Бывал ли Тутанхамон в вятских лесах? Не спешите отрицать. Он так необычен и жуток своим «проклятьем», что и мне стоит записать то, что произошло. Про Тутанхамона узнала в 12 лет. От директора Сорвижской школы Чешуина Василия Петровича. Книги у него брала для чтения — выписывал их из областной вятской библиотеки «Герценки». Пришла за книгой, а он:
      — О Тутанхамоне читала?
      — Нет. Где я возьму?
      И он рассказал. О раскопках в Египте, невиданных золотых богатствах, и главное — о «проклятии фараона», как поумирали там все. Меня поразило. Сразу представила молодого царя. Печального, от предчувствия скорой кончины. И поэтому — не совсем оставившего этот мир.
      — Он молод?
      — Не знаю, — развел руками директор. — Тут какое-то природное явление. Может, ядом всё было опрыскано, а они, археологи, полезли…
      — Людям было нужно золото или фараон?
      — Откуда мне знать! — Василий Петрович хмыкнул и постучал пальцами по столу. — Скорее всего, Татьяна, им нужно было золото. Это же капстрана!
      — Если лорд финансировал раскопки, у него этого золота полно… — заметила задумчиво.
      — Оно лишним не бывает. Однако, Татьяна, что нам до фараона! Живем в Сорвижах, комаров полно, а там Египет, пирамиды…
      — Вырасту, накоплю денег и съезжу, посмотрю. До камней дотронусь.
      Директор охнул и рассмеялся:
      — Накоплю! До Москвы доедешь и всё. Кто тебя в капиталистическую страну пустит? — посмотрел задумчиво в окно. — А знаешь, Татьяна, я бы тоже съездил. За всю жизнь нигде не бывал. Сижу тут, строю коммунизм в Сорвижах. После книг Макаренко про фараона ночами читаю. И почему они все умирали? Один за другим. Мистика.

      Рассказ Василия Петровича так меня взволновал, что Тутанхамон приснился. И я увидела, ему около 20 лет. В одеяниях царских. Мы ходили по саду, в котором туманные деревья ломились и гнулись от белизны цветов. Но встречались и заросли багряных, сиреневых. И никого вокруг, лишь невидимые птицы чвиркали. Да иногда пробегало сияние, изменчивое, как радуга. Тутанхамон вздыхал и искоса поглядывал: я для него ребенок, о чем говорить? Остановились возле сиреневых бутонов, они покачивались от тяжести росы. Сказала ему, что сожалею, что потревожили. Но он поэтому знаменит среди живых, память о нем жива. Для землян это редкость — пережить тысячелетия. Еще сказала, что приехала бы в Египет, но меня не пустят: это капстрана! А у нас страна особая — Россия. Тутанхамон гордо вскинул подбородок:
      — Тогда я сам приеду! Россия…
      Потом во сне стало всё ускользать, запрыгали золотые куницы… Смотрю, а они уже не золотые, а настоящие, солнцем пронизаны. И так их много, весь лес живой. А где сад? Это лес, лес… Обычный, хвойный. И не белизна цветов — белизна снегов, сверкают на солнце. Вместо Тутанхамона — лишь думы о нем и удивление: как проник сквозь время в думы живущих? В этом проникновении мистики больше, чем в умираниях от «проклятия». Значит, Тутанхамон собирается в Россию… Причем не через думы, а явно. Ничего себе!
      Этот сон рассказала директору школы. Он рассмеялся:
      — Детские грёзы. Как может Тутанхамон назначить деловую встречу, да еще в России? Бред.
      Запальчиво возразила:
      — Это фараон, а не какой-нибудь мальчишка, чтоб словами бросаться! Сказал, приедет. Значит, приедет.
      — Татьяна! Он же во сне сказал, не наяву! Ты можешь провести границу между сном и явью? Это всё из-за стихов! Стихи тебя портят. Доильный аппарат не понимаешь… Тебе на уроке труда три раза объясняли! А эти твои стихи, что в клубе к 8 марта читала:
 

В трюмо опасно 
Мне брезжит суть: 
Мой галстук красный — 
Раненье в грудь!

      Ты это о чем написала? Всех сорвижан в тюрьму пересажают! И так ферма пустая… Страну разваливаешь, Татьяна!
      — Ну, поехали… — я тоскливо поправила крылышко у своего школьного фартука.
      Василий Петрович умолк, оба глянули в окно. Потом он вздохнул:
      — И чего они в фараоновский мавзолей полезли? Так, говоришь, Тутанхамон приедет? Говоришь, деловая у вас встреча… Говоришь, обещал?
      — Подождем, увидим, — сказала спокойно.

      Потекли года. Директор школы не раз напоминал мне о Тутанхамоне:
      — Чего, Татьяна, не приезжал еще?
      — Собирается, — отвечала туманно.
      Уехала после школы в Москву, поступила в Литературный институт. И вдруг по всей Москве новость: «Тутанхамон приезжает!» Ничуть не удивилась, отбила в Сорвижи директору телеграмму: «Тутанхамон едет. Следите за событиями. Татьяна Смертина».
      Мне потом рассказывали, когда почтальонка принесла Василию Петровичу телеграмму, лицом побелел. А та допытывала:
      — Кто это? Куда едет?
      — Фараон! В Москву едет!
      — И чего? Мы-то при чем?
      Директор вздохнул:
      — При том самом. Может, из-за нас вятских, вернее сорвижан, и едет!
      Почтальонка кивнула:
      — Это хорошо, хоть дорогу отремонтируют. У нас, как начальство собирается приехать, начинают дорогу латать…
      Василий Петрович мгновение смотрел на нее молча, потом спохватился:
      — Думай, чего говоришь! Это же мумия…
      — К нам в совхоз разве нормального пошлют! — она махнула рукой и побрела дальше.

      Выставка сокровищ из гробницы Тутанхамона растревожила Россию. Некоторые приезжали издалека — посмотреть. Очереди страшные. Но так получилось, что билет мне достался легко. По странным обстоятельствам и в очереди не стояла. Словно кто дорогу расчищал. И сразу передо мной — его золотая маска. Она отдельно выставлена. Я, конечно, фотоаппарат «Зоркий» взяла, чтоб доказательство заиметь — я там была.
      С каким волнением ходила возле блистающих вещей, представить невозможно. Возле маленького гробика для сердца (зачем привезли? для чего? не надо!) — думала, в обморок упаду. Голова закружилась, натурализм на меня всегда жуть навевает. Я из-за него начинаю терять связь с явью, в другое измерение проваливаюсь. Очнулась, совсем стало плохо. Мигрень, что ли? Опять хожу, смотрю на сокровища… И везде его присутствие ощущаю… Тутанхамона. Смотрит, следит, витает, пронизывает душу. Перекрестилась несколько раз.
      После выставки-свидания началась бессонница. Похоже, кто спать не дает. Странные мелочи. То окно распахнется от ветра, то дверь из комнаты общежития тихонько растворится от сквозняка. Бросаюсь закрыть — а в коридоре кошка. Смотрит желтизной, словно золото брезжит… Иду по московской вечерней Тверской, машины снуют, фарами в лицо — ослепляют… Снова мысль: «фара» и «фараон» — один корень, ослепление одно. И мелькает сплошной строкой: фара — он! фара — он! Отворачиваюсь от фар, лицом к витрине — фарфор! Выставлена ваза, египетская роспись. Не скроешься от него. Играет с явью. Вероятно, приблизилась к фараону с той стороны, с которой гостей у него тысячелетия не было.
      Долго это не проходило. Кто-то невидимый хотел убедить — всё не спроста, думай, думай… Россия… Пирамиды… И я думала.
      Когда привезла фотографии в Сорвижи, директор школы их долго не выпускал из рук, рассматривал, допрашивал. Всё хотел вызнать нечто, чего не сообщаю. А чего — я не знаю.

      И вот прошло много лет. Стала вести записи, вспомнила о Тутанхамоне. Вроде, ничего особенного. Но в то же время — куда особеннее? Явь не может слишком явно соприкасаться с иными мирами. Лишь по касательной, лишь плавно, туманно. Перед тем, как решилась написать этот рассказ, Тутанхамон снова напоминал о себе по несколько раз в день: то по телевизору о нем передача, то по радио вскользь упоминание, то на улице в случайном разговоре его имя… Это для меня — «прошло много лет», для него — миг.
      Как же ему, египетскому фараону, хотелось жить, если до сих пор эту явь не в силах оставить, врывается в нее… Раскосые, золотые глаза Тутанхамона…

    

ЖЕНСОВЕТ  ^ 

      Не знаю, кто придумал и когда, но в моем вятском селе Сорвижи, вплоть до 2000 года и дольше, несмотря на всякие перестройки, существовал женсовет. Собирались женщины и обсуждали свои проблемы, не только обсуждали, принимали общее решение по личным вопросам и даже по-своему наказывали за порочные проступки. Лично мне, такое не по душе. Но многие воспринимали иначе. И главное, бывало, на практике женсовет приносил пользу. Такой особый женсовет в отдельно взятом селе, независимый от всей страны.
      Скажу об одном случае. На глазах всего села делили две женщины одного мужика. Каждая пыталась угодить ему, чтобы перешел жить к ней. Вся троица — люди пожилые, дети у всех взрослые. А затеяли на старости лет страсти шекспировские. Словно мыльный сериал раскручивался на глазах села, не на экране, наяву.
      И странное дело, чем сильнее старались женщины завлечь мужика — обильным застольем, банькой и даже плясками, тем разборчивее становился сам избранный. Работу бросил, жил на халяву. Поживет неделю у одной, да неделю у другой. Потом опять перебежит к первой, потом опять… Да всё со скандалами. Причем, лишь женщины меж собой ругались, он никогда не вмешивался. Молча бегал от одной к другой. Смех и грех.
      Наблюдающие не вытерпели, созвали женсовет. Призвали на обсуждение обеих соперниц. Мужик снова не стал вмешиваться, даже загордился, вот, мол, какой. Сперва две бабы не могли поделить, а теперь и женсовет делит.
      На женсовете пристыдили соперниц, не гоже на виду честного народа, на виду детей, дичать в зрелом возрасте. Да и мужик нестоящий. Перебегает от одной к другой не от сердечных мук, а где на данный момент выпивки больше. Соперницы умом согласились, мол, так. А сердца их не слушались, таилась в сердцах страсть на мужика и злоба на соперницу. Ну, что об стенку горох — все увещевания.
      Но женсовет — тоже из женских сердец. Особого устава, правил к действию в подобных случаях не имелось. Порешили, причем тайно, что в женщинах этих бесовщина, надо им помочь. Сперва, по решению женсовета, соперницы брызгались святой водой и пили ее из графина. Потом, уже по собственному желанию соперниц, одна сорвижская старушка свершила над ними обряд отворота, да с молитвами Божьим заступникам.
      Не знаю, что возымело действие, сам факт прилюдного обсуждения, святая вода или действо отворота, но что-то случилось. Сперва страсти соперниц накалились еще сильнее, потом вдруг охватила их тоска беспричинная, стали покрикивать раздраженно на мужика то одна, то другая. Он чаще забегал от одной к другой. И в одну из суббот, после банного возлияния горячительного, свалился с лестницы, ногу сломал.
      Мужики в селе хохотали:
      — Добегался! Бабы ноги переломали. Сиди теперь, утихни, жуан чёртов!
      — При чем бабы? — нервничал мужик. — По пьяни с лестницы упал.
      — Ну, ну, — ухмылялись мужики, а сельские женщины серьезно отводили взгляд, таинственно помалкивали.
      Лежал мужик в сельской больнице около месяца. Ни разу не навестили его соперницы. А вышел из больницы, пришлось возвращаться жить в материнский дом, кончилась его халява. С тех пор и соперницы дружны стали, прошлая дурь исчезла.

      Еще случай из реальной жизни запомнился. У продавщицы утонул муж, осталась с десятилетней девочкой. Женщине 34 года, имя не назову, будем величать Ларисой. Влюбилась она в приезжего, обосновался в селе уж лет пять, бизнесом занимался, кое-чего перепродавал. Задумала Лариса связать с ним судьбу. Прознали товарки, есть у Виктора зазноба в районе, скрывает от Ларисы. Стали обсуждать на женсовете: Лариса женщина серьезная, но доверчивая. Неужто всю жизнь будет обманутой? В этом счастья не найдешь. А Виктор — не юнец, уж если ходит на сторону, всю жизнь будет бегать. Каково будет Ларисе? Пробовали ее вразумить, чтобы предотвратить будущие страдания. Не помогло вразумление, не поверила Лариса, что сердце ее уже обмануто.
      Тогда собрался женсовет, и устроили весенний праздник, с чаепитием, танцами. Ларису в подробный план мероприятия не посвятили, лишь позвали на праздник вместе с Виктором. Начались танцы, пригласила одна особа Виктора, да на виду Ларисы. Во время танца стала многозначительно поглядывать на него, потом предложила:
      — А приходи сегодня вечером ко мне.
      Виктор засиял, расплылся от удовольствия, стал руку ей жать. А та добавила:
      — Только учти, я тетка горячая, узнаю, что изменяешь — зарежу.
      Виктору очень понравилось, что его так ценят, незамедлительно дал согласие. Едва этот танец закончился, подкатила к нему еще одна, и опять предложение:
      — Буду сегодня тебя ждать. Только смотри, я ревнивая. Узнаю, что к другой метнулся — нож тебе в сердце.
      У Виктора голова закружилась от счастья: ну, успех! Так привык лгать, что и этой дал согласие. А тут и третья льнуть начала, еще красивее. И еще ревнивее:
      — А если на другую глянешь — горло тебе перережу.
      Виктор захохотал, крутнул шеей — ух! Конечно, дал согласие. А Лариса сидит за столом, глазами хлопает: весь вечер Виктор не с ней, то с одной, то с другой. Щёки у него разгорелись, оживленный, разговорчивый. То в одном конце комнаты его голос, то уже в коридоре вокруг него женщины хохочут. Неотразимый.
      А время идет. Стал вечер близиться к концу, немного занервничал Виктор, но решил — никого не упускать. Одной пальто подал, побежал другой помогать, шуточки да прибауточки. В ударе и в угаре весь. Про Ларису и не вспомнил, зачем надоевшая, если трое новых на шее повисли? Он им нашептал одно и то же о вечерней встрече, лишь каждой — на полтора часа разница. Думал, какой удачливый!
      А вышел на крыльцо: все три женщины топчутся, Виктора ждут. Он обратно в дом сиганул, да не тут-то было. Схватили за руки, стали трясти:
      — Он мне обещал!
      — Нет, он мне обещал!
      Устроили такой скандал, чуть не разорвали мужика. Потом одна говорит:
      — Ну, я пошла. Обещание свое исполню.
      — И я кое-чего обещала, так исполню.
      — А у меня роковое дельце есть! — выкрикнула в ночь самая миловидная.

      Вышла на крыльцо Лариса, глянула на Виктора и домой пошла. А он побродил, побродил и снова в дом к Ларисе. Та, хоть и приняла мужика, а переменилась сильно, что-то забродило в ее груди. То смех, то слёзы. А вечером следующего дня пришла с работы из магазина, Виктор уже ее ждет, притихший. Развела Лариса руками:
      — Странное дело. Бывало, стою за прилавком, ни одного покупателя. А сегодня весь день женщины кухонные ножи покупали, то одна, то другая.
      Виктор хмыкнул странно и промолчал. Весь вечер нервничал, даже не ел. Потом сказал:
      — Пойду по делу, позвонить надо. Насчет товара.
      В этот же вечер и уехал из села. Перебрался в район на житье к районной зазнобе, там женсовета нет. Мужики в столовой рассказывали:
      — Не понравился ему бизнес в нашем селе. Сказал, неспокойно тут у вас.
      — Да! Еще сказал, что амазонское село! Почему амазонское?
      — А чего ему было неспокойно? Рэкета нет, — усмехнулась одна из женщин.
      Мужики пожали плечами, один буркнул:
      — Это после вашего «бабсъезда»… Везде уже капитализм строят, а вашу «коммуну» разогнать невозможно.
      — Чего ее разгонять? — зашумели ближайшие женщины. — Скоро выставка цветов от женсовета. Будем соревноваться, чей букет лучше. Полный клуб цветов будет! Приходите, приходите! У каждого букета — свое название, да с умыслом. Вон прошлый раз Никаноровна одну громадную астру в вазу поставила и назвала: «И одна в поле воительница».
      Мужики не нашлись, чего и сказать. В это лето снова сорвижские палисадники ломились от цветов. Георгины, гладиолусы, бархатцы и еще неведомые названия… Оно, конечно, красиво… Чего и сказать? И Никаноровна в поле поработала — дай Бог! Одна, без тракторов, без подмоги. Совхозы развалились…
      И не раз замечала я странность, некоторые мужчины в селе побаивались и побаиваются женсовета. Партийных собраний с разборкой личных дел так не боялись, там было всё ясно. А тут — никакой ясности, никакой логики, да еще события непонятные. И наваждения цветов.

    

ВОЗВРАЩЕНИЕ ВИЯ  ^ 

      Жизнь иногда подкидывает такие совпадения и варианты — вымыслить нельзя, а вымыслишь — не поверят. Поведаю с документальной точностью один вятский случай. Забавен он, страшен или мистичен — не знаю…
      Нам было по одиннадцать лет. В школе объявили:
      — Летние каникулы! В лесу, на родниковых ручьях, строят прачечную, чтоб в этот сруб никто не лазил, не баловался! Поведение снизим и штраф стребуем, если кто сунется!
      Не обратила на это внимания — мысли были заняты Гоголем, читала дённо и ночно, его мир властно притягивал мой разум.
      Пошли мы в кино: я, Рая Сысолятина и Аля. Даю точные портреты, может важно. С Раей дружила, она — отчаянная безотцовщина, худенькая, густая россыпь веснушек брызнута на лицо, светловолосая. Училась неровно — масса троек, пронизанная высокими и низкими баллами. Говорила мне:
      — Будь Стенькой Разиным, а я за тобой в огонь и в воду.
      — Тогда амазонками надо быть.
      — Это чего, русалки американские?
      Аля — беленькая, слегка полная. Училась — хуже некуда. На счет всякой учебы искренне не могла понять: «Зачем это надо?» К дружбе — инертна, но легко ввязывалась во все авантюры. В этот миг оказалась рядом. Кино тянулось скучно, две серии, вялый детектив. Поворачиваю голову и шепчу в темноте:
      — Давайте в лес сбегаем, посмотрим, что там строят? Не верю, что прачечную! Нельзя заглядывать — с ума можно сойти от любопытства. Уж лучше бы они молчали.
      — Не велят ходить, значит таинственное! — Аля округлила глаза.
      — Идем! — Рая всегда быстро срывалась с места. Она и по сей день так готова срываться.

      Деревянный сруб с пристройками средь леса. Окна заколочены, рам пока нет, но подушки уже проконопачены куделей. Крыша не достроена. На двери большой черный замок. Повертели его — тяжелый. Начали отдирать доску на окне, с хохотом и девчоночьей болтовней:
      — Тань, ты ленту в кино потеряла! — Аля сняла божью коровку с моей косы. — Словно кровинка на волосах, — опять глаза округлила. Дохнуло холодом, но лишь на мгновение.
      — Лента — мое алиби.
      — Васька стащил, я ему алиби под глаз врежу, чтоб вернул! — ворчала Рая.
      — Зачем? Пусть выгладит и сам поднесет.
      — С чего это он поднесет? — Рая сердито отрывала доску.
      — Как в индийском кино поднесет, — объясняла Аля, — они там на колени встают.
      — Чего мы индейки, что ли? — Рая отодвинула конец доски. — Всё!
      С хохотом и болтовней пролезли в щель окна. Полутемень, из дыр потолка — редкими снопами свет. Сперва на этот свет уставились, словно прозрачно нарисован. И разом ахнули — по средине комнаты стоял большой, свежесрубленный гроб! Аля рванулась обратно, застряла в щели, завизжала на весь лес. Рая оцепенела. Меня обдало холодом…
      Возле гроба валялись стружки. Снопы света бродили по комнате, как живые обрывки ужаса. Аля перестала визжать, она намертво застряла в щели, висела безвольно, словно согласилась погибнуть, лишь бы — быстрее.
      — Он пустой? — я задохнулась от своего вопроса.
      Рая молчала, словно окаменела навечно. Взяла ее за руку, и вместе сделали несколько робких шагов — гроб был пуст, на дне мерцали стружки. Наконец, я сообразила:
      — Это не гроб, а колода для полоскания белья.
      — Сделана, как гроб… У-у-у! — пришла в себя Аля.
      Рая отрезвела быстрее нас, подскочила, потрогала:
      — Давайте примерим, как будем мертвые лежать? По очереди…
      — Брось ты! — Аля высвободилась из своего плена, спустилась к нам.
      И тут мне пришла мысль:
      — Давайте играть в Вия! Ви-и-я!
      Стружки на полу словно шевельнулись. Или показалось? Я быстренько объяснила и рассказала девочкам о Вие, они не знали, но в этом и была суть! Мы могли говорить что угодно и сюжет «Вия» поворачивать, как вздумается. Стали распределять роли: все хотели быть Вием! Пономарем — не очень. Панночкой в гроб никто не желал.
      — Тань, ты ложись! Ты похожа. Волосы длинные распустишь… Венок тебе идет.
      — Как же я похожа? Ее никто не видал!
      Мы шумно заспорили. Наконец, я согласилась. У нас был уговор: прячемся друг от друга, наряжаемся во что попало, — тряпок в подсобке полно! — а потом пугаем друг друга. Действуем и говорим, как вздумается, словно не игра, а всё по правде, и всё неизвестно чем кончится… Иначе, какой смысл?

      Рая ушла в соседнюю комнату наряжаться Вием. Аля набрала кучу тряпок из подсобки и вылезла в щель окна, чтоб вернуться «пономарем». Я тоже вылезла в окно, набрала цветов и вернулась. Мне было проще с нарядом, но и страшнее. Сбросила платье, осталась в нижней кружевной рубашке, распустила волосы, веночек из цветов — на лоб, пучок трав — в руку, и улеглась в колоду, руки скрестила. Потом вскочила, накрыла колоду крышкой, подлезла туда и закрылась, оставив щель. Жду. Девочки долго возятся! Я даже не знаю, кто сперва войдет — «пономарь» или Вий?…
      Нам и в голову не пришло, что наш шум и визг эхом разносился по лесу и привлек мужика, жившего у леса и охраняющего постройку. Он подошел крадучись, чтоб застать воров, бесшумно отпер замок и вошел. Был же шум внутри — а никого нет! И тишина. Подопнул стружки. Я услышала шорох, решила — пора, «пономарь» пришел. Меня трясло от страха, я верила — всё происходит по-настоящему.
      Медленно двинула крышкой «гроба»…
      Тишина. Страшная тишина. Я стала посмелее сдвигать гробовую крышку… Услышала всхлип! Если бы этот мужик крякнул по-мужски, так нет — мужики от страха переходят на бабий голос… А мои глаза закрыты, как полагается. Двинула крышку резко, она с грохотом упала на пол, этот грохот у меня был запланирован для «пономаря». Опять бабий всхлип! Еще тоньше! Не открывая глаз, медленно сажусь в гробу, вытягиваю руки в сторону шороха и всхлипа. Сижу так минуту, чтоб «пономарь» ужаснулся. Открываю глаза и чуть в самом деле не падаю замертво…
      Передо мной, в полутьме, неподвижно стоит здоровенный мужик! Белое пятно лица. Я так похолодела, что и меня окатила снеговая бледность. Шевельнуться боюсь! Пономарь! Настоящий!
      Вцепляюсь в края гроба, перед глазами всё слегка поплыло. Сердце словно остановилось. У мужика сердце остановилось, видимо, еще раньше. Очень медленно соображал, только рот раскрыл что-то молвить, как — услышав шум и звуки! — Рая решила: пора!
      И выходит из потемок! Страшно топая и чмокая, вся в ворохе лохмотьев. Главное — закрыв глаза, как положено Вию! И проделывает в гробовой тишине такую неистовую пляску, что мужик каменеет основательно. Когда Вий, чтоб посмотреть результаты, открывает глаза — наступает еще более страшное мгновение. То, что Аля превратилась в такого «пономаря» действует на Вия так, что из под вороха тряпья слышится утробный — мужской! на самой низкой ноте! — даже не стон, а вой, дикий вой.
      Наконец, мужик шевельнулся. Но в это мгновение истинный Аля-«пономарь», слыша вой, решает: пора присоединиться! Она просовывает в щель окна свою белую руку и растопыривает пальцы, она с трудом в эту щель пролазила, а тут намотала на себя что-то черное и машет рукой, хватая воздух. Думаю, мужик такое на всю жизнь запомнил! Он взвизгнул и так рванул из прачечной, что я не ожидала, неужели мужики так могут?

      …Постепенно мы пришли в себя и ужаснулись содеянному. Штраф? Пока мужик опомнился, пока бегал за участковым, мы быстренько убрались, доску в окне заколотили и — в кинозал! На свои места. Никто внимания не обратил на трех девчонок. Потом про этот случай шумело всё село. Мужик так и не мог определить — кого видел? А мы — молчок. Участковый ему не поверил и, сидя с мужиком в своем сельсоветском кабинете, горячился:
      — Чертовщину мелешь! Не может этого быть. Пришли — пусто? Пусто.
      — Было! Чудище выкатилось! И руки сквозь стену… Молодая в гробу лежала, потом села и тянет пальцы ко мне. Как вылитая… На Танюшку длинноволосую похожа, волосы до колен…
      — Осоловел! Она отличница. В белом фартуке ходит.
      — В белом и была!
      — Была! В кино она была с девчонками. Уборщица ее ленту нашла!
      — Не говорю, что она, а…
      Дальше — было нечто невероятное…
      Участковый хохотнул и сделал твердый вывод:
      — Гоголя начитался. Вий!
      — Кого? Чего? Мать твою… Да я со школы ничего не читаю! А тут было!
      — Чего же было? — ехидничал участковый.
      — Кто-то вырядился в драную фуфайку Васьки Гоголя и пошел на меня…
      — Кто? Кто?
      — Кто-кто! — рассердился мужик на непонятливость участкового. — В фуфайку! Васьки! Го-голя! Понял?… — вдруг осёкся и упавшим голосом повторил: — Васька Гоголь, енто… Мать твою… Достал ты меня.

      Обоих охлестнуло ужасом. Участковый оцепенел. Вдруг до них дошло, что кличка одного из плотников — Васька Гоголь. Известен на всё село. Истинного Гоголя он едва ли читал, даже газет не брал в руки. Но схож был с писателем в профиль, нос похож и волосы, имя-отчество совпадало задом наперед, поэтому и прилипла с детства кличка — Васька Гоголь.
      Участковый встрепенулся:
      — Понял! Ты с Гоголем до чертиков напился, он же не просыхает… Вот у вас Вий и гуляет там!
      — Да кто это такое?! Вий-то… — сердито взвился мужик.
      — Это такое… — участковый неопределенно развел руками, — леший знает какое! Понял? — И вдруг с надеждой спросил: — А может в драной фуфайке и не Вий был?
      — А кто же? — мужик перешел на шепот.
       А Гоголь и был!
      — Так он же помер, — упавшим голосом вспомнил мужик.
      — Когда?! — опешил участковый и совино выворотил глаза.
      — Давно. Еще в школе…
       Тьфу тебя! Не тот Гоголь, а наш, наш! Васька…
      Мужик поежился:
      — Чё я Ваську не видал, что ли! Однако, странно всё. С «гоглями» этими, обоими…
      — Наш «Гоголь» не при чем, всё дело в том Гоголе… Вий! Чего-то мне тоже не по себе. Ты меня, брат, тоже достал. Выпить надо, — вздохнул участковый.
      Умолкли. Наступила тишина гробовая, даже внезапно все звуки на улице затихли. Про такую минуту говорят: ангел пролетел! И вдруг створку раскрытого окна медленно повело, — со скрипом! — словно кто невидимый прикоснулся… И скрип словно пропел: ви-и-ий… Оба мужика замерли. Вроде бы чего такого, легкий ветерок! А замерли.
      — Да ну вас всех! — опомнился участковый. — Совсем заморочили! Чего я девица на Святках, что ли? — Подошел к окну, резко рванул обе створки настежь и выглянул на улицу, на дверь магазина, открыто ли?
      Видимо, закрыто. Мужики сидели возле дверей на старых перевернутых ящиках и ждали. Участковый бойко их осмотрел и вдруг снова замер. На крайнем ящике сидел Васька Гоголь, он поднял голову на раскрытое окно и неподвижно уставился на участкового, глядя искоса из-под волны прямых «гоголевских» волос. Он всегда так смотрел, но в это мгновение участковому что-то почудилось… Отпрянул от окна, рванулся к шкафу:
      — Не надо в магазин! У меня здесь припасено… Угощаю! — стал заполошно искать стаканы.
      Мужик в ответ даже не удивился, лишь глубоко вздохнул, словно только что из-под воды вынырнул.

      …Мне тоже было долго не по себе, неужели истинный Гоголь привет послал таким манером? Через Вия. Слишком сопереживала прочитанному, и слишком много тут случайных совпадений слилось в одно — Вий!
      Так и пошло — в прачечной Вий живет. Наемщицы потом боялись там оставаться в одиночку. Отказывались от вечерней работы. Да и затея с общей ручной стиркой была нелепой, загасла. Позже прачечную забросили, она медленно и бесхозно сгнила. И главное — уже после нас и того мужика! — еще некоторые видали там Вия.