правильного Идеала" есть еще и другой Идеал. Пусть и не "единственно верный", но он манил голосами тысячелетних устремлений дедов и прадедов — Палестина!

Среди отталкивающего сброда "освободительного нашествия" выделялись изумительные по своей человечности, по своему бесстрашию люди. Они хорошо знали, чем рисковали, когда говорили нам правду! Военврач третьего ранга, доктор А-н, одессит, собрал вокруг себя группу живой, любознательной молодежи. Мы очень сблизились с ним, он стал приглашать к себе, в маленький домик в самом конце Жуковской улицы, внизу, рядом с оградой церкви. Он говорил нам, что "надо поменьше быть на виду, побольше взвешивать реальность того, что нам рассказывают, поменьше делиться выводами". Он рекомендовал научиться какому-нибудь хорошему ремеслу или идти в вузы. Он вставлял незаметно, очень тонко, то тут, то там, пару слов о "происходящем на Ближнем Востоке". Однажды он как бы проговорился, сказав: "Ведь там жизненные интересы всего еврейского народа!" Доктор знал, что между нами было и несколько неевреев, например, В. К-цкий и другие. Я был одного мнения с доктором, но меня удивляло и поражало бесстрашие этого человека! Он говорил: "Предстоят такие времена, ребята, что вы себе даже представить не можете! Не раз вам придется быть не очень сытыми! Будут деньги, не будет что купить на них, а то, что будет в магазинах, станет таким дорогим, что на него можно будет только смотреть". Доктор А-н оказался настоящим пророком, и я убежден, что он вовсе не был "уникумом"... Последующие годы укрепили во мне это убеждение. Слушая д-ра А-на, я живо вспоминал прелестную Ларису. Мой "идейный переворот" углублялся, мое возвращение к мировоззрению Нормальных людей было полным. А Рувин, Мара Ф-н, Витя Белоцерковский с яростью мне доказывали, что "говорящие правду"

(как доктор А-н) — лишь одесские спекулянты, уцелевшие враги народа...

В те дни "некая записывающая рука" выводила кровавым шрифтом на "скрижалях Истории" все новые и новые имена палачей и жертв жестокого века.

* * *

Три человека из "восточников" особенно четко воплощали то, что принято называть в наше время "хомо советикус". Я говорю об этих троих, так как именно такие люди в подавляющем большинстве случаев были посланы на ключевые позиции и должности в оккупационном аппарате. А первой и главной целью этого аппарата была полная советизация и русификация Бессарабии (и Буковины) — тогда мы еще только начинали это понимать.

Крылов — председатель горсовета (мэр города), Калюжный — начальник статуправления горсовета и Свиридов — секретарь горкома комсомола. Об этой "тройке" я хочу рассказать некоторые подробности, которые, как я уже говорил, были общими для большинства людей советского руководящего аппарата. Я смог обнаружить такие черты, находясь в близком, повседневном служебном контакте с ними и со многими другими людьми той же категории. Основное рабочее время этих людей было занято таинственными совещаниями с людьми, которые, как оказалось впоследствии, были крупными фигурами "всемогущей партии" или сотрудниками НКВД и УГБ. Это, в конце концов, одно и то же! Часто после такого совещания тот или иной сотрудник (из местных главным образом) увольнялся и даже исчезал бесследно. Так были совершенно неожиданно уволены двое уважаемых сотрудников, людей образованных, преданных работе: Р-е, З-к. Как оказалось, у обоих были родственники "за кордоном" (Румыния и Германия). Р-е вскоре исчез из Кишинева — вероятно, закончил свои дни где-то на островах ГУЛАГА.

Все три упомянутых начальника, как правило, с пре-

зрением относились к местным жителям, к их обычаям, языку. Их считали пребывающими в "капиталистической отсталости", им не доверяли! Свиридов, который был занят молодежью, вел беспрерывно грубую, примитивную "агитацию" о счастливой жизни на "родине труда и социализма". Он довольно откровенно вербовал "энтузиастов" в доносчики, агенты секретных органов. Большая часть времени уходила у него на пьянки и интимную возню с теми из местных "энтузиасток", которые по наивности своей, часто "из-за слепой преданности Идее", соглашались. Это происходило в любое время, в любом месте, как, например — в ванной комнате дома по Жуковской улице (бывший особняк адвоката Сакелареску), где находился горком комсомола. Давая инструкции к предстоящей переписи скота у жителей пригородов и пригородных сел Боюканы и Дурлешты, Крылов и Калюжный беззастенчиво призывали нас, сотрудников, быть жестокими, не верить, не вступать в объяснения. "У кого из вас наган (револьвер), не мешает перекладывать его из кармана в карман, на виду у хозяина, проявляющего раздраженность, резко критикующего", — наставляли они нас.

* * *

В репрессиях Советов, как видно, ничего не происходит случайно. Нет! Роковая ошибка многих на Западе именно в том, что они часто склонны смотреть на советские репрессии как на "перегибы и неточности в исполнении приказов свыше, со стороны местных начальников". Систему, методику репрессий мне удалось относительно быстро "расшифровать" — в них таинственность лишь для тех, кто этого никогда не видел, не пережил, этим не интересовался!

Итак, сначала идет подготовка: осенью 1940 года на улицы Кишинева начали систематически, каждую пару дней, выводить на маршировку части НКВД. В основном — на Александровскую улицу, уже успевшую стать к тому времени "проспектом Ленина". Зрелище пре-

следовало явную цель: показать неумолимую силу, напугать, навести страх на всех, сделать любую мысль о несогласии, о сопротивлении — неосуществимой, никчемной, смешной! Выводили одну роту, две, реже — батальон, в выходные дни дело доходило до целого полка и даже больше. Это были тщательно отобранные, здоровенные солдаты, длиннющие, до самых щиколоток, шинели делали их еще выше, чем они были в действительности. Знаменитые фуражки — сине-голубой верх с красным околышком — точная копия небезызвестных фельдфебельских картузов жандармерии Николая I — Палкина — наводили тоску, уныние. Добротные сапоги "в гармошку", наглые взгляды по сторонам на проходящих "винтиков" (определение советских граждан, данное Сталиным) — так выглядели в то мутное "освободительное" время наводившие нужную атмосферу ребята-энкавэдэшники из спецвойск. Они шли без оркестра, под песню. Как-то, серым днем глубокой осени, они отбивали шаг по улице Ленина, как раз перед венецианским зданием горсовета. Было немного прохожих, часов одиннадцать утра — и холод и настроение унылое. Я стоял на обочине тротуара, перед полупустым парфюмерным магазином "Тэжэ". Прохожие остановились, все было и интересно, и страшно. Каждый раз, под краткую, резкую команду, винтовки с штыками брались "к бою", потом снова — "на плечо" и опять через пару минут — "к бою!". В этих маневрах и заключался акцент "на устрашение". Тут не мешает вспомнить знаменитые шествия широких шпалеров гитлеровских войск, часто "гусиным шагом", в особенности — по улицам захваченных городов, сразу после их оккупации! Методы и конечные цели гитлеризма и совето-сталинизма, в конце концов, почти что идентичны! Надо сказать — эффект описанных "мероприятий" был полнейший.

А через несколько дней последовала сама "операция". В течение нескольких часов — с двенадцати ночи до позднего утра — сотни, тысячи семей были подняты с постелей, с больничных коек, взяты на улицах, на ве-

черинках, нередко из объятий возлюбленных и отправлены грузовиками на вокзал, где их ожидали длиннющие порожняки скотских вагонов. Там же, на вокзале, отделили женщин от мужчин. Душераздирающие сцены разрушения семей оставляли безразличными каменные сердца "ребят" Сталина—Берии. Уже к вечеру город был полностью парализован. Каждого охватил дикий страх за себя, за своих, к тому же еще и глубокое чувство беспомощного возмущения. Лишь мелкие группки злобных, вернее, жалких подхалимов, шкурников среди соседей или на работе выражали "радость и полное согласие с мудрой политикой партии и Самого". Они по-собачьи озирались на начальство — как Оно оценивает их рвение...

Как теперь уже известно, большая часть сосланных погибла медленной, мучительной смертью от голода, холода и непосильного труда на просторах ненасытной мачехи-Руси. Кем были высланные? Они просто были бессарабцами — владельцы магазинов и предприятий, портные и сапожники с Ильинского базара, с Азиатской, врачи, проститутки, рабочие, учителя, художники, чиновники, бывшие солдаты "Народной республики Бессарабия" (1918), цыгане, молдавские крестьяне, гагаузы (Советы просто не понимали, что это за таинственное племя — гагаузы, так не лучше ли выслать?!). Этот перечень можно было бы продолжить, но никогда не удастся увидеть в нем хоть какую-то человеческую, пусть даже "социально-революционную" логику. Все это — продуманный геноцид, отвечающий двум главным целям оккупантов: полностью уничтожить национальный характер захваченной территории — ее дерумынизация и совето-русификация и искоренить в зародыше любую мысль о сопротивлении! В одно и то же время, в те же часы дня и ночи, точно такая же операция, без изменений и дополнений, была проведена в сотнях городов и сел Бессарабии и Буковины. Некоторые села, более зажиточные, опустели, как после тяжелого мора или после войны! Одни лишь недоенные коровы да осиротевшие собаки подавали признаки жизни! Еще и сего-

дня спрашивают, почему и в наше время среди советского населения так много врагов советской власти. Следует не забывать и понимать, что описанная картина повторялась десятки раз во всех почти что уголках огромной России! Через такие "операции" на протяжении более шестидесяти лет были пропущены миллионы русских людей! Такое не может быть забыто и давно уже успело превратиться в постоянный базис глубокой ненависти с желанием отомстить. Бесноватый фюрер так и не сумел использовать этот фактор. В этом счастье мира и евреев!

Узя Т-н был очень красивым молодым человеком, сыном почтенных родителей, одним из активистов упомянутой мною студенческой федерации в Бухаресте (Яссах). Он отличался фанатизмом и любил изображать из себя некоего сверхчеловека. Он постиг только ему понятные, до глубины изученные "принципы революции" и величайшие, ни с чем не сравнимые "эпохальные достижения страны Советов". В Бухаресте он добрался до третьего курса юридического факультета и считал себя юристом. Советы сразу распознали в нем нужного человека и нашли ему место в подготовляемой бойне. Ведь "освобожденные" земли надо было "очистить от нежелательных элементов" — согласно догмам! Вот Узя Т-н и отдал себя телом и душой этой "очистительной" миссии! Он, оказывается, заседал в пресловутых "тройках". В 1944 году ко мне в руки случайно попали десятки длиннющих списков бессарабцев из захваченных архивов Сигуранцы. Возвратившись в Бессарабию в 1941-м, румыны их, как видно, нашли в архивах НКВД Кишинева. В этих списках люди всех национальностей с указанием лишь фамилии, имени, отчества, года рождения, адреса, под шифром "С. С." (не гитлеровского — другого: "совершенно секретно"). Снизу красным карандашом буква "Р" (первая буква от "расстрелять") и подпись — советник юстиции У. Т-н. Уже один перечень имен своей суммарностью доказывал неопределенность, явную надуманность "вины" жертв. В списках я с удивлением обнаружил моего приятеля Ф. Г-ча,

о котором я уже говорил вначале. Среди жертв были священники и лавочники, крестьяне и офицеры, портные, полицейские и чиновники. Размышляя над подписями Узи, я опять вернулся к убеждению, что нет фактической разницы в методах и целях (реальных, а не только — объявленных) между коричневым и красным помрачениями, охватившими целый мир. Я увидел в воображении новую религию, религию кровавую! Вот еще одна причина, почему у евреев не должно быть ничего общего с такой "религией"! Все это лишний раз доказывает, что евреям пора возвращаться к себе домой, в Израиль, в свою страну, и напоминать поколениям о страшных религиях XX века. Эти религии заменили молитвенные "казни геенновы" — казнями реальными, горами трупов и потоками крови!

"Обучение" мое и многих других продолжалось. Мы все еще учились понимать происходящее. Комсомольские вечера посыпались как из рога изобилия. Вместе с ними рождалось и утверждалось чувство отвращения к ним и к "культмероприятиям" вообще. Нас отвращала в этих затеях атмосфера лицемерия, подхалимства и надуманного веселья. Устроителем и завсегдатаем на таких вечерах был горком комсомола Кишинева в лице товарища Свиридова — его первого секретаря. Вспоминается такой вечер в декабре 1940-го, вскоре после описанной массовой высылки населения. Это было в зале бывшей епархиальной гимназии, на возвышенности напротив вокзала. На сей раз вечер был устроен особенно пышно — значит, и с вечно дефицитным изобильным угощением. Свиридов, предварительно тщательно перетасовал пригласительные, чтобы получилось нужное горкому национальное и политическое равенство местных и "восточников". Уходя с вечера в обществе милой подруги Наталочки П. (племянницы известного в городе священнослужителя Б-ского), мы отметили чувство отвращения, которое

вызвало на этом вечере поведение "штатных" подхалимов. То и дело они толковали о "счастье жить в стране Советов", о "замечательных сынах и дочерях Родины победившего труда" и т. д. С этого вечера у меня застряла в памяти очень красивая мелодия печальной памяти композитора Дунаевского "Здравствуй, страна героев...". Слова этой песни (страна рабов, воспеваемая как страна героев) еще раз доказывают, насколько Дунаевский был "государственным композитором", писавшим, говорившим и жившим по рецептам свыше. Своевременно ли он застрелился, избежав печальной судьбы других евреев — деятелей культуры?

С упомянутого вечера я унес в памяти выступление самого Свиридова, направленное в адрес присутствовавших евреев. Он кричал о "презренных последышах сионистских преступников, стремящихся оторвать нашу замечательную молодежь от борьбы за интересы пролетариев любой нации" и т. д. Это была одна из первых пакостей из категории советского государственного антисемитизма-антисионизма, услышанных мною. Позже у себя дома Талочка мне сказала в порыве откровенности: "Вот я поняла, что такое "еврейская проблема", тем более что юбочник Свиридов спросил меня вчера, чего я вожусь "с этим жидом" (со мною).

После четырех лет войны, в течение которой мы оба, далеко друг от друга, прошли все то, что принято называть университетом жизни, мы встретились с Талочкой в Кишиневе. Мы о многом переговорили в ту ночь. И пришли к заключению, что лучше для нас обоих и для возможного потомства не соединяться браком. Мы это прочувствовали и решили оба, в одинаковой мере свободно от всяких предвзятых мнений или предрассудков.

Прошли годы, и теперь я в этом вопросе как раз противоположного мнения. Я считаю, что национальная принадлежность никак не может и не должна препятствовать счастливому браку. И это в особенности относится к израильтянам — вопреки давлению примитивных фанатиков-ортодоксов! Изо всех сил они стремятся увековечить национальную изоляцию евреев. Часто они

и те, кто с ними сотрудничают и помогают им, действуют явно вопреки общепринятым международным принципам прав человека и гражданина.

Ранним утром мы ушли с Талочкой из квартиры ее тети, где она временно проживала, и разошлись, чтобы больше никогда не встретиться. Это был один из очень болезненных шагов в моей жизни. Я его совершил под влиянием свежих, незаживших ран национальной трагедии — моей и всех евреев. Я рад, что от принципов такого решения в вопросах личных отношений между евреями и неевреями я навсегда отказался!

* * *

6 июля 1940 года Советы провели в Кишиневе так называемый "парад освобождения". Само название его — грубая подтасовка, ибо Бессарабию и Буковину не освободили, а силой оккупировали в преступном сговоре с Гитлером. Изумленные кишиневцы увидели, как новая власть удерживает народ далеко от проходящего парада, так что его можно было разглядеть, пожалуй, только в бинокль. Все же собрались десятки тысяч людей смотреть, пусть издали, на парад. Мы видели длинные колонны танков, бывших для нас диковинкой, в особенности огромные "ИС" и "KB". Проходили простенькие грузовики "Эмки" с пехотой, в небе проносилось много самолетов, среди них сверхтихоходные, огромные (в ту пору) бомбовозы "ТУ". Я был в особенно выгодном положении, так как получил приглашение на трибуну. Трибуна была наскоро сделана из досок и напоминала большой ящик, поставленный вверх дном. Конечно, весь он был выкрашен в красный цвет и устлан молдавскими коврами. Когда я подходил к трибуне со стороны Гоголевской улицы, после бесконечных проверок энкавэдэшников в форме и без оной, я глазам своим не поверил. Во всю длину квартала, до самой Пушкинской улицы, как бы символизируя дружбу Сталин—Гитлер, по обе стороны улицы стояли в шеренгах вперемешку энкавэдэ-

шники и... эсэсовцы! Да, не удивляйся, пораженный читатель, именно так — энкавэдэшники и эсэсовцы. Возможно, это была единственная в Истории, явная и неоспоримая демонстрация фактического тождества двух понятий! Интересно отметить, что сокращение "СС" взято на вооружение и теми и другими: "СС — штандарта штафелн" и "СС — специальная служба". Вот какие фокусы нам преподносит жизнь! Тогда еще "члены братского равенства" в СССР не знали, что менее чем через год "члены братского равенства" из Германии будут их хватать и заживо закапывать в землю. Так нацисты и их местные сподвижники поступили с председателем колхоза, чекистом Капотиным в августе 1942-го, в селе Золотаревка на Ставропольщине.

Возвращаясь к параду, хочу сказать, что я был вне себя от увиденного. Только представить себе — кровавые палачи Гитлера рядом с не менее кровавыми "ребятами" Берии! И они составляют почетный кадр на параде войск Красной армии, недавно только растерзав на части Польшу и отрезав от Румынии Бессарабию и Буковину! Упомянутые эсэсовцы входили в состав батальона из бригады "Мертвая голова" под командованием штандартенфюрера фон Шуленбурга, родственника посла Гитлера в Москве. По официальной версии, они прибыли в СССР, чтобы помочь репатриировать немецких колонистов с просторов России в германский фатерланд... В этой версии ничего не говорилось о том, что в ходе этого же визита гиммлеровские молодчики путешествовали по островам архипелага ГУЛАГ. Что бы они могли там изучать?!..

Я стоял пораженный, внимательно рассматривая штандартенфюрера. Он был высокого роста, довольно элегантный, изысканный, с резким запахом незнакомых мужских духов. Он стоял в первом ряду, рядом с маршалом Тимошенко, с Хрущевым, с Крыловым (предгорсовета Кишинева). Тут же находился уже упомянутый Свиридов, а между ним и мною — ганчештская "кума", вдова Котовского, и еще кто-то из его родственников. Штандартенфюрер стоял прямо передо

мной, в нескольких сантиметрах от меня. Несколько раз он оборачивался и с явным презрением поглядывал на стоящего немного позади брата маршала, грубого мужика Тимошенко. Мужик Тимошенко, по-деревенски неуклюжий, подобострастно улыбался, по-медвежьи переваливаясь с ноги на ногу.

Я пытался представить себе, кто из этих типов, вытянувшихся серой шеренгой на краю тротуара, в 1939 году в Баньской Бистрице (Чехословакия) насиловал среди белого дня, посреди улицы сестру бывшего студента Лейпцигского университета Крамера. Сам он чудом спасся, бежал в Румынию и появился в "Шулере" в конце 39-го года. Весь этот парад, в моем представлении, был каким-то светопреставлением, но, к сожалению — он был!

Я стал незаметно пятиться, сошел с трибуны и направился в сторону Гоголевской, подальше от этого непристойного зрелища, подальше от закадычных друзей-эсэсовцев и энкавэдэшников. С трудом я убедил энкавэдиста из заградительной группы, что плохо себя чувствую. Дошел до угла Гоголевской. Через каждые несколько метров внимательная пара глаз сопровождала меня до... следующей пары... Я постоял еще с добрый час среди мелкой партийно-учрежденческой сошки. Это были единственные, так близко допущенные (не менее 150 метров) к параду....

Через несколько дней после парада я участвовал в смешанном кроссе на двадцать пять километров в сторону местечка Ганчешты (ныне Котовское). На повороте шоссе у Яловенской впадины я неожиданно увидел, как эсэсовцы остановили свой крытый грузовик. Они столпились на обочине шоссе и открыто фотографировали Яловенский военный аэродром, полный самолетов. Как же, ведь они в гостях у близких друзей? Вечером следующего дня, на встрече друзей в квартире у Мары Ф., тот же А-к Т., бывший, по общему мнению, осведомителем румынской тайной полиции (Сигуранцы), и другие распинались о том, "насколько эта политика партии и правительства мудра и дальновидна".

(Речь шла о гитлеровско-сталинской дружбе.) А-к Т. просто уже успел переквалифицироваться на сексота НКВД... Эти московские глашатаи твердили, что "пригласили немцев для того, чтобы западные империалисты знали, что не удастся им столкнуть СССР с Германией. В это же самое время "друзья из СС" фотографировали самолеты либо немного подальше осматривали лагеря ИТЛ ГУЛАГ и их диковинки! Становится ясно, откуда СС заимствовали такой "оригинальный" метод умерщвления, как обливание жертвы водой в мороз, пока человек стоя не превращается в глыбу льда. Так гитлеровцы казнили попозже плененного советского генерала Карбышева. Не напоминание ли это о печальных рядах ледяных зэков, которых покойный Марголин лично видел в сибирских лагерях и у Архангельска?

..."Друзья СС" из гитлеровской Германии усиленно изучали страну "друзей НКВД" СССР! Ведь они готовились залить кровью Россию всего через несколько месяцев, начиная с конца июня 1941 года!..

Часть вторая

ИЗНАНКИ

Начиналась величайшая из боен, которые знал мир. Казалось, потусторонняя сила повелевала человечеству: "Убивать побольше! Крови! Крови!" Кровь лилась реками, слезы — морями.

Я вовсе не ставлю перед собой задачу описать Вторую мировую войну — силенок не хватит! Да это и не цель моего рассказа. Я хочу продлить тему "об уроках войны для евреев и неевреев". Буду выбирать из длиннющей, бесконечной "киноленты войны" сцены, события, людей для иллюстрации того, о чем я рассказываю.

Итак, когда я на рассвете 22 июня увидел с крыши нашего сарая на Старобазарной, как самолеты странной формы что-то сбрасывают на аэродром, а оттуда доносится тяжелый грохот и черный дым валит клубом, я понял, что это — война! Вне себя от изумления я буквально ворвался в соседний дом, к спящим еще у себя в спальнях — брату Е. и доктору Гольдбергу, о котором уже была речь, с криком: "Война!"... Оба, полусонные, смотрели на меня как на сумасшедшего. Только когда доктор Гольдберг услышал по телефону срочный вызов в больницу, где первые пострадавшие корчились от боли и исходили кровью, мы все восприняли новую истину — идет война! Началось нашествие гитлеровцев...

Всего через пару часов я уже был бойцом странной воинской части: почему-то мы были в комбинезонах вместо общепринятой формы. Нам что-то объясняли военные, указывали, что делать. Потом нас наскоро построили и, вооруженных старинными "трехлинейками" (1898 года), бросили ликвидировать группу немецких диверсантов из парашютных войск Геринга. Их высадили, как видно, ночью или на рассвете у опушки Дурлештского леса. Это приблизительно там, где теперь южный край Комсомольского озера, вернее — его дно. Тогда в этой низменности было несколько глубоких

колодцев, много кустарников и россыпи небольших крестьянских виноградников. Полупьяный капитан, кажется Леляшенко, рассказал, в чем дело, закончив, конечно, Родиной и Сталиным, приказал рассредоточиться и залечь в три цепи. Велел проверить магазины винтовок, загнать патрон, лежать держа оружие возле себя, немного правей, примкнуть штыки. Я лежал в третьем ряду, так что перед собою видел множество каблуков и подметок тех, кто лежал в первых двух цепях. Было жарко, изредка из долины потягивало прохладой. Передо мной постепенный подъем, весь в кустарниках, вел в сторону Дурлештского леса. Справа видны были вдали задворки казармы бывшего румынского двадцать пятого артиллерийского полка. Теперь там тоже располагалась артчасть.

Было часов шесть-семь утра. Вдруг капитан привстал на одно колено и закричал во весь голос: "Первая цепь, впере-е-е-ед! — и вдогонку он добавил: — Стреляй по жи-вота-а-ам, штыком в живот-о-от!" Меня охватил тяжелый животный страх. Я никого не видел впереди — в кого стрелять? Сердце бешено колотилось в груди, смертельный страх! Сильно захотелось помочиться. Спину покрыла холодная жирная испарина. И все время мучила навязчивая мысль: меня не обучали, меня не обучали... Смутно вспомнил чучела в казарме Мальмезон в Бухаресте. Как мы с наслаждением кололи их штыками в живот, в грудь — вот и вся наука! Румынские штыки были режущими (кинжалы), а советские — колющие... Всякая такая чушь лезла настойчиво в голову. А что делать, если... если... Что будет потом? А "потом" уже не будет. Ясного ответа не было. Я старался вспомнить, как зовут лежащего впереди, все бывшие соученики, друзья. Но никого, я не мог припомнить — мозг был во власти страха! Так и по сей день не знаю, кто там был. Помню только, что правофланговым около кустарника лежал Сиркис (Суркис?), длиннющий парень, кажется, учился в техникуме...

Хлопцы побежали неуклюже держа винтовки наперевес, как-то очень неестественно. Мне все казалось,

что не так, что иначе нужно. Как иначе — этого я не знал. Да вообще мало кто из этих "ягнят на заклание" знал, что и как надо делать с этими длиннющими трехлинейками.

Цепь быстро продвинулась — вот первые подходили к вершине холма. Расстояние от них до нас, до третьей цепи, было метров четыреста-пятьсот. Капитан, пригнувшись, шел сзади. Он напоминал какое-то странное животное. В руке он держал обыкновенный наган. Вся цепь оказалась на вершине холма. Остановились ли они, или мне показалось? Вдруг я услышал резкую трескотню — кто-то стрелял из автоматов из-за холма. Казалось, что выстрелы раздались после того, как вся цепь как-то странно опрокинулась — как если бы все были связаны одной длинной веревкой за ноги и кто-то потянул за веревку внезапно! Все, за исключением двух-трех, лежали без движения. Лишь некоторые странно двигались — то вскинет руку, то ногу, то попытается подняться. Я услышал, как кто-то из них протяжно закричал, очень сильно, ведь все же до них было приличное расстояние. А крик слышен был ясно, какое-то "у-а-а-а!".

Не помню, откуда вдруг появился капитан, теперь справа, с винтовкой в руке, наган был засунут за пояс. У него был страшный вид, он угрожающе завопил: "Вторая линия, впере-е-ед! Третья цепь, продви-га-а-айсь во-о-н к тому кустарнику, выполня-я-яй!" Я лежал как мертвый, ужас предстоящего прижал мне язык к горькому небу, во рту — противная сухость. Я не в состоянии был шевельнуть пальцем: необоримый животный страх, ужас перед надвигавшимся небытием! С удивлением заметил, что лежу сейчас уже у самого куста, который только что был подальше впереди. Значит, я как автомат выполнил команду и продвинулся вперед? Со стороны кустарника исходил тошнотворный смрад.

Неожиданно на вершине холма появились несколько фигурок, видно было по силуэтам, что это немцы, во всяком случае — не наши. Они открыли плотный огонь

из автоматов вниз по нас. Со стороны поднимавшейся в гору второй цепи раздались отдельные ружейные выстрелы — они были громче немецких очередей. Несколько ребят из цепи упали и опять, как раньше их предшественники, странно задрыгали ногами. На холме один немец упал и застыл. Подальше другой медленно опустился на четвереньки и начал делать движения, напоминающие поклоны мусульман Аллаху. Буквально в этот же самый момент в самой гуще немцев на вершине холма что-то взорвалось в густом дыму и вспышке огня. Потом послышались более глухие взрывы за холмом по ту сторону. Наконец понятно стало, что стреляли из орудий со стороны двора артчасти на Боюканском спуске.

Был полдень. Я ходил среди изуродованных трупов немцев, разбросанных по поляне у опушки леса. Некоторые трупы были без рук, без ног, без головы. Их было, вероятно, пятьдесят. Артиллерия их накрыла прямым попаданием. Мы были спасены! Из этого боя я вышел "бывалым солдатом"! Я стоял и спокойно грыз шоколад, взятый из кожаной сумки одного из убитых. Мама моя, бедная! Она еще не знала, что я уже "озверел, был готов убивать"...

Постепенно я остывал. Я начинал осознавать, что нас, необученных, пылких парней, в большинстве своем евреев, послали на смерть несколько фанатичных партдеятелей, малоопытных и недальновидных вояк, среди них — тот самый Свиридов. Что им было до нас? Их хозяева в Кремле, соучастники в развязывании этой войны, были в переполохе. Война пришла к ним, к нам домой! Везде были дыры, провалы. А нами просто заткнули одну из таких дыр. Я потом слышал, что в это утро погибли восемьдесят моих земляков, друзей.

"Бить врага на его территории" — один из ходких лозунгов тех дней, лозунг, который повторялся беспрестанно. Его изрек сам "Всезнающий и Всевидящий".

Поэтому, как видно, мы и отступали, вернее — "драпали" на Восток по своей территории! Вспоминается, как в июльские дни 41-го, по бескрайней степи двига-

лась с Запада на Восток нескончаемая толпа — волна шириной в сотни метров: войска, повозки с эвакуированными, стайки детей, одинокие женщины с полными ужаса глазами. Понуро брели гурты скота. Все это, вперемешку с тракторами, орудиями, молотилками, комбайнами и грузовиками, убегало на спасительный Восток и напоминало гигантскую извивающуюся змею, простирающуюся с горизонта до горизонта. Ни один из военных или гражданских начальников (они появлялись то тут, то там) не мог членораздельно сказать, куда надо идти. "Туда, давай, давай — вперед!"

"Вперед" значило — назад! "Туда" — это на Восток. Разнообразием в этом зрелище были лишь повторяющиеся сцены буйного помешательства или изнасилования на глазах у всех. Или самое страшное — неожиданное появление пикировщиков "Штука". Они сеяли смерть, косили сотни, тысячи людей. Вот так выглядело "счастье" или "невезение" в действии. Пережить войну — лишь дело счастья удачно вытянутого билета в лотерее Бытия. Именно так! Поэтому я пишу сейчас, а не лежу в сырой земле, как миллионы других.

Толпа ползла вперед, а позади нее темными пятнами оставались лежать трупы. Трупы людей, коров, лошадей, собак. Шли молча. Изредка — угрюмый вопрос: "А где наши истребители? Где они?" И тут же чей-то едкий ответ: "Ты, хрен моржовый, их уж всех на х... посбивали! Ишь какой — ему истребители подай — а х.. не хош?"

Село Дубосары на самом Днестре. Мы — еще войско (по виду). Здоровенный колхозник в кепке с длиннющим козырьком спокойно смотрит на обычную для тех дней картину бегущих толп — гражданских, военных, полувоенных, обязательно вперемешку с костлявым скотом. Один из солдат спрашивает направление на Первомайск — у нас там были назначены сборы, которые, конечно, в указанный срок не состоялись. По какой улице, мол, идти, спрашивает братва колхозника. Он хладнокровно отвечает: "Жыды уси тикают, як бисы, ось по тому шляху. А куды ви, хлопци? Чи

вы заодно с жыдамы?" Вот тебе и братство народов, решенный еврейский вопрос в стране Советов! Я опустив голову поплелся дальше. Мне казалось, что, кроме этого колхозника, около меня, да и во всем мире, никого не было.

На подходе к местечку Троицк на обочине дороги старушка задумчиво смотрит на все ту же сцену — шагающий народ. Рядом с нами несколько бойцов с автоматами "ППШ" наготове ведут арестованных бойцов без оружия, без поясов. Бабка полукрича обращается к конвоирам: "Куды, жыды погани, сынив нашых женете?!" Один из конвоиров — еврей. Он мне сказал с раздражением, что давно "возится с этими". Он бы "сразу кокнул их" и на этом кончил бы все. Он из Николаева — они ведут разоруженных молдаван из небезызвестной Седьмой молдавской дивизии: молдаване открыли фронт, обстреляв своих около Фалешт, на Пруту! Оказалось позднее, что та часть, в составе которой мы, бойцы особого истребительного батальона, под Дурлештами атаковали немецкий десант (вернее, были им перебиты), входила тоже в эту Седьмую дивизию.

А об этой дивизии — сказ особый. Находясь в тумане марксистских догм, Сталин велел создать местные соединения в бывшей Бессарабии (первая-седьмая дивизии). Это было сделано не без влияния донесений неосведомленных комиссаров, партподхалимов, орудовавших в оккупированной Бессарабии. Они докладывали о некой "особой симпатии бессарабцев" (значит, и молдаван, а это одно и то же, что румыны) к советской власти, к России. А было в действительности все наоборот! Комиссары были просто некомпетентны. Для них группки коммунистов-фанатиков типа Розенберг—Бубис-Шур—Ключников—Иткис и иже с ними, представлявшие ничтожное меньшинство населения, были "большинством". Этот вздор, наивнее которого и не представить себе, привел к вооружению тысяч молдаван-румын, лишь несколько месяцев тому назад являвшихся военнослужащими румынских полков. Их послали воевать против своих братьев на Юго-Западном фронте, причем

на слабом участке (Фалештская дуга, вблизи Бельц). Результат не заставил себя ждать. В первых числах июля 41-го молдаване внезапно повернули пулеметы против своих же линий у Фалешт, на Пруту. Образовалась широкая брешь, через которую ринулись румынские войска, дошедшие почти что до окраины Бельц. Конечно, вы не найдете ни слова об этом серьезнейшем провале в сталинской военной идеологии, на десятках тысяч страниц славословных историографий о войне, написанных советскими авторами. Мало того, маршал Жуков "обо всем этом забыл в своей книге", а, по сведениям, именно ему "Гениальный" поручил ликвидировать катастрофу у Бельц, и, как видно, именно с этой удачи (восстановление фронта) Жуков начал свое восхождение по лестнице военной славы...

Итак, часть из указанных молдаван вели у Троицка. Их-то бабка считала "нашыми сынамы, якых жыды кудысь гонють".

Мы шли десятки, сотни километров по невыносимой жаре, расстояние между отступающими советскими войсками и наступающими немцами (румынами, венграми) было иной раз не больше пары километров. Выглядели мы, как "принято" в битых, разлагающихся войсках: грязные, запрелые, заросшие, всегда голодные. Если бы не безграничное милосердие женщин России — они нас кормили, мыли, перевязывали, мы бы все до единого сложили головы в бескрайних огненных степях. Мы шли по огромной стране, сверху и сзади был сплошной огонь, не прекращающийся ни на минуту. Мы отупели от унизительной безысходности: почему мы тащимся по степи, почему нас не собирают, не дают возможности стрелять в ненавистного врага? И где тот или те, которые должны дать эту возможность?

В ту пору мы еще не знали, что "великая, непобедимая" буквально разваливается, что стотысячные армии немного северней разгромлены или сдаются в плен. Мы не представляли себе, как близко к пропасти докатилась "непобедимая держава победившего социализма Coco Джугашвили..."

Впереди была огромная страна, "положенная на лопатки", без руля и без ветрил, без представителей власти на местах: местные начальники иной раз "сматывались за недели до прихода немцев: животный страх за свою шкуру! Надо признать, что безвластие воспринималось относительно спокойно. Женщины, старики растаскивали зерно из покинутых элеваторов и складов, уводили скот к себе в стойла из колхозных коровников, конюшен. Неевреи все чаще исчезали из наших рядов, и мы все больше превращались в "еврейское" войско, понуро шагающее на Восток.

Вдруг перед нами как из-под земли вырос некий всадник — чубатый, в кепке. Мы остановились, переглядываясь — кто бы это мог быть? "Эй, братва, приказ полевого комиссариата — держать путь в сторону села Ульмы (Ольмы). Вон, через тот лесок, на горке!"

И мы пошли. В моей группе (человек пятнадцать) особенно запомнился мне Леня, стройный, красивый парень, уроженец Львова. Кроме военных брюк, обмоток и "бутсов на резиновой ходе" на нем были какие-то гражданские лохмотья. Между нами возникла типично солдатская дружба. Вместе шли, вместе питались чем попало, рядом ложились спать на голую землю. Он часто нет-нет да запоет грудным тенором "Сонце нызенько" или "Кары очи".

После мучительных десятков километров, пройденных огненными днями, наступал долгожданный вечер, "укладка на ночь". Ложились в какую-нибудь ложбинку, под дерево, под забор, в общем — под что-нибудь, что создавало иллюзию "защиты спины". Это — одна из самых атавистических потребностей быта "животного, называемого человеком". Война — именно та среда, которая наиболее приближает человека к его животным первоисточникам! Лежали мы всегда с Леней рядом; перед тем как заснуть, перекидывались словом-другим. Слушая его, я мысленно возвращался домой. Перед глазами проходили видения прошлого. Вспоминал Галю Коренко, рослую, белокурую красавицу, дочь главного инженера кишиневской водонапорной станции.

Ежедневно в одно и то же время утром она шагала мимо наших ворот по Старобазарной в гимназию "Реджина Мария" ("Королева Мария"); сколько выдумок пускал я в ход ради встречи с ней... Я научился в одно и то же время выходить из нашей калитки, чтобы шагать вместе с ней — впереди или позади. Так мы однажды и познакомились и стали вместе ходить в гимназию. Женская — Реджина Мария" и мужская — "Б. П. Жаждэу", где я учился, были рядом. Я был счастлив, ведь я считал, что люблю ее.

Еще многое я вспоминал про Галю Коренко. Видения обрывались вот на чем: однажды на углу Киевской и Пушкинской (тут наш общий с Галей маршрут кончался) , расставаясь, мы еще пару минут весело беседовали в обществе одноклассников Захареску и Теодореску, когда Галя, мило улыбнувшись, сказала мне "в шутку", приблизив свое лицо к моему. "Жидэнаш рошкован!" ("Рыженький жиденок!") Я потерял самообладание и вопреки всем правилам приличия, в которых воспитывался с раннего детства, плюнул ей в лицо и быстро ушел. Оглянувшись, увидел еще, как Галя вытирала лицо, а Захареску говорил ей что-то очень злое, как видно, в мой адрес. Присоединившийся к нам во время инцидента, Апостолеску задумчиво смотрел мне вслед. Лишь через годы я узнал, что мать его была еврейкой... То была первая моя встреча с древним помешательством целого мира — ненавистью к евреям только потому, что они — евреи.

И как в тот далекий день, меня обдавало жаром от одних лишь воспоминаний — в придорожной ложбине бескрайней украинской степи, где я лежал рядом с дружком — солдатом Леней.

Мы шли по грейдеру (земляная дорога) к Ольминскому лесочку, чтобы его пересечь и спуститься в Ольмы. В лесу мы сели передохнуть, и в тот же момент на нас посыпались снаряды, причем с двух противоположных сторон. Взрывы следовали один за другим, неужто "чубарь" был корректировщиком? Мы растянулись у обрывчика, с которого нам на голову сыпались камешки

и глина. Каждый раз то тут, то там раздавался долгий душераздирающий рев или прерванный тоскливый зов: "Ма...!" ("Мама!") Что-то длинное, розовое полетело вверх, как вьющаяся лента, зацепилось за ветку напротив меня и повисло — человеческая кишка! По спине прошла мелкая дрожь. Конец? Нет, нет, еще надо было сто раз увидеть такое...

Леня лежал рядом лицом ко мне. Вдруг он посмотрел на меня (именно в это мгновение прекратился ад) и сказал с какой-то особой ноткой ненависти в голосе да по-украински, хотя мы на всем пути переговаривались по-русски: "Ось до чого нас допэрли ваши еврейськы дила!"... Дальше он пошел один. Признаться, я с трудом удержался от того, чтобы не всадить в него финку — память о веселом парне Сашке, которому сорвало голову в самом начале войны — на Пруту.

Это был один из тех моментов жизни, когда я опять и опять вспоминал мудрость решения, принятого совместно с Талочкой в доме ее тети в Кишиневе еще в 40-м году. Забегая вперед, хочу сказать, что долголетний жизненный опыт в СССР, в других странах, в Израиле заставил меня уточнить упомянутое решение и все связанное с ним: с юдофобами — всегда обращаться без пощады. Но мы должны принимать с распростертыми руками всех тех, кто видит в нас людей, а не "жидов", всех тех, кто стремится к нам!..

Амур, но не в Сибири, а на правом берегу Днепра, предместье Днепропетровска, готовился к обороне и в то же время принимал, пропускал шедшие на Восток нескончаемые толпы. У Амура все характерные черты пыльных, раскинутых вширь одноэтажных российских пригородов. Среди домов, сельского типа хат, у самого берега Днепра стояла "фабрика-кухня". Для меня в те дни — понятие новое, но совершенно ясное. Еще яснее стало, когда мы расселись за столиками в огромном темноватом зале: любому попавшему в зал — гражданскому или военному, без разбора — давали по котлете на куске хлеба.

В ту пору это воспринималось так, как если бы каждый получил по золотому браслету или что-то в этом роде. Ведь сколько дней приходилось шагать не видя кусочка хлеба, питаться чем попало, иной раз — одними семечками подсолнуха или сырой сахарной свеклой... Зал был переполнен, стоял гул, раздавалась ругань. Главное было — обдурить "сестричку" и получить еще одну котлету.

Я продолжал держать путь на Восток. Иногда мы, солдаты, с боем прорывались в какой-нибудь поезд, как мы их тогда с горькой иронией называли: "Поезд сто — последний, замедленный". Проехать сто километров было настоящим счастьем. Все станции, в особенности узловые, были уничтожены либо гитлеровской авиацией, либо по "личному указанию Мудрого Всезнайки". Так я добрался до Синельниково, Ясиноватой, а дальше — опять пешком. Наконец нас — разрозненные группы мужчин, не то военных, не то просто военнообязанных, — остановили вооруженные патрули. Это было на окраине большого села где-то в степи между Таганрогом и Ростовом. Впервые за полтора месяца нас построили, сделали перекличку, спросили, кто откуда идет, где служил, куда направляется, записали все. Нам даже выдали кое-какое обмундирование — ботинки, брюки, сапоги — в общем, что было на складе. Я стал бойцом "колонны 1213". Дальше опять-таки марш по жаре — на восток, на восток! Говорили, что немцы идут по пятам, где-то в пятнадцати-двадцати километрах за нами. Мы, в первую очередь евреи, шли как одержимые, дневные переходы были огромные, иной раз — по двенадцать-четырнадцать часов быстрого марша, шестьдесят-восемьдесят километров в день.

Вспоминается сцена тех времен. На опушке леса, по обочинам высокого грейдера, был устроен привал во второй половине дня. Дали поесть, попить. Мы передохнули, очень скоро командир заорал: "Встава-а-ай!" Он бегал среди лежавших "мешками" на траве, у края дороги, поднимал людей, нередко пиная ногой тех, кто лежал без движения. Но встала лишь часть лежа-

вших. В канаве, на траве остались лежать сотня-другая людей, больных, слабых. Они уже не в состоянии были идти — распухли, посинели ступни, суставы, лопались вены. Их там оставили. А мы продолжили наше движение на спасительный восток. Именно в ту пору на перекрестке дорог я встретил своего брата А. Он тоже был среди "отступавших". Невзирая на наше родство и дружбу, мы мало чего могли сказать друг другу... Мы продолжили вместе мучительный марш.

* * *

Станица Калниболотка в Краснодарском крае. Колхоз "Вторая пятилетка". Чуть северней — станция Ровное, что на ветке Ростов—Сталинград. Изумительные просторы Северной Кубани. Изобилие. Самые красивые русские люди: потомки великороссов-северян и южан-украинцев, чаще всего выселенных "москалями" с "ридний Украини", а также кавказцев, татар, греков. Поэтому они в массе крепкие, стройные, красивые, темпераментные, чего нельзя сказать о массе русских-северян.

В ту пору в огромной станице (14 тысяч жителей) с трудом можно было отыскать пару десятков мужчин. Одни старики и инвалиды этой и других войн. Остальные — девушки, женщины, бабушки и девочки. Всех называют "девчата". Вот и райская передышка! Всех нас, человек двести, расселили у хозяек. Цель — обработка полей, оставшихся без рабочей силы, уборка обильного урожая. У нас была своя интерпретация цели: отдохнуть, подкормиться и помочь — себе и хозяйкам, тем более что хозяйки в массе были очень привлекательными. Запомнились они нам, и мы им — Галкам, Санькам, Людкам, Ленкам, Тонькам...

Хочу рассказать о том, как нас принимали "в лоно" колхоза. Большая хата в центре станицы — "Красный уголок". За столом тучный от обжорства предколхоза, кто-то из района и пара стариков "для почета". С одной стороны мы — полусолдаты, полубродяги, в основ-

ном евреи, молодые "изголодавшиеся" мужчины. С другой стороны — "девчата", от восемнадцати и выше — не менее "изголодавшиеся". У всех глаза широко раскрыты: и диву не надивишься, и... смутные надежды, и вожделения. Пулеметной очередью сыплется над всеми нами словоблудная "речуха" председателя "...о нимецьких загарбниках, що ныкого нэ жалиють, о радяньских людынах с Захиду, що усе загубылы, о вэлыкой партии, що мудро вэдэ нас до побид" и "хай жывэ наш батько ридний"...

Со словами председателя: "Ось воны и руськи, и украинци, и усяки... хм... хм, и явреи!" — девчата заерзали, ищут взглядом, смотрят прямо, упорно в глаза, перешептываются.

Мне посчастливилось, я попал в дом к Галине М. — Галке. Рослая, в меру пышная красавица, лес каштановыx волос, умело собранных кубликом на затылке. От нее всегда исходит волнующий аромат молодого, здорового и очень чистого тела. И стали мы жить как голуби, все, все делали вместе...! Дети ее — мальчик и девочка — почему-то жили в станице Степной, у "тяти", что в тех местах значит "дед", а не "отец", как в других районах России. Вот, живу себе, ни на что не жалуюсь, все как будто есть в придачу к железной силе 21-летнего парня и дикому аппетиту.

Пора была тяжелая. Главный недуг — массовое недоедание всего населения. Огромные пространства на Руси поражены голодом. Если бы только можно было точно сосчитать всех тех, которые умерли от голода из-за безразличия к народному страданию! Их миллионы! Старинная царская поговорка: "Хватит хлопов на землях русских!"

Итак, мы на Кубани и надо сеять. Это ведь была единственная незахваченная житница на Руси. Что делают в СССР, когда возникает проблема? Первым долгом созывают собрание — долгое, очень нудное. На нем суть дела занимает наименьшее место. Основное время отводится глупейшим выдумкам, переливанию из пустого в порожнее, беспочвенным предложениям, слово-

блудию... Таков характер всей системы жизни в этой огромной стране.

Но ведь что-то нужно, в конце концов, решить, и тогда какой-нибудь из начальников (вернее, начальничков) — как будто и не было никакого собрания-совещания — приказывает делать то, что ему взбредет в голову.

Так однажды вечером мы сидели в клубе Калниболотки и "решали": как будем сеять — нет тракторов, нет лошадей, коровы не потянут сеялок! Ясно, что придется сеять озимые (основа урожая) вручную. Сидят за столом — тот же жирный предколхоза, несколько стариков и несколько наших ребят, у кого "кости пошире, да мяса на них побольше". Одного из стариков, бригадира, я хорошо помню. Звали его "дядя" или "тятя" Чур — странное имя, не знаю, откуда оно у него. Среднего роста, кряжистый казак, на голове всегда папаха — и летом и зимою, из-под нее — длинный серый чуб. Маленькие, монгольские глаза — явный след татарского ига на Руси, откуда, вероятно, пришли на Кубань его пращуры. Слово за ним: "...Ну, так що, кого пожинемо сняты? Дило-то важке, козаць-ке! Що, оцих явреев пожинемо на ручний сив? Хы... Хы..."

Я это воспринял как оплеуху и крикнул: "Я пойду сеять вручную! Подумаешь — дело хитрое какое, я уже пострашней видал на своем веку!" Я кипятился. Все с недоверием смотрят в мою сторону, председатель тоже колеблется... Галка в первых рядах смотрит мне прямо в глаза и гордо улыбается. Выхода нет, нужны три сеяльщика вручную. Председатель решает, что назавтра пойдут сеять дед один здоровенный с Украины, я и Миша Гульман из Бердичева. Я рад: я им покажу, что "явреи" такие же люди, как и все другие, и могут иной раз значительно больше других! На следующее утро мы, с восходом солнца, уже были на пару. Дед с Украины мне терпеливо объяснил, как это делается. Он все приговаривал: "Ти, сыну, ни журысь, такий хло-пець, як ти, троих козакив зажынит" (перегонит — местное).

И мы пошли по мягкому, взрыхленному кубанскому пару. Что говорить — работа тяжелая! На шее тяжелый мешок — двадцать-триддать килограммов семян. Набираешь полную горсть, закидываешь руку назад и, замахиваясь вперед, налево, плавно разнимаешь кулак, пальцы веером. И еще! И еще! И пошло дело! Железная сила, желание, старание, терпение и немало амбиции — вот что помогло мне вскоре "переплюнуть" всех остальных сеяльщиков-казаков, да еще "знатных". Сосед по борозде — дед с Украины — от всего сердца был рад. Он в чем-то как бы победил других в станице, и та победа была и моей победой! Она разрушила, пусть только в Калниболотке, одну из стен нашего отчуждения, презрительного отношения к нам, евреям, не говоря уже о том, что в станице мои акции явно повысились. Позже мы с Мишей Гульманом пришли к заключению, что классическое понятие "гой" — той же категории, что и "жид"! Эти слова рождены в ненависти, недоверием, отчаянием. Наши ненавистники — не "гои" вообще, а юдофобы, антисемиты, которым нужны "жиды", чтоб было на кого спустить поток своей злобы, своей неудовлетворенности за свою же бездарность. Тогда уже я понял, что Русь, погруженная в море страданий, почти ничего не делала, чтобы освободиться от своих кровопийц. Русь самоуспокаивалась ненавистью, презрением к тем, кто послабее: евреям, молдаванам, хохлам (украинцам), кацо (грузинам) — это они виноваты в бедности, неупорядоченности, в унижении Руси: "Ходи, княже, к нам править, бо порядцев несть на Руси".

Как-то вечером мы с Галкой сидели у ручейка, в лесочке, недалеко от Калниболотки. В такие моменты человек, в особенности молодой, готов все позабыть: нет войны, нет леденящего крика "Впере-е-ед!" или "Ло-жи-и-ись!". Нет забот, есть чудо красоты и величия природы, есть чудесные светло-каштановые косы Галки, ко-

торыми я играю, как ребенок с волосами матери. Еще есть бурно протекающая жизнь: труд в поле, у молотилок, у скирд, вкусная, обильная пища и... сводящая с ума милая, огненная подруга Галка!

— Гена ну, ладно, знаю я, яки ви, ось таки, як ти! А кто це явреи? Яки вони явреи, вони як жыды? Мени мамка (крестится) говорила, колы що жыва була, що жыды — самы злы люды! А где явреи живут? Ты теж яврей?

Что-то во мне оборвалось. Что и как ей сказать? Она ведь невиновна, она лишь жертва суеверий, с детства вдолбленных в ее сознание. Нет, не буду говорить, не надо, да это ничего не даст.

С того момента между нами что-то пролегло. Я знал, что и почему пролегло. Она, конечно, не понимала. С присущим множеству русских женщин чувством раболепия перед мужчиной, в безропотной покорности, она в своей крестьянской простоте думала, что надоела мне. Пропасть разверзлась между нами — каждый из нас был трагичен — каждый в другом историческом аспекте.

В поселок Нахичеванка я попал случайно: мы, группа калниболотских работяг, были посланы с обозом зерна на далекий элеватор. После того как мы ссыпали зерно, братва решила ехать обратно каким-то иным путем, с явным намерением где-то "запить". Поскольку "питье несть радости моя", решил я вернуться сам по старой дороге. На одном разъезде я повернул не в ту сторону и оказался в Нахичеванке. У первого же домика остановился и постучал в дверь, чтобы спросить дорогу домой. Меня встретила у входа Ачик (Аня) Мадукьян. Я был поражен красотой этой женщины. Черная копна волос, заплетенных в толстую косу. Голубые глаза, классическая форма лица, стройная фигура, смуглая кожа южанки... Ясно, что домой я вернулся лишь на следующий день. Через несколько минут кони стояли у подводы распряженные и мирно жевали овес, а я сидел в уютной, прохладной комнате, где все было очень чисто, приятно пахло полевыми цветами. Всего в домике было две комнаты, кухня, чуланчик. Ачик была учитель-

ницей, она работала в школе в нескольких километрах от поселка. Аня мне рассказала, откуда название поселка — Нахичеванка. В 30-е годы Советы внезапно, за одну ночь (как это принято и по сей день в практике советских репрессивных органов — основную работу делать ночью) выселили тысячи жителей армянского пригорода Ростова-на-Дону — Нахичевани. Их расселили на пустынных просторах степей Ставрополья и Кубани. Иных завезли аж на берега Волги.

Аня была пятнадцатилетней девочкой и очень хорошо все помнила. Ее отец, тоже учитель, не вынес унижения и разорения и вскоре умер. Мать вышла вторично замуж, и ее пути с дочерью разошлись — Аня считала, что у нее "нет матери". Я был поражен уровнем знаний, запросов, интересов и вкусов Ани, ее начитанностью. Неожиданно я встретил представителя тех слоев советского населения, которые не приняли уродливых форм жизни, навязанных советской диктатурой. Далеко-далеко, в глубине необъятных российских степей, я встретил россиянку армянского происхождения, оказавшуюся истинно европейской свободомыслящей женщиной — тонкой, изысканной, с ясными устремлениями, довольно широко образованной, начитанной. Она была европейкой в обращении, в суждениях, в любви. Мысленно я ее сравнивал с моим кратковременным коллегой, учителем русского языка Кравловским, с которым я несколько месяцев проработал в вечерней школе для взрослых в "освобожденном" Кишиневе. Какая разница между этими двумя советскими людьми: он — истинный "хомо советикус", примитивный, ограниченный, лживый, догматик в знаниях и рассуждениях, грубый и льстивый, и она — замечательный образец европейской женщины, значительного уровня культуры, образования и запросов! Только встретив Аню-Ачик, я понял — это стало в конце концов моим убеждением, — что уродливый, неприемлемый для нормального человека СССР хранит в своих недрах Великую Россию, толстовско-

лермонтовско-пушкинскую Русь, которую он, СССР, просто не смог ликвидировать!

Передвигаясь все дальше на восток, я благодаря случаю отыскал семью в Большой Джалге, севернее Ставрополя. Каждому понятно, как выглядела встреча между родителями и сыновьями (я, брат), ушедшими на войну и вдруг вернувшимися целыми. После всего, что они пережили на печальных дорогах эвакуации, они считали меня давно павшим на поле боя. Бедные, они тогда не могли себе представить, что я пройду с боями всю войну, а они — мать, отец и золовка — лягут в одинокую могилу под пулями наших вековых кровавых врагов — юдофобов. Их убийцами были русские и немец — Кудлай, Коломийцев, Мирошниченко и шарфюрер фон Хаунднах...

* * *

Зима 41—42-го годов выдалась очень снежной, холодной. Все было покрыто глубоким белым покровом. Нас еще до этого, в октябре, переселили из Б. Джалги за сорок-пятьдесят километров в немецкую колонию Нойфельд, стоявшую отдельным хутором около большого русского села Золотаревка. Всех поселили в квартиры к немцам. Мы, "эвакуированные", как нас теперь величали, не могли себе представить, что наше переселение имело далеко идущие цели. Эта цель выяснилась через несколько месяцев, в морозный февраль 1942 года.

Итак, мы жили в доме вдовы, фрау Лоти Штигельмайер и ее дочери Эльны. Как и в тысячах аналогичных обстоятельств, если спрашивали "Где муж?", следовало либо испуганное молчание, либо полное доверия — "репрессирован". Гер Штигельмайер в свое время тоже сгинул на печальных островах архипелага ГУЛАГ.

Фрау Лоти нас чудесно приняла и относилась к нам как к родным: она не знала, чем угодить нам. Букваль-

но заставляла пользоваться ее продуктами (в то время в СССР это было истинным подвигом!), вещами. На наши возражения она мило улыбалась, добавляя: "Es macht nichts, wir haben doch den selben Gott im Herzen!*"

Так относились к нам почти все жители этого типично немецкого хутора. Там я воочию увидел, какое значение имеет национальный фактор в уровне жизни и культуры населения. Жившие на той же земле, работавшие в тех же колхозах русские Золотаревки (расстояние один километр) казались голодными нищими по сравнению с немцами Нойфельда.

В начале февраля в Нойфельд заявились группы военных в валенках, в овчинных тулупах. Они обращались одинаково грубо как с нами, так и с немцами. Однажды вечером нас, мужчин из эвакуированных, собрали и велели быть рано утром хорошо одетыми для отправки на работу. По хутору прокатился какой-то ропот, никто ничего не понимал. К тому же, еще стояли лютые морозы (до минус 40°). А когда мы рано, еще в темноте встали, то увидели в полном разгаре акцию по выселению немцев. Весь хутор был оцеплен вооруженными часовыми, в домах слышались крики, плач, ругань. Люди должны были поспешно собирать свои пожитки, не задерживаться, ничего не портить из остающегося (еще и хорошо задуманное ограбление!).

Оставалось больше половины личного имущества колонистов, к тому же еще и имущество колхоза. В течение ближайших нескольких дней все это бросовое имущество было растаскано жителями близлежащих сел. А фрау Штигельмайер нас успокаивала, приговаривая: "Ничего, ничего, все наладится, такова Божья воля!"

Нам приказано было срочно запрягать коней в "мажары" (возы для сена и соломы) и быть готовыми по первому указанию перевозить немцев на станцию. Морозным февральским утром по заснеженному грейдеру

_____________________

* "Ничего, у нас ведь один и тот же Бог в сердцах!"

потянулся длиннющий обоз, полный выселяемыми немцами, сидящими как попало на своем нехитром скарбе, втиснутом в мажары. Слышен был плач, печальное пение и вопли младенцев. Особенно страдали от холода дети, больные, старики. Позже, через полгода, из писем фрау Лота я узнал, что она и дочь живы, кое-как тянут лямку где-то в Казахстане. А вот малыши, больные, старики в основном померли по дороге — от голода и холода. Одна фраза в письме меня потрясла: "Наш сатана — Гитлер — соединил нас и вас в единое — "хат унз цу айне гемахт"..." Следовал печальный перечень знакомых и незнакомых имен с просьбой их запомнить (конечно, следующие мои военные годы размели эти имена в небытие).

Так на бескрайних равнинах России совершилось еще одно преступление века — еще один геноцид: депортация целой национальной группы в необжитые, суровые края, так, чтобы в пути и муках становления на новом месте значительная часть ее "самоликвидировалась".

Через пару лет я встретился с откликом на это событие: одинокой местью за совершенное — а расплачивались... евреи! Будучи вторично в действующей армии недалеко от Нойфельда, я узнал, что Карл Ланге, отец Марты, с которой меня связывало немало воспоминаний, неизвестно каким образом оказался на оккупированном Северном Кавказе в должности командира "газвагена" — душегубки. Он умертвил сотни ни в чем не повинных евреев — женщин, детей, стариков.

Описанное выселение немцев из Нойфельда оставило во мне неизгладимый след. Понятие "геноцид", о котором я узнал значительно позже, вызывает в моем воображении — опять и опять — толпы несчастных, понуро шагающих на арены римских цирков, чтобы на глазах у свирепых зрителей быть растерзанными голодными хищниками, или ацтеков, заживо разрубаемых на части, или жуткие ямы с тысячами еврейских трупов. При этих видениях я не могу не вспомнить и длиннющий обоз с плачущими и жалобно поющими крестьянами — немецкими колонистами в морозную зиму 1942 года на Ставрополье!

* * *

"Забрили" меня вторично в июле 1942 года — забыли, что я из "неблагонадёжных" бессарабцев. Нужны были солдаты! Кого мог Сталин выставить летом 42-го против стальной лавины вермахта, надвигавшейся с севера на жизненно важный район Кавказа? После летней мобилизации на Северном Кавказе, в самых глубинных селах, как и в городах, невозможно было отыскать хотя бы одного-единственного мужчину "на ногах и с руками". Тут-то пригодились и "неблагонадежные" бессарабцы.

Было знойное лето, жаворонки забирались высоко в небо, откуда раздавались их неповторимые трели. Целыми днями я торчал на полевом стрельбище в Петровском селе, под Ставрополем. Мне мерещились те дни, когда я опять услышу выкрики, наводящие ужас: "Штыки!", "Штыки-и-и!", "Ложи-и-ись!", "Ого-о-о-онь!" И все же в адском пекле войны этот десяток дней подготовки отмечен был лишь солдатам понятной деловитостью. С раннего утра на полигоне — стрельба, учебный штыковой бой, окапывание. Потом — долгие часы нуднейшей политучебы, заполненные монотонным бормотанием политрука, во весь рот зевавшего, как павиан. Ощущение голода — постоянное: тыловой паек такого детину, как я, вряд ли может насытить. Выручало наличие "хозяюшки с коровкой". Вечером отправляешься к ней, чтобы нажраться до отвала и постараться, чтобы и ей "досталось досыта" на пару месяцев, пока заявится "очередной" солдатик-горемыка. Что делать было, стояла — крепко, долго стояла — пора взаимоистребления. Больше чем когда-либо жизнь во всех ее велениях была совершенно неуступчива!..

Наш военный эшелон под таинственным кодовым названием (кажется, "2СЗ") был длиннющий — без малого сотня вагонов. Два мощных "ФД" — один впереди, другой сзади — придавали ему внушительную скорость. Единственная зенитная оборона — пост спаренных "мак-

симок" впереди, над самым тендером. Прислуга — два усача в летах, не раз уже обстрелянные. Так мы и катились на север, запад, восток с общим направлением к станции Сальск, на дальних подступах к Сталинграду. Чтобы повернуть на северо-восток, к Сальску, следует пройти Тихорецкий узел, но тут-то был весь сыр-бор! фрицы охотились за каждым составом, бомбили нас днем и ночью. Воздушные бои иногда шли над самым составом, и нередко оба самолета — наш и противника — разбивались по ту или другую сторону состава. А он все шарил вперед. Наконец мы у самой Тихорецкой. Очередной налет "Фоке-Вульфов", и опять все сначала. В условиях жизни на войне все как-то упрощается. Страх понемногу улетучивается, ему на смену приходит полнейшая прострация и чувств и воли. Сидишь в двери вагона, ноги свисают болтаясь. Я почему-то в таких условиях все насвистываю всякие мелодии, как автомат. Не смотришь, а "глазеешь" неким воловьим взглядом. Другие спят, развалившись в углу, на соломе, как будто все происходящее не их ума дело. Состав увеличивает скорость. Одинокий "Фоке-Вульф" за нами охотится, берет нас "на измор", каждый раз простреливает длинной очередью несколько вагонов. "Эй, братва, растянись на полу, "Фока" опять "чирикает"!" — кричу я в вагон, а сам продолжаю сидеть на своем краешке. Не знаю зачем, собственно говоря, я кричал?! Никто не шевелится. Кто стоит, упираясь в перекладины, кто сидит, что-то перебирая, кто продолжает спать. Из темного угла под нарами чей-то грубый голос громко отвечает мне, растягивая слова: "Ну-у-у их... с Фоо-кой, пу-усть чири-и-ка-ает, ее ...л его-о-о, сто раз!"

Вдруг на ходу что-то тяжело грохнуло на землю — как чучело, набитое песком: это был Петрович, один из стариков зенитчиков. Получил очередь в грудь и замертво рухнул на землю. Состав как ни в чем не бывало полз дальше. Кто на войне, в особенности в совармии, считается с "мелкими потерями"? Подумаешь, писарь быстро заготовит справку о "списании с довольствия",

и все! Дальше — "без Петровича". Мы наконец промчались через Тихорецкую. Может быть, попозже позвонили кому следовало в Тихорецкую — "убрать!".

Тяжело грохоча, наш состав входит на станцию Сальск в позднее послеобедье. Еще светло, как бывает в разгар лета — какая-то странная смесь света и тени. Я сижу свесив ноги у двери. Мой вагон находится в центральной части эшелона, он очутился в самом центре станционного полотна. Меня удивляет вид станции: как нарочно — все пути этого крупного узла забиты до отказа военными эшелонами — люди, техника, горючее, боеприпасы. Какое ротозейство ответственных за безопасность! Не успел я об этом подумать, как началось! Они прилетели на бреющем полете с запада, оттуда, где еще алел закат: шестеро "Штука" с как будто ломаными крыльями. Кромешный ад — это не те слова, которые могут объяснить то, что последовало: бомбы попали в вагоны со снарядами, с пороховыми мешками. Мигом все запылало на станции, взрываясь, взлетая высоко вверх. Никогда не забуду, как распотрошенный вагон взлетел метров на пять вверх, со всем своим содержимым. Из него разлетались во все стороны языки пламени, осколки, рвущиеся снаряды, обломки досок и железа. Люди бросились бежать кто куда, большинство тут же валились, скошенные пулями, осколками. Мы в нашем вагоне почти все остались на местах: страх парализовывал. Одни сидели, другие лежали на соломе и крестились, что-то бормотали... Стоял сплошной грохот, свист, вой. Не помню, как мы оказались на краю насыпи, скатились во влажную лощину и, согнувшись, куда-то бежали — кто при оружии, кто так, без ничего. Каждый раз кто-то замертво сваливался на тропинке.

Я растянулся во весь рост — на голове шлем, за спиной тяжело набитый вещмешок, винтовка рядом. Смотрю перед собою и ничего не вижу, голова пуста — нет мыслей, только тяжелый ужас безысходности.

...Вот так погибла в конце августа станция Сальск и с ней — сотни парней, мужчин, женщин, детей. Станция

просто была стерта с лица земли. Позже, проезжая по ней, я с печалью смотрел на дикий пустырь, полный обломков, развалин, по которым пролегала пара-другая линий... Стоящий поодаль "на пузе" вагон без колес с кривой надписью "Сальск" напоминал страшный августовский день 1942 года.

Мы были на фронте на позициях. 535 батальон 113 (?) дивизии 56 армии. Село Дубовка на крутом северном берегу речки Сал. Мы — вторая линия обороны (впоследствии я узнал, что третьей линии вообще не было, вопреки боевому уставу: не хватало войск!). Севернее нас (километров на пятнадцать-двадцать) завершался полный разгром наших войск в одной из крупнейших битв войны — Цимлянском сражении. О нем в советской историографии стараются поменьше распространяться. Дело в том, что именно в этой битве плохое руководство войсками и плохая вооруженность, при подавляющем материальном и тактическом превосходстве неприятеля, открыли гитлеровским генералам прямой, почти что незащищенный путь к Сталинграду, к Волге. Что "Оберкомандо" уже в ту пору начало допускать грубые стратегические ошибки. В этом в основном была заслуга "бесноватого Адольфа".

Целыми днями возились с оружием, слушали бесконечные укоры о том, "как не хорошо" и "как не надо". Беспрерывно что-то переставляли: то пулемет — туда, то ПТР — сюда... А если не это, то целыми днями рыли землю — траншеи, ПТР-рвы. Знойные дни, скудная пища, однообразный, тяжелый физический труд на весь светодень. В Дубовке население на месте паникует, ругается. Нет-нет, да вспомнит какая-то тетка Настя или Фрося о том, что "жиды поганые (больше по-русски, чем на Кубани, Ставрополье) во всем виноваты... Но безмужним солдаткам и массе солдат некогда искать виновных — они заняты вечером, ночью, да и днем: сплошной грубый блуд, "чтоб насытиться" или "все равно погибать, давай...!".

По пыльной главной улице станицы бесконечные вереницы возов, машин с ранеными, за ними сплошная

темная полоса запекшейся крови. Каждый раз кого-то столкнут с повозки, он рухнет наземь "уже готовый" — надо место освободить на повозке. Мы же (из спецкоманды) ходим и подбираем трупы, по личному жетону опознаем для записи — писарь Цык записывает. Потом сбрасываем в братскую могилу, под огромным деревом у извилистой дороги, ведущей к мельнице. Артобстрелы учащаются. Говорят, у "Цимлы" (Цимлянской) — полный разгром! Да это и так видно по движению через Дубовку, по единственной дороге на юг в этом степном, редко населенном крае. Целый день группами идут или едут, чаще всего — на повозках, взятых у колхозников, в совхозах, остатки цимлянских войск. А мы все роем нашу яму-ров, она странно расположена перпендикулярно к надвигающемуся фронту гитлеровцев, а не параллельно, и всем понятно, что она задумана бездарно и бесцельно, что никакой военной ценности не имеет. Остряки говорят: "А фрицам ведь надо будет и поср... и посц... вот мы им и битешен!

По вечерам умудряемся иной раз собраться вместе — несколько евреев (помню лишь того же Мишу Гульмана из Бердичева). Кроме солдатского братства, между нами была еще какая-то особого рода связь: слышны были еврейские "хохмы", иной раз на идише. Все удручены отсутствием каких-либо известий о судьбе родных, близких. В основном мы их считали погибшими от рук гитлеровских убийц. Майор Васильев, свирепый, бездарный ворюга, наш командир, даже в самые тяжелые минуты находит время, чтобы урвать еще что-нибудь получше, повкусней, понужней для себя и для "дежурных б..., каждый раз менявшихся при нем. Одно он знал, одно требовал от нас: копать, копать с утра до ночи!

Однажды мы стояли на дне уже довольно глубоко вырытого рва — на "доделке" и перекуривали. Каждый опирался на свою лопату. Винтовки лежали наверху, на бруствере. Около меня копал Штефаника (Степка, как его величала братва), молдаванин из южной Бессарабии, непонятно как "затесавшийся" среди нас. Он тоже боец 535 ОСБ. Он тоже стоит опершись на лопату,

чтобы отдышаться. Вдруг наверху, на краю рва, вырастает Васильев, глаза налиты кровью — выпил! Он выдает пару тирад о партии, о народе и о "самом" лично. Потом следует очередь отборного мата: "Вы, дармоеды, что — не будете копать как следует? Вам это игра, что ли? Я вас, вашу мать, научу! Или кто в СМЕРШ* захотел? Вредители й...е!" Солдатня стоит, желваки на лицах идут ходуном. Пах! — совершенно неожиданно Васильев выстрелил в голову несчастному Степе — Штефанике! Тот замертво свалился. Лежит около меня и стеклянными глазами смотрит в голубое, знойное, чужое небо. "Вот так я вас всех, нах...! Бл... и!" — орет майор Васильев. И так же внезапно исчезает, как появился...

Толстый осетин на удивительно тонких ногах — старшина роты — хрипло командует: "Убрать!" Несколько солдат вываливают тело на бруствер, потом за руки и за ноги относят в ту же могилу, под деревом...

Ох, если бы матери, жены, сестры России знали, сколько тысяч их близких пали не от вражеских пуль, а от смершевских, командирских, генеральских — от "творящих революционное "правосудие" в условиях передовой"! Этот случай я не могу забыть по сей день, да можно ли забыть такое зверство? Или еще аналогичный случай — расстрел в хате солдата, в станице Кумской, такими же "судьями"... Какой-то длиннющий, худючий солдатик кричал во весь голос: "Ма-а-амо, да чого вы, ничого я не знаю, ма-а-амо! ма-а-амо" Раздались два сухих выстрела — и все... Трое вышли из хаты (тройка?), один из них засовывая свой "ТТ" в кобуру. Они поспешно слились с толпой отступающих.

Вспоминаю падение Дубовки, ключевой позиции в обороне подступов к Сталинграду. Лежим очень неудобно — ноги выше головы — у самого спуска к дороге на Сальск. Кругом холмы как бы замыкают дубовский выступ с трех сторон. Сзади несколько широких сельских улиц ведут к крутому северному берегу речки Сал. Что-то вдруг все заволновалось, послышались рез-

___________________

* "СМЕРШ" — "смерть шпионам" — служба контрразведки армии. (Автор ошибается, "СМЕРШ" был образован 19 апреля 1943 г. — Д.Т.)

кие выкрики-команды. Началось! Крупные снаряды рвутся перед нами, позади нас. Фрицы пристреливаются. Опять тоскливое ощущение всеми частицами тела надвигающейся гибели. "Ого-о-онь!" Непонятно — в кого? По тем ли далеким силуэтам, которые передвигаются перед нами? Я стреляю, все стреляют, затараторил пулемет слева! Целюсь в силуэты. Пах! Пах! Падает ли кто-то там, впереди, ей-Богу — не знаю, а вот рядом двое убитых. Очень уж больно в ключице от отдачи приклада винтовки. Там же, среди силуэтов, метрах в пятистах тучи пыли и сильный гул с лязгом. Оглушающие редкие удары ПТР правей. Страшный громоподобный взрыв еще дальше справа... Высоко в небо летят какие-то черные бесформенные предметы, столб земли, пыли. Кто-то попал фугасом в танк, как видно. Так же внезапно, как началось, вдруг становится тихо, непонятно, что происходит. Майор Васильев в каске пробегает куда-то направо. Взрывы снарядов тоже передвинулись правей. Сзади вырастает наш грузный, тонконогий старшина (кажется, Оглы-Газиев?): "Эй, давай бистро мэльница, мука будэм убырат!" Он отобрал человек десять — самых рослых. Будем переносить мешки с мукой, грузить на машину, которая нас ждет у мельницы в ложбине. Я вне себя от возмущения — вот когда эти дундуки решили эвакуировать продзапасы! Не разумней ли было сделать это еще на прошлой неделе вместо рытья бессмысленного рва перпендикулярно движению противника? Почему они такие тупые, бездарные?

Ну вот, мы идем "по муку" вдоль длинного ряда тополей, идем гуськом, инстинктивно пригибаясь. Я предпоследний, рядом со мною тот же Костя-сибиряк, не то Салов, не то Ласов. Перебегаем по открытой местности. Костя, как всегда, в своем амплуа: "Вот, Рыжухин (моя кличка), в муку нас..., г...м замесим и нажремся баланды от пуза!" Я улыбаюсь, тычу его пальцем в бок. Знаю, он меня любит, не раз намекал мне, что ему "интересно дружить с вашим братом"... Вдруг — резкий нарастающий гул наверху справа, со стороны или в сто-

рону мельницы. Страшный грохот, резкий свист в ушах, пламя... Дальше не помню!

Открываю глаза — ужас какой! Нет мельницы, груда развалин. Я — лишь голова! А где мое тело? Боже мой, как же я жить буду без туловища, без рук, без ног? Резко кольнуло где-то далеко в ноге, — но она как не моя — чужая. Что это все значит? Понемногу начинаю понимать, что меня засыпало пылью и землей от взрыва сверхтяжелого снаряда (305 мм — "свинч" — как их называла братва). В голове — бум! бум! бум! Постепенно тело начало оживать. Теперь мурашки разбегались по всему телу: бегут, бегут, щекочут. В одной далекой точке — это правая нога — колючая боль в подъеме ступни. Я шевелюсь, довольно легко привстаю, вылезаю из-под слоя земли, пыли. Встаю на четвереньки. Боль в ноге стала резче. Только теперь слышу далеко-далеко гул артиллерийского огня, взрывы.

Вернулось полное сознание, но голова продолжает болеть. Встаю на ноги, пошатываюсь, всю правую ногу, кроме того места, где болит, не ощущаю — онемела. Далеко за холмами слышна редкая стрельба и все более ясный шум движения. Иногда заржет конь, доносятся далекие голоса. Закричать, что ли? Нет, нет, к чему это, да еще в горле горечь невыносимая, сухость. Невзирая на слабость — я иду!! Точно подбитая птица, чуть упираю в землю правую ногу и сразу — острая, колющая боль. Еще шаг, и еще, еще, еще... Ничего, вроде получается. Ковыляю один-одинешенек, никого и ничего живого вокруг! Лишь впереди, там, наверху, что-то творится. Вот палка: хорошая, крепкая, гладкая, с ней легче ходить... Она лежала в нескольких метрах от ПТ-орудия, торчавшего дулом вверх, с одним лишь колесом. Около него лежал солдат, носом в землю, как будто он что-то вынюхивал. Как живой, еще не распух. Будто спит, крови под ним не видно — он свое отдал той родине, которая всю жизнь только и брала у него, почти ничего не давая. Я постоял немного около него, все спрашивая себя, кем, чем он был... И я тоже так буду выглядеть, когда это со мною произойдет? Вдруг мысль пронзает меня — как бы не попасть в плен, не

по тылам ли у фрицев я ковыляю?!..

Так оно началось в Дубовке. Все же добрался до своих, в плен не попал!.. Отступаем (опять!) на юг, через реку Сал. Немцы сзади, на холмах. Изредка рвется легкий снаряд недалеко от нас. Фрицы как будто нас "щадят", дают уйти — на войне и такое бывает. А отяжелевшая, опухшая нога тем временем мучает, не дает покоя. Даже потемнела малость. Неужели гангрена?

Это отступление, вернее, драп (бегство) с Дубовской дуги, напоминало светопреставление. Наш берег глинистый, крутой, почти вертикальный. Противоположный — пологий, весь в бахчах и огородах, еле выступает над водой. Все катится вниз к воде: орудия сбивают коней с ног, люди на ягодицах съезжают вниз, все рушится, слышен мат озлобления и безысходности, свист снарядов, ржание издыхающих коней...

Крепко запомнилась ясноводная речка Сал, через которую остатки нескольких воинских частей, среди них — мой диковинный 535 ОСБ, начали "организованное отступление", "улучшение своих позиций". Вся речка заполнилась: повозки, торчащие вверх колесами, орудия дулами вверх или погруженные в воду, барахтающиеся в воде кони с переломанными ногами. Люди — одни выбрались, устремляясь быстрым шагом на спасительный юг, но многие оставались лежать в воде "до захоронения". В общем — форменный ад! И все же мы (и я!) на противоположном берегу. Точно как в песенке: "А умирать нам рановато, — есть у нас еще дома "жена", — пели солдаты навеселе, в тексте песни было "дела", а не "жена". А у нас, еврейских солдат, не было ни дома, ни жены... А дело у нас было одно: мстить человеко-зверю Шикльгруберу—Гитлеру, "избегая по мере возможности своей пули, своего осколка".

Не знаю откуда бралась эта сила нечеловеческая. А рана на ноге — зловонная, по идее я уже давно должен был быть мертвецом! Нет, нет: "Умирать нам рановато!" Боль стала казаться чем-то посторонним. Шли группками. На ходу сорвешь то дыню, то арбуз зеленоватый. Ведь питаться-то надо, хоть чем-нибудь! Разве

черные ракушки, вскрытые штыком, кое-как вскипяченные в ржавой жестянке, без соли, "приправленные горсткой черной муки пополам с песком" — не деликатес для солдатика, "улучшающего свои позиции"?!

Опять рядом шагают Миша Гульман, Йося Бобрик, Шука Флухт, Костя — непонятно, откуда он взялся, очевидно, тоже "не накрылся" там, у мельницы. Чуть позади шагает молчаливый, мрачный Силягин. "Кирюха", как все звали Костю, перескакивает от одной группки к другой, "выдает" сказки, анекдоты. Все идем, да идем. А я все заметнее отстаю. Кирюха мне кричит: "Ты, косуля, держись, б...ь, а то п...й накроешься, это тебе не твой "Бакарешт" зас...й! Он в совершенстве владел тем сочным, острым арго советского воинства, на котором теперь говорят десятки миллионов на Руси.

В конце лета 1942-го мы опять совершили марш (драп-марш) километров на тысячу до самой Махачкалы, до Куссари, что севернее Баку! Опять та же картина, что в прошлое лето на Украине. Это называлось в "брехосводке" Совинформбюро "улучшением позиций". К счастью, Кирюха раздобыл где-то верблюда, и я теперь болтался на нем, как на волнах, с ногой, перевязанной грязной тряпкой. До того еще тот же Кирюха грязнейшими ногтями вытащил мне наконец из раны осколочек, похожий на сапожный гвоздь. На своем верблюде я напоминал скорее паломника в Мекку, чем "бойца 535 ОСБ — славной, непобедимой, краснознаменной" и т. д.

Мы добрались до совхоза НКВД "Конзавод 3". По тракту, а он был единственной улицей поселка, мы приближались к дому, откуда слышна была речь. Подойдя вплотную, я не поверил своим глазам. На крыльце сидела большая еврейская семья — старики, женщины, девушки, парни, несколько детей. Они мирно попивали чай! Мне на миг показалось, что я спятил. Как так — со всех сторон слышен гул и лязг приближающихся гитлеровских полчищ, а эти евреи сидят себе и "мэ махт а лейбн" (радуются жизни — идиш)!

Я подошел к старику в жилетке, со "сталинкой" (козырчатая фуражка) на голове. Я почти что закричал: "Спасайтесь, вас через полчаса всех перебьют! Вы что, с ума сошли? Немцы в паре километров отсюда!"

Я уже успел отстать от своих. Удивительно, что моих товарищей эта сцена вообще не тронула! Когда я подошел к старику, он как будто обрадовался: я услышал, как он объяснил своим, что "я, должно быть, а идиш кинд" (еврей). Но не успел я высказать свое грозное предупреждение, как старикан сердито мне сказал: "Не ваши дела, ми знаим, што нушны, ми ни глюпы...!" Одна из женщин вполголоса ему подсказала на ухо: "Сы ыз а шпын" (это сексот!). Я обомлел. Мысленно я во весь голос кричал: "О, евреи, братья, вы так ничего и не поняли, ничему не научились!"

...Я ушел оглядываясь и стал догонять своих, а они уже успели оторваться на километр, если не больше. Я опять и опять оглядывался: мне мерещились трупы... Стояла мертвая тишина августовского послеобедья, изредка доносились пискливые голоса еврейских детей, доигрывающих свой печальный короткий век. К вечеру, когда мы легли спать перед самым Манычем, послышались далеко-далеко несколько пулеметных очередей. У меня защемило сердце...

На рассвете мы еще лежали в полудреме. Появился наш неугомонный Миша Гульман. Оказалось — он отстал и с трудом догнал нас, шагая ночь напролет. Он был хмур и молчалив. Глаза его выражали ужас. Он прилег около меня, прижался ко мне. Наша дружба подкреплялась тем, что в Нойфельде наши семьи жили по соседству и мы вместе коротали долгие вечера прошедшей зимы. "Ты знаешь, вчера вечером я проходил через "Конзавод № 3", — сказал он мне, — посреди дороги, разбросанные во все стороны, валялись трупы женщин, детей, стариков. Все — евреи!"

Я лежал как парализованный и молчал стиснув зубы. Потом сказал: "Миша, вчера я с ними говорил. Я пытался их уговорить идти с нами. Один из стариков меня просто прогнал..." Долго еще мы вместе молчали — гробовое молчание.

* * *

Я находился во власти представления о том, что воевать — значит ходить. Ходить безостановочно, ходить до последнего вздоха! Тогда война мне казалась именно такой! Мы шли на юг, мы отступали. Остановиться, не уходить — было равносильно плену и позорной смерти от пули гитлеровцев или их приспешников из славян. Если не пуля, то голова, размозженная ударом приклада перед строем военнопленных или штыком в сердце, в живот, в шею. Для еврейского солдата имелся широкий набор смертей! И мы шли, шли на юг. Нужно было либо перейти вброд Маныч, либо попасть в лапы к немцам. Отступающим на юг вопрос был ясен: кто не еврей, "расходись по близлежащим селам — и войну закончишь и поживешь сыто и весело" при какой-нибудь хозяюшке. Ну, а для евреев все выглядело совсем иначе! Попасть в плен значит — немедленно стать трупом, всегда среди "братвы" найдется предатель, чтобы указать, кто из братьев по плену — еврей!

Помню, как бежавший через Дон вплавь кишиневский грузчик Замвл очень подробно рассказал, как на самом берегу Дона, у станицы Ерланки или Ерланской, группа из двухсот солдат саперной части (Седьмой армии?) была захвачена немцами, появившимися внезапно на рассвете. Никакой попытки обороны не было — все подняли руки вверх. Так постояли с полчаса. Потом немцы пригнали кухню с пищей. Перед самой раздачей предложили всем пленным сесть на землю, чтобы "зарегистрироваться". Садиться надо было по "национальному признаку", чтобы "облегчить работу переводчиков": кто говорит по-русски — туда-то, кто по-узбекски, по-украински — туда-то. "Кто говорит только по-еврейски, могут сесть отдельно, есть, мол, переводчик". И действительно, какой-то фельдфебель уже выкрикивал на хорошем идише: "Идн, зицт адо!" ("Евреи, сидите тут!"). Большинство солдат-евреев не успели усесться все, как их тут же перестреляли до единого! Стреляли все находившиеся поблизости — солдаты и офицеры, "а фельд-

фебель-идишист" с особым усердием обходил расстрелянных и добивал выстрелами в голову тех, кто еще шевелился! Какой-то щуплый офицерик спросил, кто добровольно хочет закопать этих "вонючих жидов". Нашлось немало добровольцев, которые похоронили всех этих несчастных тут же на берегу Дона. Кто теперь в "стране братства народов" ищет или хотя бы вспоминает такие могилы?

Замвл — здоровенный блондин, похожий на волжанина, в момент суматохи юркнул в камыши, вплавь, часто ныряя, добрался до восточного берега. Ему прострелили руку, но он остался живым, чтобы мстить гитлеровцам. В 44-м кто-то мне сказал, что Замвл погиб при штурме Бреслау. Но еще в Дубовке Замвла немало помучили в СМЕРШе: "почему остался жив?"

Мы начали переходить через Маньгч, огромное пресноводное озеро длинною десятки километров. Там, где мы переходили, ширина была 800—1500 метров. Разделись догола, все барахло свертком на голову. Держишь все это над головой, придавливаешь винтовкой. Если есть шлем, то остаешься в нем, патроны — внутри в свертке. Шли по бывшей насыпи под мост, еще с царского времени, совершая какие-то неуклюжие прыжки, лишь касаясь пальцами ног дна, жесткой насыпи из острого щебня, надеялись все же перемахнуть через коварный водоем. Все кончилось очередной трагедией. Вышли на южный берег лишь десятка три самых рослых, выносливых. Большая часть оружия и патронов была потеряна. Насыпь оказалась в глубоких рытвинах. Кони, как известно, с трудом расстаются с родными местами. Они на полпути развернулись, и большая часть "буксируемых" затонула в водах Маныча. Считанных кони затянули назад на северный берег, откуда они пустились в плавание.

Мы сидели молчаливые на южном берегу Маныча, с трудом откашливались, отплевывались от выпитой воды. Голые, озябшие, мы уныло смотрели на север, туда, где десятки наших товарищей по оружию исчезли навсегда...

Мы приближались к большому зажиточному селу (ныне — город) Дивному, бывшему в ту пору конечной станцией северной ветки железной дороги из Петровского села на восток, к калмыкам. Теперь эта ветка продолжена до Элисты, столицы Калмыкии.

Вечерело — красиво, спокойно. Природа не любит войну! Такими очаровательными бывают августовские вечера на Ставрополье — пение птиц, далекие, полные гармонии крики петухов, величие северокавказских холмистых степей! Мы по-хозяйски устроились на ночевку у пустой, давно покинутой хаты на окраине Дивного. Справа — ветка дороги в сторону Петровского села, Ставрополя. Еще правей — высокая, в человеческий рост, насыпь шоссе, что с севера пересекает железнодорожное полотно и далее поворачивает на запад. Мы сыты, лежим в тени под деревьями покинутого сада: старые яблони и "жердель" — разновидность абрикосов. Идет очередная дискуссия, ведь мы всегда чем-то возбуждены! Мы уже остались одни "идише киндер" (евреи), славяне расползлись по селам и хуторам, кончили воевать. Лишь накануне в какой-то ложбине на нас наскочила банда чубатых верховых казаков со звериным выражением небритых лиц. Приближаясь, они во весь голос орали: "Эй, братва, бросай воевать!" — и певуче, передразнивая евреев, смеялись: "А што-о-о, бу-у-удем умире-е-ет за тава-а-ариш Ста-а-алин?" Они очутились среди нас, один размахивал наганом, другой, постарше, рубил воздух саблей... Увидев у нас винтовки и автомат, они немного поостыли. Я деловито загнал патрон в дуло — это не помешает! Вдруг один из бандитов закричал хриплым, пьяным голосом: "Жыдов нетути, не-е-ет, жыды в Ташкенте воюют, бл...и!" Они еще повертелись среди нас и так же лихо убрались галопом, как и появились. Вот так. В Дивном оказались уже одни лишь евреи. Даже Кирюха-сибиряк, прошагавший с нами сотни верст, как-то внезапно исчез, "пристроился" где-то — не знаю, как и когда именно.

Весь сыр-бор между нами в "дивномском совете" разгорелся по вопросу "повернуть ли на запад, в сторо-

ну Золотаревки — спасать наши семьи, если они не эвакуировались, или же идти дальше, спасаться самим? Мнения разошлись: человек восемь, в том числе и я, считали, что поход в Золотаревку — это значит идти на верную смерть. Остальные решили пойти спасать семьи, среди них был и Миша Гульман, у него в Золотаревке оставалась мать. Они ушли и больше никогда не вернулись: они нашли своих, не сумевших уехать (среди них была и моя семья — отец, мать и золовка). Все вместе они через пару месяцев легли в одну могилу у речки Колаус под Ипатовом на Ставрополыцине — от пуль банды казаков под командованием эсэсовца фон Хаунднаха!

На рассвете мы услышали рокот приближавшихся по шоссе мотоциклов. Мы схватились за оружие. У одессита Моти был автомат ППШ с тремя (!) обоймами. По шоссе мчались три мотоцикла с колясками — немцы! Мы без команды открыли шквальный огонь из винтовок и автомата. Я решил, что это — конец, что сейчас полетят в нас снаряды. В ужасе я крикнул: "Оставляй одну пулю для себя!", представляя себе глупость такого неожиданного конца. Но опять-таки все вышло иначе: мы увидели, как передний мотоцикл застопорил, вдруг перевернулся и скатился в глубокий кювет шоссе. Немцы остались лежать без движения на откосе насыпи — их было двое. Остальные мгновенно развернулись и смотали удочки на большой скорости. Они не выстрелили в нас ни разу!

То был патруль, а не авангард войска, как нам с перепугу показалось в первый момент. Тут же мы решили не теряя ни минуты уходить на юг. И пошли, шли, шли, почти что бежали, мы были во власти паники, в голове все время вертелась мысль о неминуемом пленении! Ведь ясно было, что мы движемся параллельно с немцами или даже в тылу у них. Так впоследствии и оказалось. Гитлеровцы зашли вперед западнее нас. Это была грубая ошибка гитлеровских генералов. Они ринулись к главному кавказскому хребту (группа войск фон Клейста), а слева и позади у них оставалась зияющая

пустота, по которой откатывались остатки 56-й, 7-й (17-й?), 9-й армий, разбитых у Цимлянской. Немцы даже не пытались перерезать пути отступления наших войск. В нашей дивномской операции с мотоциклистами мы оказались во фланговом соприкосновении с тыловыми частями гитлеровцев, двигавшихся в направлении Кисловодск—Моздок...

К Ачикулаку, огромному селу, где-то на границе между Ставрополем и северными подступами к Дагестану, я добрался один. Измученный, хромающий, с распухшей ногой, я выглядел как призрак. Я знал, что в Ачикулаке организован общий сборный пункт для военных. Жарким августовским вечером я подошел к высокому деревянному забору у крайней хаты села. Дальше я идти не мог. Я прилег у самого забора в тени и тут же уснул глубоким сном.

Кто-то меня расталкивал, будил. Я открыл глаза и увидел перед собою женщину лет триддати-тридцати пяти, очень красивую, одетую просто, по-крестьянски, очень чисто и аккуратно. Испуганно глядя на меня, несколько ребят возбужденно переговаривались: "Дывись (смотри) яки здорови та страшэнни!" По выражению их лиц я догадался, что не очень благоухаю. Я кое-как встал на ноющую ногу, мысль о возможной гангрене меня не покидала. Как видно, в военное время, когда телу дано беспрерывно страдать, все жизненные силы человека так мобилизуются, что то, что в обыденной обстановке привело бы к верной гибели, отступает.

Женщина разогнала детей, завела меня во двор и захлопнула калитку. Во дворе я обратил внимание на чистоту, порядок. Большая ветвистая яблоня у самого забора, под окнами, держала в тени весь дом.

Ее звали Ксения Я., или проще Аксюта. Соседи звали ее Ксюша. И опять, как в Нахичеванке, совершенно необыкновенная встреча, запечатлевшаяся в сознании и в сердце на долгие годы. Крестьянка, колхозница, "безмужняя солдатка" — муж пал в первые же дни войны где-то на Украине, — вот вам и вся Аксюта-Ксюша.

Надо сказать, что появление солдата — "целого" или инвалида — у какой-нибудь солдатки воспринималось соседями в те времена как что-то совершенно естественное, как некий признак везения. В России, где всегда было больше женщин, чем мужчин, советская эпоха постоянных репрессий (да еще страшная война, уведшая из дому на годы, если не навсегда, более двух десятков миллионов мужчин) довела эту проблему до уровня демографической катастрофы. Надо отдать должное женщинам России за то, как они мужественно, ирреалистически решали эту свою тяжелейшую проблему.

Как родная мать, Ксения меня умыла, обстирала, промыла мне какими-то зельями рану и перевязала ее так, что через день-другой я легко становился на ногу, а через пару недель про ранение и вовсе забыл. Она кормила меня вкусно, сытно и обильно. Она заботилась, как видно, чтобы я "был сыт надолго". История Ксюши была насколько советской, настолько и обыкновенной. Дочь выселенных с Украины еще в начале сталинщины, она с ранних лет отличалась трудолюбием и большой любознательностью. Любила читать более всего на свете ("В книге-то мир весь, солдатик!.."). Все была готова отдать за книги. На стене в "большой" горнице — три ряда полок, ловко прикрепленных к стене, полных книг. Я глазам своим не поверил, когда среди книг нашел "Иудейскую войну" Фейхтвангера, изданную в СССР перед самой войной (!); в то время, как видно, Советы еще не опустились так низко в своей "противо-иудейской войне", как в наши дни. Ксения многое знала о евреях, была свободна от антисемитского комплекса стольких миллионов россиян. Она рассказывала, что ее отец и какая-то тетка, которая долгие годы жила и работала у "ученых" евреев в Киеве, постоянно советовали ей уважать "древний и мудрый народ — евреев". По ее словам, тетка ей говорила, что "Явреи ни сколь ни злыи, не-е-е!"

Я радовался этой встрече, которая заставила забыть на мгновение о войне, немалому меня научила! Ксения еще более во мне утвердила убеждение в том, что как евреи, так и неевреи многое должны пересмотреть в вопросе своих взаимоотношений.

Мы расстались с Ксенией друзьями. Она выразила надежду, что я обязательно вернусь "к ней". Увы, этому не суждено было сбыться, и мои неоднократные попытки восстановить связь с ней не удавались, письма возвращались с отметкой "выбыл".

В Ачикулаке я опять стал — в звании сержанта — бойцом 40-го отдельного стрелкового батальона воссозданной 56-й армии. Это длиннющее название несколько раз менялось, и в составе опять-таки 535 ОСБ я докочевал до иранской границы, строя аэродромы. На каждом объекте, где работали в неимоверно тяжелых условиях по четырнадцать-шестнадцать часов в день, голодные и больные, мы теряли десятки, сотни людей, умиравших от истощения, болезней. "Злющей Родине" нужны были взлетные бетонированные площадки для чудо-истребителей той эпохи — американских "Бел Эйркобра". Какое значение имело для представителей этой родины, что мы были голодны, не защищены против тропической малярии, что урезывать наш и без того скудный паек и "забивать его налево" — было более чем преступление! Худат, Хачмаз, Куссары, Куба, Ленкоран, Дариальское ущелье, Дербент, Кисляр — места, где безжалостно рассыпаны кости бойцов моего батальона "смертников". Помню, в частности, жалкий конец голодного, распухшего от болезни и непосильного труда в какой-то "рабочей колонне" талантливого кишиневского журналиста Сени Окнера. Я тоже провалялся в госпитале в Кубе с тропической лихорадкой при неполностью залеченной ране ноги. Мой железный организм это перенес — не без следов на всю жизнь.

А из 1080 бойцов батальона остались в живых человек восемьдесят-сто! Их, то есть нас, "доукомплектовали" и с "паспортом" того же "535-го", под командованием преступных полковника Забияко и майора Васильева

двинули весной 43-го в распоряжение штаба Северо-Кавказского фронта. Еще и теперь я с волнением вспоминаю военный госпиталь в городке Куба, на реке с тем же названием где-то в южном Азербайджане. Самое страшное в нем была — атмосфера "рассчитанных потерь выбывшей из строя живой силы"! Не было медикаментов, была немыслимая пища. Мы почти что забыли, как выглядят мясо, молоко, сладости — все то, что в первую очередь необходимо раненым и — еще больше — выздоравливающим от тропической лихорадки. Я целыми днями сидел сгорбленный на подоконнике, слушал нескончаемые жалобные стоны больных тяжелой формой тропической малярии. Снаружи на улице видел часто, как проходящие мимо окон жители, все худые, иссохшие, нет-нет, да внезапно как-то странно спотыкались, падали, замирая на месте от истощения. Через некоторое время подъезжала повозка и увозила труп. В один из вечеров мне понадобилось выйти "прогуляться", ибо уборные в корпусах были отвратительные. Было довольно холодно. Я обнаружил налево от выхода большое здание, похожее на амбар. Дверь его напоминала ворота. Она не была заперта. Я приоткрыл дверь и в ужасе отпрянул. Огромное помещение складского типа было полно стоек, как в пекарне — для хранения готового хлеба. Но там был не хлеб, а десятки, сотни окоченевших трупов тех, кто недавно еще были бойцами Красной армии. Эти несчастные умерли от ран, от тропической малярии, чаще всего без надлежащего лечения и при постоянном недоедании. Я прикрыл дверь, вернулся в палату, там как раз один умирал в приступе кризисной температуры плюс 41°, за которой обычно следовало внезапное падение жара, иногда до плюс 35°, сердце не выдерживало перепада, и наступала смерть. Потом оставалось госпитальной секре... тутке (как ее величала братва) Саньке написать корявую справку домой (если у умершего был дом) о том, как "такой-то погиб при исполнении служебных обязанностей".

Военврач Грачек (чех по национальности), сблизи-

вшийся со мною, говорил о "безалаберной трате человеческих жизней в армии, хотя этого было так просто избежать!".

Я сержант комендантского взвода. Комвзвода — прихрамывающий младший лейтенант Арутюнов — неуч, зоологический антисемит и бездарь. Меня он смертельно ненавидит. Постоянно выискивает причины для придирок и издевательств. Я терплю — вообще умею терпеть.

В Тихорецк мы прибыли по кое-как проложенной прифронтовой линии — иной раз эшелон двигался со скоростью десять километров в час. Кругом все разбито, разорено. Мы — в составе подтягиваемых тылов фронта. Тихорецк — важнейший и единственный в то время узел связи с Кавказом, главная база для военных действий на "Малой земле" — Голубая линия фон Манштейна представляет собою поле, покрытое развалинами, через которое наскоро проложено множество линий. От города осталась небольшая кучка домов, все остальное — развалины! Немцы прочно засели в Новороссийске, и никакими усилиями их не удавалось оттуда выбить, наоборот — они подходили к Туапсе, Сочи.

Одно из тяжелых воспоминаний тех времен — патрульная служба по охране военных объектов. Арутюнов, как правило, посылал меня только в ночные наряды. Стоишь ночью в кромешной тьме, где-то в степи между Тихорецкой и Фастовецкой (там был аэродром, который денно и нощно бомбили). Винтовка или автомат все время "наперевес", палец на курке. За спиной — бочки с авиабензином и маслами, пороховые артзаряды, снаряды, ящики с патронами, авиабомбы и разные другие "игрушки". Ты в наряде на пару с другим, только и знай каждые несколько минут прокричать пароль, чтобы убедиться, что напарник еще жив. Он делает то же самое. Например, я кричу коротко, ясно: "Волга", немедленно должен последовать ответ, например: "23" (номер поста). Если нет ответа, сердце сразу забьется в тревоге, авось того уже "сняли".

Немцы забрасывали диверсантов, и не раз им удавалось взрывать целые склады, предварительно "сняв"

часовых по системе "ша" — тихо, по-кошачьи, подбирались, мгновенный прыжок, удар финкой в горло — и часовой валится даже не вздохнув. Так выглядела эта "сугубо тыловая" служба.

Идем на стрельбище, Арутюнов все орет: "Давай, давай!" Стреляем внутри земляного укрытия для самолета. Я — крайний справа. Стреляем стоя и лежа по цифровой цели. Я делаю лежа две "десятки", две "шестерки", одно "молоко". Стоя, к собственному удивлению, выбиваю четыре "десятки", одну "восьмерку". Арутюнов обходит цели, с ехидством замечает: "Вот эта да, какой стрелба хароший, канечно не Н. стрелал (я) — в Ташкенте нэ учыт стрэлат, ха-ха! (издевательски смотрит на меня — антисемитская травля военных лет: "Мол, евреи воюют лишь в Ташкенте — укрываются в глубоком тылу"). Я не выдержал, прыгнул в его сторону, в глазах затуманилось — бью кулаком по морде. Никто из братвы не вмешивается — дают "сделать". Несколько "прямых" — и "Арутюша" лежит с "фонарями" под глазами, с губами в крови. Орет хрипло: "Тэбэ Трыбунал будэт!" Солдаты оттаскивают меня. Не успел я отдышаться, как замечаю приближающегося полковника Забияко. Я понял, что дело швах — не избежать штрафного батальона, а то и расстрела. Невероятно, но и на сей раз пронесло!! На вопросы полковника о том, что случилось, ребята дружно вступились за меня: "Да ничего тут не было. Не сошлись характерами, выясняли взаимоотношения!"

Забияко сделал вид, что ему все ясно — он тоже недолюбливал Арутюнова. Мы строем вернулись в расположение части на обед. Что самое поучительное в этой истории — "Арутюша" с тех пор стал ко мне значительно корректней.

Два события в корне изменили мое "бессарабское" житье-бытье на большой войне России. Как-то, отдыхая на своей койке, я получил срочное предписание комбата: немедленно выбыть в Ипатово (Ставропольский край), явиться в районный отдел УГБ (теперь КГБ). Я заволновался — что УГБ хочет от меня? Лишь по при-

бытии на место я сообразил, что дело было связано с моим официальным запросом о судьбе моей семьи, который я как-то послал по нашей полевой почте. Меня вызывали в качестве свидетеля в Чрезвычайную комиссию в связи с предстоящим вскрытием могилы жертв оккупантов на старой каменоломне за речкой Колаус в Ипатове. Еще и ныне содрогаюсь, вспоминая все это: несчастные, среди них моя мать, отец, золовка Стелла, Миша Гульман с матерью, другие имена, которые я уже не помню, в общей могиле на вершине одинокого холма, за речкой Колаус! Они лежали вповалку, покрытые тонким слоем земли. Их расстреляли в ноябре 1941-го. Всего в яме было более семидесяти трупов евреев, эвакуированных с Запада, не сумевших бежать из окрестных сел — местным властям наплевать было на судьбу этих несчастных, местные партийцы позаботились в первую очередь о спасении своей шкуры. Я сразу узнал своих — они лежали на самом верху горы трупов. Тление их еще не коснулось из-за холода: было ведь начало марта.

Потом, по рассказам очевидцев и по документам, я восстановил подробности этой бойни. Моя золовка Стелла погибла героиней человечности: эсэсовцы, приведшие смертников в Ипатово, предложили ей спасение, если она согласится покинуть стариков — мать и отца ее мужа, моего брата. Стелла уроженка Вены, красивая, образованная, владевшая в совершенстве немецким, была для них находкой в этой "славянской глуши". Стелла отказалась даже перед лицом смерти. Вот почему трупы Стеллы, матери и отца оказались на самом верху — их расстреляли последними! Вина всего мира в том, что — одни убивали, а другие безучастно, не содрогаясь, наблюдали за убийством! В их числе — Папа Римский! Факты упрямы — никто не хотел предпринять что-нибудь специально для спасения миллионов евреев и цыган, убиваемых, как больной скот!.. Вопиющим доказательством безразличия мира или даже соучастия в гитлеровском геноциде (в особенности на востоке Европы) служит нашумевший фильм Клода

Ланцмана "Холокауст" ("Шоа") —1986, Париж.

Казакам, убившим моих родных и многих других — Кудлаю, Коломийцеву, Мирошниченко, Егорову, — нужны были еврейские вещи, драгоценности, кроме того, им просто нужно было "убивать жидов". Ряд вещей моей матери я обнаружил на квартире Егорова в Золотаревке, когда я внезапно явился туда в сентябре 1944 года. Я упорно охотился тогда за вышеуказанной бандой с намерением лично перестрелять их всех. Но, увы, им повезло, а мне — нет: в Крыму, в Джанкое, куда я добрался по их следам, я узнал, что за день до моего прибытия их по суду отправили в лагерь в Сибирь на двадцать пять лет. Да, не на смертную казнь. Ведь скольких расстреляли и повесили Советы "за сотрудничество с оккупантами". Убивать евреев, видите ли, в понимании партийных госантисемитов — это еще не совсем сотрудничество с оккупантами. Во "всеобщую амнистию" объявленную в конце 50-х годов Хрущевым, были освобождены тысячи убийц евреев. Хрущей ведь и сам был зоологическим антисемитом! В северной Бессарабии, когда румыны вернулись туда (июль 1941-го), крестьяне-молдаване бегали за конвоями, ведшими на расстрел евреев, и выпрашивали у конвоиров: "Винде -мь ун жидан" ("Продай мне жида"). В те дни произошел случай, на котором хочу остановиться. Это было недалеко от Згурицы, на берегу Днестра, в августе 1941 года. Трое несчастных из одной из таких колонн смерти, которую вели к глиняному оврагу, недалеко от берега реки, неожиданно выскочили из колонны и присели в тени большого дерева. Не успели охранники, шагавшие подальше, что-нибудь предпринять, как все трое выпили яд — они решили избежать страшного конца! Это были згурицкий фармацевт Дру-Гру с женой и членом их семьи, примкнувшей к ним еще в годы беженства из России (1917) — Марией Александровной Романовой, родственницей царя. Там под деревом их и похоронили... Если удавалось выпросить еврея у солдат, то несчастного уводили куда-нибудь на задворки, зверски убивали, там же закапывали и, таким образом... овладе-

вали его чемоданом, пожитками! Вот до чего докатилась Европа в середине XX века.

После ипатовской могилы (моей семьи) и кишиневской (во дворе сельхозакадемии с тысячами еврейских трупов), разных других таких "зрелищ" я стал другим, совершенно другим! По крайней мере, я выбросил из головы и сердца всякие смехотворные мысли о "борьбе за счастье всех людей мира" и глубоко усвоил одно основное убеждение: надо убираться восвояси! А "сво-яси" для нас, как видно, только лишь в далекой, пусть и сложной, Палестине! Как убраться? Когда? Каким образом? — это уже детали, которые надо решать.

К слову, заслуживает внимания дальнейшая судьба могилы моей семьи в Ипатово. В свое время, когда я участвовал в опознании захороненных, я получил от местных органов власти материалы и людей для возведения надгробного памятника. Я сам его спроектировал и сам руководил его строительством. Его построили за один день. На лицевой стороне была надпись (на латунной доске из стакана снаряда): "Здесь, среди 76 зверски расстрелянных гитлеровцами и их пособниками советских евреев, покоятся..." Следовал поименный перечень из десятка фамилий и имен тех, кого я опознал. Памятник был сдан, по приказу райсовета, на хранение и уход колхозу имени Шейко. В 60-х годах юдофоб Никита Хрущев развязал свою позорную "войну против мертвых евреев". Очевидно, не без звонка из Москвы начали ликвидировать под всевозможными предлогами десятки, сотни еврейских кладбищ — в первую очередь старинных, на всей территории СССР! Забегая вперед, можно привести немало примеров — например, старинное кишиневское еврейское кладбище уничтожили под предлогом капитального строительства для продолжения проспекта Ленина; ничего подобного не произошло: территория бывшего кладбища (где было много памятников — вещественных доказательств погромов 1903—1905-х годов), мало ухоженная, превратилась в место интимных встреч местного простонародья...

Вероятно, вся "кладбищенская кампания" Никиты

была сумасбродным намерением ликвидировать вековые доказательства проживания евреев на Руси, местами еще со времен славян (Литва, Белоруссия, Новгород, Киев). Так оно случилось с моим ипатовским памятником во время "никитской войны": внезапно Ипатовский райисполком и колхоз "Шейко" решили "обновить" памятник. Его разрушили до основания и построили заново таким же, каким он был, и все это лишь для того, чтобы заменить надпись со словом "евреи" и с еврейскими именами более "удобной" надписью об "убитых советских гражданах" — без имен, конечно. Так существует ли госантисемитизм в СССР??..

Вернемся к воюющему Кавказу 1943 года. Поворотным событием для меня была встреча с начальником штаба Севкавфронта генералом Барминым. Дело было так: я стоял как-то на посту, охраняя вагоны с военным грузом, на высокой насыпи полотна, на северном разъезде станции Тихорецк. Был летний день, я ходил вокруг вагонов и поглядывал по сторонам. Я находился на пару метров выше остальных путей и обратил внимание на то, что ниже, прямо передо мной, группа солдат чинила линию над водосточной трубой. Командовал ими высокого роста военный, как видно, инженер: он копался в чертежах. В первое мгновение я не осознал, что именно мне показалось в нем знакомым, близким. Через пару минут после того, как я его окликнул, мы уже обнимались с ним возле моих вагонов. Он вскарабкался ко мне по отлогой насыпи — это был мой старший брат — Е.!

Мне удалось через него переслать подробнейшее письмо о том, что творилось в нашем "батальоне смерти", как мы его называли... Мое письмо дошло по назначению. Буквально через пару дней нарочный принес мне письмо, запечатанное сургучом. Адрес был такой: "Бойцу 535-го ОСБ, сержанту... — лично". В правом углу дописано от руки: "Подлежит вскрыть только лично адресатом". Сердце у меня забилось в приятном волнении. Полковник Забияко вызвал меня к себе в кабинет на вершине холма, у самой дороги на Фастовецкую. "Что за письмо

тебе прибыло?" Он злобно смотрел мне прямо в глаза. Я ответил, что, хотя письмо адресовано мне лично, я могу его прочесть вслух! "Давай!" Я прочел ему, что по получении письма мне приказано начштаба Севкавфронта генералом Барминым немедленно выехать в Армавир и явиться в штаб СКФ. Захватить все личные вещи, оружие сдать! В конверте был также разовый проездной лист на мое имя.

Забияко проворчал под нос: "Это еще видно будет!"

Выходя от него, в ожидании "распоряжения", как он сказал, я обнаружил Арутюнова, вертевшегося на площадке перед входом. Как только я вышел, он тут же быстро вошел к Забияко. Я бегом пустился через высокую кукурузу по направлению к бабке Анюте, к дочери которой я захаживал и где хранил свой вещмешок. Я в тот момент почувствовал, более чем понял, что моя жизнь в опасности! Я решил немедленно, никого не спрашивая, уехать в Армавир (одно из моих умнейших и дальновиднейших решений!). Уж очень мне не понравилось замечание Забияко, я в нем почуял неладное! И действительно, как только я углубился в кукурузу и пробежал пару шагов, раздались два ружейных выстрела со стороны крыльца, где я встретил Арутюнова, явно в мою сторону. Над головой я услышал "дзинн, дзинн". Я, согнувшись, побежал зигзагом, пробежал мимо девчат-зенитчиц — они меня не без удивления оглядели — и выскочил на одинокую полуразрушенную улицу Тихорецка.

Я буквально ввалился к бабке Анюте, схватил вещмешок, на ходу шепнул ей: "Бывайте здоровы вдвоем, не поминайте лихом!" Она только и успела сказать: "Как же шь так?!" — она думала о дочери — Томке. Что еще я мог сказать ей в тот момент? Она меня осенила крестом, и... только меня и видели! Бегом добрался до станции, вышел на перрон, перешел через главный путь, забрался в какие-то развалины между путями, присел в

ожидании скорого поезда Москва—Тбилиси. Мне повезло — я ожидал не более четверти часа, конечно все время опасаясь поисков. Но обошлось, возможно, и искали, не знаю!.. Я попал в плацкартный вагон через окно в уборной, чуть ли не головой в унитаз — до того поезд был набит людьми, в основном — военными... Полпути я провел в уборной. А какая солидарность, солдатская взаимопомощь сопровождали нас, "братву", в те времена! Каждый раз мне в сортир просовывали что-нибудь поесть с приговоркой, вселяющей ощущение плеча товарища: "Жри, сержант!"

В Армавир я прибыл в кабинке цистерны, в длиннющем нефтеналивном составе. Важно, что добрался! После долгих розысков я победоносно вошел во двор штаба СКФ. Незаметный, купеческого типа двухэтажный дом, какими застроена чуть ли не вся Россия времен Распутина. Двор в форме буквы "Г" представлял собою настоящий укрепленный участок. Два длинноствольных ПТ-орудия держали под прицелом ворота. На высоком заборе и во дворе — несколько пулеметов в боевой готовности с заправленными лентами. Ну и, наконец, полный двор солдатни из охраны объекта — так выглядел штаб фронта в те дни.

Я прошел сквозь строй генералов и полковников — все они ожидали вызова к генералу Бармину. Меня вызвали первым! К генералу меня ввел его дежурный офицер — одноногий подполковник. "Святая святых" штаба представляла собою большую комнату — бывший салон или столовую. Стены были увешаны оперативными картами. Какой-то человек в полувоенной форме тщательно вставлял и вынимал флажки. В моем воображении эти линии флажков сразу выросли до размеров полей и холмов, где под страшный шум, грохот и лязг тысячи, миллионы людей ругались, кричали, падали, перебегая, и умирали мучительно или мгновенно, как прибитые мухи!..

Я прострочил положенное: "Товарищ генерал-майор, сержант... из 535-го ОСБ по вашему распоряжению явился!" В ответ последовало: "Садитесь и чувствуйте себя свободно, нам предстоит довольно долго с вами

говорить".

Я был приятно удивлен обращением на "вы" вместо вечно грубого армейского "ты", в особенности — в обращении с подчиненными. Генерал Бармин был мужчиной среднего роста, упитанный и хорошо сложенный. Все на нем выглядело по-военному строго, но элегантно, модно пошито, выглажено. Челочка и круглое лицо с живыми темными глазами, а также его привычка постоянно во время разговора вскакивать и проделывать несколько энергичных шагов по комнате, держа руки за спиной, делали его в немалой мере похожим на Наполеона.

Более двух часов он со мною беседовал: расспрашивал, подбадривая своими замечаниями о положении на местах, в частях, в особенности — в тыловых или во вторых линиях фронта. Часто он переспрашивал о достоверности рассказываемого мною. Он, как видно, владел немецким и французским, что является величайшей редкостью среди советских генералов. В отличие от большинства старых офицеров того времени, обвешанных побрякивающими медалями и орденами (как колокольчики на почтовых конях), у него на груди были лишь две орденские планки. В общем, генерал-майор Бармин очень мало напоминал усатых, толстых, страдавших одышкой (от обжорства) советских генералов. Он более был похож на английского или американского офицера. В беседе, конечно не сразу, когда уже установилась некая непринужденная атмосфера, генерал Бармин позволял себе удивительные высказывания о советском режиме и о Советской армии.

Лишь позднее я обратил внимание на то, что в углу у окна некая дама в полувоенной форме быстро что-то стенографировала, делая перерывы по кивкам генерала.

В результате этой встречи мое положение радикально изменилось к лучшему. Меня некоторое время подержали в Армавирском пересыльном пункте — огромном военном лагере, где постоянно, как пчелы в улье, находились тысячи военных. Ими укомплектовывались все Фронты. Между прочим, там я встретил дубовского фронтового писаря Цыка, о котором упоминал выше.

Я находился в личном распоряжении начальника пересылпункта, подполковника Ройзенберга. Мне стало ясно, что меня "откармливают", готовя для будущей роли — как видно — военного переводчика в большом соединении. Именно для такой роли, как я предполагал, по приказу начальника лагеря, одним утром я явился в комнату, где уже ожидали более десятка людей. Туда вошла группа офицеров в папахах и бурках, прибывшая отбирать хорошо знающих немецкий, румынский и почему-то французский языки для одного вновь формируемого боевого соединения. Хотя я стоял в группе кандидатов правофланговым, меня не взяли, они начали с левого фланга и прекратили за три-четыре номера до меня. Меня не взяли! Признаться, я очень переживал эту неудачу.

Впоследствии я узнал, что в тот день отбирали людей в "корпус Доватора". Это была одна из диких затей Сталина — заслать крупное кавалерийское соединение в тыл немцев. Единственным результатом этой "гениальной" затеи была гибель всего корпуса во главе с его командующим генералом-евреем Доватором*. Опять-таки военное счастье — это удачно вытянутый билет на лотерее жизни! Билет, который я "вытянул" (вернее, не вытянул) в Армавире, оказался моим большим счастьем. Над моими переживаниями можно было посмеяться!..

* * *

Как-то, шляясь без дела по улицам Армавира, я встретил старого знакомого по Б. Д-ге, работавшего на местной почте. То был истинно русский человек, белокурый северянин из Пскова. Долгие годы он жил в Ленинграде, одно время был вхож в круги, связанные с ОГПУ-НКВД. С первых же дней знакомства, еще в Б. Д-ге, он вызывал во мне чувство настороженности: "...либо агент УГБ, либо бесстрашный борец против ненавистной диктатуры Кремля"! Его звали Н. П. В-цев. Мы очень скоро перешли на "ты". Сколько часов мы с ним переговорили буквально обо всем, что тогда тревожило любого

_____________________

*Автор путает, Л.М.Доватор погиб в декабре 1941 г. — Д.Т.

100

человека, в особенности в России, сражавшейся не на жизнь, а на смерть! Вот еще один русский, который не стал "хомо советикус", не сдался! Я отношу В-цева к тем русским людям, которые не только не проигрывают в сравнении с европейцами, а, наоборот, выигрывают широтой натуры, силой дружбы, уважением к знанию и готовностью перенять знания и умения. Ясно, что через некоторое время я полностью убедился в том, что он человек с чистой совестью, что ему можно доверять, я в этом никогда не разубедился. В Армавире мы пару дней обменивались мнениями. Мы убедились оба в том, что у обоих у нас шансы выжить — минимальные. Расставаясь, он мне сказал: "Тебя успеют еще несколько раз убить, а моя пуля в затылок в моем подвале меня поджидает денно и нощно!"...

Я успел еще побывать в кандидатах на должность преподавателя французского языка в только что открывшемся Ставропольском суворовском училище. Я пожил несколько дней среди "счастливцев" (главным образом — "номенклатурщиков"), получивших назначения в это учебное заведение. Суворовские училища — копия царских кадетских корпусов. К тому времени из "армии рабочих и крестьян" исчезли "командиры", "командармы", "бойцы" — с петлицами, вернулись из небытия "солдаты", "офицеры", "генералы и маршалы" — с погонами! Слово "генералиссимус" (Сталин присвоил себе его) стало новым словесным фетишем и смешно было слышать, как почтенные советские люди, потея, выдавали "гесералимус" или "генелираси" и тому подобное, пока добирались до священного — "ге-не-ра-ли-сси-мус".

Из училища меня убрали, ибо заменили преподавание французского языка английским. Советы уже тогда знали, ясно представляли себе, против кого они будут воевать в следующей войне. Несколько месяцев я числился преподавателем немецкого языка в старших классах большой средней школы в Кугульте, продолжая быть военнослужащим "до особого распоряжения". В огромном крае это была одна из считанных школ, где вообще

101

велось преподавание инязыка в тот период, настолько отсутствие кадров было катастрофическим.

Впервые в жизни в этом районном центре меня пригласили на "вечерки" — районную оргию, лучшего названия и не придумаешь для того, что происходило на встрече Нового 1944 года на квартире Т-и и А-вой, родственницы секретаря райкома партии. По ее рассказу, подтвержденному ее друзьями и соседями, она была незаконной дочерью генерала фон Клейста (убит партизанами под Моздоком, откуда и частушка военных лет: "...фон Клейст на Моздок больше не ездок". Фон Клейст зачал Т-ну тогда, когда в 20-х годах, будучи агентом Рейхсвера в Советской России, был вынужден одно время находиться в укрытии в "глубинке" Ставрополья. Там он и сошелся с матерью Т-ни. По свидетельству прессы, фон Клейст в совершенстве владел русским языком.

Итак, на квартире у Т-ны в тот вечер собралось все районное начальство. Я был "экзотическим" исключением за столом, ломившимся от яств и напитков. Я чувствовал себя белой вороной по части обжорства и дикого, невиданного пьянства. Когда нажрались и напились "до чертиков", началось тут же на виду у всех всеобщее совокупление. Никогда не видел чего-либо подобного! И это в то время, когда в богатом крае — "тоже на виду у всех" — десятки, сотни умирали от голода! Да, чего далеко ходить? Моя квартирная хозяйка тетя Нюра ранним утром пробиралась по глубокому снегу к скирдам немолоченой пшеницы, пренебрегая явной опасностью встречи с волками. Она набивала свои домотканые сподники колосьями, чтобы дома их размолоть в погребе (неслышно!) на грубых самодельных камнях (как в библейские времена!) и таким образом просто... выжить! Какими разящими контрастами полна Россия наших дней, и сколько в ней еще дикости! "Равенство" по-советски обозначает невиданное в культурном мире неравенство!..

Около Таганрога мне как-то пришлось регистрировать пленных. Среди них оказался мой бывший со-

102

ученик, лейтенант четвертого саперного полка армии Антонеску — Д-кэ А-ку. Недавно, в 38-м, мы сидели с ним рядом на партах восьмого класса гимназии. И вот в 43-м он, в числе тысяч других пленных, предстал предо мною. Он оказался умным человеком, не показал вида, что мы знакомы. Не то сидевший рядом майор из СМЕРШа запросто мог "кокнуть" нас обоих!

Через долгие годы после упомянутой встречи с генералом Барминым я узнал, что в чине генерал-полковника он вместе со своей семьей выбрал свободу — ушел на Запад через разделенный Берлин. Недаром еще тогда в Армавире он показался мне сильной, незаурядной личностью.

* * *

Ранней весной 1944 года я прибыл в распоряжение Сорокского (Бессарабия) полевого военкомата. После долгого отсутствия я вернулся наконец на землю родной Бессарабии! В Сороках я стал свидетелем того, как советское командование направляло в маршевые роты тысячи евреев, чудом выживших в лагерях уничтожения и медленного умирания в Приднестровье (Могилев, Бершад, Ананьев, Богдановка и др.). Многие из них полуживыми добирались пешком "домой" в Бессарабию, Буковину, на Подолыцину. Большинство были явными "доходягами". Тут, в Сороках, они попадали в сталинскую мясорубку. Известно, что "Великий Вождь" считал: лучше расстрелять сто невинных, чем упустить одного виновного. И вот эти еврейские доходяги попадали под подозрение в "сотрудничестве с немцами". Поэтому их сначала неделями мордовали в СМЕРШе бесконечными допросами на тему "Почему остался жив, говори!", потом отправляли либо на архипелаг ГУЛАГ, либо в маршевые роты, на Самборское направление. Там они, мало подготовленные, тысячами полегли вместе с другими тысячами солдат и офицеров, Штурмовавших немецкие линии на подступах к укрепрайону Бреслау...

103

Недавно я узнал: мой долголетний сослуживец Э. О. в составе 376-й Псковско-Рижской дивизии прошел с боями от Волги до западной границы, там был тяжело ранен и демобилизован. В указанные месяцы 1944 года он лично, выполняя приказ, участвовал в приеме, обмундировании и отправке на фронт этих самых евреев-доходяг. Они прибывали сотнями на пополнение сильно потрепанной 376-й дивизии. Она наполовину состояла из евреев, хоть и считалась "балтийской". Да, были дивизии с названиями чуть ли не всех народов СССР, даже если представители этих народов насчитывались в них единицами. Но "не могло же быть — Боже упаси! — советской дивизии с названием "еврейская"! Даже если евреи в такой дивизии были в подавляющем большинстве...

* * *

Меня направили туда, где армии нужны были знание языков, образование и, конечно, смекалка. Это был период, когда Советы, уже обманув союзников, начали систематический захват половины Европы. В какой-то мере я находился в самом центре тайной войны, острие которой было направлено против англо-американских союзников — тогда единственного препятствия на пути советской экспансии. Я неоднократно имел возможность воочию наблюдать, насколько англичане и американцы были не подготовлены к борьбе с коварным противником. Главным и самым действенным оружием Советов тогда, как и ныне, был подрыв, основанный на введении в заблуждение, на грубом обмане. В Москве, Ялте, Киеве, Нью-Йорке были дипломатические банкеты, улыбки, обещания, жалобы на отсутствие второго фронта и вымогательства помощи. А на местах — в частности, на подступах к Польше, Румынии, Чехословакии — велась широко организованная подготовка к захвату власти в этих странах.

104

В Бессарабии стояла самая прекрасная пора года — месяц между весной и летом. По изобилию этот край представлял разящий контраст с вечно голодными просторами России. Там — огромные магазины с картонными муляжами в витринах, с пустыми полками и с жирными, скучающими продавцами за лавками. Там — рынки, где в лучшем случае продавались семечки или, по невероятным ценам, буханка хлеба (200 рублей), стакан соли (100 рублей) и т. д. А тут, в маленьком городке Сороки — рынок, заваленный продуктами, масса овощей, фруктов. Повсюду — маленькие частные лавочки (бывшие еврейские, теперь — молдавские). Здесь можно было достать все! СССР воевал, но Румыния Антонеску тоже воевала! В СССР "положено" было быть голодным, естественно! В Бессарабии, в Румынии, во всей Европе возможность купить съестное даже в разрушительную войну — была естественной!..

Фронт стоял у Оргеева. Неудачная Ясская операция (не Кишиневско-Ясская!) уже была позади. Потому и не говорят о ней почти ничего в советских официальных источниках, что она была очень неудачной! С плацдарма Черновцы—Липканы—Бельцы были двинуты войска двух армий против укрепленной линии румын Ватра— Дорней—Ботошаны—Василе Лупу. В центре наступления удалось прорвать линию обороны и подойти к Яссам. Румыны совершили обманный маневр, и советским войскам был нанесен тяжелый удар уже на улицах восточной окраины Ясс, у монастыря Галата. Тысячи пали на поле боя, тысячи попали в плен к румынам, включая высших офицеров. Все это было очень похоже на бесславную затею "Гениального" у Изюм—Барвенково— Харькова, стоившую десятки тысяч одних убитых. Возможно, и у Ясс вмешался "лично Сам"? Линии наших войск были оттянуты далеко на север в Буковину, пока в августе 1944 года не осуществили успешно Кишиневско-Ясскую операцию.

21 августа 1944 года мы, группа из тридцати человек, Двинулись на грузовике по направлению на Кишинев в Длинной колонне "оперативных групп". В ночь с 21-го на

105

22-е мы стояли где-то в пути и слушали гул артподготовки наших войск перед штурмом румыно-немецких позиций на подступах к Оргееву. Ночью с 22-го на 23-е продолжали продвижение на юг. Шоссе Бельцы—Оргеев представляло собою печальную картину разгрома. Все было завалено разбитыми танками, машинами, орудиями. Между прочим, это шоссе строили несчастные бессарабские евреи, попавшие в руки румынских нацистов в августе 1941 года. После окончания работ их (евреев) частью тут же перестреляли. На братской могиле в нескольких километрах севернее Пересечины тоже "памятника нет" — по Евтушенко. Остальных отправили в лагерь смерти в Богдановке, откуда вернулись лишь единицы.

Стояла мертвая тишина, в воздухе ощущался слащавый трупный смрад, мертвые люди и издохшие лошади валялись по обе стороны дороги. Изредка с юга волнами доносились громообразные отголоски боя. На мосту через реку Реут, на окраине Оргеева, — опять следы боя: танки, машины неуклюже торчат из воды. Трупы, трупы... В окопах в лесу за Оргеевом мертвые румынские и немецкие солдаты и офицеры сидят, лежат или странно торчат вверх ногами. Вдруг — страшный взрыв метрах в двадцати впереди нашей машины! Грузовик с другой оперативной группой, объезжая труп лошади, свернул буквально на метр левее и наскочил на противотанковую мину. Его разнесло на куски, в зареве взрыва я видел части человеческих тел, повисших на деревьях. Значит, моя очередь все еще не настала! Мы двинулись дальше — "на войне как на войне!"

В эту же ночь мы въезжали в Кишинев по Оргеевскому шоссе мимо бывшего конзавода, потом — вверх по Павловской улице. Редкие выстрелы издалека, явно в нашу сторону, не отвлекали меня от моих мыслей — ужас, сожаление, надежды, искорки радости...

Город был мертв! Угрюмо шумела сорванная с крыш домов и свисавшая вниз по стенам жесть. В районе Ильинского базара — дикая пустыня, заваленная кучами щебня, остатками стен. Город оказался среди самых

106

пострадавших во Второй мировой войне — после Сталинграда, Варшавы, Дрездена. Его разрушали дважды: в конце июля 1941-го, когда основные силы Красной армии оставили Кишинев, румынская артиллерия начала его обстрел с Гидигичских высот. Тогда-то и появились спецгруппы советских саперов, начавшие осуществлять "гениальные" указания Всезнайки — они сожгли и разрушили всю центральную часть, самые красивые районы города. Вдоль Александровской—Ленина улиц уничтожались жилые дома, служебные здания, школы, дворцы, предприятия, склады. Лишь в хрущевских разоблачениях "о культе личности" было поверхностно признано, что "имярек Культ", пожалуй, переборщил, дав указания все уничтожать на пути врага. После "воздействия Культа" (читай Джугашвили-Сталина) от Кишинева остались лишь древняя часть его и верхний район особняков. Через пару лет разрушение города было завершено в двадцатых числах августа 1944-го.

Немцы ввели в Кишинев на передышку две танковые дивизии СС, шедшие на подмогу румынам к орге-евскому участку фронта. Их расположили на Ильинском, на Старом базарах и прилегающих улицах. Союзникам, как видно, сообщили об этом. Рано утром, когда немцы строились для дальнейшего продвижения, налетела американская группа в шестнадцать "летающих крепостей". Это была одна из "челночных" бомбардировок конца войны. В течение одного часа была снесена с лица земли вся старая часть города, между улицами Павловской, Кацыковской, Минковской, Харлампиевской, конечно, вместе со всеми танками, машинами и эсэсовцами. В этот день немцы потеряли сотни новейших танков, бронетранспортеров и тысячи солдат и офицеров. Таким образом, в начале прорыва в Кишиневско-Ясской операции (23—24 августа 1944 года) Румыно-немецкие войска были лишены поддержки кишиневской группы СС. Об этом факте вряд ли вы что-нибудь найдете в советской историографии Отечественной войны. Не станут же они признавать военные заслу-

107

ги союзников! Только это ли они замалчивают?! В центре разрушений, на Екатериновской улице, чудом уцелели старинные памятники молдавского феодального государства — церковь Святого Стефана и напротив нее бывший дом турецкого губернатора. Советы снесли их в 50-е годы. Советы не любят вещественные доказательства, перед которыми лопаются пузыри их лженаучно-исторических выдумок, призванных доказать недоказуемое, например, что "Бессарабия всегда, мол, принадлежала России".

Одинокая бабка Данилюк, жившая на Павловской улице, на краю Ильинского базара, осталась целой и невредимой со своим домиком. Домик одиноко стоял среди груды развалин, где мы ее обнаружили, когда рыскали по развалинам "в поисках населения".

Я летал со специальными заданиями в Бухарест, колесил по Румынии, Венгрии, Австрии. Был занят днем и ночью, но каждый раз возвращался на свою базу в Кишиневе. У меня даже была комната на Кузнечной улице, недалеко от развалин бывшей радиостанции, построенной румынами в 1936 году. Моя гимназия с замечательным парком вокруг здания теперь зияла черными пустыми оконными проемами. Два высоченных тополя с двух сторон парадного входа были вырублены. Ох и щемило сердце кишиневца! Во главе группы из трех человек я разыскивал уцелевших. На Болгарской улице нас внезапно обстреляли: улица была перекрыта каменной стеной с амбразурами, о существовании этой стены мы ничего не знали! Как видно, румыны еще пытались воевать на юге города, не представляя себе размаха Кишиневско-Ясской катастрофы, положившей конец антонесковской Румынии... Мы, лежа, ответили огнем по амбразурам, но потом никого там не обнаружили — как видно, несколько заядлых вояк ушли через православное кладбище на юг.

"Главный дом" находился в верхней части города. Весь Кишинев в довоенное время выглядел типичным российским одноэтажным городом. Всего четыре дома составляли исключение из этого правила — "Дом Баба-

108

лата" на Александровской, где помещалась лаборатория доктора Якира, брата казненного командарма Ионы Якира, "Дом Рубинштейна" на Пушкинской, угол Фонтанной, дом в конце Киевской улицы и Эпархиальный дом, там, где теперь "Белый дом" с памятником Ленина. В описываемый период Кишинев выглядел еще провинциальней. Я ходил в "Главный дом" ежедневно, утром — по долгу службы. Я задался давно целью увидеть своими глазами, что делается во дворе и в подвалах. Особенно разгорелось мое любопытство, когда я увидел, что усиленно достраивали забор, окружавший весь двор Главного дома, до необычной высоты — десять метров. Значит, что-то надо было скрывать, значит, "Главный дом" начал "служить делу".

Однажды утром я спустился вниз в подвал. Тут я понял, что именно надо было скрывать. Подвал был перестроен: он представлял собою коридор во всю длину дома, с выходом во двор. Во всю длину этого подвального коридора был ряд камер предвательного заключения ~ знаменитых КПЗ. Впервые я увидел своими глазами советское тюремное заведение, не будучи заключенным в нем. Толпы заключенных, как сельди в бочке, наполняли камеры. Первая, прямо против ступенек, ведущих во двор, была женской камерой. Я остановился перед ней. Через верхнее зарешеченное окошко на меня глядели десятки пар женских глаз. Вид этих лиц был страшный — выражение полной безнадежности, отчаяния вместе с глубоким возмущением было на заплаканных, неопрятных лицах.

Я делал вид, что кого-то ищу. Чей-то грубый голос время от времени выкрикивал по-румынски: "Идем по...ся!" Я поднялся по ступенькам и вышел во двор. В правом краю двора стояла длинная деревянная постройка, я сразу понял, что — это уборная, обращенная лицевой стороной к высоченной стене. Именно в этот момент двое часовых повели группу женщин на оправку. Среди них по одежде можно было опознать немало иностранок. От всех исходил тяжелый запах прелого тела и человеческих извержений. Они прошли мимо и все одновременно скрылись в уборной. Я не услышал

109

шума открываемых или закрываемых дверей. Меня это насторожило — неужели вся уборная открытая? Я не выдержал — много раз за свою жизнь любознательность меня толкала на шаги решительные, иной раз небезопасные. Увидеть, проверить, убедиться — для меня это слишком многое значит! Я подошел и был потрясен тем, что увидел (тут часовой мне сказал: "Не положено, сержант!"). Женщины в разных позах отправляли свои естественные потребности, а два часовых стояли лицом к ним в метре-полтора и смотрели на все это! Меня чуть не стошнило, я ушел подавленный, разбитый: какое варварство, до чего докатилась советская машина репрессий! Это ведь тоже продуманный элемент репрессии — "раздавить последнее человеческое, что осталось в заключенном, превратить его в грязное животное!!"... Страшные рассказы, которых я наслышался за годы войны в России (многое мне поведал К. В-цев), приняли вдруг в моем сознании вещественный характер. Значит, правда то, что мне рассказывали в землянке 535-го, в Худате, братья Лейзерович из Варшавы. Они попали в армию после того, как их в том же эшелоне, что и видного публициста Марголина, в 39-м выслали из Львова! Эта правда в последующие годы в большой мере открылась перед цивилизованным миром. И все же в наши дни цивилизованный мир принимает все это без особого ропота. Что, мол, поделаешь, таков уж "мир человека" (а не человеко-зверя ли?!). Мир даже подписывает документы о "принятии этого положения де-факто (Хельсинки), предпочитая "поменьше вмешиваться" во "внутренние дела" СССР.

* * *

...Как только советские войска хлынули в Румынию, началась "добровольная" репатриация советских граждан. Фактически это было насильное возвращение в СССР тысяч жителей, покинувших территории, ставшие советскими: репатриация в 99 процентах случаев — против их воли! Румынское правительство генерала Рэде-

110

ску, сменившего Антонеску, изо всех сил пыталось устоять перед давлением Москвы по этому вопросу, но, как уже тогда было принято "в цивилизованном мире", борьба за правое дело осталась "гласом вопиющего в пустыне"! Так именно отнеслись англо-американцы к этому делу. Сотни, тысячи агентов "Старшего брата" рыскали по Румынии и выявляли людей, либо родившихся на советской территории, либо проживавших там — пусть хоть лишь дни.

Для значительных масс населения Румынии это было истинной трагедией. Их фактически выселяли из родного дома и заставляли ехать туда, куда они совершенно не хотели уезжать. В Кишиневе был создан огромный "Пересыльный пункт для репатриируемых". Он находился в самом конце Киевской улицы, там, где через Острожскую она соединялась с Александровской-Ленина. В этом лагере постоянно находились многие тысячи "репатриируемых". Их подвергали беспрерывным "собеседованиям" (допросам), они заполняли бесконечные анкеты, пока получали разрешение отправиться на местожительство. Тут-то и начинались основные терзания в тине советской действительности. Никто им не выделял квартир, они безнадежно бегали по инстанциям, добиваясь жилья в "общем порядке", да еще с ярлыками вроде "изменники", "фашисты" и т. д.

Одно время "боссом" в лагере был капитан Лагутин. Он был строг, беспощаден и "глубоко партиен". Ему на смену пришел красавец восточной внешности, капитан Вольфензон. Его наконец накрыли на делах, которые творил и его предшественник — Лагутин. Они, оказывается, держали красивых женщин — "репатрианток" так долго в лагере, пока те не соглашались на сожительство. Тогда только, после "насыщения", их отпускали. Это стало известно после того, как одна из жертв решила жаловаться. Вольфензона и Лагутина обсудили на партбюро, сказали им, что "они нехорошие мальчики", тем дело и кончилось. Власти в СССР очень часто замалчивают даже самые возмутительные преступления ради поддержки пропагандной басни о том, что, мол, "у нас та-

111

кого не бывает". Так поступают и в наши дни: два общеизвестных убийства евреев — профессора и студентов в Минске (1977) — с выкрикиванием антисемитских лозунгов при совершении убийств оставлены без последствий — "у нас такого не бывает"...

Важной предварительной фазой захвата власти в Румынии (как и всех подобных захватов) была "начинка" страны-жертвы тысячами агентов советской военно-политической машины. Вербовали массами, после чего следовала обработка, подготовка, с последующей засылкой. Брали коммерсантов, военных, священнослужителей — в общем, всех, кто попался в "сеть" и не нашел в себе сил, чтобы устоять: страх играл (и играет) важнейшую роль в согласии на "помощь освобождению". Крупный коммерсант из Ботошан (Румыния) Самуел Б. был ложно обвинен в сотрудничестве с немцами (предлог для вербовки), завезен уже завербованным в Кишинев, без того чтобы дома у него знали, куда он делся. Здесь он должен был пройти соответствующую обработку для последующей разведработы в самых высоких кругах Румынии, где у него были очень широкие связи. Сам он очень хорошо понимал свое положение. Он был человеком образованным, умным, сразу обнаружил всю пропасть, существующую между "витринами" и сущностью советской страны. Таким образом, он быстро нащупал слабые места своих повелителей, и, когда его наконец "внедрили" в Бухаресте, он "вспорхнул" и опустился где-то далеко-далеко за морями и океанами, показав спину своим угнетателям. Причем он сумел предварительно отправить свою семью куда следовало!

Раввин П. был завезен издалека (Украина). Он учился когда-то в ешиве Румынии. Его обнаружили, в два счета превратили в раввина и в таком амплуа выбросили на парашюте над Трансильванией, когда Советы туда еще не добрались. Он "привился" и верно служил своим хозяевам в Эсэсэрии. Случайно через годы я узнал о дальнейших делах раввина П. Если не ошибаюсь, в начале 45-го года я нашел отрывок еврейской газеты, изданной

112

в Трансильвании в том же году. На отрывке не было названия газеты, она издавалась на румынском и венгерском языках, что-то было напечатано и на идише. Что меня поразило, это — подпись упомянутого раввина под статьей о... дискриминации евреев в СССР! Неосведомленным может показаться странным, что секретный агент Советов пишет что-то против своих хозяев. Но это — в порядке вещей. Советская разведка иногда позволяет своим людям публиковать что-нибудь "нелестное" об СССР, если основная цель — "вживание агента и завоевание доверия на его "работе" — принесет более важные плоды, чем то неприятное, что "вечный враг — капиталисты" — узнает из "очень-очень скромной порции правды", подкинутой как приманка через своего человека. Именно в наши дни можно встретить немало материала в прессе, по радио и телевидению, опубликованного "антисоветчиками", фактически же — людьми Москвы. Статья "моего раввина" очень просто объяснима: истинная цель его — заслужить доверие читателей-евреев, чтобы попозже включить их в борьбу Советов против "еврейского национализма", читай — сионизма. Эту борьбу Советы возобновили и усилили еще в 44-м году. В частности, уже в те годы "госеврей" Илья Эренбург активно включился и участвовал в этой борьбе своими пропагандными антисионистскими выступлениями в поездках по западным районам СССР со значительной концентрацией еврейского населения в 1944—1945 годах (Бельцы, Кишинев, Черновцы, Одесса, Минск и др.).

* * *

В описываемый отрезок времени Советы разворачивали бурную деятельность для превращения Румынии в своего сателлита. Вербовка агентуры, как я уже говорил, занимала важнейшее место в этой деятельности, поэтому я хочу описать еще несколько деталей в этом плане. Вербовка была массовой, надо было подавить возможное сопротивление румын числом своих людей, силой подрыва изнутри. Вербовали любого, главным

113

образом тех (мужчин и женщин), кто хоть чем-нибудь был скомпрометирован как перед Советами, так и перед румынами: это давало возможность применять угрозы в качестве главного орудия вербовки. Другая категория "идущих на удочку" — "охваченные соцпсихозом" коммунисты, социалисты, демократы-радикалы. Но таких было очень мало. Важным фактором, приводившим меченых под прожектор вербовки, была обширность связей, важность занимаемой должности (в первую очередь госчиновники), уровень социальной иерархии "меченого". Вот несколько примеров — для иллюстрации.

Константин Д. был директором важного учреждения Антонеску, распространявшего свои функции на всю Бессарабию и Транснистрию. Его схватили около Унген — он замешкался при отступлении — и сразу "запустили в обработку". Он со слезами на глазах твердил, что не хочет изменить своей родине, но это не помешало ему потом затесаться в высшие круги правительства Рэдеску и стать одним из лучших "людей Москвы" там. Так были засланы в Румынию тысячи агентов, они-то и проделали основную работу в деле превращения Румынии в сателлита Советов.

Немалую роль в этих делах сыграли коммунисты и "прогрессисты" Бессарабии и Румынии. Адвокат Мыцэ был видной личностью в довоенном Кишиневе (румынском). Человек очень образованный, "истинный социалист", ведущий деятель радикал-царанистской партии Юниана в Бессарабии, он делал такое, что юридически считалось коммунистической деятельностью, за что имел неоднократные неприятности с "Сигуранцей". При "освобождении" в 40-м году он вскоре исчез в дебрях архипелага ГУЛАГ. Его потом видели, в разгар войны, где-то в Средней Азии — ободранным, голодным, нищим. И вот как-то на главной улице Бельц, летом 44-го, я смотрел парад дивизии "Тудор Владимиреску" (созданной на Волге из военнопленных в качестве зародыша будущей коммунистической армии Румынии). Во главе одного из пехотных полков дивизии шагал

114

полковник (колонел) Мыцэ! Он очень хорошо выглядел, чувствовал себя "на коне". Сразу узнав меня, ухмыльнулся и не побоялся сказать мне (я был в советской военной форме): "Дакэ Фужь де лупь -те бажь ши ын спинь!" ("Убегая от волков, полезешь даже в колючки!"). Он стал впоследствии видным военным "народной армии" Румынии и был, говорят, ликвидирован во время сталинских процессов в Румынии в 50-х годах.

Союзники удивительно безразлично ко всему этому относились. В высших кругах Англии, США и Франции продолжали смотреть с некоторым презрением на массы плохо одетых, полуголодных солдат, наводнивших Европу. Союзники, как слепые котята, не видели за этими солдатами гигантской, беспощадной силы — жесткой, решительной, беспринципной, боящейся лишь силы, ее превосходящей, но за отсутствием таковой — намеренной захватить или хотя бы подчинить себе соседние страны, для начала — на пути к захвату власти над всем миром!

Черчилль бил тревогу: он один видел тогда то, что другие не в состоянии были заметить — по слепоте своей, политической наивности, глупости или проданности Советам. До смешного наивный, Рузвельт спокойно отдавал Сталину все, что тот просил или требовал. Так, главным образом благодаря Рузвельту Сталину (Советам) была отдана половина Европы.

На одном банкете в Бухаресте, где были только "свои", английский генерал С. высказывал тревогу по поводу массовой засылки советских агентов во все уголки Румынии. Его собеседник, американский полковник Б-е, высмеивал его, сказав, что, "пока они (Советы) разъезжают на своих повозках, они не страшны" (этакая близорукость с примесью глупости!).

Незадолго до коммунистического переворота руководители ведущих политических партий и групп Румынии созвали "совершенно секретное совещание" для принятия чрезвычайных мер, в частности — для национального обращения за помощью к США, Англии и Франции в связи с грубым нарушением со стороны СССР

115

взятых на себя обязательств соблюдать независимость и нейтралитет Румынии. Совещание состоялось поздно ночью в одном особняке на шоссе Киселев в Бухаресте. Там собрались сливки румынского политического, военного и экономического руководства. Организаторами были лидеры тогдашней Румынии, антикоммунисты Юлиу Маниу и Георге Татареску. Были приняты особые меры предосторожности: каждый приглашенный явился тайно. Автомашины останавливались далеко, и участники пробирались пешком к особняку. Некоторые даже, приклеив бороды и усы, прикатили на велосипедах! Все было хорошо задумано, но — напрасно: на совещании сидели три агента Советов, среди них — хозяин дома. Все застенографировала "ярый борец против русского засилья" госпожа Д. Через некоторое время "массы трудящихся" (агенты плюс толпы дураков и одураченных) вышли на улицы с лозунгами "Власть народу!" (читай — "советским ставленникам") и "Долой агентов империализма!" (читай — "вероятных противников советского захвата"), а одновременно советские танки наводили парализующий ужас, мчась в грохоте и лязге по улицам Бухареста. Национальное собрание оказалось мертворожденной затеей. Ю. Маниу, Г. Татареску, Т. Бэнчилэ и тысячи других заполнили тюрьмы и лагеря вдоль дунайского канала (румынская разновидность ГУЛАГа). Румыния стала "народной республикой РПР", которую сами румыны по сей день с презрением называют "Рыпырыя" (по-румынски — созвучие со словом "чесотка")".

Конечно, при этой очередной акции Советов, отсеченные еще в 40-м году, Бессарабия и Буковина были "забыты" в составе СССР, а Рузвельт и через много лет — Джимми Картер (вершина американской политической импотенции) в Ялте, Париже и Хельсинки закрепили эту оккупацию своими подписями!

Мы мчались с полковником Б-вым в мощном "Опеле" по направлению к Вене. В Сегеде (Венгрия), у огромного склада с выломанными дверями, набитого до отказа чемоданами, сумками, рюкзаками — часовой-узбек в

116

пилотке с вислыми наушниками, придававшими ему вид загнанного мула. Он предлагал мне: "Бэри, всо можэт взал, эта эврэйски барахло, хазаин на тот свэт пашол!" Мне стало тяжело на душе, полковник сделал вид, что ничего не слышал, и мы помчались дальше... То были пожитки венгерских евреев, "проблема" которых недавно "была окончательно решена"...

Срок нашего пребывания в Вене был короткий — пара суток. В основном это время у меня ушло на приятную возню с хозяйкой дома, где я ночевал (фрау Хильдегард — Хилли). Она оказалась вдовой матерого эсэсовца, который "накрылся" где-то в Карпатах. Об этом я узнал уходя из дома. В "некий приятный момент" я сказал ей: "Абер — их бин юде!"* (Она чуть не скончалась от удара: такое осквернение ее расы!)

...Я знакомился с Веной, побывал на площади Оперы с памятником Марии-Терезии — у самого стыка советской и американской оккупационных зон. Я видел огромную брешь у левого бока купола Оперы, я постоял на стыке двух зон. Кроме объявления на нескольких языках на этой границе никаких заграждений не было. Самое интересное, что поблизости не было ни одного советского военнослужащего. У подъезда красивого особняка долговязый американец-часовой выхаживал туда и обратно. Потом вышел еще один — грузный негр — и стал с любопытством меня разглядывать. Вдруг я заметил, что он делает мне какие-то знаки. Никакого сомнения — он меня манил к себе, на ту сторону! Жестом он мне указал на груду обмундирования, около которого стояла пара кирзовых сапог ("нашенские", с потертыми негнущимися голенищами!). Дальнейших объяснений не требовалось. Но в ту пору я еще не был готов к такому подвигу: меня тянуло домой, к съезжавшимся в Кишинев остаткам нашей некогда многочисленной семьи. Кроме того, тогда я еще не понимал, что единственный шаг за этот столб с объявлениями мог привести меня в страну предков, чтобы раз и навсегда перестать быть нежеланным гостем у ненавидящих меня хозяев. В об-

________________

*"Но —я еврей!"

117

щем, все это во мне еще не выспело, не прояснилось. Я вернулся в Кишинев, на свою базу — в советские родные свояси...

* * *

Лагерь военнопленных находился на окраине Бельц. Это были убогие домишки ликвидированной еврейской окраинной бедноты, к ним еще и новые скороспелые постройки — несколько деревянных бараков, все окружено забором с колючей проволокой. Там содержались венгерские военнопленные. Ездил я туда по делам службы много раз, но так и не узнал, сколько точно там содержалось военнопленных, думаю — их было несколько тысяч. Самые неожиданные открытия меня ожидали после второй встречи с полковником запаса, членом "королевского аэроклуба в Будапеште" Арпадом М-и. Это был очень представительный, рослый шатен, на вид ему было лет 42—45; фактически он давно перевалил за пятьдесят. Он, в условиях плена, очень солидно выглядел, а видавшая виды солдатская форма, старательно подлатанная и вычищенная, лежала на нем аккуратно. Все это нельзя было сказать о большинстве остальных пленных. Полковник был психологом: вдруг посреди скучного собеседования на избитые военные темы он сказал мне (мы говорили по-немецки): "Уважаемый господин, я иду на риск, обращаясь к вам, но я обязан вам сказать это, тем более что я вижу в вас честного человека" (эти слова он подчеркнуто растянул). Я сказал ему, что он может с полным доверием говорить со мною — я не причиню ни ему, ни кому бы то ни было никакого вреда.

Он заговорил медленно, спокойно, как бы сбрасывая с плеч тяжелый груз. Так раскрылось передо мной еще одно военное преступление Советов. Полковник (в отставке) Арпад М-и рассказал, что большая часть этих военнопленных — венгерские евреи. В декабре 43-го года, к их собственному удивлению, их мобилизовали — они не представляли, что будут делать в рядах воюющей

118

на Украине венгерской армии нациста Салаши. Вскоре все стало ясно: их оснастили примитивными, чаще всего негодными миноискателями, почти что ничего не объяснили в сложном и очень опасном саперном деле и погнали на передовую, построив в роты, батальоны. Еще одно преступление венгерских нацистов! Все время эти несчастные находились как бы "перед передовой". Их беспрерывно гнали на разминирование советских минных полей на участках, где венгры вели наступательные операции.

В открытом поле они гибли как мухи под двойным огнем — со стороны противника и от взрывающихся на каждом шагу мин. Из тыла и из лагерей смерти прибывали новые группы евреев на укомплектование редеющих рядов обреченных.

Всех без различия — больных, здоровых, молодых, старых — одевали в изодранное солдатское обмундирование и посылали в отряды "минных смертников"! Летом 44-го, когда венгры беспрерывно отступали, их несколько раз пытались ликвидировать, чтобы "не оставить следов" преступления, но каждый раз откладывали ликвидацию. В начале июля 44-го советские войска прорвались в верховьях Тиссы, кажется, насколько я понял — Ушиул-де-сус — Бисерика Албэ, и венгры предприняли попытку контрнаступления. Здесь несчастных евреев ожидало новое испытание. Их двинули длинными рядами перед наступающей венгерской пехотой. Сотнями они падали от пуль с двух сторон и от разрывов мин.

Где-то в районе Сигет-Марамореш они вместе с частью венгерских войск попали в окружение. Конечно, они немедленно сдались в плен. Тут и началась отвратительная антисемитская возня Советов!

Сначала их очень хорошо приняли, устроили на время в покинутом селе Закарпатья, хорошо кормили, откровенно высказывали сочувствие их особому положению. Выступивший перёд ними генерал из Москвы упомянул даже о наличии "приказа самого Сталина — считать любого освобожденного еврея членом союзной нации и соответствующе к нему относиться". Это были слова, за ними последовало дело. Всех этих евреев, столько

119

раз избежавших неминуемой смерти, отправили в лагерь для военнопленных венгерской армии под Бельцами. Они подпали под режим военнопленных со всеми соответствующими обязанностями по работе на строительстве, погрузке-разгрузке и в сельском хозяйстве. Их беспрерывно пытались вербовать в секретные службы, для последующего забрасывания в тыл в Венгрию, в Австрию. Они неоднократно писали в Москву — по отдельности и коллективно, — требуя возвращения их на родину. Наконец, они требовали зачисления их в действующую армию для мести своим недавним мучителям. В ответ — гробовое молчание!

Антисемитизм, как я неоднократно убеждался, изучая СССР, никогда не переставал быть важной частью идеологии Советов.

Когда я встретил этих евреев, они уже более полугода сидели в этом лагере. Конец большинства из них был более чем печальным. В 45-м, перед самым концом войны, в лагере распространился сыпной тиф — явление совсем необычное, если учесть строжайший санитарный режим во всех лагерях военнопленных. Ведь не было, насколько известно, других случаев эпидемий со столь печальными последствиями в советских лагерях военнопленных, где содержались миллионы! Я не знаю, что было сделано или не сделано, но в самом начале мая 45-го из лагеря "перевели куда-то" лишь несколько сотен евреев — венгерских военнопленных из находившихся там тысяч! Среди погибших было столько представителей цвета еврейских общин Будапешта, Дебрецена, Миклоша, Сегеда...

...Многое говорилось и писалось о помощи союзников в военные и послевоенные годы. Особый размах эта помощь приняла в "год перелома" (после Цимлянского сражения). Гитлеровцы штурмовали Сталинград, когда перед их остальными фронтами лежала огромная полумертвая Россия — голод, холод, очень плохо вооруженные войска, причем просто не хватало войск — сотни километров фронта, обороняемых редкими полунеукомплектованными батальонами и полками...

120

Назойливые советские и просоветские агитаторы (Франция) выдвигают тезис о том, что "помощь союзников не может идти ни в какое сравнение с усилиями, сделанными самой Россией в войне". Это верно, если применить при рассмотрении проблемы простую арифметику. Суть дела, однако, совсем иная: помощь союзников была решительной, иной раз — решающей благодаря ее колоссальному количеству и качеству, а также фактором времени и места ее оказания.

Я помню как еще в конце 42-го—начале 43-го года открылся поток помощи, союзников через Иран. Транспортировка осуществлялась по Военно-Грузинской дороге, с переходом по Дариальскому перевалу. Наш батальон срочно перебросили туда на работы по восстановлению участка шоссе на самом перевале, который гитлеровцы разрушили авиабомбами. Поток этой помощи представлял собою нескончаемую вереницу грузовиков ("Форды" и "Стадибейкеры"), каждый из которых был полностью загружен (пять-десять тонн) оружием, боеприпасами, снаряжением, обмундированием, пищей, оборудованием. В частности, в кабине каждого грузовика было кожаное пальто для водителя. Эти пальто потом тысячами продавали на черных рынках полураздетой России по баснословным ценам. Грузовики шли на расстоянии пяти-десяти метров друг от друга — 24 часа в сутки, беспрерывно, долгие месяцы. Единственный перерыв объяснялся упомянутой бомбежкой и был ликвидирован за пару недель трудом тысяч солдат.

Я хочу еще коснуться другой формы помощи союзников: помощь населению по системе УНРРА. В последней стадии войны, когда я служил в Кишиневе, я был удивлен тем, что большая часть всех пищевых продуктов, выдаваемых населению по карточкам, поступала от союзников, через УНРРА. Таким образом кормились вся Украина до Днепра, Белоруссия, часть Прибалтики, Молдавия, Карелия! Еще поступала помощь в одежде, посылаемая еврейской международной организацией Джойнт" для евреев СССР. Тут "сработали" советские мораль, этика и действительность: поступавшие десятки

121

миллионов единиц одежды, белья и обуви растаскивались начальством, обслуживающим персоналом складов, которые еще и торговали этими вещами. Остатки состояли наполовину из вещей местного производства, уступавших в качестве, которые в кладывались вместо изъятого и раздавались без никакого отношения к "Джойнту" и евреям"...

В 44-м году внезапно предложили всем жителям областей, бывших под оккупацией, подать заявления-списки материальных убытков, понесенных на войне. В перечне следовало указать среднюю рыночную цену потерянного имущества и заручиться двумя подписями свидетелей, жителей того же города или села. Я тоже подал такой список, доктор Гольдберг и еще кто-то подписались в качестве свидетелей. Список был подан в здании на углу улиц Киевской и Михайловской, в конторе склада УНРРА, во временном здании Кишиневского горсовета. Через годы мы узнали, что Советы предъявили Германии "счет граждан СССР, пострадавших материально от оккупации". Благодаря ему они получили дополнительные миллиарды репараций. Конечно, заявители — советские граждане, потерявшие имущество в войне, — не получили ни единой копейки!

Ну, что ж, в этом тоже своеобразная этика. Куда ушли эти миллиарды — это другой вопрос. Никто — ни я, ни другой — не возразит категорически против строительства больниц, школ, ясель для детей за счет репараций, полученных благодаря им для них! Но можно ли согласиться со строительством за этот счет роскошных вилл, дач, с покупкой дорогостоящих лимузинов для партийных боссов из номенклатуры и иных столпов режима или — с тратой миллиардов этих средств на подрывную деятельность во всем мире, против свободы и демократии?

122

* * *

Итак, дело явно идет к окончанию войны: я все чаще надолго "оседаю" в Кишиневе, но продолжаю наезжать в Бельцы по делам службы. Однажды, когда я прогуливался возле здания единственного в городе кино, мое внимание привлекло объявление со знакомой фамилией "Эренбург". В объявлении обозначалась дата — то был конец 44-го, или начало 45-го года.

...Зал был переполнен — ни одного свободного места, публика — почти сплошь евреи — местные жители и военнослужащие. На сцене появился худой сгорбленный мужчина среднего роста, с серой, свисающей на лоб челкой. Он был одет ладно, что-то курил, не помню, сигарету или трубку. Эренбург начал говорить — голос его был резкий, хриплый, неприятный, но речь очень богатая, внушительная. Он говорил о приближающейся победе, о том, что к врагам человечества — гитлеровским убийцам — надо быть беспощадными. Он говорил о Германии — зачинщице всех (!) войн в Европе, потерявшей право на самостоятельное существование (перепев сталинских вожделений) и т. д., и т. п. Не помню в связи с чем он внезапно перешел на еврейскую тему, тогда столь жгучую, кровоточащую. Напомнив о судьбе миллионов, замученных в гитлеровских лагерях, он выделил евреев, чтобы по этой чувствительной тропе перейти на избитые партийные догмы о великой дружбе и равенстве всех народов СССР (?!), о том, как "все народы СССР в равной мере несли бремя войны".

Эренбург вдруг повысил голос и перешел к небезызвестной истории о "буржуазных националистах, пособниках фашистов и империалистов". Так он добрался до презренных лакеев мирового империализма — сионистов. Они, мол, подняв голову, хотят использовать бедствие, постигшее евреев в Европе, в своих корыстных целях, "для разжигания еврейско-арабской вражды, для захвата арабских земель", основываясь на каких-то религиозных выдумках раввинов. Вот, стало ясно, для чего, собственно говоря, Эренбург — матерый агент совет-

123

ского руководства — появился в далекой "еврейской глубинке", в Бельцах. Ясно, что уже тогда Сталин мечтал об организации государственной борьбы против сионизма, против еврейского национально-освободительного движения в мире, против евреев, значит, и против этого движения среди евреев СССР, которое — рассуждая логически — не могло не развиться и на территории СССР. Все свои россказни Эренбург, по указанию своих хозяев, плел ради заключения: "Евреи Молдавии, Буковины не должны поддаваться агитации сионистов, отрывающих их от великой цели — построения коммунизма" и от "задач пролетарской интернациональной солидарности" (читай — "советские темные дела во всем мире"). Вот где собака зарыта!

То было одно из первых официальных выступлений советской диктатуры в связи с воспрянувшими национальными устремлениями евреев мира, в том числе евреев СССР. После Великой катастрофы европейского еврейства, после того, как тысячи солдат и офицеров — евреев советской армии встретились со своими братьями — солдатами и офицерами союзных армий, после первого контакта советских евреев-военных с представителями палестинского ишува, служивших в британских войсках и в Еврейской бригаде, не мог не произойти резкий подъем национального самосознания русских евреев. Возрос их интерес к своей исторической родине Эрец-Исраэль!

Еще не закончилась война, и впервые Советы показывали клыки тем евреям, которые осмеливались задумываться над печальной судьбой своего народа и спрашивать себя в связи с этим, не пора ли собираться домой. Следующим оскалом должно было стать внезапное исчезновение первого председателя недавно созданного Еврейского антифашистского комитета Советского Союза генерала Каца. Михоэлс фактически был вторым председателем этого комитета! Главное обвинение против Каца, как стало потом известно, состояло в "сионистских тенденциях".

Совсем неудивительно, что именно Эренбурга выбра-

124

ли для роли "оповестителя о точке зрения совруководства по еврейским делам". Он всегда был "человеком Сталина", выполняя его особые поручения по "одурманиванию фактических и предполагаемых противников". Особое место Эренбурга в советском полицейско-политическом зверинце очень напоминает то место, которое ныне занимает для тех же целей небезызвестный еврей — советский журналист Люис... *

* * *

В воздухе пахло концом: концом войны, страданий, потоков крови, унижений. А что будет дальше? Я наивно думал, что самым положительным результатом этой тяжелейшей из всех войн Истории будет ликвидация воинствующего антисемитизма и "мирная ликвидация" кровавой диктатуры, захватившей абсолютную власть в самом большом государстве мира, в России. Увы, мои вздорные умозаключения являлись плодом надежд молодого бессарабского интеллигента-еврея, хоть и видавшего виды, но продолжавшего находиться в плену романтического угара, хитросплетения из этики, морали и стремления к добру — всеобщему! О, в наш греховный век этот товар не котируется! Каждый раз жизнь хватала меня за уши и как бы говорила: "Дурак, опустись на землю, смотри, постигай, не живи самообманом!" Я приходил в себя, смотрел, пытался постичь истину и перевоспитывал себя...

Полковник Кл-ко, в самом конце войны получивший генерал-майора, любил меня и с каким-то особым уважением относился ко мне. Так было с самого начала, когда он, весной 44-го, в Сороках, буквально "вытащил" меня из маршевого батальона, с которым я должен был попасть на штурм Бреслау. Он взял меня в свою "сверхинтеллигентную службу".

Однажды, в последних числах апреля, полковник вызвал меня к себе. Он был радостно и дружественно настроен. Говоря о том о сем, сказал мне, что "начальство довольно мною как специалистом" (я насторожился), а

_____________________

*Точнее – Луи, Виктор Луи. О нем можно прочесть здесь.(Д.Т.)

125

потом ошарашил сообщением: "А ты знаешь, куда ты едешь через недельку-две, и надолго?!" Я замер от смешанного чувства любопытства, радости и страха.

"Не знаю".

"Так вот, поедешь заместителем военного атташе в Н. и НН. Он будет разъезжать между двумя столицами, а ты — с ним".

Я вытаращил глаза от удивления, пожалуй радостного. С трудом вымолвил: "Георгий Иванович, я очень благодарен вам за доброе отношение ко мне!"

"Иди и понемногу собирайся! Ориентируйся на десяток дней для подготовки.

...Я прожил две недели в состоянии настороженного подъема. С самого начала моего знакомства с Кл-ко я все время был убежден, что он — свой. В нем было очень много типично еврейского. Тем временем я устраивал свои дела, ликвидировал лишние "шмотки" и даже не взял положенного по сроку нового обмундирования и сапог: надеялся на особое обмундирование. Заместителя военного атташе лейтенанта "Н" уж как-нибудь приоденут, это они умеют. Ох! — неизлечимый романтик! Хорошо, что жизнь опять своевременно меня одернула, спустила с небес на грешную нашу Землю.

Приятеля В. К-на, молдаванина, хорошего парня, не знаю как появившегося в нашей, столь охраняемой и "очищаемой" службе, я встретил майским утром на углу Подольской и Жуковской, он был радостно возбужден:

— Знаешь, тебе я могу рассказать, ты свой в доску! Я еду помощником военного атташе в Н. и НН. в конце этой недели. Меня неожиданно "сунули" вместо кого-то. Знаешь, как это бывает: кому-то кто-то не понравился...

Я стоял как громом пораженный, что произошло?..

Кл-ко меня дружественно принял, запер почему-то дверь. Не успел я открыть рот, как он сказал глядя мне прямо в глаза: "Я знаю, почему ты ко мне пришел. Поверь, я боролся за тебя, доказывал, что ты более чем кто-либо другой подходишь к отправке в Н. и НН. Прямо скажу тебе — подходишь и по знаниям, и по умению! Но, понимаешь (он явно запнулся), понимаешь — "аид (еврей

126

на идише), вот и вся суть дела".

Я поблагодарил его, вышел и пошел по Киевской в сторону парка. Я сел на скамью напротив бюста Пушкина, долго смотрел на него. В голове промелькнуло: "Этот тоже был юдофобом!" Вот, еще один урок. СССР — государство, давно принявшее на идеологическое вооружение антисемитизм, оно пользуется этим грязным оружием при необходимости в любых комбинациях взаимоотношений: государство-государство, государство-гражданин и гражданин-гражданин (натравляя!).

Я утешал себя двумя важными доводами: а) моя служба при военном атташе Советов была бы аморальна, неэтична. Она бы, в конце концов, укрепляла режим гнета и мучений для миллионов, способствовала распространению этого режима на весь мир! б) "не сожалей о несодеянном" (из поговорки). Эта мысль перекликалась с другой: "Эс ист нихт манне захз!" (это не мое /наше/ дело)... Ведь в моем сознании уже крепко укоренились совсем другие устремления!

* * *

9 мая 1945 года я стоял и не верил своим ушам, слушая сообщение Совинформбюро об... окончании войны! Это было у бывшей гимназии "Реджина Мария", на углу Пушкинской и Киевской улиц. Прохожие застыли на том месте, где их застало сенсационное сообщение. Военные инстинктивно хватались за оружие, если оно у них было. Я вытащил из кобуры свой "ТТ", нажал курок, выпустив всю обойму вверх, в голубое небо. Кругом раздавалась беспорядочная пальба из винтовок, автоматов, пистолетов... Салютовали наступившему миру и на других улицах, где громкоговорители беспрерывно повторяли это сообщение. То была разрядка чувств, накопившихся за страшные годы войны. То был народный взрыв радости, ликования. Война кончилась! На фоне этого грандиозного события бойня, продолжавшаяся в Азии, на Тихом океане, воспринималась в тот момент как что-то далекое и не очень важное.

127

Сижу в своей комнатушке на Кузнечной улице. Я снимал эту комнату у бывшей княгини Р-кой, беспрерывно убеждавшей меня, что "Армаггедон", как она называла конец мира, уже "на носу", а я и не думаю каяться. Княгиня носила странные одеяния конца прошлого века, которые она беспрерывно меняла по нескольку раз в день. Кроме того, она ржаво-писклявым голоском напевала старинную песню "Пой, ласточка, пой, душу успокой". Она вообще была "тюкнутая". Таких, как она, я встречал на просторах России не раз и не десять — печальные живые памятники происшедшей на Руси великой трагедии!..

Выходной день, солнце, пение птиц. Приятные воспоминания вчерашнего вечера: Л. Ц. ворвалась неожиданно ко мне и заявила просто: "Я хочу тебя!.." Все было бы еще прелестней, если бы не такая ее прямота... Она дочь одесского дельца из типичных "правильных евреев" (так говорится в Одессе). Он, ее отец, был огромного роста шарообразным мужчиной. Руки у него были белоснежные, очень гладкие, холеные, с длинными пальцами. Никогда никакой тяжести эти руки не поднимали, если не считать пачек банкнотов, слитков золота, мешочков со "свинками" (золотые монеты) и тому подобные тяжести... Проницательный взгляд его черных глаз гипнотизировал. У Л. были такие же неповторимые глаза и такими они остались, когда я через очень много лет встретил ее в... Израиле. В описываемый период одессит А. М. Ц. имел неплохое, очень доходное занятие: он был начальником того отдела одной из западных железных дорог, который осуществлял вывоз награбленного из изнасилованной Румынии. Каждые несколько дней эшелон в несколько десятков вагонов, набитых всевозможным добром, под личным руководством А. М. Ц. переправлялся через границу у станции Василе Лупу, направляясь в СССР. Иной раз эшелоны следовали северней, через Штефанешты и уходили разгружаться в глубинке.

Господин-товарищ зарабатывал тысячи рублей, а сколько неофициально — об этом история умалчивает. Но и этого ему было мало! Ц. стал "гонять налево" це-

128

лые эшелоны и в конце концов его сцапали.

Мадам Ц. (мать) переправляла мужу в тюрьму царские передачи. Потом был суд и приговор — "расстрел с конфискацией имущества". Но нет, не волнуйтесь — в А. М. Ц. не стреляли, и ни одна кастрюлька из его имущества не была конфискована! Это уже связано с высшими сферами закулис Эсэсэрии, иначе и не могла бы осуществляться "торговля эшелонами"...

А. М. Ц. вновь оказался в лоне своей счастливой семьи, в Риге. Нелишне будет отметить: вопреки распространяемой Советами версии о том, что только евреи бывают "такими" (как А. М. Ц.) — такими в СССР становятся все, кто только умеет брать, ворочать делами, хапать, грабить, не ожидая того, что им "будет отпущено по плану"...

...В те чудесные майские дни я много думал о том, что в прошедшие четыре года происходило страшное, невероятное, дикое, но и — великое! Война показала изнанку гигантской страны, на знамени которой начертаны слова, вводящие в транс миллионы людей во всем мире: "свобода", "равенство", "братство", "мир", "социальная справедливость"... Это явление хорошо объясняется в одной немецкой пословице о человеческой натуре: "Хорошо верят тому, что очень хочется" (свободный перевод). Что может быть более привлекательно? Перед этой демагогией — "Здравствуй, страна героев, страна мечтателей, страна ученых" (из известной славословной песни Дунаевского) — простой человек начинает теряться, верит в некое грядущее счастье. А в этом ведь одна из ведущих политических целей Советов!

Но годы войны ясно показали "оборотную сторону медали". Вместо свободы — страшный, ничем не ограниченный, постоянный гнет! Равенство — начальство, "номенклатура", которой все дозволено, и забитый, бесправный народ. Братство — неумолимое разделение граждан по национальному признаку, "по ранжиру": первые — русские, далее — украинцы, грузины и т. д. Конечно, в этом дьявольском национальном ранжире евреи — последние, чаще всего они проходят под без-

129

личным обозначением "и другие". Их ненавидят, унижают все остальные. Мир — беспрерывная, никогда не прекращающаяся подготовка к большой, "последней войне", которой предшествуют непрерывные "малые" войны во всех уголках планеты, конечно же — "справедливые", ведь их затевает "страна мира и социализма". Радостью становится для масс людей килограмм мяса или масла, приобретенных в очереди "по госцене". Решение всех проблем личности и общества — выдумка для прикрытия такой горы нерешенных проблем — для всех и во всем, какую люди свободного мира даже не могут себе представить...

Через призму всего этого ясно просматриваются кулисы войны Советов. Половина прямой причины войны, которую Советы поспешили назвать "Отечественной", лежит на Сталине, Молотове и их преступной камарилье. Они хотели добиться своих мировых целей руками Гитлера, чтобы в подходящий момент сбросить его в небытие и остаться "властелинами мира". Получилось "немного наоборот". Спокон веков в сговоре двух преступников каждый из них постоянно думает о том, как ликвидировать партнера-соперника...!

Поставившие на ноги почти что погибшую Эсэсэрию (1942—1943—1944—1945) союзники оказались невероятно наивными, разъединенными и недальновидными! Таким образом, ими же оживленная Москва села "верхом" на своих спасителей, чтобы в наши дни добраться до полпути к мировому господству...

Война обнажила невероятную разобщенность евреев. Как видно, иудейская религия, сплачивавшая евреев на протяжении тысячелетий, потеряла уже в XIX-XX веках свою объединяющую силу, свое былое значение. В своей ортодоксальности она отстала от жизни. Когда началось "окончательное решение еврейского вопроса", разобщенные евреи Европы оказались беззащитными. В результате шесть миллионов погибли. Спаслись лишь единицы. Герои Варшавского гетто, Ковно, Треблинки, евреи-партизаны Польши, Белоруссии, Франции мало чем могли помочь своим гибнущим братьям, было поздно!

130

Все же в гибели шести миллионов родилось государство Израиль — Эрец-Исраэль, и этот факт стал реальностью на глазах у изумленного мира. Создание государства Израиль оказалось единственно правильным решением кровавого "еврейского вопроса"...

Закончив войну, я, тысячи таких, как я, пришли к убеждению, что у нас остался один-единственный путь: вернуться на свою историческую Родину — в Израиль, как бы сложно и трудно это ни было!..

131

Часть третья

ГЛУБИНЫ

Она внезапно появилась на маленькой сцене летнего театра, наскоро построенного на развалинах бывшей резиденции митрополита Гурия Бессарабского после "вторичного освобождения" Кишинева. Были первые дни сентября. Я сидел в первом ряду с доктором Гольд-бергом и его женой Лией. Хоть и был между нами большой разрыв в возрасте, я очень любил общество доктора и Лии. С ними меня связывало не только дальнее родство, но и общность духовных запросов, взглядов. Через годы, в Израиле, они оказались застрельщиками многих благородных дел в пользу новых иммигрантов: они утешали, давали деньги, одежду, помогали в хлопотах по устройству.

Она прошла на сцену, куда ее пропустил С., старый друг и товарищ по подполью времен процесса "Красного школьника" (1937) — скрипач, ученик Ойстраха. Они тогда оба получили тюремный срок, от которого сумели откупиться благодаря связям ее отца, богатого предпринимателя... Она в тот вечер была особенно эффектна. Она подсела к нам, мы были знакомы еще с 37-го. Дружба возобновилась, с ней мне довелось познать счастье большой, неугасающей любви.

Нас объединяло все: идеология, темперамент, образ жизни, даже различия в характере, наконец общность великого разочарования и сила неугасающей надежды! Она была моей женой, незаменимой подругой жизни до 1969 года, когда умерла от тяжелой болезни, с которой как врач была хорошо знакома.

В 45-м я попал под действие первого приказа о демобилизации (для продолжения высшего образования). После четырех страшных лет великой бойни я скинул военное обмундирование, и мы с ней решили переехать в другой город, чудесный Н., чтобы закончить там наше

133

высшее образование — она медицину, я филологию. Мы окончательно осели там. Сам город, очень живописный, богатый, как бы способствовал нашему счастью. Тут она родила нашу единственную дочь Лизу.

Вместе с родителями ее (мою жену) выслали из Кишинева в печальные осенние дни 40-го года, описанные ранее в моем повествовании. Выслали, невзирая на ее революционное прошлое в рядах "Красного школьника". (Тогда ее бесстрашные ответы королевскому прокурору попали на страницы прессы даже за пределами Румынии.) Она — живой свидетель — во многом помогла мне получить полное представление об одной из великих трагедий современности, для которой Солженицын нашел такое потрясающее название — "Архипелаг ГУЛАГ".

Она тяжело пережила ссылку. Репрессии Советов чаще всего не прекращаются с окончанием срока, нет! Мучители неустанно преследуют свои бывшие жертвы. Чаще всего они добиваются превращения бывших узников в послушных агентов. Делается это при помощи запугивания, угроз, компрометации. Лишь очень сильные личности могут устоять перед этим постоянным терзанием!

Они вербуют таким путем тысячи. Так выглядит реальность, породившая поговорку о том, что "из двух беседующих в СССР один обязательно спешит, куда следует — доложить". Все долгие годы нашей совместной жизни она, так или иначе, постоянно сталкивалась с "проявлением интереса" к ней со стороны КГБ. Она мужественно отвергала их домогательства.

Между прочим, КГБ относится с явным уважением к тем, кто, глядя "оперу" (оперативному уполномоченному) в глаза, отказывается с ним сотрудничать. Я лично тоже не раз имел возможность убедиться в этом.

...Послевоенное положение в стране было очень тяжелое. Разруха, запущенность, отсутствие квалифицированных кадров, всеобщая продажность и распущенность. В частности, два последних явления никогда не прекращались и как бы доминируют в советской дей-

134

ствительности, став наряду с массовым пьянством подлинным национальным бедствием.

Я стал студентом "на старости лет". Усиленно учился, сдавал экзамены. Диплом я получил за неполные три года, ибо мне засчитали мои два курса в Бухаресте. В академической обстановке уже тогда я познакомился с размером официальных антисемитских притеснений. Уже в ту пору можно было обнаружить некую систему в этой "деятельности". Не имеет значения, какие "завесы" скрывали эти притеснения — борьба ли за "местные кадры" (евреи нигде не были местными), борьба против "буржуазного национализма" (все евреи были "мелкобуржуазно и националистически настроены"), борьба против "разлагающего влияния Запада" (у евреев были связи с заграницей — значит, "они заносили эту западную заразу")... Со студентом-евреем профессура — в основном украинцы — обращалась презрительно, свысока. Русских ("москалей") они не любили по иным причинам, как их не любят нигде — как захватчиков. Именно поэтому многие русские преподаватели часто выказывали симпатии к евреям (противовес ненависти украинцев к ним).

Как правило, студенту-еврею за одинаковый ответ давался более низкий балл, чем нееврею, причем антисемиты это делали демонстративно. В то время, да и в наши дни, мерилом человечности и непринятия антисемитизма со стороны того или иного профессора считалась его объективность в оценке ответов студента-еврея.

"Особое" отношение к евреям беспрерывно разрасталось, "расползалось" вширь и вглубь. Уже в те годы все менее охотно стали принимать на работу в госучреждения, а на руководящие должности почти не брали. Офицеры-евреи стали замечать, как замедленно происходит их повышение в чине. Все же в 40-х годах — пусть и редко — евреев еще производили в полковники и даже в генералы. Но тогда уже у них требовали во всем и постоянно демонстрировать отречение от своей национальной сущности! К сожалению, большин-

135

ство шло на это без особого зазрения совести, и многие офицеры-евреи, в особенности в обществе своих сослуживцев-неевреев, старались демонстрировать ренегатство.

* * *

Уже в те годы я начал много разъезжать во время длительных отпусков — я с 46-го работал по совместительству в школе. Преподавал языки. Замечательные места на побережье Черного моря стали для меня не только местом отдыха, но и обширным полем познавательной деятельности. Туда летом на каникулы съезжались десятки тысяч советских людей со всех уголков необъятной страны. В основном это были люди материально устроенные. Среди них евреи составляли значительный процент.

Да, именно на курортных местах можно "воочию" познать всю Русь конца XX века! Там можно получить обширнейшую информацию о положении во всем из "первоисточника", среди самых различных людей. Этим я занимался довольно обширно, утоляя свою постоянную "жажду узнать, свериться". Могу сказать, что черноморские пляжи сыграли немалую роль в раскрытии передо мной истинной, неподдельной послевоенной Руси...

Играя в теннис с Генрихом Боровиком, сблизившись с ним, я узнал в мельчайших подробностях, как "прожигают жизнь" в самых роскошных гостиницах мира советские журналисты, пресс-атташе и другие "придурки" — все они вместе к тому же еще и разведчики на рынках информации Нью-Йорка, Парижа, Берлина, Токио, Рима... Какое расстояние между этими "китами" советской фабрики управляемого дезинформирующего "чтива" и жалкими сошками от газетного дела (не менее дезинформирующего). Эти коротают свою "житуху" между какой-нибудь, скажем, "Волоколамской искрой" и стаканчиком "крепенького", поставленного каким-то районным воротилой "за доброе слово", напечатанное на собственную славу...

136

Генрих Боровик долгие годы был представителем советской прессы и радио в США, Канаде. Он — талантливый журналист, способный и пробивной — был видной звездой на небосклоне советских органов "информации" и других "специальных" органов. Мы с ним немного сблизились в излюбленном месте отдыха писателей Коктебеле, в Крыму. Фактором сближения был теннис. В перерывах между геймами мы с ним беседовали на различные темы. Иногда подсаживалась к нам его жена — смуглая красавица, добавлявшая много деталей к его рассказам.

Однажды к нам подсел человек среднего роста, рыжий, он все время искусственно улыбался, ерзал, явно пресмыкаясь перед "асом Боровиком". Это был небезызвестный Вергелис, "госеврей", пройдоха на поприще журналистики, создатель нового слова в языке идиш — "геймланд" лишь для того, чтобы не назвать родину еврейским словом, пусть и редким, "футерлонд". Еврейский, фактически антиеврейский журнал "Футерлонд" ("Родина") в Москве привел бы автоматически думающего еврея к мысли о Палестине, Эрец-Исраэль — истинной родине. Вот и придумал госеврей Вергелис "Советиш Геймланд".

Итак, мы сидели тогда на скамье, на теннисном корте в Коктебеле, и Боровик как-то вскользь, по какому-то поводу упомянул Израиль. Вергелис тут же как заведенный разразился антиизраильской тирадой, там было что-то о "сионистской агентуре империализма". Позднее я узнал, что Боровик тоже еврейского происхождения. Помню, что и Боровику болтовня Вергелиса была явно неприятна, и он его довольно резко оборвал.

В разных местах отдыха мне постоянно приходилось встречать значительные группы советских евреев-ренегатов. То были чаще всего привилегированные люди — У простых не было денег для поездок в такие места. Такие евреи-ренегаты самоуничижаются, почему-то они в обществе с неевреями должны с ехидными усмешками себя "бичевать", надумывать разные сказки о своем имени, месте рождения, о своем "нееврейском" проис-

137

хождении! Именно в этих кругах родилось довольно распространенное в советском еврействе явление с переменой или искажением собственного имени. Тут следует подчеркнуть факт насмешливого и унизительного отношения к еврейским именам со стороны большой части советско-российского общества: имена Абрам, Исаак, Хая и другие стали словами, которые стыдно произносить вслух!..

В описываемый период значительная часть еврейской интеллигенции в СССР была готова на самые невероятные "пируэты", только бы избавиться от "еврейской шкуры", доставлявшей им столько неприятностей! Такую тенденцию у части советских евреев можно было наблюдать еще во время войны. Сколько документов было "потеряно" с тем, чтобы при восстановлении их получить новое имя! Ведь на протяжении веков множество евреев-ассимиляторов видели в приобретении нового имени основной шаг на пути к заветной цели. Интересно отметить, что советская власть, всегда очень строго относящаяся к документам об имени и фамилии людей и, главное, к их национальности, почти без препятствий меняла или вносила изменения в документы евреев, если только евреи хотели перестать быть таковыми! Приблизительно с начала 60-х годов уже старались не допускать попыток восстановления (или получения) пятой графы (еврей). Объяснение этому простое. До указанного периода главенствовала ленинская идея ассимиляции евреев. А с 60-х годов важнее стала борьба против страшного для Советов явления: массового исхода евреев из СССР или стремления к нему. Кремль перешел к неслыханным мерам борьбы против этого исхода. И все же тысячи советских людей — и по сей день людей любой национальности (!) — готовы на многое, в том числе на риск, дабы получить "пятую графу" в паспорте — единственная надежда на выезд из "рая".

В 50-х годах внесение в паспорта евреев надуманных или искаженных имен было в разгаре: Иван, Кирилл, Игорь, Нюня, Шука, Сана, Феня, Изяслав — вместо подлинных еврейских Иона, Керах, Идл, Нухим, Шулем,

138

Реувен, Фейга, Израиль.

В конце 50-х годов я встретил в Гаграх одного из самых отвратительных еврейских ренегатов, которых когда-либо видел. Это было на знаменитом гагринском Приморском бульваре. Ко мне подсела пара: высокий, стройный, очень представительный мужчина и с ним такая же стройная, рослая, как он, дама очень привлекательной внешности, с большой копной волос цвета ржавой соломы. Это были Е. М. Л-в, доктор наук, профессор ленинградской военно-морской академии, и его подруга Р. Оказалось, что они тоже остановились в "Гагрипше". Мы довольно легко сдружились, ходили вместе обедать. Мы, бывало, подолгу беседовали втроем, иногда только вдвоем с Е. М. Ясно, что еврейская тема занимала в наших беседах немалое место. Л-в был настроен явно антиеврейски! Р. морщилась от его антиеврейских высказываний и часто уходила, чтобы не слушать его. Вообще что-то неладное было в их взаимоотношениях. Пару раз я слышал из их комнаты (соседней с моей) громкие объяснения и ее резкие крики.

Разрыв между мною и профессором произошел на том же бульваре. Мы сидели на "нашей" скамье, и Е. М. мне рассказывал о целой системе антиеврейских проделок, в которых он и его "сознательные" товарищи-евреи участвовали на протяжении долгих лет в Ленинграде, Харькове. Речь шла об оскорбительных статьях и памфлетах, высмеивающих иудейскую религию и верующих евреев. После моей реплики о миллионах зверски истребленных наших соплеменников, в том числе моей семьи, произошел разрыв: он нагло ответил мне, что "все это преувеличено и, в конце концов, ликвидацию "некоторых" евреев философски можно оправдать" (!). Я пришел в ярость и отвесил ему две звонкие оплеухи. Он втянул голову в плечи, потом вскочил и быстро удалился.

Через пару дней Р. остановила меня и, покраснев, сказала мне вполголоса: "Вы поступили как хулиган, но... я вас понимаю — мой приятель часто бывает "неправ"... На этом закончилось наше знакомство.

139

Вообще на курортах бывает интересно, вероятно — во всем мире. Главная причина: туда съезжаются всякие люди. Там можно увидеть то, что никогда в другом месте не увидишь. Таким образом и узнаешь то, чего не узнаешь в другом месте.

Там, например, я воочию увидел, как выглядит "братская дружба и полная самостоятельность при соблюдении национальных интересов и черт" между компартиями мира и КПСС (читай — полная их подчиненность КПСС!); я видел, как КПСС при малейшей возможности демонстрирует и подчеркивает это и намекает на то, кто стал бы абсолютным хозяином той или иной страны, если бы она попала под власть своей компартии, значит — в лапы КПСС—СССР.

Дело было в Евпатории. Я поехал с "сопляжниками" смотреть знаменитую грязелечебницу Саки, недалеко от Евпатории. Мы уже были у самого входа в здание лечебницы, когда услышали рокот приближающихся мотоциклов. Из-за поворота на шоссе показались стройные ряды мотоциклов, между ними — роскошный черный лимузин с флажками СССР и... Франции. Я обрадовался, увидев длинный кортеж (за лимузином следовала вереница машин), будучи убежден, что сейчас увижу лично генерала де Голля. Но нет — из лимузина вышел толщенный карлик-уродец Жак Дюкло, удивительно напоминавший злобные карикатуры на евреев в печальной памяти "Дер Штюрмер". За ним выпрыгнула сухощавая, элегантная Жаннет Вэрмэрш.. Подбежал "человек", открывший дверцу лимузина. Толстенный "партхозяин" Крыма — секретарь обкома КПУ — через двух переводчиков подобострастно давал гостям пояснения, показывая санаторий.

Я все время следовал за процессией, перебросился парой слов с Жаннет — она очень обрадовалась, услышав французскую речь. Я не переставал думать о провокационной наглости Советов: вся сцена была явной дипломатической и политической пощечиной Французской республике! Как видно, Никита уже представлял себе ее в роли очередного "народно-демократического сателлита"!

140

* * *

Важным полем деятельности по насаждению антиеврейской (антисемитской) идеологии в СССР служит школа. Еще в 1949 году в стандартных учебниках по истории был такой раздел: "Филистимляне. Древняя Иудея". В 50-м году, по приказу, этот раздел просто изъяли. Были изданы новые учебники истории многомиллионными тиражами: из них понятие "еврей" исчезло! Миллионы советских людей, получивших с тех пор образование в государственных школах (а других нет!), среди них сотни тысяч евреев ничего не знают о многотысячелетней истории еврейского народа, о его великой роли в создании мировой цивилизации и, в частности, о его роли в жизни и развитии России. Что уж говорить о еврейской культуре, философии, религии, о еврейских традициях... Так постепенно слово "еврей" стало в советской обиходной речи неприятным, бранным словом. Еврейские дети воспринимают его как оскорбление, как напоминание о дефекте, как позорную "бирку", от которой надо избавиться. По сей день еврейские дети терпят в школе грубую дискриминацию в оценках, в поощрениях, в награждениях, играющих такую важную роль в жизни школьной молодежи. Даже в разбирательстве школьных детских конфликтов еврейский школьник имеет все шансы быть признанным виновным там, где очевидна вина другого школьника — нееврея!

Учащимся евреям на экзаменах на аттестат зрелости искусственно снижают оценку по сочинению, как бы блестяще оно ни было написано, ставят оценку "3" (пятибалльная система), и ученик автоматически лишается права на награждение медалью. Получение такой медали дает важное преимущество при поступлении в вуз. Все это послужило "хитрым" проведением легализации "нумерес клаузус" — чаще "нумерус нуллус" для евреев в вузах СССР. Это особенно ощущается в западных областях, где сконцентрированы значительные массы еврейского населения. Один из множества мрако-

141

бесов, малокультурный доктор биологических наук, ректор одного крупного западного университета, Леутский в течение двух лет буквально изгнал евреев из университета. В городе, где 60 процентов населения составляли евреи, на первых курсах всех факультетов "не оказалось евреев". "Евреи-уникумы" пугливо сидели на курсах. Это были дети "редких ископаемых" — партийных боссов-евреев, еще "застрявших" то тут, то там. Эти несколько считанных пробрались "по телефонному звонку", проще и более по-советски говоря — по блату... Антисемитизм вовсе не исключает продажности!

Вот еще примеры "тотальной" антиеврейской войны в школе: Б-ч Г. закончил школу без единой оценки ниже "5" в четвертях, на протяжении всех лет учебы. Его сочинение на аттестат зрелости, представленное на награждение медалью, было возвращено из областного отдела просвещения без объяснений, и ему выдали обыкновенный аттестат со всеми отличными оценками вместо положенного по закону аттестата особой формы (если все оценки в нем "5"!), дающего преимущество при поступлении в вуз. Ему пришлось ехать в Сибирь. Там его зачислили на медфакультет, на основании другой цели антиеврейской деятельности: политика "добровольного" расселения евреев в далеких районах страны для более ускоренной ассимиляции (по Ленину!). Б-чу удалось попозже, на следующем курсе, "левым ходом" перевестись обратно в мединститут в родном городе...

Такие дела за послевоенные годы никогда не прекращались; мне, например, известен абсолютно аналогичный случай в школе № 31 в Л-е. Это не изолированные случаи, а лишь два конкретных примера из тысяч на всей территории СССР (кроме отдаленных, малообжитых областей).

С первых дней после окончания войны началось усиленное перемещение евреев Бессарабии, Приднестровья в сторону Черновцов: оттуда можно было сравнительно легко "репатриироваться в Румынию". Я поставил в кавычки, ибо знаменитое искажение смысла слов, принятое в мире коммунизма, требует расшифровки для

142

достижения истины. "Репатриировавшиеся" в Румынию в подавляющем большинстве лишь проезжали через нее в порт Констанца или в Италию, чтобы оттуда отправиться в... Палестину. Каждый еврей (в Черновцах) мог предъявить документ о том, что он "проживал в Румынии" — любая замусоленная квитанция, где иной раз ничего нельзя было прочесть, давала возможность уехать. Сначала жителям города и приезжим трудно было понять, в чем, собственно говоря, дело. Конечно, бросалось в глаза, что "репатриировались" в основном одни евреи. В стране Советов, при отсутствии реальных источников информации, всегда полно слухов. Слухи, в конце концов, "народный" метод обмена информацией. Вскоре стало ясно, что евреи едут куда-то дальше, потом стали уже поступать письма из... Палестины. Занавес как бы приподнялся, и все поняли, что через Черновцы власть осуществляла важную государственно-политическую акцию: содействовала евреям западных областей (Бессарабия, Буковина, Западная Украина, Прибалтика) в отъезде в Палестину. При этом преследовались три очевидные цели:

а) подрыв попыток Британии приостановить иммиграцию евреев в Палестину ("нелегальную алию"), еще одна акция в борьбе против интересов вчерашнего союзника, в деле разрушения Британской империи;

б) поощрение заселения Палестины евреями, которые, как считали Советы в то время, создадут демографическую базу для образования просоветского еврейского государства-сателлита. Это государство, считали они, станет главной базой для проникновения Советов на Ближний Восток. Советы связывали надежды на успех такой акции с тысячелетними чаяниями евреев всего мира вернуться на свою историческую родину;

в) очищение страны от компактных масс "западных" евреев, которые, как считали, да и ныне считают Советы, представляют собою опасный фактор нонконформизма и антисоветских настроений. По сей день, между прочим, спецотделы (служба КГБ в отделах кадров предприятий и учреждений) предпочитают не брать на

143

работу "западных" евреев, там, где по необходимости они готовы взять еврея.

В 46-м, 47-м, 48-м годах на главной улице Черновцов прохожие нередко могли видеть длинные вереницы грузовиков с домашним скарбом, на которых восседали евреи, громко распевавшие знаменитую песню сионистов "Гашомер Гацаир" — "Их фур аэйм" (идиш: "Я еду домой"). Грузовики направлялись к вокзалу, откуда прямым поездом евреи ехали в Констанцу или другие порты, а дальше — нелегально в Эрец-Исраэль.

Все это делалось через город, у которого в рамках советского государства был некий особый, я бы сказал, уникальный статус. В этом городе в отличие от всех других городов допускалась довольно свободная связь с заграницей — письма, посылки, приезд родственников в гости или выезд в гости к родным за границу. Здесь разрешалось селиться бывшим политзэкам, допускалось частное предпринимательство — мелкие торговые точки, пресловутые артели, гигантский рынок продажи "личных вещей" — посылок из-за границы, что немыслимо было ни в прошлом, ни в настоящем, ни в каком другом месте в СССР. Так и появилась в СССР знаменитая кличка этого города — "город AAA". Когда кто-нибудь говорил, что он из Черновцов, собеседник обязательно отвечал (вероятно, не без зависти) : "AAA, из Черновцов!"

И, наконец, впервые в СССР через этот город начался официально разрешенный выезд евреев в Палестину — Израиль. Началось это в 1945-м и продолжается по сей день... Все это делалось втайне, в условиях дезинформации, как только КГБ умеет устраивать подобные дела. Когда в 50-х годах я в Москве рассказывал друзьям о том, что мне известно, как через Черновцы евреи законно выезжают "в Румынию", фактически же — в Израиль, мне не верили. Все удивлялись: "Как это так? Лишь недавно на предприятиях и в учреждениях Москвы на специальных собраниях людям говорили, что сионистская и империалистическая агентура распространяет слухи о том, что будто бы через Черновцы разрешают евреям выезжать в Израиль!" Перед

144

таким уровнем направляемой дезинформации, пожалуй, можнопреклоняться!

Апогеем "советской сионистской деятельности" было лето 1948 года. В те дни жители города (Черновцы) были немало поражены появившимися в разных местах красивыми, большими плакатами — конечно отпечатанными в гостипографиях (ибо иных нет!). В этих плакатах обком, горком, облпрофсовет и т. д. настойчиво приглашали "братьев евреев (!) прийти на торжественное собрание, посвященное... образованию государства Израиль — возрожденной исторической родины еврейского народа" (!!). Читатель, не удивляйся, именно так было в мае 1948 года в городе Черновцы. Репродукторы сообщали новости с фронтов Войны за Независимость только что родившегося еврейского государства против нашествия арабских армий. Сообщения были полны явной симпатии к еврейским войскам. Толпа в много сотен евреев и неевреев заполнила синагогу недалеко от облисполкома, тысячами — все ближайшие улицы и часть Театральной площади. Радио передавало ход митинга из синагоги. В президиуме в синагоге заседало руководство еврейской общины (бедные, они не представляли себе, что лишь через несколько месяцев — с провалом совавантюры в Палестине — их всех до единого отправят к медведям на ГУЛАГ!). Там сидели также представители горкома и обкома и представители из Москвы и Киева. Совруко-водство в тот момент еще верило в реальность создания еврейского государства-сателлита в Палестине. Микунис еще не стал "презренным агентом сионизма и империализма". Он вместе с господином Цне был надеждой Москвы! Увы, надежда оказалась ложной, ибо и Микунис и Цне оказались больше людьми и евреями, чем бездумными марионетками Кремля.

До чего же жалка, мерзка роль нынешнего "человека Москвы" Меира Вильнера и его компании в зеркале событий мая 1948-го: тот же работодатель, тот же объект, но задание противоположное: тогда — помогать строить, укреплять, теперь — подрывать, разрушать.

145

* * *

40-е, 50-е, 60-е годы, да и по сей день — страна Советов корчилась в бесконечных неразрешимых экономических трудностях, за которыми ясно просматривалась особая советская рабовладельческая структура. Ленин хоть попытался выйти из такого положения посредством нэпа. С его смертью экономическая и социальная структура сталинизма все время росла, распускала щупальца, полностью овладев страной. А по окончании войны она перекинулась в ряд стран мира, и миллионы узнали, как живется в "социалистическом раю".

Суть для понимания того, в чем заключается эта структура, очень не сложна. Людям выплачивается мизерная зарплата, на которую чаще всего лишь может кое-как прокормиться сам работающий (один человек). В результате появился устойчивый, ничем не поборимый фактор массовых всеобщих хищений.

С самого окончания войны я воочию познакомился с таинственным, типично советским термином "носить". "Ношение" на животе, в брюках, в лифе, в других интимных местах всевозможных товаров стало массовым явлением. Оно поощрялось двумя факторами советской действительности;

а) необходимостью заработать что-нибудь на жизнь "налево" (со стороны), дополнительно к основной зарплате, не обеспечивающей прожиточного^- минимума;

б) вечной необеспеченностью рынка товарами широкого потребления, что само по себе делает быстро продаваемым все, что "выносится" с места работы или службы.

А кто уж брал и берет, тот берет побольше, в этом характерность человеческой натуры. С конца войны до середины 50-х годов Н-н Б. переносил "на животе" сотни тысяч дециметров кожи любого вида. Ксения М-к, работница большой кондитерской фабрики в Л., каждый день выносила с предприятия две полные чаши ее лифа с... какао. Каждый такой вынос — до трех-четырех килограммов, что равно было полуторамесячному заработку

146

рабочего. Ее груди казались гигантскими в "наполненном виде", они вызывающе торчали, и она хвастала повышением ее акций у мужчин — она жила одна. Ее мужа С-а М-к "послали на дачу", как она говорила, по возвращении из плена во Франции. Этими же "грудями" она подкармливала мужа в лагере посылками. На чулочном комбинате работница Шалюк (?) на протяжении ряда лет ежедневно выносила десятки пар тончайших дамских чулок — в те годы дорогостоящая диковинка на советских "барахолках". Она выносила чулки аккуратно свернутыми, втиснутыми в презерватив, который в свою очередь засовывала во... влагалище (!). Лишь по истечении нескольких лет КГБ удалось "подсадить" к ней провокаторшу. Она настолько втерлась в доверие Шалюк, что та брала ее с собой в уборную, где проделывала всю "махинацию". Был шумный процесс, виновным щедро "раздали" десятки лет лагерей. Шалюк получила "вышку" (расстрел). Говорили, что она успела вынести чулок на миллионы рублей...

Я привел лишь пару случаев для иллюстрации. А их — миллионы. Важно понять упрямый факт. Уклад жизни советских людей и особенность советской экономики, основанной на использовании бесплатного труда зэков-рабов, довели хищения до гигантских размеров. Советская власть не может помешать этому. Да она и не очень старается что-то изменить. Хищения входят в экономическую структуру. Хищение есть основной метод самообеспечения для десятков миллионов советских "трудяг". Не крадет лишь тот, кто не умеет либо не имеет что красть — очень ходкая поговорка, относящаяся к перлам народной мудрости в России середины и конца XX века! В этом — одна сторона системы, которую я постиг в 50-е годы.

Вторая сторона состоит в обнаружении расхитителей и наказании их невероятно суровыми сроками в лагерях принудительного труда, в самых отдаленных необжитых районах страны ("Архипелаг ГУЛАГ"). Власть со временем перестала "стыдиться", и гулаговские "острова" (лагеря) расползлись по всей стране. Их вы най-

147

дете везде, в особенности вблизи крупных населенных пунктов — источники для черпания зэковских толп. Сегодня ГУЛАГ превратился в некую составную часть понятия "СССР". За колючей проволокой лагерей изготовляется все — от пуговиц до сложного оборудования и оружия!

В июле 53-го я отдыхал у друзей в Батуми. Впервые в жизни я решил посмотреть чайные плантации и связанные с ними предприятия. Это было в Чакве — центре чайного хозяйства СССР. Пошел пешком с Махмудом, интереснейшим человеком, бывшим одно время довольно близким к Берии. Последний приблизил его, чтобы пользоваться исключительным талантом и познаниями Махмуда в области цитрусоводства, ведь Лаврентий Берия был еще и одним из самых значительных латифундиариев в "стране победившего социализма".

Дорога петляла среди заросших тропической зеленью ущелий Мцхване Концхве и Чаквисчави, через всемирно известный ботанический заповедник имени профессора Краснова. Мы только успели выйти к чаквинским чайным плантациям, как я увидел картину, приведшую меня в трепет. По вьющемуся шоссе прямо на нас медленно двигалась длиннющая колонна женщин. Трудно сказать, сколько их было сотен или тысяч. Шагали цветущие красавицы и дряхлые бабушки, толстухи "в летах" и худющие девицы неопределенного возраста. С двух сторон колонны, на обочинах дороги, возвышавшихся на пару метров над шоссе, шагали конвойные, держа трехлинейки с примкнутыми штыками наперевес. У ног конвойных прыгали здоровенные овчарки, свободно, без привязи — некоторые зарычали, обнаружив нас с Махмудом. У большинства конвойных были монголоидные лица выходцев из Средней Азии, Сибири.

Махмуд сказал мне, что эти женщины — заключенные огромного чаквинского женского лагеря и что они — основная рабочая сила на уборке чая и его сортировке — двух главных процессов в производстве чая. Уборка чая — очень изнурительный труд, продолжал Махмуд, и

148

они, как правило, работают по десять часов в сутки, в субтропической влажной жаре!

Поставщик этой "рабсилы" — репрессивные органы. Кто в СССР об этом не знает — объявление "виновным" чаще всего предшествует расследованию и суду, в особенности когда речь идет о "политических". Помню, еще в пору моей военной службы мне случайно попалась на глаза печатная ведомость — разнарядка МВД СССР. Графы имели заголовки: "антисоветчики", "шпионы", "вредители", "расхитители", "распространители вражеской пропаганды" и т. д.

Адская машина ОБХСС—УГБ работала безотказно. Теперь известно: если соответствующих данной графе "виновных" не было, то их "создавали" на конвейере, называемом "следствие"! "Обнаруживали", "расследовали", "судили". Десять-пятнадцать лет на "Архипелаге" считалось сроком обыденным. Двадцать пять лет — серьезный срок. Для устрашения определенное количество "дел" кончалось расстрелом. Так, в деле торговцев золотом в Ч. в 60-х годах, в ходе еще не окончившегося процесса, расстреляли 89-летнего старика, бывшего лишь посредником, но осмелившегося назвать в суде несколько "громких московских имен" — товарищей из верхушки, тоже запасавшихся "золотцем". Самое страшное, что люди свободного мира (в том числе немало руководителей), узнавая эти "подробности совдействительности", в наши дни в порядке самоуспокоения лгут сами себе, утверждая, что "все это было во времена Сталина, теперь многое изменилось". Ничего не изменилось, ибо ничего не может измениться — в этом та система, на которой стоит советская кровавая диктатура партийной "номенклатуры"!

Еще и по сей день расстреливают в подвалах тюрем "против излишнего шума и для романтики"... Удалось установить, что грубая "орловская баба" с лицом в оспинках, которая шаталась по улицам города, чаще в районе забегаловок, чаще всего пьяная, в кирзовых сапогах, с темно-синим беретом на голове и с погонами старшины спецслужбы (сокращенно, как у нацистов,

149

"СС"), была палачом. Мне ее показал знакомый, просидевший "под следствием" около полугода в той же тюрьме, где она "работала". Дело этой женщины было — "выстрелить с близкого расстояния в затылок" человека, и... не больше! Это ей не мешало жить, выпивать в буфетах города, ложиться с кем попало, ...ведь расстрел был ее работой.

Из всего изложенного выше и выросло столько советских "бытовых" поговорок. Вот несколько: "У нас жизнь как в трамвае — половина сидит, половина трясется", "Мы не крадем — нам не дают, а мы берем!", "Не сидит лишь тот, кто стоит... в очереди на посадку!", "Мы любим труд — но только папиросы (долгие годы были в продаже дешевые папиросы "Труд"), а не берут (то есть крадут) — одни молокососы"...

* * *

С. меня встретила у школы, где я работал после войны. Я давно обратил внимание на эту крупную, красивую женщину, типичную славянку. Я ее часто видел в магазине, куда заходил за покупками, знакомство до этого дня у нас было лишь "шапочное". То, что она ко мне подошла, меня, конечно, очень заинтриговало. Она начала с пустяков, чтобы потом вдруг пригласить меня заглянуть к ней — посидеть, поболтать. Я зашел, и мы вскоре стали близкими друзьями. Я бы об этом не стал рассказывать, но через нее я еще многое узнал, ибо ее муж занимал высокий пост в одном репрессивном учреждении, и она мне немало об этом рассказывала. Так я еще пополнил свои знания в "деталях" системы ГУЛАГА. Учреждение ее мужа находилось в самом центре большого города. В его подвалах в установленные Дни недели "гоняли на вышку" (расстрел). "Работу" эту выполняла та "дама", о которой я рассказывал уже — "дама в кирзовых сапогах и в оспинках"...

Несмотря на ответственную работу мужа, несмотря на то, что С. и сама работала, зарплаты на приличную — как она говорила — жизнь им не хватало. И она, по об-

151

щепринятому в советской действительности, торговала "на сторону". Поскольку свои "левые" деньги она хранила у одного очень близкого мне человека, я знаю, что ее "сбережения" исчислялись многими десятками тысяч рублей. Конечно, семья ее (плюс двое детей) жила не зная нужды и горя, изысканно питаясь и роскошно одеваясь...

В 1947 году началась "добровольная" коллективизация сельского хозяйства Молдавии. Сегодня никого не удивишь пересказом тех зверств, которые при этом совершались. Как все нормальные крестьяне, молдаване всеми силами отбивались от этого "мероприятия". Дело дошло до эксцессов, до кровопролития. И сразу Молдавия, Буковина почувствовали результаты: "голод с продолжениями"...

За пару послевоенных лет упорным трудом крестьян Бессарабии и Буковины рынки наполнились, и рундуки стали ломиться от изобилия. Эти рынки кормили местное население, снабжали торговую сеть и тысячи "мешочников" (частные торговцы, главным образом — инвалиды войны), развозивших продукты в самые отдаленные уголки голодной России. С самого начала коллективизации местные базары опустели и вскоре стали похожими на рынки Тамбова, Орла и прочих городов, где, кроме рундуков, ничего не бывает. В Молдавии "был организован" голод. Это проделывается очень просто. У крестьян конфискуют все — абсолютно все, под метлу. За упрятанный мешок муки или зерна дают столько лет лагеря, что другим уж неповадно — и люди отдают все.

Молдавию охватил голод, страшный, безысходный: целыми эшелонами молдаване ехали на Буковину, в Приднестровье, чтобы кое-как прокормиться. Ко всему — был еще и неурожайный год, а такая пора — наилучшая для организаторов голодухи. На станциях Станислав, Коломыя из вагонов вываливались на насыпь десятки, сотни умерших в пути от голода. О, наивные воины "Отечественной" войны, недавно лишь громившие гитлеровцев! Они думали, что их героизм наконец-то "убедит" кремлевских тиранов смягчить гнет, создать народу

152

нормальные условия жизни, подарить маленькую толику Свободы! Ведь русскому человеку так мало надо!

Ничего не изменилось (и по сей день): адская машина террора, эксплуатации, дискриминации делала и делает и поныне свое дело: народ все более нищал (и нищает), "соцгосударство" богатело (и богатеет)...

Как раз в описываемый период обратил на себя внимание на западе страны полковник Леонид Ильич Брежнев, назначенный на должность начальника политуправления штаба Прикарпатского военного округа. Он дружил с бывшим партизаном, евреем Г-им, директором одного из крупнейших в ту эпоху мебельных комбинатов.

"Злые языки" говорили, что именно благодаря "Ильичу Второму" госеврею Г-му удалось избежать все снятия и ликвидации и продолжать руководить своей "мебельной комбинацией". В те годы, когда само понятие "мебель" было чем-то неземным, Г-ий реализовывал налево и направо целые эшелоны мебели. Те же злые языки говорили, что проданная мебель очень помогала в укреплении дружбы Г-ого с "Ильичом Вторым".

Мне суждено было стать живым свидетелем этой "дружбы". Однажды вечером я, по долгу службы воспитателя, пошел с визитом в семью Г-их, к моему воспитаннику Т. Г-му. Меня удивило то, что мать, извинившись, попросила подождать минуту у входа. Я прождал не более минуты, но, входя через застекленный коридор, успел заметить через окно "Ильича Второго", кравшегося к калитке во дворе. Тогда он был еще только "Леней". За ним, переваливаясь, семенил его шофер с монголоидным лицом Костя. Опять-таки по злым языкам — Черненко.

Вскоре Брежнев стал Первым секретарем ЦК КП Молдавии, то есть абсолютным хозяином этой маленькой республики. Там он вместе с генералом КГБ Мордовцем рьяно взялся за ликвидацию румынского характера Бессарабии — массовую высылку молдаван. В 1949 году вдруг были подняты с родных насиженных мест приблизительно полтора миллиона молдаван. Их расселили в отдаленных районах СССР. К этим молдава-

153

нам под шумок присоединили немало евреев, русских, гагаузов, болгар, украинцев — они тоже "не нравились соввласти". Операция была проведена быстро, четко. Важную роль в непосредственном ее осуществлении сыграл некий полковник Мильштейн. Жена Мильштейна, тоже еврейка, превосходила все то, что можно себе представить в области привлекательности. Они жили в одном из роскошных особняков в южной части Кишинева. Было известно тем, кто умел смотреть, видеть и слушать, что как Мильштейн, так и Мордовец были в очень близких отношениях с Берией. Интересные подробности в этом отношении мне рассказывал не раз майор Г. Н-в, когда-то служивший в охране Кремля и дач Сталина и Берии под Москвой.

По его сведениям, после выселения молдаван и ликвидации румынского (молдавского) характера Молдавии произошли два важных для Мордовца и Мильштейна события. Генерал-лейтенант Мордовец получил особую благодарность Сталина, переданную лично Хрущевым (он еще с 40-го года курировал в ЦК КПСС Молдавию), а полковник Мильштейн — звание генерал-майора и командование одним из особых соединений войск госбезопасности. Когда в 53-м Сталин умер и в Москве произошли общеизвестные события за власть в Кремле, наступила драматическая развязка и для камарильи Мильштейн-Мордовец. Генерал Мильштейн, как говорили в очень сведущих кругах, попытался двинуть свое соединение на помощь Берии, но было поздно. Берию пристрелили (не то маршал Жуков, не то генерал Малиновский, бывший по отцу Малинеску). Последовала массовая ликвидация всех, кто был связан с Берией. Конечно, как принято в том зверинце, Мордовец не преминул шепнуть кому следует о мятеже генерала (еврея!) Мильштейна. Само собой понятно кому — Хрущеву. Мильштейна внезапно вызвали в Москву, и в подвалах Лубянки он получил положенную пулю в затылок. Не забыли и привлекательную мадам Мильштейн, которая подозрительно часто наезжала в Москву по одному и тому же адресу. Эти поездки оказались достаточным

154

составом преступления, наказуемого знаменитым "накеншус" (термин, придуманный гитлеровскими спецами по части выстрелов в затылок). Ну, а генерал Мордовец получил тридцать сребреников, остался министром госбезопасности Молдавии до самой пенсии и еще до недавнего прошлого величаво нес свою огромную тушу по тенистым улицам Кишинева (когда-то он весил 118 килограммов), опираясь на тонкий металлический стек...

Вернемся к выселению молдаван: в 1940 году в Бессарабии проживали четыре миллиона молдаван-румын. После 1949-го в пресловутой "МССР" осталось немного больше двух миллионов. В наши дни Молдавия — республика со смешанным населением, в которой молдаване составляют процентов пятьдесят! Кишинев с его шестисоттысячным населением — русский город, как большинство советских "республиканских столиц"...

По сей день власти продолжают битву против румынско-молдавского духа. Молдаване отстаивают свои национальные права, демонстративно говорят только по-румынски (а не на "птичьем наречии", придуманном малообразованным "тираспольским академиком" Чебаном). Молдаване придерживаются румынских обычаев, традиций, они телом и душой устремлены к истинной родине — Румынии. Еще одна интересная подробность. Долгие годы власти вели настойчивую борьбу против "высоких телеантенн", направленных на Румынию. Ничего из этого не получилось! Ныне тысячи крыш Молдавии и Буковины щетинятся огромными антеннами, ловящими телестанции Бухареста, Ясс, Ботошан. Между прочим, румыны недавно резко увеличили мощность станций в Яссах и Ботошанах, работающих на молдаван, то есть на румын, пребывающих в цепких лапах "любимого социалистического старшего брата". Об этом распорядился лично Чаушеску!

155

* * *

Всеобщая антисемитская кампания, зачинателем которой был Сталин, при молчаливой поддержке большинства из его "соратников", в 50-х годах начала заметно разрастаться, чтобы в 53-м году дойти до апогея. Дело врачей-евреев с полным основанием можно назвать "советским делом Бейлиса—Дрейфуса". Не следует тешить себя иллюзиями: после 53-го и по сей день "госантисемитизм" принял форму антисемитской-антиизраильской войны. Идеологически разваливающийся сибаритский Запад все еще полностью не верит в наличие такой войны. Я не могу сейчас вспомнить точную дату, но, как рассказал академик Д., друг нашей московской приятельницы Тамары В., было созвано особое совещание цвета советской интеллигенции в одном из главных залов Кремля. Политбюро официально потребовало от присутствующих (академики, профессора, испытатели, писатели и т. п.) срочно приступить к исключению враждебного, неблагонадежного, разрушительного еврейского элемента из научно-технического руководства. И действительно, в конце 60-х начали "лететь еврейские головы" — директора институтов, научные, художественные советники, директора, замдиректора, начальники служб — гражданские и военные, конструкторы и т. д. Остались на своих местах лишь единицы, которых некем было заменить или которые отличились в самом проведении этой "очистительной" акции. Такие евреи, как академик Митин, писатели Чаковский, Вергелис, генерал Драгунский, журналист Льюис, не требуют быть прокомментированными. Особенно грубую форму юдофобство приняло на европейских окраинах Союза — в Бессарабии и Буковине, Западной Украине и т. д. "Бей жидов — спасай революцию" — идея, переставшая быть "злой шуткой", она превратилась в лозунг, выражающий, к сожалению, истину! Все это со временем стало повседневной действительностью. Радио, телевидение пестрели — и пестреют по сей день — спецпрограммами, где под маркой разоблачения "сионизма — аген-

156

туры империализма" велась и ведется грубая, почти ничем не прикрытая идеологическая война против евреев и еврейства.

Одни из первых "спецотделений" при отделах агитации и пропаганды горкомов партии открылись в Черновцах, потом в Кишиневе, Киеве, Одессе, Минске, позже такие службы открылись повсеместно, наконец было создано специальное управление в КГБ.

Особую роль в ведении этой грязной войны играют евреи-ренегаты. Взять к примеру отличавшихся на этом поприще малообразованную учительницу Русаковскую или завуча одной из школ, хасида по натуре Штермана и других. В 60-х годах к этой камарилье прибавилась учительница истории Ольга Цетлин. Она быстро обратила на себя внимание тех, кто с ней соприкасался. Она отличалась истинным красным фанатизмом, увлеченностью в "профессиональном многословии". Говорить "покоряя наивных" она, безусловно, умела. Каждое ее выступление было ярко "партийно-провокационно". Удивлял резко антиизраильский и антисемитский тон почти всего того, что она говорила публично. Будучи чистокровной еврейкой, она умела вводить антиизраильские и антиеврейские элементы чуть ли не в любые темы. Через некоторое время стало достоянием улицы ее лагерное прошлое, говорили — в роли куртизанки ряда начальников лагерей ГУЛАГ; в том, что она была когда-то привлекательной женщиной, нет сомнения.

Так она стала во главе партийной службы антиизраильской и антиеврейской клеветы. Ее имя дошло до Киева и до Москвы, на нее "обратили внимание" и даже стали посылать к ней "на усовершенствование" таких, как она евреев. По сведениям из уст приезжающих из СССР, эта полностью побелевшая старуха продолжает быть звездой телевизионной "деятельности", полной враждебности к народу, который — не к сожалению ли — ее породил...

Но вернемся к 50-м годам. Я помню, как стали распространяться слухи о каких-то акциях против евреев. В отделах кадров, "по запросам статуправления" (а фак-

157

тически КГБ), лихорадочно готовили списки населения по национальному признаку; на все это натягивалось "дырявое покрывало" ученых исследований. Но на местах поговаривали о "переселении евреев" в места весьма отдаленные...

Тысячелетний опыт научил евреев многому — прежде всего готовности к опасности: обзаводились чемоданами, корзинами — ведь была еще проблема, как их добыть из-под полы...

Как-то чудесным зимним днем я поехал с друзьями на трофейном "Опеле" смотреть крепость. Никаких признаков зимы не было, кроме оголенных деревьев, выдалась поистине весенняя погода.

В ту пору большая часть пути с юго-запада пролегала через древние дубовые и буковые леса, занимавшие территорию в тысячи гектаров по обе стороны дороги. За десять-пятнадцать лет после "освобождения" Советы полностью вырубили эти леса, так что сегодня турист и не поверит, что голые холмы по сторонам шоссе были покрыты лесами!

Нашему изумлению не было конца, когда мы обнаружили на полянках в лесу сотни грузовиков. Они стояли, кого-то или что-то ожидая... Возле них не видно было никакой охраны. Лишь через некоторое время мы узнали, что они предназначались для организуемой высылки евреев. Проводник товарных вагонов Лева Годельман рассказал нам впоследствии, что он видел массы грузовиков в лесах южнее Оргеева и в старинном лесу недалеко от Житомира. Лева, сопровождавший продуктовые вагоны, добирался в своих странствованиях в самые отдаленные уголки СССР. Он нам и рассказал (что впоследствии подтвердили и другие) об увиденной им "целой стране новых, незанятых бараков в пустынных, необжитых районах Биробиджана, Приамурья и Дальнего Востока".

Все это было подготовкой к очередному геноциду. Сталин готовил массовое "переселение" евреев СССР для их медленного вымирания в глухие "тылах". Ясно, что предполагаемый громкий процесс врачей в Москве

158

должен был послужить сигналом к началу этого преступления против человечности.

Но, увы, "Йоська сдох!" — с такой новостью вбежал ко мне сосед С-р, когда я уже успел узнать о ней по радио, из уст фельетониста лондонского "Би-Би-Си". Он выступал по-румынски в ролях двух комиков "Базагонов ши Минчунин". В переводе эти имена означают "Выдумщиков и Вралкин". Громким голосом "Базагонов" закричал в микрофон: "Кынили о здохнит!" ("Пес издох!") Подражание искажающему официальному советско-молдавскому языку.

* * *

Послевоенные годы многому меня научили. Я как бы уточнил и проверил целый ряд принципов, усвоенных в прошедшие годы. Идея национального освобождения евреев стала почти доминантой моего интеллектуального мира. Но не меньше меня интересовала Россия — как фактор "перманентности". Я интересовался всем тем, что в моем представлении было "крушением тысячелетних устоев духовного мира Человека". Я пришел к убеждению, что Человек не должен ограничиться лишь принятием Великого, Благородного, Необходимого. Во имя всего этого надо быть готовым действовать! Опасно, но зато благородно! Кроме того — "береженого Бог бережет!". Я понял, что, разъезжая, встречая так много людей, а главное, легко сближаясь с людьми — я обязан на них влиять. Как я уже говорил, в те годы я был убежден, что ни один мыслящий, образованный еврей не вправе стоять в стороне от главного — Освобождения и Возвращения!

Из множества встреч на курортах с всевозможными представителями еврейской интеллигенции создавалось впечатление явного "ухода в ученость" многих из них. Они находили решение всех проблем в бегстве в "науку". Их отношение к окружающей действительности можно выразить формулой: "Не троньте нас, и мы все примем,

159

со всем согласимся!" Но дело не только в "бегстве в науку". Для значительной части совинтеллигенции — значит, и для евреев-интеллигентов — получение звания кандидата наук стало интересом сугубо материальным. Ведь, например, вот уж десятки лет для многих советских людей обладание партийным билетом — интерес сугубо материальный, ничего общего с убеждениями не имеющий! Советский интеллектуал вместе с кандидатской книжицей получает возможность сразу подняться по социальной лестнице. Больше зарплата, больше шансов на "теплое" место, на легкую работу. Что касается "пятой графы", то надежды евреев-интеллектуалов при "бегстве в науку" оправдывались лишь до того момента, пока такого еврея некем заменить. Те времена канули в лету, и в 60-х годах антисемитская выдумка соввласти с "засоренностью кадров" встала во весь рост. По всей огромной России "чистили кадры" и русские, и украинцы, и молдаване, и белорусы, и карелы и т. д.

А вот грузины, латыши, эстонцы категорически отказывались это делать и назначали евреев на любые посты. Один мой бывший воспитанник Т. по сей день занимает в одной из северозападных республиканских столиц должность, на которой не найдешь нигде на территории страны еврея! Между прочим, непринятие антисемитской линии Кремля — один из признаков антисоветского, антирусского, антиоккупационного движения в той или иной национальной республике Союза.

"Чистильщики кадров" в первую очередь избавлялись от ученых-евреев. Тысячи "находчивых" евреев, сидевших когда-то днями и ночами над марксистской философской мурой ради сдачи "философского минимума" (без этого нельзя в СССР получить заветную "кандидатскую"!), оставались внезапно у разбитого корыта. Советской власти больше не нужны были "умные евреи". Я никоим образом не думаю умалить таланты и способности истинных советских ученых — евреев и неевреев, внесших и вносящих так много в строительство "здания мировой науки", не о них тут идет речь.

Я интересовался сравнительной филологией и языка-

160

ми вообще — одно время мне очень хотелось заняться научной работой в этой области. Но я отказался от этой мысли. Не хотелось зубрить "кандидатский набор бессмыслиц" для защиты научной работы, лежавшей почти готовой (в области анализа древнефранцузского языка). Она и по сей день лежит в укромном месте. Слишком позорен набор примитивизмов и выдумок, который надо проглотить, чтобы сдать пресловутый "партминимум" для получения звания кандидата наук. Я предпочел быть человеком с чистой совестью. Я выбрал иную деятельность: наблюдать, познавать, говорить, убеждать, влиять.

Со временем я понял, что пользуюсь значительным влиянием в среде моих учеников и воспитанников. КГБ неоднократно пытался меня "заполучить", чтобы использовать именно в таком направлении. Как принято там, мне подсовывали сексотов из среды приближенных ребят, которые чаще всего тут же рассказывали мне об этом, предупреждали о необходимости быть начеку на уроках и в выступлениях перед ребятами.

Я понимал, что они меня уважали, возможно, любили. В. С-р и П. Р-н мне даже принесли доказательства возни кагебешников вокруг меня. О подвиге этих ребят я никогда не забуду.

Работая с молодежью, я старался воспитать у юных евреев чувство национальной гордости, которое им так нужно было. А у неевреев — терпимость по отношению к представителям других наций, то есть чувство, которого многим из них так не хватало!

В 60-х годах я неожиданно получил письмо от майора Пер-ва, моего бывшего ученика и воспитанника. В письме были удивительные рассказы о его житье-бытье где-то у черта на куличках. Там была и благодарность его и некоторых его друзей по школе за тот "мир дружбы и уважения между людьми любого происхождения", который я, по его словам, "сумел перед ними раскрыть на протяжении школьных лет". Я был тронут этим письмом и долгие годы его хранил. Пер-в был слишком благородной натурой и слишком тонким человеком, чтобы выдержать "прелести" многолетней службы во славу

161

соцродины далеко на северной окраине Камчатки: он застрелился вместе с еще несколькими товарищами по службе. Возможно, историки будущего докопаются до причин этой современной российской трагедии...

* * *

Конец 50-х годов... Я в очередной раз приехал отдыхать в любимую Гагру. Я устроился в знаменитой гостинице "Гагрипш", построенной близким родственником Николая II — принцем Ольденбургским в конце XIX столетия. Попасть туда можно только чудом. Хочу рассказать, как мне это удалось — очень поучительная история, раскрывающая теневую, но весьма важную сторону быта в СССР. Итак, не видя никаких шансов получить пристанище в Гагре, я надумал попытать счастье там, где это более всего сулит успех. Я медленно поднимался по изумительному откосу в тропической зелени, ведущему к главному входу в "Гагрипш", и обратил внимание на сидящего на витой каменной изгороди, недалеко от входа, старца с орлиным носом. Он живым, пронизывающим взглядом осматривал прохожих. Я подошел, о чем-то спросил, узнал, что он грек по национальности. После нескольких минут беседы на ломаном русском языке я завоевал его симпатии. Я прочитал ему на греческом запомнившиеся мне из гимназии, начальные строки "Отче наш": "Патир имон, а эн уранис, агиасти то онома су..." Он мне рассказал, что нужно без очереди "прорваться" к директору Б-ли, держа руку у выреза рубашки так, чтобы видны были лишь два нервных пальца, настойчиво просить комнату, и "тебе будит панималь". Это был пароль на "деловой" разговор.

Я прошел, признаться, довольно нахально мимо длинной очереди у дверей кабинета директора "Гагрипша". О, кто из четверти миллиарда жителей страны социализма не позволил себе хотя бы один раз такое нарушение в вечной битве за существование! Очутившись лицом к лицу со всемогущим Б-ли, я принял позу, подсказанную мне орлиноносым эллином. Уста и сердце Б-ли откры-

162

лись тут же! Он мне прямо сказал, что старый грек во дворе — его агент, что комната будет мною получена, только за большее количество червонцев (десятирублевок), чем выставленные мною два пальца. Я, конечно, дал ему договоренные червонцы. Обе стороны оказались в выигрыше, а в будущем еще кое-кто из моих друзей не без успеха пользовался игрой пальцев, нервно перебирающих одну из пуговиц одежды...

Я это рассказываю для того, чтобы несведущие или не желающие знать освоили еще одну истину — взятка в СССР везде, по любому поводу — истинная сила, общепринятая, начиная от необщедоступной двери, которую взятка мгновенно открывает, до самых верхов общества, включая армию, милицию и даже... КГБ! Кто теперь не знает, что многие получили разрешение на выезд (по вызову), жирно (иной раз — десятки тысяч!) "смазав" руку берущего?!

Вот так я, оказавшись постояльцем "Гагрипша", был вскоре принят в небезынтересном обществе советской артистической и технологической аристократии. Я жил в отдельной комнате — на уровне остальных членов компании, лишь тратя меньше их, ибо мне ли было тягаться с ними по ресурсам? В качестве патрона и кумира был там оперный певец с мировым именем Павел Лисициан с красивой женой Дагмарой и двумя дочерями. Были еще главный инженер крупнейшего московского завода с "военным уклоном", привлекательная дама, врач из Свердловска В-я, золовка инженера К-ва, прима-балерун Тбилисской оперы Вахтанг Чабукиани со своим "возлюбленным", не то Шурой, не то Сашей. Позже примкнули к нам национальный художник Армении, репатриант из США, кажется, Сарьян и несколько других "тузов" из разных городов... Чудесно проводили мы время между пляжами, прогулками, обильным "чревоугодием" и долгими беседами, надо признать более чем откровенными. Эти люди чувствовали над собой щит очень высоких сфер, они могли — и с ними можно было — говорить намного откровенней, чем вообще.

Нередко слышны были тут высказывания, очень далекие от самозабвенного соцпатриотизма. Были, конечно,

163

радости бешеных по изобилию столов и милых уединений, о которых в таком обществе в СССР не говорят "колко". Засиживались у Лисицианов до двух-трех часов ночи, в атмосфере анекдотов на злобу дня. Была музыка, были рассказы из "действительности", которых нет ни в прессе, ни в литературе, ни по радио. Вся эта компания выглядела и вела себя, как все те представители советской верхушки, которые, по известным причинам, живут в роскоши (применительно к советскому уровню жизни). Могли, например, заказать у летчика рейсового самолета, идущего в Москву, купить и привезти, опять-таки через такой-то московский "блат", особые пирожные, торты и консервы из... Парижа. За это Лисициан уплатил сумму, просто-таки баснословную в понимании советского обывателя.

Как я уже говорил, "телесные сеансы" были в этой компании общепринятыми. На курортах СССР, как и в других странах, эрос — вездесущ, именно везде, ибо курорт — некая общедоступная гостиница, где каждый куст, каждый темный уголочек заменяют то, зачем во всем мире снимают комнату, просто. Этой простоты в СССР нет! Действительно, гуляя вечером или ночью по утопающим в зелени улицам Гагры (как и других курортов), ты чуть ли не из каждого куста слышишь шорохи, вздохи, смех. Иной раз от "курортных" красавиц можно было и узнать немало интересного. Красавица жена глубокого старца-академика Н-на, с упоением предававшаяся любовным делам, рассказала как-то удивительную историю (приводя серьезные подтверждения своих слов): чтобы ускорить поступление полуфабрикатов из одного цеха в другой, на одном очень крупном автозаводе (в порядке обыденного производственного процесса) начальник цеха, задерживающего продукцию, старый коммунист, инженер Е-фов получил от своего коллеги, начальника "ожидающего" цеха, подарок-напоминание (читай — взятку) — новенький "Москвич"! Если вдуматься во все детали советской уродливой экономической системы, то этот факт запросто вмещается в рамки ненормальной действительности, которая там — норма.

164

* * *

Среди "капитальных" вопросов, которые привлекали мое внимание в 60-е — начале 70-х годов, был и вопрос о взаимоотношениях между Кремлем и его "приказчиками" из крупных компартий Запада. Однажды я стал живым свидетелем (даже участником!) этих взаимоотношений, и многое, что до той поры было покрыто туманом, вдруг прояснилось.

Телефон зазвонил в непривычное время — знойное июльское послеобедье.

— Алло! Можно попросить товарища XX?

— Я вас слушаю.

— Вот это удача! Говорит XXX, секретарь горкома. Как самочувствие, настроение, XX?

— Нормально, в порядке... (Не без волнения.) Что-то произошло?.. В школе?!

— Нет, нет, XX, успокойтесь. Просто я хочу вас попросить зайти ко мне завтра к девяти часам, секретарь вас пропустит без очереди. Надеюсь, вас устраивает время?

— Да, я буду.

— Ну, вот и хорошо. До завтра, стало быть...

Точно в указанное время секретарша меня ввела в кабинет XXX, секретаря горкома этого большого западного города. У секретарши был бюст из тех, что магнитом притягивают взор любого мужчины, поэтому две пары мужских глаз в кабинете прежде всего устремились на этот бюст. XXX попросил не тревожить нас, пока он не позвонит. Мы сидим вдвоем с двух сторон огромного стола, и XXX приступил к делу.

— К нам прибывает большая группа французских спортсменов-футболистов и с ними (подчеркнуто) видные деятели ФКП. Я хочу вас попросить быть моим переводчиком эти несколько дней. Конечно, ваша работа будет оплачена!

Я, прикидываясь сверхнаивным и удивленным, стал объяснять XXX, что, мол, это излишне, из Москвы с группой обязательно прибудут переводчики "Интуриста". Но XXX оборвал меня:

165

— Вы будете моим, для меня лично переводчиком!

Ага, XXX не верит интуристско-кагебистским переводчикам! Тут уместно напомнить тем, кто не знает или еще сомневается: все без исключения члены персонала "Интуриста СССР" — штатные сотрудники КГБ — "гласные" (старшие служащие) и завербованные "негласные" (все остальные, вплоть до уборщиц, шоферов, официантов, механиков, истопников и др.). Внимание, словообильные "гости с Запада" и, в той же мере — "свои"!!..

Дальше все пошло по плану: встреча на аэродроме, когда с первого же момента XXX больше требовал, чем просил, чтобы я ни на шаг не отходил от него и переводил буквально все, что выходило из уст "парижских гостей". Странное получилось положение: два интуристских переводчика (один из них Сеня — еврей, все эти дни пускавший в мою сторону еврейские "хохмы", может быть даже по заданию своих хозяев) переводили поочередно другим начальникам, а я — прямо на ухо XXX говорил все! Еще пример "полного доверия, братства, единства и пролетарской любви" среди советских коммунистов...

XXX требовал особого внимания к каждому слову "вон того лысого старикашки", как он охарактеризовал "товарища" Жоржа Моррана, члена политбюро ФКП, видного деятеля Сопротивления, одного из "приказчиков" Ленина, одного из основателей французской компартии. У Моррана ходил в учениках сам Морис Торез. Кто не знал в годы Сопротивления в Центральном Массиве рыскавшего по селам и горным хуторам "учителя мосье Жоржа", в корзине которого всегда были пистолеты, пули, гранаты, бомбы, взрывчатка — в общем, всякие "учительские принадлежности"! Но в тот день все это не имело никакого значения: XXX знал, что мосье Мор-ран занимает некую "независимую позицию" в ЦК ФКП, поэтому-то и надо было "быть внимательным к каждому слову".

166

"Гвоздь программы" состоялся в автобусе, когда я вел всю группу на экскурсию по городу. По требованию XXX, я в удобный момент сообщил на ухо мосье Моррану, что XXX просит всех коммунистов подняться в здание горкома, когда мы будем проезжать мимо него, возвращаясь с экскурсии, на "небольшое" совещание. (Руководство группы гостей состояло из членов городского управления парижского "красного пригорода" Иври, представлявших все партии. Коммунисты там в большинстве.) Мосье Морран вскочил держась за сиденье и патетически во всеуслышание заявил мне, в ответ на мое тайное предложение: "Я мэр Иври, избранный всеми гражданами, я вовсе не собираюсь оставлять моих уважаемых членов горсовета из других партий — в узкопартийных интересах!" Я так и по сей день не знаю, была ли то вспышка человеческой холодной объективности и независимости или хорошо сыгранная сценка партийного лицемерия.

Я слышал, что на следующий день, который был "свободным", утром состоялось какое-то совещание в горкоме с французскими коммунистами, без меня. Разумеется, на дополнительную пешую прогулку по городу со мной в это утро, по просьбе мосье Моррана, явились все, кроме коммунистов и его самого!..

В довершение ко всему сказанному тут хочу добавить, что по сей день мне непонятно, почему XXX пригласил именно меня участвовать во всей этой сугубо партийной свистопляске, учитывая то, что я никаких партийных "обязанностей" не имел, ибо за все годы жизни в СССР никаким "членством я не был охвачен". (Возможно, это единственное, чем смею похвастать.) И еще что-то столь характерное для "хомо совьетикусов": все эти дни моей "миссии" при XXX и гостях из Парижа мне неоднократно приходилось появляться публично в сугубо "партийно-правительственных" местах — правительственная ложа на стадионе, разные президиумы митингов, правительственная ложа театра и т. д. Разные люди, хорошо знавшие меня, в особенности "номенклатурщики",

167

которые до этих дней смотрели на меня "свысока", ожидая, конечно, чтобы я их первым приветствовал, при встречах стали мне низко кланяться, заинтересовавшись внезапно при любой встрече "с улыбкой" состоянием моего здоровья и самочувствием: я ведь "публично появлялся в непосредственной близости" с людьми "из таинственных, недоступных для простых смертных сфер соввласти"!..

Между прочим, по полученным позднее сведениям, в конце 70-х годов XXX получил срок — пятнадцать лет лагерей на ГУЛАГе, как будто бы "за хищения". Тут следует приметить, что такое обвинение часто предъявляется номенклатурщикам — политически осужденным. Разошлись ли пути XXX с его советской властью после описанных выше событий?!

Приблизительно в те же годы получилось так, что мне пришлось несколько раз ехать в Моршин и в Трускавец (Западная Украина) — попить минеральные воды, залечивать последствия тропической малярии, полученной в армии во время войны у иранской границы. На советских курортах в большинстве случаев приходится искать пристанища на частных квартирах, путевки — удел счастливчиков или результат солидного блата в профсоюзных сферах. Так, советские люди, у которых есть средства, едут лечиться "дико" — это антоним понятия "организованно". По идее все в Эсэсэрии "должно организовываться сверху", централизованно.

Если по сей день они не в состоянии организовать снабжение населения продуктами питания, то что можно ожидать в области курортного лечения, отдыха? Таким образом, я попадал на квартиры к украинцам, коренным жителям курортных районов Прикарпатья. Дружба с двумя западными украинцами оставила неизгладимый след в моем сердце по сей день.

С К. П-й и его симпатичной женой В. я познакомился во время туристской поездки по Армении и Закавказью еще в конце 50-х годов. И К. и В. — истинные карпатские крестьяне-гуцулы. Они собственными силами выбились в люди — вышли из примитивного мира детства, получили высшее образование и стали специалистами в одной

168

характерно местной отрасли хозяйства. Мои с ними отношения переросли в глубокую, сердечную дружбу. Они оказались любознательными людьми, культурными, хорошо знающими и понимающими проблемы взаимоотношений между представителями разных национальностей страны. Интересно отметить, что престарелая мать К. осталась вдовой с тремя малышами на руках после гибели мужа на работе (тогда область входила в состав Чехословакии). Мать, бедная крестьянка-вдова, сумела дать детям образование, К. кончил гимназию! Она воспитала детей в духе человеколюбия. Поэтому К. очень отличался от большинства своих соплеменников, проникнутых злобной нетерпимостью к "чужакам", в особенности когда речь идет о евреях.

В печальный период гибели евреев Европы, когда значительная часть эсэсовских палачей вербовалась именно среди карпатских украинцев, крестьянка-вдова "Матка А." на протяжении почти трех лет укрывала, кормила одиннадцать (семнадцать?) евреев, бежавших от гитлеровских убийц и скрывавшихся в дремучих лесах, окружающих поселок Р., пока область не была очищена от нацистов (1944). Все эти тяжелые годы "Матка А.", как ее звали", рискуя головой, ходила к ним со всем необходимым в дальнее укрытие в лесу. О ее подвиге знает все окружающее население, но в стране госантисемитизма такие вещи не считают подвигом, немало партбоссов о таких подвигах сожалеют. Невзирая на постоянный "писк" о надуманных чаще всего "героях тыла", "Матку А." ничем нигде не отметили... И К. и В. с пониманием относятся и по сей день к освободительному движению евреев СССР.

Как я уже говорил, мне приходилось наезжать в Моршин и Трускавец в Прикарпатье. Однажды — это было зимой, прогуливаясь в сторону трускавецкого леса по теренкуру, я познакомился с представительной пожилой дамой, еврейкой Б. из Москвы. Еще с детских лет, когда Б. жила в Н. на юге, она подружилась со своей соседкой Л., с которой росла и училась. Л. — тоже еврейка. Впоследствии, через годы, Л. стала женой видного украинского партийного босса. В беседах со мной Б. не желала на-

169

зывать его имени "для нашей обоюдной безопасности" и называла его "один из первых пяти" (в политбюро). Я не добивался уточнений, чтобы не "отпугнуть" Б.

Как только Л. с матерью переехали в роскошную квартиру в Москве на Кутузовском проспекте, давние связи с Б. прервались. Все же Л. не могла или не хотела совсем обходиться без ближайшей подруги. Она посылала за ней свою роскошную "Чайку", и Б. представлялся случай пожить день-другой на "самых вершинах кремлевского Олимпа". (В свое время Л. за пару дней устроила для Б. хорошую квартиру недалеко от Киевского вокзала, перетащила Б. в Москву.) "Один из пяти" относился с терпимостью к визитам Б. Что касается своей престарелой тещи, к ней он проявлял почтение и внимание. Теща всегда сидела на своем привычном месте, кто бы из кремлевских боссов не был за столом! А Хрущев, по общеизвестной привычке подвыпив, начинал свои избитые антисемитские "остроты". Тогда Л. с матерью покидали стол, как только Никита "брался за большой стакан". "Один из пяти" принимал как должное уход жены и тещи, а Никита удовлетворялся стандартным ответом хозяина дома на вопрос, куда, мол, делась Л.?

Б. мне рассказала о некоторых "капризах", которые себе позволяла Л. Например, ей хотелось "походить по парижским салонам". Снаряжался самолет "Аэрофлота", Л. брала с собой пару подруг и отправлялась на день-другой в Париж — самолет ожидал ее. Пару раз Л. приглашала Б. на такие "прогулки", но в последнюю минуту отменяла приглашение, приводя детские доводы. Б. знала, что КГБ категорически возражал против ее полета — пятая графа! Потом Л. ей сама рассказала об этом.

Ныне — это уже стало общеизвестным фактом — никакие королевы или императрицы, как и их коронованные мужья, не позволят себе такой необузданной роскоши, какую может себе позволить любая советская женщина или мужчина, добравшись "до уровня кремлевских кроватей".

170

Покойная жена Косыгина болела печенью. В 1961 году я был в Трускавце и видел, как было обставлено пребывание там мадам Косыгиной. Жила она в знаменитом "Хрустальном дворце" — самом роскошном из санаториев Трускавца, где до войны сам Черчилль пил знаменитую "нафтусю" — целебную воду мировой известности. Денно и нощно вокруг Косыгиной ходили четыре телохранителя. Когда муж приезжал к ней, телохранителей становилось шесть. Хождение Косыгиной к источнику походило на некую свадебную или цирковую церемонию. Она — толстая, некрасивая, вся в оспинках, белесая — медленно шествовала по тропе. Иногда сам Косыгин вел ее под руку в кольце телохранителей. Косыгин играл в демократа. Как-то я подошел к источнику одновременно с ним и жестом уступил ему очередь для наполнения чашки. Он мне в свою очередь уступил широким русским: "Да нет, что-о-о вы, что-о-о вы, пейте на здоровье!" А тем временем его жена важно восседала рядом, а четверо церберов стояли вокруг нее, как в пошловатом бурлеске.

В том же Трускавце я наблюдал аналогичную комедию, кажется, в 66-м году. "Сам" Шелест (генсек Украины) с женой "пожаловали" на воды. Они вдвоем представляли собой "массу" в сотни две килограммов жира! Я узнал подробности быта четы Шелестов. Они расположились на квартире у Оксаны П-к. Говорили, что ее муж погиб в битве с войсками НКВД, будучи "ватажком" в "курене" бандеровцев. Как она осталась в Трускавце — "тайна, покрытая мраком". Возможно, в некой таинственной связи с этим Шелесты и остановились у нее. Сразу к ней домой завезли породистую корову (положено). Предварительно, до приезда Шелестов, был срочно произведен ремонт дома Оксаны и завезена новая мебель ("чтобы не оскорбить благородный взгляд Шелестихи..."). Всю улицу запрудили телохранители, так что выход кого-нибудь из жителей ночью "освежиться" сразу же приводил к его допросу.

171

А Оксана, не спрашивая разрешения, разносила по соседям последние новости из своего дома, и эти новости становились достоянием всего курортного Трускавца. Проходя однажды по центральной улице около черной шелестовской "Чайки", я был замечен "ребятами", которые предложили мне повелительно: "Проходите, проходите!" Я ответил им, что, мол, "только то и делаю, что прохожу". Этого было достаточно, чтобы около меня "вырос" один из "ребят" и грубо прикрикнул на ухо мне: "Что, захотел куда-то? Проваливай быстрей!"

В ту пору я уже ясно понимал, что все это входит в обязательный набор атрибутов власти: советский обыватель должен постоянно ощущать особую "чувственную смесь — страх плюс благоговение" в непосредственной близости с физически присутствующей властью! Но это и отражение страха нынешних хозяев России перед своим же народом. Разве не как в "Городе Глупове" Салтыкова-Щедрина!..

* * *

А жизнь шла своим чередом. В стране ощущалось экономическое оживление. Из витрин магазинов исчезли картонные макеты продуктов. Да и магазинов становилось все больше и более современного вида. Появились продукты, промтовары. Но, поскольку истинное равенство в стране Советов немыслимо, страну разделили на "пояса" по уровню цен и снабжения. Советское руководство и по сей день считает, что, например, жителю Ярославля можно быть более голодным, чем жителю Кишинева или Винницы. Или что житель Москвы должен иметь где купить чуть ли не все, что ему нужно, а ленинградцу можно дать поменьше.

Мы ходили в кино, в основном на импортные фильмы, ибо большинство советских фильмов невыносимо скучны, фальшивы и клонят ко сну. Изредка прорвется через неумолимые заслоны Главлита какой-нибудь настоящий фильм, и кинозалы буквально берутся штурмом. Так было, например, с фильмом режиссера-еврея Чухрая

172

"Летят журавли", после которого Чухрай надолго "замолчал", потом под давлением сломался и опустился до "соцреализухи".

После захвата Советами всего огромного западного края, который всегда был частью Центральной, а не Восточной Европы, образовался некий раздел между Западом (вновь приобретенным) и Востоком СССР. Граница эта ощущалась почти во всех сторонах жизни — в быту, во внешнем виде, в культуре и образовательном уровне населения, даже в речи! Что интересно в особенности — уровень свободы слова и общественных и личных связей между людьми. На Востоке положение доходило до полного молчания и абсолютной изолированности; на Западе еще можно услышать какой-то тихий шепот Свободы...

Поэтому, как видно, мы, "западники", по сей день еще чувствуем прелесть дружеских компаний, вечеринок и пикников не ради того, чтобы напиться и, как это принято на "Востоке", опуститься до уровня скотов с "валянием под столом или в канаве". Мы ищем во встречах общение, рассказы, обмен новостями, идейные споры. И все это вовсе не в "сухом режиме": одно — это "вкусить для тонуса" и совсем другое — "набраться до чертиков" вне всякого тонуса!

Следует отметить, что "восточники", если они не опустились до всех отрицательных черт "хомо советикус", приезжая на "Запад", как правило, быстро перенимают многое из того, что принято называть западной культурой, "Европой" и что еще сохранилось на западе СССР. Так было и с семьей полковника С-ча. Мы провели вместе долгие годы в настоящей дружбе, с замечательными вечеринками, с пикниками в карпатских лесах, со многими встречами, где всегда ощущалась связь духовно свободных, достойных людей. Говорили об искусстве, обсуждали книги, вели политические споры, полностью противоречившие всей той невыносимой чепухе, которой официальное политначетничество забивало головы людей.

Полковник С-ч был командиром полка специального инженерного назначения. Его сын, красавец Л-к, мой

173

бывший ученик и воспитанник, в возрасте 25 лет был уже кандидатом военно-технических наук в чине капитана. Он был действительно очень умным, одаренным и симпатичным молодым офицером, ничем не отличавшимся от выпускников, скажем, Вест-Пойнта или Сэн-Сира. Л-к трагически погиб характерной "советской" смертью. Работая в области ракетного дела, он вместе с другими офицерами полез под новую ракету, чтобы исправить зажигание перед самым пуском. Как он рассказал перед смертью в последней беседе с отцом, специалистов-пиротехников начальство в это время послало... рыть картошку! Тем временем последовал грозный окрик сверху (немедленно запускать!). Вот таким образом ценнейшие люди, высокого уровня военные специалисты, сами легли под ракету вместо пиротехников. Ракета (только что стянутый чертеж у американцев, как успел еще рассказать Л-к) взорвалась! Погибли около двух десятков человек, в основном офицеры-специалисты, другие получили тяжелые ранения. У Л-ка обуглилась вся спина. Он умирал несколько дней при полном сознании, не испытывая болей, ибо все нервные окончания были обуглены...

Со скульптором-евреем Г. я познакомился случайно: он сидел в кабинете одного крупного начальника от культуры, куда я пришел просить разрешения опубликовать что-то. Мы разговорились с Г., выйдя вместе; он оказался отцом моей ученицы и воспитанницы Герты. Начались встречи, визиты друг к другу. Я часто заскакивал к нему, он жил в старом, ветхом особняке, реликвии иных времен. Там мы переворачивали языком "весь мир". Мы стали близкими друзьями. Г. был типичным представителем галицийских евреев, вышедших на рубеже XIX и XX веков на культурные просторы Европы, в основном под влиянием венского "культуртрегерства". Круг его интересов выходил далеко за рамки его повседневных занятий скульптора-профессионала. У него была уникальная библиотека редких книг с преобладанием еврейской тематики.

Дом Г. носил на себе черты устарелости, заброшенно-

174

сти и... страха. Все это очень характерно для многих западных старожилов, в особенности евреев. Г. и его жена Р. находились в плену какого-то постоянного, никогда их не покидавшего ощущения страха! Можно ответить на вопрос: "Что они делают?" одним словом: "Боятся!"

В библиотеке Г. я нашел редчайшую книгу — гитлеровцы очень постарались, чтобы она стала редчайшей. Специальное отделение службы SD было занято поисками экземпляров этой книги и их сжиганием, такой ужас она наводила на бесноватого Адольфа и его "братию". Книга эта называется "Das Wesen des Antisemitismus". Ее опубликовал в 1900 году в качестве докторской диссертации при Пражском университете историк и философ, бывший посол Австро-Венгрии в Японии фон Куденхове-Каллерги (отец; сын К.-К. — создатель известного политического движения "Пан-Европа"). Эта книга с научной точностью, досконально и совершенно неопровержимо раскрывает и развенчивает антисемитизм как индивидуальный психоз и как опасную, преступную линию политического и общественного поведения. В частности, в этой книге К.-К. научно доказывает и ратует за необходимость возвращения масс евреев на их древнюю родину — Палестину.

Как только я познакомился с этой книгой, мне пришла в голову интересная мысль: в порядке борьбы с нарастающей волной антисемитизма в СССР попытаться получить разрешение на опубликование комментированного перевода этой книги. Я видел в такой затее две важные цели:

а) обнаружить (если они есть) такие круги в советском руководстве, которые готовы что-нибудь предпринять против нарастающего массового антисемитизма в СССР, во многом активизирующего антисемитизм во всем мире;

б) дать русскому и русскоязычному читателю мощное пособие, которое, без сомнения, вылечит тысячи читателей от антисемитского недуга.

Мой друг Г., хозяин книги, мне ее предоставил для действия, прося меня лишь об одном: никто никогда не

175

должен узнать, чья это книга. Какой нечеловеческий страх! Забегая вперед, раскрою дальнейший жизненный путь "испуганного еврея", скульптора Г. П. Через ряд лет, уже в Израиле, племянница Г. П., видный деятель медицины доктор К., рассказала мне о том, где и как закончились еврейско-сионистские национальные потуги Г. П.: он с титулом "фольксдейче" ("ассимилировавшийся немец") "репатриировался" в ...Западный Берлин, а вовсе не в Израиль, как и можно было ожидать от такого "сиониста". Таких советских евреев меньше всего интересует историческая родина — Израиль. А "сионистский писк" там, в Эсэсэрии, — это лишь ширма для получения выездной визы, чтобы сразу же по выезде, пуститься по избитым стежкам-дорожкам "вечного жида" Агасфера.

Не входя в подробности, хочу лишь подчеркнуть, что я долго, старательно поработал над солидной аннотацией к книге в одной крупнейшей университетской библиотеке. Вооружившись желанием, терпением и рублями из собственного бюджета, я отправился затем в Москву — в "сферы", чтобы "протолкнуть" свой замысел.

Я прибыл в Москву — это были годы расцвета "хрущевщины". Я пустился на поиски поддержки моего начинания. Остановлюсь лишь на двух встречах в рамках этих поисков. При помощи знакомого, бывшего бессарабца К-го, мне удалось познакомиться с Гонтарем, заместителем Вергелиса по редакции "Советиш Геймланд". Гонтарь меня пригласил на ужин, где я оказался в обществе евреев-ассимилянтов, ренегатов и пары неевреев, как будто специально приглашенных, чтобы обществу было к кому подлизываться. Впечатление от вечера осталось тягостное, надежды на поддержку моего предприятия улетучились. Гонтарь даже начал меня обрабатывать — зачем, мол, будировать тему, которую лучше не трогать. Все же на следующий день он мне устроил встречу с Вергелисом в редакции. Вергелис сразу же заявил, что эта затея "пахнет национализмом" и что он "никакого организованного антисемитизма в стране" не видит, кроме "пережитков у самых отсталых людей" (как выписка из резолюции какого-нибудь пле-

176

нума или как высказывания в наши дни некоторых ученых мужей в Иерусалиме, например — профессора Е-р).

Я холодно распрощался, ушел хлопнув дверью. Через другого литератора-еврея, имени которого уже не помню, мне была назначена встреча с Эренбургом, причем тот литератор сказал мне, что он, будучи другом Эренбурга, просил его помочь мне в моей затее, ибо это, сказал он Эренбургу, важная инициатива как в интересах евреев, так и в интересах партии.

Вот так, второй раз в жизни, мне довелось встретить Эренбурга (я еще не знал, что вторая встреча так и не состоится). Добравшись домой к Эренбургу точно в назначенное время, я был встречен сухощавой, неприятной женщиной — его управделами. Она вся была какая-то выцветшая, с пристальным ледяным взглядом. Я представился — она знала, что я должен прийти. Я ей вкратце изложил цель моего прихода. Она вышла, чтобы доложить обо мне. Через пару минут она вернулась и сообщила мне сухо, что "Илья Григорьевич плохо себя чувствует и не видит возможности вмешиваться в ваше дело". Вот так-то!..

Я зашел в Институт марксизма-ленинизма, что за памятником Юрию Долгорукому на площади Моссовета. Там я вел долгие, нудные переговоры с несколькими чиновниками, пока один не сказал мне, что следовало бы обратиться в главное здание института, около сельхозвыставки. Он мне рекомендовал добиваться личной встречи с академиком Искровым, ученым секретарем института. Я добрался на метро до главного здания, вид которого меня поразил. Оно стоит в центре необъятного двора, окруженного высоченным забором, и напоминает скорее военный объект или тюрьму, чем институтское здание. Меня неоднократно проверяли и по телефону переправляли из одного места в другое.

Наконец я пришел в приемную, где восседала красавица секретарша. Направо дверь вела к академику Искрову, налево — к директору Ц. И. М. Л., члену политбюро ЦК КПСС Поспелову.

Секретарша уже знала о моем визите и предложила мне пройти к академику Искрову. Он меня хорошо при-

177

нял, усадил около себя на диване. Он был очень импозантный мужчина среднего роста, элегантно одетый. Расспросил меня, входя в мельчайшие подробности. Несколькими фразами проверил, действительно ли я владею немецким языком, после чего попросил рассказать цель моего начинания. Я ему откровенно сказал, что основная цель — борьба против антисемитизма. Тут же добавил, что "в такое время, когда вся империалистическая пропаганда усиленно твердит, что в СССР есть управляемый антисемитизм", выход в свет такого прокомментированного издания развеет "выдумки" "антисоветских кругов". Ему моя мысль понравилась, и он сразу же поспешил к "самому" Поспелову. Я ждал минут двадцать.

Вдруг я услышал, как Искров вернулся в комнату секретарши и начал вызывать разные издательства. Наконец он остановился на "Издательстве на иностранных языках", и я слышал, как он в повелительном тоне сказал по телефону: "…Да, да — вне очереди и вне плана: согласовано с товарищем Поспеловым..." У меня чуть сердце не остановилось от радости! Это ведь будет невероятным финалом долголетней борьбы!

Искров вернулся в хорошем настроении, сообщил, что моя идея принята, что надо сразу же отправиться к главному редактору издательства Чувикову, что все остальное в его руках, там мне дадут нужные документы и пропуски в библиотеки. Выходя с ним из кабинета, я увидел Поспелова.

Я был поражен разницей между его стандартными портретами на улицах городов и сел и видом живого Поспелова. Сгорбленный, больной, со свистом дышащий человек, а не добрый молодец, каким его изображали официальные портреты. Мне запомнилось его бугристое лицо зеленоватого цвета — порочное лицо с большими мешками под глазами (пьянка, оргии...). Искров меня представил, сказав: "Тот товарищ, о котором я вам только что говорил". Поспелов неуклюже повернулся ко мне, пронизал меня взглядом, пожал руку и прохрипел: "Ну что ж, с успехом!"

178

К Чувикову я прилетел на крыльях надежды. Я был принят вне очереди, гордо прошел мимо строя посетителей в приемной. Чувиков был более чем любезным, я бы сказал — заискивающим (еще бы — говорить с человеком, пришедшим по звонку "оттуда", да еще только что пожимавшим руку "одного из..."). Он мне сказал, что получил указание готовить — внеочередно (!) — издание комментированного перевода книги Куденхове-Каллерги "Сущность антисемитизма".

Я прошел к ответственному редактору немецкого отдела. Он оказался симпатичным человеком, проявил явный интерес к моей затее. Мы перешли на немецкий язык — он, как видно, хотел знать, как это у меня получается. Он был удовлетворен и даже сказал мне об этом. Мы в какой-то мере сблизились, и он обещал держать меня в курсе дела.

Я вернулся домой, окрыленный надеждой. Мой друг скульптор был поражен услышанным и, конечно, не забыл справиться, — "не интересовался ли кто-нибудь наверху" о том, кому принадлежит книга" (!).

Прошло несколько месяцев, и из полученных писем немецкого редактора и его устных бесед со мною по телефону вырисовывалась дальнейшая судьба моего предприятия. Моя аннотация с соответствующими рекомендациями прошла Главлит (цензуру) и оказалась на столе у Фурцевой. Там она "вылежала положенные пару месяцев" и наконец вернулась с резолюцией-окриком. Со слов редактора, там было написано следующее:

"1. Что за националистическая сионистская идея?!

2. Что, забыли про Директиву ххххПолитбюро от ХХХХ?!"

Следовала подпись, непохожая на фурцевскую, напоминавшая подпись... Никиты! Ну, а официально "Редакция на иностранных языках" прислала мне глупейший ответ. В нем утверждалось, что, мол, "издательство выпускает в основном новую литературу (явная ложь), а книга Куденхове-Каллерги — 1905 года". Подпись — "Чувиков". У меня тогда создалось впечатление, что Чувиков специально придумал такое глу-

179

пое письмо, дабы я понял, что сам он к нему непричастен. Вот так всплыла очевидная картина: над всеми соображениями политического оппортунизма Поспелова и Искрова восторжествовал конкретный, реальный, никогда не затухавший на Руси государственный и народный антисемитизм! На Руси — советской — книга против антисемитизма ...нонсенс!

* * *

Вся эта затея стала для меня неким рубежом. Я понял: настало время повернуться спиной к злобной, враждебной "матушке-Руси", покинуть ее, уйти в свой, истинно свой дом, в Израиль.

Я знал, сколько на этом пути будет опасностей, и повседневно укреплял в себе убежденность в необходимости такого шага. А для меня он представлял особые опасности в связи с моей военной службой. Такую же решимость я укреплял у дочери, у стариков — ее дедов. И начал конкретные действия по осуществлению плана...

Шестидневная война громом откликнулась в сердцах и в сознании миллионов советских людей, в первую очередь — евреев и... антисемитов. Масса недовольных режимом радовалась очередному провалу советской политики "дружбы" с арабами, которая и по сей день очень непопулярна в широких массах русских людей. Это не столько из любви к евреям, сколько из "атавистической" антипатии к мусульманам. А антисемиты горько переживали еще один триумф ненавистных жидов. Советское радио, все средства пропаганды еще с 6 июня начали распространять свои враки, ставшие анекдотами — о горящей Хайфе, о полном развале сионистских войск, об арабах, прорвавших фронт на всех участках, и т. д. и т. п...

И это в то время, когда основная масса населения уже знала о неслыханном разгроме "Героя Советского Союза" Насера и его камарильи! Помню, как рано утром 7 июня полковник С-ч прискочил ко мне, обнял меня, по-

180

жимая руку и восторженно воскликнув: "Молодцы! Молодцы!" Повсюду в те дни можно было слышать такие мнения: "Вон явреи нае... этих, как их там, — арабов чи чурков!", "Ваня, слухай, как жиды черных побили, во антихристы!"

Можно сказать, что в сознании евреев России эта война произвела эффект взорвавшейся бомбы. Прорвалось наружу все то, что на протяжении десятилетий надо было держать под железным замком молчания. Замок этот разлетелся на кусочки. Евреи СССР полностью обнаружили самих себя! Проявлявшиеся до тех пор национальные чувства, тенденции групп евреев на западе страны теперь разлились в мощное, активное национальное движение евреев СССР за открытую эмиграцию в Израиль, на свою настоящую Родину. А в сознании неевреев, в том числе антисемитов, наконец-то начался процесс признания очевидного. Они теперь уже неизменно ассоциировали понятие "еврей" с понятием "Израиль". Буквально через пару месяцев я получил доказательство прямого участия Москвы в организации и ведении этой войны, обернувшейся, как известно, неслыханным ударом прежде всего по престижу самих Советов.

Как-то ко мне вбежал очень возбужденный сосед и приятель Б. М. и шепнул мне: "Г., идем срочно к нам во двор, ты услышишь нечто потрясающее..." Он исчез, и я побежал за ним.

В рощице на скамье, прямо под окном моей комнаты, сидел сосед в обществе стройного мужчины с интеллигентным лицом, одетого в простую синюю рабочую робу. Когда я подошел и, представившись, сел, сосед ему сказал по-дружески: "С., он свой в доску, кореш, валяй без страха!" Вот его рассказ. (Привожу в пересказе его слова, неточность может быть лишь в оборотах речи.)

...Было раннее утро, жаркое утро, как оно бывает в июне на Ближнем Востоке. Я сидел в командном блиндаже со своей московской братией, с нами человек пять египтян, офицеров связи. Я отвечал за артиллерию северо-восточного участка. Все были в боевой готовности номер

181

один. Орудия наведены, снаряды и пороховые мешки загнаны. Предстояло стрелять фугасами и новыми осколочными снарядами. Среди целей было и несколько кибуцов. На последнем совещании у генерала нам разъяснили, что очень важно вызвать панику в тылу израильтян, чтобы максимально затруднить им маневрирование.

Общим признаком начала действий для нас был каждодневный вылет значительных групп израильских самолетов на юг, в Негев. Как видно, они летели тренироваться на прицельную бомбежку. Как часы, в 5.30 утра они пролетали мимо нас группами по три, по пять и больше. Мой блиндаж был в самом северо-восточном углу рубежа Газа. (С. назвал какой-то шифр, обозначавший командный пункт советских военспецев.)

В этот день мы должны были начать обстрел в 5.45 — самолеты пролетали в 5.30. Вдруг я услышал какой-то шум за бугром позади нас, раздались два-три одиночных выстрела. Я выбежал и увидел перед собой нескольких солдат. То были израильтяне!

У машины поста-связи, раскинув руки, лежал убитый Игорь, сын московского туза, около него — один египтянин. Израильтяне движением автомата приказывали нам поднять руки.

Кто-то из них крикнул картавя: "Рука! Рука!" Впервые в жизни я поднял руки вверх. А что было делать?!

Вот так, братва, в качестве военнопленного я очутился в Тель-Авиве, в большой гостинице. Там было несколько десятков наших военспецев, среди них — три генерала. Были раненые. Все молчали как воду в рот набрав. Нескольких из нас, в том числе меня, вызывали на допрос. Допрашивали какие-то гражданские, главным образом — откуда родом, где служил, кто послал в Египет, какие задачи стояли перед нами. Обращались очень плохо. Через сутки нас переправили самолетом на Кипр. Всех переодели в гражданку. По выходе из самолета на Кипре нас приняли какие-то типы, все в гражданском, ни о чем с нами не говорили, только командовали при переходе в большой "АНТ": "Сюда!", "Сесть!", "Не разговаривать!", "Не оборачиваться!"

182

А дальше, что вам сказать! Пошли недели, месяцы издевательств в СМЕРШе, в ПРИКВО, во Львове. Требовали "признаться, почему сдался в плен". Как будто московские затейники (его слова) не знали без нас — почему и как...! Меня разжаловали, лишили всего: звания, орденов, довольствия, пенсионных прав, выселили из квартиры...!"

Мне показалось, что он готов зарыдать; как видно, он переборол в себе порыв — крепкая личность, с развитым чувством собственного достоинства...

"Вот так мы с женой шатались, шатались с места на место, пока этот, как его (обращаясь к соседу, чтобы вспомнить имя кого-то на заводе, принявшего его), не взял меня к тебе, М., подсобником...! Вот и вся история, вот так мы и "живем".

Он обратился ко мне:

"М. говорил мне о вас, поэтому я и рассказываю, авось когда-нибудь расскажете людям все это, все про "счастливую жизнь... где-то".

Он подчеркнуто растянул слово "где-то", явно намекая, как видно, на заграницу. Конечно, тогда я не думал, представить не мог себе, что когда-нибудь даже напишу об этом! Я был потрясен...! Как бы получил вдруг прямо в "руки" крупицу Истины — вечной, бессмертной!..

* * *

Я продолжал выезжать каждое лето на чудесное побережье Черного моря. С инженером Л-маном из Харькова я познакомился на пляже нудистов в Гагре. Разговорились мы случайно, как это бывает на пляжах, но сдружились молниеносно. Л-ман был человек в летах, смуглый, с живым взглядом — типичный семит. Он быстро перешел на "еврейскую тему". Я насторожился некоторое время и воздерживался от высказываний. Но за несколько дней до расставания состоялась "ключевая беседа". Было это на скамье Приморского бульвара, где само место предрасполагает к откровениям. В продолжение беседы о природе он вдруг сказал мне, что видит, как я остерегаюсь его, и что понимает мою осто-

183

рожность. Но ведь он так много мне уже рассказал о себе, и я должен был бы понять, что он не сексот, что люто ненавидит тюрьму народов, в которой вынужден жить. Денно и нощно он чувствует со всех сторон ненависть, невзирая на все то, что он отдает этому государству. Он от меня хочет одного — чтобы я ему верил! Он меня расспрашивал об Израиле, — говорил он, лишь потому, что хочет знать и другим рассказать...

К тому времени я уже многое знал о нем, в том числе его адрес в Харькове — видном центре юдофобства. Л-ман долгие годы мучился в одной комнате в коммунальной квартире (семья из пяти человек!). Он рассказал, что именно поэтому дочь с мужем не разрешали себе иметь детей. Сам он тянул лямку советского обывателя-еврея в антисемитском Харькове в должности инженера огромного завода, где он проработал тридцать лет.

Я ему поверил и не пожалел об этом. Уезжая, я ему предложил переписать мою поэму — ответ Маргарите Алигер. Это стихотворение я сочинил в 56-м году в качестве реплики на ее печально-известное "Чем мы виноваты..." В своем стихотворении М. Алигер создала унылую картину безысходности, конца еврейского народа и выступила с призывом "учесть, что у крови нет голоса, есть лишь цвет". Для простого еврея, живущего в постоянном двойном гнете, прочитав это стихотворение, оставалось лишь покончить с собой или быстро "побежать перестать быть евреем"! Именно эти мысли заставили меня сесть сочинить ответ: нельзя было молчать, согласиться с выводами Алигер. Я знал, что не одарен поэтическим талантом, никаких претензий в этом отношении у меня не было и нет — я просто не мог молчать...

До этого я уже давал несколько раз переписывать разные крамольные материалы и удачно — провалов не было! Человек переписывал собственноручно, забирал материал домой и давал его другим переписывать. Один экземпляр моего ответа, который инженер Л-ман переписал от руки, путешествовал по территории СССР и... вернулся ко мне через несколько лет при весьма своеобразных обстоятельствах. В тот период (я уже

184

полностью был занят подготовкой к репатриации) КГБ решил, как видно, втянуть меня в какое-то "новое сионистское дело", которое, по слухам, готовилось у нас. Не помню, под каким предлогом, ко мне домой явился еврейский парень, он представился "моим бывшим учеником", я что-то не мог припомнить его. Сам не знаю, как это получилось, но он мне всучил пачку печатных материалов, пробормотав: "Прочитайте, я зайду за ними!" И я, вместо того чтобы спустить его с лестницы, взял материалы. То были вырезки из израильских газет, журналов, снимки, парадов ЦАХАЛа, статьи на еврейские темы на французском языке (дополнительное доказательство того, кто к кому прислал этого парнишку. Я ведь был тогда преподавателем французского языка). И к моему изумлению, в пачке оказалось мое стихотворение "Ответ Маргарите Алигер", аккуратно отпечатанное. На обратной стороне кто-то от руки написал "Саратов" и поставил дату. "Ход" пославших мне этот пакет был очевиден: накрыть меня на распространении "антисоветских материалов"!

Мне не без труда удалось отыскать этого паренька, вернуть ему пачку, предварительно сложив ее и перевязав точно так, как он мне ее принес. Я спросил его, вцепившись взглядом в его бегающие глазки: "Ты давно занимаешься этим грязным бизнесом?!" Он ничего не ответил, покраснел и убрался...

Без претензий на поэтическое совершенство привожу для ясности текст моего ответа Маргарите Алигер:

Не волнуйся, наша Маргарита,

Не было откуда тебе знать,

Что довольно нас еще на свете,

Вовсе не "почти что уже нет",

Вовсе не "ничто не оживет";

Что у крови и голос есть и цвет

И что нельзя их заглушить,

Ни уничтожить, ни растлить!

И одна лишь праотцев твердыня

Может навсегда нас утешить,

И от ран тела наши избавить,

От сомнений души излечить!

Та Твердыня не познала тления,

Не поникла гордой головой!

Не предали мы ее забвению,

Сохранив в сердцах — какой ценой!

Пронесли мы в страшной поступи веков

Дух ее, наполненный стремления:

Так — мечтами и делами —

В изумленье приводили мы врагов...

И едва лишь мы вернулись,

Все вокруг зазеленело вновь

И со свежей силой заиграла

Наша древняя, натруженная кровь!

Там, где град бессмертия и чести

Возвышает седину главы,

Где пустыня лишь недавно окружала

Скалы, что на них — Иерусалим,

Там отыщет утешенье,

Не замученный веками угнетения

Новый, свежий дор хайехудим!..

Это стихотворение, "запущенное" в 1956 году, вернулось ко мне в 1970-м. Как видно, кто-то в Саратове его перепечатал начисто, ибо в оригинале оно было написано от руки Л-ном из Харькова...

* * *

Таковы были дела в те, ныне уже далекие годы. Как ни странно, вопреки широко распространенному другому мнению — а оно, вероятно, от незнания — люди в СССР, если они еще к тому и евреи, как в те годы, так и по сей день, немало заняты, если можно так выразиться, самоопределением. Конечно, речь идет о тех многих еще миллионах, которые не опустились до состояния "хомо советикус" (эти не думают, в лучшем случае верят, даже если то, во что они верят — полный абсурд).

186

Рубеж 60-х—70-х годов был отмечен этим вопросом. Власти проводили необузданную антиизраильско-антиеврейскую кампанию. В результате все более широкие круги советского еврейства терзались тяжелыми сомнениями насчет будущего. Русские люди тоже раскололись на две группы: хулителей-антисемитов (большинство), которые открыто ненавидели евреев и русских европейского образа мышления (их мало), все громче выражавших свое возмущение антисемитскими кампаниями властей. Поэма Евтушенко "Бабий яр" вызвала бурю сочувствия и понимания в широких кругах думающей Руси. Еще более глубокие чувства вызвал роман Кузнецова (ныне покойного) "Бабий яр", хотя многие знали, что он "урезан и запрещен". Нынешнее движение советских нонконформистов открыто солидаризуется с преследуемыми и угнетаемыми евреями. Академик Сахаров стал знаменосцем этой солидарности. На противоположном полюсе стоят "интеллигент Макаров" и иже с ним, погрязшие в болоте средневекового юдофобства.

Именно эта сторона духовной жизни — идеологическая борьба вне партийных догм — заняла с 70-х годов ведущее место в советском обществе. Каждый раз какая-нибудь очередная личность занимала позицию в этой трепещущей стороне советской действительности. За примером национальной борьбы евреев потянулись представители многих других угнетенных наций советской империи: украинцы, татары, балтийцы, грузины, узбеки, армяне... Признаки этой борьбы стали очевидными, как, например, кровавое подавление выступлений грузин в Тбилиси или цветы, "подкладываемые Партией" с упрямой настойчивостью на подножие памятника Ленину в центре Кишинева и не меньшая настойчивость, с которой эти цветы "кем-то" забирались и перекладывались на подножие памятника национальной исторической личности Румынии Степана Великого — в сотне метров от памятника Ленина. Или, внезапно, при открытии общестуденческого собрания в Черновицком университете (1970) — появление группы студентов-украинцев с трезубом и желто-голубыми

187

цветами (цвета украинского национального знамени, запрещенные в Эсэсэрии). В последнее время дело дошло до взрывов в метро в Москве — акт армянского сопротивления и т. д.

Особое еврейское управление в КГБ, пусть и укрытое под ничего не говорящим номером, развернуло бешеную активность по всей территории Союза, в особенности в районах, густо заселенных евреями. Борьба против "буржуазного национализма" приняла явно антисемитский характер.

В 70-х годах широко развернулась кампания КГБ и ее агентуры по сбору подписей видных деятелей, в первую очередь — евреев, под все новыми и новыми "антиизраильскими", фактически — антисемитскими "обращениями и декларациями". Одновременно от таких личностей все чаще требовали антиизраильских выступлений на собраниях, на которых отъезжавшие в Израиль подвергались изощренным психологическим истязаниям. Эти "мероприятия" властей превратились в некое мерило человечности видных людей страны. Так, например, профессор мединститута К. безропотно подписывал, выступал по шпаргалкам кагебешников явно антиеврейского характера, "лишь бы, не дай Бог, не рассердить кормящую руку, выжить! А его коллега тоже профессор Ш., рискуя тем же, чем рисковал К., если бы отказался участвовать в "кампании", не подписал ни единого "антиизраильского", то бишь антиеврейского опуса и категорически отказался выступать на эту тему. Профессор-медик Р-ий, украинец, видный деятель науки, человек высокой культуры и высоких принципов, однажды, когда "парни" приехали склонять его на "доброе дело", резко заявил им, что документов таких подписывать не будет! И они прекратили к нему обращаться!

Опять и опять я убеждался в том, что и под кровавой диктатурой права приобретаются и реализуются лишь в борьбе: прислужничество, лакейство только углубляют рабство! И еще я убеждался в том, что понятие "еврей" не обязательно связано с понятием "хо-

188

роший" или "нееврей" автоматически должен быть "плохим" (как считали на протяжении веков наши пращуры)!

Те годы, как и по сей день, изобиловали бесконечными телевизионными "признаниями", раскаяниями, заявлениями, обращениями антиизраильского характера. У жителей СССР, таким образом, создавалось стойкое убеждение в том, что нет у сверхдержавы СССР дела более важного, чем борьба против "сионистских агрессоров". Перед экранами телевизоров все чаще появлялись группы знатных людей — ученых, артистов, писателей, военных, и все они, как марионетки, чернили Израиль и сионистов. Перечень по-еврейски звучащих имен входил и входит в обязательный "репертуар" таких кагебистских творений.

Однажды (кажется, в начале 71-го года) состоялось такое телепредставление "высшего класса". На голубых экранах появилась группа в несколько десятков ведущих личностей сцены, музыки, живописи, а с ними — "засидевшийся в мастодонтах" (других давно выгнали на пенсию) генерал — госеврей Драгунский. Все по очереди вставали и извергали заученные потоки злобной клеветы в адрес своего народа, своего национального государства. "Гвоздем программы" были выступления Аркадия Райкина (всемирно известного эстрадного сатирика) и киноактрисы Элины Быстрицкой. До этого вечера многие и не знали того, что она еврейка, годами она это тщательно скрывала!

Райкин проговорил минут пять, но ухитрился не сказать ни одного мерзкого слова в адрес евреев или Израиля (через пару дней после этого подвига его постиг второй инфаркт). А Быстрицкая разразилась злобной филиппикой против своего народа, его идеалов и его родины.

Интересно вспомнить еще один случай раболепного служения делу юдофобства. В 70-е годы ликвидация еврейских кладбищ, организованная по хрущевскому образцу, уже не происходила. Зато делалось нечто более простое, не менее эффективное, полностью соответствовавшее советской практике "завуалированности".

189

Банды хулиганов разрушали памятники, изгороди, строения на еврейских кладбищах при полной безнаказанности со стороны властей. Власти вообще не реагировали на официальные жалобы еврейских "общин". Эта "война против мертвых евреев" на большинство мыслящих людей производила удручающее впечатление.

Участие в ней властей четко выявилось в связи с "делом Ф-а" — ныне гражданина Израиля. Ф-с Ф-в возглавил группу евреев, которая взялась добровольно, за свой собственный счет, своим тяжелым трудом восстановить братские могилы евреев — солдат и офицеров австрийской армии, павших в боях Первой мировой войны. Могилы были полностью разрушены, осквернены теми же хулиганами. Энтузиастам удалось довести восстановительные работы почти до конца: именно в этот момент кто-то "капнул" куда следует, и появились "ребята". Они задержали всех, кто в тот день работал на кладбище, и Ф-у начали "шить дело" о разжигании националистических страстей по указанию сионистской агентуры. Не знаю как, но дело заглохло, и Ф-с со своей семьей проживает ныне в Израиле.

Как-то я рассказал о том, что происходит на кладбище, одному из местных госевреев, архитектору Д-у и его жене М-е, которая обожала игру в убежденную демократку. Кстати, она юрист и родственница небезызвестного Чаковского, главного редактора "Литературной газеты", одного из самых отвратительных ренегатов и евреев-антисемитов в СССР. Как-то Д-ы рассказали мне, что близкая родственница Чаковского похоронена на упомянутом кладбище. Вот я и использовал эту деталь, и Д-ы согласились обратиться к Чаковскому за помощью в деле прекращения разрушения еврейского кладбища. Чаковский по телефону выслушал подробности из уст Д-ых и, как ни странно, позвонил "куда надо". "Откуда надо" последовал звонок в местный горком партии, и однажды на кладбище появились скопом все местные боссы. Повертелись, посмотрели и наконец распорядились, чтобы... сторож соседнего, очень хорошо охраняемого, православного кладбища иногда заглядывал и

190

на еврейское (!) Верх лицемерия! Они ушли, разрушение кладбища продолжалось, а Чаковский разглагольствовал в одном "обществе" о том, что "вся история с этим кладбищем — не более чем очередные сионистские козни".

* * *

Уехать, уехать на истинную Родину, родину пращуров! Раз и навсегда разорвать двухтысячелетнюю цепь унизительного рабства! Будет трудно все начинать сначала, но — надо!

И я перестроил всю нашу жизнь, действуя лишь в этом направлении. Практика моего отъезда меня немалому научила, помогла понять коварную систему, связанную с выдачей разрешений на выезд. В действиях ОВИРа, в конце концов, обнаруживаются следующие тенденции, сохраняющиеся и по сей день:

а) Выявить потенциальных кандидатов на подачу документов на выезд в Израиль и методами запугивания и тяжелого давления добиваться отказов от намерения выехать. Агентура КГБ запускается "на всю катушку". На работе, на отдыхе, подготовленные провокаторы заводят разговоры о том, что такой-то, мол, уезжает в Израиль, "не слышали ничего об этом?" Так систематически действовал учитель — презренный сексот, прикидывавшийся дурачком, некий Заморский. Таким путем собирались сведения о тех, кто собирается в Израиль.

б) Вокруг каждого подавшего документы создается невыносимая атмосфера. Его, как правило, лишают всего, разрушают его личность с тем, чтобы он поехал уже "получеловеком", а главное, чтобы его пример отпугнул наибольшее количество кандидатов на подачу документов. В этом отношении власти добились немалых успехов, многие евреи отказались от мысли эмигрировать под страхом всего того, с чем это связано. Такие люди считают себя "кончеными", ибо продолжать жить в СССР они уже не могут, а решиться подать документы на выезд — они еще не могут. Так они "тянут лямку"

191

в мечтах об отъезде. Так жил годами мой некогда близкий друг Т-ч, так живет москвич С-ч, так живет врач В-ва... Таких теперь в СССР несколько сотен тысяч — "мысленно уезжающих или — уехавших"...

в) Превратить отъезд каждого еврея в некое "аутодафе", на котором разрешается разгул низменных юдофобских страстей. Лишь бы эти страсти помогли разделаться с "распоясавшимся еврейством". Одновременно такие расправы показывают другим "националистам"-неевреям то, что их ждет при попытке "смотать удочки из рая". Машиниста тепловоза Ш-а "готовили" к разрешению на выезд шесть месяцев, чуть ли не ежедневно — он был членом партии. Каждый раз на "сеансах подготовки" он сидел на сцене (трибуне) понурив голову, а специально подобранная толпа антисемитов — от уличных подметальщиков до полковников и генералов — извергала потоки злобных оскорблений в его адрес, в адрес всего, что связано с еврейством, всего ему близкого, дорогого.

Он мне рассказал впоследствии, как он выстоял. На этих представлениях он сидел с отсутствующим выражением идиота на лице, закрыв глаза и вспоминая все самое приятное из своего прошлого... На вопросы он либо не отвечал, либо давал глупейшие ответы. Поднимался смех, вой, крики. В конце концов он надоел "режиссерам", и его выпустили. Теперь он водит поезда в Израиле.

Наконец, я тоже "кандидат"! Год 1971-й. Я вступил на узкую, но прямую тропу, с которой никогда не думал свернуть. В конце этой тропы меня ожидала удача — май 1972-го...!

* * *

Тот, кто прошел через всю гамму страданий, оскорблений, угнетения и неравной борьбы за право быть самим собой, за право жить там, где хочется, тот навсегда запомнит истинный смысл набора слов-оборотней: "быть счастливым, равным среди равных гражданином СССР"-Прошедший через все это, если он еще и еврей, заново

192

пересмотрит смысл двух слов: свобода и демократия! И он не избежит задуматься над глубоким смыслом и значением выражения "мои истоки"...

193

К ЧИТАТЕЛЮ

Знания о мире, в котором мы живем, стали необъятными — совсем не хватает сил для его познания! Наше время перенасыщено событиями, а получение полной информации обо всем исключительно важно для общечеловеческого прогресса. Приняв это во внимание, начинаешь осознавать, почему давно уже недостаточно той информации, которую можно собрать среди "сильных мира сего". Простые люди в современном мире очень много передвигаются, много узнают, живя одной жизнью с широкими массами. Эти простые люди могут иной раз немалое поведать из того, что узнали, поняли... В наши дни рассказ рядового человека может оказаться очень важным, даже уникальным источником сведений! Иногда вы узнаете из уст простого человека куда более интересные вещи, чем те, что просачиваются из "верхов". Кроме того, мне кажется, что нет более благородной цели для Человека, чем учиться видеть и понимать как можно больше... И главное, собрав то, что тебе, открылось, не хранить это в себе, унести в небытие, а передать людям то, что ты узнал, ЧЕСТНО и в фактах и в выводах: это намного облегчит жизнь людей, сделает ее содержательней и интересней!

Мне довелось очень много разъезжать по миру. На мою долю выпало заниматься самыми различными делами на протяжении всей жизни: пахать и сеять, строить, плотничать, быть учителем, выступать перед слушателями, рисовать картины, которые выставлялись на выставках.

Во всем этом разноцветии занятий, дел, интересов были и успехи и неудачи. Успехи и неудачи многому меня научили. Именно эту "науку" я пытаюсь передать тебе, читатель. Я это делаю, полагая, что жизнь не только кормит тебя. Я надеюсь, что она также заставляет тебя волноваться и переживать все те проблемы, которые и меня волновали и волнуют!

194

Часть четвертая

ИСТОКИ

Итак, мы едем в Израиль — я, дочь и старики, родители Покойной. Мы возвращаемся к истокам! Только тот, кто не прожил годы в СССР, не представляет себе конкретно, что значит явиться в отдел милиции, ведающий выездом и въездом в СССР, и заявить, что-де, хочешь уехать из этой страны, чтобы жить в другой стране. Не в другой социалистической стране, а в капиталистической, и не просто в капиталистической, а в Израиле!

В воображении кремлевских правителей возрождение древнего государства евреев — один из страшнейших, постоянно преследующих их кошмаров. Это "возрождение из пепла" путает их карты, крапленные кровью. Появление национального еврейского государства и последовавший за этим взрыв мощного движения советских евреев за право жить в этом государстве были явным "внутренним провалом" в государстве советского тоталитаризма. Взрыв этот неожиданно разворотил то огромное сооружение, построенное на лжи и бедствии, каким является СССР. Ведь евреи были самым послушным и самым производительным орудием этого режима — шила в мешке не утаишь! Общественность мира (не считая советской агентуры и наивных обывателей Запада) теперь знает: уж если евреи решили покинуть "родину труда и социализма", то что-то совсем уж неладно в Эсэсэрии!

Вот так, в гуще этого "Исхода-1972" я и поехал. Поехал я вовсе не в толпе "почему-то уезжающих" или "уезжающих, чтоб уехать". Нет, я был глубоко убежден, что наступил конец бессмысленному скитанию Агасфера по миру в поисках "где лучше, где легче, где обильней, где "туземцы придурковатей" и где... не бьют. Как я уже говорил ранее, советско-финская война (1939) заставила меня впервые усомниться в величии "родины

196

социализма". Все последовавшее, в особенности в год "освобождения" Бессарабии и в годы войны, дало мне возможность многое понять. Передвигаясь по бесконечным просторам России, я видел, изучал, понимал, убеждался в антигуманности советского режима, его явно антисемитской направленности. Я полностью воспринял национально-освободительное решение еврейской проблемы.

Теперь я на сто процентов был убежден в том, что евреи мира имеют законное историческое и моральное право вернуться на свою древнюю родину, отнятую у них силой тысячелетия назад. Тем более, что еврейский народ никогда не терял духовной связи с землей предков, называя и считая ее Землей Обетованной! — пожелание, повторяемое тысячи, миллионы раз на протяжении двадцати веков — "бэ шана ха-баа бэ Иерушалаим" ("в будущем году — в Иерусалиме"), стало близким, понятным, общенародным! Теперь оно стало для меня и лозунгом, смыслом жизни, за которым стоило идти, ради которого стоило бороться.

Я довольно ясно представлял себе Израиль — как страну полной свободы, как страну больших возможностей, как страну Большой Нови, но и как страну сложнейших проблем. И это естественно, если представить себе — во всем ее объеме задачу восстановления народа, нации из десятков "обломков", проживших две и более тысячи лет, во всех концах мира, в разных обществах, под разными властями, под влиянием разных культур и цивилизаций.

Я не сомневался в том, что поговорка "всякое начало — трудно" имеет в Израиле особое значение. Период становления для любого, приезжающего в Израиль, нелегок (как это бывает во всем мире!). Позже я лично прошел через все это и убедился, что дело обстоит именно так, хотя и выглядело менее страшно, чем представляют себе многие.

Отъезд евреев из СССР — это сложнейший процесс, в котором нетрудно обнаружить две действующие стороны. Во-первых, советскую власть, которая через ОВИР

197

создает все новые и новые преграды на пути подающих документы на выезд. Во-вторых — кандидата на выезд, который придумывает самые невероятные "выкрутасы", чтобы избежать преграды, уберечься от издевательств и унижений. Каждый выезжающий еврей "должен получить свою порцию в партийно-кагебистском чистилище"...!

Нужно представить уйму бумаг. Власти отбирают все оригиналы документов выезжающих, превращая каждого из них в "тень с сомнительным прошлым и неясным будущим" или даже совсем лишая выезжающего прошлого. Сделать копию у нотариуса — тоже непростое дело. Достаточно, чтобы тебя, человека мало-мальски известного в городе (тем более в местечке или в селе), увидели в очереди у нотариуса, как все твое дальнейшее существование может превратиться в ад — слишком рано узнают в соответствующем "доме", что такой-то тоже уезжает. Он тогда трижды проклят: лишается, как правило с очень редкими исключениями, работы, друзей, всего того, чем каждый из нас привязан к окружающему. Короче, "разоблаченный" становится существом вне общества, вне закона — пусть даже советского.

Я колесил по городам и местечкам в радиусе до двухсот километров от моего города, чтобы раздобыть все нужные копии, справки. Следует отметить сочувствующее отношение некоторых сотрудников нотариальных контор (чаще — украинцев). Они делали все возможное, иной раз — опасное для них самих, чтобы только уменьшить мытарства уезжающего еврея. Конечно, они стараются хоть чем-нибудь напакостить ненавистной власти "москалей". Тем самым они дают понять, что исход евреев "понимают, да и сами бы не прочь"!

Интересная моя дружба с И. Ф., директором одной школы, о которой я уже говорил, углубилась именно в этот период на основе родственности еврейских национальных чаяний с украинскими. При расставании И. Ф. мне сказал:

198

"...Надо было учиться политической мудрости у вас, евреев! Вот мы, пятьдесят миллионов, живем под чужим сапогом, а вы — сумели вернуть себе Родину, после двух тысяч лет изгнания! Я очень рад за вас, езжайте, правильно вы решили! Вы будете счастливы и навсегда избавитесь от национального рабства. Желаю вам успеха и радостей, мирной жизни в своей стране..." (!)

Он меня сердечно обнял, у меня заслезились глаза. И. Ф. остался у меня в памяти как образец лучшего, что есть среди украинцев. Благодаря ему я еще решительней отверг "раввинско-хасидскую" точку зрения о том, что "гой" — это плохо", "ид — это хорошо". Жизнь мне столько раз показала обратное, обучая рассудительной терпимости.

Мои хлопоты по отъезду закончились удачно. Я подал документы, послушал на протяжении битых трех часов бредовые поучения, предупреждения, угрозы злобного, примитивного начальника ОВИРа, который всячески пытался меня отговорить, заставить отказаться от выезда. В те годы такая "промывка мозгов" входила в священную партийную обязанность каждого "овирщи-ка". Я молчал, ожидая конца его словоизлияний и ушел от него в еще более твердой убежденности, что надо убираться — чем скорее, тем лучше.

Я проделал невероятное, чтобы уход "из объятий красного медведя" был по возможности более безопасным, безболезненным как для меня, так и для семьи. Пришлось обвести вокруг пальца не одного начальника, чтобы освободить дочь от обязанности предстать перед так называемым "общим собранием студентов". Это — издевательское представление, часто наносившее тяжелые душевные травмы тем, кто подвергался "обработке". В Ч. одна студентка после такого "собрания", в приступе отчаяния, наложила на себя руки и с трудом была спасена (снята с веревки). По сей день я благодарю судьбу за то, что мне удалось проскользнуть со всей семьей мимо выставленных на нашем пути ловушек. В течение трех месяцев я получил разрешение на выезд. Тогда (да и теперь) такой срок считался очень коротким. С благодарностью вспоминаю члена бюро

199

обкома партии В., поднажавшую где нужно, когда нужно и на кого нужно, чтобы ОВИР ответил положительно и побыстрей. Ей очень хотелось получить мою квартиру, и я, по ее просьбе, сохранял ее для нее...

Я уехал из города за пару дней до выезда семьи: такая предусмотрительность оказалась нелишней. В Ч. были в прошлом два случая, когда уезжающие в самый день отъезда были пристрелены "неизвестными" на улице, среди белого дня. Я узнал впоследствии, что оба служили во время войны в органах советских контрольных комиссий в Берлине и в Вене. Они, без сомнения, "слишком многое" знали либо слишком близки были с советской властью. Ведь и я сам с точки зрения соввласти (КГБ) мог считаться "слишком много знающим". Поэтому я и уехал тайно из города, раньше намеченного дня отъезда моей семьи. Мы встретились во Львове, на пути к пограничной станции Чоп.

Как "это делается" на границе? Об этом можно написать целую повесть. Процесс пограничных досмотров превращен в некий "прощальный акт" тяжелых издевательств, организованного грабежа и продуманных унижений. Перевозимое имущество со злобой разбрасывают, ломают, рвут. Ценные вещи "запрещаются к вывозу" и "конфискуются", "исчезают". Женщин раздевают догола (как и мужчин), часто они стоят голыми перед "забегающими по делу" пограничниками и таможенниками. Исследование задних проходов и половых органов у женщин стало обыденным делом при пограничном досмотре: "как бы эти евреи не провезли золото и бриллианты" — вековое обвинение в адрес евреев, переезжавших когда-либо через границы России. Даже тогда, когда очевидно, что доследуемый — нищий. С точки зрения советских "идеологов" — раз это еврей, значит, у него в анусе могут быть бриллианты или золото.

Кто знает советскую действительность, знает, что советское отношение к людям, тем более — к евреям, кроме предвзятости и враждебности, отличается первозданной примитивностью!..

200

После всех описанных издевательств нас заставили бегом взбираться в поезд на высокой насыпи, — всего за пять минут до его отхода (а состав прибыл за час до того!). Спешка, возбуждение крайне усилились. "Истерическую посадку" организуют специально, заранее все продумав, чтобы грубые юдофобы в мундирах таможенников и пограничников смогли последний раз ухмыльнуться над суетящимися с пожитками, паникующими "жидами"... Наконец — мы поехали!

Гробовое молчание, стиснутые зубы, горящие глаза... Так выглядели большинство пассажиров нашего поезда на всем пути до пересечения границы между Чехословакией и Австрией. В соседнем с нами купе ехали трое: рослый блондин славянской внешности и две его спутницы. Как оказалось, то были сотрудники советского посольства в Вене. Я случайно открыл дверь их купе и обратил внимание на то, как они все вздрогнули в явном испуге. Очевидно было, что "советские" вдали от защитительной тени КГБ, милиции, армии, да еще в среде таких, как мы, чувствуют себя неуютно. Заметив это, я несколько раз повторил операцию с внезапным открыванием двери купе, и вздрагивание повторялось...

Поближе к границе двух миров пассажиры явно ожили, послышались громкие разговоры: были воспоминания "оттуда" и предположения о том, что представляет собою Израиль. Можно было услышать и песни, иные на идише. Когда же мы утром, часов в шесть пересекли чешско-австрийскую границу, по поезду раздался рев сотен голосов: "бандиты", "красные убийцы", "часливая жысть"... То было внутреннее освобождение, внезапный вздох радости за приобретенную такой дорогой ценой свободу.

Я покинул навеки мир, в котором родился, мир моего детства, юности, зрелости, мир, где оставлено столько могил, разбросанных по просторам огромной страны — от ее западных границ и до Кавказа. Там, как я уже упомянул, одиноко на сиротливой горке, над речкой Ко-

201

лаус, стоит памятник моим родным, зверски убитым гитлеровцами и русскими юдофобами, их пособниками. Руководил убийством шарфюрер фон Хаунднах, а стреляли в затылок жертвам — славяне Кудлай, Коломийцев и Мирошниченко. Я участвовал в опознании трупов перед Чрезвычайной комиссией...

Что говорить о фашистах? Я остановлюсь опять-таки на советском госантисемитизме. После опознавания трупов моих отца, матери, золовки и нескольких соседей, которых я узнал, я приступил к возведению памятника над могилой. Я получил тогда же от властей стройматериалы, рабочих и, собственноручно набросив чертеж памятника, возвел прочный каменный памятник с железобетонным креплением, высотой более двух метров. Стальными винтами, замурованными в бетонном теле памятника, я прикрепил медную доску с памятной надписью и перечнем нескольких еврейских имен, отчеств и фамилий — тех мучеников, которых я сумел опознать.

Приказом райисполкома Ипатовского района, Ставропольского края, памятник был отдан на попечение колхозу имени Шейко, на территории которого он находился. Долгие годы я получал письма от председателя колхоза, иногда от предрайисполкома — о бережном уходе за памятником, о его хорошем состоянии.

Внезапно, в эпоху, когда "антиеврейская война Советов" дошла до какого-то апогея, я получил письмо предрайисполкома... Верх лицемерия! "В связи с ветхостью и разрушенностью памятника, он был... заново построен — в точности таким, каким был раньше. К нему прикреплена надпись: "Тут похоронено столько-то советских граждан..." Обратите внимание, исчезли слова "и их пособниками", исчезли еврейские фамилии и имена! Для этого только и была затеяна "перестройка памятника — обветшалого и разрушенного" — еще и грубая, низкопробная ложь! Это ли не вопиющий пример госантисемитизма в СССР?!..

Покидая все это, невозможно было не оглянуться, не охватить мысленным взором, не попытаться обобщить картину всего того, что началось в 1940 году и кончилось

202

для меня и многих других в 1972 году...

СССР — не страна, это — континент. Это столпотворение многих десятков народов, племен, групп. Вот уже семь десятков лет на огромном пространстве этом царит одна из самых беспощадных тираний, которых когда-либо знала история человечества. Ни в какое сравнение не идут тирании Ассирии, Вавилона, Египта, Рима, Византии, китайских богдыханов, абсолютных монархий Европы, тирании российских царей, Муссолини, Гитлера — с абсолютнейшей, ничем не ограниченной тиранией Кремля! Возможности первых были, так или иначе, ограниченными. Ленин же и Сталин создали тиранию абсолютную, с неограниченными силами и возможностями, с гениальным умением обнаруживать и тут же использовать малейшие слабости противников. Они создали систему совершенно лишенную принципов, способную молниеносно менять громогласно объявленные принципы, чаще всего диаметрально противоположные. А использование всех без исключения слабостей, "национальных недугов" народов СССР, народов-сателлитов, народов свободного мира служит делу укрепления влияния, силы и распространению диктатуры Советов!

Советам удалось создать уникальную систему национальных отношений, как внутри, так и вне СССР. Одним из примеров, раскрывающих полную беспринципность в обращении Советов с проблемами наций, является история с двумя знаменитыми территориальными захватами, совершенными с "подливкой национального соуса". В 1939 году СССР оккупировал и аннексировал половину территории Польши (по договору Сталин—Гитлер). Советы "объясняли" этот захват необходимостью "воссоединения украинского народа". Такое же объяснение последовало в связи с захватом (1940) Буковины. Значит, в этих двух случаях принцип и цель звучали так: "объединение разъединенного народа". Вместе с Буковиной в 1940 году, Советы аннексируют силой ультиматума Бессарабию. Тут же придумывается "народ" — молдаване и утверждается противоположное тому, что утверждалось в Отношении Польши и Буковины: "такая-де часть румын-

203

ского народа — молдаване — является самостоятельным народом"! Все равно что "псковский" или "ставропольский" народы, "стремящиеся к социализму"! Вот вам и новые принципы и цель: "разъединение единого народа!"

Аналогичную беспринципность можно обнаружить и в "еврейском вопросе". Национально-освободительное движение еврейского народа — сионизм объявлен "вражеской антинародной затеей кучки еврейских богатеев и их империалистических покровителей". То же самое, происходящее у армян, — возвращение армян со всего мира в историческую Армению, но возвращение под власть Советов — названо "великим, историческим явлением в жизни армянского народа".

Все это обязан принимать во внимание любой, кто пытается разобраться в удивительном историческом событии — массовом исходе евреев из СССР в Израиль в конце XX столетия.

В связи с моим уходом из уродливого мира Советов в свободный мир, я хочу привести одну иллюстрацию неустойчивости, неясности целей и, главное — страха перед свободой — настоящих советских людей. А. В-ва, врач, еврейка, со всех точек зрения очень интересная женщина, сильно привязалась ко мне, стала фактически моей подругой жизни. Она неоднократно высказывала желание последовать за мною и даже предприняла некоторые начальные шаги в этом направлении. Оставалась она в СССР вроде бы для урегулирования своих личных дел. Она тяжело расставалась со мною, бесконечно повторяя, что душою она уже "там", на истинной родине, рядом со мною... Но с первых же писем она вдруг заговорила о том, что не знает, как будет выглядеть будущее "там", и "как ей вообще" осуществить "это". Она осталась там, живет одиноко: не нашла ни сил, ни убежденности, чтобы совершить шаг, о котором так много думала, говорила. Таких случаев — тысячи и они характерны для типичных "хомо советикус"...

204

* * *

...Мы прибыли в Вену. Я весь "превратился в уши и глаза" — всем своим сознанием стремился понять, познать все, все. Как осуществляется тысячелетняя мечта миллионов моих предков, моих предшественников. Сразу хочу отметить, что с самого начала "встречи с Израилем в Вене" моя радость была частично омрачена, часть из увиденного, услышанного меня разочаровала. Но об этом речь впереди.

Попав в замок "Шенау", где тогда располагался Центр по приему и переправке евреев из СССР, репатриирующихся в Израиль, я ощутил гордость за само существование еврейского государства, имеющего государственные органы также и за границами страны. Я ощущал гордость и за кипучую деятельность еврейских национальных органов во имя возвращения евреев в свою, истинно свою страну. Я радовался, обнаруживая высокий уровень жизни в Израиле, хотя бы по объему, упаковке и качеству продуктов питания израильского производства, которые мы потребляли в Шенау. В общем, было чему радоваться, было чем гордиться! Целый день я с дочкой ходил по центру, приглядывался, завязывал беседы, присматривался к реакции других, прибывших на базу одновременно с нами или до нас. Я обнаружил, что база охранялась снаружи автоматчиками австрийской полиции и армии, а внутри — израильской вооруженной охраной, вперемешку с австрийской.

Но, как я уже говорил, с самого прибытия, меня постигли и разочарования. Допытываясь до их истоков, я нередко приходил к обескураживающим выводам.

Когда московский прямой поезд застыл у перрона венского вокзала, я заметил в окно, как снаружи человек нервно шагал туда-сюда вдоль состава. У него был невзрачный внешний вид: маленький, щупленький, бегающие глазки мелкого базарного торговца или афериста. Шляпа с чрезмерно короткими полями была неестественно сдвинута набок. К сожалению, вот таким оказался первый носитель звания "израильтянин", с кото-

205

рым мы встретились! Другие сотрудники "Сохнута" фамильярно перекрикивались: "Мошеле! Янкеле!" Они нас встретили криками на каком-то одесско-тираспольском жаргоне: "Подхаживайте здесь" и другими подобными перлами красноречия.

Мы заполнили автобусы. Тогда все прибывшие направлялись в Израиль, а не лишь один из четырех или даже — один из десяти, как это происходило позже. Покатили по улицам Вены. Я снова пережил те особые чувства, которые уже ощутил раз, в мое первое посещение этого изумительного города в советской военной форме, в 1945 году. Вена, как и Париж — уникальный город! Что-то есть в ее характере, что породило выражение "винер... винериш" — понятие, относящееся к стилю, к образу эстетического выражения. Но не меньше я думал в тот момент о еврейских судьбах, о нашей, о своей собственной судьбе.

Мне моментами не верилось, что тот кошмар закончился. Я еще полностью не осознал факта, что именно я с единственной дочерью "реально" еду в еврейское государство. Как бы возобновилось то, что прекратилось тысячелетия назад! Я думал о связи поколений... На второй день нашего пребывания в Вене состоялась автобусная прогулка по городу. Мое сердце учащенно билось. И неудивительно: я вспоминал сцены двух военных дней, проведенных в Вене. Вот тут, недалеко от памятника Марии Терезии, я не решился перейти в американский сектор, невзирая на настойчивые подмигивания американского часового, манившего меня! Почему я не перешел? Душевно я был готов. Но, были какие-то чувства — долг перед оставшимися, апатия, безразличие, которые мешали. Во всяком случае, я тогда твердо сказал себе — нет!

В нашем автобусе роль гида выполнял рыжебородый венский главный раввин, Шлеер (кажется). Он много и быстро говорил, то на идише, то на каком-то едва понятном украинско-польском жаргоне. Он подпускал и немного "идеологической приправы" — хасидские песенки, разговоры о синагоге, о тфиллин. Меня сразу поразил

206

странный разрыв между тем, чем раввин (представитель Израиля в глазах олимов (репатриантов) хотел поразить, привлечь новичков, и тем что могло бы действительно привлечь, заинтересовать новоприбывших советских евреев. Увы, не было, как видно, в штатах венского пункта людей — могущих преподнести такое новоприбывшим!

В замке Шенау все началось с регистрации, всяких записей, переписей. Обращение большинства регистраторов было по меньшей мере холодным, безразличным. Любая попытка "оле" (иммигрант) спросить что-то, как правило, нарывалась на довольно резкое. "Вы отвечайте на вопросы!"

Совсем удивительно было то, что значительная часть работников, контактировавших с русскими евреями, не говорила по-русски. Нам не объясняли, что именно записывали. Было очень неприятно от необходимости подписывать множество документов — явно денежного характера — на непонятном языке: формуляров на русском языке вообще не было (!). Через годы бывшие олимы с обидой узнали, сколько неточностей, очковтирательства и даже явного обирательства, скрывали наскоро подписанные в Вене финансовые обязательства, содержание которых так и осталось непонятным... Эта грубая практика часто продолжается и по сей день!

В ушах людей из СССР странно звучали подчеркнуто повторяемые вопросы, связанные с именем отца, матери, бабушки. Тогда мы еще не знали, что "негласные" представители реакционных ортодоксальных партий "Мафдал", "Агудат Исраэл" или далеко проживающих раввинов-мудрецов такой же категории, выясняли "Ми ху йехуди?" (кто является евреем) среди прибывающих — примитивно (по уровню их идеологии) пытаясь установить национальность регистрируемого по фамилии, имени. Так, например, Ряднов Олег, Александрович, Роднин вызывали долгие расследования, пререкания! Ортодоксы-примитивы, уже тогда почти полностью овладевшие руководством Сохнута, открывали постепенно широкие ворота массового бегства

207

советских евреев мимо Израиля — куда-то. Откуда было знать этим малообразованным людям, что большинство евреев России носят фамилии и имена, звучащие сугубо по-русски: Мечников, Мансеров, Куницын, Линзина, Макеев, Каменев, Юдин, Фролов, Константиновский и другие?..

В одном из залов Шенау демонстрировались короткометражные фильмы об Израиле, о евреях, но зал был очень уж маленький, всегда переполненный. Евреи, изголодавшиеся по сведениям о своем народе, о своей истории, о своем государстве с интересом ожидали эти сеансы — а "это" давалось в слишком малых дозах, причем очень низкого качества, с постоянными перебоями. Мы ждали Слова, бесед, нас ведь так многое интересовало. Для большинства прибывших все, что связано с понятиями "еврейский народ", "еврейские судьбы" было "табула раза". Это неудивительно после шестидесяти лет антиеврейской деятельности Советов! Нужного слова не было! Взамен — какие-то пожилые дамы и господа, часто в "кэпалэ" (шапочка на голове) — мужчины — не все одетые, как следовало бы, все время толпились между нами. Они говорили на скверном "русско-украинском наречии", распинались, причем непродуманно, о прелестях иудейства или пели нам дифирамбы о сказочном Израиле... Ничего не говорили новым израильтянам о проблемах, о трудностях акклиматизации, об израильских реальностях. Не было никакой реальной подготовки к трудностям абсорбции новых граждан! Само слово "абсорбция", услышанное нами впервые в Вене, должно было бы быть другим — адаптация!

Итак, в Вене, по моему мнению, с самого начала не было никакой умелой первичной подготовки новоприбывших к предстоящим реальным, естественным трудностям! С искусственными трудностями, относящимися к бюрократии, злобности, некомпетентности кадров, новоприбывшие и так столкнутся попозже.

Доставленные под усиленной охраной на аэродром Шенхоф, мы погрузились в большой лайнер "Б-747" и полетели в страну наших мечтаний. Для многих этот

208

момент остается навеки в памяти. Это — скачок из мира дикого, противоестественного, мира абсолютного гнета, в обыкновенный, современный мир демократии, свободы!

Миллионы таких, как я, умирали с несбываемой мечтой в душе — "вернуться в Сион". В их воображении Сион выглядел "страной лазурной, небесной", неким легендарным, мифическим раем — "Ган Эден", откуда они были изгнаны тысячелетия назад. Вот, мы — дочь, родные, я сам возвращаемся обратно, туда, откуда пращуров наших изгнали — в наше национальное государство! Они, несчастные, покидали свою родину пешком, нередко гонимые кнутами завоевателей. Мы, их потомки, возвращаемся в Эрец-Исраэл в комфортабельных воздушных лайнерах. Фантастика!!

* * *

"Боинг-747" был полон советских евреев, репатриировавшихся в Израиль. Все были более чем бодры, несмотря на ночь. Перед рассветом появление огней израильского побережья привело людей в неистовый восторг. Пели, аплодировали, плакали.

В Лод прибыли еще до рассвета. Нас доставили на второй этаж аэропорта, рассадили на скамьях в каком-то коридоре, и мы... начали ждать. Долгое сидение в спертом воздухе настраивало на минорный лад. Ко всему этому — охрана, строгая охрана: вооруженные люди, запрещавшие выходить, кроме одного направления — в уборную. Все это казалось диким для бывших советских евреев, столько лет жизни проведших в тяжелом "бдении на скамьях" у закрытых дверей, под вечно сердитым взглядом охранников! Каждый раз из бюро выходил человек, пробегал между рядами сидящих, о чем-то шептался с тем или иным человеком и снова исчезал за дверями бюро. "Протекция"!..

Наконец стали вызывать на регистрацию. Именно с этого момента начинается все то отрицательное, неприятное, вредное, что в ту пору только намечалось. Впоследствии "это" стало нормой, так много повредившей

209

алие (иммиграции), вызвавшей массовую неширу (отсев в Вене евреев из СССР, предпочитающих уезжать в другие страны, лишь бы не в Израиль). Сила эта — встреча с чиновниками, распределяющими новоприбывших по стране: вопросы не выслушиваются, просьбы, как правило, тоже не выслушиваются до конца, не взвешиваются. Следует "консультирование некой бумажки". Назначение дается холодно, в тоне беспощадного приговора. Никакие доводы о семейных интересах, предпочтениях, никакие желания не только не принимаются во внимание, но часто проходят мимо ушей всесильных, но очень уж примитивных пакидов (чиновников).

Распределение членов одной и той же семьи в разные места (фактически — разделение семей!) давно стало в Лоде обыденным явлением! Особенно болезненно это воспринимали чадолюбивые евреи Кавказа и Грузии, сильно связанные семейными, родовыми узами. Как видно, сохнутовским пакидам в Лоде все это было безразлично. Да вообще — что они знали о людях, которым были призваны служить?!

Так вот, разъединение семей шло полным ходом. Уже тогда этот факт давал в руки Советов важное юридическое оружие против выезда евреев: был своевременно подписан договор о воссоединении еврейских семей (СССР—Израиль—США) и Израиль начал его систематически нарушать — разъединяя семьи. Одно из оснований, на которое обосновали Советы, почти что полное прекращение выезда с начала 80-х годов!

В нашем присутствии разгорелся спор со слезами и криком. Пакид хотел послать пару с двумя детьми в центр абсорбции в Хайфу, а престарелых родителей жены — в Тверию! "Столоначальник" на все доводы членов этой семьи монотонно повторял на идише: "нышкуше, нышкуше, сэ вэт зайн беседер" ("ничего, ничего — все будет в поряяядке"). Не знаю, как это кончилось, но позже, в ульпане в Араде, рассказывали не то истину, не то анекдот: "Хочешь попасть "туда-то" — попроси пакидов в Лоде, чтобы тебя послали в любое место, кроме нужного тебе". Тогда ты попадешь именно туда!

210

Истина столь же печальная, сколь и многозначительная...

А там, вне этого странного мирка в аэропорту Лод, была страна, была жизнь, был живой Израиль... Я помню те первые яркие впечатления, когда мы вышли из "удивительного заведения" в аэропорту, отправляясь в место назначения. Я с дочкой ехали в ульпан (учебный центр-пансион для людей с высшим образованием) в новый город Арад, что в пустынной степи Негев. Старики, на одной машине с нами, ехали в гостиницу-пансион для престарелых и одиноких в Беэр-Шеву, столицу Негева.

Солнце Израиля очень яркое. Вокруг все светло, ясно, доминируют белесые, золотые цвета и тона. На первой же увиденной мною израильской дороге меня поразило шумное движение: поток всевозможных машин — ничего подобного я не видел на дорогах ни одной из стран Восточного блока, включая СССР. Подъезды к аэропорту "Бен-Гурион", откуда мы отъехали, были запружены массами автомашин, людей. Бросались в глаза замусоренность тротуаров, но поражала чистота общественных уборных, в особенности по сравнению со зловонием, обозначающим издалека любую общественную уборную в СССР. Люди были в основном смуглыми, черноглазыми, женщины — привлекательными, много красивых. И я и дочь не могли наглядеться на все это.

Тут еще и еврейские военнослужащие, все в одинаковых формах — от солдата до генерала. На душе была какая-то светлая радость. Ни один еврей не может остаться безразличным, увидев все это своими глазами. Я чувствовал себя крупицей Истории. Вот, я со своей дочерью шагаю по земле еврейского государства, где все, все — еврейское: вывески, надписи, объявления, крики на улице, голоса из окон домов. Все на иврите, на истинном языке моего народа! Я был полон гордости за все это. И особое чувство своей причастности ко всему этому владело мною.

Машина с нашей ручной кладью мчалась на Юг. Тель-Авив предстал перед нашим взором странным столпотворением огромных многоэтажных домов рядом с развалюхами "в стиле" восточноевропейских хат. На улицах было грязно. Поражала масса магазинов, изо-

211

билие товаров. Это особенно ощущалось в сравнении с еще не поблекшими картинами советских городов, где магазины редки, полупусты, где миллионы людей живут под увековеченным гнетом двойной проблемы: не только "где взять деньги" (это во всем мире), но и "где купить за те деньги, которые есть в наличии?"

Земля по пути нашего следования была тщательно обработана. Поражала система орошения искусственным дождем, о которой мы слышали еще в Европе. Длиннющие полосы нейлоновой пленки защищали ростки посевов. Очень мало людей на полях, изредка раздавался рокот какой-нибудь сельхозмашины.

В Израиле хорошие дороги, они загружены бесконечными вереницами машин, а израильтяне, вероятно, самые адские водители в мире. Уже тогда мы узнали, что в Израиле больше людей погибают в дорожных авариях, чем в войнах!

* * *

Мы мчались все дальше на юг, в сторону Негева. Собственно говоря, — это не пустыня, а пустынные степи и горы, запущенные, покинутые тысячелетиями. Теперь есть археологические доказательства того, что более двух тысяч лет тому назад в самом сердце этого запустения были цветущие города с замечательными садами и водопроводами, например — Мамшит (по-египетски — Мемфис) и другие. Вдоль всей дороги к югу от Беэр-Шевы видны "пятна" проникновения новой израильской цивилизации: кибуцы, мошавы (кооперативные села), новые поселения бедуинов, недавно осевших на земле после тысячелетнего кочевания. Уже и бедуины, недавние "сыны пустыни", начинают сажать деревья, цветы, огороды у своих жилищ. В одном бедуинском селе мы видели разного типа жилища, хаты из старой жести и досок, типа бидонвилей, стандартные дома-вагоны, сборные финские домики, наконец — хорошие бетонные дома. В селе видны деревья, а у одного, у самого шоссе, был разбит огород с цветником — все это очень ново, если речь идет о бедуинах. Модернизация и новь в Израиле

212

разительны и о многом говорят.

Впереди воздух напоминает серебристую вуаль в движении. Небо голубовато-серое, не видно птиц, то тут, то там что-то прошмыгнет по земле — ящерица или другая живность...

Арад возник внезапно, прямо перед нами, где-то высоко, у самого неба: белые строения, словно плавающие в волнистом раскаленном мареве. Удивительное зрелище! Все это — разновидность "фата моргана": город виден где-то выше горизонта — эффект преломления световых лучей. Чудесный новенький город, последнее слово архитектуры. В сильную сухую жару — прохладное дуновение ветерка со всех сторон. Много зелени, скверы, по обочинам улиц деревья, на возвышенной части города красивые современные виллы.

Как раз в период моего пребывания в ульпане, Арад праздновал десятилетие своего существования. Просто не верится, что за несколько лет можно воздвигнуть такой город. А ведь такие города, как Арад, Нацерет-Илит, Маалот, Кармель, Димона, Йерухам, Кирьят-Шмона, "арэй-питуах" (города развития), — характерная специфика израильского ландшафта и одновременно — израильского метода заселения пустынных земель вновь обретенной родины!

Что касается Арада, город развивается, равномерно растут его экономическая, жилищная и культурная базы. В Араде есть все необходимое для высокого уровня жизни современного человека. Недаром его население к восьмидесятым годам перевалило через двадцать тысяч. Общий отрицательный фактор для этих городов — некое отставание в росте количества рабочих мест по сравнению с ростом населения. В некоторых из них, как, например — Йерухам, явление принимает угрожающий характер в наши дни.

Это — одна из сложнейших проблем роста иммиграции евреев в Израиль. В этом вопросе, как в прошлом, так и в настоящем, допускается немало ошибок.

213

Мерказ клита — "ульпан", центр абсорбции (устройства) и временного пребывания новых олимов. В этих центрах делаются первые шаги по интеграции иммигрантов в новых условиях. Это опять же израильское открытие. Очевидны их явные достоинства, успехи, хотя и есть немало недостатков, главным образом — организационного порядка. В такие центры, как правило, направляются люди с высшим образованием, в крайнем случае — со среднетехническим. Это такие новые олим, которым по профессиональным причинам особенно необходим усиленный курс иврита, без которого они никак не смогут устроиться на работу.

Я очутился в новых условиях, где все как будто звало наблюдать, прислушиваться, понимать. Ульпан в Араде, в период моего пребывания там, был смешанным — "американо-советским". Туда направляли выходцев из СССР и из США. В нем был, несомненно, более высокий уровень жизни и обучения, чем в других ульпанах. Мы с дочерью получили современную квартиру из двух комнат со всеми удобствами, с элементарной мебелью. Еще кое-что из кухонной посуды, газплиту, холодильник, холодную и теплую воду. Рядом с ульпаном был спортивный комплекс с теннисным кортом и игровыми площадками.

Нас обучали языку опытные преподаватели. Наша учительница, молоденькая, симпатичная "цабарит" (уроженка страны), лет двадцати пяти, замужняя, с двумя детишками, очень скоро сблизилась с нами, контакт был полный. Отношения наши были немного странными. Малка много, почти что развязно смеялась, условности взаимоотношений почти исчезли, можно было услышать и такой вопрос: "Что захотелось тебе писать?" (То было начало нашего знакомства с израильской распущенностью и грубостью, как явления почти всеобщие.) Кстати, в иврите вообще не существует форма вежливости глаголов на "Вы". Малка знала свое дело и умела преподавать, вызывать заинтересованность курсантов. Что касается ее метода, то это была смесь "Берлица" с общешкольной методикой. Много писали на доске, весь класс (восемнадцать человек) активно участвовал в множестве

214

практических упражнений. Единственным учебником был "Элеф милим" ("1000 слов"). В общем, все было направлено на то, чтобы дать новому оле основу, могущую ему помочь в общении с людьми и для дальнейшей серьезной самостоятельной работы по освоению языка.

С первых же дней стало заметно, что слишком уж много сотрудников не столько работают, сколько вертятся по центру. Со временем я понял, что загруженность учреждений и предприятий Израиля лишними кадрами является тяжелейшим структурным дефектом всего экономического истеблишмента страны. Это продукт ложных, примитивных толкований экономической системы социализма, который сам по себе неизлечимо болен, и лучшим доказательством тому служат СССР и все коммунистические страны. Тридцатилетнее управление страной лейбористами ("Мапай", "Авода", "Мапам") до невероятности раздуло кадры на предприятиях и в учреждениях, сделав производительность труда в Израиле одной из самых низких среди развитых стран мира. Раздутость кадров является также и одной из основных причин постоянной инфляции, экономических кризисов в Израиле.

Мало того, еще и создана в стране некая система "дефинитивации" на рабочем месте. Работающий, получив "квиют" (постоянство на занимаемой должности), фактически не может быть уволен ни по каким причинам. Это привело к массовой безответственности и к свободе прогулов! По той же причине при сокращении кадров в каком-нибудь учреждении, на предприятии увольняют не того, кто менее нужен, а того, кто нанялся последним на работу!

Мне и другим таким, как я, которые не могут примириться с непунктуальностью, было нелегко приспособиться к израильской расхлябанности. Так, для встречи назначенное время, как правило, соблюдается с "точностью" в полчаса-час, а иной раз назначивший встречу вообще не является ни на следующий день, ни в другой раз и не обязательно при этом извиняется или приводит

215

объяснения.

Окружающее меня общество израильтян было очень разношерстно. Выходцы из разных стран жили рядом, в непосредственной близости. Трения часты и это неудивительно, если представить себе в одном и том же доме евреев из Марокко, Англии, Судана, СССР и т. д. Правда, в последние годы сделаны соответствующие выводы и предпринимаются шаги для более рационального расселения олимов.

В свободное время я ходил по городу, ездил в Беэр-Шеву навещать стариков. Небольшой гостиницей, превращенной во временное местожительство для престарелых, полновластно управляла уполномоченная Еврейского агентства, некая К-а. Маленького роста, хорошо сложенная еврейка, еще ребенком вывезенная из Львова, она успела побывать в "общепольской ссылке" в районе Иркутска, как тысячи других таких, как она, — бывших жителей захваченной Советами половины Польши (1939). Те из них, кто выжили, выбрались потом, в рядах армии генерала Андерса, через Иран и Сирию в Палестину. В порядке сделки Сталин—Андерс (сталинская затея, чтобы избавиться от живых польских свидетелей его преступлений против польского народа) К-а, вместе с другими детьми (ее родители умерли от голода "на Руси"), прибыла в Палестину в сороковых годах.

Она была очень деятельной работницей, вникала во все подробности жизни ее подопечных, умела с ними ладить, она реально помогала самым беспомощным. В общем, она была одним из самых умелых, полезных социальных работников, каких я встречал за долгие годы моего общения с органами, ведающими алией и абсорбцией новоприбывших. Мы вскоре подружились с К-ой, она приезжала ко мне в Арад, и мы с ней провели немало замечательных мгновений.

К-а была умна, темпераментна, немного провинциальна, суеверна. Из бесед с ней я начал понимать структуру и деятельность органов абсорбции. Я видел немалые до-

216

стижения. Тысячи новых граждан принимали, расквартировывали, обучали языку; они получали финансовую и другого вида помощь, так что они были сыты и ни одного дня не были лишены жилья. Им устраивали — чаще всего бесплатно — ознакомительные экскурсии по стране. Но тогда уже из бесед с К-ой, как и из собственной практики, я видел значительные изъяны во всей системе приема и устройства олимов: избыток сотрудников, часто грубых, малокультурных; параллельность учреждений, устраивающих дела олимов, что причиняет им немало страданий, терзаний; низкие темпы строительства жилья для олимов, создания рабочих мест, низкий уровень работы по общественной и духовной "абсорбции", и т. д.

В июне (1972) приехал в Арад генерал запаса Узи Наркис, герой освобождения Старого города Иерусалима. В ту пору он был начальником отдела алии и абсорбции Еврейского агентства (Сохнут). (В эти дни он опять занимает этот же пост, невзирая на столько провалов в прошлом.) В местной гимназии устроили встречу с Наркисом. Следует помнить, что Сохнут является фактическим проводником и осуществителем основных идей, содержащихся в программе всего того комплекса мероприятий, который мы называем "еврейским национально-освободительным движением — сионизмом." В описываемую эпоху и позже меня интересовало, каковы причины, тормозящие алию, почему возвращение евреев в Израиль не принимает характер массового, общенародного движения.

С одной стороны, я неполностью осознал причины, почему многие евреи мира не стремятся в Израиль. С другой стороны, знакомство с некоторыми израильтянами убедило меня в том, что нацренегатов, ярых врагов сионизма и Израиля, немало среди нас самих. Я знавал людей, чьи уста извергали желчную ненависть к стране, готовность ехать жить где угодно, только не в "государстве евреев".

Было лето 1972 года и алия евреев из СССР набирала темпы, ехали тысячи. На встречу с Наркисом и

217

меня пригласили. В зале были в основном группы олимов, но и немало военных из частей ЦАХАЛа, расположенных в районе Арада, на побережье Мертвого моря. Наркис говорил на иврите, быстро, много, без перевода. Было более чем странно наблюдать это, ведь большинство присутствовавших его просто не понимали! Мне становилось все более непонятно, почему люди, занятые проблемами алии из России и непосредственно контактирующие с выходцами из СССР, не говорят по-русски! Так и в Араде, большая часть обслуживающего персонала в арадском ульпане, где проживало около трехсот олим из СССР, не знала русского языка. Но, что еще хуже, — они ничего реального о России, об СССР, о советских евреях не знали! В июле я предложил сделать ряд сообщений о советских евреях, их проблемах. Директор ульпана Михаэл мне ответил, что "это не актуально". Именно в этот период появился термин, тогда еще новый, — "ношрим" — остающиеся в Вене, не едущие в Израиль. Их были единицы среди тысяч едущих в Израиль...

Встреча с Наркисом кончилась, как это принято, вопросами к выступающему. Я в ту пору уже накопил некоторый опыт в проблемах алии и абсорбции и тоже задал вопрос: "Не следовало бы применить в организации алии принцип "некоей селекции?" Я тут же пояснил смысл сказанного: реорганизация радиопередач "Кол Исраэл", например, с тем, чтобы они служили источником реальных сведений об Израиле в деле духовной подготовки к алие и ко всем трудностям, связанным с ее осуществлением. Тогда те, которые готовятся ехать в Израиль по соображениям, ничего общего с национальными устремлениями не имеющим, откажутся от своего намерения, что будет лучше для них самих, так и для Израиля и в этом-то сущность предлагаемой мною селекции.

Наркис с возмущением отклонил мое предложение как "наивное, далекое от "идишкайт" (еврейского духа), могущее исходить лишь из уст нового оле (?!). Тот же Наркис, просидевший несколько лет на своем посту, заявил в конце 1976 года на пресс-конференции, что "надо было бы применить какой-нибудь элемент се-

218

лекции в организации алии" и "что не все готовы и не все могут ехать в Израиль" (!!).

В тот вечер, вернувшись в ульпан домой, мы, олимы из СССР, много говорили и спорили об алие, об израильтянах, о пакидах, о Наркисе, о том, что хорошо и что плохо в Израиле. Неприятно было слушать одни лишь отрицательные эмоции большинства говорящих. Все в их глазах выглядело черно, плохо. Ощущались характерные ноты "великодержавного самомнения", в особенности в устах москвичей. Вместо того, чтобы признать свое нежелание серьезно изучать иврит — главное средство общения в новых условиях, москвичи, ленинградцы, киевляне высказывали фантастические мысли об "организации" школ, театров на... русском языке! Сказывались ограниченность мышления и некритичность суждений многих бывших советских евреев. Они не привыкли смотреть открытыми глазами на реальность окружающего мира. Сказывались долгие годы дезинформации в СССР. Интересно отметить, что выходцы из Бессарабии, Буковины, Западной Украины, Прибалтики разительно отличаются от своих восточных братьев и в этом. Для "западников" идея еврейства, еврейского народа и еврейского национального государства была органической, связанной с традициями отчего дома. Для многих "восточников" — идеал нации, национальных интересов был чем-то туманным, замусоренным людоедскими советскими догмами, ничего общего с традициями отцов и дедов не имеющим.

В период пребывания в арадском ульпане я окунулся в то, что израильтяне называют "кибуц галуйот" — столпотворение "колен" диаспоры. Я познал разъединенность евреев. "Цабары" — уроженцы страны, "ватиким" — давно приехавшие, "олим хадашим" — нечто более широкое, чем "новые иммигранты" что-то вроде "прибывшие в страну, чтобы все получать за счет цабаров и ватикимов". По крайней мере так это понятие воспринималось простонародьем. Откуда такая точка зрения на иммигрантов, иммиграцию, алию?

Следующие несколько лет, в особенности с тех пор, как я стал сотрудником "службы алии" (1973), показали

219

мне, что страна в целом не подготовлена к приему тысячных масс новых иммигрантов — я говорю о духовной готовности — больше, чем о материальной! Последующие годы укрепили этот вывод, когда массой иммигрантов стали советские евреи, нуждавшиеся в особо терпеливом подходе в обращении с собою. Как я уже упоминал, существует большая разница между "людьми из СССР" — такими же, как и любые другие люди, и "советскими людьми" (хомо советикус) — людьми особого духовного склада, созданными шестьюдесятью годами советского режима тотальной дезинформации и духовного насилия.

Ульпан, где я находился, считался американо-советским, так как был организован "Всемирной ассоциацией студентов-евреев в США", и одной из его задач была попытка сблизить для взаимопонимания выходцев из двух величайших еврейских общин мира. Следует помнить, что то был период, когда еще не знали, что скрывается под счастливыми улыбками многих советских евреев и насколько эти улыбки отражали истинное настроение массы советской алии. Фактически же — и это доказали последующие годы — более чем полувековая обработка на советской фабрике промывания мозгов сделала свое дело в отношении евреев России...

Объективности ради, надо признать, что "русские" евреи, как правило, были совсем неплохим сырьем для этой фабрики. Сам по себе опыт создания американо-советского ульпана — затея интересная. Это был период, когда из СССР двинулась большая алия, в немалой мере — полная энтузиазма, достигшая в 1973 году до 35 000 человек!

Тут, в Араде, цвет этой алии — "академаим" (люди с высшим образованием) должны были встретиться со своими американскими соплеменниками. Им предстояло показать пример единения и братства между выходцами из разных стран, пример быстрой и удачной адаптации на родине предков.

Вот мой вывод: ничего путного из этого не вышло! Расхождения, отчужденность между представителями обеих групп были огромные — главным образом — духовного

220

порядка. Большинство "американцев" были люди молодые, только что закончившие вузы, многие находились под сильным влиянием растущего в те годы движения "хиппи". "Русские" же, как правило, были семейные люди, отмеченные характерными язвами псевдопуританского советского общества.

Помню первую встречу, организованную "американцами". По их приглашению несколько олимов из СССР, среди них — один из московских "активистов" — Гольденберг (и я тоже), пришли к ним в гости. Встреча произвела на меня удручающее впечатление. "Американцы", человек двадцать мужчин и женщин не старше тридцати лет, выглядели по меньшей мере странно. Одеты почти что в тряпье — знаменитые джинсы из потертого рядна, такие же потертые куртки, некоторые даже с голым пузом. Почти все были заросшие, будто месяцами их волос не касался никакой стригущий прибор. По запаху в комнате ясно было, что они не очень любят чистоту и опрятность, не очень "преданны" делу собственного омовения!

Они сидели или полулежали, большинство — на полу. Комната будто подверглась нашествию варваров. На стенах висели, чаще всего криво, "картины" — женские груди и зады, всюду валялась одежда, обувь, подушки. По убеждению наших собеседников, все это демонстрировало полную, абсолютную свободу. Я же видел в этом — кричащее доказательство глубокого падения нравов, этических, эстетических устоев западного (американского) общества!

Беседа велась в основном по-английски. Где возникали затруднения, рослый детина Джо переводил на русский и на идиш. В общем беседа оказалась довольно пустой. Так и не установился столь необходимый в подобных собеседованиях личный контакт. Американцы, которые в наших глазах выглядели по меньшей мере странно, пытались обращаться с нами, как с восточными варварами. По крайней мере так себя вели большинство наших собеседников...

Что говорить? Осталось тягостное чувство неудовлетворенности, разочарования, тревоги. Я вдруг понял, какая глубокая пропасть лежит между двумя частями

221

мира, между Востоком и Западом (в новом смысле этих понятий!). С Востока на Запад пришла волна неограниченной, завистливой ненависти с неоднократными декларациями о намерении разрушить западное общество. Запад ответил Востоку волной постоянного страха. А страх диктовал и диктует по сей день совсем неоправданную, чаще всего, уступчивость. "Свободный Запад" по сей день сомневается в возможности реально противостоять напору "Красного Востока" без атомных и водородных бомб, а это ведь обещает конец для всех!!! В этом "западно-восточном" противоборстве евреи (в том числе — американские и советские) находятся по обе стороны баррикады. А в общем, это противоборство стало основным критерием идеологии миллионов людей современного мира... Именно об этом я раздумывал в тот знойный день лета 1972-го, в Араде, что на востоке Негева. Я сидел и почти безучастно вглядывался и раздумывал об этой встрече "на низах" евреев с разных концов света, вернувшихся недавно к "своим корням", на историческую родину — в Израиль...

Тем временем жизнь в ульпане шла своим чередом. Три раза в день в столовой подавали вкусную, обильную пищу. Каждый стол накрывался на восемь человек, что не мешало многим из "наших, советских" съедать почти все, не "заметив", что "самих-то было лишь три-четыре человека... Более неприятно было видеть, как, наевшись от пуза, "братва" еще и прихватывала с собой в нейлоновых мешочках фрукты, печенье — "чтоб не скучно было рту"... Что делать, не так просто было людям, прожившим целую жизнь в условиях вечного "дефицита", отказаться от возможности нажраться до отвала, причем — "без оплаты" (думали они...). Заведующему столовой марокканцу Азарии все эти "тонкости" были недоступны. Он ругался, оскорблял прожорливых "русских", распространял о них сильно преувеличенные небылицы.

Вскоре неприязнь местного населения, в особенности "африканцев" и "азиатов" к "русским" стала очевидной. Эта неприязнь подогревалась ошибками органов алии и абсорбции, например, предоставление возможности

222

вновь прибывшим олимам приобретать новые автомашины за полцены, по сравнению с ценой для местных жителей. Проходящих по улице "русских" сопровождали злобные выкрики: "вэ-вэ"! — начальные буквы слов "вилла", "Вольво" (все, мол, они — олимы из СССР, только и стараются получить виллу и машину "Вольво"!). Во всех этих деталях взаимоотношений между местными и олимами явно проглядывали наружу непорядки, недальновидность, даже — некомпетентность в организации и приеме "Большой алии"...

Мы учили язык. Приходилось много заниматься в послеобеденное время. Хотелось гулять, смотреть, изучать, играть в теннис. А голос разума говорил: "Нет, сиди, учи, а то плохо будет!"

Интересно было выходить к вечеру на площадь торгового центра Арада. Пестрая толпа, в основном молодежь, шумела, пела, ела в многочисленных "мизнонах" и "мисадотах" (буфеты и рестораны). Звучали музыка, смех, все располагало к беседам, знакомствам. Мои успехи в иврите были более чем удовлетворительные. За несколько месяцев пребывания в стране я уже мог болтать со старожилами. Вот когда я действительно окунулся в гущу своего еврейского народа! А евреи оказались очень разными. То, что со всех сторон звучала разноязычная речь, не столь важно. Важно различие в обычаях, во взглядах, в поведении, в устремлениях, в симпатиях и антипатиях евреев из разных стран.

Этот "кибуц галуйот" (сообщество диаспор) и по сей день дает о себе знать, главным образом в повседневном поведении, во взаимоотношениях между людьми. С самого начала я понял, что эта проблема очень сложна и требует особых концентрированных, хорошо продуманных общественных и государственных действий. Оглядываясь назад с "высоты" моего четырнадцатилетнего пребывания в стране, я не могу сказать, что делается все, что делается хорошо, что всегда делается то, что нужно в деле преодоления духовной и бытовой разобщенности еврейского народа, в частности — в Израиле!

Сидел я как-то утром на скамейке в обществе друзей

223

из ульпана. Мы болтали о всякой всячине. В ту пору главной темой таких бесед были мы сами, алия, мы и "они" (израильтяне), удивительные новшества, увиденные в стране. Говорили о видах на будущее, на трудоустройство. Со многими из собеседников — выходцами из Москвы и других больших городов России — я, в основном, не соглашался. Они все видели в темных тонах, занимались беспрерывным восхвалением "качества жизни" в СССР — того, что вчера, на днях лишь (в поезде) гневно осуждали. "Хомо советикус" — что не просто "туманное понятие" или — "злобная выдумка империалистов", нет, это очень серьезный, малоизученный, для многих еще — неизвестный материал для серьезнейших научных исследований!

Мои советские собеседники делали наивно-примитивные сравнения и не менее примитивные выводы о ценах, об уровне жизни в Израиле и в СССР. Вот пример: "Смотри, мол, холодильник тут стоит 1800 лир (1972—1978), а в Москве "всего" 200 рублей!" Они не в состоянии были добавить, что в СССР 200 рублей (в ту пору) — более двух месячных заработков, а в Израиле 1800 лир (в ту пору) трех-четырехнедельный средний заработок.

В общем, критически-неприязненное отношение ко многому в Израиле было очевидно. Но уже тогда невозможно было возражать по ряду некоторых критических высказываний олимов: безответственность и безалаберность многих израильских пакидов (чиновников), безразличие, высокомерное, нередко враждебное отношение сотрудников органов абсорбции к олимам.

В Израиле вообще не существует закона, обязующего работников учреждений и организаций отвечать на обращения и жалобы граждан. Олимы (в особенности выходцы из СССР) не могли согласиться с вмешательством клерикалов почти во все стороны жизни. Это и мелочи, но и очень сложные проблемы, которые они еще больше осложняют (гражданское состояние, повседневный быт. гражданские права, свободы и обязанности). Олимы из СССР справедливо сравнивали религиозное давление с партийным давлением в коммунистических странах (тоже постоянным и вездесущим).

224

Одним утром разыгралась сцена, раскрывшая очень неприятную истину израильской повседневности. Вдруг, как по команде, бегом появились стайки ешиботников (учащиеся религиозных семинарий) — характерной внешности пейсатые "парубки" в черном одеянии хасидов (непонятно было, как они терпят такую одежду при жаре плюс 30—35 градусов!). В руках у каждого тфиллин и маленькие молитвенники. Они нахально приставали ко всем без исключения мужчинам-олимам (мы сидели во дворе ульпана) с предложением надеть тфиллин (намотать черный ремень на левую руку и прикрепить черный кубик на лоб). Все это выглядело дико. Какое-то массовое духовное изнасилование! Смешно было видеть, как более "слабые" из русских олимов тут же сдавались (по старой привычке "духовно сдаваться"), и вот уж десятки таких недавних обладателей красных книжиц стояли, обмотанные ремнем, с кубиком на лбу, с талисом на плечах, с ермолкой на голове. С глупой улыбкой "нашалившего" они слушали непонятное бормотание "дежурного" ешиботника. Ко мне тоже пристали трое — я довольно резко велел им убраться, что они сделали вовсе не спеша.

Одному из них, с более осмысленным выражением лица, я пытался объяснить, что их акция является плохой миссионерской деятельностью, что грубое насилие над совестью людей напоминает темные времена инквизиции. Но мои слова были что горохом об стенку! Пейсатые хлопцы продолжали рыскать между скамейками, среди клумб, в намерении добиться полного "охвата" обмотанных ремнем рук. Возможно и у них, как в некоем царстве-государстве, существуют спущенные сверху разнарядки "обматывания масс". Помните — "охваченные членством"? Ведь Советы "охватывали членством" — посредством красной книжицы — целые толпы покорных людей, и эти люди... "становились коммунистами", и смех и слезы!..

Эта сцена заострила мое внимание на делах еврейских теократов. Теперь, спустя много лет, я понимаю, каким тормозом, какой опасностью на пути развития и укрепления Израиля и еврейского народа являются

225

"дела" теократов-ортодоксов. Я вовсе не забываю, что религия была единственной силой, сплотившей и сохранившей еврейский народ и приведшей его через десятки веков страданий в живое сегодня! Эта же сила, однако, в конце XX века становится тяжелой помехой единству народа, фактором ослабления государства и немалым фактором, оживляющим антисемитизм. Сегодня ортодоксы-теократы силой всяких махинаций пытаются заставить живой, импульсивный, прогрессивный еврейский народ в конце XX века вернуться к формам жизни, записанным в Галахе, созданной до нашей эры и в глубоком средневековье!..

...Я полюбил Арад. Мне нравилось гулять по его немногочисленным тенистым улицам, между строениями в ультрасовременном стиле. Я ввязывался в разговоры с любым встречным, готовым терпеть мое общество. Эти уличные беседы помогли мне в деле постижения чуда по имени Израиль.

Однажды я встретил интересного человека, настоящего "морского волка". Бывший русский еврей, одессит, более двадцати лет водил корабли под еврейским флагом! Он побывал во многих странах мира, насмотрелся всяких прелестей и ужасов, а в конце концов — осел, чтобы доживать свой век в Араде. Я несколько раз посетил его дом, где очень интересно провел вечера в обществе Абрама-Алеши и Гиты Г. Они были полны жизни, любознательности, невзирая на их почтенный возраст.

Р. буквально свалилась с неба! Я встретил ее на лестнице корпуса "алеф" и обратил внимание на нее, ибо внешность ее была потрясающая. Она будто сошла с одного из бессмертных портретов знаменитого "певца женщин Испании" художника Ромеро де Торрес (Кордова — музей его имени). Вскоре мы с Р. уже прогуливались по улицам Арада. Она приехала с группой американских туристов и проживала в гостинице напротив нашего ульпана. Она специально пришла в составе группы, чтобы посетить американо-советский ульпан. Мы оторвались от группы, посидели на скамье напротив городского бассейна. В беседе даже не заметили, как наступила ночь. Она просила еще и еще рассказывать ей об СССР

226

и о жизни евреев России. Ее очень интересовали малейшие подробности, у нее был ум исследователя или путешественника. О себе рассказала скупо. Она была вдовой ортодоксального раввина из Нью-Йорка — "раббанит". Она говорила, что не знает, как прожила множество лет в затхлой атмосфере бруклинского раввинского дома, утверждая, что все почти противоречило ее любознательной натуре. Жизнь по Галахе оказалась неприемлемой для нее. У нее было двое детей, фотографии которых она мне показала: мальчик и девочка, внешне ничем не напоминавшие строгости ортодоксальности. Р. нашла у меня полное сочувствие ее нежеланию подчиняться средневековому прокрустову ложу ортодоксального иудейства. Она говорила, что истинно верит в Бога, но как человек, а не как раб.

Я увлекся ею — пошли объятия, поцелуи... Я ее пригласил к себе, она сказала, что должна "проведать группу", потом придет. И вернулась в полночь, когда, признаться, я уже не верил в ее обещание... Красота, свежесть, пылкость при большой изысканности так не соответствовали категории "раббанит", в которой она очутилась явно случайно! Она ушла под утро, оставив мне на память пару очень удачных рисунков, талантливо выполненных "на ходу". Она сказала, что еще придет, и... больше я ее никогда не видел.

Знакомство с нею мне показало, что можно быть верующим человеком, не превращаясь в неактуального фанатика, как этого требует иудейская ортодоксия!

В семью молодой пары "цабаров", Авихая и Нурит (не помню фамилию), я попал после случайного знакомства с ними на улице. Впоследствии они меня пригласили на "брит-мила" (обрезание) их второго сына. Они намекали, что я буду "экзотическим украшением" их торжества: Авихай — из марокканцев, а Нурит — йеменитка. Я пришел на "брит-мила" и увидел интересный, своеобразный мир евреев Востока, с его иными традициями, иным бытом...

Торжество проводилось на квартире у молодых, около бассейна, в ту пору место было еще мало застроено. Они жили в маленьком двухквартирном домике. Двор,

227

квартира были полны приглашенных, почти все — из восточных евреев, отличающихся небольшим ростом. Было шумно, как это принято в восточных общинах, веселились с барабанным боем и гортанными выкриками радости. Мелодии — тоже восточные, напоминающие арабские, греческие, сицилийские народные песни. Был обильный пряный стол, вступлением к которому служили значительные количества всевозможных орехов — миндаль, арахис, пеканы (средиземноморские орехи). Меня удивила фаршированная рыба — характерное блюдо европейских евреев, которая тут была очень румяная, очень перченая и с неким новым для меня запахом.

Допоздна я задушевно болтал с хозяевами дома, с гостями, было забавно и приятно. Многие были поражены контактом с "русским медведем". Они удивлялись мне: как это вообще можно пить! Взрыв веселья вызвал у них мой саратовский перепляс с ударами по подметке и с похабным припевом: "Мы е... все на свете, кроме шила и гвоздя, шила вострая такАЯ, а гвоздь ВАБЧЕ е... нельзя!" (Все равно ведь они русского не понимали!) Меня немало удивил вопрос, с хитрецой заданный одним йеменцем, который наблюдал за всем с иронией и спросил неожиданно: "А вот я, Цаадия, простой человек, хочу спросить — почему вы уехали из России, где люди так хорошо и радостно живут?" Вот она сила советской дезинформации!.. Она легко воспринимается и усваивается, в особенности отсталыми и забитыми людьми, которых в мире — миллионы — именно на таких эта служба дезинформации в первую очередь и рассчитана.

Была вторая половина 1973 года, учеба подходила к концу. Я начал подумывать о квартире и работе. Так впервые я попал в Иерусалим. Не могу объяснить, почему я сразу же отправился к Стене Плача? Вера, религия — категорически нет! Какое-то атавическое чувство "возвращения, принадлежности". И еще — некое ощущение, которое я бы назвал национальным долгом или — влечением. И, разумеется, любознательность.

Я был глубоко поражен ярким своеобразием узеньких

228

улочек Старого города. Тут была сама История — от глубокой древности, через средневековье, до наших шумных дней... Рассматривая древние камни Иерусалима, я создавал себе обобщающий образ Еврейства, такой, каким он сложился в воображении каждого, кто хоть когда-нибудь учил раздел "Древний мир. Ближний восток" в любом школьном учебнике, кроме СССР. (Раздел "Финикия и Древняя Иудея" были изъяты из программ по приказу Иосифа Джугашвили-Сталина, а потом были запрещены к опубликованию по приказу "зооантисемита" Никиты Хрущева.) Из сознания миллионов людей "советского мира" исчез обобщающий образ Еврейства, связанный со Стеной Плача и с Иерусалимом.

Стоя перед Стеной Плача, я созерцал будто на экране, сцены с картин и литографий Хаима Лилиена, Дюрера, Вересаева и других. Таким именно оказался образ Вечного Иерусалима, каким его изображала культура, цивилизация тысячелетий... Слова не могут выразить то, что значит для еврея, признающего себя таковым, коснуться рукою надгробия Царя Давида, камней Стены Плача — Западной стены Храма или даже постоять у гроба Йешу из Назарета, перед которым преклоняются миллионы во всем мире, называя его Иисус Христос!

Итак, я буду жить в Иерусалиме! Это вселяло в меня некое особое чувство удовлетворения, даже гордости. Ведь Иерусалим для любого мыслящего человека, не говоря уж о евреях — особый город.

* * *

Мне предложили квартиру в новом районе и я сразу согласился, вопреки дочери, которой "район и соседи не подходили". Я стоял на своем. Я думал устраиваться работать в системе Министерства туризма, хотя мне предложили целую ставку в гимназии в Ашкелоне. Я принципиально был против "антипедагогических" методов, внесенных в израильскую педагогику под влиянием небезызвестных социалистическо-модернистских новшеств. Они пришли с "прогрессивного Северо-

229

Востока" и довели дело воспитания подрастающего поколения до того, до чего оно дошло в наши дни, пожалуй, во всем мире. Между прочим, еще "там" всеми силами, в рамках разумной осторожности, я действовал наперекор официальным наставлениям и требованиям и оставил преподавательскую работу еще до нашего отъезда.

Чтобы переехать в Иерусалим, нужны были деньги, а у меня их "небылоти". Из двух возможностей — идти выпрашивать ссуду у Сохнута или поработать на любой работе — я выбрал вторую. В Израиле, как в любой свободной стране, в отличие от "страны победившего социализма и освобожденного труда", труд оплачивается реально — по закону спроса и предложения. Чтобы подработать на данном этапе, я мог полагаться лишь на свои мускулы. Надо было сколотить какую-то сумму на переезд и убранство новой квартиры. Недалеко от ульпана строили жилой дом. Я как-то подошел к "каблану" (подрядчику) и познакомился с хитрым предпринимателем Мишелем из Марселя. Заговорив с ним по-французски, "покорил" его. Он полушутя-полусерьезно измерил меня глазами с ног до головы, пощупал мои бицепсы. "Ладно, у меня есть для тебя работа. Тяжелая, но я хорошо плачу хорошим (?!) работникам — восемьдесят лир в день!"

У меня радостно забилось сердце — в ту пору это было много! "Ты будешь замешивать бетон и поднимать его лебедкой на этажи для бригады штукатуров".

— Ладно.

— По рукам?

— Да, по рукам.

Мы пожали друг другу руки.

Так я начал тяжелую работу — каждый день с семи утра до трех-четырех часов дня, за которую получал плату каждые три-пять дней.

Деньги выдавались в ресторанчике у самого входа на площадь Делового Центра, около клуба. Предлагали каждый раз выпить. Я отказывался, но Мишель и его братья не нажимали грубо "Пей!", как это делается в соответствующих обстоятельствах там, на Руси. Шту-

230

катуры, все марокканцы, были здоровенные, кряжистые детины со спутанными кудрями, черные от загара. Бригадир Мэни (Мэнаше) обращался с нами, подсобными рабочими (я, бедуин Мухтар и еще один марселец, парень 23—25 лет — Жозеф), со смешанным чувством зверства и братской нежности. Он улыбался, поощрительно говорил: "Бесеедер, бесееедер, Цвикалэ, будет порядок..." и тут же орал на нас: "Алла, алла!" ("быстрей, быстрей"), не давая возможности передохнуть, высморкаться: он требовал рабского труда, без перерыва; шутя он говорил. "Писай в бетон, зачем расхаживать?.." А штукатуры работали с невероятной скоростью, с единственной целью — выжать побольше денег за кратчайший срок.

Никакой речи тут не было о каком-то "трудовом рвении". Это был работодатель на уровне средневековья, безгранично жадный, для которого божество — это деньги, а Бог — только для молитвы в праздничные дни... Вообще нельзя сказать, чтобы марокканские евреи "из толпы" были уж слишком милыми людьми...

Вообще, в вопросе труда и способов заработать, интересна психология многих представителей интеллигенции из среды "хомо советикусов". Я как-то возвращался со стройплощадки в столовую в ульпан, чтобы пообедать. Конечно, я был весь в известке, как и должен выглядеть стройрабочий. У самой двери ко мне "на цыпочках" с дежурной улыбкой подошел Липа (не помню фамилии), доцент — с ударением на "о" (как называют иронически таких "деятелей науки"). Липа был из Минска. Изысканно-поучительным тоном он сказал мне:

— XX, как же так? Вы, такой человек (?!), пошли на такую работу. Это же компрометирует таких людей, как мы!

Меня охватило возмущение — насколько все же "режим рабочих и крестьян развратил миллионы советских обывателей, для которых наибольшее "наказание" — это трудиться, работать физически. Не требуют разъяснений крылатые советские поговорки: "Мы любим труд — но только — папиросы", "От работы кони дохнут", "А что, я ишак (осел), чтоб ишачить (тяжело работать) ?", "Где бы не работать, абы не работать!" и т. д. и т. п.

231

Я ответил Липе:

— Знаете, мне кажется, что еще позорнее околачиваться так, как вы, по целым дням с руками в кармане, чтобы удобней было яйца чесать и выпрашивать деньги на пропитание у Сохнута!

Липа быстро отчалил и, пока я не уехал из Арада, старался меня избегать.

Надо отметить, что Липа был из первых советских олим в Израиле, которые, отсидев в лагере за всякие темные дела, прикрепили себе значки на лацканы и даже выпросили пособие, объявив себя "Асирей Цион" (заключенные во имя Сиона). Его земляки рассказывали, что Липа был известным в Минске посредником при вручении взяток профессуре минских вузов, чтобы они пропускали на вступительных экзаменах кандидатов-евреев, подлежащих, по неписаным советским правилам, недопущению в вузы. Эти взятки доходили до многих тысяч рублей. Так Липа (как и немало других) "пострадал за Сион". Ох, мир наш грешный! Он полон чудес, в особенности на переходных путях из "советского рая" в "сионистский ад" (по Ле..., Ста..., Хру... и другим).

Но вернемся к Иерусалиму. Я думал устроиться работать в системе Министерства туризма в Иерусалиме, как я уже говорил, основываясь на знании нескольких языков, на опыте в туристском деле (экскурсоводство) и на умении обращаться с людьми. Миха, управделами министерства, охотно взялся мне помочь устроиться. Он звонил, переговаривал с кем нужно было, со всех сторон сыпались обещания, но дело двигалось очень медленно. Миха был словоохотлив, любезен, не отпускал меня без распития кофе.

В ту пору, бегая по всяким учреждениям и конторам, я немного познакомился с израильской бюрократией и ее изъянами. Вообще говоря, современное человеческое общество создало такое громоздкое "здание управления", что жизнь просто немыслима без ненавистного всем сонма больших и малых чиновников. После дикой советской бюрократии, представление о которой дают изречения, завезенные оттуда: "Принесите справку, что не дают справки" или "Пусть напишут справку, что

232

нужна справка", израильская бюрократия мне показалась сродной. Но, как мне кажется, суть этих двух бюрократических систем совсем различна. В СССР бюрократия служит дополнительным орудием гнета, некой демонстрацией всесилия, вездесущности "партии и правительства". В Израиле бюрократия существует из-за болезненного состояния социально-экономической структуры... Главное, "чтобы люди были заняты", что, в представлении некоторых израильских партийных боссов, ликвидирует безработицу (фактически — только ее скрывает). Кроме того, огромный бюрократический аппарат отражает стремление очень многих израильтян служить, а не производить. По моему мнению, эта "язва" немало вредит самим основам существования еврейского государства. Правительства почти не реагируют на грозные предупреждения ведущих экономистов по этому поводу.

Наступило время переезда в Иерусалим. На новой улице — на юго-западной окраине города, в Кирьят-Менахем, нам предоставили хорошую, новую квартиру со всеми удобствами. Когда я там впервые появился, то увидел еще строящуюся улицу, уходящую вниз, к каменистому вади. Правая ее сторона была застроена большими новыми домами, левая сторона находилась в стадии строительства. Наша квартира оказалась на третьем этаже восьмиэтажного дома. Напротив, на заселенной стороне, жили в основном марокканцы. Через окно салона нашей квартиры я увидел нечто просто невероятное: вся стена десятиэтажного дома напротив была сверху донизу "расцвечена" ковровой дорожкой из засохших экскрементов! Жители одной квартиры на верхнем этаже выливали горшки прямо в окно после того, как из-за неумения пользоваться, как видно, закупорили канализацию. И эта "деятельность" продолжалась не день и не два.

Я был поражен безразличием властей и соседей к этому варварству. Но что удивительного, если принять во внимание, что в Израиле фактически отсутствует единое, самостоятельное санитарное учреждение, могущее требовать и, если нужно, — заставлять, наказывать! Вот один из примеров того — ставшего болезненным — массового

233

безразличия большинства ко всему на свете! Это безразличие объясняется безразличием властей к некоторым аспектам жизни в Израиле. Если принять во внимание тот факт, что тысячные массы примитивных людей поселились в современном, прогрессивном Израиле, то не может не вызвать удивления отсутствие действенного, массового обучения людей современному быту (в школах, в клубах...), отсутствие строгой системы принуждения и наказания для тех, кто сопротивляется внедрению современной культуры быта. И тут же я хочу привести пример воздействий, двигающих израильское общество, государство вперед. Эти силы в относительно короткие сроки преобразовывают людей, находящихся на уровне полудикарей во вполне современных людей. Когда я через год переехал из Иерусалима в Хайфу, улица моя в Кирьят-Менахем имела уже вполне приличный вид — с деревьями и зеленью по обеим сторонам, с двумя автобусными линиями. Вычищенная, заново выкрашенная стена дома напротив выглядела вполне цивилизованно. Дело в том, что левую, новую сторону улицы заселили выходцами из Европы и США, и за короткий срок их влияние привело к ощутимым изменениям в поведении жителей правой стороны! Следует отметить, что чудеса в Израиле встречаются на каждом шагу, ибо само существование и бурное развитие Израиля за такой короткий срок — несомненное чудо!

* * *

Часто я захаживал в "Объединение олим из СССР" — учреждение, и по сей день находящееся в клубе олим на улице Алкалай, совсем недалеко от знаменитого "театрон Иерушалаим". То был центр, куда олимы из разных стран по вечерам шли "на огонек". Там они знакомились друг с другом, топили свою ностальгию в потоках красноречия, вернее — словоблудия. Встречи эти приводили первым долгом в... кровать. В Израиле, по причине особой социальной структуры общества, в связи с особенностями исторического и географического порядка, очень много одиноких мужчин, женщин и подростков.

234

Поиски и относительно легкое нахождение совместной кровати имеют тут особый смысл. Эта "кровать", кроме достижения ближайшей человеческой цели, становится стартом многих самых неожиданных, по их географии браков. Так, бывший лавочник бессарабского местечка становится мужем привлекательной богачки из... Кейптауна. Бывший французский разведчик получает в жены завпромбазы из Житомира, а бывший командир бригады "Пальмаха" становится счастливым мужем вдовы видного медика, профессора из Западной Украины, она же бывшая видная оперная певица...

Во всем этом нет ничего удивительного — Израиль всей своей историей, всей сущностью своей представляет собою уникальный пример нарушения большинства законов пространства и времени, значения денег, имени, профессии, интересов. Все это потому, что Израиль напоминает уникальный для современного мира котел, в котором в необыкновенных условиях выплавляется новая нация, нация современных евреев, имя которым — израильтяне.

В клубе по улице Алкалай я впервые наблюдал ту не совсем чистую возню, которая ведется в рамках, называемых "Объединением олим из СССР". Власть в этом "клубе" переходила в ту пору из рук в руки и, в конце концов, досталась господствовавшей в Израиле "мифлегет Авода" (лейбористы), в лице очень неприятного господина А. Чтобы удалить из объединения влиятельного, уважаемого человека Мирона Шескина, сумевшего за короткий срок, благодаря своим обширным международным связям, создать постоянный фонд денежной помощи олимам из СССР, его оговорили, обвинили даже в хищениях и заставили уйти. "Авода" получила в свои руки власть в иерусалимском филиале "Объединения" (Шескин был "херутником" — правым).

Состоявшийся через неполный год "Всеобщий избирательный съезд олимов из СССР (в Беэр-Шеве) явился образцом невероятно скандального балагана, с потоками бессмысленной болтовни, выкриков и беспорядка. Вырисовывался полный идейный разброд, обнаружилась неспособность, незрелость всей массы советских олимов.

235

Конечно, все "Объединение" давно превратилось в беспомощный клуб, с бессменными боссами под безраздельной властью "Маараха" (лейбористы). В "руководящие кресла" надолго засели лица, имена которых, возможно, значили что-то во времена оны. В Израиле они не смогли — и по сей день не могут — преодолеть серость и бесхребетность этого заведения.

Все это весьма немаловажно, ибо характерное для политической жизни Израиля интриганство полностью завладело и "деятелями Объединения". И оно уже не способно что-либо сделать для спасения быстро дегенерирующего "истеблишмента алии и абсорбции евреев СССР", да и евреев мира вообще... Эта тема сама по себе может стать основой очень обширного труда, раскрывающего и объясняющего проблему возвращения евреев мира в свое национальное государство — Израиль. Особую главу этой эпопеи представляет собою исход евреев СССР в 70-е годы XX столетия. Но у меня иная цель в этих записках, поэтому я постараюсь в этом вопросе быть по возможности более кратким.

* * *

70-е годы начались трудновоспринимаемым и объясняемым явлением в истории мира конца XX столетия: это успешная борьба евреев СССР за массовый выезд в Израиль и фактическое признание Кремлем репатриации евреев. Явление это, теперь уже ясно, является результатом как борьбы совевреев, так и сильного давления со стороны свободного мира, в эпоху, когда СССР очень нуждался в услугах этого мира. Ко всему следует добавить еще и неполностью раскрытые процессы, происходящие в самом советском руководстве. Так хлынула в Израиль и в свободный мир (впоследствии) волна многочисленной еврейской эмиграции из СССР, которая в 1979 году достигла более 50 тысяч человек — только в Израиль!

Но я хочу тут же высказать весьма невеселые мысли, не вдаваясь пока в подробности, часть из которых раскроет дальнейший мой рассказ. Эти мысли — следствие

236

того, что я сам увидел и понял, как участник, с одной стороны, этой алии, а с другой стороны как работник органов власти, ведающих организацией и приемом алии. Судьба меня непосредственно связала с этим историческим явлением — прямым служением ему в рядах Еврейского агентства (Сохнут).

Страна Израиль оказалась невероятно "емкой" и уже дала возможность закрепиться в ней, пустив значительные корни, 160 тысячам евреев СССР (1979). Но следует указать, что все те учреждения, службы, круги, которые можно собирательно назвать "аппаратом алии и абсорбции", оказались крайне неподготовленными к приему масс советских евреев. Мало того, в самом этом аппарате, как и в правительственных кругах, со временем обнаружилось наличие значительных сил, которые отнеслись безответственно к этому важнейшему делу. Некоторые из них даже проявили "активную враждебность" к многотысячной алие евреев СССР. Не отрицая других, специфически "советских причин", именно в вышеизложенном сочетании явлений следует искать главные корни тех новых грозных явлений в советской алие, которые ныне известны под названиями "нешира" и "йерида" (выезд в другие страны, "мимо, тех, кто направляется в Израиль и выезд из Израиля в другие страны тех, кто уже прибыл в страну). Если говорить конкретней, то неподготовленность, безответственность и даже враждебность всего "аппарата алии и абсорбции" выражается в следующем:

1) недостаточный образовательный ценз и обще культурный уровень большинства кадров непосредственного контакта с вновь прибывающими, нетерпимость и грубость в обращении с ними;

2) полное безразличие к специфическим, чаще всего — очень важным просьбам и обращениям прибывших — семейного, традиционного и личного характера;

3) отсутствие каких-нибудь улучшений в трудовом законодательстве, препятствующем трудоустройству олимов;

4) тяжелое положение в области строительства доступных квартир и увеличения количества рабочих мест для олимов;

237

5) настоящий хаос в деле финансовой помощи олимам по их прибытии, где незаметны границы между неполадками, введением в заблуждение и беззаконием. Сюда же относится подписание олимами финансовых обязательств на документах, изданных на непонятном для них языке (иврит, английский);

6) полнейшее отсутствие адресов для обращения и серьезной работы с жалобами олимов;

7) незнание большей частью руководителей правительственных и сохнутовских органов алии и абсорбции подробнейших данных о нравах, быте, о специфике и истории евреев России.

Нешира и йерида ставят под сомнение дело эмиграции в Израиль огромной массы евреев СССР (более 20 процентов всего еврейского народа!). Нешира началась в 1973 году в размере 0,2—0,5 процента выезжающих из СССР и дошла в 80-х годах почти до 97 процентов! Забегая вперед, хочу обратить внимание на характерное явление. В самом начале моей деятельности в Сохнуте мне был поручен тщательный анализ причин неширы и йериды, на основе депеш, которые поступали прямо ко мне из Вены и Рима (там по сей день существует пересыльный пункт для "беглецов" от Израиля). Депеши составлялись по содержанию бесед с прибывавшими туда "беглецами", для выяснения причин "бегства". Я, конечно, составлял отчеты объективным изложением приводимых в депешах причин "бегства". Получалась неприятная для всего сохнутовско-министерского истеблишмента картина! Раскрывалась его непосредственная виновность во всем этом опасном явлении. Боссик Б. с согласия босса М. и старшего босса Й. отстранил меня от составления анализа — я не "проявил гибкости" — иными словами, "не ловчил ради успокоительной для всех дезинформации", а резал правду-матку!..

* * *

Как я уже говорил, в Иерусалиме начал искать работу в Министерстве туризма. Поскольку удовлетворения я там не нашел, мне предстояло вскоре покинуть это по-

238

прище. Дело было так: по рекомендации Михи, с которым мы уже знакомы, я попал к председателю Объединения владельцев отелей господину Кассато, египетскому еврею, интеллигенту, умеющему обращаться с людьми (а этим даром, к сожалению, многие в Израиле не обладают). Кассато меня принимал два раза. Он сумел меня убедить пойти на курсы по подготовке администраторов больших гостиниц. Там я немалому научился, понял, что современный отель напоминает крупное промышленное предприятие. Я с успехом сдал часть экзаменов и был послан на практику в крупную современную гостиницу "Холлилэнд", в центре Иерусалима. Но тут с первых же дней я понял, что все это не для меня. Требовались раболепие, угодливость, лакейская услужливость.

Еще на курсах лекторы говорили нам, что мы — администраторы приема — должны быть "мэшортим" (слугами) у гостей! Значительную часть заработка составляли чаевые, что само по себе, согласно моему мировоззрению, — дело далекое от принципов собственного достоинства и уважения к самому себе... Если ко всему этому добавить темную возню с инвалютой, с сокрытием поступающих денег и прочее, что я увидел во время учебы и практики, то понятно станет, почему я решил, что это все не для меня!

Короче, я вновь без работы. Несмотря на неустроенность, я был настроен нормально и не впадал в панику, подобно многим "олим ми Руссия" (олим из СССР). Они с трудом расстаются с иллюзией о том, что "кто-то должен о них заботиться, направлять, устроить (комплекс — результат десятков лет советского неестественного, искусственного, централизованного истеблишмента).

Вскоре Министерство просвещения нашло для меня целую ставку в Ашдоде, невзирая на то, что свободных ставок по моей дисциплине почти не было в стране. Но ведь я решил оставить навсегда мою основную профессию — преподавание языков. Все то, что было внесено революцией семнадцатого года в дело просвещения и воспитания молодого поколения, противоречило моим

239

основным принципам, основам классической педагогики, проверенной ходом столетий. В школах Израиля система воспитания во многом схожа с советско-американской "системой прогрессивной педагогики". Это тоже не для меня! Я не пошел работать в школу.

Именно в то время я связался с Еврейским агентством и стал его кадровым сотрудником. Оказавшись в самой гуще работы с новыми иммигрантами, я многое увидел и понял. Недавно я подсчитал по записям, что с 1973 года — начала моей работы в Сохнуте — и по сей день (уход на пенсию) "через мои руки" прошли около 40 000 олим из СССР (в основном) и из других стран! Я сумел глубоко изучить проблемы алии и абсорбции вновь прибывающих. Я увидел все то положительное — большое и нужное, — что было сделано в годы становления государства, но обнаружил и понял все тяжелые промахи, которыми изобилуют как структура, так и методы работы Сохнута и связанного с ним Министерства абсорбции.

Началось это так. Письмо госпожи Т. Ц. меня приятно удивило. Она была одной из ведущих работников Сохнута, и я сразу почуял, что тут для меня пахнет чем-то интересным. Я встретился с ней, и она мне предложила работать в Сохнуте. По ее рекомендации, меня принял начальник отдела кадров, канадский еврей, говоривший быстро, экспансивно и стремящийся во что бы то ни стало уговорить, получить согласие собеседника. Он говорил, что я буду работать в новом отделе — алии из СССР, где мое образование и, как он сказал, опыт общения с людьми сделают предлагаемую работу интересной для меня и полезной для дела.

Так я оказался в здании № 2 комплекса правительственных зданий в центре Иерусалима. Двери всех кабинетов были открыты (показуха "демократичности", "отсутствия секретов"). То тут, то там видны были чиновники-пакиды, мужчины и женщины, громко беседующие между собою, многие из них прихлебывали что-то из чашек. Позже я узнал, что распивание кофе в любое время рабочего дня является неким общепринятым признаком того, что "машина бюрократии действует".

240

Тут роль кофе как бы перекликается со знаменитым скрипом перьев на многих страницах бальзаковской "Человеческой комедии".

Почти не было посетителей в это знаменательное утро для меня. В кабинете 505 я попал к начальнику этого "нового русского отдела", господину XX. За столом, заваленным грудами папок и бумаг (папки и бумаги лежали грудами на подоконниках, на полу, по углам), сидел человек невысокого роста, коренастый, в "кэпалэ" (признак религиозности, вернее — свидетельство принадлежности к влиятельным кругам политиков от религии). Он на меня посмотрел не очень любезно и сказал:

— Ну что, будете работать?

— Да, конечно, я к вам от господина X. А что тут делают?

— Вот, видите папки, дела ссуд для олимов из России?

— ???.. А еще что? Знаете, у меня высшее образование, я хо... — я намеревался сообщить ему о моих знаниях, о моих навыках в общении с людьми, но он меня резко оборвал.

— Это не имеет значения. Тут делают то, что требуется! — сказал авторитетно XX (печальная истина об отношении к образованию и способностям сотрудников).

Как правило, во многих израильских учреждениях, люди управляющие — на значительно более низком образовательном и общекультурном уровне, чем их подчиненные. Еще не раз впоследствии я в этом убеждался.

Для начала. Я должен был складывать в алфавитном порядке сотни личных дел в ящиках металлических шкафов...

В нашей службе было четыре комнаты. В них сидели, ходили, что-то делали, изрядно шумели чиновницы — девушки и женщины. У входа в кабинет восседала "управделами" — в парике (тот же символ, что "кэпалэ" у босса XX). Ее звали Х-а. В другой комнате сидела интересная смуглянка, машинистка. Она все время печатала и выделялась среди остальных. Изъяснялась она на иврите, с некоторыми затруднениями, но зато усердно тру-

241

дилась и не ввязывалась в бесконечную болтовню остальных дам, напоминавшую гомон птичьих базаров. Машинистка эта всегда досиживала рабочий день до последней минуты и нередко оставалась после работы, чтобы что-нибудь доделать.

Задолго до конца рабочего дня большинство дам и девушек незаметно исчезали. Становилось тихо, только она, эта машинистка, сидела и стрекотала на машинке, переделывая, доделывая... Она была малоразговорчивой, замкнутой. Со мною она была в хороших отношениях. Немало помог мой французский язык. Она окончила гимназию в Александрии и приехала с родителями, интеллигентными людьми из Египта. Среди египетских евреев много интеллигентов, и они положительно отличаются от большинства евреев восточных общин, как и евреи Ирака. Маргалит (так ее звали) была серьезной и ответственной работницей. Поэтому она и не устраивала начальство и поэтому однажды XX без никаких причин, по наущению остальных дам, выгнал ее, так просто, без особых объяснений, под лицемерным предлогом, что "она не знает русского языка"! Все эти дамы, в большинстве своем, тоже русского не знали и с Россией ничего общего не имели. Уходя, Маргалит с горечью сказала мне: "Видишь, тут не нужны хорошие работники, тут нужны исполнители-статисты! Кабинеты должны быть заполнены пакидами, тогда и смысл заведения будет оправдан!"

В ту пору я значительно меньше разбирался в делах Сохнута, чем теперь. По истечении нескольких лет я понял одну из особенностей, отличающих Еврейское агентство — часто встречаемая видимость деятельности, которая, как видно, оправдывает содержание дутого аппарата, отчасти надуманных, никому не нужных служб.

Со мною в кабинете 508 сидел господин К., хасид, конечно, с "кэпалэ", при бородке. Он беспрерывно что-то бормотал себе под нос. Сидел он, либо разложив перед собою несколько папок, в которые лишь изредка лениво заглядывал, либо втянув голову в плечи, не то подремывал, не то шевелил губами, бормоча молитвы. С первых же дней он выказывал мне свое доброе расположение.

242

Завязывал беседы, расспрашивал об СССР, о евреях России, его, уроженца Иерусалима, интересовали такие экзотические вещи. Хасиды стараются поменьше говорить на иврите, ведь это "святой язык". Мой идиш еще больше нас сблизил. В атмосфере отчужденности, которую XX пытался создать вокруг меня, между хасидом и мною установились приятельские отношения. Намекая на свои связи в "высоких сферах", К. пел мне песни о том, что, дескать, "наверху" обо мне хорошо отзываются. Оказалось, в конце концов, что все его дифирамбы имели одну цель: сделать меня податливей, приблизить к "важному шагу" — "хазра бэ тшува" (возвращение в религию). Фактически же "наверху" XX рассказывал обо мне клеветнические небылицы — с явной целью скомпрометировать меня, чтобы в нужный момент легко от меня избавиться. В этом ключе он часто меня "воспитывал" в присутствии остальных, ставя мне в пример "трудолюбие и усердие, истинно еврейский дух — "идишкайт" некой Эти — наглой одесской красавицы, главным занятием которой были сплетни и анекдоты, заполнявшие большую часть ее рабочего времени. В 74-м году она смоталась из страны в США, предварительно наделав значительные долги. И некоторые другие сотрудницы, которых XX расписывал в качестве примерных работников и граждан, поступили точно так же, как Эти.

Из всех должностей этой странной конторы, мне была отведена одна из самых элементарных и низкооплачиваемых: еще одно средство давления, чтобы я ушел! XX понимал, что, находясь в самом центре деятельности по приему многотысячной иммиграции из СССР, я вижу и понимаю вздорность, бесплодность системы и наносимый этой системой ущерб великому делу. Главное, что его пугало, — я накапливаю доказательства неуместности XX во главе отдела. Действительно, что он знал (и знает) об СССР, о специфике "советской действительности", о запросах и особенностях советских евреев, о деятельности КГБ по национальным проблемам и противоречиям в СССР, о России — вообще?! Все образование XX — ешива в каком-то провинциальном городишке и несколько месяцев жизни в послевоенном СССР. А в своем "кресле"

243

он заседает по сей день, хотя "русской" алии уже давно почти нет. Ясно, что я был не только нежелательным, но даже опасным для него и тех, кто его держит, конкурентом.

73-й, 74-й годы были отмечены многотысячной эмиграцией евреев из СССР в Израиль. Но со временем увеличилось до многих тысяч и число тех из них, которые предпочли проехать мимо Вены и пуститься искать счастья где угодно, только не в Израиле. Другие, побывав не очень долго в Израиле, многие еще и набрав побольше денег "в долг" (пособия, льготы и т. д.) покидали (и покидают) страну в поисках иллюзорного счастья на чужбине. Тем временем в "русском отделе" продолжало царить олимпийское спокойствие "с питьем кофе", нарушаемое лишь визитами олимов по их проблемам, в частности — по оформлению вызовов родным в СССР, в порядке "объединения семей". Хочу остановиться на этой сомнительной деятельности отдела, ибо она характерна и, раскрывая, объясняет многое. На эту тему в Израиле ведутся беспочвенные дискуссии и чуть ли не научные исследования.

Недостатки "отдела XX" характерны для структуры и деятельности всего Еврейского агентства. Этот отдел был создан при неослабеваемом давлении теократов, столь далеких от знания и понимания евреев СССР, но преследовавших (и добившихся) явную цель захвата ключевых постов для направления деятельности в соответствии с их догмами. Основная борьба происходила (и продолжается по сей день) против лейбористской группировки "Маарах". За годы моей работы в Сохнуте, теократы и союзные с ними правые всех оттенков сумели "засесть" в большинстве важных отделов — алия, связь с диаспорой, финансы. Удивительно было видеть, как основная работа с советским еврейством, а главное — идеологическая — полностью оказалась в руках крайних религиозных ортодоксов!

Главную поддержку в своей войне теократы получают от богатых ортодоксальных кругов руководства Всемирной сионистской экзекутивы, прямо связанных с "королевскими дворами" Любавичского и Сатмарско-

244

го раввинов. Вот таким образом люди в "кэпалэх", в том числе XX, Я., Д., и другие оказались во главе "Отдела алии из Восточной Европы и СССР". XX стал неким оракулом во всех вопросах, касающихся алии и абсорбции олимов из СССР, Румынии и др. (вызовы родным, распределение в центры абсорбции, квартиры, трудоустройство, ссуды, первая помощь...). Он дает советы вышестоящим, отдает приказы и предъявляет требования во всем почти что связанном с алией, в первую очередь — из СССР. Все это он делает, будучи далеко не знатоком для таких функций, скорее — наскоро отысканным дилетантом.

По сведениям — в том числе от олимов, с которыми он неоднократно беседовал в Вене — ему поручено негласно (его религиозно-партийными хозяевами) следить за еврейской, вернее — иудейской "чистотой" иммигрантов. Поэтому он неоднократно выезжал в Вену, в центр по пересылке советских олимов в Израиль. Сколько проехали "мимо" Израиля из-за него, из-за отказа оформления вызова на объединение семьи данного олима, потому что его мать, отец, сын, дочь там, за границей, по его, XX, убеждению — не евреи! А убеждался он... по звучанию фамилии указанного родственника! Ведь это нарушение как израильских, так и международных законов! Каждому новоприбывшему из СССР положена по закону денежная помощь для покрытия чрезмерной оплаты, которую Советы взимают с каждого выезжающего в Израиль "за отказ от гражданства". Американское правительство, при поддержке частных фондов, выделило на данную цель, в помощь советским евреям, миллионные долларовые суммы. К концу 70-х годов Советы ввели еще и оплату за полученное высшее образование огромных денег — тысячи рублей, как "возвращение денег, потраченных СССР на образование уезжающих евреев"! К сожалению, в добавление к этим денежным поборам — издевательствам Советов, группка примитивных клерикалов, оказавшихся во главе "русского отдела" Сохнута, превратила выдачу денежной помощи из американских фондов в дополнительное истязание нервов олимов из СССР:

245

1. Заведенная бюрократическая волокита оформления растянула срок выдачи положенных денег на шесть-восемь-десять и больше месяцев!

2. Эти деньги, подарок американского правительства выезжающим из СССР евреям, были превращены в долг, на который иммигрантов заставляли подписывать долговые обязательства (с процентами до 18 процентов годовых!). На совещании (1977) начфинотдела Сохнута ясно разъяснил, что "деньги эти выдаются в качестве безвозмездной помощи иммигранту", обусловленной невыездом из страны в течение пяти лет. Когда это явное преступление дошло до сведения американцев, посол США разослал личные уведомления иммигрантам, что помощь эта — американская и безвозмездная! У меня на руках такое уведомление.

3. На протяжении ряда лет выдача помощи обуславливалась людьми отдела XX, Я. и Д. предоставлением доказательств со стороны иммигранта, что деньги на все эти оплаты в Москве он одолжил у такого-то соотечественника. XX и те, кто заодно с ним — придали "установлению факта займа денег" подобие полицейских допросов. Особенно изощрялся в этих "допросах" упомянутый уже мною хасид К. По приказу XX, он выезжал на места и вел часами совсем садистские "уточнения-допросы". Дело доходило до слез и обмороков, ибо он имел дело с наивными, запуганными и обманутыми советскими людьми.

Все это годами делалось в рамках "отдела алии из СССР и Восточной Европы"...

* * *

Я привел единичные детали в качестве иллюстрации методов и истинного положения в операциях по осуществлению алии-иммиграции евреев в Израиль, в частности — из СССР. Так это было (и есть) в Сохнуте, так и во всем истеблишменте иммиграции, в особенности, касаясь евреев СССР. Основной дефект всего этого истеблишмента можно выразить формулой "безответственность плюс протекционизм-непотизм плюс коали-

246

ционные соображения плюс отсталость"! Стало довольно ясно, что в Израиле и во влиятельных кругах мирового еврейства есть мощные силы, противящиеся иммиграции из СССР и коммунистических стран, если, по меньшей мере, этой иммиграции нельзя придать вид "алии верующих евреев-ортодоксов"! В этом, вероятно, следует искать объяснение к публичным выступлениям Наркиса на тему о том, что "кто хотел выехать из СССР, уже приехал. Это были "идеалисты". У остальных просто нет никаких связей с еврейством (идишкайт) — в ортодоксальном понимании слова "еврейство". А группа раввинов-ортодоксов — Розен, Якубович, Файнштейн (?) — на пресс-конференции в Вене уже прямо заявила: "Нет и не может быть алии в Израиль неверующих, есть лишь алия религиозных евреев"! Вот и точка над "i". Возможно, именно тут следует искать долю вины израильской стороны в прекращении массового выезда евреев из СССР?!

Непотизм-протекционизм, политический авантюризм, "Мертвые законы", все это и немало другого укоренилось в нашем государственном и общественном руководстве и придало нашему обществу и государству соответствие, в большой мере тому, что свободный мир именует "левантинизмом". Когда речь идет о назначении кадров, скажем, для представительства за границей, связи с общинами других стран, информации и пропаганды, то "левантинизм" способен нанести чувствительный ущерб общенациональным интересам. Только в 78-м году было, наконец, признано, что значительная часть сохнутовских "шлихим" (посланцев) назначалась явно не по их личным и деловым качествам. Результат такого явления — очень низкий КПД их деятельности в странах рассеяния по организации иммиграции евреев в Израиль, не говоря о том, что нередко посланные убеждать и требовать, сами оказывались убежденными в обратном и предпочитали не возвращаться домой, оставшись среди отступников, ради поисков "все того же еврейского, "ахасферовского" счастья на чужбине...

Когда в Вене, во всем своем грозном объеме встала

247

проблема евреев СССР, предпочитавших свернуть в другие страны, в Сохнуте всполошились. Стали посылать людей "для разъяснительной работы и для борьбы за возвращение "оступившихся" на путь истинный — в Израиль. Сработали рычаги протекционизма-непотизма, стоит посмотреть только, кого посылали и посылают, как становится ясно, почему вся затея гроша ломаного не стоит. Провал всего истеблишмента, занятого делами иммиграции — "алии" — явный! (Сохнут, Министерство абсорбции, партии...)

Вот так проходили дни, месяцы. Начали проходить и годы... Я давно решил бросить глупые, ничтожные и суетные дела, на которых меня держал XX. Я сам, не ожидая приказаний моего маленького босса, взвалил на себя новые и реальные функции: разъяснительную работу (инструктаж), советы по конкретным проблемам олимов, защиту и ходатайства по их жалобам. Это было необходимо тысячам новых жителей страны, с которыми слишком мало говорили по делу и почти ничего не объясняли. Контакты иммигрант—пакид часто сводились к ругани и крикам раздраженных чиновников: "Кто вас сюда звал? Сидели бы в своей России!" Процент покидающих Израиль или едущих дальше, мимо, по маршруту "Вена—Рим и дальше" беспрерывно рос. Тысячи бумаг заполняли ящики и шкафы в "отделе XX". Не было никаких новых замыслов, не предпринималось никаких шагов для исправления положения: видимость деятельности прикрывала серьезность проблем. Все меньше олимов, все больше бумаг!..

* * *

Именно в это время вспыхнула война Судного дня. Я помню, она застала меня на прогулке в обществе Ларисы В. и ее мужа Гриши, бывших москвичей, приехавших еще в 70-х годах в страну. Я с ними подружился, мы жили по соседству. Гуляли мы в тот день в самом конце улицы Коста-Рика, которая тогда еще строилась. Внезапно раздался прерывистый вой сирены! Хотя мы с Гришей утверждали, что это какие-то учения, Лариса про-

248

должала твердить, что — это война! И она оказалась права! Возвращаясь, мы видели, как из подъездов домов выскакивали мужчины разных возрастов, прыгали в машины, одеваясь на ходу, и мчались на сборные пункты...

Об этой войне уже так много сказано и написано, что вряд ли стоит тут начинать сначала. Я хочу лишь отметить ту особую атмосферу, которую я тут наблюдал и которая ничего общего не имеет с тем, что было в первые месяцы нашествия гитлеровцев на СССР. Израильтяне отлично себе представляли, какая опасность грозит стране, знали, что само существование государства и каждого еврея в отдельности поставлено под вопрос. Совсем не было паники! Не было того страха, какой, я помню, охватил всех, в особенности нас, евреев, в июне 1941-го! Долголетние вопли "из всех отверстий партагитки" — "будем бить врага на его территории" не помогли и паника была всеобщая...

На следующий день после начала войны Судного дня я отправился поездом по делам службы в Хайфу. На всем пути я видел людей сосредоточенных, но не испуганных. Женщины в поезде спокойно рассказывали друг другу о том, как уходили на войну их мужья, братья, отцы, сыновья... Знаменитые "сражения" у входа в продмагазины в "энном царстве" — тут даже не представляют как это выглядит.

Когда я сказал XX, что собираюсь переехать в Хайфу по семейным причинам, он даже засиял от радости. Признаться, я не менее его. Мы избавлялись друг от друга. Как "пат" в шахматах...

Да, встретив мою новую подругу жизни Б., я переехал в Хайфу, сохранив те же функции в местном отделении "службы XX" в рамках того же Сохнута.

Хайфа один из красивейших городов, которые я видел на своем веку. И красота его совсем особая. Хайфа представляет собою необычный образец градостроительства. Большой современный город — один из важнейших

249

портов на Средиземном море — взбирается круто вверх по склонам горы Кармель. Город, таким образом, расположен как бы на трех нависающих друг над другом террасах. Нижний город — у самого порта, в нем преобладают старые каменные дома в стиле арабских городов Востока вперемешку с модернистскими зданиями 30-х годов. Выше на 100-150 метров — Хадар, застроенный в 40-е—50-е годы в стиле упрощенного кубизма. Наконец, на вершине горы Кармель (до 600 метров) — новейшая часть города. Первозданный кедровый лес чередуется с участками новых построек — от уединенных вилл до многоэтажных домов (тридцать этажей) — в новейшем стиле конца нашего столетия...

Хайфа — центр промышленности, международный порт, центр культуры (университет, всемирно известный Технион, мединститут).

Тут я окунулся в гущу израильского общества, сблизившись с широким кругом людей из разных стран. Мой непосредственный контакт с волнами алии из СССР и из других государств мира продолжался. Я получил также возможность общаться с добровольцами из разных стран, работающими в кибуцах. У меня объявились очень симпатичные новые родственники из поколения первых колонистов 20-х—30-х годов в кибуце "Шамир", у старой границы с Сирией. Все эти обстоятельства еще теснее связали меня с Израилем. Должен сказать, что я стал частью его народа, слился с этим обществом, хоть и не принимаю некоторых его черт, стараюсь не привыкнуть к ним...

Вероятно, проблема адаптации, уподобления новоприбывшего чужому — новому для него обществу, везде в мире и еще больше — в Израиле, зависит в конечном счете от него самого. Более того — эта адаптация поддается управлению! От того, кто адаптируется, зависит больше, чем от тех, кто адаптирует (абсорбирует), как ему будет житься в новой обстановке. При этом следует отметить, что лишь небольшая часть иммигрантов — в любые времена и в любых странах — обладает особым качеством, называемым общительностью, во многом облегчающим адаптацию. Я считаю, что обладаю этим

250

качеством и оно во многом облегчило мой адаптационный период. Мне кажется, что есть связь между всем этим и афоризмом: "Чтобы быть любимым, надо уметь любить, а чтобы стать ненавистным, достаточно настойчиво критиковать!"

Интересно присматриваться к разным сторонам — светлым и темным — исторического явления иммиграции евреев в Израиль. В Израиле евреи, спокон веков отмеченные Историей как талантливые, обособленные, "пригнувшиеся" и уступающие, идущие на попятную люди, становятся израильтянами, "выпрямившимися", упрямствующими, свободными, даже горделивыми людьми. В этом — естественная реакция на вековую униженность и прислуживание властвующим "гоям". В этом — основной признак того, как евреи "рассеяния" становятся сынами новой, определенной нации, подобно сынам других свободных народов. И происходит это вопреки мощным силам клерикалов в Израиле и в "рассеянии", которые из кожи лезут вон в борьбе за сохранение обособленности, отчужденности евреев-израильтян от других народов мира! Но, к счастью, реакционеры терпят поражение и израильтяне все уверенней занимают положенное место среди равных народов человечества.

Талантливость евреев в Израиле не только не меркнет, наоборот, она их заставляет творить истинные чудеса. Кибуцники-крестьяне, создавшие одно из самых продуктивных в мире систем сельского хозяйства — одно из этих чуд! Кстати, глашатаи совето-коммунизма могли бы немалому поучиться в деле коммунистических принципов в кибуцах Израиля, тогда они поняли бы, что такое истинно и полностью коллективные Труд и жизнь. Израильтяне создали одну из лучших, мощнейших армий мира. Израильтяне-евреи выпускают одни из лучших в мире самолетов, танков, компьютеров, медоборудований, и т. д. Они же выпестовали один из ведущих симфонических оркестров мира. И многое-многое другое... Возвращение евреев в Израиль сделало невероятное обыкновенным, повседневным, даже общепринятым.

Израильские-еврейские специалисты обучают людей разных стран превращать пустыни в продуктивные земли,

251

строить, сеять, повышать уровень жизни, лечить, учить, создавать. Во всем этом и видны триумфальные этапы национально-освободительного движения евреев мира, сионизма. Это движение легче понять и принять его сторону именно в Израиле! Все сказанное относится к светлой стороне Израиля и израильтян. Но есть и темные пятна, например — значительная часть израильтян-евреев Израиля вовсе не горит желанием принимать массы новых иммигрантов, способствовать их адаптации, облегчить ее. Не менее значительная часть евреев мира — главным образом русских евреев, становясь израильтянами, вовсе не горит желанием слиться с принимающими их, хотя бы выразить минимальную благодарность за подготовленный для них новый дом. Они вовсе не стараются не быть надоедливыми в претензиях и домогательствах. Но следует подчеркнуть важный момент в их пользу: они не раз шли в огонь, потеряв столько сыновей, братьев и отцов в битвах и операциях за Израиль!

Как видно, большинство тех, кто на протяжении лет возглавляли организацию массовой иммиграции — алии, меньше всего думали о проведенном выше противоречии и поэтому так мало было сделано для преодоления этого социального парадокса. Один из важнейших промахов — создание аппарата иммиграции из людей, в большинстве своем не соответствующих, по всему своему облику и натуре, преследуемым целям в их работе. Во всяком случае, люди эти наименее умеют выслушать, быть терпеливыми, истинно желать помочь, уважать, любить... В этом одна из главных причин того, что уже с конца 70-х годов "алия" так тяжело болеет "неширой" и "йеридой"...

* * *

Нетерпимое положение на работе, где я вынужден был трудиться в условиях унизительной деквалификации, заставило меня обдумать средства борьбы за перемены. Невозможно было мириться с тем, что мое высшее образование в области гуманитарных наук и нема-

252

лый опыт работы с людьми — то именно, что требуется в ряде служб Сохнута, оказались выброшенными на свалку. Я неоднократно обращался в разные инстанции, но безрезультатно. Очевидно, кроме других причин, XX сумел создать мне отрицательную репутацию. Как видно, такая "методика" принята во внутренних взаимоотношениях в Сохнуте, когда хотят от кого-то избавиться. В ходе борьбы я убедился в том, что мое положение вовсе не уникально. Десятки служащих Сохнута, так же как и я, делали малые, незначительные, иной раз вообще никому не нужные дела, а там, где они были бы на своем месте, сидят "серые" человечки, часто неучи, наносящие немало вреда общему делу. Причина — партийно-коалиционные соображения, серьезные социально-экономические недуги израильского общества и истеблишмента.

Именно в ходе моей почти что донкихотской борьбы я добрался до председателя Сохнута, в ту пору — небезызвестного Пинхаса Сапира.

Да, попал я на прием к "самому" Сапиру! Говорю — "попал" и к "самому", ибо такова истина. Израильская бюрократия достигла, можно сказать, мировых вершин, и ее можно сравнить разве что с бюрократией советской, или, скажем, — угандийской. Характерная черта израильской — сильнейшая примесь обмана и нечистоплотного политиканизма, а для прикрытия всего — "извиняющий термин", некий фиговый листочек: коалиционные соображения! Аморальность и бесчестность с целью сохранения правительственных коалиций — вот одно из самых вопиющих безобразий нашей повседневности. Что может быть ненормальней союза лейбористов с религиозными фанатиками-ортодоксами?

Обо всем этом я думал, когда проходил сквозь сонмы секретарш и пакидов, стоявших грудью на страже входа к боссу по принципу: "Поменьше принимать живых, говорящих, требующих, возмущенно кричащих людей!.. Не допускать их к боссу, пусть пишут письма вместо личной встречи... Письмо ведь легче бросить в мусорный (или — вложить в вечный) ящик!"

Итак, я добрался до преддверия кабинета Пинхаса Са-

253

пира. Хочу подчеркнуть, что в ту пору я уже знал, что Сапир был одним из самых умных и способных строителей современного Израиля. Я собирался сказать ему, что система использования кадров в Сохнуте — дикая. Что я не могу и не хочу "до самой смерти" выполнять работу, для которой не стоило получать университетскую степень, а достаточно было закончить пять-шесть классов! Я еще собирался добавить, что в рамках Сохнута можно, без сомнения, найти для меня более подходящую работу. Я был готов рассказать ему о многом, о чем ему, как видно, не говорили и чего он, видать, не знал...

Я сидел перед открытой дверью кабинета. Разные люди постоянно приходили и уходили. Создавалось впечатление некоего ритуального танца, ибо большинство этих людей к Сапиру и не заходили. Они входили в "чистилище", топтались на месте пару минут и выходили. Со мною неоднократно пытался говорить некий Режини (или Ремини), один из заместителей Сапира.

Наконец я оказался перед сааамыыым! Действительно, в то время Сапир обладал большой властью в стране — не столько благодаря своему официальному посту Председателя Еврейского агентства и Всемирной Сионистской Федерации, сколько по причине связей с верхушкой правившего в стране Маараха ("кухня Голды") и еще из-за негласных связей с боссами мирового клерикального еврейства (в том числе — с Любавичским и Сатмарским раввинами). Сапир был одним из главных распорядителей многомиллионных национальных фондов, он же держал в своих руках основные нити прибылей государства и развития промышленности и торговли.

Передо мною сидел человек среднего роста, плотный, с выдающимся носом, близорукий, почти полностью лысый, с чувственными губами. Рядом, справа от него, сидел Мойшалэ (как видно — телохранитель). Не успел я что-то промолвить, как Сапир объяснил мне, что он-де "не отдел кадров". Когда же я энергичней объяснил, какие подробности в вопросе о кадрах я хочу затронуть, он сразу принял вид заинтересованного слушателя, цокал языком, вроде бы соглашаясь с моими критическими

254

замечаниями. Но он "играл роль" и не больше! Он даже велел Мойшалэ записать все и напомнить ему о необходимости принятия мер по удовлетворению моего законного требования (дать мне работу, соответствующую моим образованию и способностям). Я ушел удовлетворенный, даже окрыленный надеждой (опять — непростительная наивность!) и подумал, что все же "наверху" сидят серьезные люди".

Увы, через несколько дней, когда меня вызвал в Тель-Авив начальник отдела кадров и сердито сказал, что "господин Сапир не ведает кадрами", что надо было обратиться к нему, — начальнику кадров, я понял, что ничего не изменится, ибо не может измениться, так как весь истеблишмент болен! Негодны некоторые устои и нельзя избежать их полной замены, если ответственные за судьбы государства и народа не решили "ужиться" с явными признаками мертвящего застоя и даже разложения в израильском обществе... В СССР, чтобы прийти к аналогичным еще более разительным выводам, мне потребовалось прожить там более тридцати лет, в том числе — четыре года страшной войны!..

* * *

Со временем все-таки я сумел найти возможность удовлетворения моих духовных запросов в повседневной работе. Я занялся лекторским трудом, разъяснительно-воспитательной деятельностью в должности лектора управления информации (в дополнение к моей основной работе). А в Сохнуте я делал все, чтобы работать с отдачей. Всегда было что делать, если ты хотел что-то делать и если доводил дело до логического конца. Вскоре мой кабинет стал известным местом в Хайфе. Множество граждан, недавних олимов, приходили получить совет, разъяснение, помощь, направление, защиту, даже — мнение в разрешении семейной проблемы.Удивительно как долго — годами — в службах алии и абсорбции не было отдела, где новый, несведущий гражданин, придавленный проблемами и затруднениями, мог бы получить квалифицированную

255

помощь в преодолении возникающих трудностей, какие — для любого человека в незнакомой стране — составляют "суть затруднений иммигранта или беженца"...

С профессором И. К., видным московским технологом, автором научных трудов по тяжелому машиностроению, известных в мире, я познакомился у доктора Гольдберга. Вскоре нас связала настоящая мужская дружба. Я нашел в нем человека умного, движимого общими со мною идеалами, готового подтвердить свои слова и намерения делом, а для меня такое качество человека важнее многого другого. Нас в одинаковой мере волновало и поражало все то, что тормозило одну из основных национальных целей современного еврейства — алию, заселение обновленной родины. Мы много говорили, спорили. Мы нередко расходились во мнениях.

И. К. в заметной мере находился во власти советского образа мышления, для меня совершенно неприемлемого, чуждого. Понимание специфического характера еврейского вопроса у него значительно уже, чем у меня — результат наших столь разных биографий. Несмотря на все это, мы нашли очень много общего во мнениях и интересах. Еще в 1974 году мы совместно опубликовали пространную статью (газета "Наша страна"), в которой раскрывали ряд явных провалов в деле алии и абсорбции. Мы приводили некоторые принципы и идеи и предлагали конкретные меры по исправлению создавшегося положения. Тогда еще можно было многое исправить из того, что слишком рано записали в раздел "эйн брэйра" (неизбежности).

Статья вызвала большой интерес общественности. Оглядываясь назад, можно сказать, что мы довольно точно предугадали, куда пойдет дело алии и абсорбции, если не будут предприняты срочные меры, хотя бы такие, какие мы предлагали. Мы были не одиноки: и других мыслящих израильтян — старожилов и новых — вопросы алии и абсорбции немало волновали. На большом собрании в "Бейт Жаботинский" в Тель-Авиве, созванном по инициативе Менахема Бегина, "цвет алии" из СССР, США, ЮАР и Аргентины собрался для совместных действий по "спасению алии" (в первую очередь — из СССР).

256

Просидели долгие часы, до глубокой ночи, в поисках ответов на вопрос о том, "что делать для оживления массовой алии". Были жаркие словесные схватки, доказавшие, в частности, что в руководстве мирового сионистского движения померкли живые идеи и живой интерес к вопросам алии и "сцену захватила игра в деятельность с неограниченным словоизлиянием".

Собрание вел один из старейших депутатов Кнессета из группировки Бегина — Кешет. Все это шумное многолюдье ушло с чем пришло! Сомкнулись воедино два отрицательных фактора: с одной стороны — "великодержавное" критиканство, противоречивость в выступлениях большинства выходцев из СССР, с другой стороны — малокомпетентность, видимость заинтересованности, примитивные клерикальные ноты в выступлениях организаторов совещания — сабров и ватиков (уроженцы страны и старожилы). Мы с И. К. весь вечер с удивлением переглядывались. На наших лицах легко можно было прочесть: "Ты только посмотри, что тут делается!"

Я по-прежнему чувствовал себя тесно связанным с проблемами алии и абсорбции. Я не пропускал ни одного момента, который, как мне казалось, представлял собою какой-нибудь интерес в деле оживления, улучшения всего процесса алии, в первую очередь — алии из СССР. Вместе с И. К., Авивой Жаботинской и другими я был членом "Комитета по возрождению алии". Комитет протянул не более года, ибо он, как и другие подобные, не был связан с какими-то реальными силами в израильском обществе. В частности, не нашлись такие силы ни в сох-нутовском истеблишменте, ни в правительственных кругах.

Большие усилия прилагал мистер Векслер, чтобы помочь нам, он видел в нашем комитете, заслуживающий внимания рычаг для действия, как он сам утверждал. Он, видный американский сионист, иммигрировал в Израиль идеалистом. Но и он, богатый, полный замыслов и идей, ничего не сумел сделать против характерного израильского "трио": бюрократия, коалиционные "соображения" и мертвящее безразличие "всех ко всему"... В конце концов, он махнул рукой на все...

257

В рамках деятельности нашего комитета я имел случай познакомиться и даже сблизиться с видными личностями мирового еврейского национального движения. Шломо Фридрих был руководителем очень влиятельного во Франции общественно-политического организма — "Комитета дружбы Франция—Израиль". Он в свое время прошел школу советских лагерей, куда попал за сионистскую деятельность в довоенной Прибалтике. Всю свою сознательную жизнь он был активным членом ревизионистского течения в сионизме. Еще в 30-е годы он был ближайшим сотрудником Жаботинского. Человек широкой европейской культуры, но не менее сведущий в сугубо иудейских законах и традициях, Фридрих стал видной фигурой в руководстве французского еврейства. Он завоевал большой авторитет в нееврейских кругах французского государственного руководства. Был лично знаком с генералом де Голлем, с Помпиду, Шуманом, Поэром, Понятовским и другими. Фридрих очень многое делал для сближения еврейского и французского народов.

Мы с И. К. познакомились с ним в один из его приездов в Израиль, весною 1975-го. Он был озабочен всем тем отрицательным, что портило лицо Израиля перед общественным мнением мира и вредило национальным интересам евреев, Израиля. Он считал, что делается мало, неумело и даже вредно в вопросах большой алии из СССР. Он попытался опереться на наш "Комитет по возрождению". Мы даже разработали план совместных действий. К сожалению, мы не нашли никакого понимания со стороны тех, которые находились во главе сложного, громоздкого аппарата алии. Боссы Сохнута предпочитали близость людей, умеющих афишировать знания, понимание, активность, готовых служить и исполнять без рассуждений.

В этой связи следует напомнить ту легкомысленность (чаще всего по некомпетентности), с которой руководство алии (Сохнут) опиралось на неких "видных активистов" там, в СССР. Характерным примером является случай с нашумевшим доктором Штерном (Украина). Еще в пору своей деятельности в Черновцах (Букови-

258

на) доктор Штерн приобрел известность очень отрицательную с многих точек зрения. Те, кого это прямо касалось, должны были подойти более осторожно к шумихе с доктором Штерном — "узником Сиона" (?!). В Виннице доктор Штерн дополнительно скомпрометировал себя своими подозрительными связями и знакомствами, к тому еще и неэтичностью в отношениях с больными. В конце концов, когда он вдруг, "забыв" о том, что он "тоже охвачен членством" (КПСС), подал документы на выезд, Советы его посадили. Это был акт возмездия властей, очень мало отношения имевший к его "сионистской" деятельности. А далее пошло то, что режущим ухо шумом расползлось по всему миру "Освободить узника Сиона доктора Штерна!".

Простые, бесхитростные люди в Израиле и в мире верили, что они ведут борьбу за еще одного узника Сиона. Кончилось дело тем, что Советы, не желая, как видно, продолжать возню со Штерном, а может быть, и по хорошо продуманному плану, выгнали его, предложив за несколько дней убраться "в Израиль". Теперь можно с уверенностью считать, что они выпустили его, ибо знали с точностью, куда он поедет и какую постыдную пощечину нанесет сохнутовским "боссам-всезнайкам"! Естественно, доктор Штерн и не думал ехать на "историческую Родину", а махнул куда-то на Запад, как я это предсказал Шломо Фридриху (к сожалению, нет уже его в живых).

В сентябре 1975-го я был в гостях у Фридриха в Париже. В ходе дружеской беседы я выразил сомнение в правильности поддержки, которую официально оказывают доктору Штерну, и добавил, что, насколько я знаю, что это за птица, то и сомневаюсь, поедет ли он когда-нибудь в Израиль.

Фридрих с удивлением посмотрел на меня и ответил, что я, вероятно, глубоко заблуждаюсь. "Мы знаем, что это за человек, все руководство борется за него, должно быть — он это заслужил!" В этот момент постучали в дверь. Вошел красивый молодой человек — какое совпадение, — это был один из сыновей Штерна, уже "пустивший корни" в Париже. Фридрих меня представил, и я

259

услышал разглагольствования типичного советского юнца, воспитанника комсомола, затем "протестанта", восторженного "поклонника западного образа жизни".

Уходя, я сказал господину Фридриху, что доктор Штерн еще выкинет "коронный номер". К сожалению, я оказался прав. Дело доктора Штерна оказалось "бомбой" для широких кругов борцов за исход евреев из СССР, во всем мире!

Этот "финал Штерна" нанес ощутимый моральный ущерб алие и сионизму вообще! После того как Штерн смотался в Европу и пообещал "еще наведаться в Израиль", я написал Фридриху довольно едкое письмо, напомнив ему нашу беседу, мои предсказания у него в кабинете. Ответа не последовало — Фридрих безнадежно заболел и умер в 1978 году. Его похоронили с почестями в Иерусалиме, на горе Герцля, рядом с основателями государства.

Совершенно случайно я узнал в 1979 году, что французский журнал "Экспресс" (№ 1450) опубликовал статью доктора Штерна, редакционная аннотация к которой служит неплохим эпилогом к истории с "узником Сиона доктором Штерном". Эта аннотация, в частности, является ярким доказательством того, насколько поверхностно еще и по сей день высказываются на Западе по щекотливым вопросам, связанным с тем, что происходит в СССР. Вот эта аннотация в моем переводе:

"М. Штерн руководил эндокринологической службой в Винницкой клинике с 1945-го по 1973-й" (подтасовка дат — в 1945-м доктор Штерн работал по эндокринологии в Черновицкой областной больнице и в зобном диспансере!) .

"...потому, что он фактически (слово явно вставлено, чтобы сделать смысл более расплывчатым: самооборона против возможного обвинения в клевете?..) отказался выразить неодобрение двум своим сыновьям, желавшим выехать в Израиль, доктор Штерн приговорен к восьми годам трудового лагеря...".

"...он был обвинен в том, что за тридцать лет (добавка для нужного автору преувеличения) доктор Штерн, врач

260

с Украины, получил взятками петуха, три корзины яблок и 775 рублей"...

Кем обвинен? КГБ? Когда обвинен? В 1974 году? Весь этот набор преувеличений и явной лжи призван скрыть простой факт! (Для изготовления очередного "асирэ Цион"): обыкновенный суд судил его за незаконное взимание денег у клиентов — что строго запрещено по советским законам любому врачу. А что КГБ может "подсказать" возбудить такое дело, что на это у КГБ было достаточно причин, доктору Штерну, как видно, не очень хочется говорить — как бывшему члену КПСС Михелю Штерну — дело ясное!

Во всяком случае, вся эта история имеет с сионизмом мало общего, с узничеством во имя Сиона! Возможно обо всем этом и не стоило бы говорить, если бы это не служило яркой иллюстрацией того, что в деле информации в Израиле, как и на Западе, о советских евреях и об их национальном движении, есть много такого, что надо срочно и энергично чистить, перестроить и исправить.

Тут уместно вспомнить Авиву Жаботинскую, жену покойного профессора Эри Жаботинского, единственного сына Владимира Зеэва Жаботинского. Последний был особенно привязан к ней и всегда утверждал, что "она не невестка, а дочь". С Авивой я познакомился в 1974 году, тоже у доктора Гольдберга. Мы вскоре стали хорошими друзьями. Мы часто посещали друг друга, и всегда время проходило в интересных задушевных беседах. Разве мог я себе представить в те замечательные вечера в ее доме в Хайфе, на Кармеле, или у нас дома, где столько было переговорено, обдумано, затеяно, разве мог я знать, что всего через пару лет я буду выносить на похоронных носилках тело несчастной Авивы, умершей безвременно от рака?! Рядом со мною, держа противоположную ручку носилки, понуро шагал премьер-министр Израиля Менахем Бегин...

Авива мне как-то говорила, как мало Бегин в последние годы считался с ее мнением, мнением одного из старейших членов движения Жаботинского. Возможно, к этому следует добавить, что Авива была неверующей и ничего общего с клерикализмом, в отличие от Бегина,

261

не имела. Дом Авивы в последние годы был неким центром, куда приходили все те, кто хотел что-то делать в общих национальных интересах. Те, кто отличались живой мыслью, кто истинно уважал свой многострадальный народ. Авива, как одна из старейших членов движения "Херут" (ревизионисты), несколько лет держалась вдали от партии. Во многом она не соглашалась с новыми "боссами" в движении, критиковала "бонапартистски-клерикальные" тенденции Бегина. Все же она свободно входила к боссам и была, таким образом, неким носителем новых полезных идей в вопросах алии из СССР, в судьбах которой она принимала активное участие. Реальную же власть над алией получили совсем другие, как, например, Л. С-на, во всем — противоположность покойной Авиве.

Нередко Авива добивалась "в верхах" важных изменений к лучшему в вопросах, связанных с приемом новых иммигрантов... Тяжелая болезнь делала свое, Авива часто недомогала и, как водится в наш славный век, те, кто ранее ее посещали не без корыстных целей, стали "забывать" ее адрес (она уже не нужна была!). 1978 год был для нее самым тяжелым. Бесконечные страдания, физическое разрушение. К ней мало кто ходил. Исключением до последних дней был очень симпатичный маронит из Ливана, приближенный майора Хадада. Он весьма убедительно описывал близость исторических судеб маронитов Ливана и евреев и не забывал о долголетней помощи Авивы маронитам. Авива умерла в одиночестве в больнице "Хадасса" в Иерусалиме и похоронена на почетном месте, на горе Герцль, рядом с могилой Эри Жаботинского и недалеко от могилы Зеэва (Владимира) Жаботинского. До самого конца рядом с ней была ее кузина Мила Эпштейн, бывшая деятельница так называемой "алии бэт"...

Как-то, это было еще в 78-м, Авива Жаботинская обратилась ко мне с не совсем обычной просьбой. Ее уговорили в "правительственных кругах" (как видно, сам Бегин) найти кого-нибудь из недавних олимов, кто досконально знает проблемы алии и абсорбции и готов со-

262

ставить памятную записку с ясным, точным изложением существующих недочетов, нарушений во всем процессе организации и приема алии. В той же записке — внести конкретные предложения о немедленных мерах, могущих привести к исправлению положения. Речь шла о "пожарных мерах", таких, которые могли бы мгновенно изменить дело.

Принципиальные проблемы и дефекты, а также подробные мероприятия содержались в "Решениях и предложениях комиссии Хорева, 1977", увы, еще ожидающих по сей день своего осуществления. Авива попросила меня взять на себя задачу составления упомянутой памятной записки. Я согласился, засел и "Записка" была составлена за несколько дней. Она поместилась на двух с лишним страницах и содержала конкретный перечень всех промахов на местах, начиная с момента появления иммигранта в Вене и до того, как он "становится на ноги" в Израиле. Мою записку перевел на иврит один из профессоров Техниона, и мы отправили ее по назначению за тремя подписями — из тактических соображений. Подписали, кроме меня, Авива Жаботинская и Мила Эпштейн.

Трагикомическая судьба этой "Записки" доказала, сколь мало, несерьезно в высших сферах государственного и национального руководства занимаются исправлением всего того, что привело к стремлению большей части евреев, выезжающих из СССР, не стремиться в Израиль, а отправляться в иные края, фактически — куда бы то ни было... В большой критической статье "Блуждания памятной записки" в газете "Маарив" (16 июня 1978) видный журналист Аарон Дулав подверг убийственному осмеянию всех тех, кто был замешан в "сложном многомесячном маршруте" этой "Записки". Действительно, месяцами документ переходил из рук в руки, начиная от Бегина и его секретаря Кадишая, через министров Ландау и Леви, до некоего мельчайшего чиновника. Последний (не помню его имени) позвонил мне и предложил встретиться с ним для "решения проблем, затронутых в "Записке". Ну, чем не как в городе Глупове? Смех один, потешный! Я не вы-

263

держал и сказал ему, более чем убедительно, что если уж господин Леви и даже господин Бегин ничего не решили, то что он, рядовой чиновник, может "решить"?! Я оборвал разговор, заявив ему, что мне не о чем с ним говорить, а поэтому незачем встречаться. Так бесславно закончила свой земной путь эта "Памятная записка". Ныне до 90 и более процентов выезжающих из СССР отправляются куда-нибудь, только не в Израиль. А в самое последнее время, как результат "славных дел" ортодоксов, полностью завладевших всем делом алии, "все евреи, выезжающие из СССР, или почти все, бородатые, пейсатые, при всех атрибутах "вернувшихся в веру" — едут в "святую страну". "ВСЕ" — это значит сегодня два-три человека в месяц!! Заявление в Вене раввинов Розена, Якубовича и других о "единственно реальной алие верующих" (по ортодоксальной Галахе), превращено в жизнь применительно к евреям СССР! Национально-освободительное движение евреев России, возбудившее умы миллионов — евреев и неевреев — во всем мире, загнано в безысходный тупик!

В 1979 году я записал, готовя настоящую мою повесть: "Открытая, массовая, организованная при соучастии Израиля, эмиграция советских евреев в США, может привести к прекращению алии из СССР, если ничего радикального не будет предпринято для полной перестройки всего громоздкого, малоэффективного аппарата "алии и абсорбции", который больше препятствует, чем осуществляет алию и абсорбцию! Можно сказать, что существующий истеблишмент в таких капитальных, национальных проблемах доказал свою непригодность. Национально-освободительное движение еврейского народа запуталось в пороках и на горизонте — явные признаки десионизации!" (Почти — пророчество...)

...Я решил прекратить "пробивать лбом толстенную стену некомпетентности, примитивизма, фанатичности, беспечности. Так долго и безрезультатно пробивая стены лбом, становится просто очень больно!..

264

* * *

Когда-то понятие "араб" вызывало у меня образы из учебников истории, из книг о путешествиях в страны Востока и, в особенности, образы с очень выразительных иллюстраций роскошного немецкого издания "1001 ночи", которое я когда-то читал запоем? Но, не больше того... А в Израиле я внезапно встретил людей, которые — в городском виде — так мало отличаются от евреев: экспансивны, крикливы, до мозга костей пропитаны духом торговли, инициативны, неохотно обнаруживают свои истинные мысли и намерения — арабы... Надо признать — долгое время я их просто не замечал. Они как-то проходили в стороне от моих интересов и моей любознательности.

Впервые я непосредственно встретился с арабом в лице плотника Ибрагима Э. М. Это было в Иерусалиме, в 73-м году. Он работал в здании, где находился мой кабинет. Как-то мы с ним разговорились, конечно, на иврите. Мы легко сблизились, и однажды он меня пригласил посетить его. Он жил в Бейт-Джале, недалеко от Бейт-Лехема. Некоторые из близких меня отговаривали, но я все же поехал — любопытство заело.

Ибрагим жил с родителями в каменном доме на главной улице. Меня очень радостно приняли, вся семья вышла навстречу, включая стариков — мать и отца. Бросалась в глаза разница между довольно опрятным, чистым двориком и нищенским видом интерьера. Неясно было — нищета ли это или примитивность, отсталость? Все в квартире казалось темным, серым, безрадостным. Мы посидели у низкого стола, распили пару чарочек очень вкусной анисовой настойки. Ибрагим служил переводчиком с иврита на арабский. На лицах стариков и красивой жены Ибрагима отражалось глубокое изумление. Конечно, все интересовались в деталях Россией и старательно избегали (да и я избегал) затрагивать щекотливые проблемы национального характера.

Мы дружески расстались, и мать и отец настойчиво повторяли, что будут счастливы, если я к ним еще при-

265

ду... Это был мой первый личный контакт с арабским миром. Нельзя сказать, что я искал встречи с арабами, хотя, признаться, меня интересовал "арабский оттенок" в еврейском вопросе... Опишу еще знакомство с Тауфиком С., водителем автомашины, с которым я десятки раз разъезжал по Галилее по служебным делам. Тауфик был человеком необыкновенным. Он — мусульманин, у него среднее образование, полученное в Израиле, в арабской школе в Назарете. Ему 38 лет, у него симпатичная жена и двое детей — два мальчика. Узнав, что я приехал из СССР, он проникся особыми чувствами ко мне, главное из которых — желание узнать новое из моих уст о "таинственной России".

Мы много с ним беседовали. Я убедился в том, что он обаятельный человек, с обширными связями. Считает, что живет на очень высоком уровне ("У меня все есть!"), что пользуется полной свободой в исполнении своих желаний и устремлений. Он любит свой народ, интересуется его прошлым. Говорит: "Мы, арабы и евреи, должны жить в добром соседстве, взаимно дополняя друг друга во всем том, что у одних есть в изобилии, а у других отсутствует или недостает".

Я наконец задал ему вопрос: "Ну, а что делать, как быть с арабо-еврейским конфликтом, который длится вот уже более ста лет?!" Меня поразила откровенность его ответа. Он сказал, что, признавая все то, что евреи сделали для прогресса арабов Палестины, он и "все, которых я знаю, а я знаю очень многих, — мы все хотим жить в своем государстве, а не в подчинении у евреев!" Он тоже считает, что "палестинцы" — термин, придуманный для политической игры. Когда же я ему напомнил, что арабы Палестины получили территорию в 1924 году и образовали свое государство — Иорданию, он просто махнул рукой. Не зная, что мне ответить, круто перешел на другую тему. По моему мнению, если не считать экстремистских фанатиков "Фатах", "Ассаика" и других, жаждущих лишь одного — еврейской и нееврейской крови, то большинство арабов Палестины думают именно так, как Тауфик.

Девочку Ш-к и ее младшего брата А-и я впервые уви-

266

дел еще в середине 70-х годов. Я обратил внимание на то, что они положительно отличаются воспитанностью от других арабских детей на этой улице, живших в соседних домах с нашим кортом. И Ш. и А. вскоре завоевали симпатии взрослых игроков. Они быстро освоили игру в теннис и выдвинулись в число лучших игроков клуба. На одном из приемов в "Арабо-еврейском доме" я познакомился с их родителями. Это молодые еще люди. Мать — красавица, отец очень редко улыбается и смотрит сердито в глаза. Часто мать с соседнего с кортом балкона приветливо машет мне рукой. Я пытался сблизиться с этой семьей, приглашал их на мои выставки, но безуспешно. Знакомый друз мне как-то сказал, что отец этих детей — ярый враг Израиля и израильтян. А дети тем временем выросли. А-и стал студентом Техниона, а Ш-к недавно закончила "Би-Эй" по английскому языку и педагогике в университете. Оба относятся ко мне с большой симпатией, а Ш-к даже дошла до откровенности со мною! Однажды мы сидели в стороне, в ожидании очереди на игру. Мы разговорились и Ш-к мне понемногу раскрыла всю драму современной образованной арабской девушки в этих краях. Она говорила, что европейское образование, полученное в израильском вузе, жизнь среди израильских студентов и выходцев из разных стран Европы, Америки раскрыли ей глаза на многое. Она поняла, что живет в замкнутом мире, в плену древних предрассудков. "Плен, — как она сказала, — из которого нет выхода! Вы понимаете, я не могу любить или быть любимой, я могу лишь быть кандидаткой в невесты и жены, пусть и такого, кто мне будет нравиться! Ну, а близость с неарабом (я понял — с евреем) — исключена, это ведь прямой путь к гибели — моей, а может быть, и его!" И еще многое в том же духе мне рассказала Ш-к в этой беседе. Я был потрясен тем, что услышал все это прямо из уст молодой, интересной, умной арабской девушки. Это что-то тяжелое, страшное, куда глубже и опаснее, чем набивший оскомину арабо-израильский конфликт... Да, еще не утихли ортодоксы, которые с остервенением препятствуют любым попыткам открыть наглухо закры-

267

тые окна религиозно-традиционной замкнутости — как у евреев, так и у арабов! Ортодоксы открыто и грубо выступают против встреч не только между взрослыми, но даже между учащимися юношами и девушками, евреями и арабами! Украшенный титулом "профессора" Шаки, с ними раввины Поруш, Перец и другие — знаменосцы этой борьбы против света, против человеческого взаимопонимания. Они с остервенением держатся за древнюю человеческую выдумку о "нашей божественной избранности", выступают в защиту тьмы и средневековья!

* * *

Итак, читатель, мы добрались до того периода, когда уже не надобны мемуары, ибо — все в настоящем, все происходит на наших глазах. Конечно, последует вопрос: "Ну, а каковы выводы? Вы ведь выжимали свою память, чтобы собрать факты, образы, события для каких-то заключений, не так ли? Вы проповедовали передачу приобретенного — Человеку? У вас несомненно есть какие-то выводы из всего того, о чем вы сообщаете?" Да, выводы есть, и ими я думаю завершить повествование, детали которого терпеливо собирал из крупиц Прошлого...

Недавно передавали по телевидению замечательный английский фильм "Профессиональные преступники". Простейшая история: английский профессор философии Андерсон едет на мировой конгресс в Прагу. Его бывший студент по Кембриджу — молодой чешский мыслитель, работающий уличным подметальщиком, передает ему для публикации статью, разоблачающую сущность кровавой диктатуры в чешском государстве — сателлите Москвы. На этом фоне, на высшем уровне английского киномастерства показан свободный человек Запада, пришедший в непосредственное соприкосновение с режимом советской (или советообразной) диктатуры, включая его секретную полицию с ее набором ложных обвинений для борьбы с инакомыслящими (его бывший любимый студент, ныне — дворник Паллах).

268

Человек Запада выглядит слепым котенком — он абсолютно несведущ и беспомощен перед лицом коммунистической диктатуры! Я все это пересказал в качестве образца в противостоянии Восток—Запад. Советы базируют свое существование и постоянную экспансию на силе гигантского государства-континента. Запад пытается противостоять этому ненавистному натиску распыленной силой десятков государств "свободного мира", разъединенных почти во всем!

Перед ними нет ясной цели, они часто впутываются в кровавые конфликты по мелким, сугубо материальным причинам временной выгоды (например, Греция-Турция). Стоящие — а не идущие — во главе Свободного мира гигантские, богатейшие США, живут в условиях чрезмерных, порою просто недопустимых свобод, называемых "демократическими".

Мощные, отлично организованные и разумно руководимые тайные группы агентуры Москвы (оплаченной или "идеологической") могут делать почти все, что им приказывает "хозяин", для разрушения американского гиганта изнутри. На "окраинах" свободного мира некоторые его члены позволяют себе жить в условиях такой "анархической демократии", которая их ставит на грань распада и гибели (Италия, Греция, Израиль, Франция и ДР.).

Советы, среди стольких побед, одержали по крайней мере одну величайшую победу, создали советского человека, "хомо советикус". Это человек нового типа, он отличается тем, что не способен ничего предпринимать в широком, социальном смысле слова. С другой стороны, он готов целовать руку убийцы, его самого ликвидирующую. Мало того, он готов отдать в руки этого "госубийцы" любого, в том числе близких друзей, родственников. Он не умеет думать, кроме как единым, навязанным ему с детства "моноидейным" способом. Поэтому он способен убивать, грабить, насиловать по приказу душащего его государства в лице тех же "госубийц". А "хомо советикусу" из низов достаточно получить для "выполнения приказа партии и правительства" грубое, элементарно-бытовое удовлетворение: "пожрать, заложить

269

(выпить), обарахлиться". Вот он — зовущий "хомо советикуса" лозунг!!...

* * *

..."Сионизм", "алия — переезд сотен тысяч евреев и тех, кто связал свою жизнь с ними, чтобы жить в возрожденном государстве евреев Израиле", "евреи-неевреи"... "Кто является евреем?.." Ряд понятий, мыслей, иной раз очень запутанных, сложных, затрагивающих интересы всего современного мира... Как неевреи — в особенности антисемиты, так и евреи — в особенности религиозные фанатики, экстремисты разных оттенков — запутывают и еще более осложняют все эти проблемы...

Я не собираюсь заниматься анализом еврейского вопроса или антисемитизма, вечных, как вечен сам еврейский народ, — это не моя цель. Но считаю уместным, в рамках моих выводов, поделиться мыслями о проблеме еврейской сущности.

С тех пор, как в 1948 году, в результате кровавой борьбы, современное государство евреев — Израиль — восстало из пепла тысячелетий на своей древней земле, проблема еврейской сущности приобрела динамическую силу. Она легла в основу чуть ли не каждого шага молодого государства. Надо принять во внимание то, что тем временем Израиль стал национальным государством всех евреев мира, невзирая на то, где они в данный момент живут — в нем или за его пределами. Как бы доказательством всеобщего признания этого факта служит то, что большинство свободных государств мира — официально или скрыто — признает право евреев, проживающих в этих государствах, считать себя частично или полностью — связанными с Израилем.

Тут-то и необходимо упомянуть о созданной иудейскими клерикалами жгучей проблеме, выражаемой вопросом: "Ми ху йехуди? Кто является евреем?" (Если бы придумать такой вопрос-проблему применительно, пожалуй, к любому народу, немедленно возникли бы такие же сложные проблемы, как это происходит в Израиле!)

Как отнеслись к этой проблеме те, которые законно

270

могут считаться отцами, вождями еврейского государства, еврейской (израильской) нации — Бен-Гурион, Голда Меир, Менахем Бегин и другие? Они допустили роковую ошибку! Всю проблему отдали на откуп (откровенней — на управление и решение!) иудейским теократам, причем самым фанатичным и отсталым — ортодоксам. Оттеснили от решения этой проблемы реформистов и консерваторов, которые подходят к делу человечным, реалистичным образом. Бен-Гурион первым из вождей начал в этом вопросе не всегда ясную игру, которая впоследствии оправдывалась "соображениями политической коалиции". Следует принять во внимание то, что евреи, как и французы, итальянцы, но в более явной форме, политически разобщены, радикальны и упрямы! Самые несерьезные, глупые, реакционные политические взгляды среди евреев защищаются с остервенением. Например: сотни русских евреев, просидевших десятки лет в сталинских лагерях и чудом выживших, оказавшись в Израиле, регулярно посещают собрания ячеек РАКАХа (компартия Израиля), детище их бывшего кумира, и с той же настойчивостью, как некогда в СССР, слушают и высказывают все тот же набор догм советской веры!..

Политическая распыленность с первых дней существования Израиля не давала возможности (как и ныне) составить демократическим путем правительственное большинство в Кнессете. Бен-Гурион сделал впервые шаг, приведший еврейское государство в национальный тупик. Он вступил в соглашение с представителями религиозных партий и групп — только ортодоксальных — сознательно приобщив теократию к конституционному строю в государстве, в явном противоречии с буквой и духом "Декларации о независимости". Эта "частичная теократия" давно приняла формы грубого религиозного диктата ортодоксов. Бен-Гурион согласился на такое взамен на участие религиозных групп в создании искусственного большинства в Кнессете — значит, и в правительстве.

Вот таким образом клерикалы (партии ортодоксальных экстремистов-фанатиков) навязали Израилю ряд явных теократических черт, а вопрос о "еврейской сущ-

271

ности" завели в глухой тупик! Дело дошло до довольно глубокого раскола в еврейском народе, до значительного спада иммиграции в Израиль, до скандальных конфликтов и процессов, наносящих тяжелый ущерб репутации государства и еврейского народа в целом перед лицом общественного мнения мира... Все это к тому еще дает важные элементы для обвинений в адрес государства и народа — в руки злейших врагов!

Чего хотят теократы, в чем их можно обвинить? В чем государство и мировая сионистская организация им почти не противодействуют?

Политическим шантажом ортодоксы сумели ввести в управление государством и мировой сионистской организации принцип, согласно которому основным законом жизни евреев в общинах мира, но и в Израиле, должна быть "Галаха" (а не конституция ли?) — свод религиозных законов и догм иудейской религии тысячелетней давности, очень мало общего имеющих с жизнью человека XX века, основанной на законах природы и мирового человеческого сообщества. Например, поставив в основу закона "Швут" (закон о возвращении в Израиль) "Галаху", ортодоксальный диктат довел дело до прямых, смешных несуразностей.

Господия Бруно Крайский (Австрия) в каждом своем произведении, в каждом почти выступлении заявляет, что он австриец, ничего общего с еврейством не имеет (кроме зачатия еврейскими родителями) и не желает иметь. Мало того, он в качестве канцлера, в прошлом, был явно враждебно настроен к Израилю и к еврейским национальным интересам. А ведь по "Галахе" он — еврей!

Академик Митин (СССР), руководитель того отдела в мозговом центре института марксизма-ленинизма в Москве, который организовал и руководил всей кампанией советского госантисемитизма и антисионизма в мировом масштабе. Он с презрением и враждебностью относился к "хитрому племени" (евреи), он непосредственно давал советы во всех акциях СССР в поддержку террористов Арафата и др. Он заявлял, что ему безразлично, кто его родил (ибо это папа и мама — евреи);

272

но по "Галахе" он еврей!

Моисей Андрианович Г. (Израиль) — сибиряк, из тех русских, которые еще в средневековье приняли основы иудейской религии, но никогда не переставали быть и считать себя русскими. Они веками подвергались тяжелым притеснениям, избиениям (при Иване Грозном — "жидовствующие"). Эти люди теперь понемногу перебираются в Израиль, уходя от нескончаемых притеснений со стороны Советов. Тут, в Израиле, господин Г. публично, громогласно и неоднократно заявляет: "Я русский человек, живу, мыслю, чувствую мысли и чувства русских людей!" А вот в Бога верю иудейского, Шэм, да святится имя Его, ибо Он есть Истина!" По "Галахе" — он (они) еврей!

Госпожа О. (Израиль) оставила семью ортодоксальных евреев в Кливленде (США) и переехала жить "в среде своего народа, в своем национальном государстве". Еще в США она приняла христианство. В Израиле она возбудила судебный иск, требуя "сохранения за ней всех прав еврея, возвращающегося на Родину согласно закону "Швут". Высший Суд Справедливости явно вразрез со своим названием и своими принципами и явно под давлением, вынес страннейшее решение о том, что она-де действительно родилась в еврейской семье. По "Галахе" этого достаточно и она — еврейка. Значит, на нее распространяется закон "Швут", но "приняв христианство, она отошла от иудейства" — да, но не от принадлежности к еврейскому народу! Итак — двойное противоречие (в решении Суда), на грани бессмыслицы: госпожа О. — еврейка по "Галахе" и по той же "Галахе" (в толковании ортодоксов) — нееврейка!..

Буквально в дни, когда пишутся эти строки, американка Шошана (Сюзан) Милер прибыла в Израиль на правах "ола" (сионистская иммигрантка), имея на руках свидетельство о прохождении "гиюра" (иудаизация по "Галахе"), подписанное раввином (реформистом). Министр внутренних дел, раввин Перец, ортодоксальный фанатик, отказывается выдать ей личное свидетельство с отметкой "еврейка", вопреки даже судебному решению, признающему ее право: по "Галахе ортодок-

273

сов" и в рамках их войны против реформистов, госпожа Милер — гоя (нееврейка). Дело даже доходит до угрозы правительственного кризиса. Вот она — незаконная сила теократов!..

Вся история с "гиюром" — явное противоречие основным правам человека и гражданина. "Гиюр" — ряд обрядов, зазубривание наизусть ряда догм со строгим последующим экзаменом, к тому еще — обрезание для мужчин и омовение — для женщин, без всего этого — никто не может быть признан евреем. Интересы, желания и личные свободы человека, еврея или нееврея, не имеют никакого значения! "Гиюр" может тянуться месяцы, годы...

Случаи с монахами Даниэлем Руфайзеном и Элиасом Фридманом (Хайфа) — вызвали отклики во всем мире. Дело в том, что оба они считают себя сынами еврейского народа (и таковыми, в сущности, являются, чего даже "Галаха" не может отрицать, ибо они рождены от отцов и матерей — евреев!). Благодаря своей учености и личному опыту, отец Элиас Фридман написал книгу на английском языке "Сущность иудеев", вызвавшую большой интерес мировой общественности. В этой книге, пусть и на теологической основе, отец Элиас ратует за разделение понятий "иудей" и "еврей" — ибо еврей может быть и неиудеем (!), сотни, тысячи случаев в современном мире подтверждают это. Кардинал Парижский Люстижер, при любых обстоятельствах публично и в личных беседах не перестает твердить, что он — сын еврейского народа. По "Галахе" (ортодоксов) он — гой!..

Удивительная, я бы сказал — комическая суть всей возни вокруг вопроса "Кто есть еврей?" заключается в вековой путанице между понятием социально-историческим "еврей — еврейский народ" и понятием сугубо религиозным "иудей — иудейская религия". Злейшие враги евреев еще на заре Истории утверждали, что-де "евреи-иудеи" — приверженцы "сатанинской веры" и не признавали за ними черт народа, как у народов, среди которых евреи жили.

Сегодня еврейские ортодоксы, основываясь на особен-

274

ностях еврейского народа, превращенных ими в признаки "избранности" евреев, твердят о некой "присущей лишь еврейскому народу тождественности черт народа и религии". Вся эта примитивистская чушь, чепуха, наносит непоправимый урон еврейскому народу и государству!

Коалиционный шантаж лишил государство Израиль права ведать актами гражданского состояния, отсюда — нет свободного брака: если подруга или друг сердца не еврей (еврейка), то не может быть заключен брак!

Нет свободы пользования общественным транспортом. Коалиционный шантаж лишил народ Израиля общественного транспорта на сутки в неделю и в праздничные дни (большинство праздников в Израиле облечено в религиозную форму). Мало того, банды фанатиков забрасывают камнями частные машины, в некоторых районах городов, по которым они запрещают "ехать по субботам".

Коалиционный шантаж наносит значительный ущерб национальной экономике. По субботам прекращается любая трудовая деятельность, как правило, какой бы важной для общества она ни была. Нарушая технологический процесс, нередко гасят печи постоянного горнения на заводах.

Теократическим шантажом, воплощенным даже в законах, запрещено обязательное вскрытие трупов умерших в больницах, чем наносится тяжелый ущерб развитию медицинской науки.

За последнее время коалиционный шантаж теократов и религиозных экстремистов стал более резким и принял к тому еще и формы выступлений подготовленных групп и публичных предъявлений "условий" диктата (коалиционного). Можно привести два вопиющих примера действия "коалиционно-религиозного" диктата:

1. Теократы выдвинули (не впервые) требование, чтобы религиозные девушки призывного возраста по закону освобождались от военной повинности. Мало того — от любой национальной повинности, предложенной другими партийными группами взамен воинской. Новый нажим теократов вызвал возмущение широкой

275

общественности, начались демонстрации нерелигиозных женщин против неслыханного предложения. Все общество Израиля было настолько возбуждено, что провал законопроекта теократов в Кнессете стал неизбежным. Тогда теократы и Бегин (в ту пору — премьер) заговорили о назревающем правительственном кризисе в случае отклонения законопроекта. И законопроект религиозных фанатиков, при открытой поддержке Бегина, был проведен через Кнессет... когда большая часть его членов отсутствовала! Фактически законопроект был "принят" меньшинством Кнессета. Чем не "незаконный, закон"?!

2. Один из самых ярых представителей ортодоксального диктата, раввин Поруш из "Агудат Исраэль", поднял разнузданную кампанию против строительства стадиона в Иерусалиме. Его притязаниям энергично воспротивился мэр Иерусалима господин Тэдди Колек. Строительство велось, и уже были израсходованы 50 миллионов лир (около 2 миллионов долларов), когда рав Поруш и С° нажали на кнопку коалиционного шантажа. Господин Бегин сказал свое "слово", и теократы возликовали, "строительство стадиона отложили" (по сей день!).

Почти невозможно похоронить человека, не пожелавшего (по завещанию) подвергнуться после смерти религиозным обрядам. Теократическим шантажом все похоронно-кладбищенское дело передано в руки ортодоксального раввината и церковных управлений. Только в такой обстановке могли произойти скандальные истории с удалением из могилы останков несчастной Ангелович, которую ортодоксы не считают еврейкой, или с ограждением стеной могилы раввина ...реформиста!

Ортодоксально-коалиционный шантаж поддерживает глубокий конфликт и антидемократическую дискриминацию по отношению к евреям-реформистам. Реформа в иудейской религии — такой же необратимый процесс в Истории, какими были реформы Лютера и Калвина у христиан, Али — у мусульман или Конфуция — у буддистов. Ведь несколько миллионов евреев в США, Ка-

276

наде, ЮАР, Европе и Израиле приняли реформу, отвергая ортодоксальный примитивизм!

Все это, вместе взятое, и еще многое, порожденное ортодоксально-коалиционным шантажом, вызывает недоумение, недовольство как в среде израильтян и в общинах рассеяния, так и среди людей мира, солидарных с борьбой еврейского народа и его государства за то, чтобы выжить в мире и в свободе. Ортодоксы пытаются силой сохранить навсегда примитивизм, реакцию, обособление, разъединение еврейского народа, отчуждение его от остальных народов мира и от всеобщей поступи в духовное освобождение, прогресс и модернизацию.

Очень уместно тут напомнить, что недалеко от границ Израиля темный, кровавый мракобес-мусульманин айятолла Хомейни, овладев огромным Ираном, огнем и мечом проводит приблизительно такие же принципы в руководстве народом и государством, за какие ратуют в Израиле теократы-фанатики!

Светлым пятном в этой довольно мрачной картине являют собою истинные иудеи, верующие евреи — как цабары, так и выходцы из других стран, расселившиеся в разных уголках Израиля. Они создали тяжелым трудом удивительные поселения, где действительно в повседневной жизни над всем господствуют труд, вера и человечность. Пусть и не всегда их образ жизни вызывает желание присоединиться к ним, принять их философию, но достойны глубокого уважения их духовная чистота, стойкость, уважение к другим и трудолюбие. Они в поте лица зарабатывают себе на жизнь в противоположность большинству тех "верующих", кто сами себя считают чуть ли не святыми, а ведут образ жизни издавна называемый "паразитизм" или "тунеядство". Возьмем в пример поселение Меор Модиин в уединенной местности Северной Галилеи, около развалин древнего города Маккавеев — Модиина. Группа верующих иммигрантов основала здесь несколько лет тому назад сельхозпоселение. Их возглавляет известный в еврейском мире "поющий и танцующий раввин" Карлибах.

Они осели там основательно, тяжело трудятся, выращивают ряд огородных и бахчевых культур, делая свое

277

дело весьма успешно! Дополнительно к этому они создали какое-то промышленное производство. Живут под лозунгом "Труд и духовное самоусовершенствование". Каждый вечер они собираются, ведут серьезные дискуссии по разделам Танаха и других философских произведений иудейства. Такие верующие, никому ничего не навязывающие, ничего особенного для себя и в ущерб другим не требующие, вызывают большое уважение к себе и помощь им (учитывая особое место, какое религия занимает в истории еврейского народа) не может вызвать никаких возражений!..

* * *

Израиль — чудесная страна со своеобразными ландшафтами, с разнообразными климатическими условиями, населенная очень разнообразным населением. За последнюю сотню лет здесь выделились основные две группы коренных жителей. Это — евреи-цабары и арабы-крестьяне. Остальные, и евреи, и арабы отличаются чертами, занесенными из тех стран, откуда они прибыли, — каждый в поисках своей земли обетованной!

Я привязался к этой земле, где, перемещаясь всего на десяток-другой километров, ты переходишь из характерной "русской степи" (долина Изреэль) к типичным "кастильско-арагонским" полуголым холмам (Кармиэль, Тэшен), чтобы чуть дальше попасть в замечательный "швейцарский ландшафт" (Цфат, Рош-Пина), а дальше и в "Карпаты" или "Альпы" (Северный Голан, Хеврон, Табор) и т. д. Ну, а уж если пуститься в "дальний путь" — 200, 300, 400 километров, то обязательно встретишь ландшафты "Невадской" и разных других пустынь, "астраханской степи", наконец попадешь "на луну" у западного побережья Мертвого моря, в Негеве, у Эйлата... Вот такова страна Израиль, "ключ и замок" Ближнего Востока!

278

* * *

Государство Израиль — историческое, политическое, социальное, психологическое, наконец — человеческое чудо, чудо восставшее из пепла, казалось одно время, для нового превращения в пепел. Но нет! Чудо оказалось живучим, по всей видимости, оно опять будет жить долгие века...

* * *

И еще выводы: евреи и неевреи! Признаться, именно эта тема стала одной из причин, из-за которых я однажды сел писать все то, что здесь написано. На эту тему можно говорить очень много и, скорее всего, запутаться в дебрях "вопросов" и "формулировок"... Однако можно очень просто, в нескольких фразах сказать основное, то, чему нас учит — нравится ли нам это или не нравится — повседневная практика отношений евреев с неевреями.

Два фактора, вытекающие из далеких исторических истин, доминируют в этой проблеме:

а) Ожесточенная идеологическая борьба развернулась в самом начале нашей эры внутри еврейского народа — древних иудеев. Эта борьба привела к расколу среди приверженцев основного культа евреев той эпохи — культа бога Иеговы — Ягве. Раскол этот породил две основных религии современного мира — иудаизм и христианство. В результате дальнейшего ответвления родилась третья религия, идущая от иудейского монотеизма — мусульманство.

б) Произошло рассеяние еврейского народа, носителя основ монотеизма в его иудейской форме, среди христианских народов Европы, а позднее — среди мусульман.

Непринятие евреями религиозной нови (Реформа Христа) породило ненависть к ним, превратившуюся на протяжении веков в некий массовый психоз, охвативший весь мир — антисемитизм. Антисемитский психоз родился в христианской Европе, ибо христианство наиболее

279

близко иудаизму и именно его-то евреи с ожесточением отвергали! Ни массовые избиения евреев крестоносцами, ни инквизиция, ни нацистская бойня, унесшая шесть миллионов еврейских жизней (одна треть всего еврейского народа), не насытили антисемитизм! Он не только не исчез, наоборот, сегодня принципы антисемитизма входят в государственную политику некоторых стран мира и, в первую очередь, тоталитарного гиганта — СССР.

Все это так или иначе отражается на всех сторонах взаимоотношений между евреями и неевреями. Недоверие и ненависть продолжаются. Значительные массы неевреев по сей день основывают свое отношение к евреям на чувствах зависти, недоверия, неприязни, ненависти, жажды крови... И, конечно, значительные массы евреев по сей день в отношении к неевреям тоже находятся в плену чувств, как бы отвечая чувствами на чувства... настороженность, предрассудки, презрение, стремление отомстить.

Описанные события четырех десятков лет конца XX столетия научили меня важному принципу — он основывается на изложенных тут фактах, явлениях, истинах: "Еврей" — это не обязательно связано с понятием "хорошо", как "нееврей" — не обязательно связано с понятием "плохо". Вековое противостояние "юдофобство — избранность" не исчезнет так долго, как долго взаимоотношения "евреи-неевреи" будут основаны лишь на чувствах и эмоциях и будут лишены рациональности! К сожалению, огромные силы в современном мире, вопреки принципам морали, религии денно и нощно поддерживают этот чувственный, иррациональный массовый психоз — антисемитизм...

Есть три источника этих "сатанинских сил", апотропусов антисемитизма: Москва, догматическое мышление которой требует выполнения ленинских указаний об обязательной ассимиляции евреев. Отсюда: каждый еврей, который отказывается ассимилироваться, который сопротивляется, выставляя свои "еврейские и иудейские соображения", достоин презрения и ненависти. Более того, он должен исчезнуть — считают "ортодоксы"

280

в Кремле!

Арабские военно-религиозные экстремисты. Тут юдофобство носит более примитивный, средневековый характер. Оно основано на стремлении ликвидировать восстановленное государство евреев — Израиль на территории, называвшейся веками Ал Фылистин (Палестина) . Это та территория, откуда евреи веками изгонялись силой. Для арабских экстремистов понятия "евреи, израильтяне, Израиль" как бы сливаются во что-то единое, безгранично ненавистное. При поддержке безразличного или даже корыстно поддакивающего им мира они откровенно призывают к уничтожению Израиля и евреев.

Неонацисты ничего не изменили в "еврейских страницах" гитлеровской "Майн Кампф". Они продолжают требовать умерщвления всех евреев, а для этого разжигают во всем мире чувства зоологического юдофобства. Точно в такой форме и на таком уровне, как это было в печальные времена Третьего рейха.

Если бы сегодня каждый еврей и каждый нееврей, идущие дорогами неприятия, недоверия друг к другу, сошли бы с этого пути, если бы все они повернулись друг к другу лицом, тогда и антисемитизм и еврейская самоизоляция исчезли бы! Но на двух полюсах этого векового противостояния заплесневелой каменной стеной стоят упрямо Экстремисты... Не знаю, наступит ли когда-нибудь в мире такая эпоха, когда уже не будет "подлых жидов" и "кровавых гоев"?!..

* * *

Власть в Израиле многолика, разношерстна и ступенчата. Она находится в руках очень различных, с многих точек зрения, людей. Одни — воплощение таланта, многих мыслей и знаний. Другие — олицетворение застоя. На высших постах можно найти немало людей, чей девиз: "Пусть будет так, как есть".

Низким уровнем общечеловеческой культуры, фанатизмом, нетерпимостью отмечены немало из тех, кто фактически осуществляет власть на местах — "мэнахлим"

281

(начальники). Присматриваясь к ним, начинаешь понимать их типичность, напоминающую типичность советских начальников. Их главные качества — примитивность мышления, фанатичность, постоянный страх перед новыми людьми, носителями интересных идей, могущими оживить дело, значит — поставить в опасность положение этих "мэнахлимов" — примитивных боссов... Такой "мэнахэл" беспощадно, настойчиво травит работника, попавшего под его власть, если у этого работника высокий уровень образования, знаний и опыта. Травя, такой босс идет на все — клевета, подлог, очернение, подрыв заслуженного авторитета, затирание на работе низкой квалификации.

В Израиле нет единой, организованной и полностью ответственной системы работы органов власти с обращениями, жалобами и требованиями граждан. Фактически нет возможности добиться наказания или смещения чиновника, виновного в грубом обращении, в незаметных нарушениях законов, главное — в нарушении общественных принципов. Жаловаться, как правило, некому, либо сложно установить — кому именно. Попытаться предпринять что-нибудь против нерадивого, злобного пакида — значит забраться в такой лабиринт крючкотворства и безразличия, что сложно впоследствии найти выход из него! Поэтому люди предпочитают не начинать такую возню! Такое положение, в свою очередь, делает бюрократию в Израиле все более невыносимой. Нередко именно это становится важной мотивацией, чтобы покинуть страну.

* * *

Впервые я очутился в кибуце в июне 1972 года. Это был кибуц "Массада" в долине Иордана, у самой границы с Иорданией, основанный в 30-е годы выходцами из Кишинева. Я был потрясен высоким уровнем жизни обыкновенных земледельцев. Конечно, это земледельцы совсем нового типа... Позже, в сентябре, я добровольно поехал помогать в уборке цитрусовых в кибуц "Нэвэ Ор", недалеко от "Массады". В последующие годы судь-

282

ба привела меня и в другие кибуцы — "Лохамей Хагетаот" (на Севере), "Яд Мордехай" (в Негеве). Я стал в какой-то мере "своим человеком" в кибуцах "Шамир", "Шомрат", где проживают мои родственники.

Можно очень много интересного рассказать о кибуцах вообще... Хочу привести лишь несколько деталей по этому вопросу. Несомненно, кибуц — явление совершенно новое в человеческом обществе в конце XX столетия. Это самое интересное, самое полезное, самое своеобразное, что создано гением еврейского народа в области устройства жизни, совершенно новых форм пользования землей, организации сельского хозяйства.

Кибуцы создавались десятилетиями до образования Израиля. Вспоминаю, как еще в 30-е годы я странно смотрел на деятельность сионистов, связанную с сельским хозяйством. Я просто не понимал, зачем она. То была "ахшара" (подготовка — свободный перевод), в которой участвовали тысячи еврейских парней и девушек из молодежных сионистских организаций. Помню, как парни и девушки из "Маккаби" и "Хакоах" (еврейские спортивно-культурные организации) уезжали на "ахшара" в село. Позднее я узнал, что они работали в сельском хозяйстве на севере Бессарабии, в Буковине, Трансильвании, даже в Банате (крайний запад Румынии). Чаще всего — на земельных угодьях помещиков-неевреев или на землях, арендованных евреями или принадлежавших евреям. Одним из знаменитых покровителей "ахшары", представлявших свои земли в ее распоряжение, был некий Готлойбер, крупный еврейский землевладелец на севере Бессарабии. Он был отцом моей ранней юношеской пассии — прелестной черноокой Молли. У него было триста гектаров собственных и сотни гектаров арендованных земель, на которых еврейские юноши и девушки трудились в рамках "ахшары". Это стало впоследствии одним из обвинительных пунктов, по которым Готлойбера отправили на "Архипелаг ГУЛАГ". Как ни удивительно, он каким-то образом выжил и, после войны, когда я, будучи еще военным, встретил Молли в Сороках, на Днестре, я видел однажды и Готлойбера.

283

"Ахшара" подготовила тысячи будущих основателей кибуцов и мошавов (кооперативные села единоличников) к новой форме жизни — жизнь крестьян, тружеников сельского хозяйства. Главное, "ахшара" подготовила эту молодежь к совершенно новой форме крестьянской жизни — коллективному труду, коллективным формам быта с коллективным — абсолютно равным — пользованием продуктами совместного труда!

Кибуцы создавались на пустующих землях, часто заваленных грудами камней, куда приходилось завозить чернозем, даже из-за границы. Появлялись палатки, деревянные бараки, вода, завозимая издалека, в бурдюках. Интересной системой борьбы с британской мандатной властью, препятствовавшей распространению кибуцов, был метод "хома вэ мигдал" (стена и башня). За о дну-единственную ночь группы пионеров, прошедших "ахшару", выстраивали на облюбованном месте охраняющую стену и наблюдательную башню. По британскому закону, реальность построенного давала право на его дальнейшее существование. Потом долгие месяцы уходили на очистку земли — вручную — от тысяч камней. Выкорчевывали крепкие, как железо, кустарники пустыни, заполнившие землю, которую не обрабатывали столетиями.

Потом начинали пахать, сеять, орошать землю. Она вознаградила за тяжкие труды по ее обработке. На этих землях выросло цветущее, высокопродуктивное и рентабельное кибуцное сельское хозяйство. Если взять в пример кибуц "Шамир", можно получить типичную картину возникновения и развития кибуцов. В апреле 1944 года, в заранее построенные два деревянных барака у самой пограничной линии с Сирией (старая граница) группа парней и девушек пришла пешком, через арабскую деревню Халса (ныне — город Кирьят-Шмона), чтобы начать строительство кибуца "Шамир". Среди пришедших была и моя жена, медсестра. Воду, в бурдюках, привозил на осликах старый араб Радван. С утра до ночи первопроходцы голыми руками таскали камни и складывали их в кучи. Эти кучи камней и ныне можно

284

увидеть по закоулкам кибуца — причудливые памятники тяжелого прошлого. Чаще всего приходилось переваливать огромные валуны, которыми изобилует вся местность на подступах к Голанским высотам, где расположен кибуц "Шамир". Здесь, как и на севере Франции, множество "долменов" и "менхиров" — таинственных первобытных сооружений из огромных глыб, происхождение и значение которых археологи и историки затрудняются объяснить по сей день.

Отвлекаюсь на минуту от темы. Интересно отметить, что долмены и менхиры в "Шамире" являются лишь звеном в цепи древнейших монументов, которые подтверждают одну из исторических теорий пути, по которому древние кельты пробирались из азиатских далей в сторону крайнего Запада Европы. Долмены и менхиры встречаются и на юге Ирана, далее — в Израиле, на юго-западе Сирии, в Турции (Анатолия), в Греции, Югославии, Австрии, Швейцарии — до самой Франции (Нормандия, Бретань) и на юге и западе Англии. Это, вероятно, и был путь следования кельтских племен древнейшего народа Ари из Индии до Запада Европы.

Но вернемся к теме о кибуцах. Сегодня кибуцы, среди них и "Шамир", — цветущие сельские поселения, основанные на новом жизненном укладе. Тут и сельское хозяйство, и промышленность, и гостинично-туристское дело. Место работы кибуцников меняется так, что, по очередности, все выполняют все виды работы — приятные и неприятные, легкие и тяжелые. Нет оплаты труда, есть равное, почти "по потребностям" пользование всем, чем кибуц располагает: пищей, жилищем, одеждой, транспортом, в общем всем, вплоть до интимных принадлежностей. Разумеется, тут бесплатное лечение, воспитание и образование детей, культурные мероприятия (кино, театр, концерты, спорт, путешествия, включая заграничные). Каждый член кибуца получает лимитированную сумму денег — для внешних надобностей, ибо внутри кибуца денежное обращение упразднено. Таковы единственные в мире истинные коммуны. Все остальное — не более чем фикция, начиная от музейных деревень, "показух" (Франция, Скандинавия, Австрия

285

и др.) до "лагерей принудительного сельхозтруда", какими в действительности являются небезызвестные колхозы, совхозы, госхозы, "коммуны" в "некоторых" государствах. Интересно отметить, что умный вождь советизированной Венгрии — Янош Кадар, чтобы раз и навсегда избавиться от обязательного спутника "советской коллективизации" села, придал своим колхозам полностью форму (организационную, производственную, экономическую) израильских кибуцов. Результат был немедленный: Венгрия — единственная из советских сателлитов, которая самостоятельно и обильно себя прокармливает, обувает и одевает!

Одна из основ существования и процветания кибуцов — их полная, абсолютная свобода. Никто не вмешивается в их хозяйственные и общественные дела и проблемы, кроме ими же свободно избранных межкибуцных объединений, руководство которыми осуществляют представители самих кибуцов, избранные тайным голосованием.

Вы проходите по асфальтированным дорожкам и улицам мимо очень современных, чаще всего одноэтажных домов, утопающих в зелени ухоженных деревьев, мимо цветников, зеленых полян с густой травой. То тут, то там — скульптуры — от реалистических до ультрасовременных абстракций... Через калитку в металлической сетчатой изгороди входите в изумительную долину, это — зона отдыха с газонами, деревьями, под сенью которых — плавбассейн, теннисные корты, зимний спортзал. Немного дальше — местный археологический музей, творение рук кибуцника-художника и археолога-любителя Когана...

Так выглядит кибуц "Шамир", по уровню развития — на среднем уровне среди кибуцов Израиля. Так выглядит большинство кибуцов. Появление десятков кибуцов на местах, где лишь пару десятков лет тому назад была мертвая, выжженная солнцем пустыня, — чудо, доказывающее живучесть и беспредельное умение улучшать условия жизни и приспосабливаться к новым условиям, присущие еврейскому народу!

286

В заключение — о людях, кибуцниках. Они особые, ибо живут в особых условиях. Э. рос в типичном буковинском городке Р. в атмосфере еврейской местечковой замкнутости, под сенью синагоги и мудрости местного рабби. Сегодня он — 68-летний кибуцный старший садовод, опытный специалист сельского хозяйства, человек нового еврейского мира, которого, например, деньги вообще не интересуют, они в кибуце не нужны! Он изучал во Франции и в Австралии тонкости современного садоводства. Под его руководством молодые садоводы кибуца выращивают тысячи тонн яблок, персиков, груш, слив высокого качества. Все они пользуются спросом — как в стране, так и за границей. Его жена, немецкая еврейка Й-т, избежавшая гитлеровские газкамеры, работает на кибуцном заводе, производство которого идет, в основном, на экспорт.

Не знаю, есть ли еще где-нибудь в мире сельские жители, земледельцы, которые питаются так обильно, полезно, с таким выбором блюд, как кибуцники в своих столовых — "хэдрэй охэл". Вкус пищи — лишь дело искусства главного и дежурных поваров. Однажды, обедая в кибуце, я обратил внимание на кибуцника, очень внушительного вида, подававшего нам второе блюдо с коляски-этажерки, на которой он развозил блюда между столами. На мой вопрос Гиора Т. мне разъяснил, что это не кельнер, а генерал В. А., дежурный по кухне (?!), он находился в кратковременном отпуске в родном кибуце!..

У кибуцов есть проблемы, причем — серьезные. В основном, это проблемы человека в кибуце.

Кибуцы малоуспешно занимались воспитанием молодого поколения, выросшего в них — в духе коллективистских чувств. В результате — постоянная утечка молодежи. Правда, наблюдается и движение по возвращению в кибуцы, покинувших их молодых людей, которых "некибуцный мир", естественно, разочаровал. Некоторые из таких возвращаются даже из-за границы.

В создании кибуцов принимали участие люди различные по способностям или наклонностям к коллективному образу жизни. Сегодня такие люди — они уже в

287

летах — виновники трений, связанных с неколлективистскими чувствами зависти, эгоизма, с нерадивым или нечестным отношением к своим трудовым обязанностям. Иные из них покидают кибуц, многие не уходят, а значит, остаются и трения.

Кибуцы окончательно убеждают в том, что лишь незначительная часть людей готова, по своей натуре, по своим запросам, жить в условиях коммуны, где все равны, где для всех совершенно равные условия.

В последние несколько лет, наряду с уходом из кибуцов, наблюдается постоянный приток людей, горожан, в том числе и из-за границы, разочаровавшихся в существующих нормах жизни, как в свободных странах, так и в тоталитарных. Такие нередко приходят в кибуцы. Не всех принимают. Идет строгая проверка, с годичным кандидатством. Проверяют, смогут ли эти люди жить в условиях коллективного труда и быта.

Я пришел к выводу, что кибуц — самое здоровое, незыблемое и современное явление в демографической и экономической структурах Израиля.

Есть ли у кибуцов будущее? Да! Если руководство движения кибуцов — немедленно приступит к воспитательным действиям особого вида среди молодежи и взрослых с целью глубокого привития принципа "общего и равного", как в создании ценностей, так и в потреблении их, вдобавок — к удалению из кибуцов всех тех, кто в той или иной мере закостенел в индивидуализме (подразумевается "вывод" из кибуца при полном соблюдении прав удаляемого и обязанностей кибуца по отношению к нему). Без таких срочных мер, мне кажется, кибуцам грозит вырождение...

* * *

Ну, и еще немаловажный вывод, пусть даже это звучит послесловием. Мы не верим в Бога, но мы преклоняемся перед величественным, уникальным творением людей, искавших Бога, каким является Танах. Мы потрясены мудростью и дальновидностью толкователей Свя-

288

того Писания.

Они создали строжайший свод правил, правил повседневной жизни и человеческих взаимоотношений — "Галаху", которая долгими столетиями была путеводной звездой в жизни каждого еврея.

"Галаха" это — седая старина, а мы хотим жить в живой современности, поэтому мы отказываемся жить "по Галахе"! Ревнители "Галахи" пытаются нас усыпить наркозом "избранности". А мы знаем, что мы, народ среди народов мира, избраны лишь трагедией нашей сорокапятивековой истории, наших недостатков, драмой наших достоинств!

Ревнители "Галахи" хотят нас отдалить от всех и загнать опять в гетто отчужденности. А мы хотим быть со всеми, среди всех, оставаясь самими собою! В конце концов того же хотят нормальные люди во всем мире!

В основе основ нет разницы между "Братьями мусульманами" и "КПССовцами", между хумейниями и сталинами и "иже с ними", между "Нэтурей карта" и "Раках", между равпорушами, равперецами и вильнерами! Все они хотят, в конце концов, загнать нас, людей, в клетки! А мы хотим жить вне клеток, на свободе! Я говорю, повторяю "мы", ибо мы — подавляющая часть еврейского народа и мы мало чем отличаемся от других народов, мы похожи на всех людей мира. Именно поэтому я это пишу для евреев и неевреев...

289

Часть пятая

ИТОГИ

Мне казалось, что я все уже сказал, что хотел сказать людям. Но, после долгого перерыва, перечитав написанное, я обнаружил, что не все еще сказано... Поэтому вновь берусь за перо. Ведь прожив полтора десятка лет в Израиле, я еще немалое добавил к тому, что уже знал.

Израиль, родина древних иудеев, ставшая родиной современных евреев — израильтян, продолжает быть "притчей во языцех" миллионов людей во всем мире. Объяснение этому явлению не требуется — все факты, говорящие о "чуде" — налицо и понятны любому, кто в состоянии независимо мыслить. Народ, изгнанный с родных земель без малого две тысячи лет тому назад, рассеянный по всему миру, прошедший через века гонений, дожил до наших дней, полный новых сил и чаяний! Мало того, он массами возвращается в страну своих далеких предков. (За сто лет население евреев в Израиле возросло с 80 тысяч до 3,6 миллиона!) Он заново заселяет эту страну, создает современное государство и отстаивает его в условиях непрекращающихся войн, навязываемых арабами, поселившимися на протяжении веков на землях, откуда евреи были изгнаны. За тридцать пять лет — шесть войн! И шесть раз "Давид поразил Голиафа"!

В сегодняшнем мире всеобщего обмана, бесконечных преступлений против человечности, в мире неравенства и необузданного насилия над самой сущностью понятия о справедливости, в одном из уголков этого мира — на Ближнем Востоке живет и развивается современное государство евреев — Израиль! Именно в этом уголке, где все провалы человечества как бы сошлись в фокусе — Иран, Ливан — еврейский народ, на своей древней Родине, сызнова подымает высоко и четко Знамя Идеалов Человека...

291

* * *

Умелые руки евреев до неузнаваемости изменили лик страны, тех евреев, которые еще недавно были так далеки от умения физически трудиться. В Израиле многие из них полностью переродились, и такие, которые на протяжении долгих лет вели паразитический образ жизни. Заполнилось, наконец, историческое "зияние" в социальной структуре еврейского народа. В Израиле возродился многочисленный класс евреев-земледельцев (одних из продуктивнейших в мире) и евреев — промышленных рабочих, выпускающих продукцию на уровне мировой индустрии...

Так существует ли уже некий "израильский стиль", образ жизни?

Страна выглядит современной, упорядоченной. Всюду седая старина, древность удачно сочетается с современностью. Изменения происходят с такой быстротой, что любой наблюдатель поражается, недоумевает.

Сразу по приезде в страну в 1972 году я, по пути в Хайфу, проезжал мимо арабского села Фарадиз. Бросалась в глаза разница между видом этого села и видом кибуцов и мошавов по пути. Село представляло собою небольшое скопление примитивных мазанок и каменных первобытных хат. Кругом царили запущенность, грязь, было очень неприглядно. Сегодня всего немногим больше десятка лет спустя не узнать Фарадиз! Большой, довольно современный поселок, весь почти состоящий из своеобразных, добротных каменных и бетонных коттеджей, асфальтированные улицы, в центре — новая мечеть, повсюду деревья. Со стороны шоссе видны магазины, кафе, отделение банка.

В стране хорошие асфальтированные дороги, среди них некоторые на уровне европейских автострад (№№ 1, 2, 4 и др.). Дорожная информация — на уровне мировых стандартов, так что в Израиле трудно... заблудиться. Весь север страны до района южнее Беэр-Шевы утопает в зелени. В этом — одна из характерных деталей израильского "чуда". На протяжении годов были посажены де-

292

сятки миллионов деревьев, целые леса. Когда-то дорога на Иерусалим петляла между голыми, мрачными холмами, над которыми пылало солнце. Сегодня вы едете в Иерусалим по широкой четырехрядовой автостраде, через настоящий лес, покрывающий некогда голые горы.

Это и есть "Яарот Ерушалаим" — иерусалимские леса, похожие на те, через которые пробивались римские легионы Титуса к столице древней Иудеи девятнадцать веков назад. И эти леса — одно из великих дел национального сионистского фонда "Керен Каемет". Как я уже говорил, это тоже относится к "израильскому чуду"!

Продвигаясь по иерусалимскому лесу, вдыхаешь иерусалимский воздух, любуешься небом Израиля, чаще всего ярко-голубого цвета, столь характерного для нашего ландшафта...

Страна выглядит вечно новой из-за светлых тонов зданий, среди которых новые дома — в подавляющем большинстве. Старые постройки, в частности, деревянные хаты времен становления, когда иммигранты устраивались кто как мог и где мог, уже являются редкостью.

Что говорить, впечатляет зеленый ландшафт, пестреющий тысячами цветов, чередующийся скоплением больших домов, вилл, заводских зданий, высоченных труб мощных ГРЭС. Это и есть "Эрец-Исраэль ха-яфа" ("Прекрасная страна Израиль")!

Но это — одна сторона современного Израиля. Значит, есть и другие стороны? Да, Израиль полон контрастов. Он — произведение выходцев из более чем ста стран, говорящих на более чем полсотни языков!

Когда я в 72-м году получил квартиру в Кирьят-Менахем, пригороде Иерусалима, главная улица района Коста-Рика только лишь застраивалась. В нашем ряду домов проживали в основном выходцы из Европы. Рядом с моим домом, на четвертом этаже, поселилась семья коммерсанта из Касабланки (Марокко) — господина Моше Б. Я к ним часто захаживал, провел у них немало занятных вечеров. Через несколько лет, придя в Кирьят-Менахем посмотреть на место моей первой "оседлости" в стране, я был поражен! Улица Коста-

293

Рика была полностью застроена и заселена. По ней двигались автобусы, автомашины. Что-то радикально изменилось: свершился переход от "кибуц галуйот" (собрание рассеяний) до "мизуг галуйот" (слияние рассеяний). Евреи, сыны рассеяния, переплавлялись в израильском "котле" в современных граждан своей страны — "евреев возвращения"...

Нельзя сказать, что эти явления всеобъемлющи и что воссоединение народа идет повсюду и без проблем. К сожалению есть еще много "но" и о них еще будет речь. Израиль полон контрастов, органических, характерных для страны, но и приобретенных, завезенных новыми жителями, образующими столько разношерстных групп! Вот еще примеры, характерные для Израиля. В доме по улице Ц. в Хайфе, принадлежащем одному высокопоставленному лицу — арабу, проживают арабы, евреи из Польши, Германии, англичанка из Лондона и православный румын с женой-еврейкой. В доме господствуют порядок, чистота и уют. А в одном из домов восточного поселка Акко, где проживают евреи, выходцы из Румынии, Украины, Кавказа, конфликты не прекращаются, царит беспорядок и грязь; к сожалению — это лишь один из многих таких примеров... Что делать, мы общество контрастов, такими нас сделала наша история, и много времени еще пройдет, пока мы перестанем быть такими и станем, в основном, похожими, как большинство культурных людей большинства культурных народов мира!

Можно сказать, что в Израиле уже образовался некий "тип израильтянина". В нем выделяются довольно четко три группы, говоря о внешности людей.

С одной стороны, массы людей любого возраста, в основном — молодые, проявляют абсолютное пренебрежение к своему внешнему виду: носят брюки из грубого рядна ("джинсы"), помятые рубашки, торчащие небрежно из брюк (у мужчин и у женщин), обувь, которую никогда не чистят, чаще всего стоптанную, как будто только что найденную на свалке. Волосы у них такие, будто к ним неделями не притрагиваются. Правда, эти люди любят умывание; находясь в толпе, очень ред-

294

ко чувствуешь неприятные запахи. Речь этих людей проста, темпераментна, громка до крика, лишена условностей приличия, столь частых даже у простонародья у других культурных народов. Не следует удивляться, если молодая женщина приятной наружности, или такой же мужчина вдруг во всеуслышание заявляет: "Я пошла писать" или "У меня понос" или "как раз у меня была менструация и я..."

Израильтяне указанной категории считают, что именно так — просто, непринужденно и надо себя вести. Их не волнует то, что в человеческом обществе выработаны веками иные нормы взаимоотношений, вовсе не мешающие простоте, непосредственности. Ярким представителем этой категории является видный журналист и писатель Дан Бен Амоц.

Другая значительная категория израильтян соответствует стандартам западного мира, с некоторым "экстремизмом" в области мод и повседневных привычек. Многие из этой категории любят роскошь — одеваться только в то, что дорого и модно до крайности. Эстетика тут не играет, пожалуй, никакой роли, поэтому вы часто встретите женщин и мужчин, одетых весьма экстравагантно. Они тратят значительные средства на прическу, часто ее меняют, независимо от того, насколько такая дорогостоящая прическа ему (ей) подходит. Таких можно встретить в любой стране, но у нас — чаще всего...

Map (господин) Я. — инспектор одной крупной пароходной компании. Он с гордостью носит огромный живот (ему приблизительно лет сорок-сорок пять), придающий ему сходство с большой бочкой, поставленной на два тонких столбика (сверхмодные брюки). Пояс из-за сверхмодности брюк приходится чуть повыше лона. Красивая, дорогая рубашка, как правило, впереди небрежно впущена в брюки, а сзади, высунувшись из брюк, висит как некий фартушек над объемным задом. В руках у него всегда роскошный "дипломат Джеймс Бонд" (портфель). Я встречался с ним каждое утро, в одно и то же время — мы вместе поднимались на лифте на верхние этажи здания Ц., где находятся кабинеты наших учреждений. Нет никакого сомнения, что самому Я.

295

очень хорошо знаком свой собственный облик, который его полностью устраивает. Жаль, что его облик не только не редкость у нас — он типичен для многих!

Или вот, другое, на ту же тему. (По моему мнению, этот вопрос совсем немаловажный, поэтому я и задерживаюсь на нем.) Мое внимание привлекла женщина — она выделялась, хотя таких много: серо-голубая модная дорогая кофточка, заправленная в юбку бледно-коричневого цвета, черные туфли... Главное же, при ее очень маленьком лице (типичная "микрофациал") — огромная, раза в три большего объема, чем вся голова, "взбитая" прическа, плохо выкрашенная в белокурый цвет, напоминала поблекший мех овцы, натянутый на явно перекрашенное лицо девочки! И таких ведь так много вокруг нас...

Госпожа Г. 3., смуглянка, приличного возраста с довольно симпатичным лицом, занимает очень видную должность в области культуры. Увидев ее в бюро или на улице, вы будете поражены невероятной "эстетикой" ее внешнего вида. Все на ней не так, как у других "обыкновенных" ее ровесниц; по крайней мере, тех, которых принято считать "в норме". Все на ней экстравагантно, преувеличенно, кричаще ярко, в общем — очень странно. Она выглядит как, например, актриса-эксцентрик цирка или — манекен музея странностей. В общем, не так, как выглядит любая женщина ее положения в любом цивилизованном обществе. И таких ведь так много у нас... В Израиле, пожалуй, слишком много людей, ставящих себя — пусть лишь внешне — вне того, что в современном культурном обществе считается общепринятым минимальным стандартом!..

И наконец — люди в черном. Черный лапсердак пониже колен, широкополая полутвердая черная шляпа -— в холод и в жару — или — огромная длинношерстная меховая папаха (в любое время года, и при температуре плюс 35° С!), узкие шелковистые штаны ниже колен и белые рукодельные чулки. Так выглядит еще одна категория израильтян — религиозные фанатики. Единственная "модернизация" у них (завезено из Америки), не у всех, вместо лапсердака "визитка", тоже ниже ко-

296

лен и брюки нормальной длины. Эти люди словно только что приехали из несуществующих уже давно местечек Центральной и Восточной Европы конца XVIII столетия. Они представляют малую, но шумную и навязчивую часть населения Израиля и о них еще будет речь впереди.

Причины странностей во внешнем виде многих израильтян, как и специфические проблемы израильского государства и общества, уходят вглубь сложной истории евреев и не менее сложной истории становления и развития современного государства евреев — Израиля...

Как это ни звучит странно, но взаимоотношения между израильтянами отличаются нетерпимостью, часто перерастающей в презрение, ненависть и открытую вражду. Объяснение этому можно дать в нескольких словах: религиозное принуждение и политический авантюризм, на которых, к сожалению, строится — в большой мере — вся израильская жизнь!

Официально поддерживается и даже поощряется разделение нации по всевозможным признакам, как бы это ни отрицала официальность. Главный признак разделения — религиозный. В результате укоренившегося в стране религиозного принуждения (еще со времен "отца государства" Бен-Гуриона) правительство официально или в официальных действиях признает единство государства и религии (теократия — пусть и частичная). В результате признанное в государстве разделение населения на ашкеназов, сефардов, реформистов и т. д. принимает в актах законодательной, исполнительной и юридической власти формы закономерности и даже законности. Есть отдельные синагоги, отдельные погребальные братства, отдельные районы поселения и даже населенные пункты для отдельных групп. В результате национальная разобщенность принимает все больше формы глубокой пропасти...

В 1981 году была создана партия "Тами", знамя которой, по программе этой партии, поднято "против евреев несефардов"!

Евреи-реформисты, идеология которых выражает самое прогрессивное течение в иудаизме — отход от средневековой замкнутости и отчужденности, общение с

297

людьми других вероисповеданий и народов — находится чуть ли вне закона. Под влиянием тех же ортодоксов, проповедующих режим религиозного принуждения, реформистов считают "нечистыми" евреями, не принадлежащими "полностью" к еврейскому народу. Если же говорить о тех немногочисленных евреях, которые приняли другое вероисповедание — главным образом, если речь идет о принятии христианства — то их просто с проклятиями изгоняют, не считают больше сынами еврейского народа (Руфайзен, Фридман, Люстижер и др.). Над такими евреями тяготеет "проклятие ортодоксального иудейства". Оно ни на йоту не изменилось со времен "изгнания" великого сына еврейского народа Баруха (Бенедикта) Спинозы и много веков перед ним — Йешу из Назарета...

Израильский религиозно-традиционалистский истеблишмент принуждает израильтян (евреев) пристраиваться к его отсталому мировоззрению. Именно этим и следует объяснить тот факт, что много евреев с ненавистью и презрением говорят об одном из виднейших евреев современности — кардинале Парижа Люстижере. Он же, в личных беседах и публично, решительно заявляет, что не перестает и никогда не перестанет считать себя сыном еврейского народа, к которому он, как и все другие евреи, принадлежит по праву естества и разума...

Все эти странности, которые проявляются как некоторыми израильтянами, так и израильским обществом в целом, имеют глубокие корни в еврейской истории и самобытности. Много отрицательного, быстро воспринимаемого израильтянами, так же быстро отбрасывается, благодаря хорошо развитому в израильском обществе фактору критики. Более стойкими, я бы сказал — и опасными, являются черты обособленности, отчужденности, надуманной избранности, тем более, что эти черты поощряются сильными, влиятельными ортодоксальными группировками: "все делать не так, как гои" — вот лозунг, за которым ортодоксы пытаются силой и подвохами заставить евреев идти... Это принуждение ведет к разрыву — иногда полному — с принятыми в остальном мире эталонами допускаемого, принципами воспитания молоде-

298

жи, с извечно человеческими общественными нормами бытия и сознания.

Все это касается вещей истинно универсальных, вопреки всяким "прогрессистским пророкам", твердящим, что-де "ничего универсального, стойкого, извечного в человечестве нет", все, мол, меняется и опрокидывается"... Возможно это один из самых слабых, оторванных от жизненной правды принципов "некоего прогрессизма". В искусстве особенно ясно видно, куда этот принцип довел. А если еще более выразительно, то "сесть оправиться при людях всегда было неприлично, осудимо, и у микенцев и у египтян, и у римлян, и так до наших дней и, вероятно, и вовеки"! (если "некие прогрессисты не станут править миром).

Живя в Израиле уже немало лет, я общался с людьми самых разных сословий, положений и происхождения — от министров и генералов и до рабочих, земледельцев и домработниц. Такое общение со всеми слоями общества очень интересно и поучительно, оно как бы сближает тебя со всей нацией, дает возможность реалистически оценивать людей, факты, самого себя. Вопреки тому, на что жалуются многие из новых жителей (в основном — выходцы из СССР) — изоляция, одиночество, я полностью вошел в израильское общество и считаю себя частью его. Но я вовсе не принимаю все его характерные черты, а против некоторых веду посильную борьбу. Ведь общеизвестен один из принципов общения между людьми: "Чтобы быть любимым, надо уметь любить"...

* * *

В чем суть специфической израильской "общественной идеологии"? Что израильтяне думают о себе, о проблемах своего государства, о других людях, народах?

На мышление евреев мира, не переставших считать себя евреями (таких совсем не мало в мире!) со времен первых сионистских начинаний (вторая половина XIX столетия) сказывалось и сказывается по сей день давление двух противоположных идеологий — религии и социализма (в конце концов — тоже некоей религии).

299

В результате такого постоянного давления, оказываемого на все слои населения как в рассеянии, так и в Израиле, многие евреи оказались в плену двух образов мышления: религиозно-традиционалистского и революционно-социалистического. В особенности это характерно для израильского общества. Лишь меньшая часть израильтян способна относиться к проблемам человека и человечества вне зависимости от указанных двух влияний. Мало израильтян видят, воспринимают, мыслят, приходят к выводам "просто", а не "согласно"! В Израиле очень ходко выражение "махшава (шитат махшава) мифлагтит" — "партийный образ мышления". Как тут не вспомнить недавнее прошлое: "партийность сказанного, мнения, мысли, отношения, произведения" и т. д. ...

Начнем с религиозно-традиционалистского влияния. Начало его в Израиле восходит к тем временам, когда единственными "благотворителями", дававшими деньги на возвращение в Палестину, были богатые религиозные евреи Европы Монтефиори, Ротшильды, бароны Хирш и Гинзбург и другие. Это были люди относительно недавно освободившиеся из-под ига замкнутости гетто и "черты оседлости". С молоком матери они впитали з себя все то, что связано с иудейской религией, ее обрядами, легендами: "избранный народ", "обетованная земля", Галаха, Кашрут и т. д. По мере приближения реализации сионистского идеала росло влияние религиозных традиционалистов. Тем более, что к двадцатым годам нашего столетия раввины в еврейских общинах, в особенности в Центральной и Восточной Европе, полностью примкнули к сионистской пропаганде, связав с ней возможность проводить свои сугубо религиозные интересы.

Денежная зависимость от религиозных кругов США, Англии и других стран росла по мере роста финансовых потребностей "ишува" (еврейского населения) в Палестине. Старожилы, конечно, помнят появление сине-белых сборных касс в синагогах. Они стояли на видном месте во всех синагогах мира, принося национальному фонду "Керен Каемет" миллионы. Это положение в эпоху создания и строительства Израиля дошло до абсурда — львиная доля "макбитов" — ежегодных финансовых сборов по

300

всему свободному миру в пользу Израиля — поступала из религиозных кругов! Промахи в руководстве экономики превратили эти "макбиты" в важнейший источник финансов для страны. Вот какими путями религиозное давление стало повседневным фактором жизни Израиля.

В свое время Бен-Гурион, объявляя о создании государства, провозгласил свой знаменитый принцип "статус-кво" в отношениях между государством и религией. Принцип этот — сам по себе был "негласным" признанием неотделимости религии от государства (нет сомнения — реверанс в сторону "руки дающей"...)! Мало того, под давлением "религиозных сионистов" ("поалей мизрахи", "Мафдал", "Агудат Исраэль" и др.) Бен-Гурион согласился на функционирование раввината как части законодательной и исполнительной власти. Он и его последователи согласились еще и на существование двух раввинатов — ашкеназийского и сефардского — явное узаконение разделения нации!

Ну, а дальше все пошло само собой. "Галаха" — древний свод религиозных законов, приемов и наставлений в повседневной личной и общественной жизни верующих евреев — принимает в Израиле характер составной части судебной, законодательной власти. Раввинат издает приказы, они принимаются и исполняются так же как и законы, издаваемые Кнессетом. Раввинские судебные решения имеют силу решений госсудов! Такие приказы и решения часто выполняются в нарушение законов, принципов демократии, даже "Международного устава прав человека"! Я приведу несколько примеров.

1. Вы лишены возможности совершать акты гражданского состояния, решать семейные дела и интересы вне религиозных учреждений и обрядов — рождение, присвоение имени, брак, развод, погребение, воздвижение надгробных памятников. Многие вдовы павших на полях сражений за Израиль годами не могут выйти замуж из-за разных религиозных запретов, где среди обрядов, принятых в некоторых кругах, даже плевок в лицо и пощечина вдове! Погребение неверующего без исполнения над его телом религиозных обрядов фактически невозможно. Под религиозным принуждением и его влиянием в изра-

301

ильском еврейском обществе невозможно обойтись без обряда обрезания мальчиков...

2. Вы лишены возможности стать евреем, разделить судьбы еврейского народа, как бы сильно вы к этому ни стремились, без принудительного принятия всех религиозных догм и обрядов, в том числе обрезания (мужчины) и омовения (женщины), каким бы вы неверующим ни были.

3. В кануны и в дни еврейских праздников нет общественного транспорта, даже самолеты "Эл-Ал" не летают. Тысячи, сотни тысяч неверующих израильтян в такие дни не могут разъезжать, если у них нет собственной машины. Даже на своем автомобиле они не могут ехать в такие дни в любом направлении. Сотни улиц, дорог, площадей в стране перекрыты полицейскими заслонами для "спокойствия совести верующих"!

4. Если вы неверующий и хотите в выходной день (субботу) насладиться жизнью — знакомиться со страной, предаться желанным современным радостям (кино, театр, концерт), вы вынуждены от всего этого отказаться. Наложен религиозный запрет на вечера пятниц, на субботы и дни религиозных праздников! Закрыты соответствующие учреждения и предприятия, перекрыты улицы и площади возле синагог, да и нечем по ним передвигаться. Вся страна, как бы кнутом принуждения, загоняется в скучную спячку...

5. Если вы влюблены в представителя или представительницу другого народа и хотите вступить с ним (с ней) в брак, силою религиозного принуждения это запрещено, и нет никаких законных возможностей это осуществить! Для еврея возможен только брак через религиозную "хупу", куда нееврей не допускается. То же самое и для неевреев, при соблюдении их обрядов. Выходит, что "гиюр" (религиозные обряды для перехода в иудейство) становится насилием над совестью свободного человека. Сотни личных драм, связанных с непреодолимыми препятствиями в любви и личных связях столько раз омрачают небосвод израильской действительности.

Поскольку все дело погребения умерших отдано на откуп религии без никакой гражданской замены, такое

302

положение приводит иногда к актам варварского характера, идущим вразрез с основами "Прав человека" (ООН) и с элементарными принципами демократии. Не говоря уж о том, что такие акты бесчеловечны и приводят к усилению вспышек юдофобства — старого и нового. Считаю важным, полезным для себя, еврейский и нееврейский читатель, узнать кое-какие детали и хладнокровно поразмыслить над ними и над связанным с ними...

Член семьи выходцев из Румынии Тереза Ангелович умерла и была похоронена с соблюдением религиозных обрядов на кладбище в Ришон ле-Ционе. До того, за три-четыре года, умерла ее дочь, так что Терезу похоронили рядом с дочерью. Недавно изумленные израильтяне узнали с отвращением (те, кто не потерял здравого смысла), что раввинат и ему же принадлежащее погребальное братство "решили" выкопать и перехоронить оба трупа "где-то подальше", около водосточной канавы, ибо, видите ли, в "раввинате узнали, что умершая Тереза, а значит — и ее дочь не были еврейками по "Галахе"!! Родственники умершей вступили в долгую борьбу и, наконец, Высший Суд Справедливости вынес лишь временное решение, запрещающее эксгумацию. И все же истлевшие останки несчастной были найдены где-то на покинутом мусульманском кладбище. Их просто выкопали ночью и выбросили — конечно же по указанию какого-то ортодокса-мракобеса! Этот акт вызвал бурю возмущения общественного мнения в стране и за ее границами. Разве кому-то еще неясно, кто виноват в этой мерзости и какой "получеловек" послал этих "полулюдей" (конечно — пейсатых) совершить этот глубоко средневековый акт?!

А как наказали виновных, вернее — исполнителей, основных виновных даже и не тронули. Исполнителями оказались два ешиботника, действовавших явно по велению своих "наставников", раввинов-ортодоксов. Этих двух — и только — осудили на несколько недель тюрьмы — условно (!!) — а их "братья" в лапсердаках и при пейсах устроили им бурную демонстрацию сочувствия тут же, в суде, при вынесении приговора! (Что уж гово-

303

рить о совести судивших судей...)

Что касается возмущенных "мирян", то они увидели еще раз и со всей ясностью, на что способны "задающие тон" и правящие в Израиле... В частности, в нескольких странах (Австрии, Испании и др.) появились по этому поводу статьи с явным антисемитским привкусом. Кто виноват в антисемитизме — в данном случае — не папа ли римский или, может быть, гои вообще?! О чем думают прозелиты в Румынии и где бы то ни было, когда они читают немало "приукрашенные и объясненные" описания этой варварской бесчеловечности? Отдельным штрихом мне хочется подчеркнуть, что при разборе этого случая по израильскому телевидению, выступавший представитель раввината с яростью и гордостью защищал "справедливость и закономерность происшедшего и связанного с ним решения раввината"! Он основывался на "Галаху", "обязующую силою закона", как он утверждал — "любого гражданина Израиля" (!!).

Религиозное принуждение заражает нетерпимостью весь израильский истеблишмент. Оно наносило и наносит непоправимый ущерб двум сторонам жизни в Израиле: иммиграции и взаимоотношениям как между евреями, так и с представителями других народов.

Одно из важнейших учреждений общенационального характера, где господство религиозно-традиционалистских кругов абсолютно, это — Еврейское агентство (Сохнут). Как известно, в ведении Сохнута все дела и операции, связанные с "алией" — иммиграцией евреев в Израиль по закону "Швут" (возвращение). Вопреки букве и духу этого закона, люди Сохнута, ведающие службой "алии" — они же, в большинстве своем, прямо или косвенно представители религиозных группировок, — полностью подчинили закон "Швут" древним, оторванным от реальной жизни принципам "Галахи". Эти же люди стали применять в деятельности Сохнута принципы "того ответа", который "великие в Торе" дали на ими же придуманный вопрос "Ми ху йехуди?" ("Кто является евреем?"). Согласно этим "великим" "евреем является тот, кого родила мать-еврейка или кто принял иудейство по "Галахе", читай — "через раввина-ортодок-

304

са". Ортодоксы до того неумолимы в своем фанатизме, что вообще не признают "еврейство" существующих в иудейской религии ответвлений — караимов, самаритян, консерваторов, реформистов (последние — около четырех миллионов евреев Америки, Европы!).

Не следует забывать, что вся суть этого шумного вопроса — путаница, неразбериха, идущая от примитивистских, фанатических взглядов и убеждений "великих в Торе". Это группа реакционных стариков раввинов-ортодоксов в Израиле и двух "гаонов", проживающих в США, фактически осуществляющих религиозное принуждение через своих агентов — израильских раввинов-ортодоксов — Любавичский и Сатмарский раввины.

От этих кругов идет поощряемое смешение двух различных по своему характеру логических категорий — народ (нация) и религия (вера), где вторая категория — лишь черта, не всегда присущая первой...

В такой именно обстановке примитивной неразберихи, нетерпимости и непринятия критики, в Вене, в пресловутой "некуда" (точка) люди Сохнута, во исполнение ортодоксальных неминуемых требований "из-за кулис" начали строгую слежку за "чистотой" (галахистской) алии из СССР.

Затевались "собеседования" ("Говорите ли на идише?", Какие молитвы вы знаете?", "Что мама делала по пятницам вечером?" и т. д. и т. п.) с теми прибывшими в Вену, фамилия, имя, вид которых вызывали подозрение в "гойстве". Венские "игры" специально подбираемых и посылаемых туда людей, исполняющих "указания из тех же за кулис", создали атмосферу разочарованности и даже паники, в особенности в смешанных семьях — а таких среди евреев СССР, по некоторым сведениям — до 40 процентов (!). Все это стало одной из немаловажных причин массовой "нэширы" — отказа от продолжения пути в Израиль и нового рассеяния по миру. Об этом большая группа "проехавших мимо" (в Остии — Рим) заявила на публичной встрече видной израильской журналистке X. 3., прибывшей чтобы изучить причины "нэширы".

305

Но венских "операций" оказалось для ортодоксов-теократов недостаточно. По прямому указанию, согласованному между Сохнутом и Министерством иностранных дел, начиная с семидесятых годов отказывали в оформлении вызовов — без которых нельзя подать ходатайство о выезде — израильтянам — недавним иммигрантам, если имена и фамилии вызываемых родных звучали слишком по-русски — Рудой, Самсонов, Симухин, Капитанский, Краснов и др. Интересно, что этот "отбор" мало коснулся выходцев с Кавказа: органы иммиграции мало что знали о них и, таким образом, немало грузин, азербайджанцев, аварцев и даргинцев воспользовались пробелами в подготовке сохнутовских чиновников.

В нарушение израильских законов, отказывали в оформлении вызова прямым родственникам ("объединение семей"), если ходатайствовали об этом члены смешанных семей евреев Израиля (жена, муж — неевреи по "Галахе").

Говоря о религиозном принуждении, чему удивиться, если в свое время господин Бегин подписал коалиционное соглашение с религиозными группировками, где из более восьмидесяти пунктов соглашения, более шестидесяти (!) были посвящены антидемократическим шантажистским требованиям этих группировок. Становится понятно, как это так, что в годы тяжелого экономического кризиса (1982, 1983), когда бюджетные сокращения коснулись основ здравоохранения, просвещения и даже — обороны, на нужды бесчисленных ешив, разных хасидских учреждений было выдано из бюджета несколько миллиардов, без особо надлежащей проверки расхода этих денег...

Неким многозначительным эхом религиозного засилья, которое все больше овладевает израильским, обществом и государством, была конференция раввинов Европы в Вене (весна 1981-го). По окончании конференции раввины Якубович (Англия), Файнштейн (?) (США) и Розен (Румыния) объявили в "официальной" резолюции, что "... нет и не может быть алии (иммиграции) неверующих евреев, есть и будет только алия религиозных

306

евреев". Коротко и ясно!..

По причине того же религиозного традиционализма в Израиле отсутствует законодательный и исполнительный санитарный надзор, вместо него — религиозная догма "кошрут", возведенная в закон! Поэтому вы увидите в современных городах и селах магазины и лавки, где в скученности висят на крючках колбасы и плохо общипанные куриные тушки с внутренностями. Или хлеб, развозимый в старых грязных картонах из-под любых грузов, хлеб этот нередко завозят утром в лавки и бросают в дырявом нейлоновом мешке в какой-то угол, нередко провонявший мочой. Эти не весьма приятные истины доставляют немало переживаний большинству израидьтян, людей, выросших в условиях европейской культуры и цивилизации. В ряде местностей посещение единственного плавбассейна (важнейший элемент повседневного пользования из-за жаркого климата!) раздельно для мужчин и для женщин, по ортодоксальным догмам — пример грубого нарушения основ свободы личности...

С другого края другое давление, противоположное религиозному, но не менее опасное и вредоносное: давление выросших до внушительной силы группировок, партий, организаций, называющих себя "социалистическими", "левыми", "прогрессивными". Эта сторона израильского политического ландшафта не является чем-то специфически израильским. Все происходит по сатанинскому, но, признаться — гениальному плану, давно задуманному в Кремле геополитического устройства, явная цель которого — подчинение всего мира Москве. Вот уже без малого семьдесят лет этот план проводится в действие с очень значительными успехами.

Сколько стран оказались за эти годы в полном или неоспоримом подчинении Москвы! В упомянутых планах Израиль и еврейский народ занимают важное место на пути к достижению конечной цели. Вся компания социалистически (читай — просоветски) настроенных и действующих — от Меира Вильнера, через Ури Авнери, Шем-Това, Иосифа Сарида, Шуламит Алони, через "Шалом ахшав", группы "Маарах", группировки деятелей театра (Хайфа), кино и т. д., в своих выступлениях, а

307

главное — в действиях одноразовых или постоянных, открытых или скрытых — способствуют важным успехам в планах Москвы и арабских экстремистов. Они наносят немалый урон национальным и государственным интересам Израиля и наибольшей части еврейского народа в целом...

* * *

С точки зрения принципов общечеловеческой морали действия социалистов и "левых" (всех мастей) часто носят характер ренегатства и напоминают акты предательства — все во имя пресловутого "социалистического идеала". Несколько примеров:

1. Когда на заре становления Израиля произошел раскол в кибуцном движении (по своей натуре — коммунистическом), одним из камней преткновения, приведших к расколу, был вопрос о том, "вешать или не вешать — в обязательном порядке — в каждом доме кибуцников... портрет Сталина" (!!).

2. Засевшие на радио, телевидении, кино и театре "левые" действуют открыто, иной раз просто — провокационно. Уж очень детали их деятельности напоминают образцы операций пресловутого ГУРТ КГБ (Управление по разложению тыла противника). Так, на экраны телевизоров и в кино проталкивают фильмы, прямо или косвенно носящие враждебный, антиизраильский характер (то же в театральных постановках). Эти "произведения" бьют, главным образом, по национальной мотивации и гордости и по престижу армии и мотивации службы в ней. Некий "сигнал начала" в этом деле дал фильм "Хирбет Хизе", экранизация произведения писателя ярко левого толка Исхара. В этом фильме бойцы "Хаганы" (в войне за Независимость в 1948 году) показаны насильниками и убийцами, грабителями и садистами. А арабы — мирные, бедные селяне, покорно терпящие, не сопротивляющиеся, гонимые и убиваемые как скот. Конечно, ни слова, ни одной сцены с многочисленными местными бандами убийц и солдатами семи арабских армий, подвергавших еврейский ишув Палестины огню и мечу...

308

Фильм возмутил общественную совесть — пошумели, покричали, но вылазка "левых" на телевидении сделала свое дело. Телевидение арабских стран демонстрировало долгие месяцы эту клеветническую макулатуру, конечно, в ключе антиизраильской и антисионистской-антисемитской пропаганды. Такие фильмы демонстрировались на протяжении лет, а теперь, в конце 1986 года запущен "на всю катушку" возмутительный по своей антиизраильской и даже антисемитской направленности фильм (детище тех же "левых") "Аванти популо" (название с минимальным изменением — "популо" вместо "попули" — ведущие слова одного из гимнов коммунистического интернационала "Бандера роза"!). И как подробность кагебистской тактики, одновременно с запуском этого фильма вся "левая толпа" подняла шумный крик о "немедленной ликвидации цензуры в Израиле" — та беспомощная цензура, как детская игрушка, даже в борьбе с такими явными антигосударственными выступлениями на поприще культуры "неких кругов"!.. По рассказам прибывших из СССР, самые клеветнические отрывки из таких фильмов с соответствующей пропагандной приправой шли и там на экранах кино и по телевидению!

Левые на телевидении Израиля извиваются в старании показывать демонстрации арабов, организуемые ООП или ее агентурой. Это показывается так, чтобы видны были "полыхающие палестинские знамена", чтобы солдаты ЦАХАЛа "стреляли в женщин и детей" или чтобы они убегали от арабских детей, кидающих в них камни...

3. Компартия Вильнера (90 процентов членов — арабы) и примыкающие к ней группировки приглашают в Израиль советских представителей в порядке разных "акций" и "инициатив". Такие приглашения, как правило, приурочены к советским и общекоммунистическим знаменательным датам и дают возможность советским представителям предаваться открыто необузданной антиизраильской пропаганде. Так было недавно с концертом "госеврейского" певца Кобзона. Ко всему этому — какой замечательный канал для связи с советской агентурой!

309

4. "Левые" адвокаты, как небезызвестная Фелиция Лангер и несколько других, регулярно выступают на процессах террористов ООП, даже когда те уличены в убийствах невинных мирных граждан — евреев и неевреев. Свои выступления эти "адвокаты" превращают в разнузданные антиизраильские, антинациональные демонстрации, сопровождающиеся немалыми порциями шумной просоветской пропаганды.

5. В обстановке тяжелой войны в Ливане, вызванной террористами и их хозяевами, "левые" в Израиле объединились в бесконечной кампании против интересов безопасности государства и интересов нации. Одним из очень действенных методов этой кампании был бесконечный показ по телевидению (во власти "левых") сцен с похорон павших в Ливане, с обязательными рыдающими матерями над свежими могилами их сыновей. Если вначале еще показывали залпы чести, отдаваемые сослуживцами по ЦАХАЛу, то вскоре перестали показывать этот момент — "никакой чести" в действиях национальной армии, таков, как видно, был приказ "из верхов мирового штаба всеобщего обмана"! Похоронные сцены показывали иной раз пять-шесть-восемь раз в день! Одним из организаторов клеветнической кампании против действующей армии был некий "представитель народа в управлении государства". Почти все, что он говорил и делал в тот период, напоминало то, что говорил бы и делал бы хорошо обученный и умело внедренный агент ГРУ!..

Надо сказать, что "левые" частично добились своей цели: ЦАХАЛ был остановлен своим командованием буквально за пять минут до полного уничтожения всего руководства террористов в Бейруте. ЦАХАЛ был, таким образом, втянут в длительную осаду Западного Бейрута, приведшую к многим лишним жертвам и намного уменьшившую достижения этой войны. Действия "левых" отдалили умиротворение Ливана. Таким образом, львиную долю в мировой кампании клеветы, осквернения и очернения ЦАХАЛа, его командования и Израиля в целом выполнили... "левые" в Израиле и за его границами.

310

Массовое убийство в лагерях палестинцев Сабра и Шатала и "комментарии" к нему были моментом вершины, которой достигло "давление" левых. При прорыве в Западный Бейрут командование ЦАХАЛа ввело в действие войска союзников "Ливанские христианские фаланги" — для захвата этих двух лагерей — пунктов опоры террористов. Установлен факт, что при вступлении фалангистов в эти лагеря они подверглись обстрелу со всех сторон и понесли ощутимые потери. Но это не умаляет их ответственности за совершенное массовое убийство сотен палестинцев всех возрастов... Никто в мире не решился осудить виновников преступления — фалангистов, как будто они к этому и не были причастны. А в Израиле "левые" подняли шумную кампанию обвинения и осуждения за это преступление... Израиля! Вершиной, венцом этой кампании была хорошо организованная демонстрация более трехсот тысяч наивных, "мобилизованных партийцев", врагов режима и просто дураков в центре Тель-Авива. Конечно, все антиизраильские силы в мире подхватили "инициативу" израильских "левых" с радостью и вскоре во всех странах продажные силы "медия" (пресса, радио, телевидение) только и говорили что о "страшном преступлении... израильских агрессоров" (!). Радио Иордании и других арабских стран на все лады расписывало "зверское массовое убийство, совершенное израильскими солдатами". (Чем не затея с "Хир-бет Хизе", увеличенная стократно!) Еще один дикий кровавый навет на еврейское государство и его народ при "благочестивом молчании христианского мира" — ему ли учиться этому... Правда, на сей раз этот мир мог сказать, успокаивая себя: "Евреи сами признают!" А об истинных убийцах — "во христе помазанных" ливанских фалангистах — з-а-б-ы-л-и!..

Сами судите о роли "левых" Израиля во всех этих столь неприглядных, немало — преступных делах — грязных политических играх...

311

* * *

Война в Ливане привела к явному расколу в народе. Поток разнузданной антивоенной пропаганды как в Израиле, так и на международном уровне обнажил перед общественным мнением неподготовленность израильской демократии к самообороне. Как известно, слабость демократии вообще состоит в том, что она либо совсем лишена, либо обладает очень малоэффективными средствами для обороны от тех антидемократических сил, которые, пользуясь ее же благами (свободой), подрывают ее устои. На экранах телевизоров Израиля в конце ливанской войны появились сцены, просто немыслимые даже в других демократиях, не говоря уж о тоталитарных государствах: господин Ури Авнери в штабе Арафата, главы террористов, во время его осады войсками ЦАХАЛа! Беседа велась об... израильской "агрессии". Вождь кровавых убийц воспользовался удачным случаем и устроил представление "любви к детям". Он обнимал детей перед объективом (это после того, как он организовал убийство израильских детей в Маалоте, в Нагарии и т. д.!). Авнери вернулся, как ни в чем не бывало. Кое-кто пошумел в прессе и все — ни расследования, ни наказания за "тесное сотрудничество с противником в разгаре военных действий против него"! "Левые" на телевидении продолжали показывать, долго держа кадры, похороны израильских военных, смакуя рыдания женщин по любимым погибшим, дела их шли своим чередом: надо было ведь подорвать стойкость народа в борьбе, конечно, под маркой "свободной правдивой информации"!

Самый разящий случай, раскрывающий слабость израильской демократии — поступок полковника Гевы, в разгар военных действий в Ливане, покинувшего свою танковую часть "по велению совести" (как бы некоторые не пищали об этом как о "доказательстве силы демократии"...).

312

Демократии подтачиваются в самой своей основе необузданной свободой слова и действий своих граждан, вольно или невольно действующих в интересах врагов демократии. Никто полковника Геву не тронул...

Тут я себе позволю небольшую оговорку — для разъяснения специфически израильского явления. Понятие о военной дисциплине в Израиле совершенно отлично от принятого во всех армиях мира. Оно давно стало объектом обширных комментариев специализированных кругов. Действительно, Армия обороны Израиля опрокинула многое из того, что считалось проверенным и освященным веками военной практики народов мира. Привожу пример для полной ясности. Я был на одной артиллерийской базе в каких-нибудь 800 метрах от линии сирийцев на Голанах. Я приехал беседовать с солдатами. В сборном доме особого образца солдаты стояли, сидели, лежали, кто как и кто в чем (дело было вечером, перед отбоем). Во время беседы вошел полковник А., командующий базой. Никто не изменил своего положения, все остались на местах. Кто-то, сказав мне "слиха" (простите), принял сидячее положение из лежачего и обратился просто: "А..." (спросив полковника что-то по делу). Полковник так же просто ответил ему на вопрос, сказал мне что-то из вежливости и удалился...

Если вдуматься, то ничего и не произошло. Вот уже около сорока лет как Израиль поставил вопрос военным теоретикам всего мира: "Дисциплина в армии — это обязательно муштра и абсолютное подавление личности солдата?!" И дал на этот вопрос категорический ответ: "Нет!" Оказывается, можно быть первоклассной, одной из лучших и самых боеспособных армий мира (а этот факт неоднократно доказан), без обязательной "отдачи чести" на каждом шагу, без шагистики, без вскакивания перед офицерами, без бесконечных докладов о происходящем, и т. д. и т. п.

Но все это не имеет отношения к свободе слова и поступков некоторых военнослужащих ЦАХАЛа, часто противоречащих важным тактическим, стратегическим, пусть даже — психологическим целям армии!

Случай с полковником Гевой и другими, по моему

313

мнению, находится именно на стыке между особой, специфической свободой израильского солдата и обыкновенным преступлением против безопасности государства в военное время!

Все больше проникаешься мыслью о том, что у еврейского государства и его органов безопасности нет достаточного понимания реальной опасности для государства изнутри! Тлетворное воздействие на население, на госструктуры и на армию оказывают хорошо вымуштрованные внутренние силы идеологической диверсии и "разрушения тыла". С уверенностью можно представить себе, что так же как за "делами" религиозных традиционалистов стоят "религиозные киты" на Западе, так за "делами" левых стоят "революционные киты" на Востоке...

* * *

Все эти неприятные детали, наводящие тень на светлый образ возрожденного государства евреев, лишь подчеркивает сложности, трудности, стоящие на пути полного национального освобождения еврейского народа. Эти трудности больно бьют по тем евреям рассеяния, которые считают себя связанными — в той или иной мере — с сионизмом... Для многих из тех, кто хотел бы вернуться в страну предков, пятна на облике Израиля превращаются в тормоз, в фактор, заставляющий усомниться, задуматься...

Есть что-то новое, особое, родившееся тут, в Израиле, в непосредственной связи с "большой еврейской алией из СССР", но в не менее тесной связи с Россией, с ее культурой, с ее мыслью... Я говорю о новой русской эмиграционной литературе и даже о таком же искусстве. Я вовсе не собираюсь читать в моем повествовании некую лекцию на затронутую тему. Просто нельзя пройти мимо такого живого, интересного явления, к тому же еще и — вышедшего на мировую литературную и художественную арену! Всего несколько замечаний, затрагивающих основы.

Советско-русские писатели и художники "великой ев-

314

рейской эмиграции из СССР послевоенных годов" очутились на трех разных дорогах, что, возможно, и определяет категорию их произведений. Одни направились в Израиль, осели там и стали "израильтянами". Другие, после недолгого пребывания в Израиле, либо разочаровавшись, либо не выдержав акклиматизации, "двинули" дальше, в поисках своей земли обетованной. Третьи, "направляясь в Израиль" (единственная возможность законного выезда из СССР в ту эпоху), туда не доехали, а направились в разные страны, в основном — во Францию, в Германию, в США, в Канаду и в Австралию. Мне рассказывали в ЮАР, что и там кто-то "из русских" пишет по-русски, не то в Йоханнесбурге, не то в Кейптауне.

Я глубоко убежден, что именно это "маленькое" различие в жизни писателей и художников-эмигрантов обусловило характер их произведений, главным образом, в области тематики. Местный колорит особенно характерен для произведений художников и менее выделяется у писателей. Но в подавляющем большинстве в их произведениях чувствуется что-то подлинно "российское" (назовите это "ностальгией" или "русской сердечной памятью", как угодно). Конечно, и язык остался, настоящий русский язык, на котором эмиграция не сказалась никак. Вы обнаружите местные оттенки — российские — диалектические, социальные, но не эмигрантские или еще какие. Русских писателей-эмигрантов читают теперь во всем мире, переводят на десятки языков, их изучают в учебных заведениях многих стран. Некоторые из них достигли вершин литературного мастерства. А произведения художников-эмигрантов выставляются на многих выставках мира...

В заключение следует заметить, что "еврейская эмиграция русских писателей и художников" дала миру неоценимый кладезь знаний о жизни в гигантской России под тяжелым сапогом красной советской диктатуры. Диктатура эта ведь изъяла из сознания людских масс мира, методом дьявольской дезинформации, шестую часть человечества — Россию, со всем тем, что она собою представляет для мироздания культуры и цивилизации!.. И можно лишь гордиться той огромной ролью, которую

315

евреи сыграли во втором открытии России — пусть и советизированной...

Все это особое явление в мире культуры и местная реакция на носителей русской культуры — иногда весьма примитивистская — вызвали во мне особый интерес. В год моего избавления из "объятий красного освободителя" "Русская мысль" (Париж) опубликовала мою поэму, которую я привожу лишь по ее тесной связи с тем, что я рассказывал выше.

НУ, А "РУССКАЯ МЫСЛЬ"?

"Русская мысль" —

Слова отдававшие

Горько погромихой,

Вдруг обратились ко мне,

Не тем, чем были...

Живо читаю, не комкая страницы

Что истинной Руси Свободой полны...

Встает предо мною высью великою

Русская мысль, Руси дитя...

Возвращаюсь мысленно

К дали, ставшей сказкой.

Пытаюсь обнять необъятную,

Столь богатую и столь бедную,

Непонятную...

То блестящую, то унылую,

То столь нежную, то столь грубую,

"Неумытую", но Великую Русь!

Разве забыть когда-либо

Русскую силу, что в детстве вводила

В сказочный мир витязей?

Иль что день за днем

Лучших, честнейших гонит конвоями

В темный, без выхода, страшный,

Таинственный мир лагерей!..

Ну, а забыть ли возможно, скажите,

Радостный, солнечный русской

Красавицы лик?

Или в холод бросающий, бездну бессмыслицы

Вмиг раскрывая, с плачами смешанный

Русской матери крик?!..

Краса многоликая, даль бесконечная,

Что под ритмом колес Русью звалось;

316

Все мучения, слезы и кровь

Лучших сынов своих и чужих

Превратила Россия в навоз!..

Вы ведь не знаете русскую мысль!

Просто так, с чаши весов ее не столкнешь!

Вделаны намертво в ней

Блок, Толстой, Есенин, Куприн,

Лермонтов, Пушкин

И бивший в набат Соловьев!

Куда, слепцы, вы без Солженицына?..

Опять ли в кровавую баню "мудрейших вождей"?'.

Вот я здесь, наконец,

В земле обновленной, но древней!

Я вернулся к дедам, домой!

Я ушел из тины бездумья,

Обманов и ужасов: правивших той страной!..

И взошедши на высь эту

Видно мне все:

Видно величье пустыни ожившей,

Виден народ мой,

Вдохновенно кующий свое!

Нужно нам помнить!

Многое вспомнить нужно!..

Многое взять — добро немалое может дать

В крови проболевшая,

Вновь освежевшая,

Вдохновенная —

Русская мысль!

31 августа 1972.

Иерусалим—Париж

* * *

Никто не может отрицать, что в Израиле существует сложнейшая проблема национального определения массы в полтора миллиона арабов бывшей Палестины. На вопрос "Как быть с решением этой проблемы?" есть, по моему мнению, единственный ответ: "Вести переговоры до тех пор, пока обе стороны не придут к такому соглашению, которое обеспечит свободное безопасное существование Израиля и, одновременно, удовлетворит арабов бывшей Палестины. Действительно, если принять надуманную версию о "палестинской нации", то к такой "на-

317

ции" должны относиться и евреи и арабы Палестины! Значит, реально существует "проблема арабов бывшей Палестины, а не "палестинской нации". Причем, при будущих переговорах, следует ни на минуту не забывать, что арабы бывшей Палестины уже получили свое государство не 2/3 территории бывшей Палестины. Оно называется "Иордания"!

Израиль замечательная страна, во многих отношениях идущая в ногу с передовыми государствами мира. Общение с простыми людьми Израиля, на какой бы ступени социального развития они ни стояли, радует. Хотите полюбоваться "новыми евреями Израиля" — поговорите с загорелым, жилистым мошавником, пожмите его шершавую, мозолистую руку. Походите по его цветущему хозяйству, посетите его добротный, гостеприимный дом, и вы вдруг увидите воочию, как далеко вперед он ушел от бывшего местечкового или нынешнего бруклинского Агасфера, Вечного Жида. Тот же вывод вы сделаете, когда узнаете во всех подробностях жизнь израильских коммун-кибуцов... Добрые чувства вы испытаете, узнавая израильтян, которые строят, производят, создают, находят, изобретают...

Г. В. был учителем в "стране труда... и т. д. и т. п.". Жил он там неплохо, ибо сумел приспособиться к системе, где умение захватить местечко повыше, где "штось припадает", было единственным фактором благополучия. В шестьдесят четыре года он и его жена-гинеколог покинули СССР, пережив сложнейшие мытарства в связи с необходимостью освободить из цепких объятий "родины труда и социализма" их единственную дочь и внучку... Сегодня он работает на большом израильском предприятии, по производству очень ходких товаров, большая часть которых экспортируется. Дочь их, с трудом вырвавшись из упомянутого "рая", проработав по специальности (архитектор), потеряла место работы. Она переквалифицировалась тут же, недолго задумываясь, и опять хорошо устроена, удовлетворена во всех вопросах повседневной жизни... Вот пример "воссоединившейся в родной стране, прошедшей тяжелые мытарства еврейской семьи". Они порвали со старым образом жизни

318

и влились в ряды тех, кого не без восхищения называют "новые евреи Израиля".

Именно такие люди создали в Израиле развитую промышленность, успешно конкурирующую на мировых рынках, иной раз даже с гигантами, с веским коммерческим именем. Томографы, компьютеры, моторы, медицинское оборудование последнего слова научной мысли и техники, специальная военная аппаратура, самолеты, танки, пушки, сельхозпродукты, племенные животные — все это производится в стране современных евреев и продается во многих странах мира, беспрерывно руша возводимые "стены арабско-мусульманско-коммунистического бойкота"!

* * *

За полтора десятка лет моего пребывания в Израиле я был свидетелем и участником ряда событий, получивших мировой отклик. Израиль так вписан в структуру современного мира, что его положение, его взаимоотношения с соседями, все конфликты, связанные с этим, сплетаются в один из самых чувствительных узлов мирового политического и военно-стратегического баланса...

Война Судного дня (1973) глубоко потрясла всю структуру Израиля. Мы увидели воочию две вещи — невиданную стойкость, героизм и самоотверженность простых евреев — израильтян, стоявших насмерть в боях за свою родину. Еще мы увидели политический авантюризм, алчность, слабость и разобщенность вождей народов, объединенных союзом под названием "Арабская лига".

Для таких как я, переживших страшную Вторую мировую войну и увидевших, как война привела к полнейшей разрухе — не только материальной, но и духовной и общественной, интересно было обнаружить в Израиле совсем другую обстановку при аналогичном положении.

В те страшные дни, когда внезапное нападение Египта и Сирии ставило под вопрос само существование Израиля,

319

ни на минуту не были нарушены в стране принципы ее демократического строя. По телевидению показывали самые тяжелые сцены с поля боя, без вмешательства цензуры (или с очень ограниченным ее вмешательством), без никакой "обработки мозгов", даже с критикой в адрес правительства и армии! Израильтяне продолжали быть совершенно свободными. (В сходных условиях даже в самых демократических странах "надевают намордники" на всех!) Это, конечно, доказательство силы и уверенности...

Израильская экономика оказалась удивительно живучей. Кто из нас, бывших "русских", не помнит сцены военных лишений, пустых магазинов, очередей, в которых толпы людей убивались за кусок черного хлеба, полнейшее обнищание населения?! Так выглядел СССР в годы, когда гитлеровские "друзья" Сталина поставили под вопрос само существование страны. В такие же дни, когда в октябре 1973-го ставилось под вопрос существование Израиля в навязанной внезапной кровопролитной войне, войне не на жизнь, а на смерть, — страна продолжала жить в сытости, с открытыми, нормально снабжаемыми магазинами, ресторанами, кафе и увеселительными местами...

Война "Йом-Кипур" раскрыла перед израильтянами, перед евреями и неевреями всего мира две стороны Израиля: неслыханную силу, стойкость духа, высокое воинское мастерство, глубокую любовь к родине. Но обнаружились и явные признаки разложения политического режима "социалистического" Маараха и религиозно-националистического Ликуда, как, впрочем, и политический авантюризм, карьеризм, бонапартизм некоторых "боссов". С победоносным окончанием войны, которая могла оказаться последней войной Израиля, начались споры. Появилась госкомиссия Агранат — для расследования истинных причин допущенных непростительных промахов военных и политических деятелей. Израильтяне, по меньшей мере, изумились: тогдашний министр обороны Моше Даян во всеуслышание заявил, что не чувствует себя ни в чем виновным! Фактически он был одним из главных виновников недальновидности, распу-

320

щенности и безответственности, обнаруженных в военном (и политическом) аппарате. Бывший главнокомандующий (начштаба) генерал Давид Элазар — единственный, кто, предвидя опасность, требовал срочных мер, в том числе мобилизации (Даян противился), — был превращен в козла отпущения — виновника всех военных неудач. Он не выдержал унижения и умер от разрыва сердца...

Единственным благородным руководителем оказалась тогдашний премьер, ныне покойная Голда Меир! Она публично объявила себя ответственной за неудачи начала войны (хотя уже было понятно всем, что и ее ввели в заблуждение подчиненные) и подала в отставку!

Эта война нанесла чувствительный удар по всему израильскому общественному укладу. Абсолютное доверие всего народа к своим политическим, а главное — военным руководителям, было частично подорвано, нация дрогнула, рушились идеалы... В результате появились коррупция и признаки разложения, идущие сверху вниз. Толпы проходимцев, карьеристов, оппортунистов всех мастей всплыли на поверхности общества, отстраняя и нередко "топя" благородных первопроходцев, истинных идеалистов. К сожалению, сейчас, уже в конце 80-х годов, положение не только не исправилось, а продолжает ухудшаться...

Война Судного дня имела мировые последствия. Ближний Восток стал одной из важнейших арен противоборства США—СССР. СССР уже открыто считает себя врагом Израиля и "верным другом" арабской нации (читай — арабских экстремистов-террористов). Впервые возник арабский нефтяной шантаж, экономический кризис, в результате этого, овладел миром. В Израиле он принял характер хронической инфляции, дошедшей до сотен процентов в год и ставшей одной из самых высоких в мире. Только к концу 80-х годов правительство национального объединения сумело сделать невероятное и приостановить инфляцию, доведя ее до одной из самых низких в мире с установлением довольно устойчивого курса израильской валюты. В этом — еще один уникальный подвиг Израиля...

321

Среди тяжелых последствий войны Йом-Кипур — морально-этическое падение, приведшее к массовой погоне за легкими большими заработками, к расточительству и к хищениям, вместо стремления к производительному труду. Толпы молодых израильтян устремились, в погоне за счастьем, к биржевой игре.

В дальнейшем последовало возвращение Синая и заключение мира с Египтом. Само возвращение территории в качестве "цены за мир" можно считать неким актом мужества со стороны Менахема Бегина и его правительства. Но возвращение всей территории Синая, до последнего сантиметра, с ликвидацией города Ямит и с отдачей нового города Офира, следует считать роковой ошибкой, в которой незавидную роль сыграли небезызвестные Вейцман и Даян. Разрушение цветущих хозяйств, созданных еврейским гением на песках пустыни, где сотни лет никто не проживал, было актом политической близорукости и дипломатического бессилия. На длительных торгах с египтянами, вернее — с Садатом, Бегин с самого начала "выложил все, еще не получив ничего"! Он уступил давлению оппортунистски настроенных Даяна и Вейцмана. А ведь согласно международному праву Израиль, как государство, подвергшееся неоднократным нападениям со стороны Египта через Синай, оккупируя "часть территории нападавшего", имел законное право требовать пересмотра границ. Конечно, Израиль мог бы сохранить за собою заселенный северо-восток Синая (Хэвэл Ямит) и узкую полосу с городом Офирой у пролива Тиран!..

При голосовании вопроса о возвращении Синая в Кнессете незавидной оказалась роль левой оппозиции — шумно протестовавшей против полного возвращения, но проголосовавшей... за! Уничтожение города Ямита и цветущего сельскохозяйственного края, созданного израильтянами на мертвых песках, вылилось в национальную трагедию. У многих израильтян, воспитанных на идеалах халуцианства — готовности отправляться на освоение пустующих земель ради процветания — была выбита из-под ног почва.

Возникло мнение, что Бегин неудачно сыграл "ва-

322

банк": решил отдать весь Синай, думая, таким образом, умилить ревнителей "палестинского дела" на Западном побережье Йордана и их покровителей в арабском мире и склонить их к согласию с присоединением этой территории к Израилю. Этот расчет, как видно, строился на специфических клерикально-традиционалистских взглядах самого Бегина и на пожеланиях "отцов-ортодоксов", под сильным влиянием которых он находился. Говорят, что еще в 1977 году Бегин обещал Любавичскому ребе Шнеерсону вернуть весь Синай — "проклятую землю 40-летнего блуждания" — чтобы "за это" получить "святую землю" Иудею и Самарию (Западное побережье). В результате Израиль потерял весь Синай — со всеми вытекающими из этого последствиями: уничтожение цветущих новых поселений, города Ямита, утрата важнейших для ЦАХАЛа стратегических территорий. К этому надо прибавить многомиллиардные долги, легшие тяжелым бременем на израильскую экономику...

Проблема "палестинского народа", "палестинского государства" и "оккупированных территорий" еще более обострилась. Весь этот провал, давший Израилю очень сомнительный мир с Египтом, тем тяжелее, что юридически принадлежность Синая Египту — под вопросом. Синай всегда был лишь мандатной территорией (со времен Гедива Махмуда), положение которой надлежало решить в будущем.

Восточная часть Синая столетиями оставалась незаселенной. Такие пункты, как Эль-Ариш и Рафиах, — одинокие, затерянные в пустыне поселки, заселенные в основном арабами — выходцами из Палестины и кочующими бедуинами, весьма редки на северо-востоке. Именно эти территории были освоены и заселены израильтянами. И главный козырь не был использован: требование пересмотра границ! Этого Бегин, Даян и Вейцман не сделали. Они стремились к достижению своих узких политических целей и в их амбициях удержание даже минимальной части освоенного Синая не было "кондиция сине ква нон".

Бегин, убежденный клерикал, занятый мыслями о Боге, синагоге, о Священном писании и о клерикально-

323

национальном Израиле, не повел борьбы за Синай с присущим ему жаром... За ошибки тех, кто потерял весь Синай и разрушил созданный там цветущий край с городом Ямит, будут расплачиваться поколения...

* * *

Вот так, живя в этой замечательной стране, порою удивляешься ее созидательной мощи, противостоящей значительным, постоянно действующим разрушительным силам. А ведь по своему значению разрушительные силы почти равны силам созидания — "фифти-фифти"! Получается какой-то абсурдный баланс! Одна рука создает, другая разрушает!

В стране постоянно создается что-то новое, причем с каждым разом на все более высоком, совершенном уровне, и все это — на значительных скоростях. Например, я приехал в страну, в которой чиновники, служащие, продавцы вели любые исчисления простой арифметикой — карандашик и кусочек бумаги. Важнейшей проблемой в обороне государства был вопрос — где раздобыть вооружение, главным образом тяжелое — самолеты, танки, суда, пушки... По дорогам страны тарахтели громоздкие, шумные, неудобные автобусы... Это было всего полтора десятка лет назад. Сегодня (1987) я живу в стране, где почти у каждого мальчишки в кармане мини-компьютер, сделанный в стране. Важнейший вопрос обороны страны — где взять деньги, чтобы ничем не ущемить производство в стране подавляющей части необходимого вооружения. Производится же один из лучших в мире самолетов, один из лучших танков, дальнобойные орудия особого качества, совершенно уникальное оборудование для ведения электронной войны... По дорогам мчатся ультрасовременные автобусы — импортированные и сделанные в стране.

А с другой стороны, как уже было сказано — режим полной свободы личного обогащения без труда, явное ограбление населения в торговле, на рынках, в сфере обслуживания, и это никем серьезно не ограничивается. Экономика страны разрушается искусственно завышен-

324

ным уровнем жизни, беспрерывным ростом негативного баланса между импортом и экспортом. Количество непроизводительного молодого населения беспрерывно растет. В частности, под давлением религиозных ортодоксов общество содержит "на всем готовом" десятки тысяч вечно молящихся", никакими обязанностями перед государством не обремененных молодых людей — мужчин и женщин. Мощные "левые" профсоюзы "Гистадрут ха-овдим" — некое государство в государстве — поддерживают проведение не всегда оправданных забастовок, содержат дорогостоящий раздутый бюрократический аппарат. Все это лишь поощряет трения и постоянное нарушение порядка и трудовой дисциплины на производстве и в учреждениях и службах. Не предпринимаются радикальные меры против прогульщиков, бракоделов, чиновников-грубиянов — вина во многом ложится на Гистадрут.

"Левые", захватившие, как я уже говорил, ключевые позиции в прессе, радио и телевидении, немало делают такого, что при самом хладнокровном наблюдении напоминает обдуманное разрушение единства и любой национальной мотивировки народа, в особенности — молодежи перед лицом множества опасностей, с которыми Израиль, да и весь еврейский народ все время сталкивается...

* * *

Израиль способен достигнуть невиданных вершин благосостояния, если создающие силы нации укрепятся и возьмут верх.

Израиль может погибнуть, если внутренние разрушительные силы сведут на нет его постоянное военное и духовно-культурное превосходство над окружающими его врагами.

Жить в Израиле неплохо и интересно! Мне кажется, что любой еврей в мире, который в состоянии призадуматься над своей судьбой в историческом аспекте, непременно придет к выводу, что он должен жить только в Израиле — на родине своих далеких знаменитых пред-

325

ков, рядом со своими братьями и сестрами, столько раз уже в наши дни поразившими весь мир... Он обнаружит божественность ("шхина") в рокоте морских волн у родного побережья, в шелесте деревьев родных лесов и рощ...

К такому уровню мышления евреи мира придут, когда перестанут всерьез считать себя "избранными" — "иными, чем все другие", — "заключившими союз с ими же придуманным бородатым, вечно сердитым богом", когда они научатся с распростертыми объятиями принимать всех стремящихся к ним! Чтобы никто из женщин и мужчин других народов, избравших нас, примкнувших к нам, не должен был ни на минуту засомневаться в правильности сделанного шага — приобщения к еврейскому народу — не отброшенной крайней плотью и не омовением в микве, а — любящим сердцем!

Таких среди нас уже тысячи и, по мере того как мы все, без исключения, увидим в них братьев ы сестер, новых евреев, они нас будут истинно любить и уважать. За ними ведь миллиардный мир неевреев пристально смотрит на своих "заблудших братьев и сестер, ушедших к евреям"... "Что с ним стало, как он (она) "там"?", — спрашивают себя миллионы... Самый почетный для нас ответ на их вопрос — в наших умах, в наших сердцах, на наших устах и в нашем отношении...

И мы вовсе не должны сокрушаться по поводу тех, кто от нас уходит, кто нас покидает. Некоторые сыновья и дочери всех народов мира покидают свой народ и переходят в другой! В этом их священное право или... непоправимая ошибка!

Возможно, что именно такой период самоусовершенствования, о каком я говорил выше, в жизни евреев, наши далекие предки персонифицировали в образе "Машиаха" (Мессии). К такому будущему, вероятно, лучшие из евреев мира стремятся всей душой...

Читатель! Прочитав все, что я написал, ты, вероятно, спросишь меня: "Так в итоге, что сказать вкратце о евреях и неевреях?" У меня ответ готов! Есть евреи-Агасферы, есть евреи-горлохваты, есть евреи-шейлоки, есть евреи-азефы, евреи-Иуды, были евреи-создатели ГУЛАГа.

326

даже евреи-капо и евреи-торговцы одеждой убитых евреев!.. Но над всем этим есть еврейский народ, великий, древний и бессмертный... Он столько дал и дает по сей день человечеству, что оно было бы немыслимым без евреев! Об этом моем народе я думал на протяжении всей моей жизни. Есть и были неевреи, которые поплатились жизнью или жизнью своих близких за то, что спасали евреев от рук гитлеровских палачей... О них я думал и о подобных им, когда обращался к "неевреям". Следует не забывать — гитлеров, хмельницких, эйхманов, крушеванов, джугашвилей, калтенбруннеров, евсеевых, петлюр — единицы или мало вовсе, а дружественных мне, нам неевреев — тысячи тысяч!..

* * *

...Сижу в большом зале "Аудиториум" в большом городе Хайфе, в крохотном государстве евреев. Большой оркестр выдающихся исполнителей-евреев играет большую музыку великих еврейских композиторов Мендельсона, Малера... Это один из самых замечательных оркестров мира. И все это и замечательно и удивительно... На душе спокойно и приятно...

Семидесятые годы. Молочная ферма в кибуце Н. О., в долине Изреэль... Породистые коровы-швейцарки сбились всем стадом на площадке, у входа в доильню, под душем (!). Ждут "очереди на удой"... По свисту, они, толкая друг друга, вбегают в большой зал, где каждую ждет доильный аппарат. Место она узнает сразу, там, в специальном желобе, ее ждет любимое лакомство — несколько шаров кормового концентрата...

В Израиле создано одно из самых передовых и производительных молочных хозяйств мира. Всем этим хозяйством в указанном кибуце в то время управлял выходец из Риги (СССР) доктор математических наук Л.

— А как насчет математики? — я спросил не без удивления.

— Очень просто. Математика — вечером, дома, если не будет словесных схваток с женой. Приходится еще и еще раз напоминать ей, что в никакие америки я не поеду!

327

А во Францию — да, и не первый раз, по делам... математики...

Удивительно, очень интересно, даже — величественно!

...Они идут в школу, так видно по всему — девочки и мальчики. О чем-то горячо спорят. Интересно, как один излагает свой рассказ, а остальные то слушают очень внимательно, то хором перебивают рассказчика. Конечно, то и дело вся группа останавливается. Один в стороне от других сосредоточенно разбирает "на составные части" какого-то жука. Двое, повыше других ростом, посмеиваясь, комментируют услышанное. Еще долго будут продолжаться эти невинные детские споры... Вот эти — следующее поколение израильтян! Такими станут и мои внучки Шила, Имбар, Майя, Цах... Все они свободны от тяжкого груза извечных еврейских комплексов! Но они еще получат свою порцию из острого разновидного "меню" израильского общественного истеблишмента! Большинство выстоят и станут, в конце концов, равноценными и равноправными членами народонаселения мира — такими, как все...

А возможно, они выделятся умом, способностями среди людей других народов... Они меня так радуют, эти говоруны и щебетуньи в форменных голубых рубашках.

...Он, как птица, сидит на баллюстраде, окаймляющей край тротуара на перекрестке двух людных улиц. Солдат присел отдохнуть. Легкая летняя военная куртка распахнута на загорелой груди. Металлический личный знак-номер свешивается наружу. В свои девятнадцать-двадцать лет он уже такого навидался!.. Одной рукой обнимает за плечо подругу, тоже солдатку. Какая-то она легкая, изящная, грациозная, как серна... Оба темноволосые, черноокие, вероятно, выходцы с Востока. О чем-то тихо беседуют. Любовь? Заботы службы? Как выгодно они отличаются от знакомых нам вымуштрованных солдафонов — иванов, джеков и абдулл... Я зарисовал их, увековечил. Ведь это они — в случае чего — будут призваны отдать свои молодые жизни за это маленькое государство евреев на пороге третьего тысячелетия...

328

...Такси "Мерседес" мчится по асфальтовому шоссе на северо-восток, в сторону Кармиеля... Справа, рядом с шофером, раввин Б. А., он тоже служащий Еврейского агентства. Я — на заднем сиденье. Люблю смотреть на чудесную природу Галилеи...

За рулем — араб М., хороший, душевный парень, мы часто едем с ним, он лучше других знает наши маршруты. Ему лет тридцать восемь-сорок, женат, у него трое детей. Он весел, жизнерадостен, перекидывается острыми, иной раз сальными хохмами с раввином. Я молчу, размышляю. В частности, ныне уже покойный, к великому сожалению, Бен-Арон — был таким раввином, что если бы все раввины-ортодоксы походили на него, то евреи тысячами стремились бы к вере. А фактически происходит обратное... Мне запомнилось одно его очень характерное высказывание: "Ни Бог, никто другой не поставил меня "сторожем над моими братьями евреями". Меня лишь учили как им помочь тогда, когда они в поиске божественности и душевного покоя..." Какие умные, дальновидные и уместные слова!..

...М. без умолку болтает. Говорит и о том, что евреи принесли арабам Палестины много доброго и полезного (!). "Дураки послушали в 48-м "заботливых братьев", разрушили свою жизнь, семью, разбежались во все стороны и болтаются по сей день по миру"... "Нехорошие люди делают на их беде большой финансовый и политический бизнес... А у меня и у многих таких, как я, нет претензий. Я хочу только, чтобы "масахнаса" (налоговое управление) поменьше с меня сдирала"...

Я слушаю не без изумления: как видно ООП — это вовсе не "все арабы Палестины"! Рав Бен-Арон понимающе, не без намека, мне изредка подмигивает. Удивительно и очень интересно.

Круг как бы замкнулся. В СССР образовался недавно "Антисионистский комитет" из "госевреев" — во главе с небезызвестным продажным ренегатом, генералом-сексотом Драгунским. И уже появилось их "программное" заявление, для нас — значительное! "Все евреи, которые этого хотели, уже выехали из СССР. Нет больше желающих!" Но ведь такое же заявление — почти дословно —

329

сделал начальник отдела алии (иммиграции) Сохнута господин Наркис еще в 1979 году, объясняя причины массовой неширы (отсева в Европу, США). За ним неоднократно заявляли то же самое другие боссы алии и абсорбции в Израиле! Я против этих заявлений протестовал — устно и письменно! Такие заявления нужны были, как видно, чтобы скрыть значительные провалы в алие из СССР, вина за которые ложится в большой мере на людей из Сохнута, из правительства, из еврейских организаций за океаном — "Хаяс", "Наяна", "Рав тов" и др.! Так подтвердилось в 80-х годах то, о чем я писал в 1974,1977,1978 годах.

...Г. ушла от нас как-то неожиданно. Еще не свыклись с мыслью о ее исчезновении. Смерть — это ведь только исчезновение с "химической переработкой", больше ничего!.. Кладбище на южной окраине Хайфы. Подготовленные бетонные ниши, "в которых исчезают", выстроились в удивительном порядке и одинаковости. Этот порядок контрастирует с беспорядком, который еще так часто царит на жилых территориях многих живых израильтян...

Черные бородатые погребалыцики уверенно, быстро делали свое дело. Отпевальщик печальным голосом то пел, то говорил погребальную молитву. К кому он обращался, ведь никто в мире и вне его, кроме печальных присутствующих — его не слушал?! Все мы мысленно обретались то очень близко, то далеко-далеко... И мы когда-то уйдем туда! И я. Нет, я не позволю проделывать с моими останками никаких средневековых фокусов! Ради науки — пожалуйста! Пусть кладут куда хотят — у меня юридическое право на два с половиной квадратных метра! Только без фокусов "неких евреев"!

330

* * *

Вот теперь я окончательно могу сказать "Финис коронат опус", или "Энде гут — аллес гут", или "Конец — делу венец", или "А ла фэн ил ния ке ла фэн"!

И еще лишь одно мгновение, перед прощанием.

"Люди, не глядите, видьте! Люди, не верьте, понимайте и убеждайтесь! Люди, не осуждайте, рассудите! Люди, любить трудно, но очень-очень надобно!"

Февраль 1987. Хайфа.

331

СОДЕРЖАНИЕ

К читателю................................... 5

Часть первая. Начала........................... 8

Часть вторая. Изнанки......................... 52

Часть третья. Глубины......................... 133

Часть четвертая. Истоки........................ 196

Часть пятая. Итоги............................. 291