Date: 31 января 2008

Пер: с французского Е.С. и С.С.Кудашевых под ред. Б.М.Эйхенбаума

Изд: Р.Роллан. Собрание сочинений, т. XIV, Л., "Время", 1933

OCR: Адаменко Виталий, г. Самара

 

 

 

Ромен Роллан

 

Ответ Азии Толстому

 

 

 

ТОЛСТОЙ

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

Настоящее — одиннадцатое — издание пересмотрено по случаю столетия со дня рождения Толстого. При этом использована толстовская переписка, изданная после 1910 г. Автор прибавил целую главу, посвященную сношениям Толстого с мыслителями различных стран Азии: Китая, Японии, Индии, мусульманских народов. Особенно важны сношения с Ганди. Мы воспроизводим здесь in extenso* письмо, написанное Толстым за месяц до смерти, в котором русский апостол набрасывает целый план кампаний в духе непротивления; индийскому Махатме суждено было дать впоследствии могучее применение этому плану.

 

Август 1928

--------------------

* В выдержках. (Прим. Ред.)

 

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

 

 

ОТВЕТ АЗИИ ТОЛСТОМУ

 

В то время когда появились первые издания этой книги, мы не могли еще учесть, какой отклик встретила мысль Толстого в мире.

Зерно было в земле. Надо было выждать лета. В настоящее время всходы поднялись. И из Толстого воз­никло древо знания. Его слово претворилось в дело. За святым Иоанном-предтечей из Ясной Поляны пришел Мессия Индии, которому он дал посвящение — Махатма Ганди.

Подивимся чудесной экономии человеческой истории, где ни­что существенное не пропадает, несмотря на кажущееся исчезно­вение великих творений духа, но где, напротив, приливы и от­ливы взаимных воздействий сливаются в нескончаемый поток, который беспрерывно обогащается, оплодотворяя землю.

В 1847 г., когда Толстому было девятнадцать лет и он ле­жал больной в казанском госпитале, его соседом по койке был буддийский священник лама, получивший серьезную рану в лицо от какого-то разбойника, и именно он первый открыл мо­лодому Толстому закон непротивления, который должен был тридцать лет оставаться скрытым под потоком его жизни.

Шестьдесят два года спустя, в 1909 году, молодой индиец Ганди принял из рук умирающего Толстого тот божественный свет, который старый русский апостол выносил в своей душе, согрел своей любовью, вспоил своей скорбью; и он сделал из него факел, который осветил Индию: отблески этого света про­никли во все части земного шара.

Но прежде чем перейти к рассказу об этом крещении в Иор­дане, мы хотим набросать вкратце общую картину отношений Толстого с Азией. «Жизнь Толстого» была бы сейчас неполной без этого очерка. Ибо воздействие Толстого на Азию окажется быть может более значительным для ее истории, чем воздействие его на Европу. Он был первой широкой стезей духа, которая связала всех членов старого материка от Запада до Востока. Теперь ее бороздят в противоположных направлениях два потока паломников.

 

* * * *

 

В настоящее время мы располагаем всеми возможностями, чтобы ознакомиться с вопросом, ибо Павел Бирюков, благоговейный ученик своего учителя, собрал в одном томе «о Толстом и Востоке» все сохранившиеся документы*.

-----------------------

* «Tolstoi und der Orient». Briefe und sonstige Zeugnisse über Tolsto’s Bezihungen zu den Vertretern orientalischer Religionen». von Paul Вirukov, Rotapfel Verlag, Zürich und Leipzig, 1925. (Толстой и Восток Письма и собственные сообщения об отношениях Толстого к представителям восточиых религий. Павла Бирюкова.)

[Книга также была издана в 1952 году в Милане на итальянском языке]

 

Восток всегда привлекал его. Еще будучи молодым студентом Казанского университета, он выбрал в начале арабско-турецкое отделение факультета восточных языков. В свои кавказские годы он находился в длительном контакте с магометанской культурой и испытывал на себе ее сильное влияние. Вскоре после I870 года начинают появляться в его сборниках рассказов и басен для на­чальных школ арабские и индийские сказки. Когда наступил час его религиозного кризиса, ему оказалось мало одной библии; он не замедлил обратиться к религиям Востока. Он перечитал много*. Вскоре ему вздумалось приобщить Европу к кругу сво­его чтения, и он составил сборник под заглавием «Мысли муд­рых людей», в котором братски объединялись евангелие, Будда, Лаоцзы и Кришна. Он проникся с первого взгляда убеждением, что в основном все великие человеческие религии едины.

-----------------------

* Бирюков напечатал в конце своей книги список главных произведе­ний о Востоке, которыми пользовался Толстой.

 

Но чего он искал главным образом, так это непосредствен­ного общения с людьми Азии. И в течение последних десяти лет его жизни тесная сеть переписки протягивается между Ясной и всеми странами Востока.

 

 

Из них Китай был ему ближе других по строю своей мысли. И именно Китай меньше всего поддался его воздействию. С 1884 года он изучал Конфуция и Лаоцзы, этому последнему он от­давал предпочтение перед прочими мудрецами древности*. Но в действительности Толстому пришлось ждать 1905 года, пока ему удалось обменяться первым письмом с соотечественником Лаоцзы и, как кажется, он имел всего двух китайских корреспондентов. Правда это были выдающиеся люди. Один — ученый Цзинь Хуан-дун, другой высоко образованный Ку-Хун-Мин, имя которого хорошо известно в Европе**, и который, будучи про­фессором Пекинского университета, был изгнан оттуда револю­цией и вынужден был искать себе убежища в Японии.

----------------------------

* Кажется некоторые китайцы также признавали это сродство. Один русский путешественник по Китаю пишет в 1922 г., что китайский анар­хизм насыщен Толстым и что их общий предшественник — Лаоцзы.

** Издательство Stock только что опубликовало французский перевод его книги «Дух китайского народа» с предисловием Гулиельмо Ферреро, 1927.

 

В письмах, которые он адресует этим двум выдающимся ки­тайцам, и особенно в очень длинном письме к Ку-Хун-Мину, ко­торое представляет собой настоящий манифест (октябрь, 1906 г.), Толстой высказывает свою симпатию и восхищение перед китайским народом. Эти чувства были укреплены испыта­ниями, которые Китай перенес с благородной кротостью за по­следние годы, когда европейские нации обрушились на него с сво­ими гнусными зверствами. Он убеждает его и впредь сохранять это спокойствие и предсказывает, что именно они обеспечат ему конечную победу. Пример Порт-Артура, уступка которого Ки­таем так дорого обошлось России (русско-японская война), до­казывает, что то же самое будет и с Германией в Цзинь-чжоу, и с Англией в Вей-Ха-Вее. Грабители в конце концов всегда ограб­ляют друг друга. — Но Толстой встревожен, узнав, что с не­давних пор дух насилия и борьбы пробуждается у китайцев; он заклинает их не поддаваться ему. Если они допустят, чтобы за­раза овладела ими, это будет бедствие не только в том смысле, как его понимал «один из самых грубых и невежественных пред­ставителей Западной Европы — германский император», который боялся для Европы желтой опасности, — но и с точки зрения высших интересов человечества. Ибо с старым Китаем исчезла бы точка опоры для истинной народной и практической мудрости, мирной и трудолюбивой, которая должна распространиться по­степенно из Серединной империи на все народы. Толстой считает, что настал момент для коренного преобразования жизни чело­вечества; он убежден, что Китай призван играть в нем первую роль, во главе народов востока. Задача Азии состоит в том, чтобы показать остальному миру истинный путь к истинной сво­боде; и этот путь, говорит Толстой, есть только один путь — путь Дао. Особенно если Китай воздержится от желания пе­рестроить свою жизнь по плану и примеру Запада — то есть за­менить свой деспотизм конституционным режимом, националь­ной армией и крупной промышленностью! Пусть он посмотрит на плачевную картину, которую являют эти европейские народы, кипящие в аду классовой борьбы с их пролетариатом, с их погоней за вооружениями бесконечными войнами, с их политикой колониального грабежа, — кровавое банкротство всей цивилизации! Европа представляет собой пример того, чего не следует делать. И так как, с другой стороны, Китай не может оставаться в нынешнем положении, когда он обречен на непрерывные на­падения, то лишь один путь остается для него открытым, путь абсолютного непротивления своему правительству и всем властям вообще. Пусть остается бесстрастным, пусть мирно обрабатывает свою землю, подчиняясь одному только закону бога! Европа по­чувствует себя безоружной перед героической и кроткой пассивностью 400 миллионов человек. Вся человеческая мудрость, вся тайна счастья в том, чтобы работать на своем поле, руководствуясь принципами трех религий Китая: конфуцианства, которое освобождает от грубой силы; таосизма, который предписывает не делать другим того, чего не хочешь чтобы другие делали тебе; и буддизма, который весь есть самоотречение и любовь.

Мы видим, как воспринял советы Толстого современный Ки­тай; и вряд ли его ученый корреспондент Ку-Хун-Мин особенно воспользовался ими: ибо его приверженность к традициям, утон­ченная, но ограниченная, предлагает в качестве панацеи от современной мировой лихорадки великий закон верности порядку, установленному прошлым*. — Но не следует никогда судить об огромном океане по волнам, бороздящим его поверхность. И кто может сказать, не много ли ближе народ Китая к мыслям Тол­стого, которые находятся в согласии с вековой традицией его мудрецов, чем это можно предположить по той борьбе партий и тем революциям, которые возникают и умирают в потоке его вечности?

----------------------------

* Толстой резко критикует в своем письме к Ку-Хун-Мину традиционное в Китае учение о повиновении властям: он видит в нем догму столь же мало обоснованную, как и божественное право сильного.

 

 

В противоположность китайцам, японцы со своей лихорадоч­ной живостью, своим жадным любопытством ко всякой новой идее, были первыми в Азии, с которыми Толстой вступил в сно­шения (с 1890 года или немного позднее). Он не доверял им, не доверял их национальному фанатизму, и больше всего той изумительной гибкости, с какой они усваивали европейскую цивилизацию, воспринимая одновременно и все ее заблуждения. Нельзя сказать, чтобы его недоверие было совсем необоснованно, ибо довольно обширная переписка, которую он вел с ними, до­ставила ему немало разочарований. Тот, кто называл себя его учеником, думая, что сумеет примирить его учение с патрио­тизмом, молодой Иокай, главный редактор журнала «Дидай-Чоо-Лю», в 1904 году, в момент войны Японии с Россией, публично отрекся от него. Еще больше обманул его ожидания молодой X. С. Тамура, который вначале был взволнован до слез чтением статьи Толстого о русско-японской войне и, весь охваченный дрожью, восторженно кричал, что «Толстой единственный про­рок нашего времени», а через несколько недель, после уничтоже­ния русского флота в Цусиме, был охвачен волной патриотиче­ского бреда и кончил тем, что опубликовал против Толстого злую книгу, полную нападок.

Более серьезны и искренни — но как далеки от истинной мы­сли Толстого! — те японские социал-демократы, героически про­тестовавшие против войны*, которые пишут Толстому в сен­тябре 1904 г. и которых Толстой благодарит, выражая в то же время полное осуждение как войны так и социализма**.

-----------------------

* Изо Абэ, редактор газеты «Heimin Shimbun» («Простой народ».) Прежде чем ответ Толстого дошел до них, мужественные протестанты были арестованы и их газета закрыта.

** Я цитировал выше, на стр. отрывок из этого ответа. К своему рассуждению о социализме Толстой прибавляет: «Истинное благосостоя­ние человечества — духовное и нравственное — включает в себя и материальное благосостояние. И эта высшая цель может быть достигнута только религиозно нравственным совершенствованием всех отдельных личностей, составляющих народы и человечество». С другой стороны, в 1909 г. Толстой ответит на вопросы экономического характера, заданные ему японским обществом «За освобождение родины», рекомендацией обратиться к аграрным теориям Генри Джорджа.

 

Но мысль Толстого, несмотря на все, проникала в Японию и взрыхляла до глубины ее почву. Когда в 1908 году русские друзья Толстого обратились к его иностранным друзьям, раз­бросанным по всему миру, с предложением опубликовать книгу свидетельств по случаю его восьмидесятой годовщины. Наоши Като прислал интересный очерк, который показывает, как значительно было влияние Толстого в Японии. Большая часть его религиозных книг была переведена там; к 1902—1903 г., гово­рит Като, они произвели нравственную революцию не только среди японских христиан, но и среди буддистов; и из этого по­трясения вышел обновленный буддизм. До тех пор религия была установленным порядком и внешним законом. Теперь она приобрела (или вновь обрела) внутренний характер. «Религиозное сознание» стало с тех пор модным словом. И конечно это про­буждение «я» было небезопасно. Оно могло привести — и при­вело во многих случаях — к совершенно иным целям, чем дух самопожертвования и братской любви — к эгоистическому на­слаждению жизнью, к индиферентизму, к отчаянию и даже к са­моубийству: такие катастрофы имели место среди представителей этого неуравновешенного народа, который в порыве страсти до­водит все учения до последних пределов. Но так сформировались, в частности около Киото, небольшие группы толстовцев, которые возделывали свои поля и исповедывали чистое евангелие любви*. В общем можно сказать, что духовная жизнь Японии сохранила отпечаток личности Толстого. Еще и сейчас существует в Япо­нии Общество Толстого, которое издает ежемесячное обозрение в семьдесят страниц, интересное и насыщенное содержанием.

---------------------------

* «Ты не один, учитель, разуйся! — напишет ему Токутоми 3 октября 1906 г., — у тебя здесь много детей по духу...

 

Самый привлекательный из всех этих японских учеников — молодой Кенжиро Токутоми, который также принял участие в юбилейном сборнике 1908 года. Он написал Толстому из То­кио восторженное письмо в начале 1906 года, и Толстой сейчас же ответил на него. Но у Токутоми не хватило терпения дожи­даться ответа: он сел на первый отходящий пароход, чтобы по­видаться с ним. Он не знал ни слова по-русски и очень мало по-английски. Он приехал в Ясную Поляну в июле, прожил там пять дней, был принят с отеческой добротой и вернулся в Япо­нию, сохранив на весь остаток своей жизни великое воспомина­ние об этой неделе и о светлой «улыбке» старца. Он воскрешает их в прелестных страницах 1908 года; с этих страниц говорит его простое и чистое сердце:

«Я вижу его улыбку сквозь туман семисот тридцати дней, прошедших с тех пор, как я был у него, и десяти тысяч кило­метров, которые нас разделяют.

Я живу теперь в маленькой деревушке, в жалкой хижине с же­ной и собакой. Я сажаю овощи, я выпалываю сорные травы, ко­торые снова и снова вырастают. Вся моя энергия и все мои дни уходят на то, что я выпалываю, выпалываю, выпалываю... Мо­жет быть это отвечает склонностям моей души, а может быть это связано с несовершенством нашего времени. Но я вполне счаст­лив. Одно лишь печально: когда при подобных обстоятельствах умеешь только писать, и ничего больше!...» *

--------------------------

* Журнал «Tolstoi Kenki» (О Толстом)

 

Маленький японец этими простыми строками о счастливой скромной жизни мудрости и труда сумел осуществить идеи Толстого и найти путь к его сердцу гораздо верней, чем все ученые сотрудники юбилейного сборника*.

--------------------------

* Токутоми вспоминает, что «Толстой спросил его в 1906 г. — «Вы знаете, сколько мне лет?» — «Семьдесят восемь», ответил я. — «Нет, двадцать восемь». Я подумал и сказал: — «Ах, да, считая ваше рождение с того дня, когда вы стали новым человеком». Он утвердительно кивнул головой.

 

* * * *

 

Как русский, Толстой имел много случаев познакомиться с мусульманами, потому что российская империя насчитывала их двадцать миллионов среди своих граждан. Естественно, что они занимали большое место в его переписке. Но они начинают фи­гурировать в ней не раньше 1901 года. Именно в этом году, вес­ной, Толстой покорил их своим ответом святейшему синоду и своим отлучением от церкви. Твердое и возвышенное слово прокатилось по мусульманскому миру, как колесница Ильи пророка. Они восприняли из него только утверждение монотеизма, где, как им казалось, отразился голос их пророка, и наивно пытались обратить его в свою веру. Российские башкиры, индийские муф­тии, константинопольские мусульмане пишут ему, что они «пла­кали от радости», читая публичное опровержение, обращенное против всего христианства; и они поздравляют его с тем, что он наконец освободился «от мрачной веры в троицу». Они назы­вают его своим «братом» и стараются окончательно обратить. С забавной бессознательностью один из них, индийский муфтий Мухаммед Садик из Кадиома, Гурдаспур, радуется возможности сообщить ему, что его новый мусульманский Мессия (некто Хазрат Мирза Гулам Ахмед) только что опроверг христианскую басню о воскресении, разыскав в Кашмире могилу «Юз Азафа» (Иисуса), и он шлет ему фотографию с портретом своего святого реформатора.

Трудно представить себе то изумительное спокойствие, слегка подернутое иронией (или меланхолией), с которым Толстой при­нимает эти странные авансы. Кто никогда не видел его в этих ученых спорах, тот совершенно не знает той царственной сдер­жанности, до которой довел он свою властную натуру. Никогда он не выходит из границ вежливости и спокойного здравого смысла. Не он, а его собеседник-мусульманин выходит из себя и приписывает ему в раздражении «остатки христианских пред­рассудков средневековья»* или, при его отказе верить в нового мусульманского Мессию, противопоставлять ему грозную классификацию, придуманную этим святым человеком, подразделив­шим людей, получающих свет истины, на три разряда:

«...Одни получают его от собственного разума. Другие по­средством видимых знаков и чудес. Третьи силою меча (пример: фараон, которого Моисей должен был заставить выпить Красное море, чтобы убедить в существовании бога). Ибо «пророк, по­сланный богом, должен учить весь мир...»**

-----------------------

* Асфендиар Войссов из Константинополя.

** Письмо Мухаммеда Садик, 22 июля 1903 г.

 

Толстой не следует за своими агрессивными противниками на поле брани. Благородный принцип, которого он придержи­вается, состоит в том, что люди, любя истину, никогда не должны опираться на различия между религиями и на их недостатки, но на то, что их объединяет и что делает их ценными. — «Это то, к чему я стремлюсь, — говорит он, — по отношению ко всем религиям и по отношению к исламу в частности»*. Он довольству­ется тем, что отвечает пылкому муфти: «долг всякого, кто обла­дает истинно религиозным чувством подавать пример доброде­тельной жизни». Это все нам нужно**. Он восхищается Мухам­медом, в особенности некоторыми из его изречений***. Но Мухам­мед только человек, как и Христос. Чтобы мусульманство, как и христианство, стали настоящими религиями, нужно, чтобы они отказались от слепой веры в человека и в книгу; чтобы они принимали лишь то, что находится в согласии с совестью и разумом всех людей. Даже облекая свою мысль в такую осто­рожную форму, Толстой всегда боится оскорбить веру того, кто беседует с ним.

------------------------

* Письмо Элкиваеву. 10 июня 1908 г.

** Мухаммед Садик, 20 августа 1903 г.

*** Толстой был восторженным поклонником молитвы Мухаммеда о бедности: «Господи, сохрани мою жизнь в бедности и сделай так, чтобы в бедности я умер!»

 

«Простите, если мне пришлось задеть вас. Нельзя говорить правду на половину. Надо говорить ее всю или совсем не гово­рить»*.

-----------------------

* Войссову, 11 ноября 1902 г.

 

Бесполезно прибавлять, что он отнюдь не убеждает своих собеседников.

Но находятся и другие, просвещенные, либеральные магоме­тане, которые вполне сочувствуют ему: — на первом месте зна­менитый великий муфти Египта, шейх-реформатор Магомет Абду*, который посылает ему из Каира в 1904 г. (8 апреля), благородное письмо, поздравляя его с отлучением, которому он подвергся: ибо испытание это божественная награда для избран­ных. Он говорит, что свет мысли Толстого согревает и собирает вокруг себя искателей истины, что их сердца трепетно ждут каждого его слова. Толстой отвечает с теплой сердечностью. Он получает также выражение почтения от персидского посланника в Константинополе, принца Мирзы Риза Хана, делегата первой мирной конференции 1901 года в Гааге.

----------------------------

* Эта крупная личность, реформаторское влияние которой отразилось на университете Аль Азра и за его стенами, на всем сунитском исламе, в котором он представлял течение современности, была недавно изучена Б. Мишелем и Шейхом Мустафой Абдель Разик, которые перевели и опубликовали на французском языке его главный труд: «Rissalat al Taw’d» — Exposé de la religion nusaknare». Libraire Orientaliste Paul Geuhner, 1925.

 

Но больше всего его привлекает бехаистское (или бабидское) движение, о котором он постоянно говорит со своими корреспон­дентами. Он вступает в личные сношения с некоторыми бехаистами, подобно таинственному Габриелю Саси, который пишет ему из Египта (1901 г.) и который был, как говорят, арабом по рождению, обращенным в христианство и потом перешедшим в бехаизм. Саси излагает ему свое credo. Толстой отвечает (10 августа 1901 г.), что «бабизм интересует его давно и что он перечел все, что ему удалось достать по этому вопросу». Он не придает никакого значения его мистической основе и его теориям; но верит в его великое будущее на востоке, как мораль­ного учения: «рано или поздно бехаизм сольется с христианским анархизмом». В другой раз он пишет одному русскому, который посылает ему книгу о бехаизме, что он уверен в победе «всех рационалистических религиозных учений, которые возникают в настоящее время из различных исповеданий: брахманизма, буддизма, юдаизма, христианства». Он видит, что все они идут «к слиянию в единую, общечеловеческую религию»*. — Он узнает с удовлетворением, что бехаистское течение проникло в Россию к казанским татарам, и приглашает к себе основателя их секты Воиссова, разговор которого с ним был записан Гусевым (фе­враль 1909 г.)**.

----------------------------

* Изабелле Аркадьевне Гриневской. В другом письме к Элкибаеву (10 июня 1908 г.) Толстой говорит, что существует только одна религия. Она еще не вся открылась человечеству, но она проявляется во всех ре­лигиях по частям. «Весь прогресс человечества зиждется на все более тесном союзе людей в этой единой истинной религии».

** В одном письме к Крымбаеву от 1908 г. Толстой, определяя истин­ную религию, как любовь к богу и ближнему, освобожденную от всяких излишних верований, восхваляет бабизм и казанскую секту. Другое письмо от декабря 1908 г. к Фридулхану Вадальбекову выражает то же восхи­щение перед бабизмом.

 

В юбилейном сборнике 1908 года ислам представлен калькутским юристом, Абдуллахом-аль-Мамун Сухраварди, который воздвигает Толстому величественный памятник. Он называет его йогом и подписывается под его учением о непротивлении, в котором не усматривает противоречий с учением Мухаммеда; но «надо читать Коран, как Толстой читал Библию, при свете истины, а не в тумане суеверий». Он хвалит Толстого за то, что он не сверхчеловек, не Uebermensch, но брат всех людей, что его свет это не свет Запада или Востока, но свет бога, свет для всего человечества. И в пророческом провидении он возвещает, что толстовская проповедь непротивления «соединившись с уче­ниями индийских мудрецов, породит, быть может, в наши дни но­вых Мессий».

 

* * * *

 

И действительно, именно в Индии слово, провозвестником которого был Толстой, должно было претвориться в дело.

Эта эпоха, конец XIX — начало XX века, были временем пробуждения Индии. Европа не знала еще, за исключением кучки хорошо осведомленных ученых, которые не слишком спе­шат расточать свои знания перед простыми смертными и охотно замыкаются в свою лингвистическую раковину, где чувствуют себя как за семью замками*, — Европа еще далеко не представляет себе чудесного возрождения индийского гения, которое возвещало о себе начиная с 1830-х годов** и развернулось к 1900-му году. Это был блестящий и внезапный рассвет во всех областях духа искусства, науки, мысли. Одно лишь имя — имя Рабиндраната Тагора, оторвавшись от созвездия своей славной семьи, за­сверкало над миром. Почти в то же самое время ведантизм был обновлен основателем Ариа-Самади (1875), Дайянанда Сарасвати, тем, которого назвали «индийским Лютером»; и Кешао Чандр Сен сделал из Брахма Самадж орудие социальных реформ и почву для сближения между христианской и восточной мыслью.

------------------------------

* За небольшим исключением, в числе которых на первом месте я на­зову Макса Мюллера, большой ум и большое сердце которого почитал Вивекананда.

** В 1828 г. одни из самых крупных умов нашего времени Раджа Рам Моган Рой основал общину Брахма Самадж, которая соединила все ре­лигии мира в одну религиозную систему, опирающуюся на веру в единого бога. Подобная мысль, естественно ограничившаяся в начале кучкой на­бранных, нашла затем глубокий отклик в душе великих мистиков Бенгалии; и через них она проникла мало-по-малу в массы.

 

Но ярче всего религиозный небосвод Индии освещали звезды первой величины, загоревшиеся на нем внезапно или, выражаясь возвышенным стилем Индии, имеющим свой глубокий смысл*, появившиеся на нем снова после веков небытия, — два чуда духа: Рамакришна (1836—1886), божественный безумец, который обнимал своей любовью все формы божества, и его ученик, еще более мощный чем учитель, Вивекананда (1863—1902), бурная энергия которого на века пробудила в его измученном народе действенного бога, бога Гиты.

----------------------------

* Вивекананда говорил о себе: «Я Санкара» (великий ведантист XIII века).

 

Толстой с его громадной любознательностью конечно знал о них. Он читал трактаты Дайананды, которые прислал ему редактор «The Vedic Magasine» (Кангра, Сакаранпур), Рама Дева. В 1896 году он пришел в восторг от первых появившихся в печати работ Вивекананды* и наслаждался «Беседами» Рамакришны**. Было несчастьем для человечества, что Вивекананда во время своего путешествия в Европу, в 1900 году, не был на­правлен в Ясную Поляну. Пишущий эти строки не может успо­коиться при мысли, что в этом году всемирной выставки, когда великий Свами проезжал через Париж, окруженный такими пло­хими руководителями, он не был тем, кто связал двух ясновидя­щих, двух религиозных гениев Европы и Азии.

-------------------------

* «Yogas's Philosophy. Lectures on Raja Yoga or conquering internal nature» by Swami Vivekanand, New-York, 1896.

** «Parahamsa Sri Ramakrishna», by Vivekananda. 2-е edition. Madras. 1905.

 

Как и Свами Индии, Толстой был взращен духом Кришны, «властителя любви»*. И не один голос приветствовал его в Индии, как Махатму, перевоплотившегося древнего Риши**. Гопал Четти, редактор «The New Reformer», который проникся в Индии идеями Толстого, сближает его в своей статье для «Юби­лейного сборника» (1908) с Буддой, отрекшимся принцем, и гово­рит, что если бы Толстой родился в Индии, его считали бы Аватаром, Пурушей (воплощение всеобщей мировой души), Шри-Кришной.

------------------------

* «Lord of Love»? заглавие произведения Баба Премананда Бхарати (1904), отрывки из которого перевел Толстой.

** Premananda Bharati. 1904.

 

Но фатальное течение исторического потока отнесло Толстого от йогов с их грезой о боге к порогу великого действия Вивека­нанды и Ганди — Хинд-Сварадж.

Странная превратность судьбы! Первый, кто привел его туда, был человек, который позднее должен был стать лучшим сорат­ником индийского Махатмы, но который в это время был еще, подобно Павлу до пути в Дамаск, злейшим врагом его идеи... Р. Дас...* Можно представить себе, что голос Толстого способствовал его обращению к своему истинному призванию? — В конце 1908 года Р. Дас был в лагере революционеров. Он написал Толстому, не скрывая от него своей веры в насилие; он нападал с открытым забралом на толстовское учение о непро­тивлении; и несмотря на это, он просил его дать несколько сочувственных строк для его журнала «Free Hindustan». Толстой ответил очень длинным письмом, почти статьей, которая под заглавием «Письмо к индийцу», 14 декабря 1908 г., распростра­нилась по всему миру. Он провозглашал энергично учение о не­противлении и любви, обрамляя каждую часть своих доказа­тельств цитатами из Кришны. Он внес не меньше силы в свою борьбу против нового научного суеверия науки, чем против древ­них религиозных суеверий. И он страстно упрекал индусов в том, что они отказываются от своей древней мудрости во имя заблуждений Запада.

--------------------------

* Р. Дас, недавно умерший, стал близким другом Ганди и политиче­ским вождем индусской свараджистской партии, которая хочет примирить методы непротивления с участием в законодательных советах.

 

 

«Можно было надеяться, что в огромном брамано-буддийском, конфуцианском мире новое научное суеверие это не будет иметь места и китайцы, японцы, индусы, поняв ложь религиоз­ных обманов, оправдывающих насилие, прямо перейдут к созданию свойственного человечеству закона любви, так сильно провозгла­шенного великими учителями востока. Но оказывается, что на­учное суеверие, заменившее религиозное, захватило и захватывает все больше и больше и восточные народы. Оно захватило уже с особенной силой и страну крайнего востока, Японию, и, ка­жется, уже не одних руководителей, но и большинство этого народа, готовя ему величайшие бедствия; захватило и 400-мил­лионный Китай и вашу 200-миллионную Индию, или по крайней мере большинство людей, считающих себя, так же как и вы, ру­ководителями этих народов.

Вы в своем журнале, как основной принцип, долженствующий руководить деятельностью вашего народа, ставите эпиграфом такую мысль: «Resistance to agression is not simplv justitiable, but imperative; non-resistance hurts both altruism and egoism». (Противодействие нападению не только справедливо, но и обяза­тельно: непротивление вредит одинаково и альтруизму и эгоизму.)

...И что же? В 20-м веке вы, член одного из самых религиозных народов, с легким сердцем и уверенностью в своем научном про­свещении, и потому несомненной правоте, отрицаете этот закон, повторяя ту — простите меня — поразительную глупость, кото­рую внушили вам защитники насилия, враги истины, сначала служители богословия, потом науки, ваши европейские учителя.

Вы говорите, что англичане поработили и держат в порабощении индийцев потому, что индийцы недостаточно противились и противятся насилию силою.

Но ведь это совершенно наоборот. Если англичане поработили индусов, то только потому, что индийцы признавали и признают главным основным принципом своего общественного устройства насилие; во имя этого принципа подчинялись своим царькам, во имя его боролись между собою, боролись с европей­цами, с англичанами... Торговая компания — 30 тысяч людей, не силачей, даже скорее слабых и дурных людей, — поработила 200-миллионный народ. Скажите это человеку, свободному от суеверия, — он не поймет, что значат эти слова... Разве не ясно, по одним цифрам, что не англичане, а сами индийцы поработили себя... Если индийцы порабощены насилием, то только оттого, что они сами жили насилием, живут насилием и не признают вечного, свойственного человечеству закона любви.

 

«Жалок и невежествен тот человек, который ищет того, что он имеет, но не знает, что имеет его. Да, жалок и невежествен человек, который не знает блага той любви, которая окружает его, которую я дал ему!» (Кришна.)

 

Только живи человек согласно с свойственным его сердцу и открытым уже ему законом любви, включающей в себя непро­тивление, и потому естественно не участвуя в каком бы то ни было насилии, и не только сотни не поработят миллионы, но мил­лионы не поработят одного. Не противьтесь злу, но и сами не участвуйте во зле, в насилиях администрации, судов, сборов податей и, главное, войска, и никто в мире не поработит вас».

Цитатой из Кришны заканчивается (как и началась) эта про­поведь непротивления, обращенная Россией к Азии:

 

«Дети, взгляните вверх своими ослепленными глазами, и мир, полный радости и любви, откроется вам, разумный мир, сделан­ный моей мудростью, один мир действительный. Тогда вы узнаете, что любовь сделала с вами, чем наградила вас любовь и чего она от вас хочет». (Кришна.)

 

Это письмо Толстого попадает в руки молодого индийца, ко­торый находился в это время в Южной Африке, в Иоганнесбурге, в качестве «адвоката». Его звали Ганди. Он был захвачен письмом и написал Толстому в конце 1909 г.* Он оповестил его о кампании самопожертвования, которую он проводил в те­чение десятка лет в евангельском духе Толстого**. Он просил разрешения перевести на индийский язык его письмо к Дасу.

--------------------------

* Из Лондона. Письмо пропало. Оно известно только по ответу Толстого.

** В своей автобиографии, публикуемой сейчас под заглавием «Histoir de mes experiences avec la Verite» («Yong India», 26 about et 14 octobre 1926), Ганди рассказывает, что в 1893—94 г. он прочел впервые произ­ведение Толстого: «Царство божие внутри нас». «Я был потрясен. Перед независимостью мысли, нравственной глубиной и искренностью этой книги, все прочие книги показались мне бедными и незначащими». Годом или двумя позже он прочел: «Так что же нам делать?» и «Евангелие». Он страстно отдался изучению Толстого. «Я начал осуществлять, — говорит он, все больше и больше бесконечные возможности общечеловеческой любви... В 1904 г. он создает в Фениксе, близ Дурбана, земледельческую колонию по плану Толстого. Он собирает там индийцев под условием подчинения двум законам непротивления и добровольной бедности. Читатель найдет в моей «Жизни Махатмы Ганди» рассказ о созданном им крестовом по­ходе, который длился около 20 лет. За год до того, как он писал Тол­стому, он закончил свою знаменитую книгу «Hind Swaraj» (индусский гомруль), — это «евангелие героической любви», оригинальное издание ко­торой в Гуджрате было запрещено правительством Индии, английское он послал Толстому 4 апреля 1910 г.

 

Толстой братски благословил его на «борьбу мягкости против жестокости, кротости и любви против гордости и насилия». Он прочел английское издание «Hind Swaraj», которое Ганди отпра­вил ему, и сразу же понял все значение этого религиозного и со­циального опыта:

«Затронутый вами вопрос о пассивном сопротивлении имеет огромное значение не только для Индии, но для всего челове­чества».

Он достал себе биографию Ганди, написанную Джозефом Ж. Доком*, и был пленен ею.

----------------------

* Joseph J. Doke: «M. К Gandi, an Indian Patriot in South Africa», 1909.

 

Несмотря на болезнь, он считает нужным послать ему не­сколько сердечных строк (8 мая 1910 г.). И почувствовав себя лучше, пишет ему из Кочетов, 7 сентября 1910 г. за месяц до своего ухода в одиночество и смерть — письмо такого значе­ния, что несмотря на его длину я хочу привести его почти цели­ком в конце этой книги. Оно есть и останется в глазах потомства евангелием непротивления и духовным завещанием Толстого. Индийцы Южной Африки опубликовали его в 1914 г. в «Golden Number of Indian Opinion», посвященном пассивному сопротив­лению в Южной Африке*. Оно было приобщено к успеху их дела, к первой политической победе непротивления.

-------------------------

* Издано в Фениксе, Наталь.

 

По изумительному контрасту Европа в тот самый час отве­чала на него войной 1914 г., в которой европейские нации пожрали друг друга.

Но когда буря пронеслась и ее дикий грохот постепенно затих, снова послышался по ту сторону развалин, взмываясь ласточкой ввысь, чистый и твердый голос Ганди. Он повторял, но более звонко и более мелодично, великие слова Толстого, гимна на­дежды нового человечества.

 

Май 1927

 

 

ПИСЬМО ГАНДИ,

НАПИСАННОЕ ТОЛСТЫМ ЗА ДВА МЕСЯЦА ДО СМЕРТИ

 

 

7 сентября 1910, Кочеты

«Получил ваш журнал «Indian Opinion» и был рад узнать все то, что там пишется о непротивляющихся. И захотелось ска­зать вам те мысли, которые вызвало во мне это чтение.

 

«Чем больше я живу, и в особенности теперь, когда живо чувствую близость смерти, мне хочется сказать другим то, что я так особенно живо чувствую и что, по моему мнению, имеет огромную важность, а именно о том, что называется непротив­лением, но что в сущности есть не что иное, как учение любви, неизвращенное ложными толкованиями. То, что любовь, т. е. стремление к единению душ человеческих и вытекающая из этого стремления деятельность, есть высший и единственный закон жизни человеческой, это в глубине души чувствует и знает ка­ждый человек (как это мы всего яснее видим на детях), знает, пока он не запутан ложными учениями мира. Закон этот был провозглашен всеми, как индийскими, так и китайскими и еврей­скими, греческими, римскими мудрецами мира. Думаю, что он яснее всех был высказан Христом, который даже прямо сказал, что в этом одном весь закон и пророки. Но мало этого, предвидя то извращение, которому подвергается и может подвергнуться этот закон, он прямо указал на ту опасность извращения его, которая свойственна людям, живущим мирскими интересами, а именно ту, чтобы разрешать себе защиту этих интересов силою, т. е., как он сказал, ударами отвечать на удары, силою отнимать назад присвоенные предметы и т. п., и т. п. Он знал, как не мо­жет не знать этого каждый разумный человек, что употребление насилия несовместимо с любовью как основным законом жизни, что как скоро допускается насилие, в каких бы то ни было слу­чаях, признается недостаточность закона любви, и потому отри­цается самый закон. Вся христианская, столь блестящая по внешности, цивилизация выросла на этом явном и странном, иногда сознательном, большей частью бессознательном, недоразумении и противоречии. В сущности, как скоро было допущено противление при любви, так уже не было и не могло быть любви как закона жизни, а не было закона любви, то не было никакого закона, кроме насилия, т. е. власти сильнейшего. Так 19 веков жило христианское человечество. Правда, во все времена люди руководствовались одним насилием в устройстве своей жизни. Разница жизни христианских народов от всех других только в том, что в христианском мире закон любви был выражен так ясно и определенно, как он не был выражен ни в каком другом религиозном учении, и что люди христианского мира торже­ственно приняли этот закон и вместе с тем разрешили себе наси­лие и на насилии построили свою жизнь, и потому вся жизнь христианских народов есть сплошное противоречие между тем, что они исповедуют, и тем, на чем строят свою жизнь: противо­речие между любовью, признанной законом жизни, и насилием, признаваемым даже необходимостью в разных видах, как власть правителей, суды и войска, признаваемых и восхваляемых. Про­тиворечие это все росло вместе с развитием людей христианского мира и в последнее время дошло до последней степени. Вопрос этот стоит очевидно так: одно из двух: или признать то, что мы не признаем никакого религиозно-нравственного учения и руководимся в устройстве нашей жизни одной властью силь­ного, или то, что все наши, насилием собираемые подати, судеб­ные и полицейские учреждения и, главное, войска должны быть уничтожены.

 

«Нынче весной, на экзамене закона божьего одного из жен­ских институтов Москвы законоучитель, а потом и присутство­вавший архиерей спрашивали девиц о заповедях, и особенно о шестой. На правильный ответ, архиерей обыкновенно задавал еще вопрос: всегда ли во всех случаях запрещается законом божьим убийство, и несчастные, развращаемые своими наставниками девицы должны были отвечать и отвечали, что не всегда, что убийство разрешено на войне и при казнях преступников. Однако, когда одной из несчастных девиц этих (то, что я рас­сказываю, не выдумка, а факт, переданный мне очевидцем) на ее ответ был задан тот же обычный вопрос: всегда ли греховно убийство? — она, волнуясь и краснея, решительно ответила, что всегда, а на все обычные софизмы архиерея отвечала решительным убеждением, что убийство запрещено всегда и что убий­ство запрещено и в ветхом завете и запрещено Христом, не только убийство, но и всякое зло против брата. И несмотря на все свое величие и искусство красноречия, архиерей замолчал, и девушка ушла победительницей.

 

«Да, мы можем толковать в наших газетах об успехах авиа­ции, о сложных дипломатических сношениях, о разных клубах, открытиях, союзах всякого рода, так называемых художествен­ных произведениях и замалчивать то, что сказала эта девица; но замалчивать этого нельзя, потому что это чувствует более или менее смутно, но чувствует всякий человек христианского мира. Социализм, коммунизм, анархизм, армии спасения, увеличивающаяся преступность, безработность населения, увеличи­вающаяся безумная роскошь богатых и нищета бедных, страшно увеличивающееся число самоубийств — все это признаки того внутреннего противоречия, которое должно и не может быть разрешено. И, разумеется, разрешено в смысле признании закона любви и отрицания всякого насилия, И поэтому ваша деятель­ность в Трансваале, как нам кажется, на конце света, есть дело самое центральное, самое важное из всех дел, какие делаются теперь в мире и участие в котором неизбежно примут не только народы христианские, но всего мира.

 

«Думаю, что вам будет приятно узнать, что у нас в России тоже деятельность эта быстро развивается в форме отказов от военной службы, которых становится с каждым годом все больше и больше. Как ни ничтожно количество и ваших людей, непротивляющихся, и у нас в России число отказывающихся, — и те и другие могут смело сказать, что с ними бог. А бог могущественнее людей.

 

«В признании христианства, хотя бы и в той извращенной форме, в которой оно исповедуется среди христианских народов, и в признании вместе с этим необходимости войск и вооружения для убийства в самых огромных размерах на войнах, заклю­чается такое явное, вопиющее противоречие, что оно неизбежно должно рано или поздно, вероятно, очень рано, обнаружиться и уничтожить или признание христианской религии, которая необходима для поддержки власти, или существования войска и всякого поддерживаемого ими насилия, которое для власти не менее необходимо. Противоречие это чувствуется всеми правительствами, как вашим британским, так и нашим русским, и из естественного чувства самосохранения преследуется этими правительствами более энергично, как это мы видели в России и как это видно из статей нашего журнала, чем всякая другая антиправительственная деятельность: правительства знают, в чем их главная опасность, и зорко стерегут в этом вопросе уже не только свои интересы, но вопрос, быть или не быть.

 

С совершенным уважением Лев Толстой