Татьяна Селиванчик

УПОВАНИЕ

с т и х и

Харьков

ИД «Райдер»

2006

«С этим небом твоя и моя совпадает душа…»

Творчество Татьяны Селиванчик – уже давно известно ценителям поэзии. Ранее увидели свет две книги ее стихотворений: «Три костра» (Киев, 1989 г.), «Маятник ночей» (Харьков, 1996 г.). И вот перед читателем – её новая поэтическая книга, выходящая ровно через десятилетие после предыдущего сборника.

Не главная ли реакция автора на прошедшие десять лет определена ключевым словом и вынесена на обложку книги – «Упование»? Не главный ли ответ на то самое десятилетие, которое ни для кого из нас не было приветливым, гуманным, обнадёживающим?

Надежда – естественное состояние человеческого существа. Наверное, самая звучная формулировка этой важной истины дана еще латинским «Dum spiro, spero» – «Пока дышу, надеюсь». И убедительность этого образца римской лаконики таится не только в чеканном ритме фразы, но и в некоем глубинно-фонетическом, почти магическом, совпадении: вся разница между «spiro» и «spеro», между «дышу» и «надеюсь», определена одним – единственным серединным гласным звуком…

Не так легко, однако, реализуется переход от дыхания к надежде в реальном человеческом бытии. Сегодняшний социум, сегодняшняя окружающая среда, а, следовательно, и душа и плоть каждого человека подвержены непрерывному натиску множества старых и новых болезней – и поддающихся более или менее лечению, и таких, от которых ни вакцин, ни лекарств на сегодня просто не существует. Как нет и уверенности, что такие противоядия появятся когда-либо…

И кто же чутче поэта способен уловить накопление критической массы этих обстоятельств во всей их остроте и неотвратимости?

Нет, к сожалению, не сон,

Не чьи-то бредни –

Немыслимый аттракцион

Времен последних

………

На все «спаси и сохрани»

Немого крика

Глядит Спаситель в наши дни

Печальнолико.

Тревожна усеченно – ямбическая ритмика этих стихов. Ведь речь в них идет о трудноисцелимых хворях социального организма: об алчи, эгоизме и жестокости, о безбожии и непокаянии.

О прежних родимых пятнах и язвах – в новых, «последних» временах, в новых мутациях и преломлениях:

Неужто бой добра со злом

Грядет итогом,

Где свет и тьма пойдут на слом –

Одним потоком?

Эти стихи о глобальном, о „часах потопа” помечены неподдельным личностным чувством, живой болью именно потому, что Татьяна Селиванчик предстает в своей поэзии по преимуществу лириком. То есть, чутким слушателем и соглядатаем человеческой души, ее аналитиком и метафизиком, а порою и алхимиком, способным подвергнуть ранимую субстанцию рискованному психологическому испытанию.

Спектр лирических интонаций семи десятков стихотворений сборника широкополосен – от элегического напева-раздумия до звучания полемичного, пафосного, но чаще всего оправданного подлинностью страсти. Примечательна способность автора выдерживать точную лирическую ноту, принятое настроение стиха. Как, например, в этом теплом и просветленном обращении к родному человеку:

Не называй безотрадным житьё,

Как бы там ни было в мире увечном, –

Видишь, шиповник блаженно цветёт –

Радуйся мигу: пусть он быстротечен.

Что б ни терзало, ни жгло изнутри –

Собраны прожитых лет урожаи –

Словно ребенок, вбирая, смотри,

От неизбывного чуть отрешаясь.

Или же в стихотворении совсем иного рода, из тех, где поэт не останавливается перед риском испытания собственной души на излом и на разрыв, и где, какой бы ни была подоплека горечи и разлада, слово звучит, – и в эмоциональном, и интонационном отношении – полновесно и убедительно:

Ты, сам того не зная вроде,

Мне давший силы дальше жить,

То в сторону глаза отводишь,

А то глядишь поверх души:

Неловко, непривычно глазу –

В беду чужую и печаль,

Так смотрит акробат Пикассо,

Повёрнут в сторону плеча...

Последние четыре строки данного отрывка сделаны с точки зрения пластики, поэтической техники – мастерски. Каждый, у кого на памяти неприкаянные фигуры бродячих циркачей голубого и розового периодов Пикассо, сможет увидеть заново всю выразительность и символичность их жеста-излома, поворота-надлома. Увидит именно потому, что эта символика очень точно входит в смысловой контекст стиха.

К подобному хлесткому тропу, к интенсивной метафоре Т. Селиванчик обращается не часто. Наверное, здесь уместно определение: редко, но метко. Думаю, что ориентация на традиционные, – сказать бы, классически сдержанные, – пластические средства является вполне осознанным выбором автора. Пожалуй, это именно принципиальная позиция – снятие всех потенциально лишних, игровых, моментов в пользу полной серьёзности постановки главной поэтической задачи.

Объективно говоря, возможны и внутренне плодотворны самые разные пластические системы. Но важно то, что в выбранной Татьяной Селиванчик системе художественных координат ей удается достичь живого дыхания стиха, достичь выхода в новое поэтическое пространство:

День июньский свечою зелёной горит не спеша.

В нем летучая радость важнее насущного хлеба,

А этаж совпадает с десятым сиреневым небом –

С эим небом твоя и моя совпадает душа.

Здесь в последней строке найден сильный и естественный образ обретения поэтом того самого, вынесенного в заголовок книги, „Упования”. Не просто надежда, но Надежда – в единении с Верой. Еще точнее, Надежда, оправданная неутратой и Веры, и Любви.

Воистину, упование – это то состояние, когда „с небом совпадает душа”. Благо – когда совпадает (не во всякую минуту...) собственная душа, трижды благо – когда участвует в этом созвучии (еще реже и труднее!) одновременно и душа единомышленника, соучастника по преодолению мировой пустоты:

...А над чьей-то строкой – горевою, расхристанной –

То замрешь, то взметнешься до сердцебиенья.

Умение почувствовать вибрации тонких слоев – характерная особенность лирики Татьяны Селиванчик. Вот этот резонанс внутренней струны с основным тоном, заданным „десятым сиреневым небом”, и есть одна из основных целей поэзии – и во вдохе, в ощущении, в преддверии стиха, и в выдохе, в звуковом и образном осуществлении слова.

И здесь уже – только предыстория: достигнуто ли резонирование с июньским небом всем напряжением дара и внутреннего существа поэта (и не минутным, а всежизненным напряжением!) или же глубокое и точное звучание почти подарено счастливым приходом вдохновения, которая тоже в конечном итоге — следствие долгой духовной работы. И никогда читатель не узнает в подробностях, как сменяется день ночью, а надежда отчаяньем на смотровой, затворнической, башне десятого этажа где-то, например, на стыке улиц Клочковской и 23-го Августа...

Конечно же, всякий раз в искомом „совпадении с небом” участвуют и внешние, и внутренние силы.

Но и несомненно и то, что готовым к творческому созвучию должен быть в первую очередь именно художник. Именно его святое, почти непосильное, дело – отстоять во многомерном хаосе своё внутреннее, своё – Божье... И речь здесь не идёт ни „о черных дырах хладнокровных сердец”, ни даже о тех, кому „не по силам надмерность”.

А говорится здесь, как и в поэтической книге „Упование”, о обретении надежды — вопреки горечи и боли земного пути. И, что еще важнее, – о неизбежности, о полноте и всеобъемности этой надежды. О том, что под летучим, острым и точным, углом поэтического зрения существуют и всегда будут существовать „Вселенная, пронизанная Богом”, „мир, исполненный смысла”. И никакие хвори земного мира, никакие дешёвые торгашеские игры на понижение духа, ни даже папирусы апокрифических Евангелий – не в силах этих высочайших обстоятельств отменить!

От души желаю поэту Татьяне Селиванчик настоящего читателя – думающего, неравнодушного, правдолюбивого. Её стихи достойны и несуетного, глубинного прочтения, и сердечного участия.

Сергей Шелковый

Раздел первый

СЕРДО —

ЛИКИ

* * *

Что до участи поэта — тут разгадано не всё:

С неприкаянности метой и тернистою стезёй

...К слову через осязанье

мира, что раним и наг —

Дар подобный наказанью и отверженности знак.

Эта мука, эта жажда, одиночество в родстве

С тем, кто так похоже страждет, изо тьмы идя на свет.

Эхо памяти летучей, искажённое стократ,

Лепетание созвучий на какой-то новый лад.

Перекличка душ и поиск оправданья ремеслу,

Упование слепое на особый чей-то слух.

Может, всё-таки не канут человечности азы

В бесконечном океане, как бессмысленный призыв.

Или словонаписанье — лишь иллюзия следа,

Откровение, признанье, как посланье в никуда?

* * *

Строгий мой судия, непреклонно взыскующий

И в высокой словесности столь искушённый,

Сколько я ни скажу тщетно слов на веку ещё —

Все не ради волшбы и блестящих канонов.

Чужды сути моей, как всему сокровенному,

И эстетский снобизм и бесстрастность изысков, —

Если дадены нам постижений мгновения,

Лишь затем, чтоб умножить служение близким,

Чтоб в исканьях своих обретённою верою

Маяками всечасно светить,

неустанно,

А не множить морокой словес

лицемерие,

Так, что мысли живой не видна первозданность.

Мера подлинных чувств и поток излучения —

Безыскусны порой в откровенных порывах,

И слова из души в самоценном значении —

Пусть избиты, стары, но пронзительно живы.

...Что же до мастерства? До огранки, отточия? —

Постигаю и чту этих тайн непреложность,

Но в рассудочный блеск верю как-то не очень я

И в иные витийства, покрывшие ложность.

...А над чьей-то строкой — горевою, расхристанной —

То замрёшь, то взметнёшься до сердцебиенья:

Так правдиво-просты многосложные истины,

Как босые ступни на высоких ступенях.

* * *

Нет, к сожалению, — не сон,

Не чьи-то бредни —

Немыслимый аттракцион

Времён последних:

Глумясь над правдою основ,

Шакальи стаи

На кон земного казино

Полмира ставят.

И снайперы, прищурив глаз,

С тупым стараньем

В упор расстреливают нас

С чумных экранов.

...Кто от беды, кто от суда,

Забыв оседлость,

В другие страны, города

Бегут, не медля.

Но хаос и в чужой дали:

Бессилен опыт.

И некуда бежать с земли

В часы потопа.

...А было свыше — что роптать —

Дано знамений

И надо б покаянно стать

Всем — на колени.

Но накопившихся грехов

Мы не отмолим:

Не хватит времени и слов

В земной юдоли. —

На все "спаси и сохрани"

Немого крика

Глядит Спаситель в наши дни

Печальнолико.

Где своеволий наших бунт

В чаду крамолы,

Как обезумевший табун

С обрыва — в море!

Неужто бой добра со злом

Грядёт итогом,

Где свет и тьма пойдут на слом —

Одним потоком?

За распри, в коих мир погряз —

Одна расплата:

Пред Тем виновны,

Кто за нас

Шёл на распятье.

* * *

Маме

Не называй безотрадным житьё,

Как бы там ни было в мире увечном, —

Видишь, шиповник блаженно цветёт —

Радуйся мигу: пусть он быстротечен.

Что б ни терзало, ни жгло изнутри —

Собраны прожитых лет урожаи —

Словно ребёнок, вбирая, смотри,

От неизбывного чуть отрешаясь.

Выцветшей в горестях зеленью глаз

Запоминай откровения лета

И дорожи, уповая на Спас,

Каждым подаренным свыше рассветом,

В листьях узорчатых пряча росу,

Над суетою — лозой виноградной

Тянется наша глубинная суть

к небу

и ждет озарений в награду.

ПРИЧИТАНИЕ ПО НИКЕ

Что Вам помнится, как живётся

за морями, в далёких Штатах?

Как Вам можется, как поётся,

что Вам снится, Евгений Саныч?

…Стала прахом былая птаха,

приручившаяся когда-то. —

Задохнувшись от страшной вести,

я глаза не сомкнула за ночь.

То, чего не избудешь в слове,

и до Вас долетело, знаю:

За порывов благих поспешность

Вот такою ценою платим. —

Там, в просторах иных,

земная

гравитация не страшна ей...

Нам оставлено лишь молиться

за разбившихся наших братьев.

Позабыл о былых восторгах

мир отпрянувший и холодный,

Приголубленный детский лепет

обернулся недетским криком.

Затопило остатки веры

одиночества половодьем

И не спас "Черновик" вчерашний

в кураже безнадёги Нику.

Не наученная терпенью,

успокоится ль, примирится ль? —

Ей высоты теперь по силам,

неоплаканной, несогретой... —

Ей в полёте не одиноко —

Рядом ангелы или птицы.

Все простившая, просит только:

"Не зовите детей в поэты…"

* * *

И снова сырые весны акварели

В распахнутом настежь высоком окне,

А из поднебесной простуженной кельи

Молитва слышнее и дали видней.

Здесь — стыло зимою. Удушливо — летом.

И всё же, без счёту мне было дано

Бессонных ночей, милосердных рассветов

Да горьких плодов золотое зерно.

И как в Зазеркалье, подчас в застеколье,

Пьянит ощущение зримых высот:

Бездонное небо — подобием воли,

Которой мучительно не достаёт.

И столько глазам открывалось закатов,

Немыслимых красок в пространстве небес,

Рождавших в душе одинокой крылатость

И силы — нести предназначенный крест.

...Извечной надеждой на высшую милость,

На самую малость в дарованном дне

Живу, чтобы веру ничто не затмило

В стреноженной доле.

В открытом окне.

* * *

Сергею Шелковому

В этой жилке, что у лба —

Крови гулкое биенье

И не знающие лени

Устремленье и судьба.

Как выдерживаешь в ней

Дней накал, ночей бессонность,

Напряжённость плотогона

На опасной быстрине?

За движением души —

Поспевать строкою жгучей,

Изводить себя и мучить

Музыкой, покуда жив.

К слову страстию ведом,

Как азартом конокрада, —

Сам себе даруй пощаду

Для дыханья "на потом".

…Есть простор, что в нас самих:

Перечти былые строки,

Свой июль зеленоокий,

Вечным сделавшийся миг.

Второпях не обрести

Истинного осмысленья, —

Вырвавшись из спешки плена,

Понимаешь: соль в горсти.

…Но пульсируя в виске,

Власть свою верша над всеми,

Мчит безудержное время,

Как лотрековский жокей.

Не гонись. Передохни! —

Нужно ли спешить вдогонку? —

Там ледок предзимья тонкий

Зыбко под ногой звенит.

А в ответ, как выдох с губ, —

На лету узду сжимая, —

То, что и сама я знаю:

"Не умею. Не могу."

* * *

И опять не спалось до рассвета, —

Словно дивное что-то свершилось:

Абрикоса цветущие ветки

В темноте заоконной светились.

В этом мире, предутреннем, влажном,

Приоткрылось, как тайное нечто,

Повторяемое не однажды,

Существующее бесконечно… —

Это нежное южное чудо —

Там, напротив, почти по соседству,

Позабытую радость разбудит

Бело-розовым праздником детства.

В этот утренний час одинокий

Явь, что ярче иных сновидений:

Лета проникновенным прологом —

Это раннее первоцветенье…

* * *

Промчал трамвай по звонким рельсам —

И только позже стало слышно,

Как этот робкий дождь апрельский

Нечастой дробью тронул крыши.

Он зелени касался юной,

То бережно, то норовисто

И ветки, чуткие, как струны,

Тянули трепетные листья,

Дарило небо обновленье,

Дышалось, как в начале жизни, —

Так, будто миг благословенный

Пребудет в мире этом присно.

* * *

Памяти Александра Сергеевича

Проскурнина

Остался на последнем фотоснимке

С любимою собакою в обнимку,

Как суть — непобедимо светлый лик:

Чуть-чуть — ребёнок, не совсем старик.

С мечтою дерзкой о путях воздушных,

В страстях земных не растерял черты

Нечастого в наш век прекраснодушья

И высоте присущей простоты.

…До головокруженья знавший голод,

Иллюзий пафос при избытке лжи,

Он выживал, врастая в этот город,

И преданно всю жизнь ему служил.

Он воевал с разрухой — созиданьем,

И Харьков — зримый след его трудов,

Как там, на фронтовых дорогах дальних,

Пролёты восстановленных мостов.

…Мог над проникновенною строкою

Корпеть душою до скончанья лет

И не искал ни славы, ни покоя,

Как тот, кто в сути — истинный поэт.

…Я знаю: там, небесною Итакой

Он ходит, неизбывно молодой,

А кажется — с любимою собакой

Ушёл гулять,

не торопясь домой…

* * *

Словно кадры короткометражного,

Виденного в юности кино:

Склоны гор вдали синели влажные

Над заката пролитым вином.

…Видятся мгновения счастливыми:

Солнцем дня сгоревшего лучась,

Дивно так под небом послеливневым

В сумерках желтела алыча.

Там, тогда, где всё дышало будущим,

Где слова наивны и легки,

Мир воспринимался на лету ещё.

А впотьмах мерцали светляки.

Там деревья звёзд касались кронами,

И, дурманя, с лёгким ветерком,

Смешанные запахи зелёные

Плыли над ночным Геленджиком…

Галькой остывающей прибрежною

Шелестели волны неспеша,

Чтоб теперь в далёкое,безгрешное,

Вглядывалась пристально душа.

* * *

Друзьям молодости

Слетались шумною ватагой

Под споров несусветный раж

В пятиэтажную общагу —

Обетованный наш шалаш.

Пирами нищими согретых,

Нас под высокопарный трёп

В сплошном угаре сигаретном

Led Zeppelin вгонял в озноб.

Великодушны, непреклонны, —

И каждый, как оракул, прав...

И всё — по совести законам,

В исповедании добра.

...Нас за собою звал Высоцкий

Так, будто раненный комбат,

И поднимал к своим высотам

Любви исполненный Булат.

Там, будто в миг священнодейства,

Едины в песнях были мы, —

Далёкие от фарисейства —

Такие светлые умы.

И не было тогда в скрижалях

Законов торжищ, их оков:

Мы, как умели, обожали

Друзей, как маленьких богов.

* * *

А. Б.

Осталась ли — неутолённость жажды

В тех днях, где мы с собой играли в прятки?.. —

Мой давний друже, мучаюсь догадкой:

Таких Господь не посылает дважды.

Тогда, теперь — на разных перекрёстках,

В других подобья даже не искала, —

И не пыталась, будто точно знала,

Что повторенье — невозможно просто.

Так разуметь, в молчанье сердцем слышать,

Как будто мы — навеки сопричастны,

А душ родство — сильнее, дольше счастья

И всех порук — неизмеримо выше.

…Светиться обоюдною отрадой

И не хотеть испытывать на прочность,

Чтобы потом, в полёте одиночном,

Не ведать ни упрёка, ни досады.

Полжизни — врозь. Но в памяти и в сердце —

Средь глухоты, предательств и наветов —

Меня спасали неотступным светом

Из-под чела — глаза единоверца.

* * *

Когда-то, может в январе

Повалит снегопад кромешный

И вы, растерянный и

прежний

Замрёте у моих дверей.

Войдете, не посмев обнять,

Вглядитесь, глаз не отрывая:

Я притворюсь, что я — живая, —

Поймёте ли, что нет меня?

Покажется, что на века

Снег этот с неба, неустанный.

...Тысячелетья ожиданий —

Как та замёрзшая река.

В них всё, что как-то не сбылось

И не случилось прежде с нами... —

Спрошу: "Какими же ветрами

Ко мне сегодня занесло?

Иллюзий прошлых давний свет,

Проникший в грянувшую зиму —

Иль некая нерасторжимость

В том, у чего названья нет?

И не утешит, что права...

Вы не найдёте, что ответить;

Бессильны снежные соцветья,

Как покаянные слова...

* * *

…Что ж, давай говорить ни о чём,

Боль молчанья залив сургучом,

Что металась, рвалась из-под спуда,

Запечатав печали уста,

Нарочито-беспечными став,

Золотые транжиря минуты.

И в, подобных песочным, часах,

Отмеряет секунды слеза

Той незримой, солёной капелью

По всему, что уже не спасём. —

…В самом деле, зачем обо всём,

Что за целую жизнь не успели?

* * *

Возникнуть вот так, прихотливо, непрошенно,

И в дверь — через годы — стучать своевольно…

Умчавший когда-то дорогой окольной, —

Зачем воскрешать меня новою болью,

Летучим транзитом поминок по прошлому?

Всё то, что во мне и не знало забвения,

Рвалось — не спасали сердечные шлюзы —

От собственной нежности нету спасения:

У логики разума — слабые звенья

Пред силой последних блаженных иллюзий.

В солёной ли участи, в муке ли крестной

Той памятью-верой как Богом хранима,

Звучавшей органною мессой воскресной… —

Я ею спасалась, держалась над бездной

В минуты отчаяний невыносимых.

В замёрзшем стекле безнадёги — проталиной

Несказанность слов и ненужная верность…

Не смея окликнуть родное и дальнее,

Незримою цепью к тебе прикандалена,

Я знала: тебе не по силам надмерность.

…Тот, прежний, с пронзительной чуткостью раннею,

Быть может, таким и остался б, когда бы

Ты, данное Богом, сердечное знание

В себе не увечил с упрямым старанием,

Казаться стыдясь уязвимым и слабым.

Лишь видишься прежним, но с болью стократною

Догадка в смятении неизречённом:

Твоё понимание — быль невозвратная...,

Ты за здравомыслие платишь утратами,

Смиряешься с властью химеры злачёной.

…Всё сталось, как сталось, зачем же ты, что же ты,

Объятьем на миг обжигаешь как будто,

Когда без тебя время начерно прожито?

…Ты можешь и впредь обо мне не тревожиться,

Как невозмутимо-рассудочный Будда.

* * *

Взлетала музыка живая,

Саму себя не узнавая.

Так, словно в первый раз, звуча,

Металась, плача и лучась.

И с нарастающею силой

Кого-то дальнего просила

Откликнуться на этот зов

Скрипичных чистых голосов.

То вдруг, не выдержав накала,

Совсем ненадолго смолкала...

И вряд ли кто представить мог,

Чего ей стоил новый вдох.

А после — медленный и тонкий,

Казалось, с робостью ребёнка

Вплывал в пространство новый звук

И рвался ввысь за кругом круг.

Плескалась, светом проникаясь

И ни на что не посягая,

Великодушием сильна,

О стольком ведала она...

И знала музыка: пустое,

Не обольщаясь высотою. —

Так было от начала лет:

Ответа не было и нет.

Измученная ожиданьем,

Уже бестрепетно — о дальнем:

Последней нотой в тишину,

Как будто камешком — ко дну…

* * *

Памяти сестры

Ток наших помыслов и слов,

Негромкий оклик, тщетный зов

В глубины неба… —

Ухода чёрное число:

Как знать, по чьей-то воле злой?

Невольный жребий?

Днём вопрошаем и в ночи,

Но тот, кто ведает, молчит

В печали мудрой,

А о бессмертии души

Оставленным под солнцем жить —

Напомнит утро.

…Вернёшься в золотом луче

С летящей прядью на плече

И взглядом юным,

Чтоб волей трепетной руки

Звучали — смерти вопреки —

Живые струны.

* * *

Наталии Балановской

В Вашем саду

Вы — раба и владычица:

Любящий сущее — сердцем блажен.

Стебель в ладони доверчиво тычется,

Астры касаются тихо колен.

Спину согнув, поклоняетесь истово

Дереву, птице, дождю и траве,

Их откровениям,

ласково-лиственным,

Что от рожденья — правдивы вовек.

В Ваших заботах, солёных до устали,

Есть вековое служенье земле

И предисловие тысячеустое

К строкам, что ждут на рабочем столе.

За терпеливые эти старания

Сад урожаем одарит втройне.

…Помнятся солнечно яблоки ранние,

С Ваших щедрот перепавшие мне.

…Жизни узоры — цветисты, изменчивы:

На вираже —

кто там нынче в чести? —

Но благодатно возделанный женщиной,

Сад вдохновением будет цвести.

* * *

…Так и останется она

Жить на холсте у Модильяни

В небесно-синем одеянье,

Вся ожиданием полна.

И нерождённое дитя,

Ещё не видевшее света,

Так обнимая, как планету

Перед началом бытия...

* * *

День озвучен незримым стараньем флейтиста:

На излёте октябрь, просветлённый и дымный...

Некто щедрый — охапкой — приносит цветы мне

В обречённую пору утраченных листьев.

Принимаю сей дар,

и горчащий, и пряный,

И смущаюсь нежданности чистого жеста:

Необычно пестры, непривычно уместны

Хризантемы, что дышат дождём и туманом.

Узнавая их терпкость, услышу, как если б

Распахнулись в былое

забитые ставни

И повеяло в душу несбывшимся, давним,

Словно двух неприкаянных тени воскресли,

А какая-то птица запела в смятенье, —

Мне почудилось: дрогнуло время и сжалось,

И к наивной душе запоздалая жалость —

Это поздних цветов ворожба, наважденье.

...Подаривший их так вот, без повода, просто,

В неопасном пристрастье, чтоб ныне, сквозь темень,

Вечерами

в печальном дому

хризантемы

Мне светили, как с неба упавшие звёзды.

* * *

Так ясны — не по сезону —

Небеса и лес осенний!

Мир сквозной своим озоном

Воскрешает — во спасенье.

Не изведавшему жажды

В заточенье и забвенье —

Не понять, как дорог каждый

Вдох, что музыкой по венам.

Так душа истосковалась

Средь асфальтовых мистерий,

Будто бы из под завала

Выбравшись, ещё не верит...

В тишине исповедальной —

Вещий трепет узнаванья…

И понятней смысл сакральный

Назначенья и призванья.

За терпенье и смиренье —

Мимолётною наградой:

Мерой внутреннего зренья —

Видеть большее, чем взглядом!

* * *

Душа — нежнейшая затворница —

То окликает, то хоронится,

Боясь чужого подпустить…

…И вновь кого-то ждет в смятении,

Но и бежит от обретения

Синицы трепетной в горсти.

Как ищут смысла,

просит снадобья,

А ведает ли, кто ей надобен

В томленье смутном — без конца... —

А если встречный, разумеющий,

В родстве высоком — не умеющий

про недвоюродность лица?..

* * *

У океана на краю,

Не помня — век и день который,

Непостижимостью простора

Ошеломлённая стою.

Здесь время движется быстрей —

И может, здесь его начало —

Созвучно вечному хоралу

Ветров и волн

со всех морей.

Мне и в смятенье — хорошо:

Не чую под ногами землю,

Когда стихии этой внемлю

Всей неприкаянной душой!

И он — средь берегов — один,

И властелин их, и невольник:

Несут бунтующие волны

Соль неразгаданных глубин.

Он, воскрешая и губя

Дыханьем мощного прибоя,

Так переполнен сам собою —

Ему нет дела до тебя.

Мне вплавь — вовек не хватит сил

И нет челна, чтоб понадёжней:

Смирись, коль знаешь — невозможно,

И утешенья не проси.

Смотри. Запоминай. Молчи. —

Есть в этом таинство обряда.

И брызги волн в лицо — отрадно —

От слёз моих не отличить.

Недосягаемо, на дне,

Сокрыты боль его и нежность.

Уйду. И музыкой нездешней

Он заштормит. Не обо мне...

* * *

…А мне опять не впрок урок,

Как и беспомощный зарок.

Тут не до самоутешенья,

Когда уже едва дыша,

Неистребимая душа

Кому-то — лёгкою мишенью.

Который раз, как в оны дни,

Свою доверчивость винить,

Вина с цикутою отведав…

Напрасен самоедства труд:

«И ты, — дивился Цезарь — Брут?»,

Уже не требуя ответа.

КОЛКАЯ СТЕРНЯ

I

Ты, сам того не зная вроде,

Мне давший силы дальше жить,

То в сторону глаза отводишь,

А то глядишь поверх души:

Неловко, непривычно глазу —

В беду чужую и печаль,

Так смотрит акробат Пикассо,

Повёрнут в сторону плеча...

Неладно как-то. Мало света

Без капли искренней тепла:

Как и рассудочность привета,

Мне — даже милость — не мила.

Мне — горечь пряча в слов поспешность —

В невыразимости неметь,

О чём и в помыслах безгрешных,

Поверишь ли, не смею сметь...

II

А верилось — что было сил!

Душа без отклика закрылась:

Сам недоверьем

обескрылил

И равнодушьем

исцелил.

…И слово не спасет — увы! —

Прощай, лукавец среброустый.

...Пусть даже свято место — пусто,

Как луг без скошенной травы.

И безнадежно объяснять,

Как лить дождём по звонкой жести…

А послесловьем непришествий —

Лишь эта колкая стерня.

* * *

Владимиру Глебову

Когда негаданно в пути,

Как вечность, птица пролетит

И, словно брат единокровный,

Зиме безжалостность простив,

Протянет ягоды в горсти

Едва заснеженный шиповник, —

Ответит нежностью зрачок,

Хоть снег слетает на плечо,

Над головой сияя нимбом...

И ты на миг — почти святой,

Почти что с детской чистотой,

Дай волю — сам летел за ним бы.

Летел бы, чтоб упасть в саду

И тихо раствориться вдруг

В гармонии природных красок,

Где мёрзлой ягодой горят

Напоминанья ноября,

Что век — неумолимо краток.

...Напоминанья — не итог

И полпути — ещё не срок:

Есть время — быть, вершить, светиться!

Даст Бог, отпущено тебе

Смеясь терпеть и плача петь

И отражаться в наших лицах.

* * *

Памяти Валерия Куцака

Ждал осени, натягивал холсты,

Надеялся сбежать от суеты,

Из плена кем-то писанных законов

И дел, что нас преследуют везде,

Чтоб в некий миг свободы — ясный день —

Писать сентябрь по-детски упоённо.

Как некогда, в иные времена,

Когда за вечной спешкой мнилось нам,

Что всё ещё когда-нибудь да будет,

Казалось, всё успеется ещё

И бледность не коснётся наших щёк,

И нет конца курсиву наших буден.

Но твой — всё чаще замечала — взгляд

Был обращен то в прошлое, назад,

То вглубь себя — с каким-то замираньем. —

Спросить: "О чём ты?" — не решалась, нет,

Как будто знала: тоненькой струне

Извне касанье — неуместно, странно,

А может, сам не зная, ощущал

Пределы сроков, зов иных начал,

Где зыбкий голос чей-то молвил: "Поздно..." —

Как будто в речку уронил весло

И лодочку теченьем понесло

В день августа, болючий, високосный.

Там женщина твоя с бедой в очах

И дом, где без тебя остыл очаг,

И всё, что до конца непостижимо.

... Казалось, вдруг растерянно застыл

Мир, не запечатлённый на холсты,

А в нём и всё, что так тобой любимо.

...Солдатики, уставши от боёв,

Навек плечо утратили твоё

И без тебя — осенняя поверка,

Когда так непривычно промолчишь

И лишь метнётся огонёк свечи

На зов наш неприкаянный: "Валерка!".

* * *

Асе

Осень — последняя в тысячелетье,

Но не дождавшись ни манны, ни снега,

Ты из родимой постылейшей клети

Осознаёшь неизбежность побега.

Помня — душе откликаться на клёкот,

Зная — не греет чужое пространство:

Коль не нужна, так уж лучше далёко,

Только б не зреть равнодушья и чванства.

Мне же — лишь сердцем — рваться вдогонку:

Рвётся, где тонко... Благо, что — живы.

...Полуседым остаёшься ребёнком,

Солнцелюбивым, щедрым, нелживым.

Маяться врозь нам. Лучше б уж — вместе:

Вроде не так безнадёжно и горько,

Но остаются — краткие вести,

В прошлом — прощания скороговорка.

Мы — и неволи, и воли — скитальцы! —

Вдруг оборвёшь меня: "Хватит об этом." —

Только лишь в неокольцованных пальцах

Дрогнет слегка огонёк сигареты.

НАД РЕЙНОМ

А.Ш.

...А по воде — судёнышки, баржи,

Ты в сумерках предутренних над Рейном

Стоишь одна и смотришь...

Так в тиши

Стоял когда-то отрешённый Гейне.

Смотрел и видел, как светлеет даль,

Мятежный духом — здесь искал покоя,

Но тлела вездесущая печаль

Грядущего изгнанника-изгоя.

Потом, как знать, на берегах чужих

Он вспоминал в молчании смиренном

Гудок в тумане медленной баржи

И всё, что видишь ты сейчас над Рейном...

* * *

...А воздух осенний струится в окно

И солнце нежаркое трогает стены...

Такие минуты покоя — бесценны,

В них что-то особое заключено:

Несуетный миг золотой тишины,

Беззвучной молитвы, печали и света —

Попытка моих упований заветных,

Глубинные отзвуки тайной струны.

И память о том, вольномыслящем, с кем

Возможно порой говорить молчаливо,

Как между штормами — во время отлива

На отмели тёплой, на влажном песке.

...Пылинки, в луче отрешённо кружа,

Не знают о мире, не ведают боли,

А ты и в такие мгновенья — не волен

Избыть, что оплакать не в силах душа.

И как ни пытайся постичь и разъять

Вериги юродства и дух дерзновенья —

То кровь вековая пульсирует в венах,

В которой — страдание

и благодать.

* * *

Памяти брата

Столько соли в юдоли — невыносимо,

Всё, что не обезболить анестезией. —

Так болит неустанно кровная рана:

Брата в осень уносит чёлн деревянный.

...Над цветов многоточьем — солнце слепое,

Между датами прочерк — бывшей судьбою.

... Детство в пятидесятых... Радостей крохи,

Над заботой заплаток мамины вздохи.

Распри глупые, страсти — всякое было,

Но вот редкие сласти честно делили.

Мастерили укрытья щенам бездомным. —

В этом прочерке — бытность,

всё, что я помню.

...Окликать в сновиденьях некую вечность,

Судеб переплетенья в противоречьях.

Нас наждачною лаской жизнь шлифовала —

Оба с лямкой бурлацкой не расставались.

Мы в избытке пристрастья ладили трудно,

Но единого частью были подспудно.

Потому не умею свыкнуться, сжиться

С немотою твоею — чёрной границей.

... И вослед — неизбежно — что не успелось:

Эти жалость и нежность рвутся в пробелы.

Между летом и Летой

жизнь — междометьем.

... Год две тысячи третий

так и не встретил…

* * *

После недели холодных ветров и дождей

Эта сентябрьская ночь, как осенняя прихоть:

Оцепенело и как-то мистически тихо,

Кажется, ждёт только ей лишь понятных вестей.

С выси окна полупризрачно кроны видны

Будто на грани меж сиюминутным и вечным,

Темень смешалась с туманом опалово-млечным,

Словно он сам — только зримая плоть тишины.

Может быть, он — отраженье несказанных слов,

Невыразимой печали, в молчанье уставшей,

В чём-то сродни упованьям забывшимся нашим —

Тем, что водою стремительных лет унесло.

...Странное чувство тревожит всю ночь напролёт:

Вдруг в этом плотном, непреодолимом тумане

Может случиться, что кто-то меня позовёт —

Зов растворится, заблудится где-нибудь, канет…

В городе, видимом, будто бы айсберг, на треть,

Матовым маревом осени скрытом от взгляда,

Как маячок до рассвета над чьим-нибудь садом

Будет знакомо зелёный фонарик гореть.

* * *

Анатолию Мирошниченко

Подумает кто-то беззлобно и просто

При взгляде на горько-упрямую стать:

Зачем он стоит на осенних подмостках

И что-то играет опавшим листам…

Он странно, пронзительно смотрит куда-то

И мучает горло измятой трубы,

И молится словно восходу — закату

На краешке века, на кромке судьбы.

Он будто зовёт, убеждает кого-то

Не впасть в летаргии беспамятной тьму,

Не верить чугунным божкам в позолоте,

Не слепнуть бездумно в кромешном дыму.

Ему всё равно, что ветрами освистан, —

Такие гонимы во все времена, —

Не нужен ему подпевала речистый

И мзда за сердечную боль

не нужна…

Уже не скрывает, что зол и измучен —

А вдруг да услышат — хоть он и устал,

А может — поймут

и запомнят,

заучат

Признанья, что выдохнут эти уста…

* * *

Памяти Роберта Третьякова

Уже не во власти мучительной жизни,

Быть может, взирает на правящих тризну,

На речи

о собственных сути и творчестве…

Боюсь, что и ныне, уже отрешённо,

Он — даже в посмертье — вне всяких законов

Останется долго в плену одиночества.

…Казалось бы, признан и не был в изгнанье,

Но только откуда во взгляде, как в ране,

Тоска — огоньком, неприкаянно тлеющим?

И совесть навеки ожогом подкожным,

Как след от времён и двуликих и ложных —

В мальчишке, по правилам жить не умеющем.

А если — случалось — пытался,

попытки

Для сердца подчас обращались убытком,

Как будто согласье дал на послушание…

Мечась средь объятий то дружних, то чуждых,

Храбрясь, защищался улыбкой недужной,

Сомненья доверив ночному молчанию.

…Теперь не страшны маета и наветы.

Да будет Господь милосерден к Поэту,

Светлейшему грешнику, верному истинам,

Сжигавшему сердце над честной строкою —

Ему хоть теперь бы тепла и покоя,

Прозрений за горными далями чистыми.

Из цикла «Старые календари»

*

День июньский свечою зелёной горит не спеша,

В нем летучая радость важнее насущного хлеба,

А этаж совпадает с десятым сиреневым небом —

С этим небом твоя и моя совпадает душа.

И заплечных судеб не отринуть и не изменить,

Но спасибо счастливой возможности пересечений…

Эти песни негромкие, как продолженье свеченья,

Эта — нас повязавшая — жизни суровая нить.

Видит Бог, да и мы, что сейчас не лукавим, не лжём,

И сердца светляками в потёмках житейского смога.

…Ты меня не спасёшь, но поднимешь над прозой немного,

Что там дальше — не знаю,

но как же сейчас хорошо!

Хорошо вперемежку с бедой, с окаянной тоской,

Вперемежку с догадкой невольной, с предчувствием смутным,

Только, как высоки мы и искренни в эти минуты,

Слышат струны, так чисто звуча под твоею рукой.

…Как мерцают зрачки над оплывшей зелёной свечой,

Полуночное эхо летит за последним трамваем…

Я с тобою уроки предательств былых забываю,

Доверяя крылу, что растёт у тебя за плечом.

*

Осень в городе.

Светло,

Постепенно и неслышно

Парки, улицы и крыши

Листопадом занесло…

Смотрит в мир моё окно

Так прозрачно, отрешённо,

Отражая, как в затоне,

Пёстрых красок полотно.

Так минорно хороши

Этих дней преображенья

Тихой ясностью осенней

Прозревающей души.

Из последнего тепла

Как-то слишком осторожно

Я создать пытаюсь всё же

То, что летом не смогла.

Но…

Расстаться тороплюсь,

Всё прощаю

и прощаюсь,

Только сердцу обещаю,

Что сюда ещё вернусь.

Вот таким же светлым днём

Всё припомнится…

и снова

Календарный лист кленовый

Обожжёт своим огнём.

*

От осеннего разлада —

Во спасенье – убегаю:

Не ищу, не отрекаюсь —

Ничего теперь не надо.

Ни пощады, ни отрады,

Ни натужных откровений,

Ни тепла, что постепенно

Стало стылою прохладой.

Говорят: «Не зная броду…» —

Лезу в воду безоглядно

И последнею расплатой —

Сиротливая свобода.

Можно жёстко и порозно.

Можно. Сдюжим. Только — толку?…

А молчания морозы —

Серебром падут на чёлку.

…Поединки все нелепы

Двух миров — мужчин и женщин.

Мне — одна дорога — в небо,

А тебе — проблемой меньше,

А тебе — с моих пожаров —

Только дым да пепелище:

Не в цене, что дали даром,

Даже если дар тот свыше…

*

Быть может, это — к лучшему:

Тебя со мною нет.

Тебя, себя не мучаю —

И так на много лет.

Метелью засыпаются

Следы твоих обид.

Тебе-то легче маяться:

Не предан, не забыт.

Век памяти — не короток,

Измерен — не числом…

Любовь моя по городу

Бредёт бездомным псом.

Ждать некого и нечего:

Не воет, не скулит, —

Глаза подняв доверчиво,

Глядит, как снег летит…

*

Я знаю, ещё не однажды накатит

И в зыбкость забвения горько прорвётся

Живучая память о давней утрате… —

И не потому ли тебе не поётся?

Та, прежняя, лучшая песня начала,

Что души роднила, казалось — навеки,

И верой над бренностью так возвышала,

Как будто усталых паломников Мекка.

Была упоённость — почти упованьем, —

Сегодня мучительно вспомнить об этом:

Затянуто ложью, как тучею рваной,

Забытое небо сожжённого лета…

Раздел второй

...ПОДОБНО

ЛИВНЕВОМУ

САДУ

* * *

Лидии Доценко

Не забываю: в немощный мой час,

Когда в глазах темно от боли было,

Крещенскою водой меня кропила,

Молитву неустанную шепча.

И натиск хвори — чудом — отступал:

То, внемля, милосердствовал Всевышний,

А ты была — в тот миг — тем самым ближним,

Кто на спасенье сердцем уповал.

Мы в жизни, как у бездны на краю,

В осаде вечных тягот и страданий,

Нуждаемся всегда в надёжной длани,

В родной душе, дающей нам приют.

И благодарность множится стократ:

Сама всегда спешу отдать немедля

Тепло и хлеб — не горстку жалкой меди! —

Тому, кто нам на самом деле брат.

Когда не раз испытаны бедой,

Пусть даже — знаю — спорить есть о чём нам:

Разлады, распри мелкие – никчёмны

Пред памятною этой добротой.

Из Лидии Доценко

* * *

«Ночью проснулся

от громкого крика:

«Спасите!»».

(Ю. Левитанский)

«Спасите!..» — порою так выкрикнуть хочется,

Вернее, не крикнуть, а выдохнуть в стоне,

Среди круговертей и вьюг одиночества

Себе про себя и кому-то напомнить.

А после подумаю: «Кто я им, кто я?

Соседка, подружка, просто знакомая? —

Три года не виделись… —

Что здесь такого? —

Тихонько смеются: читаю Гийома.

Стихи сочиняю…

Иль делать мне нечего,

Слова те искать, словно в стоге иголку?

Зачем же так мучиться в поисках вещего,

В арктическом холоде биться без толку?…

На вечном пороге…

Что лучше — кто знает?

И что оно там,

в этих «завтра» и «позже»? —

Другие — ребёнком себя вспоминаю —

И хлебом спасали и песнею тоже.

…Не знаю, была б я,

когда бы не это,

И жить, но не скраю,

училась на свете,

И слабое сердце мужало, любя:

Кого-то важнее спасать, чем себя.

Перевод с украинского

Из Лидии Доценко

* * *

Прикрою веки и услышу: «Ли-и-и…»,

…Но что в золе? — огня не сберегли.

Свидетелем, что он горел во мне,

Лишь сизоватый дым, что в вышине…

Лишь дым… Уже — ни помыслов, ни слов,

Лишь тонким звоном память про любовь,

Как рюмочка пустая…,

так вдали: «Ли-и-и…».

Перевод с украинского

Из Лидии Доценко

* * *

Не видя ухабов во мраке кромешном,

Набью синяки, заплутаю не раз.

…Пред Высшим Судом отвечать неизбежно,

Но есть покаянья смиренного час.

Отпущено время — упасть на колени

И небу открыться на самом краю…

Я — пепел,

я — порох,

я знаю, что тленна,

Но вечности сердце своё отдаю!

В оркестре людском — не звучат в одиночку

Певучие струны, что доля дала:

Сегодня придёт —

запятою ли, точкой,

А завтра покажет,

зачем я была.

Перевод с украинского

Из Лидии Доценко

* * *

Сольются воскресенье и трудный понедельник,

А мысли вьются ниткой,

то тёмною, то светлой —

Связать бы рукавички…

А что — и это дело.

Ведь на дворе — декабрь, а над землёю — ветер…

Девчонкам-хохотушкам и снег хрустящий — сладкий,

Мороз-любовник стёкла засыпал первоцветом,

Как белый гриб большущий —

заснеженная хатка.

И на дворе — декабрь, а над землёю — ветер…

И после дня Варвары

короче стали ночи,

За пазухами почек

до мая дремлют ветки —

Так хочется поверить

в надёжность их пророчеств,

Но на дворе — декабрь, а над землёю — ветер…

И дней, когда-то ярких, несущихся потоком,

Исчезли очертанья в сумятице метельной, —

Осталось повторенье

пропущенных уроков:

Смешались воскресенье и

грустный понедельник…

Перевод с украинского

* * *

Когда изматывает душу

Страстей бессмысленных накал,

И век недолгий, что отпущен,

Уже вливается в века.

Все тупики и переулки

Судеб — теряются в ночи,

И голосов, когда-то гулких,

Едва ли шёпот различим.

Из сил последних верим вроде,

Что всё пережито — не зря,

Но из под ног земля уходит

На перекрёстках января.

* * *

Памяти Лидии Черенковой

В разрушительные времена —

Собирала цветов семена,

Чтобы сеять весною грядущею,

Чтоб очнувшись от зимнего сна

Этот сад запустенья не знал,

Сколько б ни было века отпущено.

Собирала зародыши звёзд,

Дабы каждый под солнцем пророс

И под окнами бело и розово —

Будто чудо какое сбылось:

Эти астры светили вразброс,

Не пугаясь дыханья морозного.

Но когда увяданье — венцом

И от ветра не спрятать лицо,

Гиблым стеблям — одно утешение:

Как ни каркало б там вороньё,

Семена — продолженье,

а в нём

Есть надежда, что мир — совершеннее.

Прорастали из сердца слова.

И звенела в ответ синева

На призывы высокие, страстные…

И поныне мне слышен живой —

Голос, веры исполненный твой

И прозренья — ничуть не напрасные.

* * *

Мир февральский — словно в полусне —

Мечен безысходности гримасой,

Выпавший с утра последний снег

Кажется зимы посмертной маской.

...Лай собак из ближнего двора

И заплаты крыш под снегом чистым, —

Длится замирания пора

Для деревьев в наготе безлистой.

Улице с обветренным лицом —

Знаком утешительным мажора —

Ярко над троллейбусным кольцом

Вспыхивают краски светофора.

И сейчас, когда бело окрест,

Нам даётся странное терпенье

До поры

распахнутых небес,

Дышащих пасхальным откровеньем.

Словно том зачитанный, лежит

День с привычной графикой пейзажа.

Как стежком — следами ног прошит

Снег внизу, у стен многоэтажек.

...Надоевший кухонный уют,

Запах мяты — кстати.

Неслучайно,

Закипев, мелодию свою

Озорно насвистывает чайник.

Чтобы через несколько минут,

Молча опершись о подоконник,

Аромата летнего волну

Ощущать и чашкой греть ладони.

* * *

Сердца хладнокровные — чёрные дыры:

Какие б им солнца души ни светили, —

Они поглотят, но —

ни лучика миру

И в этом любой кардиолог — бессилен.

* * *

Пославословили — и хватит,

Отлицемерили — и будет:

В науку горькую — утраты,

А дальше пусть Господь рассудит.

Прозренье отрезвляет душу

И охлаждает пыл наивный:

Доверья храм полуразрушен,

А сердце, что земля без ливня,

И не забыть, как ни старайся —

Сама открыла двери дома

Чернавке хитрой, вероломной,

Вкусила яблочек нерайских —

Вкусила, замерла, воскресла.

Доныне слышу послевкусье...

И что теперь поделать, если

Все лицедеи так искусны?!

…Страшны их лица за обличьем

И за самоуничиженьем —

Лишь жажда жалкого величья,

Гордыни злобной упоенье.

Неужто же сюжет извечен,

И мир коварства не избудет?

Волчицам хватит шкур овечьих,

Они же будут рваться в судьи.

Мне ж ошибаться, задыхаясь, —

Быть не собою не сумею —

И кто там, на порог ступая,

Твердит: "Не верить мне не смеешь"?

...Блажен ли тот, кто осторожен?

Но коль былого не исправить,

Прости мне сетованье, Боже,

И от лукавого избави.

* * *

другу

"Горше правды — только ложь…" —

Выдохнешь — уже бесслёзно,

Тихо, как в ночи морозной,

Где подачкой — лунный грош.

От наветов, клеветы

В дебрях века — не укрыться:

Некогда родные лица

Вспоминать боишься ты.

Ты боишься, я боюсь, —

Сколько нас на этой дыбе?!

...Что любили, что смогли бы —

Ныне там

терновый куст.

Но и он — живой — цветёт,

Над былою бездной поднят,

Сквозь враньё и забытьё —

Утешением Господним.

* * *

Как ни печально, но...

не двадцать лет спустя —

Мои друзья сейчас, легко и без усилья,

Обидчиков моих, не мучаясь, простят,

А впрочем, знаю я — уже, давно простили.

...Непроницаемы, невинны их глаза. —

Всё меньше веры им и откровенья тише.

...Смолчу не потому, что нечего сказать

Им, собственную боль кому-то не простившим.

* * *

Светлане Озерской

Кто-то тихий и кроткий,

Меня наставляя, твердил:

"Не раскачивай лодку

И спящих собак не буди".

...Удаётся ж кому-то

Рассудком себя обуздать! —

Все разумно по сути,

Но верно — увы — не всегда.

Никому не переча,

Ужели возможно прожить,

Уступая извечно

Лихим триумфаторам лжи?

В лицемерном согласье,

Дорогу к успеху торя,

Шкуру обезопасить,

Да только — себя потерять.

Лучше слыть идиоткой,

Почти позабывшей покой, —

Что поделать, коль лодке

Приходится спорить с рекой!

Правду ли оболгали,

Лютует подлец и дурак —

Так и слышится Галич,

Мятежно будивший собак.

У эпох на распутье

Рождались во все времена,

Кто — с нерабскою сутью —

Запретов кордоны сминал.

Из молчания срама,

Зная точно, что будет распят,

Поднимался Шаламов,

Вызывая огонь на себя.

Как же голоса Стуса

Боялась всесильная власть,

А бунтарская муза

И в невольницкой не отреклась.

...Пусть уделом немногих —

Платить бездорожьем судьбы,

Помня: лишь перед Богом —

Ответчики мы и рабы.

* * *

Какие злые времена:

Святыни — нехристи скупают

И по карману им любая

Неимоверная цена.

Им всё годится с молотка! —

Кураж корысти — беспределен:

На душегубе — крест нательный,

Хоть и в крови его рука

...Но нету виз у райских врат,

Святынями нельзя прикрыться, —

Черны "сиятельные" лица

И сумеречен алчи взгляд.

Подобен часу — судный миг,

Когда сурово и печально

Зрит неподкупными очами

Написанный Рублёвым лик.

...Я горький вздох не утаю:

Как ни презренны, кто скупает,

Но тех боюсь,

кто отрекаясь,

И предают, и продают.

* * *

Кажется, достойный пройден путь,

Но фальшивит, числясь в первых скрипках.

Видится за благостной улыбкой

Некая сомнительная суть.

При почтенном перечне заслуг,

Не придя к глубинам пониманья, —

Мнить себя судьёй на поле брани,

Пошлостью пристрастной резать слух.

Позволяет славы ореол:

Можно путать следствие с причиной,

Истину с наветом… —

Всё едино,

Всё сгодится жерновам в помол.

С маскою сердечности благой

Проще достигать заветной цели,

Как самих себя на самом деле,

Не любя, пожалуй, никого.

У самодовольства — свой резон

С вечною всезнайства правотою,

И труда особого не стоит

Подпеванье свите — в унисон.

Ложь с елеем — скользкая стезя

Правдочки сиюминутно-зыбкой:

В небесах звучат иные скрипки —

Им, фальшивя, подыграть нельзя…

* * *

Благоразумные мои, бегу от вас. — А толку! —

Благоразумные мои, вам даже невдомёк:

Свинцовым холодом разит, как из зрачков двустволки

От безучастья ваших слов, измучивших висок.

Как предсказуемо-скучны, расчетливы затеи.

У самозванства нет стыда: все средства хороши…

И попиранье прочих, кто не хочет, не умеет

За лавры совестью платить и пагубой души.

Какой лукавый кукловод умами ныне правит? —

Мастак подлогов и подмен — хитёр и многолик,

Во искушение гордынь верша игру без правил,

Где лжи потворствуют легко и душно от интриг!

...Совсем другими в час иной вы виделись мне раньше,

Актёрствующие дельцы и пленники побед,

Легко отдавшие свой пыл манёврам и реваншам,

Но разве этой суетой от века жив поэт?

Но так заносчиво-чванлив иной стяжатель славы, —

Похоже, рыночный цинизм пришёлся в самый раз! —

Под свой ранжир как ни кроят высокие уставы,

Я верю: бескорыстья дух сегодня не угас.

Из самомненья не творя при жизни пьедесталов,

Тот, пастернаковский, завет усвоить навсегда:

Лишь понимания в пути творцу искать пристало

И просто так дарить свой дар, как мог Сковорода.

Благоразумью вопреки, живя в смешенье жанров,

Свой гений пряча в шутовство немыслимых реприз,

Был расточительно-лучист великий Параджанов,

Своей трагической судьбы невольный сценарист.

...А в чём он, тот, особый знак и избранности мета,

Гадать бессмысленно, грешно: сомненьям нет числа...

Согласье помыслов и слов — основа, а за этим

То, главное: во имя чьё

творенья и дела?

* * *

Пока — и слава Богу — не кружат

Лукавцев стаи около и возле —

Не бойся этой тишины, душа,

В безмолвия часы порою поздней.

Спасителен и чист её глоток,

Когда уже не выразить усталость...

И кажется, что времени поток

Сродни венецианскому каналу,

Почти что замер, словно позабыв

Про вечности распахнутые дали:

И медлит с поворотами судьбы

Меж прошлой и грядущею печалью.

...А ты, от суесловия устав,

В молчанья станешь вслушиваться благо —

Пусть будут порознь мысли и уста

И белоснежно светится бумага.

И всё, о чём подумается мне,

Как будто вне меня,

границ не зная,

Паря в эфирно-чуткой тишине,

Иное продолженье обретает...

* * *

Тамаре

Можно исчезнуть смиренно и молча,

Если при жизни — не ищут, не помнят,

Да и не важно, что чаще не понят

Ряженой братией ловких и ловчих,

Другом ли, что до беспамятства занят,

Узы — всё чаще — заочны, условны:

Не докучала б укором и зовом

И ожиданием, как наказаньем.

...Можно исчезнуть, когда б не держали

Вера и нежность последняя — к лучшим,

Если б жестокий не целился лучник

В тех, за кого и молюсь и печалюсь...

* * *

Поплачь, душа моя, поплачь,

Подобно ливневому саду,

Отмой от бредового чада,

Чудачества и неудач.

Поплачь, рассудку вопреки:

Не всё же — стоиком постылым.

И осади нещадность пыла

Дотла сгорающей строки!

...За то, что в той судьбе, былой,

Летать безудержно посмела,

Поплачь в тюрьме больного тела,

Уткнувшись в битое крыло.

МОЛИТВА

Вновь голова от зорких мыслей горяча… —

Вот-вот светать начнёт.

Лишь подождать немного.

Родные птичьи голоса опять звучат

Так, будто просят о своём о чём-то Бога.

Мои бессонницы — во благо, если дух

Ни тела немощью, ни стенами не скован,

Когда от переосмысления иду

К тому, что я с надеждой смею молвить слово.

Совсем не кроткая, робею всякий раз

До замирания дыханья, еле слышно,

Не опуская всё же покаянных глаз,

Я обращусь смиренно: «Господи! Всевышний!

И да святится имя вечное Твоё,

И пусть на всё Твоя святая будет воля!

Прости нас, Боже, что неправедно живём —

Не потому ли в мире этом столько боли?

Спасибо, Господи, за трудный хлеб в горсти,

И неразумие прости, и прегрешенья.

И мне, другим сумевшей столькое простить,

Дай силы там, где нету силы для прощенья.

Когда хлестала клеветы лихая плеть,

Тобой терпение даровано мне было,

Уменье и немилосердного жалеть

И больше верить в тех, кого не разлюбила.

Ты, столько раз меня спасавший, помоги,

Не дай отчаяться, претерпевая муки,

Когда бесчинствуют и злобствуют враги

И двоедушие проглядывает в друге…

Оставь пытливый разум ясным, мой Господь,

И пусть любови свет усталым сердцем правит,

Живую душу и измученную плоть

Во испытаниях грядущих не остави.

Своею милостью продли теченье дней

Ей, исстрадавшейся в невзгодах и раденьях,

Но не щадившей сердца, матери моей —

Прошу защиты для неё и снисхожденья.

Храни, Спаситель, в мире, схожем на Содом,

Неравнодушных братьев, совестью ведомых !

Что до меня… — пусть не сейчас,

пускай — потом,

А не дождусь: уже не мне — пошли другому…

ТРИ КОСТРА

Давиду Титиевскому

Все не так — до отчаянья — было вчера:

Я не знала, что вспыхнут спасительным знаком

Три посадочных, ярких и смелых костра,

Вырывая меня из недоброго мрака.

Я свалилась на землю.

От боли, толчка

Я еще не успела

расслышать, вглядеться,

А меня уже сильная чья-то рука

Подхватила уверенно, твердо, как в детстве.

… И тепло постепенно вбирала душа,

Унимался озноб

и трещали поленья,

Я же

заново, трудно училась дышать,

До конца, может быть, и не веря в спасенье.

Нечужие глаза отражали меня,

Все теперь почему-то казалось безмерным:

Этот лет, эта ночь,

человек у огня,

Что без всяких обетов

умеет быть верным.

Отогреюсь. Немного прибавится сил.

Мне б спросить — да неловко —

за что мне такое?

Кто его надоумил и кто научил

Неуменью жить в безоглядном покое?

Он скорее ответит, что это — пустяк:

Просто есть уговор

среди близких по духу —

Если кто-то в беде,

если что-то не так,

Три костра разжигать и

протягивать руку!

* * *

Елене Ржеутской

Какая отвага: по жизни идти босиком

С осанкою гордой — размокшим шальным большаком,

Так, будто не вдосталь ещё от судьбы натерпелась,

За меру познанья платить, осязая снега,

Горячим асфальтом подошвы свои обжигать

И чтобы при этом душе и леталось и пелось.

Твой голос текучий, подобно осенней реке,

Любви неизбывной, живой, не убитой никем,

Звучит, словно был на земле от рождения мира,

Запомнивший тёплые краски эдемских садов,

Надежд подвенечных и — позже —

отчаянье вдов,

Стал мудрости горькой настойкой,

добра эликсиром.

…Вечерние отблески, всё же, — подобьем тепла,

Как эхо страстей, что, казалось, сгорели дотла,

Проявят высокие смыслы с особою силой.

Босая царица, не выдохнуть бабьей судьбы,

Но спеть её можно и так, чтоб свободнее быть

И легче ступать — оттого, что былое простила.

Вот так и живём, отдавая без устали всё,

А время — потоком — по острым порогам несёт,

И ранит, и лечит нас, и возмужавших, и хрупких.

…Как ветер октябрьский, бессилье виски холодит, —

Вдогонку кому-то пропетое: «Не уходи…»

Твоим болевым, всепрощающим сердцем, голубка.

* * *

Причудливые эти облака —

Быть может, воспарившая река,

Плывущая в тугих потоках ветра, —

Свободна, удивительно легка

И ни к чему ей русло, берега

В пространстве вечном воздуха и света.

В заката перламутровой дали —

Торжественны, как будто обрели

Такую волю — навсегда, навеки,

Но облакам неведомо о том,

Что суждено пролиться им дождём

И впасть в уже совсем иные реки...

* * *

И. Г.

Не было витиеватых речей,

Не было всенощных исповедальных, —

Были — забытые в сумерках дали,

Ставший ненужным порядок вещей.

Этот разлад и не тщась врачевать,

Прямо и просто,

без всяких обетов,

Словно порывом упругого ветра

Ворох смела, неподъёмный вчера.

Руки беспомощно не развела,

Не созерцала с лукавством холодным:

В завтра глядела,

спешила — сегодня,

Не возводила в заслугу дела.

…Мне, навидавшейся метаморфоз

Тех, кто наигрывал, следуя мимо, —

Волею, знаком неисповедимым,

Небо — подсказкой на вечный вопрос.

Дабы в безверие сердцу не впасть

В пору души, одинокой, полночной,

Словно верша испытанье на прочность,

Дарит опору нежданно судьба.

…Иней с ресниц — обернётся водой,

Жалюзи

утренним солнцем пронижет,

Глянет в глаза неразгаданный ближний

Юно, светло — из под чёлки седой.

* * *

Уже не тянет к зеркалам:

Нам снятся заводи зеркальные

С размытыми, как память, далями,

Где что-то видится лишь нам.

Прощанию созвучный свет

Тревожит красками закатными… —

И поздно что-либо загадывать,

И руки греть в сухой листве.

На предначертанном пути

Исканий и тоски — немеряно...

А сердце то замрёт растерянно,

То в унисон часам частит.

…Так, помня, что была гроза,

Что цвёл, дождями зацелованный,

Вплывая в сумерки лиловые,

Молчит опустошённый сад.

* * *

Беда или мудрость, что поезд познанья

Приходит, как правило, к нам с опозданьем,

Когда остывающий пепел желаний —

Добавкою — каплям сердечным в стакане.

...Усталость, раскаяний поздних осадок —

В душе, не избывшей разоров, разладов,

Средь вросших

безвременья чёрных осколков —

Живучая правда. Да только вот, толку…

Коль души и судьбы высокие — порознь

И век, на витке набирающий скорость,

В абсурде, кольцом обступающий плотным —

Где рвачества преуспеванье — почётно,

Где меньше и меньше разумному места,

А сердце — последней попыткой протеста

Всё к истине рвётся...

И длится познанье

В спасительном слове Святого Писанья.

* * *

Разве кто-то тогда, при рождении, нам обещал

Справедливый удел на земле или путь не тернистый? —

Больше тысячи лет от Христом заповеданных истин,

Но и столько же лет против них и хула и праща.

...Незаметно дорога моя превратилась в тропу,

Ныне день — тороплив, чем-то скомкан, почти неулыбчив:

Все отчётливей дали, а близкое — дальше и зыбче... —

Разве это и есть тот, судьбой предначертанный путь?

Вопрошала мучительно, всюду искала ответ,

Но меняются сроки: сама отвечать приготовься!

Сколько жизни прошло, но ведь кажется — не жили вовсе,

А пережито столько, что хватит на тысячу лет...

Ну а я всё надеюсь: умерю поток суеты,

Наконец обрету ту завидную, прочную ясность.

Только знаю, что тешу себя этой мыслью напрасно:

До конца не постичь — переменчивы жизни черты.

И случается — луч, пронизавший внезапно слезу,

Там, в пространстве души,

преломится десятками бликов:

Так огромное — в малом,

а малое — в самом великом,

Может быть, составляет

простую и сложную суть.

* * *

Боренья сердца и ума

Меня изводят неустанно.

… Уж лучше б мне не понимать,

Сколь неизбывна эта данность.

Как ни ряди, как ни дели

На здравый смысл,

глубинный пламень:

Умом души не утолить,

и суть,

что властвует над нами, —

Непостижима и сильна

Своим особым смыслом тайным,

А все пространства, времена

Даны, отчасти, — в испытанье.

И странствий — в череде судеб —

От нас сокрыты отпечатки,

Так помнит о колосьях хлеб,

Душа — о вечном, до зачатья;

Так помнит родники века,

Несущаяся к океану,

Даря себя,

не расплескав

Своих истоков первозданность.

--------------------------------------------------------

Автор выражает глубокую благодарность за помощь

в издании книги Валерию Валентиновичу Правдину

За техническую помощь в подготовке рукописи к изданию

автор благодарит Александра Хоронько и Давида Титиевского

Обложка — работа художника Эдуарда Гроссмана

---