Александр Гроссман

 

 

ОБРАЗ ЖИЗНИ

 

 

«Хорошо описанная жизнь – такая же редкость,

как и хорошо прожитая.»  Томас Карлейль.

 

 

 

 

    Я начал писать и сразу выяснилось, что своих слов у меня нет. Весь текст -  мазаика из чужих мыслей, слов и метких выражений. Бесценный дар ушедших поколений. «Но ведь они для того и писали, - успокаивал я себя, - а я для того и читал». Примирил меня с собой симпатичнай мне автор «Русских вопросов» Б.Порамонов. «Нынешнее литературоведение установило, что такие заимствования (подчас бессознательные) являют литературный закон. Любой текст – палимпсест, автор пишет на чужом черновике». Я осмелел и назвал свой палимпсест Modus vivendi. В нём нет авторского вымысла. Все описанные события происходили с близкими мне людьми.

    Эта незамысловатая проза написана от первого лица. Надеюсь, никто не станет отождествлять это лицо с автором. В умеренных дозах автор разлит повсюду. «... у писателя все книги исповедальны», (Б.Шоу). Я прикрылся глубоко уважаемыми мною именами. Соблазн сопричастности и кто мы без них? События этой хроники разворачиваются на просторах «братской семьи народов» и завершаются на обетованном пятачке – в Израиле.

 

                   Александр Гроссман,

                   Ижевск, Кирьят-Шмона, 2005 г.

 

 

 

  Глава 1

    Голод выгнал Полину Коваль из деревни. В Киеве она нашла место няни в семье учителей. Хава и Давид Зисман преподавали в еврейских школах, а когда эти школы закрыли, стали преподавать на русском языке. Немолодые уже родители были заняты с утра до вечера, а их единственный годовалый сын проводил дни с Полей. Семья собиралась вечером и Поля не чувствовала себя чужой.

    В большой коммунальной квартире, которую раньше занимал адвокат, в десяти комнатах жили десять соседей. Тёмную прихожую облепили десять счетчиков, а ржавый от воды и времени унитаз украшала гирлянда тоже из десяти лампочек. Ничего оригинального. Так жили все, или почти все. В небольшой узкой комнате только у двери нашлось место для Полиной деревянной раскладушки, и она, как пробка, закупорила всякое ночное движение.

    Днём Поля водила малыша гулять в парк на Владимирскую горку. Пока малыши возились, няни, почти все бежавшие из деревень, обменивались опытом городской жизни. В воскресенье у Поли был выходной, и она снова шла на Владимирскую горку – место встречи отдыхающих нянь с красноармейцами. За зиму Поля поправилась, похорошела и скромно приоделась на городской манер. Весной у неё завелся ухажёр. События развивались по вечному сценарию, слегка окрашенному местным колоритом. Ходили в кино, угощались мороженым, укрывались в зарослях на склонах Днепра. Обходительное обращение ковалера льстило Полине, обещаниям хотелось верить, до счастья, казалось, рукой подать. Ближе к осени выяснилось, что Поля беременна. Ухажёр испарился, и к ужасу своему Поля поняла, что ничего о нём не знает. Знает, что призывался с Кавказа, он говорил откуда, но Поля не запомнила. Давид и Хава не указали ей на дверь. Напротив, они считали себя ответственными за её судьбу. Поля поплакала и со временем успокоилась. Хозяева советовали ей вернуться в деревню после родов, но Поля поступила, как подсказывало ей чутьё и подруги по Владимирской горке. Она назвала сына Петром, дала ему свои отчество и фамилию и оставила его в роддоме.

    Сделать это оказалось проще, чем пережить.  Тёплый человечек, которого она кормила несколько раз, не оставлял её. Проснувшийся инстинкт привёл Полю в Дом ребёнка, куда поместили Петю, и она выпросила разрешение помогать нянечкам по выходным. Ночами Поля видела себя и Петю в светлых комнатах, и чья-то забота укрывала и оберегала их. Пока она, ворочаясь на своей деревянной раскладушке, мечтала о своём месте среди людей, судьбу её решили нелюди. Зазвенели стёкла, все сели на своих кроватях, прислушиваясь, Киев бомбили... Она помогала готовить детей к эвакуации и уже перед самой разлукой нарушила обещание, данное заведующей, не выделять Петю среди детей; отвела его в пустую комнату, дала ему большой тёплый бублик, обсыпанный маком, обняла, заплакала и сказала:

- Ты теперь будешь жить на новом месте. Не забывай меня.

Малыш не понял её слов. Он прижал к щеке теплый бублик и спросил:

- А ты где будешь жить?

- Я в другом месте.

- Где в другом?

И тут она произнесла роковую фразу, разделившую их жизни:

- У евреев... Зисман фамилия.

Петя повторил по-своему: - У евреев Зисман фамилия.

Ночью детей погрузили в теплушки и повезли, пока без определённого места назначения.

    Хава уложила в чемодан детские вещи, документы и фотографии, взяла сына за руку, и они пошли на вокзал в надежде как-то выбраться из Киева. Давид получил повестку и прежде, чем отправиться на призывной пункт, пошёл проводить жену и сына. Комнату и вещи оставили на Полину, понимая, что она сама здесь на птичьих правах.

    При немцах, чтобы выжить, Поля пошла работать на фабрику, где шили одежду для армии. В квартире появлялись и исчезали новые соседи. Два года Поля жила в страхе, что её вот-вот выбросят на улицу, но её никто не трогал. Киев освободили. Фабрика продолжала шить одежду для армии, а с комнатой начались неприятности. Однажды вечером её посетил управдом – вошёл без стука, по-хозяйски осмотрел комнату и посоветовал ей искать другое жильё, намекнув, что за работу на немцев по головке не погладят. Ещё через пару дней он пришёл с участковым милиционером, и они дали ей два дня на сборы. Эти два дня определили её дальнейшую жизнь, и, по меньшей мере, часть её предвоенных снов сбылась.

    С первых дней работы на фабрике Полина испытывала душевное расположение к Вере Ивановне – пожилой работнице, учившей её шить.Теперь она решилась просить у неё совета. В обеденный перерыв Полина рассказала Вере Ивановне свою историю, и в тот же день после работы Вера Ивановна осталась с ней в раздевалке и дала простой житейский совет. Выходило, что Полине нужен защитник, с которым управдом не станет связываться. В том, что управдом не чист на руку и что у него рыльце в пуху, Вера Ивановна не сомневалась. После ранения вернулся на фабрику наладчик Николай Тимофеевич. Своего жилья у него не было, обещали и не давали, пока он ночевал на столах в парткоме. Вера Ивановна успела поговорить с ним, и он согласился поселиться у Поли.

- Это то, что тебе нужно, - говорила Вера Ивановна, - фронтовик, партийный, после ранения. Я давно его знаю, ничего плохого сказать не могу. - Видя Полино смущение, положила руку ей на плечо и, вздохнув, сказала: - Как мать тебе говорю...

    Управдом, как и обещал, через два дня явился опечатывать комнату. Его встретил Николай Тимофеевич - в гимнастёрке с орденскими планками, по-домашнему без пояса. Опираясь на палку, подошёл, поздоровался и спросил: - Ты на каком фронте воевал, товарищ? – Этого вопроса оказалось достаточно. Всё же потребовалось оформить брак, после чего их прописали. Поля всё ждала, что прежние хозяева вернутся, но они не вернулись. Ни тогда, ни позже, никогда.

    В самом начале их совместной жизни Поля рассказала мужу о сыне. Они выяснили, что Дом ребёнка разгрузился в Казани и получили из Казани ответ, что Коваль Петр Иванович, 1938 года рождения был направлен в Ижевск для помещения в один из детдомов УАССР. В письме из Удмуртского республиканского архива было сказано, что в архивных документах за период 1941-46г.г. Коваль П.И., 1938г. рождения не значится. След терялся где-то между Казанью и Ижевском, надо было ехать и разбираться. Пока шла переписка, родилась Дашенька и целиком завладела мыслями и чувствами Поли. Поездка всё откладывалась и не состоялась.

    Николая Тимофеевича выбрали в партком фабрики, не прошло и года, как он стал секретарём. Исполнительность, покладистый характер и анкетные данные вели его по служебной лестнице. В начале пятидесятых его взяли в райком инструктором, а в конце десятилетия он уже был первым секретарём. Полина скоро ощутила преимущества жизни при муже и стала послушно следовать его советам. Она вступила в партию, позже пошла на курсы профсоюзных работников, когда партком рекомендовал её. В середине пятидесятых её избрали в фабричный комитет, где она отвечала за организацию социалистического соревнования. Муж объяснил ей, что пока фабрика выполняет и, в разумных пределах, перевыполняет план, соцсоревнование просто формальность; главное наладить своевременную отчётность и наглядную агитацию всех уровней. Полина серьёзно отнеслась к тому, что в народе называли показухой. За несколько лет работы в фабкоме она научилась говорить расхожими штампами, добросовестно выполнять различные поручения и хорошо усвоила мужнюю науку: поменьше говори, внимательно слушай, кивай и смотри в глаза собеседнику – люди сами скажут, что и как надо делать. Добрая по натуре, она смотрела на людей широко открытыми серо-голубыми глазами, сочувственно кивала и даже делала всё, что было в её силах. За ней закрепился образ доброй, всё понимающей, своей. Пришло время и по рекомендации парткома её с триумфом избрали председателем фабричного комитета профсоюза. Теперь от неё зависело многое и многие: квартиры, путёвки, дефицит... Полина стала Полиной Ивановной, но чиновное чванство её не коснулось. Она по-прежнему сочувственно смотрела в глаза сидящему напротив человеку, не прерывала его, пропуская слова мимо ушей. Изо дня в день повторяющаяся рутина постепенно сделала её равнодушной. Ещё только открывая заседание, она знала чем оно закончится. Подводя итог иногда жарким, но бесполезным спорам, она говорила: - Райком нас поддержит, - и все понимающе кивали головами.

    Они одними из первых получили отдельную квартиру в новом районе. Ежегодно ездили отдыхать в черноморские санатории и пансионаты... Семья вписалась в систему и пользовалась положенными благами. В шестьдесят седьмом году Даша заканчивала престижный факультет журналистики, и ей уже подыскивали место в одной из столичных газет. Весенним утром Полина Ивановна, как всегда к девяти, вошла в свой кабинет, секретарь поставила перед ней традиционный утренний чай с печеньем и вышла. Полина Ивановна взяла печенье и удивленно подняла брови – отворилась дверь, вошёл мужчина смутно знакомой внешности, подошёл к столу, приветливо улыбнулся и сказал: - Здравствуйте Полина Ивановна. Меня зовут Пётр. Я ваш сын.

 

 

    Глава 2

    В Казани теплушки отцепили и загнали в тупик. Маневровый паровозик ушёл, вагон стоял, а в ушах не утихал стук колёс. Дети растерянно смотрели друг на друга и начали приходить в себя, когда их по одному стали принимать из вагона и опускать на землю. После долгой тряски они неуверенно шагали, спотыкаясь о траву, скоро освоились, забегали и заговорили – все сразу.

    Часть детей разместили в переполненных детских домах Казани, оставшихся повезли дальше – в Ижевск. В Ижевске они неделю прожили в школе откуда их небольшими группами определяли в детские дома. Петя,   ещё с одним мальчиком и четырьмя девочками, попали в Якшур-Бодью, где только начал обустраиваться детский дом, эвакуированный из Ленинграда. Утром их накормили кашей, дали по куску хлеба на дорогу, усадили в телегу, устланную соломой, и накрыли брезентом от дождя и ветра. Возница устроился на передке и сунул за спину в солому скоросшиватель с документами. Петя запомнил нянечку – она смотрела им вслед и прикрывала рот рукой. Хлеб дети съели ещё в городе. На Бодьинском тракте зарядил редкий дождь с ветром порывами. Дети сидели нахохлившись, прижавшись друг к другу, придерживая ручонками края брезента. Сорок километров одолели лишь к вечеру. Дети оцепенели и не могли двигаться. Их на руках занесли в дом. Спросили документы, возница спохватился, стал шарить в соломе и вытащил размокший скоросшиватель.

    Детей не ждали. К их приёму готовы не были. Разместить в спальнях не решились – опасались вшей; напоили чаем с хлебом и устроили на полу в столовой. Утром столовая наполнилась детьми, а эти шестеро тихо сидели в углу на матрасах и ждали. С тех пор, как их посадили в теплушки, они, если не спали, сидели и ждали. Сейчас они ждали, когда их накормят, а в это время заведующая организовавала баню, сестра-хозяйка добывала кровати, воспитатели уплотняли спальни, чтобы как-то их втиснуть. Детей остригли наголо, вымыли, и они сидели, закутанные в одеяла, ожидая пока прожарится одежда.

    Размокшие документы восстановить не удалось, и, чтобы поставить детей на довольствие, заведующая собрала комиссию, где, кроме неё, были врач и воспитательница - в роли секретаря. Врач осмотрела детей и установила возраст – все трёхлетки, тридцать восьмого года рождения. Девочки оказались толковее – назвали имя и фамилию, одна даже знала месяц и день рождения. Мальчики знали только имя. На одной из просохших страниц заведующая разобрала два слова: Пётр Ив...

-Как твоя фамилия? – спросила она Петю. Это слово повторялось уже несколько раз,  что-то оно напоминало, возникали какие-то приятные ассоциации, ощущалось тепло. Петя потрогал щеку, вспомнил бублик, вынул палец изо рта и довольный собой выпалил: «Уевреев Зисман фамилия». Заведующая продиктовала: Зисман Пётр Иванович, 1938 года рождения, еврей. Врач попросила: - Запишите хотя бы «со слов ребёнка». Заведующая распорядилась: - Запиши.

 

    Описанные здесь события произошли до моего знакомства с Петром. Я узнал о них  из бесед во время долгих ожиданий лётной погоды, под стук вагонных колёс, располагающий к откровениям, у ночных костров на берегах рек и озёр. Избирательная память услужливо сохраняет то, что мы хотим помнить. Одни коллекционируют обиды, другие, как Пётр, предпочитают то, что приятно вспоминать. В его рассказах обычно звучали мажорные ноты. Как бы там ни было, нельзя забывать, что впечатления детства осмыслены и озвучены взрослым человеком.

 

    Детдом разместили в длинной бревенчатой постройке. Низкое крыльцо вело в светлый коридор, вдоль коридора тянулся ряд дверей в комнаты – раньше классы, теперь спальни. В спальнях стояли печи-колонки, обшитые кровельным железом и выкрашенные в чёрный цвет. Топили дровами. Вечерами было душно и жарко, ближе к утру мёрзли. Почти всю первую зиму дети просидели на кроватях, поджав под себя ноги «для сугреву». Воспитатели, чтобы удержать детей в кроватях, читали им сказки, разучивали хором стихи и песни. Ждали тёплую одежду и обувь, но до провинциального детдома очередь дошла не скоро, не в эту зиму. Татьяна Михайловна тоже сидела на кровати и читала по памяти: «Мороз и солнце, день чудесный...».1 Петя надышал и протёр рукавом гляделку в узорах на стекле. За ним последовали другие, и, глядя на них, приникших одним глазом к мутнеющему пятну, воспитательница расплакалась. Молодая и энергичная она нашла простой выход – тёплую одежду собрали в одном месте и стали выводить детей небольшими группами по три-четыре ребёнка – девочек и мальчиков одинаково запелёнутых в шерстяные платки воспитателей. Прогуливая детей, Татьяна Михайловна читала вечные строки и указывала рукой в подтверждение словам. Петя смотрел, слушал и запоминал. Что-то на время, а что-то и навсегда. Дни проходили сносно – от еды до еды, неприятности начинались ночью.

    На ночь в коридоре возле дверей ставили вёдра. Для тех, кто не мог дотянуться до края, возле ведра клали кирпичи. В холодном коридоре вёдра казались ещё холодней. Хуже всех приходилось маленьким девочкам. У щупленькой Маши ручонки как-то не выдержали, она провалилась в ведро и перевернулась вместе с ним. Дети страдали недержанием, мочились во сне, лежали, свернувшись  комочком, в мокрой постели, и простужались. Случалось такое и со здоровыми детьми – они крепились, страшась выбираться на холод, задрёмывали и облегчались. Бабка Анфиса посоветовала наклонить кровати так, чтобы ноги были выше головы. Под ножки кроватей стали подкладывать кирпичи – здоровым помогло, а больным не очень. Так это и тянулось всю зиму, мучительно для детей, воспитателей и нянечек.

    Летом дети ожили. Едва ли не каждый день их водили в лес на облюбованную поляну, оттуда они совершали «походики»: в июне за смородиновым листом, ближе к осени за плодами шиповника. Каждый год на отчуждённой полосе вдоль тракта детдому вспахивали участок под картошку. Всё остальное детдомовцы делали сами. Копали картошку в сентябре. Выходило несколько радостных дней. Взрослые копали, младшие собирали, старшие грузили на подводу. Истопник Петрович разжигал костёр «до неба», пёк в углях картошку, все садились в кружок и ели, перекатывая горячий плод в ладошках. Татьяна Михайловна запевала: «... Ах, картошка, - объеденье, пионеров идеал! Тот не знает наслажденья, кто картошки не едал!».2 Чумазые малыши хлопали в ладоши и кричали: «тошка-тошка».

    Четыре года Петя прожил при Татьяне Михайловне. Ежедневно слышал её речь, усвоил привитые ею правила поведения, прослушал стихи любимых ею поэтов и уже начал смотреть на мир её глазами. В трудные годы, в убогой одежде, всегда готовые есть, лишённые материнского тепла эти дети всё же не были лишены детства. Татьяна Михайловна научила их видеть и ценить красоту окружающего мира. Не всех, но многих. Это большое искусство.

    Война шла к концу. Ещё предстояло погибнуть многим тысячам, но уже говорили о мирной жизни. Заведующая уехала в Ленинград готовить помещение к приёму детей. Вскоре от неё пришло известие, что вернутся только те, кого вывезли из Ленинграда. «Чужие», а их набралось уже больше двадцати, останутся в Бодье. Сперва жизнь разлучила Петю с матерью, теперь с той, что заменила её. Остался листок бумаги с адресом, написанным печатными буквами. Петя носил его в кармане, а когда выучился читать, запомнил.

    В час отъезда Петя сидел на кровати и бездумно смотрел в окно. Никаких мыслей, никаких желаний – пустота. Татьяна Михайловна вошла и села рядом, взяла его руку.

- Вырастишь – разыщи родителей.

- Зачем? Захотят – сами найдут.

- Не держи на них зла, Петя, они подарили тебе жизнь.

- Кошка тоже даёт жизнь котятам.

Татьяна Михайловна повернула его к себе, увидела бездонную тоску в глазах, не смогла сдержать слёз и сказала только:

- Поверь мне – это не одно и тоже.

 

    В детдоме появились новые женщины, набранные из местных. Они, хоть и числились воспитателями, в основном, занимались обслуживанием. Стихов не читали, зато дружно шинковали капусту и солили грибы. Им проще было сделать всё самим, чем терпеливо приучать детей. Предоставленные самим себе, дети слонялись по двору, забывая прежние порядки, а когда стали прибывать новые «воспитанники» - недавно осиротевшие, из «неблагополучных семей», постояльцы детских комнат милиции – от былого ничего не осталось. Образовалась новая среда обитания, в которой надо было уметь постоять за себя. Освоив несколько приёмов драки, Петя яростно защищался, приводя в замешательство заядлых драчунов – пробудился горячий нрав, дремавший в нём до поры. Беда только, что нападали часто из-под тишка и не по одному. Перед началом школьных занятий пришёл новый заведующий, демобилизованный капитан-сапёр, человек нервный, издёрганный войной, но по-своему справедливый. Петя попался ему на пути, когда капитан нёс охапку дров, тот отшвырнул его ногой, как щенка, и прошёл мимо. До встречи с капитаном, взрослый мир, окружавший Петю, состоял из женщин. Его могли бранить, наказывать, но его не унижали. Петя заплакал от обиды, а заведующий, возвращаясь за дровами, обронил:

- Чего ревёшь, мужик. – Новый заведующий довольно быстро навёл порядок. Групповые драки прекратились, счёты сводили тихо. Одного ставили на шухере, в случае чего он свистел или кричал «полундра». С началом учебного года детдомовцев сплотил общий «враг» – поселковые ребята. Враждующие стороны постоянно искали повод подраться, и всё же это больше походило на игру и дальше разбитого носа не шло.

    Этой послевоенной осенью Петя пошёл в школу. Прямо перед ним сидела Фая Повышева. Она то и дело вертела головой и две её короткие ржавые косички с вплетенными чёрными шнурками мелькали перед Петей и манили дёрнуть за шнурок. Однажды он так и сделал. Фая сверкнула прищуром зелёных глаз и бросила:

- Отстань, подкидыш, сирота казанская.

 Петя дёрнул за второй шнурок: - Какая сирота?

Фая обернулась: - Уймись, еврей чёртов. Подожди, получишь своё.

На перемене, выйдя в коридор, Петя увидел, что трое из его класса исподлобья смотрят в его сторону, а Фая указывает на него рукой и тараторит без умолку. Все четверо двинулись навстречу и главный у них, рыжий Валерка, стал медленно заносить кулак, распаляя себя: - Сейчас умоешься ...- С Петей такое уже бывало, он знал за собой эту особенность: мгновенно приходить в ярость и бросаться, не помня себя. Бросок вперёд, кулаком в нос правой, потом левой, головой в живот... Щупленькая детдомовская Маша с криком:  «Наших бьют!» побежала в другой конец коридора. Ей навстречу бежали детдомовские любители помахать кулаками, но всё уже было кончено. Варвара Кирилловна крепко держала драчунов за шиворот и подталкивала в класс. Фая бежала впереди и повторяла: - Я скажу, я скажу... Никакие они не сироты, повариха ихняя, Алевтина, говорила, сама слышала, их мамки домой не взяли, а этот ещё еврей. Да, сама видела.

-Что ты видела? – спросила Варвара Кирилловна.

-В журнале на последней странице написано, сами давали отнести..., -и осеклась. Сболтнула лишнее.

- Передай матери, что вечером я зайду к вам, - сказала Варвара Кирилловна, - с тобой, Валера, поговорю после уроков, а с тобой, Петя, - в детдоме.

Из школы детдомовцы возвращались гурьбой. Их не задевали. Боялись.

    Уроки готовили в столовой. Сперва первые два класса, потом остальные. Петя попытался написать «еврей», но так и не решил с какой буквы начинается это слово. Отсидев отведенный час, он пересёк двор, юркнул за дощатую уборную и затаился. За уборной забор заменяла ржавая колючая проволока, за проволокой овраг, заросший и тёмный в глубине. Петя подпёр проволоку, прополз под ней и пошёл вдоль оврага задворками посёлка. Школа была не далеко. Петя знал, что там никого нет, только бабка Анфиса убирается, ворочая парты. Он незаметно пробрался в учительскую, нашел журнал первого «Б» класса и стал листать с конца. Вот список, вот Зисман,  повёл палец вдоль строчки – еврей. Петя открыл окно и выпрыгнул в палисад.

    Варвара Кирилловна пришла после ужина. Села с Петей в столовой и сказала: - Видишь, что бывает, когда дёргают за косички. Тебе всё понятно?

-Ничего мне не понятно. Почему меня домой не взяли?

-Как ты попал в детдом, я не знаю, и Алевтина не знает, а когда люди не знают, они выдумывают.

-А про еврея тоже выдумали?

-Нет, не выдумали. У нас в классе разные дети учатся. Есть удмурты, русские, татары и ты – еврей.

-А кто ещё еврей?

-В классе ты один и в школе, наверное.

-А не в школе?

-Помнишь, врач к вам в детдом приходила? Марию Львовну помнишь? Она тоже еврейка. Все люди одинаковые просто названия разные.

-Как фамилии?

-Верно, Петя, как фамилии.

    В воскресенье после обеда Петя лежал на кровати и рассматривал потолок. Им теперь не то, чтобы разрешали ложиться на застланную кровать в одежде, но и не запрещали. В дверь заглянула вездесущая Маша: - Иди, Файка Повышева зовёт. – Это было что-то новое. Поселковые не ходили к детдомовским. Фая стояла в самом конце забора, куда обычно никто не заглядывал. Она манила Петю рукой, не удержалась и крикнула: - Ну, иди быстрей! Во дурак! – и сразу затараторила, - Влетело мне за тебя. Ну, не здорово. Варвара Кирилловна говорит: «Ты бы лучше шефство над ним взяла, чем обзываться».

-Какое ещё шефство?

-Ну, вроде тимуровцев. Мне Лидка книжку про них читала. На вот, пирог с капустой тебе принесла. Ешь!

Пока Петя ел пирог, Фая рассказала, что с войны вернулся Федька, раненый, но живой. Он ещё до войны к Лидке подкатывался, а теперь из дому не выгонишь, и Лидка довольная ходит.

Петя прожевал пирог и спросил: - Какая Лидка?

-Во дурак! Тётка моя, мамкина сестра младшая. Ну, иди. Будет чего ещё, принесу.

Пошла, вернулась: - Валерке нос чуть не своротил. Бешеный какой-то.

    В начале октября дождь прекратился. Небо очистилось, повисла паутина, установилось бабье лето. После уроков Фая потянула Петю за рукав:

- Пойдём, Федьку покажу. Трактор чинют с Никитичем.

Лида, Федя и всё, что между ними происходит, постоянно занимало Фаю,  ни о чём другом она не могла говорить. Петю больше привлекло упоминание о тракторе. Договорились встретиться после часа, отведенного на приготовление уроков, когда можно будет незаметно отлучиться. Приём этот был отработан и пока действовал безотказно.

    У всех в жизни бывают встречи, уготованные судьбой. Гусеничный «Сталинец 65» поблескивал стёртыми траками. Разобранный двигатель тускло отсвечивал шлифованной сталью цилиндров. Детали, инструменты, запах солярки, люди в промасленных спецовках, ветошь, которой вытирали руки... Петя стоял завороженный, а Фая, тем временем, поясняла:  - Вот, привела детдомовского, трактор хотел посмотреть, интересуется.

Федор вытер руки, поднял Петю и посадил в кабину. - Поиграй рычагами. – Время шло, Фая нетерпеливо дёргала за штанину. - Ну хватит, пошли. Никитич подошёл, положил руку Пете на плечо. - Приходи один, без сороки.

- Ему нельзя одному. Могут поколотить. У них война, - сообщила Фая.

Пока светило солнце Петя каждый день проползал под проволокой и бежал по оврагу в мастерскую. Он выучился различать гаечные ключи по размерам, узнал названия деталей и инструментов. Никитич или Фёдор роняли: «ключ на двенадцать, разводной, здесь без газового не обойтись», и Петя бежал с ключом от Фёдора к Никитичу и обратно. Ему дали драную спецовку, он вытирал руки ветошью, уходя мыл их с содой, он был счастлив, а счастье, как известно, никогда не бывает долгим. Пошли дожди, в помещении все были на виду, подходящей одежды и обуви тоже не было. Выехали на тракторе уже без него. Эти несколько дней в октябре открыли ему мир по ту сторону ограды, он ещё не тяготился своим положением, но впервые начал думать и сравнивать.

Роман с трактором длился три года – пока Петя жил в Якшур-Бодье. Он долго бегал украдкой, а летом, после третьего класса, Никитич поговорил с капитаном и Пете разрешили «помогать в мастерской». Этим же летом произошли два, как теперь говорят, знаковых события. В мастерской установили подаренный заводом токарный станок «Удмурт» и новенький нождак для заточки резцов. Потекла витая стружка, металл на глазах превращался в болты и гайки, а Никитич, вытирая станок, мечтательно говорил: - Нам бы ещё фрезерный ... Петя не отходил от станка пока на нём работали, и дождался своего часа: Никитич одел ему очки, поставил на ящик, подвёл резец и Петя сам, на ручной подаче, перегнал слой стали в стружку. Сила механизмов ощущалась, как собственная сила. Петя запомнил это чувство.

В середине лета на опушке леса разбили табор цыгане. Оказалось, что заколоченный сарай во дворе мастерской, - старая кузница. Цыгане переложили горн, приладили меха, запахло серой, застучали молот и молоток. Петя издали поглядывал в открытую дверь кузницы, не решаясь подойти ближе, пока молодой цыган не позвал его: 

- Заходи, пацан, не съедим.

Таинственный пещерный полумрак, хищные на вид инструменты, светящийся послушный металл, непривычный запах железа, кузнецы, как колдуны из сказки ... слишком много впечатлений для одного раза. Петя почти на ощупь вышел из кузницы и сел в тени сарая. За спиной молот и молоток вели понятный ему разговор, картина власти человека над металлом всё ещё стояла перед глазами. Жизнь изо дня в день наполнялась содержанием. Петя ещё не раз испытал на себе гипнотическое действие светящегося металла и убаюкивающей беседы молота с молотком. Перед самым началом школьных занятий табор свернули, кузницу заколотили, и лето кончилось.

 

Меня всегда занимал вопрос: как удалось старым мастерам, на ощупь творившим железный век, постичь прецизионные процессы и оставить невоспризводимые сегодня шедевры? Воображение моё рисовало затемнённую кузнецу и мастера, совершающего обряд рождения булатного клинка. Я завёл разговор о забытых приёмах, Пётр вяло поддакивал, думая о своём, додумал и оживился.

 - Похоже, я знаю один такой приём. В цыганской кузнеце подсмотрел. Там в углу разные полешки сохли. Помню сосну берёзу, осину, других я не знал тогда. Вечерами после работы молодой цыган щипал лучину и складывал отдельными кучками. На закате, когда стемнеет, они ковали ножи на продажу. Собирали по деревням старые рессоры и выковывали из них ножи разной длины и формы. Под закалку, как я сейчас понимаю, немного перегревали, дожидались сочного красного цвета и калили. Потом они раскладывали ножи на решётке над горном и начинали колдовать. Старик прикладывал к ножам лучины и, по мере их обугливания и воспламенения, молодой передвигал ножи подальше от жара. Я, понятно, не присматривался в какой последовательности он брал лучины, но и так ясно – низкий отпуск.

 

    Этим полным событиями летом было ещё одно: Петю пригласили в гости на пельмени. Пригласила Фая. Подошла к воротам мастерской, заходить не стала, вызвала Петю. В новеньком цветастом платье, в тряпичных туфлях на каблучках и в новом обличье – подстриженная, без косичек она смотрелась старше своих лет. Фёдор крикнул из мастерской:

-Держись, Петруха, это она для тебя так вырядилась.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                         

-Больно надо. Мамка приглашает в выходной пельмени есть. В час ровно. Смотри не опаздывай.

-А меня? - не унимался Фёдор.

-А тебя пусть Лидка угощает.

Петя обрёл дар речи: - Кто меня пустит в выходной?

-Пустят. – Повернулась на каблуках, расклешила платье и пошла.

-Ну, Петька, взялись за тебя бабы, - не то в шутку, не то всерьёз сказал Фёдор. 

-Не зевай, парень, - добавил Никитич.

    На лай собаки из окна выглянула Фая: - Иди, не укусит.

Петя отворил калитку, пёсик зашёлся в истеричном лае.

-Иди, Иди! Во дурак! Щенка боится. Марш на место! – пёсик затих и завилял хвостом.

Фаина мама протянула руку: - Здравствуй, Петя.  

Только сели за стол, пришли Лида с Федей. Федя поставил на стол бутылку водки, Лида достала стаканы.

-У меня на всех больших тарелок не хватит, - развела руками хозяйка.

-Нам можно в одной, - сказала Лида.

-Нам тоже, - Фая подвинулась к Пете. Все засмеялись. Фая смутилась и вернулась на место. Пельмени ели с уксусом под водочку, дети пили брусничный морс. Поели, посидели, попели. Все вместе проводили Петю до детдома.

    Чтение давалось Пете с трудом. Фая уже бегло читала, а он всё ещё по слогам. Со счётом всё было наоборот – Петя легко складывал и отнимал в уме, а Фая путалась в пределах ста. В классе она сдвигала тетрадку так, чтобы Петя мог видеть примеры, и записывала ответы под его диктовку. Свободно читать Петя начал в третьем классе. Поздней осенью стоял у окна, облокотившись на подоконник, и смотрел, как роняет листья берёза. Тут же лежала тоненькая книжечка для начального чтения – «Лягушка путешественница». Он открыл её, начал читать и прочёл. Воодушевился, пошарил по комнатам, поспрашивал и нашёл ещё пару тоненьких книжечек из той же серии: про Му-му и про Жучку. В школе попросил Фаю принести книгу, которую ей читала Лида. Эту первую свою книгу Петя читал долго. Прочёл и начал с начала. Попадались незнакомые слова, не всё было понятно, но произошло главное, что отличает читателя, – он жил вместе с героями, с Тимуром и его командой. Днём он носил книгу за ремнём под рубашкой, на ночь клал под матрас. Вернул, попросил ещё что-нибудь и услышал ответ в обычной Фаиной манере: - Ну, забота теперь у меня книжки тебе таскать. Ладно, поищу. Сама я? Не, не читаю, мне бы про любовь что-нибудь, а так скучно.

    Варвара Кирилловна похвалила Петю: - Ты заметно подтянулся по чтению, продолжай читать.

-Что читать, если книжек нету, - проворчал Петя.

-О чём  ты бы хотел почитать? – спросила Варвара Кирилловна.

-Про войну и чтобы мягкая.

Варвара Кирилловна удивлённо на него посмотрела. Тут же вмешалась Фая: - Ну, без обложки, чтоб под рубашкой носить, а то плакали ваши книжки.

Варвара Кирилловна принесла в детдом несколько книжек небольшого формата, изданных на газетной бумаге. – Не надо их прятать, - сказала она, - пусть все читают.

С этого дня ученики разных классов стали приносить книги – потрёпанные, иногда без начала и, что самое обидное, иногда без конца. Варвара Кирилловна отдавала их Пете, а он относил в детдом. Так попала к нему «Дикая собака Динго, или повесть о первой любви».3 Петя прочитал заглавие и отдал книгу Фае.

    Алевтина остановила Фаю в хлебном магазине. Она несколько раз вызывала Петю по просьбе Фаи и всё собиралась «прочистить ей мозги»: 

- Ты, подруга, особенно то губу не раскатывай. Красавчик твой последний год здесь доживает. Улетит скоро птичка.

-Куда улетит?

-Известно куда – в дальние края. У них одна дорога  – из детдома в ремесленное, там армия подойдёт, а после армии, где служил там и останется. Приберёт его к рукам черноглазая. Всё расписано, подруга, как по нотам, - Алевтина перевела дух и засмеялась.

-А почему черноглазая? - спросила Фая с вызовом.

-Такие они, положат глаз, и пропал мужик. Очи чёрные, очи жгучие ... знаешь?

-Знаю. Больно надо.

    Весной объявили, что детей переведут в Ижевск, а детдом закроют. Местные парнишки обрадовались, Петя загрустил. Здесь он уже нашёл своё место, прижился как-то и за оградой друзья появились. Кто заменит ему Никитича, Фёдора, Фаину семью. Жизненный опыт был ещё мал. Неизвестность пугала.

    В день отъезда ребята бесцельно слонялись по двору, бродили по комнатам, выглядывали в распахнутые ворота – ждали машину. Фая подошла со стороны оврага, высмотрела и выманила Петю.

-Поехал, значит. Книгу забыла отдать. Почитай. – Она протянула обёрнутую в газету повесть о первой любви. За обложкой лежал конверт, а в нём записка с адресом и предложением писать письма.

Петя отступил на шаг: - Зачем она мне. Оставь себе.

Фая не ожидала отказа. – Лида с Федей осенью распишутся. Хватит, нагулялись, - она вновь протянула книгу, - возьми, может поумнеешь.

Петя заупрямился, отступил ещё на шаг, сказал:

-Прощались уже. Пойду я.

-Иди, иди! Дурак! Идиот! Урод проклятый! 

Петя повернулся, пошёл, услышал: «Изверг! Еврей чёртов!», - и не оглянулся. В спальне опустился на голую кровать, посмотрел на ряд солдатских вещмешков с именами, выведенными химическим карандашом, и закрыл глаза. Задремал, его разбудили, когда пришла машина.

 

 

    Глава 3

    О годах, проведенных в ижевском детдоме, Пётр не любил вспоминать. Воспитатели требовали послушания, учителя добивались успеваемости. Подростки тяготились своим положением, ухитрялись добывать курево, не упускали случая выпить, если представлялась такая редкая возможность, враждовали с городскими, сводили счёты со своими, словом, жили, а сознание определяло бытиё.

    На стене висел пожелтевший Указ Президиума Верховного Совета СССР от 2 октября 1940г. «О государственных трудовых резервах СССР», вводивший мобилизацию  молодёжи в возрасте 14-16 лет в ремесленные училища и школы ФЗО. Указ обязывал « ... ежегодно призывать до 1 миллиона подростков мужского пола для обязательного профессионального обучения». Рядом помещалась выписка из Указа от 28.12.40г. За нарушение дисциплины и самовольный уход из училища можно было загреметь в детскую колонию. Об этом заведении были наслышаны, и никто туда не стремился. Узаконенная эксплуатация детского труда не смущала детдомовцев. Многие, и Петя в том числе, ждали этого часа с надеждой. Закончив кое-как седьмой класс, Петя сменил детдом на интернат, и его стали учить профессии токаря-фрезеровщика.

    Подросток, выросший в казенном доме, не тяготился жизнью в интернате. Петя не стеснялся новенькой формы, не чувствовал себя парией, напротив, любовался собой в зеркале, с фуражкой и без неё. Началась работа на станках, Петя ожил и повеселел. Он буквально прирос к станкам, разговаривал с ними, смазывая и убирая, научился улавливать среди ровного шума ворчливые и недовольные ноты. Мастера отмечали прилежание, хвалили его, хотя на самом деле это было нечто иное, подмеченное Никитичем, Федей, кузнецами ... На втором году обучения Петя узнал про автошколу при ДОСААФ. Пошёл и был принят. Тоскливыми оставались только выходные и праздники.

    В шестнадцать лет он отнёс в милицию справку из Як-Бодьинского поселкового совета и получил паспорт, выданный на имя Зисмана Петра Ивановича, 1938 года рождения, еврея, место рождения не установлено.

 

    Из училища Петя попал на Ижмаш. Перед распределением мастер сказал ему: - Просись в инструментальное производство. Там тебя научат работать на всех станках. – Пете дали хорошую характеристику и рекомендовали, как способного рабочего. Его определили в один из инструментальных цехов, и он вступил в самостоятельную жизнь – с небольшой зарплатой, койкой в рабочем общежитии и долгожданной свободой, которой он не умел распорядиться. В общежитии, в основном, жила молодёжь. Дни рождения, свадьбы, проводы в армию ... для «пьянства без причин»4 времени не оставалось. Петя заметил, что девушки не обходят его своим вниманием. С одной из них у него состоялся интересный разговор. Они сидели в парке над прудом, как-то к слову пришлось, и она сказала: - Ты и на еврея то не похож. Они все важные, просто так не подойдёшь. А ты ничего, свой парень. Может ты и не еврей?

- Не знаю. Я вроде подкидыша, говорили, не взяли меня из роддома.

- Ну, тогда ты точно не еврей. Уж чего только я про евреев не слышала, но чтоб они детей своих бросали ...

-А что ты слышала?

-Разное болтают. Мы для чего здесь сидим? – и она потянулась к Петру. Это был уже не первый случай, когда в нём не признавали еврея. Сомнения эти ни к чему не вели. У него не возникало желания выяснить, кто же он на самом деле.

    Весь первый год самостоятельной жизни Пётр пребывал в состоянии эйфории. Идя на смену среди тысяч таких же, он испытывал душевный подъём, приятное чувство причастности к чему-то большому и важному. Он не замечал обречённости в опущенных плечах, следов многолетней усталости на лицах, его не угнетала однообразно тёмная одежда, вохра, бесцеремонно обыскивающая кого ей вздумается ... После проходной он шёл мимо цехов металлургического завода. В окнах видна была феерическая картина разливки стали, прокатные станы жадно заглатывали светящиеся полосы, выходя из валков, металл безвольно падал на пол и полз, извиваясь. После вечерней смены Пётр часто задерживался у открытых окон – в ночи эти картины завораживали и будоражили одновременно. Впереди были три года, отпущенные ему до призыва, и виделись они в розовом свете. Сквозь теже розовые очки смотрел он на молодую красивую учительницу, когда она подошла к его станку и стала уговаривать продолжить учёбу в вечерней школе: - От вас ничего не требуется, только назовите мне ваш табельный номер, остальное мы возьмём в отделе кадров. – «Я просто не мог ей отказать», - оправдывался Пётр, направляясь в школу, когда друзья звали развлечься. В заводской вечерней школе робочей молодёжи требования были не высокие, знания приобретались не глубокие, аттестат получали все, кто хотел, и это уравнивало их в правах со всеми, желающими учиться дальше. Три года Пётр не замечал бега времени. Задумался и оглянулся, когда его сверстники один за другим стали покидать общежитие. Прошёл осенний призыв, потом весенний, Пётр решил, что про него забыли, и пошёл в военкомат. Дежурный офицер выслушал его, порылся в картотеке и сказал:

-Поедешь в школу сержантов учиться на механика-водителя боевых машин. Даром тебя в ДОСААФ готовили? Наберём команду и вызовем. Иди работай.

Пётр не скрывал своей радости. Офицер был приятно удивлён и пожал Петру руку. В те годы армию ещё не разъедала дедовщина и простые парни, вроде Петра, охотно шли служить.

 

    После трудностей и неприятностей первых месяцев службы, Пётр усвоил правила очередного общежития. Казарма подкупала чистотой – никто не валялся на его койке и не брал «поносить» его одежду.  Петю не грызла тоска по дому, он не расстался с любимой девушкой и не терзался сомнениями, дождётся ли она его, не писал и не ждал писем. Его привязанностью стали танки. В редкие свободные минуты он шёл на танкодром и мысленно проходил припятствия – здесь отпустить акселератор, а здесь добавить ... Он ничего не читал, скучал на политзанятиях, нехотя учил уставы и ждал своего часа. Пётр с первого раза одолел все припятствия и дальше только наращивал скорость. В конце учёбы он с гордостью проделал и аккуратно обшил дырочку для знака механика-водителя третьего класса и отбыл для дальнейшего прохождения службы в кадрированную дивизию, расквартированную в светлом сосновом лесу на берегу Днепра. Там он впервые вошёл в большую реку, подставил тело сильному течению тёмной воды, понежился на тёплом прибрежном песке. Смуглый от рождения, он быстро покрылся ровным загаром, кончики густых чёрных бровей выцвели до пшеничной жёлтизны. Нежданно-негаданно он оказался на земле его предков.

     Петру предстояло поддерживать технику в рабочем состоянии и совершенствоваться в искусстве вождения. Он стал водителем танка командира взвода – лейтенанта, недавно прибывшего на эту должность из училища. Прошло немного времени и их сблизило желание постичь мастерство вождения с прибором ночного видения. В армии, наконец, пригодились водительские права Петра. Его часто отправляли за продуктами, строительными материалами или с личными поручениями офицеров. Во время таких поездок молодые люди  становились Алексеем и Петром, а о службе напоминала только форма и внушительного вида армейский грузовик. На втором году службы произошло событие, ещё больше сблизившее их.

    Над дивизией постоянно висела угроза неожиданных визитов командующего. Маленький учебный самолёт замечали, когда он уже шёл на посадку. Командующий появлялся в расположении полков раньше их командиров. И начиналось ... Желая уберечь себя от этой напасти, на танкодроме надстроили вышку и оборудовали постояный пост с рацией. На этот раз самолёт прилетел в густых сумерках. Командующего интересовало ночное вождение. Он достал хронометр и лично следил за кружением машин по танкодрому. Экипажи оказались неплохо подготовленными, командующий подобрел, выделил машину под номером тридцать один и распорядился: - Освободите танкодром и пусть покажут на что способны. - Командир полка передал команду и от себя добавил: - Жми! - Алексей передал команду и тоже добавил от себя:

- Спокойно, Петя, покажи класс. – Пётр прошёл круг, пошёл на второй, когда последовала новая команда:

- Лейтенант, займите место водителя.

Командующий захлопнул крышку хронометра. – Молодцы! Первый класс!  Командир полка счастливо улыбался, комдив пригласил командующего «перекусить», офицеры облегченно вздохнули, а Алексей и Пётр стали водителями первого класса – комдив понял слова командующего буквально.

    Старшина-сверхсрочник так прокомментировал это событие: «Вот жид пархатый, и тут всех обскакал». Старшина этот не упускал случая пройтись по поводу национальности Петра и ввернуть «жид» к слову и просто так. Пётр уже знал, что евреев здесь не жалуют, хотя и не понимал почему. Старослужащие предупреждали его: со старшиной лучше не связываться, рассказывали, как года два тому один лейтенант «начистил ему харю», но старшина так и остался на своём складе, а лейтенанта загнали на Камчатку. Подозревали, что старшина стукач и сторонились его. Однажды Петру пришлось везти старшину на армейский склад.

- Не может еврей быть Петром Ивановичем, - разглагольствовал старшина. - Меня не проведёшь. Пинхус Абрамович – вот ты кто. 

Пётр знал, что старшина его провоцирует. Ждёт, что он сорвётся. Хоть как-то. В зеркале Пётр видел, что старшина ждёт ответа, и дал выход своей ярости, разогнав машину так, что её стало заносить. Старшина испугался, вцепился в сиденье, завизжал. Пётр убрал газ, и больше они не проронили ни слова. Ночью Пётр проснулся, вспомнил поездку и впервые подумал, что всё же надо бы выяснить, кто же он на самом деле.

    Старшина оставил его в покое самым неожиданным образом. Пётр повёз Алексея в город за покупками по списку офицерских жён. При выезде на шоссе они увидели старшину. Он спал, привалившись спиной к сосне, сочившуюся изо рта струйку облепили мухи, по мокрым штанинам сновали насекомые.

- Жаль, что здесь не ходят патрули, - сказал Пётр.

- Нет, - загадочно улыбнулся Алексей, - что ему патруль: проспится, отсидит пару суток на губе и всё. Ты не видел его Агриппину? И скалку её не видел? Отвезём его домой, там он своё получит. Сразу всё – суд, приговор и исполнение.           

Пётр подогнал машину. Вдвоём они с трудом затащили старшину в кузов и вернулись в посёлок. Пётр ожидал увидеть такую же низенькую толстушку, как старшина, а вышла высокая худая женщина, загородила дверь: - В хату не пущу, несите в сарайку.

После этого случая старшина смотрел волком, но не задевал.

    Пошёл последний год службы и Петра стал беспокоить холодок неизвестности. Он знал, что может вернуться в Ижевск, койка в общежитии и работа всегда найдутся. С недавних пор у него появились иные желания. Большой красивый город соблазнил его. Так вышло, что ему велели везти комдива с женой и дочкой в Киев. Утром он отвозил генерала в штаб, поступал в распоряжение генеральши и колесил по городу. На обратном пути, не стесняясь его присутствия, генеральша сказала: - Зачем ждать пока пришлют нового водителя? Возьми этого. – Дочка поддержала её. Сидевший рядом генерал спросил: - Слышал, сержант?

- Я танкист, товарищ генерал, - ответил Пётр, не отрываясь от дороги. Уже у дома, выходя из машины, генерал сказал: - Служи, танкист.

    Вечером, засыпая, Пётр видел картины городской жизни, фланирующую толпу на Крещатике, поразившее его здание оперного театра, купола Софиевского собора, Владимира с крестом над городом и Днепром. Подступало желание прикоснуться к жизни большого города. Годы, прожитые на казённом иждивении среди себе подобных, не выработали привычки брать на себя ответственность за свою собственную судьбу. Опыт всей предыдущей жизни помог ему легко адаптироваться в армии и теперь, когда пришло время решать, как жить дальше, появились мысли – а не остаться ли в армии. Он стал присматриваться к офицерской жизни и при удобном случае спросил Алексея: - Как ты думаешь, стоит мне поступить в училище?

Алексей ответил не сразу: - Не стоит. Даже если поступишь, ходу тебе не будет.

- Пятый  пункт?

- Пятый пункт и родители. Что ты знаешь о них? В анкетах спрашивают были ли в плену, на оккупированной территории, в заключении ... Брось эту мысль, Петя. Займись лучше поисками родителей. Хочешь, помогу? – Пётр кивнул. - Мой однокашник служит в штабе. Пошлёт запрос от части.

    Ответ пришёл довольно быстро. Республиканский архив УАССР сообщал, что в документах, переданных на хранение при ликвидации Якшур-Бодьинского детдома, находится протокол заседания комиссии от 25 сентября 1941г. по приёму детей, прибывших из Ижевска без сопроводительных документов. К письму была приложена выписка из протокола. Из выписки следовало, что год рождения Петра установлен врачом, а фамилия, имя, отчество и национальность записаны со слов ребёнка. Пётр прочитал письмо, посмотрел на Алексея и грустно улыбнулся:  - Выходит и день рождения  мне тогда же назначили. Ничего этого я не помню.

- Да-а-а, - протянул Алексей, - свежо предание ... На месте надо концы искать.

Вечерами, перед сном, Пётр силился заглянуть в глубины памяти. Вспомнил  детей под брезентом, стук колёс и смутный образ женщины, что дала ему тёплый бублик.

    Одногодки Петра считали дни до дембеля, а он так и не решил куда податься. И на этот раз за него решили другие. Отец комбата – заведующий военной кафедрой Днепропетровского металлургического института – попросил подобрать толкового механика-водителя для обслуживания учебных танков. Комбат вызвал Петра, изложил суть дела и спросил:

- Согласен? Ты, сержант, подходишь по всем статьям. Где жить? Не знаю. Если согласен, можно уточнить. – Пётр согласился.

    Осенью он сел на пароход и поплыл вниз по Днепру. Почти весь рейс простоял на палубе: любовался рекой и берегами. Утром перебросил через плечо тощий вещмешок, сошёл на берег и пошагал устраиваться на гражданке.

 

 

 

    Глава 4

    Пётр представился начальнику кафедры и получил по-военному чёткие указания: - Боксы во дворе. Найдёшь Клименко – он тебе всё покажет. Насчёт жилья подойдёшь к коменданту общежития. Он в курсе.

    Клименко, отставник пенсионного возраста, сидел в каморке и читал газету. Познакомились. Разговорились. Узнав, что у Петра есть специальность, Клименко заметил: - Тут ты не задержишься. Скоро заскучаешь.

    Последний этаж студенческого общежития занимали преподаватели, как правило, молодые ассистенты и аспиранты. Петра подселили к ассистенту кафедры математики – деревенскому парню, недавно окончившему университет. Пётр поздоровался. Бросил на пол свой тощий вещмешок.

 - Располагайся, - сказал Антон. – Вечером пойдем пить пиво. Лучший способ свести знакомство. 

Всё устроилось быстро и просто – работа, койка и время, чтобы осмотреться и подумать, как жить дальше. В августе стали возвращаться из отпуска офицеры. Появились первые поручения, а когда выяснилось, что у Петра есть права, его стали использовать и в личных целях – свозить мужскую компанию на рыбалку, перевезти мебель и далее, как обычно. В сентябре общежитие наполнилось голосами - начались занятия. 

     Субботним вечером Антон предложил: - Пойдём, прошвырнёмся по парку, подцепим кого-нибудь.

Пётр нехотя согласился. Его смущала форменная одежда. Поди объясни прохожим, что другой у него нет. Они спустились на первый этаж и задержались у объявления: «Вечер танцев».

 - Заглянем? - спросил Антон.

Каролина не возлагала больших надежд на этот вечер,  зашла  на  всякий случай. Она заметила Петра, как только он вошёл, и стала внимательно его разглядывать. Высокий, брюнет, лицо чистое, загарелое, глаза серые... и голубые, когда переводит взгляд. Усмехнулась. Знает, что форма ему идёт. Красуется. Она двинулась напрямик, подошла, предложила решительно:  - Потанцуем?

Пётр смущённо улыбнулся: - Я не танцую. Не умею.

 «Так он ещё лучше», - отметила Каролина. – Здесь никто не умеет, - она говорила с каким-то приятным и ласковым акцентом, положила руку ему на плечо и они начали двигаться. Почти сразу же смолкла музыка, но Каролина не выпустила его руку, сказала: - Пойдём лучше погуляем, - и увлекла его к выходу. Они покружили в студенческом городке, посидели на скамейке и договорились встретиться на другой день. Возвращаясь, Пётр размышлял: «Настырная. Прёт, как танк».

    Антон спал в костюме, при галстуке, в обуви. Пётр разул его, распустил галстук, прислушался к пьяному бормотанию, ничего не разобрал и лёг спать. Ночью он несколько раз просыпался от булькающего храпа. Утром, когда Пётр проснулся, Антон, всё ещё в костюме, сидел на кровати, свесив ноги, и немигая смотрел на Петра. 

- Я три семестра вел занятия у этой панночки.  Пялился, как только мог, а она, значит, прынца ждала. Ну, ты даёшь! – и он снова растянулся на кровати.

    Верный армейской привычке, Пётр почистил ботинки, навёл стрелки на брюках, поправил фуражку перед зеркалом и довольный собой пошёл на свидание. Каролина  вышла  улыбаясь, увидела Петра, остановилась, прищурилась.

- Здравствуй, воин. Ты опять при параде! 

Пётр молчал. Пауза затянулась. Каролина почувствовала неловкость, взяла Петра под руку: - Пойдём, посидим у воды. – Они перешли по мосту на остров, пошли вдоль берега, увидели бревно на песке, сели. По дороге и здесь на берегу разговор не завязывался. Каролина прильнула к Петру, он обнял её одной рукой. Она повернула к нему лицо: - Что ты всё молчишь? Ты с девушками встречался когда-нибудь?

-                   Бывало и встречался. Никто не обижался.                         

Каролина густо покраснела: - Не сомневаюсь. - Попробовала зайти с другой стороны: - Тебе нравятся книги папы Хема?

- Никогда не слышал.

- Не слышал о Хемингуэе? Где же ты был последние десять лет, мой милый Маугли?

 Пётр встал. Неприязнь, вспыхнувшая при встрече, вновь охватила его.  Насмешливый тон, высокомерные нотки ... Подошёл к воде. Постоял. Вернулся.

- Одна моя подруга детства в таких случаях говорила: «Во дурак! Чего уши развесил? На одежду пока не заработал, не успел – три месяца, как демобилизовался.

Каролина не отвела глаза, смотрела внимательно, спросила: - Тебе никто не помог? Родители ...

-Некому помогать, - помолчал и добавил, - и никогда не было. Пойдём. Провожу.

Она послушно поднялась, молча дошли до проспекта.

-Здесь уже близко, сама дойдёшь, - Пётр улыбнулся на прощанье и повернул в свой проулок. «Этой улыбкой он из меня верёвки будет вить, - подумала Каролина и отметила, что к месту вспомнила подходящее выражение. – Грубоват, но до чего похож на моего героя.  Чего я сунулась с Хемингуэем?»

    Каролина Збыровская училась на третьем курсе. Возвращаясь после летних каникул, проведенных в Варшаве, она сразу же начинала мечтать о следующей поездке, и так её жизнь превратилась в долгое ожидание и мотыльковый миг короткого лета. Невысокая, худенькая, стройная фигурка, шатенка со светлыми карими глазами, живое лицо, озарённое внутренним светом. За два прошедших года никто не стал перед ней на колени и не был сражён сиянием её лучистых глаз.

    В вестибюле общежития Пётр спросил у вахтёрши, уткнувшейся в  книгу: - Кто такой Маугли? – Женщина сняла очки, убедилась, что он не шутит. - Мальчонка такой дикий, у волков в лесу воспитывался.

-Вроде Тарзана?

-Да, да. Вроде того.

    В среду Пётр возился с заезженным армейским грузовиком, на котором студентов обучали вождению.

-Эй, механик, - услышал он  знакомый голос с приятным акцентом. Пётр открыл калитку. Каролина помахала тоненькой книжкой:

- Почитай. «Старик и море».  Пошли в кино.

- Приоденусь – тогда и пойдём. Хочешь прокатиться? Машину надо проверить. – Он помог ей подняться в кабину. – Здесь недалеко мастерская. Токарь требуется. Заедем на минуту. 

Она ждала его у двери. Смотрела, как он подошёл к рабочему, как тот остановил станок, поговорили, пожали руки, сейчас вернётся ... Нахлынули желания, терзавшие её уже не первый год, и она решилась дать им волю.

-Поезжай за город. - «Голос чужой», - отметила она про себя.

Пётр посмотрел в зеркало, увидел её лицо и всё понял. В роще она опустилась на сухие листья и позвала: - Ну, иди же!

 

Работа в небольшой мастерской, обслуживающей горздрав, оказалась очень удобной. Петру оставляли чертежи, чаще эскизы, никто не контролировал его время, он выполнял работу, раскладывал детали на столе, утром их уносили. Около десяти Пётр закрывал мастерскую, шёл к общежитию и встречался с Каролиной. Ближе к зиме мест для уединения не осталось. Их встречи начались с телесной близости, теперь они нащупывали пути к близости душевной – бродили по тёмным улицам, разговаривали и обменивались жизненным опытом, таким разным, что обоим было интересно. Позже начались первые совместные покупки. Костюм решили шить. В маленьком ателье на проспекте Каролина остановила свой выбор на тёмносиней ткани в редкую белую полоску и занялась фасоном. Пётр неумело выполнял указания пожилого закройщика, когда тот обмерял его и вертел перед зеркалом. На все вопросы Каролины закройщик отвечал одной фразой: «Ви мне говорыте?», меняя интонации и ударения. Пётр не понимал: спрашивает он или соглашается, но Каролину беседа, похоже, устраивала.

    На первую примерку Пётр пришёл один. Закройщик возился у него за спиной, наносил мелом какие-то метки и говорил сам с собой.

- После всего, что было, идише бухер приводит сюда полячку. Ему нужна шикса. – И вдруг обратился к Петру: - Фун мазл биз шлемазл из эйн шпан. Вы понимаете, Зисман? – Пётр смущённо улыбнулся. Закройщик сокрушенно покачал головой. – Ну конечно... Всё таки я вам скажу, Зисман. От счастья до несчастья всего один маленький шаг. Вы понимаете, что я говору?

    Сокурсница дала Каролине ключи от комнаты в коммунальной квартире. Поздно вечером, когда жильцы уже спали, они пробрались в эту комнату и провели вместе целую ночь. Рано проснулись и долго шептались, пережидая утреннюю суету многолюдной квартиры, и решились выйти, когда парадная дверь хлопнула последний раз и наступила тишина, – короткий промежуток между уходом спешащих и первым шарканьем шлёпанцев стариков. Обстановка располагала к доверительной беседе и Пётр поделился мыслями, посещавшими его с недавних пор. Возня с тремя старыми танками и выполнение простеньких заказов в мастерской уже начали надоедать ему. Он согласился работать на кафедре, чтобы как-то закрепиться в большом городе, но теперь он немного осмотрелся и узнал, что на заводах требуются станочники, желающим обещают хорошую зарплату и место в общежитии. Можно подучиться и податься в дальнобойщики, там вообще сулят золотые горы. Он ещё ничего не решил, надо походить, распросить поподробней. Каролина слушала и по мере того, как он говорил, таяла её хрупкая надежда избавиться от одиночества и «сносно прожить оставшиеся два с половиной года». Она понимала, что если он уйдёт в заводское обежитие, расположенное чёрт знает где, она потеряет его. Услужливая память тут же выдала ей подходящие выражения: «с глаз долой – из сердца вон; поминай, как звали ...», но легче ей от этого не стало.

     Вечером Каролина стояла в коридоре у окна, всматривалась в слабо освещённую улицу и ждала Петра. Она успокоилась, почти смирилась с неизбежным и подумала, что будь Пётр студентом ... Каролина выбежала на улицу, пошла навстречу Петру, с каждым шагом обретая уверенность, что ещё не всё потерянно. Она спешила поделиться своим открытием и не успела подобрать верные слова.

- Петрик, ты должен поступить в институт.

- Должен?

- Да. Ты станешь инженером, и мы будем вместе.

Пётр немного отстранился. – А как же Варшава? – Каролина осеклась, спонтанный ход мыслей прервался. Какое-то время шли молча.

- Я целый день сама не своя. После чудесной ночи эти твои планы ...  Удар ниже пояса.  Обрадовалась, что нашла хорошее решение для нас обоих. – Она прижала его руку к себе и ждала ответа.

- Я уже думал об этом. Даже узнал, какие сдают экзамены. Потом бросил эту мысль. Мне надоела жизнь на виду. Пора уже начать зарабатывать и обзавестись своим углом.

- Своим углом?

- Выражение такое. К тому же диплом ничего не даёт. Длинный путь к маленькой зарплате и койке в общежитии ИТР. Это я уже видел.

- Понимаю. Я ужасно скучаю по своей комнате, она мне снится. Хорошо знать, что она у тебя есть, но ты же не крот, чтобы сидеть в норе, а образование позволит тебе всю жизнь встречаться с интересными людьми.

 Пётр почувствовал, как закипает раздражение. «Ничего она не поняла. Своя комната. Крот, нора. Какие-то интересные люди». Он остановился, взял её руки в свои.

- На самом деле твоё хорошее решение хорошо только для тебя.

Каролина сникла, сказала вяло: - Образование ещё никому не вредило.

- И тебе не будет покоя, если я останусь необразованным? Особенно там, в Варшаве.

Каролина попыталась освободить руки и не смогла.

- Пусти! Ты злой!

- Не дёргайся. Уже поздно. Я не отпущу тебя одну. – И добавил примирительно: - А чего ты ждала от Маугли? С волками жить – по волчьи выть. Запиши в свой поминальник.

    Вечером следующего дня Каролина стояла у окна в коридоре, видела, как пришёл Пётр, посмотрел на окна, подождал минут десять и ушёл.  Несколько дней она высматривала Петра, но он не приходил. Она сразу почувствовала, как сузился круг её возможностей, какими тоскливыми стали вечера.  К чему ломать себя и делать первый шаг, если она всё равно его потеряет. 

    Недели три спустя  Каролина невольно подслушала разговор двух парней из её группы. Говорили о Петре.

- Танк знает, как свои пять пальцев. Спросишь – объяснит лучше майора. Вот кому легко будет на военке. Нечего делать.

- Он что, поступать собрался?

- Похоже, иначе для чего школьные учебники в каморке валяются.

Парни отошли, а Каролина прислонилась к стене, стараясь унять волнение.

 

    Пётр рассказал Антону о своих сомнениях. Они пили пиво в павильоне, стучали по столу воблой и трепались

- Какие, к чёрту, сомнения, - безапелляционно заявил Антон, - вроде нормальный парень, а рассуждаешь, как какой-то очкарик. Наработаться не успеешь? Была бы шея – хомут найдётся. Тебе что, диплом жить помешает? Я бы хоть сейчас на первый курс снова пошёл. Давай ещё по одной ...

Антон плохо переносил пиво. Водку пил хорошо, а пиво – плохо. В трамвае он задремал и бормотал что-то о прелестях студенческой жизни. Пётр довёл его до кровати, кое-как снял пальто. Присел на свою кровать и уснул, привалившись к стене. Разбудил его Антон. – Вставай. Скоро буфет закроют.

    Буфет закрывался. – Рожи у вас помятые, а закусить нечем, - буфетчица указала на пустой прилавок.

- Мы, Марья Ивановна пивом в парке накачались. Поесть бы надо, - взмолился Антон. Марья Ивановна достала из-под стойки две бутылки кефира и батон. – Утром приходите, колбаску привезу.

    Точка отсчёта, узелок на память –две бутылки кислого кефира на вытертой клеёнке и чёрствый батон на газете.

- В городской библиотеке, - поучал Антон, - на втором этаже читальный зал, а направо комната с каталогами. Подойдёшь к Доре Исаковне, интеллегентная такая еврейка в очках, она всем помогает. Филологини наши ей цветы на восьмое марта покупали. Тебе она точно поможет. Подберёт всякие пособия для поступающих. Ну, бывай, - и они чокнулись кефиром.

    Засыпая, Пётр лениво перебирал в уме события дня. Вспомнил павильон и блаженно потянулся – хорошо посидели. Дора Исаковна? Всем помогает? Она поможет ему понять истоки неприязни, на которую он постоянно натыкался с тех пор, как попал на Украину. Вспомнил Фаю: «Изверг! Еврей чёртов!». Она хотела что-то сказать ... И эта размолвка с Каролиной. Она же не скрывала, что получит диплом и уедет, чего было лезть в бутылку? Костюм готов, заказывали вместе ... Проснулся он с ясной головой, сомнения ушли вместе с пивом, хотелось действовать, как тогда на танкодроме...

  

    Библиограф Дора Исаковна работала в этой комнате с середины тридцатых. Никто лучше её не знал книжный фонд, бесчисленные карточки каталогов были написаны её рукой.

- Здравствуйте, Дора Исаковна, мне посоветовали к вам обратиться, - Пётр поборол смущение и продолжал. – У меня в паспорте написано, что я еврей, но я не знаю, кто такие евреи.

- Что значит написано? Вы что, сирота казанская?

- Вот именно. Не из самой Казани, но из тех мест. Так вы поможете?

Дора Исаковна сдвинула очки на лоб, посмотрела ему в глаза, перевела взгляд на его бушлат, на смятую в руке шапку. – Конечно, я вам помогу, но надо же понять, в чём именно. Садитесь, молодой человек, я вас слушаю.

    Час спустя Пётр сидел в читальном зале. Выбрал место у окна спиной к залу. Перед ним лежал томик Р.Киплинга. Он уже побывал в библиотеке, записался и взял несколько школьных учебников. Дора Исаковна обещала составить для него «подборку по вечному еврейскому вопросу, начиная с римского наследия» и посоветовала не читать до поступления. «Это чтение может выбить вас из колеи», - сказала она. «Ещё один намёк», - подумал Пётр. Оказавшись в напряжённой, густой какой-то, тишине большого зала, он испытал незнакомое ему чувство уважения к книгам и людям, занятым чтением, погладил лежащий перед ним томик, открыл, стал читать и поднял голову, когда стали щёлкать выключатели настольных ламп. Он тоже включил свою лампу под зелёным стеклянным абажуром и вернулся в  джунгли. Пётр ушёл, когда притушили свет и последние читатели стали подниматься со своих мест. Медленно побрёл вверх по проспекту, довольный вечером и собой.

 

    Каролине осталось сдать один экзамен, выспаться и начать скучать в опустевшем общежитии. Она надеялась, что в этом году всё будет иначе, что они воспользуются отъездом соседок по комнате, станут проводить много времени вместе, посетят места, куда она не решалась ходить одна. Глупая ссора, особенно если он решил поступать, но сделать первый шаг к примирению она не могла. Да, она не вышла в тот вечер. Если он так легко может от неё отказаться после того, что было, грош цена – она грустно улыбнулась – таким отношениям. «Мезальянс – это всегда чревато», - говорила её мама и грустно улыбалась. Расслабилась после той ночи и забыла свой девиз: “The readiness is all”. Самое важное – это готовность. Она сдала последний экзамен, шла по коридору и ещё издали увидела Петра. Он сидел на подоконнике и смотрел в её сторону. Пошёл навстречу, протянул руки.

–               Привет. Поминальник у тебя с собой?

–               Какой поминальник?

–               Книжечка зелёная. Запиши: милые бранятся – только тешатся.

–               Это уже там, - она радостно улыбнулась.

–               Значит всё в порядке. Слушай, я ведь решил поступать. Сижу, задачки решаю. Пойдём, получим костюм, купим галстук и отметим окончание сессии. Галстук умеешь завязывать?

Каролина не ответила. Облегчённо вздохнула и взяла его под руку.

 

    Пётр привёл в порядок матчасть и теперь, в перерывах между практическими занятиями студентов, решал задачи. Учебники он штудировал в читальне, перемежая учёбу с чтением.

- В школе я читала запоем, - рассказывала Каролина. – В старших классах стали задавать помногу надом, отказаться от чтения я не могла и придумала – час учусь, полчаса читаю. Правда, эти полчаса нередко расстягивались на час. Что бы посоветовала почитать? Попробуй Джека Лондона – на меня он действовал, как допинг. Начни с «Мартина Идена», только, пожалуйста, не проводи аналогий.

В её речи мелькали незнакомые слова. Пётр не переспрашивал. Он купил у букиниста словарь иностранных слов сорок девятого года издания и листал его перед сном.

    За первым томом Джека Лондона последовали другие, и вскоре он узнал, что грань повседневной жизни легко переступить, и даже с открытыми глазами можно ощутить себя в другом качестве, в другом месте и в другое время. Ещё до конца не сознавая произошедшей с ним перемены, он вошёл в мир книг и стал читателем.

- Завидую, - как-то с грустью сказала Каролина, - впереди у тебя много приятных вечеров.

 Все свободные вечера Пётр проводил в читальне. Выходной принадлежал Каролине.

    Осенью и зимой Пётр с вожделением поглядывал на далёкий противоположный берег Днепра и заросшие кустарником острова посредине реки. Лодочные станции открылись, когда ещё стояла высокая вода. У причалов покачивались узкие гички и широкие надёжные фофаны. Это потом их сменили шпоновые клеёнки и пластиковые корыта, а тогда белоснежная лодка издали смотрелась, как Царевна-лебедь. Желая испытать себя и потренироваться в гребле, Пётр взял лодку, закрепил руль, наметил ориентир и отчалил. Он порядком устал, натёр мозоли в борьбе с быстрым течением и всё же добрался до заветной цели – берёзовой рощи на другом берегу. Вешняя вода затопила рощу. Белые стволы вырастали из тёмной воды, покрытой узорами теней. Раща манила. Среди берёз таинственность отступила. Пётр привязал лодку, лёг на дно, и лёгкая зыбь укачала его.

    Он показал Каролине натёртые ладони. – Плата за сказку. В воскресенье я отвезу тебя к ней, если она нас дождётся.

- Немного романтики нам не помешает, - сказала Каролина и взяла его под руку.

    С середины мая они все выходные проводили на реке. Находили «необитаемый» остров, вытаскивали лодку и наслаждались водой, солнцем, теплым песком и молодостью.  Летняя сессия закончилась, им предстояло расстаться до октября, и Каролина завела разговор, который давно откладывала.

- Я ни разу не видела, чтобы ты готовился к сочинению. Ты так уверен в себе?

Пётр тяжело вздохнул. – Всё как раз наоборот. Это моё самое слабое место. Эти образы, характеристики, лишние люди ... Я оставил их на потом.

- Ты можешь выслушать меня спокойно и не хватать за руки? Слушай. Я познакомилась с женщиной, которая уже несколько лет работает в приёмной комиссии, и узнала от неё какие свободные темы давали за последние пять лет. По сути это одна тема с идейно-металлическим подтекстом. Вроде «Мы кузнецы и дух наш молод».5 Ты не станешь возражать, если я напишу для тебя сочинение?

- Ты хочешь сказать, что я вообще могу не готовиться?

- Риск по-моему минимальный, а преимущества налицо. Перепишешь пару раз, запомнишь правописание и знаки препинания.

- Гениальная идея. Сама додумалась?

- Сама, но не в этот раз. Я уже однажды проделала этот фокус.

- Получилось?

- Ты же видишь.

    Оставшиеся дни Каролина провела в читальне. Познакомилась с Дорой Исаковной и та помогла её подобрать литературу по истории металлургии, о вкладе русских учёных и о стройках первых пятилеток. Накануне отъезда Каролина протянула Петру три страницы аккуратного текста и спросила:

- Ты когда-нибудь видел картинки перевёртыши? Мы рисовали их в школе на уроках. Если тема будет с металлургическим уклоном, просто перепишешь эти страницы, а если с идейным – начнёшь с третьей страницы.

- Ловкий ход.

- Скорее циничный. Они хотят, чтобы мы врали – пожалуйста.

- Кто они?

- Все, включая моего отчима коммуниста-интернационалиста. Если бы я привела в дом еврея, он не пустил бы нас на порог.

- У нас у самих нет таких планов.

- Может, потому и нет. – Она отвернулась, встала со скамьи и пошла по аллее. Пётр пошёл за ней. Немного погодя она достала из кармана конверт с адресом и марками.

- Когда узнаешь оценку за сочинение, напиши, пожалуйста. Только немного, три-четыре слова. Письмо будут читать и ваши, и наши.

- Пусть читают, если интересно.

- А говорил, что тебе надоела жизнь на виду.

В начале сентября Каролина получила письмо. Ровно три слова. «Отлично. Спасибо. Пётр».

    Когда пришло время определиться с профессией, Пётр вспомнил цыганскую кузницу, светящиеся полосы в ночи и выбрал обработку металлов давлением. Не без робости постучал он в кабинет начальника военной кафедры. Полковник выслушал его и спросил:

- С Клименко договорились? Приходил на днях, назад просился. Надоело со старухой ругаться. Возьми адрес у секретаря и сходи к нему. Пусть приходит.

Пётр обрадовался, что всё решилось так просто, сказал, что они могут рассчитывать на него в любое время.

- Само собой – нашим же студентом будешь.

 

 

   Глава 5

    Род человеческий, возможно, потому и был назван разумным, что у него хватило ума накормить себя и тех немногих чудаков, которые не только ели, но ещё и думали. Выкачав всё трудоспособное сельское население, город перешёл на самообслуживание. Призванные вершить прогресс вернулись к натуральному хозяйству.

    Как начальник научного подразделения Пётр отвечал за прополку и уборку овощей с закрепленной площади в подсобном хозяйстве. Летом мы пололи, осенью убирали, зимой перебирали картофель, гниющий в хранилищах, а весной выбирали пригодный для посадки. Бывали ещё сенокосы, заготовка веток на корм скоту и другие самые разные работы в «подшефном» колхозе. Почему-то каждый раз в другом. Колхозники так и говорили: «Вам надо – вы и работайте». Пётр никогда не отлынивал от сельхозработ, не выезжал на молодых специалистах, холостых и незамужних. - Завтра у нас морковка (или свёкла...), - говорил он, и люди начинали обсуждать, кто что принесёт. Он никогда не возражал против спиртного, даже в разгаре  свирепых антиалкогольных кампаний, и никто не напивался. Должно быть, поэтому ему не устраивали истерики и не несли липовые справки от знакомых врачей. До этого времени мне ещё далеко, а пока  рассказ о первой поездке Петра в колхоз. Мы искали  всходы моркови среди сорняков и делились крестьянским опытом.

 

    Студенческая жизнь началась с уборки кукурузы. Группу парней и группу девушек привезли в большое село и развели по хатам. Утром студенты собрались у правления, сидели на траве, грелись на солнце и знакомились. Накануне они долго не могли понять, кто будет руководить ими, пока не узнали от девчонок, что вон та, в косынке. Позже выяснились подробности. Валентина этим летом окончила университет, в августе приступила к работе на кафедре химии, а в сентябре её отправили в колхоз с шестьюдесятью студентами и ничего не объяснили. Студенты уже выпили всю воду из бачка в конторе, уселись вдоль стен в тени здания, травили анекдоты и весело смеялись, а Валентина, едва сдерживая слёзы, сидела перед председателем и слушала его нескончаемые разговоры по телефону. Приходила, уходила и снова пришла звеньевая Галя, чьё поле должны были убирать студенты, а председатель, весь красный и злой, повторял в который раз:

- Нема траспорту. Идите пешком. Воду и еду привезём на волах. 

- Да они дойдут только к обеду, поедят и назад пойдут, - вмешалась Галя. Валентина устала от этих разговоров, вышла к студентам, села возле девушек и расплакалась. Из её слов, сквозь всхлипывания, нельзя было разобрать, в чём дело – она только повторяла, что не надо было соглашаться ехать руководителем. Пётр смотрел на неё, на притихших студентов, вчерашних школьников, встал и пошёл в сельсовет.

- Чего тебе? – рявкнул председатель. – Нянька я вам?

Пётр подошёл к телефону, снял трубку. – Как позвонить в райком?

Председатель прижал рукой рычаг. – Зачем тебе райком?

- Пусть разберутся, что с нами делать.

- Сядь, - сказал председатель. – Пойми, нет у меня шоферов. Нету!

- А машины есть?

- Две новенькие стоят в гараже. Шоферить некому.

Пётр расстегнул карман.  – Вот права.

Председатель откинулся на спинку стула, вытер лоб платком, вошёл во власть и стал отдавать указания – коротко и ясно:

- Галина, возьми выписки на утвать, продукты, бензин ... Как тебя там?-

Заглянул в права: - Петро, бери машину, и чтобы я вас больше здесь не видел. Всё.

    Бескрайняя степь, отданная под кукурузу. Километровой длины рядки, высохшие стебли выше человеческого роста, потерявшиеся среди них студенты – только голоса и солнце. К полудню привозили на волах арбузы. Возница показал как немцы ели их – разрезали пополам и черпали ложкой, как из миски. Обязанности распределились сами собой. На рассвете Пётр заезжал за звеньевой, они ехали на склад, получали продукты на день, привозили первую группу студентов, потом вторую, погрузка, разгрузка и так целый день до вечера. Валентина успокоилась, работала вместе со студентами, ничем не выделяясь.

    Звеньевая Галя весь день ездила с Петром, оформляла бумаги в весовой и на станции. Бывало они подолгу ожидали разгрузки. Сидели в кабине, разговаривали.

- Отца моего бабушка за крынку молока выменяла. Пленных по шляху гнали, бабы вдоль дороги стояли – своих высматривали. Отец шёл последним, штаны в крови, еле ноги передвигал. На роду, видать, нам написано: поровнялся с бабушкой и упал лицом в пыль. Конвоир подошёл, пнул ногой, снял с плеча винтовку. Бабушку ноги сами вынесли. Подала крынку. «Отпусти, -говорит, - сыночка». Немец напился и крынку унёс. Всю зиму они с мамкой отца выхаживали.

- Раненый?

- Нет. Дизентерия. Травами поили. Летом обвенчали их с мамой. Церковь видел на холме стоит? Они там в книге записаны. Родилась я, а вскоре наши пришли. Всех подобрали – и на фронт. Месяца через два похоронку получили. Почему я тебе рассказываю? Похож ты на него. Помнишь мамка позвала тебя в хату, топлённым молоком поила и всё смотрела как ты пьёшь?  Понравился ты ей, на отца моего похож. Только глаза у него были тёмные карие, а у тебя не поймёшь какие. Ты в отца пошёл, или больше на мать похож?

Пётр обнял баранку, опустил голову. – Не знаю. Детдомовский я.

    Много раз проезжая мимо церкви, Пётр поглядывал в её сторону и никого не видел.

- Церковь действующая? – спросил он как-то у Гали.

- В монахи решил податься? То-то смотрю я шофёр чудной какой-то, сидит тихонько, руки не распускает, - она придвинулась ближе, Пётр обнял её свободной рукой.

- Так как насчёт церкви? Есть там священник?

- На кой он тебе? Попадья от него сбежала, он и запил горькую.

- Поговорить надо. Вопросы к нему есть.

- Поговорить с ним можно, он любит поговорить. Возьми бутылку и постучись вечерком. Он рад будет.

    Пётр так и сделал. Его давно занимал вопрос: кто такой Христос и какое отношение к нему имеют евреи? Вручая ему «подборку», Дора Исаковна сказала: - Происхождение и история евреев записаны в Ветхом завете. К сожалению, Библию в наших каталогах вы не найдёте. При третьем израильском царе Соломоне Устный завет записали в Книгу книг. Греки тогда ещё не начали отсчёт своей истории, а Христос родился тысячу лет спустя.

    Отец Григорий, молодой ещё мужчина, не удивился желанию Петра почитать Библию. Он разлил водку, поставил на стол соленья, дал Петру книгу и сказал:

- Читай. Что не поймёшь, спрашивай. Ну, за здравие ...

Пётр отхлебнул глоток, чтобы поддержать компанию, прочитал заглавие: «Книги священного писания Ветхого и Нового завета», перевернул страницу - «Первая книга Моисеева. Бытие». Стал читать убористый текст, набранный мелким шрифтом.  За оставшиеся две недели Пётр прочитал  первую и вторую книги Моисеевы и одну книгу Нового завета – Евангелие от Матфея. Каждый раз, откупоривая очередную бутылку, отец Григорий спрашивал:

- Всё понятно?

- Нет, не всё, - отвечал Пётр.

- Спрашивай, растолкую, - говорил батюшка.

- Дайте дочитать, - отвечал Пётр.

При последней встрече Пётр не стал читать, и они поговорили – дали отвести душу отцу Григорию. Пётр слушал и согласно кивал, больше из вежливости. Он уже понял, что в этих книгах собрана многовековая мудрость, что читать их надо медленно, вдумываясь в смысл не всегда понятных изречений. Мелькнула мысль: в чём же вина актёров, если так задумана драма? Мелькнула и ушла без ответа. Время его вышло, он получил ответ на интересовавший его вопрос, узнал, где родилась религия и кто её родители.

    Они сидели на ступеньках крыльца. Пётр смотрел на звёздное небо и обернулся, когда услышал своё имя.

- Вот нарекли тебя Петром, и жить ты теперь должен согласно со своим именем. А не знаешь, что Им самим оно дадено. Сказано: «Проходя же близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев, Симона, называемого Петром...» Кифа – назвал его Господь на языке своём древнееврейском, что означает камень, скала. На древнегреческий перевели дословно – «Петра», отсюда и Пётр.

Водку допили, батюшка утомился. - А теперь скажи мне, что ты понял?

В дороге за баранкой, в поле, ожидая пока нагрузят, вечером, лёжа перед сном, – все последние дни  Пётр размышлял о прочитанном.

- Эти книги не наспех  читать надо. Библейские времена давно прошли. Как бы не раздвигали люди сферу знаний, за ней  всегда будет больше, чем внутри, а значит, есть место чему-то ещё, кроме человеческого разума.

Отец Григорий предостерегающе поднял руку. – Вера выше знания!

Пётр отыскал путеводную звезду. – Не знание, а состояние...

– Неплохо для неофита, - сонно отозвался отец Григорий. – Иди. Прощай.

Ночная прохлада освежила Петра, лёгкий хмель испарился. Он спустился с крыльца, оглянулся и неслышно закрыл за собой церковную калитку.

 

 

- В этом году я впервые с охотой возвращалась после каникул. – Это были первые слова Каролины при встрече в октябре. – Я перебирала в памяти наши встречи, разговоры ...

- И всё остальное?

- И всё остальное. Скажи же, наконец, на какую тему ты писал сочинение?

Пётр выдержал паузу. – «Земля – колыбель человечества, но нельзя вечно жить в колыбели».6

- Ну, и …?

Пётр улыбнулся. – Успокойся, ты получила отличную оценку.

- Но как же ты вашел из положения? Я бы растерялась.

- Добавил по фразе в начале и в конце, чтобы как-то привязаться к твоему тексту. А в остальном – как договаривались.

- Ты можешь повторить эти фразы?

- Так. «Огонь уносит ракеты, в огне рождается металл». Дальше твой текст: «С первой случайной крицы...». В конце добавил: «Мы выбрали нужную профессию. Без нас космос не покорится человеку.»

-  Быстро ты усвоил правила игры.

- С кем поведёшься...

- И ты знаешь, чего я сейчас хочу?

- Не трудно догадаться. Того же, что и я.

 

    Посиделки на церковном крылечке аукнулись неожиданным образом. Знать бы, где споткнёшься... Возле парткома вывесили привезенную Валентиной благодарность. За безличными фразами легко угадывалось, кто стоит за «чёткой организацией уборки и вывозки урожая». Студенты посмеивались, а Валентину, тем временем, кооптировали в комитет комсомола.

    Антон остановил Петра в коридоре общежития. – Ну ты и удружил мне – очкарика женатого подселили. Не пьёт, не курит, хорошо хоть по выходным домой линяет. Пойдём посидим. Или ты на коротком поводке?

Пётр смутился. – Да нет. Я свободен.

Антон разлил водку, поднял стакан. – Давай, развяжем языки. Закусывай. Колбаска домашняя, с чесночком. Как съездил?

- До вчерашнего дня считал, что хорошо. Пригласили меня в комитет комсомола. Парень наших лет сидит под знаменем, смотрит на тебя, как на врага народа.

- Стриженный ёжиком?

- Вроде. Не присматривался. Сходу завёлся: - Мы тебя в факультетское бюро намечали, а ты оказывается весь колхоз с попом пропьянствовал, кореша себе нашёл. Хочу услышать от тебя лично: было?!

Антон развеселился. – Познакомились. Известная личность. На первых курсах он с комсомольским патрулём по парку с ножницами бегал – брюки стелягам резали и галстуки с обезьянами. Однажды не на тех нарвались – отметелили их прилично. С тех пор он на руководящей работе. Перспективная фигура! Ну, а ты чего?

- А я чего? Сказал: было, повернулся и вышел.

Антон наполнил стаканы. – А что было?

Языки развязались. Пётр весело описал колхозную эпопею.

- Зацепил ты её, парень. У неё отец какая-то шишка. Думаешь как она на кафедру попала?

- Как и ты.

- Сравнил. У меня красный диплом.  За что пьём сегодня? Приняли меня в аспирантуру, заочную.

- С этого бы и начинал. – Пётр поднял пустой стакан. Антон достал из-под стола вторую бутылку... 

Заночевал Пётр на бывшей своей кровати.

- Увидишь Валентину – поблагодари. Без неё тебе бы не отвертеться, - напутствовал Антон на прощанье.

Каролина дала другой совет: - Проигнорируй. Орёл не ловит мух.

 

    Пуд соли, который надо съесть, чтобы узнать друг друга, едят по-разному – иногда долго, как я, а иногда  время наполняется событиями и соль расходуется быстрее.

    Мы прислонили велосипеды к дереву, сели на поваленную ветром пихту и вернулись к прерванной беседе. Пётр рассказывал: - Я отслужил, освободился и стоял на распутьи. И тут судьба свела меня с двумя культурными женщинами ...

 

     В очередной выходной Каролина ждала, что Пётр зайдёт за ней и они, как обычно, проведут этот день вместе. Не дождавшись, она постучала в его комнату и узнала, что он ушёл. – Ещё темно было, - сказали ребята, - надел бушлат и ушёл тихонько. – Она вернулась к себе, переоделась и пошла, почти уверенная, что знает, где он. Во время прошлой их встречи Пётр обмолвился, что начал читать по списку Доры Исаковны. Она вздрогнула и внутренне сжалась, когда он упомянул книгу со зловещим названием «СС в действии». Её страшила его первая, возможно не вполне осознанная, реакция отторжения и то, что он не зашёл за ней сегодня, подтверждало её опасения. Детские и школьные годы Каролины пришлись на страшное время оккупации и становления новой власти. Она, как и многие из её поколения, считала, что выработала иммунитет, нашла свою раковину и укрылась за её створками, а он, думала она, не защищён как Адам, изгнанный из рая. По пути она подбирала слова и устраивала мысли, набегавшие одна на другую. С первых дней знакомства с Петром она очертила круг запретных тем и никогда к нему не приближалась. Каролина миновала пустой парк, быстрым шагом прошла мост, ступила на песок острова и остановилась. Они часто бывали здесь вдвоём, одной ей стало страшно. Она не решилась пересечь густые заросли, пошла вдоль берега и облегчённо вздохнула, когда, обогнув остров, увидела Петра. Он сидел на их бревне, услышал её шаги, встал и пошёл навстречу.

- Не дождалась? Извини. Я уже собрался идти. 

Сели. Каролина отдышалась, терпеливо ждала с чего он начнёт.

- Ночью я видел ров, наполненный младенцами, мёртвыми и живыми. Я ходил, ел, спал, Татьяна Михайловна читала мне стихи, а их в это время бросали в ров, и те, кто бросал, ещё живы. Сидел и гадал: к тебе пойти или напиться.

- Поможет?

- Конечно. Испытанное средство.

- Пётр, - она впервые так назвала его, - я не хочу, чтобы между нами что-то стояло.

- Совсем ничего?

- Не ёрничай. Дай мне сказать, пожалуйста. Всё, что ты прочтёшь и узнаешь, – ещё не вся правда. До войны в Польше жили три миллиона евреев. Почти все они погибли, а тех, кто выжил и вернулся, убивали их соседи поляки. Сейчас в Польше почти не осталось евреев. Подожди. - Она прикрыла ему рот ладонью. – Я скажу банальность, но потерпи. Цивилизация, культура, этика, мораль – всё это тонкий налёт, даже скрести не надо. Немного ослабить уздечку, бросить идиотский лозунг и вылезет звериное нутро, а нам с ним жить.

- Не пугай. Я оптимист.

- Поросята тоже рождаются оптимистами. О том, как жить, в другой раз. Хорошо? Пожалуйста, ответь мне чистосердечно: у тебя есть хоть тень сомнения во мне?

Пётр остановил её жестом. – Раз нет сомнения, так нет и тени.

Они ещё долго сидели, обнявшись, согревая друг друга. Ветер гнал тоскливые облака, временами выглядывало солнце.

- Как тебя занесло в металлургию? – спросил Пётр.

- Бес попутал и отчим настоял. Этот институт моя Голгофа. Ты меня спас, мой рыцарь.

- Тогда помоги мне разрешить одну загадку. Кто мы друг для друга?

- Ты мне друг. В самом полном смысле этого слова.

- А как же всё остальное?

- Разве близость мешает взаимному пониманию? По-моему наоборот.

- Что же тогда любовь?

- Подростком я много размышляла над этим. У Адама Мицкевича есть стихотворение, оно так и называется «Сомнение».7 Каждая строфа заканчивается рифреном: «Дружба ли это? Любовь ли это?» Всё же лучше, чем в Библии, не скажешь. Попробую точно перевести.

- Не трудись.  «Оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут одна плоть».

Каролина просияла. – Ты знаешь Библию?

- Не всю, не очень и оставлять мне некого, осталось только найти к кому бы прилепиться.

Её покоробило от последних слов, но горькой иронии она не уловила.

 

    Когда Пётр вновь появился в читальне, Дора Исаковна спросила:

- Начинаете видеть мир в истинном свете? – И добавила: - Мудрый царь Соломон предупреждал: «многие знания – многие печали» и утешал себя: «всё проходит». Последнее вы найдёте у Куприна.

 

    Первый студенческий год Пётр прожил в тесных временных рамках.

- Помочь я тебе не смогу, - предупредила его Каролина, - учусь по принципу «сдала и забыла».

- Но сдаёшь ты хорошо.

- Это как раз то, чего тебе недостаёт – школьные навыки.

Антон помогал охотно и был вправе рассчитывать на взаимность.

- С тобой хорошо сидеть, тянуть пиво и трепаться. Ты даже выпивший никогда не лезешь в душу, - признался он однажды.

Два-три вечера в неделю Пётр работал в мастерской. Как-то в мастерскую заглянула Каролина. Молча смотрела как он работает. Сказала задумчиво: - Не думала, что это может быть так интересно.

    Список книг, составленный Дорой Исаковной с указанием томов и страниц, начинался с трагических событий последних лет и погружался в глубь веков, постепенно худея. Ветхий Завет, на котором должна была покоиться эта перевёрнутая пирамида, в списке не значился, и потому пирамида осталась усечённой. Довольно скоро всплыло имя Лиона Фейхтвангера и Пётр, нарушая хронологическую стройность списка, прочитал все его исторические романы. Насыщенная событиями проза расширила кругозор, навела на грустные размышления, что всё уже было, но пружины истории не обнажила. И тут он открыл Ключевского. «Предмет истории – то в прошедшем, что не проходит». Начав с печальных страниц об истреблении евреев во времена Хмельницкого, Пётр вернулся к первому тому академического издания лекций В.О.Ключевского и прочитал все восемь томов.

    Незаметно Каролина тоже втянулась в вечерние бдения, читала «Иностранную литературу» и другие толстые журналы. Глядя на Петра, погружённого в очередной академический том, она осторожно напомнила, что всё хорошо в меру.

- Отвлекись, почитай хороший роман. Будет о чём поговорить. Что именно? Поищи в каталоге «Живи с молнией» Митчела Уилсона.

Когда Пётр вернулся и пошутил, что взял, наверное, продолжение, она взглянула на заглавие «Жизнь во мгле», раскрыла книгу, прочитала на обороте титула «Live with lightning» и начала тихо смеяться.

- Вот ты только что цитировал мне что-то вроде каламбура из своего нового кумира: «Жизнь не в том, чтобы жить, а в том, чтобы чувствовать, что живёшь». Эта книга не случайно названа «Живи с молнией» - блистай, чувствуй, что живёшь, но раз там – значит во мгле. – И уже совсем тихо, наклонившись к Петру: - Не той дорогой идёте, товарищи.

    История Эрика и Сабины пришлась как нельзя кстати. «Эрик не то швед, не то чех. Сабина итальянка, приятель её из ирландцев. Никого это не заботит, во всяком случае, в романе речь об этом не идёт. Все они просто делают свою жизнь, - размышлял Пётр. – А я? Я перетекаю из общаги в общагу и всё наперёд известно – выучат, направят на работу, дадут очередную койку... Вот где собака зарыта. Можно, конечно, подшустрить, но и только». Он вспомнил, как подшустрила Валентина. Она, наверное, не ожидала, что отзыв вывесят в назидание другим, менее расторопным.

    Обсуждение прочитанного не состоялось. Когда Каролина затронула эту тему, Пётр сказал: - Ты мне больше такие романы не подсовывай. Чего зря душу травить красивой любовью. 

Молча дошли до общежития. У дверей Каролина спросила:

- Без подробностей. Книга понравилась?

Пётр кивнул.

 

 Во время летних каникул Каролина присматривалась к молодым людям из её окружения и ловила себя на мысли, что сравнивает их с Петром. Её насторожили слова матери, сказанные при встрече. Когда она, загарелая и жизнерадостная, выпорхнула из вагона, мать отступила на шаг, окинула её взглядом и спросила: - Нас ждут сюрпризы? – По дороге домой они сидели на заднем сиденье такси, и мать вернулась к первому впечатлению от встречи. – Любовь красит женщину.Там кто-то есть? – она постучала себя по груди. Каролина заверила её, что сюрпризов не будет, и не ответила на второй вопрос. В этот свой приезд она вспомнила как школьницей, закончив приготовления ко сну,  зажигала свечу на своём столе, садилась перед ней в пижаме и, глядя на пламя, давала оценку событиям прошедшего дня. Старалась не обманывать себя и даже верила, что её это удаётся. Правда, утром многое виделось в ином свете, но она продолжала исповедоваться перед огоньком и засыпала с лёгким сердцем. Этим летом свеча вновь появилась на её столе, но огонёк упорно не помогал ответить на рефрен Мицкевича и, в конце концов, она призналась себе, что это любовь. На вопрос: - Что это меняет? - Ответила: - Ничего, – и решила больше не откладывать давно задуманное. Решила и задула свечу.

    Утром Каролина пошла к синагоге. Полистала книги у лотка, спросила, нет ли чего-нибудь на английском и купила из-под полы, изданный в Лондоне «мировой бестселлер» - «Эксодус».8 Начала читать, увлеклась, под утро закрыла книгу и сказала вслух по-русски: - Не буду пересказывать. Пусть учит английский. – В том, что он прислушается к её совету, она почти не сомневалась.

    После пробуждения она, обычно, переживала свои сны и улыбалась. В утренние часы, до выхода из дома, её мысли кружили вокруг Петра. Она вспоминала, как деликатно он вёл себя в минуты близости, и выводила эту присущую ему тактичность из ветхозаветного понятия познать женщину, в отличие от бытующего – обладать. Дар многих поколений. Иначе, откуда же? Странно, что он не пытается разыскать родителей. Приобщая его к чтению, она без опаски ступила на путь Евы, знала, что плоды созреют уже без неё. Она возвращалась к разговорам последних месяцев, радовалась и немного завидовала его умению смотреть на жизнь с высоты здравого смысла, сводить суть прочитанного к одной-двум коротким фразам. Должно быть, это и есть мужской склад ума, или она слишком рано прочитала многие книги, пожалуй, стоит кое-что перечитать и переосмыслить.  Она ждала и надеялась, что со временем они станут смотреть на мир одними глазами, и призналась себе, что всё чаще соглашается с его суждениями. Потом она выходила из дома, закрывала за собой дверь и отправлялась в другую жизнь. И так до вечера. 

    При встрече отдала книгу со словами: - Рассказывать не буду. Выучишь английский – прочтёшь. Она того стоит. Ну и натерпелась я страху, пока границу пересекала. Специально для маскировки везла несколько книжек на английском. Пронесло, не обратили внимания.

Она прильнула к нему.  – Боже, как я устала от тебя.

- Самое время дать задний ход.

Она не приняла шутливый тон. - Как говорила твоя подруга детства? Во дурак? Устала я от снов.

    Пётр проводил Каролину, вышел на улицу, побрёл без цели. От упоминания о подруге детства потянулась цепочка ассоциаций. Вспомнил, как носил под рубашкой свою первую книгу, как просил Варвару Кирилловну принести «про войну и чтоб мягкая». Лондонские издатели учли его просьбу – книга в мягком, приятном на ощупь переплёте. Только в общежитии ей не место. Не под матрасом же её хранить. Он расстегнул рубашку, втянул живот и устроил книгу за ремнём. «Рассказывать не буду, выучишь английский – прочтёшь». В какую ещё авантюру она его втянет? Может, действительно не так страшен чёрт ... взять и выучить.

    Вечером следующего дня Пётр ждал Дору Исаковну у входа в библиотеку. Когда она вышла, спросил: - Можно вас проводить? – она кивнула, посмотрела на него, заметила смущение, спросила: 

- Вы чем-то озобочены? Говорите, я  живу рядом.

- Мне подарили книгу о времени образования государства Израиль и войны за независимость. Книга издана в Лондоне, на английском. Пока я смогу прочитать её, пройдёт много времени. Если можно, пусть она у вас полежит.

Дора Исаковна ответила не сразу. – Зайдите ко мне. Там и решим.

Пётр сел к столу. Дора Исаковна напротив. – Ваше беспокойство мне понятно. Поймите и вы. Сейчас вроде бы другие времена, но это только так кажется. Семья над нами. Мальчик их вырос у нас на глазах, поступил в университет. Недавно его забрали. Дали пять лет лагерей за какой-то анекдот в студенческой столовой. Я вам симпатизирую, но всё это несколько странно. Где эта книга?

Пётр похлопал себя по животу.

- Конспирация? – Дора Исаковна улыбнулась.

- Скорее привычка. В детдоме я так  книги носил, чтоб не отобрали. Честному слову там не верили, зато достаточно было побожиться. Щелкнуть ногтем от зуба и сказать «век батимати не видать». Нелепо. Правда? Сироты клялись родителями. А вы чему поверите? Давайте я на книге напишу, что она моя.

- Не надо. Вы же поклялись. Да и не даст это ничего – за хранение тоже не похвалят.

Пётр достал книгу, Дора Исаковна перелистала её. – Интересно бы почитать. До войны предпочтение отдавали немецкому. Еврейским детям он легко давался – тот же идиш. Как долго вы собираетесь учить английский?

- Я дал себе год, чтобы выучиться читать без словаря.

- Это вы напрасно. Переводчики постоянно пользуются словарями. Слова имеют много значений, смысловые оттенки не всегда видны из контекста. Я могу вам помочь. Хотите? Подождите, поставлю чайник.

Пётр немного освоился, почувствовал себя свободней, осмотрел комнату. Вытертые временем стены, пожелтевший потолок, старый дубовый паркет, который просто мыли, посеревший, местами облупившийся оконный переплёт. Поблекшее осиротевшее жильё.

    Дора Исаковна поставила на стол банки с вареньем. - Варю каждый год всего понемногу, чтобы не забыть бабушкины рецепты, а есть некому. – Она разлила чай, наполнила розетки. - Прошу. Не стесняйтесь. Да, так в чём моя помощь. Я подберу  книги, адаптированные для разных уровней знаний, начиная с пятого класса. Всего десять уровней: шесть школьных классов, два курса неязыковых вузов и два – языковых. А дальше уже оригинальные тексты. Вам прийдётся читать и учить слова каждого уровня до тех пор пока будут попадаться незнакомые. Это не долго – всего несколько книжек. Как только втянетесь, получите море удовольствия. Я подберу интересных авторов: Конан - Дойль, О.Генри ... Не читали? Вот и хорошо. Дойдёт очередь и до вашей книги. Прочтёте и мне переведёте прямо с листа. Это будет ваш выпускной экзамен. А насчёт года лучше не строить иллюзий – это удовольствие можно растянуть на всю жизнь. Согласны?

- Попробую. Лиха беда начало.

- Верно. Хотя мне больше нравится – дорогу осилит идущий. Вам понравилось варенье? Попробуйте абрикосовое с миндалём вместо косточек.

- Спасибо. Очень вкусно. Мне ещё не приходилось пить чай с домашним вареньем.

- Возьмёте с собой. Сделайте одолжение. О книге не беспокойтесь. Я вам верю.

    Много времени отнял пятый класс. Пётр не торопил себя. Терпеливо выписывал слова на карточки, нарезанные по размеру спичечного коробка, с одной стороны слово и транскрипция, на обороте – перевод. Коробок носил в кармане и перебирал карточки по нескольку раз на дню. «Не старайся заучивать, просто читай. Включи зрительную память – научишься сразу читать и писать, - советовала Каролина. – Мне помогали зрительные образы, запахи, звуки. Произносила «rain» и возникали: свежесть, шум и пузыри». Первые месяцы не принесли больших успехов. Через полгода читать стало интересно, и Пётр понял, что идущий осилит дорогу. Дошла очередь и до «Пигмалиона» Бернарда Шоу. Усечённый вариант так понравился Петру, что он на одном дыхании прочитал пьесу в переводе и решил подарить свою книгу Каролине, снабдив её многозначительной надписью: «Пигмалионе от Галатея».

 

    Пётр редко читал газеты и пропустил начало Карибского кризиса. Уже в двадцатых числах заметил, что Каролина сама не своя. Спросил:

- Неприятности?

- Нервный срыв, - коротко ответила она.

Они шли смотреть новый фильм и вернулись с полдороги.

- Давай лучше поговорим, - предложила Каролина, - я не выдержу темноту и духоту полного зала. Ты хоть знаешь, что происходит? Мы опять во власти безумцев. Перед сном я молюсь, прошу Бога, что если суждено этому случиться, пусть случится ночью, чтобы я ничего не видела и не знала. Подумай, представь на минуту абсурд, в котором мы живём. Отнять тридцать миллионов жизней, чтобы выжившие придумали водородную бомбу и уничтожили оставшихся. Одни только мысли об этом способны убить инстинкт продолжения рода раньше, чем это сделает радиация.  

 Пётр слушал и думал, как избавить её от ужаса, поселившегося в душе. Он знал только одно верное средство. Поднял её со скамьи, взял под руку и заговорил, чтобы говорить.

- Ничего не будет. Попугают друг друга и договорятся. Если бы готовились к войне, меня бы уже призвали. Я первый на очереди.

- Ты думаешь? – спросила она с надеждой. – Куда ты меня ведёшь?

- Здесь рядом пункт скорой помощи - портвейн три семёрки продают  на разлив. Зал небольшой, чистый – не забегаловка. Тебе понравится.

Он оставил её у высокого столика с круглой мраморной столешницей, принёс вино в гранёных стаканах и несколько конфет. Она пила маленькими глотками, не отрывая глаз от Петра. Он остановил её: - Не всё сразу. Съешь конфетку. 

Она развернула обёртку. - Дома я усаживалась перед свечой и облегчала душу. Здесь мне негде зажечь свечу, негде остаться наедине с собой и выговориться ... Знаешь, мне уже лучше.

- Допивай и пойдём.

- Я не опьянею?

- Пей. Донесу.

    Прощаясь, Каролина протянула ему руку. – Спасибо, Петрик. Ин вина веритас, алкоголь – лекарство от всех болезней, ты настоящий друг.

Петр пожелал ей спокойной ночи. Отошёл на несколько шагов и услышал: «Не став ещё людьми, хотели стать богами.»

- Что?

- Не сейчас. Потом.

     27 октября они прочитали заявление правительства о готовности убрать ракеты, а ещё позже выяснилось, что Каролина была права – мир действительно «стоял на грани термоядерной войны». Каролина сложила газету, сказала задумчиво: - В отличие от животных, принадлежать к биологическому виду ещё не означает быть человеком. Так мне объяснили слова святого Иринея Лионского. Всё дело в этом – стать людьми.

 

-                   Эта девушка, - Дора Исаковна строго посмотрела на него, - у вас серьёзные отношения?

- Серьёзные, пока мы вместе. Скоро она уедет.

- Уедет? Куда?

- Домой. В Варшаву. Она мой добрый ангел.

- А вы кто для неё?

Пётр рассмеялся. – Всё остальное.

- Я так и думала, - холодно заметила Дора Исаковна. Эта дружба почему-то всех раздражала.

- Мне хорошо с ней. Жаль, что она не может жить здесь, а меня никто не ждёт там.

- Да. Жаль. Есть одно только место, где вас ждут. Вы меня понимаете?

- Понимаю. Я прочитал всё по списку, получил ответ на вопрос, который я вам задал, и не ощутил себя евреем.

- Достаточно знать, забыть вам не дадут, и не в последнюю очередь  государство, которому вы служите верой и правдой.

 

    Буквально за неделю до защиты Пётр увидел дипломные листы Каролины. Он зашёл за ней в чертёжный зал и увидел листы – местами протёртые едва ли не до дыр, однообразно блеклые из-за  тонких линий, проведенных твёрдым карандашом. На столе лежала готовальня, полная изящных принадлежностей, коробка карандашей «Кох-и-Нор», мягкий упругий ластик, кнопки – иголки под большими шляпками. Пётр перевёл взгляд на листы и незаметно вздохнул. Он знал, что она не любит чертить, хотел помочь, но Каролина упорно отказывалась: «Свой крест буду нести сама». Они вышли из зала, миновали пустой коридор, на лестничной площадке Пётр остановился.

- Ты кончила чертить? 

Каролина кивнула. – Прошла свой крестный путь.

- А теперь разреши мне перечертить твои листы. Диплом читать не станут, а листы увидят все. Я не хочу, чтобы они снисходительно улыбались. Не хо-чу.

Обычно Пётр во всём соглашался с ней, не высказывал своего мнения по любому поводу, но она знала, что если он уже что-то решил для себя, спорить бесполезно и уступала. Она заставила себя улыбнуться и сказала: - Поступай, как знаешь.

- Хорошо. Пойдём, поговорим с вахтёром, потом я посплю часок и начну.

    Пётр любил чертить, он получал эстетическое удовольствие, если лист красиво смотрелся, если жирные основные линии контрастировали с белизной листа, а тонкая штриховка серым флером оттеняла детали. Он заточил грифили лопаткой, разложил инструменты и приступил... Чертил, насвистывал, пил кофе, приготовленный Каролиной, под утро обнаружил, что кончились чистые листы, сел к столу и уснул. Утром Каролина принесла сандвичи и крепкий сладкий чай.

- Послезавтра у меня экзамен, - сказал Пётр, - после экзамена закончу.

- Три листа за ночь. Я чертила их две недели.

- Я же не чертил. Переколол и обвёл. Чертежи твои. Моя здесь только косметика.

- Когда закончишь, оставь всё это себе, - она указала на инструменты, - я больше никогда не подойду к доске, ни за какие блага.

- Коврижки, - машинально сказал Пётр.

- Коврижки, - повторила за ним Каролина.

- Спасибо. Открою готовальню и сразу тебя вспомню.

- Тебя это не пугает?

- Наоборот. Радует.

Глаза её вспыхнули на мгновенье и погасли.

    Накануне отъезда отправили багаж. На перроне спокойно разговаривали, понимая, что тяжесть утраты навалится позже.

- По крайней мере, не буду собакой на сене, - сказала Каролина. – Всё же вспоминай.

Пётр протянул ей свёрток и тихонько запел: «Но куда же напишу я? Как я твой узнаю путь?» – Дальше знаешь? - Она отрицательно покачала головой. -  «Всё равно, - сказал он тихо, - напиши ... куда-нибудь!»9

Громкие голоса проводников: - Провожающие освободите вагоны. Молодые люди, прощайтесь. Отправляемся.

В купе Каролина развернула свёрток, прочитала надпись, почувствовала комок в горле, прижала книгу к груди, вышла в проход и долго стояла у окна.

 

 

   Глава 6

    Во время зимней сессии Дора Исаковна подошла к Петру, села рядом и спросила: - Вы готовы взяться за свою книгу? Где вы будете её читать?

- Скоро каникулы, все разъедутся.

- Я не случайно завела этот разговор. Мне выделили путёвку в санаторий. Поеду подлечусь.

- Зимой?

- И на том спасибо. Я долго её ждала. Вы могли бы читать у меня. Если хотите.

- Когда вы едете?

- Завтра. Надумаете – приходите вечером. Познакомлю с соседями.

    Дора Исаковна уже собралась. Потёртый фибровый чемодан стоял у двери. Пётр пил чай с вареньем и слушал:

- В эту комнату я пришла перед войной, когда вышла замуж. Мы жили здесь втроём – со свекровью. Не долго жили. Даже поссориться не успели. Мой муж и соседский мальчик выросли в этой квартире. Вместе ушли и оба пропали. Как будто их и не было. А старики живут. Пока они работали, что-то их отвлекало, теперь остались одни воспоминания. Это тяжело. Горе нас сблизило, сейчас кажется, что мы всю жизнь прожили вместе. Софья Петровна преподавала музыку, а Николай Николаевич – литературу и каллиграфию. Был такой предмет. Я им сказала, что вы будете приходить заниматься. Они хорошо вас встретят. О словарях не беспокойтесь – я приготовила и, пожалуйста, ешьте варенье. Сделайте одолжение.

    Текст оказался на удивление лёгким. После десятка характерных для этого автора оборотов незнакомые слова стали встречаться редко, а когда Пётр убедился, что может просто читать, лишь изредка сверяясь со словарём, его охватила радость свершения, как два года тому назад, когда он увидел свою фамилию в списке зачисленных. Он почувствовал лёгкий озноб, подошёл к окну, сделал несколько глубоких вдохов, чтобы унять волнение.

    На каникулах Пётр рассмотрел комнату Доры Исаковны при дневном свете.

- Когда эту комнату ремонтировали? – спросил он Софью Петровну.

- Последний раз ремонт делал Фимочка. Перед войной, когда он собрался жениться.  Наш Валик помогал ему.

- Может быть, Дора Исаковна не хочет ничего трогать? Хранит, как память.

- Она приглашала как-то мастеров. Они таку-у-ю цену заломили – больше её зарплаты.

- Вы думаете, она не обидится, если я освежу комнату?

- Нет, нет. Это будет для неё большим подарком. Только я не слышала, чтобы зимой ремонтировали.

- Вон сколько батарей. Высушат. Окно, конечно, прийдётся оставить до весны.

Софья Петровна робко спросила: - А кран на кухне вы тоже можете починить?

Он впервые так близко увидел старость в её обнажённой беспомощности и сиротстве. – Я всё сделаю.

    Сразу же выяснилось, что одного желания сделать доброе дело недостаточно. Магазины были заполнены, но того, что имело спрос, не было. Жизнь на виду, как определил её Пётр, имела и положительные стороны: он не испытывал робости в общении с разными людьми. После безрезультатных поисков материалов для ремонта, Пётр вспомнил о коменданте общежития. В своё время он возил его по разным базам на армейском грузовике. Комендант понимающе улыбнулся и преподал ему урок искусства выживания в условиях хронического дефицита.

- Достать можно всё. Просто надо знать места и нужных людей. Ты мне – я тебе. Дошло?

- Понятно, но чем я могу быть полезен?

- Э, не скажи ... Ты ещё работаешь в мастерской? Можешь кой-какие деталюшки сварганить?

- Смотря какие. У вас есть чертёж?

- Чертёж ты лучше меня нарисуешь. Я тебе на пальцах объясню. Теплицу  хитрую сооружаю. Железки к весне нужны. Идёт? – Пётр кивнул. Комендант дал ему краску для стен, кисти и банку цинковых белил. Денег не взял, сказал: - Бери. Неучтённое. Цветной краски у меня нет. Купи гуашь в канцтоварах, добавь в белую краску и наведи колер. Только добавляй понемногу и делай пробные мазки. Учти – она, зараза, выцветает. Накат? Поталкайся на рынке, там умельцы отличные валики продают.

    Вечером Пётр сдвинул мебель, застелил пол газетами и начал мыть стены. Эти каникулы он хорошо запомнил и с удовольствием вспоминал. Пока сохли стены и потолок, он читал. История «Эксодуса» так увлекла его, что он уже не тянулся за словарём, отмечал галочкой незнакомые слова и читал дальше. Пил крепкий чай с вареньем, ходил по комнате, стоял у окна, успокаивался и читал до утра. Хорошо иметь «свою» комнату!

    Краска легко ложилась на старую известковую штукатурку. Покончив с потолком, Пётр выкрасил стены в густой салатовый цвет и накатал серебряный узор из виноградных листьев. Много времени отнял пол, а когда Пётр натёр его, и пол заблестел, Софья Петровна и Николай Николаевич не решились переступить порог и позвали Петра обедать из коридора. На фоне нарядной комнаты безобразно выделялось окно, мебель тоже не мешало бы подновить, но это уже весной.

    За обедом Софья Петровна подкладывала ему голубцы и уговаривала съесть «ещё парочку». Николай Николаевич рассказывал:

- Как только нас освободили, Дора прислала письмо. Писала, что разыскивала Фиму и Валика, что никаких сведений пока нет и что не надо терять надежду. Саму её в сорок третьем мобилизовали и, как филолога, знающего немецкий язык, ... дольше всё было вымарано цензурой, оставили только в/ч и номер. Это письмо помогло нам сохранить ей комнату, как фронтовичке.

- Дора Исаковна была на фронте? – спросил Пётр.

- Не совсем. Она работала с немецкими антифашистами, готовила материалы для печати и для радио. Наслушалась и насмотрелась ... не приведи господи. А мальчики наши так и не нашлись. Пропали без вести.

    За оставшиеся до приезда Доры Исаковны дни Пётр закончил чтение, выписал отмеченные слова и положил книгу на место. Теперь он знал на уровне своих сверстников, а возможно и лучше многих, кто такие евреи. И всё же знание, уважение, сочувствие к столь неординарному древнему народу не помогли ему ощутить себя евреем; и он решил, что всё дело в воспитании, надо было вырасти в еврейской семье, посидеть на коленях у бабушки, подёргать за бороду дедушку, но, странное дело, никем другим он себя тоже не ощущал.

 

    Несмотря на слабую подготовку, Пётр легко усваивал дисциплины, которым присуща внутренняя логика. «Есть за что зацепиться, - говорил он, - а дальше просто математика». Курс лекций по специальности разочаровал его неопределённостью. Он полагал, что суть его профессии состоит в умении придать металлу любую нужную форму, но как раз этому не учили. Умение это лежало в основе профессии калибровщика, которая, как выяснилось, до сих пор оставалась искусством, передавалась от мэтра немногим ученикам и высоко ценилась среди специалистов. Даже такие распространенные профили, как рельс или уголок, на каждом заводе катали по-разному, в зависимости от оборудования, вкусов и талантов калибровщика. Были попытки собрать труды многих поколений калибровщиков и обобщить их в виде атласа. Были и книги, отечественные и переводные, наполненные надёжными рекомендациями, - не было метода.

    В оставшиеся три года учёбы Пётр не искал, скорее, избегал, новых привязанностей. Пару мимолётных увлечений – ничего серьёзного. Его не коснулась брачная суета последнего курса. Накануне распределения вывесили список мест, откуда пришли заявки. В конце списка стоял Ижевск. Бревно всё ещё лежало на прежнем месте. Пётр разулся, погрузил ноги в тёплый песок, бездумно следил за облаками и молча ждал, когда прийдёт решение. Задремал под весенним солнцем, проснулся и сказал вслух: - Поеду домой.

 

 

   Глава 7

    Родился я не во время – шла война. Всю войну отец прожил на заводе, лишь изредка появляясь дома. Одной из таких побывок я обязан своим рождением. После войны была предпринята попытка подарить маме дочь. Так появился мой младший брат – мамин сын, удивительно похожий на неё лицом и характером. Я же больше походил на отца. Сходство это проявлялось во всём, кроме пристрастий. Мамина копия тянулась к технике и рыбалке, а я, вслед за мамой, к гуманитарным занятиям. Мама не скрывала, что оба раза ждала дочь, а когда дом наполнился подросшими мужчинами, ворчала: «Не с кем слова сказать». К счастью, тогда мужчины ещё не взяли на себя ответственность за пол ребёнка, иначе отец всю жизнь чувствовал бы себя виноватым. Мы ещё подрасли, и у неё появилась надежда увидеть в доме если не дочь, то невестку.

    Когда пришло время выбирать профессию, родители уговорили меня выучиться на инженера – «верный кусок хлеба». Я ещё вернусь к этому времени и попытаюсь понять, почему смутное желание заниматься историей, учить языки, писать, а не чертить, так и не осуществилось. Я получил диплом инженера-механика и в положенный срок увидел себя за чертёжной доской в конструкторском бюро металлургического завода. Через год я встретил Зину. Мы сидели на совещании по поводу рекламаций на подшипниковую сталь. Я не совсем понимал, для чего меня сюда отправили, совсем не понимал, о чём идёт речь, и поглядывал  украдкой на серьёзную девушку, молча сидевшую в уголке. Совещание подходило к концу, все уже клятвенно заверили, что свято блюдут технологию, главный технолог просмотрел список приглашённых и обратился к девушке:  - Вы от металловедов? У вас есть что-нибудь? – Девушка разложила перед ним фотографии и популярно объяснила, что после недавней механизации сократилось время прокатки, металл теперь охлаждается с более высокой температуры и в нем успевает образоваться грубая карбидная сетка.

- Что же нам теперь от механизации отказаться? – язвительно заметил цеховой технолог. Девушка удивлённо  посмотрела на него.

- Извините, - сказал главный технолог, - не знаю вашего имени и отчества. У вас есть предложения?

Девушка перевела удивлённый взгляд на главного технолога. – Просто надо ускоренно охлаждать. – И добавила, оправдываясь: - Так во всех учебниках написано.

Нашему отделу поручили проектировать установку для ускоренного охлаждения, Зинуле, простите, Зинаиде Николаевне – выдать нам исходные данные. Так мы познакомились. Сперва встречались за чертёжной доской,  потом география расширилась. Зина училась в Перми по специальности физика металлов. В Ижевск попала по распределению, жила в общежитии. У нас нашлись общие интересы, мы часами бродили по парку, вдоль пруда и разговаривали ... Каким-то образом мама узнала о наших встречах. Она сообщила мне эту «новость» и предложила пригласить Зину к нам на обед. Я понял, что в субботу мне предстоит лепить пельмени. У нашей мамы было много талантов, но варить она не любила, а потому и не умела. Если мы сами не включались в этот процесс, меню её ограничивалось пельменями, которые мы лепили всей семьёй. Во время обеда выяснилось, что Зина любит готовить и привезла с собой кулинарные книги. Моя посуду, они обсудили меню следующего воскресного обеда. У мамы заблестели глаза – открылись новые возможности. Мне показалось, что я расту в глазах моих близких – от меня теперь зависело их меню. Правильно говорят: когда кажется – надо креститься. Я этого не сделал.

    В воскресенье утром папа привёз шеф-повара. Зина готовила, хозяйка была на подхвате. Маме нравилось украшать свою речь сочными оборотами местного сленга. Я покрутился на кухне, дождался «вас тут не стояло», лег на кровать в нашей с братом комнате, открыл книгу и вскоре уснул. Разбудили меня к обеду. Обед был выше всех похвал. К хорошему быстро привыкают. Воскресные обеды стали традицией. Мы уже не ходили вдоль пруда, не обсуждали прочитанное, настольной стала поваренная книга. Зинуля вошла в нашу семью раньше, чем я пригласил её на эту роль. Мне оставалось только произнести свою реплику, а я тянул. Слишком буднично начинался праздник жизни. Зинуля не отстранялась, когда я обнимал её, и даже открывала губы для поцелуя, но я не чувствовал встречного порыва. Я твоя и не больше. Покорность меня не вдохновляла, я ждал взаимности. Время шло, на лицах моих родных застыл немой вопрос, и я, наконец, произнёс свою реплику.

    Однажды, вернувшись с работы, я стоял в дверях и наблюдал, как молодая мама и бабушка воркуют над новорожденной. В нашем доме установился долгожданный паритет. И тут до меня дошло: действительно «нас тут не стояло». Я пошёл и купил себе велосипед.

 

    Неожиданно мой мирный труд на ниве механизации трудоёмких процессов был прерван. В череде начальников, стоящих надо мной, появился ещё один письменный стол, и сел за него человек, интересный во всех отношениях. Николай Васильевич до и во время войны был начальником проволочного цеха. С него спрашивали проволоку для пружин стрелкового оружия, расчалки и заклёпки для авиации, сердечники для пуль всех калибров, сложную по химическому составу и в поизводстве проволоку для сварки броневых плит и, проще сказать, многое другое. Трудности со снабжением, измученные рабочие, прессинг, мат, постоянные угрозы, беспокойный сон в ожидании телефонного звонка. Эти общеизвестные истины я повторил для объяснения метаморфозы, произошедшей с этим представительным, умным и обаятельным человеком после войны. Хорошо знавшие его люди говорили, что, кроме рыбалки, его уже ничего не интересовало. До поры до времени авторитет работал на него, потом иссяк. Прошло немного времени, и я понял, что он рассматривал свою новую должность, как синекуру. Жизнь задавала вопросы, на них надо было отвечать, и он занялся поисками человека, который выполнял бы эту работу за него. Этим человеком оказался я. Возможно он надеялся, что я не подведу его, как не подвёл его в военные годы  механик цеха - мой отец. Преемственность, так сказать.

    С подводными течениями заводской жизни я не был знаком. Знаю только, что однажды утром Николай Васильевич пригласил меня в кабинет, протянул какие-то бумаги и сказал:

- Завод готовится к переходу на более крупный слиток. Нужно посчитать хватит ли мощности главного привода блюминга.

Отец учил меня: «Не спеши сказать нет. Почти всегда есть время подумать». Я взял бумаги и вышел. Несколько дней листал учебники по прокатке в надежде найти готовую методику расчёта и с каждым днём всё больше убеждался, что взялся не за своё дело, – надо было начинать с нуля или вообще не браться. Всё это я вежливо изложил Николаю Васильевичу. Он смерил  меня холодным взглядом и отрезал путь к отступлению: - Думай. Я обещал.

Время шло, все, к кому я обращался, пожимали плечами, и я почувствовал, как верный кусок хлеба стал поперёк горла, лишил меня сна и уверенности в правильности выбранного пути. Николай Васильевич меня не беспокоил, мы с ним вообще не встречались до того дня, когда он подвёл ко мне парня в спецовке и сказал: - Пётр Иванович поможет тебе рассчитать двигатель.

Так мы познакомились. А произошло вот что.

    Николай Васильевич аттестовал мастеров проволочного цеха. Всякий раз, посещая кабинет начальника цеха, он окунался в воспоминания. Письменный стол, за который он сел совсем ещё молодым человеком, чёрный диван, с которым связаны и приятные воспоминания, большой портрет прямо напротив стола. Того, кто долго и неотрывно смотрел на него, сняли, а этот, обвешанный звёздами, не был страшен. Издалека годы, проведенные в этом кабинете, стали казаться лучшими в его жизни. Он безучасно вёл аттестацию, чаще поглядывая на диван, чем на сидевшего перед ним человека, и впервые заинтересованно поднял глаза, когда на рутинный свой вопрос устраивает ли работа, услышал необычный ответ:  «Работа, как работа, не понятно только для чего было пять лет учиться, чтобы закрывать наряды.»  Николай Васильевич оживился, подсознание выплеснуло больной вопрос, он внимательно посмотрел на молодого человека и забросил приманку: - Меньше, чем на расчёт привода блюминга, вы не согласны?

Парень ответил спокойно, без напряжения в голосе: - Можно, конечно, и блюминг посчитать, но это разовая работа, а я говорю о постоянной инженерной работе. Можете что-нибудь посоветовать?

Вопрос остался без ответа. Мастера отпустили, посоветовав работать, и не выступать. Николай Васильевич обратился к сухонькому пенсионеру – инженеру по технике безопасности: - Ты помнишь, как мы начинали? Вместе с оборудованием приехал важный немец, вся технология была у него в книжечке, которую он прятал в нагрудном кармане.

Старичок, польщённый общими воспоминаниями, подхватил: - Вы, Николай Васильевич, мне ещё задание дали ходить за ним и всё записывать. Полгода ходил, потом мы с ребятами напоили немца и книжечку его всю  переписали. Там у него всё зашифровано было, мы к вам, и вы нам этот шифр разгадали. Помните?

- Да там разгадывать было нечего, - Николай Васильевич повернулся к начальнику цеха, - он цифры буквами писал. Тоже мне, конспиратор! А теперь у тебя инженеры в мастерах ходят. – И, отвечая своим мыслям, добавил: - Возьму я его у тебя ненадолго. Посмотрю, чему их сейчас учат.

    Пётр Иванович просмотрел бумаги, которые дал мне Николай Васильевич, сказал, что пойдёт в заводскую техническую библиотеку, и исчез до конца недели. Я не торопил события. Сидел тихонько, прикрывшись доской, и «витал в облаках», как любила говорить моя мама, прежде чем опустить меня на землю и отправить в магазин. Пётр Иванович позвонил в понедельник утром. Сказал, что подобрал всё, что нам понадобится для расчёта. – Приходи в читальный зал со всеми бумагами и начнём. – Он уже составил методику расчёта – подробную, как алгоритм, и приготовил стопку книг с пронумерованными закладками. Сперва мы сосчитали потребляемую мощность при прокатке существующих слитков и проверили результаты по диаграммам загрузки двигателя, потом перешли к новому слитку и оказалось, что нужен более мощный двигатель. Мы составили пояснительную записку, Пётр набросал эскизы графической части, протянул мне руку и сказал: - Всё. Оформишь сам. Сегодня мои выходят в ночь. Месяц кончается – надо план выполнять. – Он ушёл, а я ещё посидел в читальне, осмысливая произошедшее. Я уже знал, что буду вспоминать эти дни. Так легко и споро мне ещё никогда не работалось.

   Спустя какое-то время Николай Васильевич велел мне задержаться после работы. В седьмом часу за нами прислали машину, и мы поехали к директору завода. Наш расчёт, если он верен, ставил крест на новом слитке до реконструкции блюминга. Видно было, что директор колеблется, не уверен, что можно положиться на доморощенных специалистов. Я предложил послать расчёт на экспертизу, но он поступил иначе – поручил главному энергетику заключить договор с заводом-изготовителем. – У них там целый институт занимается расчётом двигателей такой мощности, - пояснил он своё решение. Я позвонил Петру – мы давно уже перешли на ты – и рассказал о судьбе нашего расчёта. – Нормально, - сказал Пётр, - нет пророка в своём отечестве.

    Когда нас снова пригласили к директору, я волновался. Беспокойство скреблось изнутри осторожными лапками. Николай Васильевич был внешне спокоен, но напряжён – я это видел. Директор протянул нам толстый том со словами: «Это ваш экземпляр. Посмотрите последнюю страницу». Николай Васильевич открыл том, посмотрел, подвинул том ко мне и важно произнёс: - Ну, правильно, тоже умеют считать.- Изготовитель рекомендавал установить двигатель рассчитанной нами мощности. Напряжение спало, я расслабился. И напрасно. Обсудили ещё несколько вопросов, собрались уходить, когда Николай Васильевич сказал: - Скоро придётся модернизировать сортовые станы. Пожалуй, стоит прикинуть ожидаемые мощности? – Директор инициативу поддержал. Это у Николая Васильевича хорошо получалось. Как бы, между прочим, нам всё по плечу. По дороге он изложил план действий:

- Работа большая. Надо подключить нужных нам специалистов. Составим бригаду и выпустим приказ по заводу. По окончанию – премия. Подумай, кто тебе нужен. 

Я знал, кто мне нужен. Позвонил Петру, договорился о встрече. Мы стояли над прудом, и я ждал, что он мне ответит.

- Включите вы меня в эту бригаду или не включите - никакого значения не имеет. В положении о должности мастера желания твоего шефа не прописаны. И он это знает. В смене люди работают, им зарабатывать надо. Нельзя приходить и уходить, когда захочется. Я согласен расписать всё подробно, как в прошлый раз, и в нерабочее время, при одном условии – пусть пробьёт мне квартиру. Второй год обещают и не дают.

    Пётр пришёл к нам, перечислил, какие берёт на себя обязательства, услышал, что Николай Васильевич сделает всё, что в его силах, и на таких, далеко не равных, условиях засел за книги.

    Меня перевели на должность старшего инженера. Я приберёг это сообщение до воскресного обеда. Первой откликнулась мама: - Я недавно видела объявление: «Требуется столяр на должность старшего инженера.» - Зинуля сказала, что после аттестации, ей тоже дадут старшего инженера. Папа увлечённо обгладывал косточку, а брату всё это на фиг было не надо. Так мой успех убрали со стола вместе с грязной посудой. Посуду вымыли, а обо мне забыли. Я взял Катьку на руки и пошёл гулять. На улице посадил её на плечи, она тут же вцепилась мне в волосы, а я шагал и делился с ней радостями семейной жизни.

    С помощью Петра я справился с этой работой. Из месяца в месяц накапливалось умение, и я становился инженером. Начальство моё не преминуло воспользоваться открывшейся возможностью и переложило на меня все расчёты. Я не противился. Работы прибавилось, зато появился своего рода особый статус рассчётчика. Я помнил, кому обязан, кто вывел меня на эту дорогу. Мне хотелось подружиться с Петром, опереться, как на старшего брата, но я не знал, как это сделать. На мой вопрос о наших обязательствах Николай Васильевич ответил, что сделал всё, что мог, и что Пётр квартиру получит. Как будто это не было известно и без него.

    А со мной стали происходить странные вещи. Пришёл механик цеха - умудрённый жизнью заводчанин, ровесник моего отца, и попросил подумать насчёт пилы горячей резки: - Может видел, мы всё ещё прокат на прессе кроим. Его давно пора отправить на шихтовый двор. Хотели установить пилу, но для нормальной пилы нет места. Надо придумать что-то своё, по месту. – Я посоветовал ему обратиться к Николаю Васильевичу, но он прервал меня. – Я же не к нему пришёл, я к тебе пришёл. Давай, сынок, помозгуй. Моих, видишь, не хватает. А бумажку пришлём, не беспокойся.

Мой внутренний, мамин, голос тут же ехидно напомнил насчёт груздя и кузовка, и я побрёл в библиотеку. Уселся за стол, который мы облюбовали с Петром, положил перед собой стопку брошюрок «Передовой заводской опыт» и углубился в поиски. Зинуля регулярно читала технические журналы, всевозможные информационные бюллетни, что-то выписывала в толстую тетрадь, а я читал совсем другие книги, и, вообще, эти технические радости лично мне удовольствия не доставляли.  К обеду я нашёл то, что искал: кто-то использовал для основных движений пилы компактный пневмогидроусилитель и делился удачным опытом.

    Эта, свалившаяся на меня известность, достигла апогея, когда на заводской профсоюзной конференции, куда мы с Зинулей были назначены делегатами от наших отделов, в разделе об успехах профсоюза в работе с молодыми специалистами была названа моя фамилия. Зинуля взяла мою руку и не отпускала её до перерыва.

    Зимой Пётр окликнул меня в проходной: - Пойдём, обмоем слегка квартиру. Вчера получил. – Мы сидели на полу, вытянув ноги, привалившись спиной к стене, пили пиво «из горла» и заедали сыром. Пётр указывал на недоделы и перечислял, что предстоит сделать. Я слушал и со страхом думал, что когда-нибудь прийдёт и моя очередь  «доводить до ума» новую квартиру. Пётр заметил моё смущение. Открыл бутылку, подвинул её ко мне и успокоил: - Это всё ерунда, - погладил стену рукой, - своя берлога будет. Потерплю до лета, дом просохнет и займусь.

 

 

   Глава 8

    Однажды, когда я позвонил Петру и предложил покрутить педали после работы, он сказал: - Сегодня не могу. У крёстной день рождения. Пойду поздравлю.

Всё, что я уже знал о Петре, никак не вязалось с появлением нового загадочного персонажа. Я так и не понял: шутит он или говорит серьёзно. Распрашивать не стал, а к слову пришлось не скоро.

    Накануне восьмого марта мы обзавелись дорогими жалкими букетиками и отошли в сторонку, чтобы завернуть их в газету. И тут у меня с языка сорвался вопрос: - Со мной всё ясно, а ты для кого стараешься? Всё та же крёстная? Она, случайно, не моложе тебя?

- Так и есть. Я думал ты уже привык, что у меня всё не как у людей.

 

    Второй год Пётр работал мастером проволочного цеха. Первое время жил в общежитии, а когда освоился в цехе и познакомился с людьми, поселился в частном доме у двух старушек. Бригадир из его смены вспомнил, что обещал престарелым тёткам подыскать непьющего жильца. – В своём доме мужик нужен: дров наколоть, воды принести, когда колонка обледенеет, крышу к весне почистить, то да сё по мелочам. Самим уже не под силу.

     Хозяйки ждали их. Выставили бутылку, грибочки солённые, миску дымящихся пельменей, ягоды, тёртые с сахаром, включили самовар.

- Проверяют, - шепнул бригадир, - особенно то не налегайте, но и не отказывайтесь. – Пётр выпил гранёную стопку, перевернул её, как это делали дома у Фаи, и пояснил: - Сегодня в ночь идти.

Старый добротный дом. Первый этаж кирпичный, второй – седой сруб под «железной» крышей. Нижний этаж, сейчас нежилой, разделён на две части – кладовую и большую комнату с русской печью посредине. Помещение сухое, напоённое ароматом трав, разложенных на голой кровати с панцирной сеткой.

- Мы тут всё приберём, печку побелим, а потолок ты уж сам. – На том и сошлись. Пётр выкрасил потолок, сменил обои и стал жить.

    Двадцать лет отделяли его от последнего разговора с Татьяной Михайловной. Он помнил её слова и свой ответ. Надо было состояться в жизни, чтобы понять и согласиться с ней. «Не держи на них зла. Они подарили тебе жизнь». Зимой шестьдесят шестого, незадолго до нового года, Пётр взял выписку, присланную в часть, и пошёл в архив. Пусто. Заглянул в одну дверь, другую, увидел женщину, занятую разборкой бумаг, и заговорил с ней.

- Я чо, - проворчала женщина, - делаю, что велят. Сходи к архивариусу. Учёная больно. Растолкует, что к чему.

    Анна Сергеевна закончила историко-архивный институт, вернулась домой и уже третий год работала в архиве. По собственной инициативе вела небольшие изыскания и печаталась в местной газете. Она выслушала Петра, поправила очки, смутилась и сказала тихо:

- Оставьте свои координаты. Посмотрю, что можно сделать.

Пётр оставил ей телефон секретаря начальника цеха, пожелал хорошо встретить новый год и ушёл, довольный, что, наконец, сделал первый шаг.

    К книге рапортов прикололи записку: «Просили зайти в архив». Утром после смены Пётр побрился, погладил рубашку, завязал галстук и пошёл в архив. Шагал бодро - морозный воздух разогнал ночную усталость.

    Анна Сергеевна разложила перед ним пожелтевшие бумаги. – В папке Бодьинского детдома я нашла протокол приёма детей из Ижевска. К протоколу приложено отпечатанное на машинке указание: принять шестерых детей, прибывших из Казани, и рукописные справки, почти все размытые, но «Петр Ив» можно разобрать. В папке ижевского распределителя нашлась рассылочная ведомость – бюрократический язык, извините, – без указания имён, просто по числу голов. – Анна Сергеевна смущённо улыбнулась, характерным жестом поправила очки на переносице. – Детские дома эти давно ликвидированы, но, в отличие от Бодьинского детдома, казанские рукописные справки хорошо сохранились. Вам, Пётр Иванович повезло: мальчиков всего семь и Петра среди них нет. – Анна Сергеевна говорила, а Пётр смотрел в окно и видел пелену дождя, телегу, мокрую солому...

- Вы не слушаете?

- Вспомнил дорогу в Бодью. Мы сидели, скрючившись, потом не могли разогнуться. Нас на руках занесли в дом. Из ваших слов следует, что ниточка тянется в Казань. Возможно, там сохранился первоисточник рукописных справок.

- Поедете или послать запрос?

Пётр улыбнулся, Анна Сергеевна опустила глаза. «Застенчивая или игра такая?» - подумал и спросил: - Кто из нас дипломированный архивариус?

- Значит послать.

Пётр встал. – Не знаю, входит поиск в ваши служебные обязанности или вы возитесь со мной по доброте душевной, всё одно спасибо. – Он протянул руку. – Давайте без Иванович.

- Хорошо. Взаимно.

    Ответ из Казани ждали долго. Уже появились проталины, когда однажды секретарь спустилась в цех из конторы и нашла Петра.

- Позвони в архив. Просили срочно.

Чувствовалось, что Аня возбуждена. – Приходите, как только сможете. Пришли ответы на все вопросы. Я так рада за вас. Что? До которого часа? Как сможете. Я подожду.

- Чего тянуть, - сказала секретарь. – Оставь смену на бригадира и иди. Зайди к начальнику.

    Аня протянула большой конверт: - Читайте! – Пётр разложил перед собой листы. Копия списка детей, отправленных в Ижевск. Среди прочих подчёркнуто – Коваль Пётр Иванович, 1938 года рождения, украинец. Выписка из протокола ликвидации Дома ребёнка, эвакуированного из Киева. Заведующая – Кислая Г.П. Личный листок: ФИО – Коваль Пётр Иванович. Родился – 12 мая 1938г. Национальность – украинец. Место рождения – г.Киев. Мать – Коваль Полина Ивановна. Отец – нет сведений. Передан на воспитание в Дом ребёнка из роддома № ... рост, вес ...

Они сидели по разные стороны стола и смотрели друг на друга.

- Со вторым рождением, Петя Коваль.

- Из этих документов не следует, что Зисман и Коваль одно лицо. И вообще, откуда взялся Зисман?

- Разыщете Полину Ивановну и всё узнаете.

- С этим можно не спешить. Выходит, права была Алевтина – не взяли меня из роддома.

- А это кто?

- Повариха детдомовская. Нет, искать надо не Полину Ивановну, а заведующую. Можно узнать, что кроется под Г и П?

- Если жила в Казани и была прописана. Запросим. Удивляюсь вашему спокойствию. Я и то больше разволновалась.

- Я же говорил – добрая душа. Повезло мне с вами. Без вас я бы так и не узнал, кто же я на самом деле.

- Вы преувеличиваете.

- Не скажите. Вы же историк. В нужное время, нужный человек на нужном месте. Хоть вы и моложе, быть вам моей крёстной.

Аня совсем смутилась. – Скажете такое.

- Насчёт матери не удивляйтесь. Обида детская давно прошла, а радоваться пока нечему.

На этот раз Казань ответила быстро. Если Кислая Галина Прокофьевна вернулась в Киев, разыскать её будет просто.

    Двенадцатого мая Пётр зажёг свечу, долго сидел, перебирая в памяти свою жизнь, выпил бутылку коньяка и уснул спокойно. До отпуска и поездки в Киев осталось три месяца.

 

    Пётр воспользовался опытом бывалых командировочных: вложил в паспорт красненькую купюру и протянул его ухоженной даме, отгородившейся табличкой «Мест нет.»

- Посмотрите, должна быть бронь.

Дама раскрыла паспорт, смерила Петра оценивающим взглядом .

- Люкс возьмёте? 

- Да. Пожалуйста, пока на трое суток.

- Платить будете за сутки или сразу?     

- Сразу. – Небрежно, с видом набоба. Сработало!    

В люксе огляделся, плюхнулся на широкую кровать, раскинул руки и сказал вслух беззлобно: - Заходите, Полина Ивановна, полюбуйтесь на сыночка. Неплохо устроился. Правда?

    Галина Прокофьевна жила недалеко от центра. Судя по возрасту, уже не работала. Пётр бегом поднялся по стёртым мраморным ступенькам на четвёртый этаж и остановился перед дверью отдышаться. Прочитал сколько раз звонить Кислой Г.П. и позвонил. – Кто там? – спросили за дверью. – Воспитанник ваш, Петя Коваль. – Седая женщина пристально смотрела на него из темноты. Сказала глухо: - Входи, Петя.

    Говорили долго, спокойно, уютно ... Пили чай с вишнёвым вареньем. Галина Прокофьевна разрезала вдоль большие бублики, мазала половинки маслом, угощала Петра. Постепенно история его рождения обрастала подробностями, становилась зримой, почти осязаемой.

- Первые годы я ждала её. Мало ли куда война могла занести. Другие приходили, а её не было. Лет через десять разглядела её на снимке в «Киевской правде». Писали хорошо, хвалили. Здесь она, в городе. Там и место работы указано.

Пётр смотрел, как Галина Прокофьевна достала из тумбочки потёртые папки, развязала тесёмки, отложила в сторону листы, исписанные выцветшими чернилами, подала ему вырезку из газеты.

- Не удивляйся. Она теперь под другой фамилией.

Странно – ни радости, ни волнения ... Рассмотрел снимок, прочитал статью. «Почему я ничего не чувствую?»

- Оставь себе – для тебя берегла.

- Выходит, матери моей достаточно было разыскать вас, поехать и забрать меня, если она этого хотела.

- Выходит так.

Пётр собрал свои бумаги. – Вроде бы всё сходится. Нет только подтверждения, что Петя Коваль попал в Бодьинский детдом.

- Тут нет сомнений, - сказала Галина Прокофьевна, - справки я сама писала. Делила пополам страничку в клеточку, выписывала справку и печать ставила. С вами нянечка поехала. Я ей справки отдала и наказала записать, куда наших детей устроят. Она жила с вами в школе, всех проводила и привезла мне список. Не помнишь её? 

Галина Прокофьевна развязала вторую папку, а Пётр вспомнил школьный двор и женщину в синем халате, прикрывавшую рот рукой.

- Да, это она. У неё передних зубов не было. Вот, смотри: Якшур-Бодья и шесть фамилий. Завтра пойдём к нотариусу, заверим моё свидетельство и можешь обращаться в суд.

- В суд?

- Ну да. Кто же установит, что ты Петя Коваль? На слово не поверят.

    Утром Пётр остановил такси у гостиницы. – Мне нужна машина часа на три-четыре.

- Полсотни без счётчика.

- Ладно. Сначала в магазин – вазу купить и букет цветов. Знаете где?

- Садись.

    После нотариуса опять пили чай с вареньем и бубликами. Пётр стал  прощаться: – Не знаю, как и благодарить вас.

Галина Прокофьевна накрыла его руку своей. – Я для этого дня берегла папки. Ты не первый, кому они понадобились.

- У меня есть ваш адрес. Если не возражаете, буду открытки посылать к праздникам.

- Спасибо. Женись, Петя, не живи один.

 

    ... Полина Ивановна взяла печенье и удивлённо подняла брови – отворилась дверь, вошёл мужчина смутно знакомой внешности, подошёл к столу, приветливо улыбнулся и сказал: - Здравствуйте, Полина Ивановна. Меня зовут Пётр. Я ваш сын.

Она смотрела на него и молчала. Лицо её застыло, и вся она, словно, окаменела. Не меняя позы, оставаясь неподвижной, спросила:

- Вы уверены?

- Абсолютно. Успокойтесь, пожалуйста. У меня нет никаких претензий, и мне ничего не надо. Один только вопрос, на который никто, кроме вас, ответить не может. – Он протянул выписку, присланную в часть. Полина Ивановна не пошевелилась. Пётр положил листок рядом с блюдцем, Полина Ивановна скосила глаза.  

- Кто такой Зисман, и почему я назвал себя его именем?

Полина Ивановна очнулась. Взяла в руки выписку, прочитала. – Я тогда у людей жила ... их фамилия была Зисман, - и снова замолчала.

Видно было, что разговор не получится. Пётр вынул из кармана заранее приготовленный листок с номером телефона в гостинице и домашним адресом, положил листок перед Полиной Ивановной и сказал, как мог мягче: - Я уезжаю завтра вечером. Если вы что-нибудь вспомните, позвоните, пожалуйста. – Вышел и тихо закрыл за собой дверь.

    Утром Пётр гулял по городу. Задержался у памятника Владимиру. Вспомнил рассказ Галины Прокофьевны: « Воспитательница у нас была, молодая, бойкая на язык – умерла в Казани от тифа – шутила, когда тебя принимали: - Ещё один княжий человек. Скоро дружина наберётся.» Вернулся в номер, сел в кресло у телефона ждать звонка. Ближе к вечеру вздрогнул от резкого звонка и снял трубку.

- Пётр?

- Да. Добрый вечер.

- Вы помните что-нибудь из довоенной жизни?

- Совсем немного. Молодую женщину с вашими глазами, тёплый бублик, посыпанный маком ...

- Я тогда сказала, что живу у евреев, Зисман фамилия, а ты повторил: «У евреев Зисман фамилия». Ночью вспомнила. – После паузы. – Кем ты стал?

- Отслужил, окончил институт, работаю на заводе. У меня всё в порядке. – Наступила долгая пауза. Потом на другом конце провода положили трубку. До отъезда Пётр не выходил из номера – ждал и не дождался звонка.

    На площади перед аэровокзалом местные бабки торговали цветами. Пётр купил охапку гладиолусов, обёрнутых целлофаном поверх мокрой тряпки, и всю дорогу держал цветы на коленях. Из аэропорта поехал в архив. Аня разделила цветы на два букета – один устроила на столе, другой взяла домой. Пошутила: - Говорят - архивная мышь, а вот, видите, и мышкам иногда цветы дарят. – Пётр вызвался проводить её. У дома протянул букет со словами: - Спасибо за всё. Буду напоминать, что не забыл свою крёстную. – Она опять смутилась, сказала, чуть слышно: - Всё. Больше не прийдёте?

- Обязательно прийду. Мы же друзья. – Он уже знал, чем кончается «ты мне друг», даже если в полном смысле этого слова. По дороге корил себя: переступил грань. Неизжитая детдомовская привычка быть со всеми накоротке. Пора поумнеть, товарищ Коваль.

    В оставшиеся от отпуска дни Пётр колол дрова на зиму, брал лодку на Юровском мысу, проплывал под мостками, блуждал среди зарослей или подымался вверх по Ижу; днями бродил по окрестным лесам, примечая уютные уголки, чтобы вернуться весной. Немного выше по течению Ижа наткнулся на светлый мысок, устроился под деревом и перечитал «Эксодус», прощаясь с сопричастностью. Где бы ни находился, чем бы ни был занят, неслышная душевная работа не прекращалась ни днём, ни ночью. Ненужное в его новом качестве отправлялось на долгое хранение, стереотипы поведения, ваработанные одной реальностью, заменялись новыми. Из отпуска вернулся другой человек: решивший искать работу по душе, найти свою судьбу и прилепиться. «Женись, Петя, не живи один».

 

 

   Глава 9

    Я удивился и обрадовался, когда увидел Нину, теперь Нину Алексеевну, в заводском читальном зале. На мой вопрос: - Чему обязаны? – Она ответила просто: - Здесь больше платят. – Я знал её по институтской читальне. Студенты засматривались на неё, старались обращаться к ней за книгами и не упускали случая поболтать. Мне она тоже нравилась. Слегка размытые черты лица, ни одного острого угла. Удачное сочетание характерных черт народов, осевших между Камой и Волгой. Все знали, что она рано вышла замуж и родила двоих. Глядя на неё, планов не строили, себя рядом не примеряли, просто любовались. Я заметил, что Пётр поглядывает на неё, и она, перебирая карточки каталога, нет-нет, да и посмотрит в нашу сторону. Я решил, что на Петра. Ну, не на меня же! Со временем выяснилось, что внимание её привлёк формуляр Петра с зачёркнутой фамилией и  другой, выведенной сверху. Бывает, посмотришь на человека раз-другой, перекинешься двумя-тримя словами, и он остаётся с тобой, как мотив, от которого не отвяжешься, пока ему самому не надоест.

    Осталось совсем немного –построить графики, выполнить пример расчёта в живых цифрах, отдать методику и ждать, когда Николай Васильевич выполнит свою часть соглашения. После трудов дневной смены, в тепле и полумраке читального зала клонило ко сну, и Пётр задремал.

- Пётр Иванович, мы закрываем. – Над ним стояла и улыбалась Нина Алексеевна. – Выспались?

- Даже сон видел. Снилось, что я уже в кино и мотив звучал, - он стал тихонько напевать популярный мотив. Потянулся, принялся складывать книги и неожиданно для себя сказал: - Пойдёмте в кино, отличный фильм – «Мужчина и женщина», не пожалеете.

Нина внимательно посмотрела на него. Что он знает о ней,  и что означает это приглашение? С тех пор, как он стал постоянно бывать здесь вечерами, о нём много говорили и сошлись во мнении, что женщины его не интересуют.

    Пётр собрал книги и подошёл к её столу. - Так мы идём?

«Как просто у него получается, словно мы старые друзья, и приглашает только в кино, а не на свидание. Может так оно и есть? Просто в кино.»

- Хорошо. Только на последний сеанс – раньше не управлюсь.

    В фойе перед сеансом и по дороге к её дому они непринуждённо болтали. «Как две подружки», - подумала Нина. И вновь её приятно удивила лёгкость общения, захотелось поговорить по душам, но она тотчас подавила этот порыв. Засыпая, Нина мысленно продолжала разговор и отметила, что за весь вечер он не задал ни одного вопроса. Всю следующую неделю она работала утром. В пятницу заглянула в формуляр Петра и отметила, что её запись была последней. В выходные дни, среди домашних занятий, она спохватывалась, что говорит с Петром и жалуется ему на свою судьбу и на свою нерешительность.

    Когда пришли книги, заказанные Петром по межбиблиотечному абонементу, Нина позвонила в цех и стала ждать встречи. Пока передавали, пока Пётр пришёл, случился день рождения заведующей, и настроение её переменилось. Пётр пришёл в конце дня и, не оставляя сомнений, сразу сказал: - Я специально так поздно, чтобы проводить вас.

- Мне ещё надо в магазины.

- И мне не помешает, если не возражаете.

Ещё в кино, прогуливаясь перед сеансом, она заметила, что женщины обращают внимание  на её спутника. Сейчас, идя рядом, она ловила быстрые оценивающие взгляды прохожих, и ей это льстило. Пётр рассказал, как встретил на лыжне семью лосей. – Постояли, поглядели друг на друга, пришлось повернуть назад – у них рога, а у меня ещё всё впереди.

- Если будете ходить один, они у вас никогда не вырастут.

- Составьте компанию.

- А кроме меня так уж и не кому? Прибедняетесь, Пётр Иванович. Подруга ваша московская делилась впечатлениями в библиотеке.

Пётр остановился. – Погодите, о ком это вы?

- Блондинка крашеная, командировочная из Москвы.

- А я тут при чём?

Она уже пожалела, что начала этот разговор. Сказала вяло: - Намекала на особые отношения.

- Ладно. Спрошу при встрече. Мы уже пришли. Вот ваша сумка. Спасибо за книги.

Она вытерла варежкой глаза.  «На морозе слезятся, что ли? Не вовремя вырвалось и некстати». 

    В день рождения заведующей после работы накрыли стол в задней комнате. Распили, как водится, бутылочку и перешли к чаю с тортом. Перемыли косточки знакомым и добрались до Петра. Гадали: просто так приходит заниматься или кто-то у него на уме. Вспомнили командировочную блондинку, показали, как она закинула руки за голову, блаженно потянулась и размечталась: «Можно устроить потрясающий отпуск, если удастся вытащить его на юг». Нина  слушала весёлый трёп, и  ещё одно разочарование добавлялось к её постоянной обиде.

 

Я хорошо помню, как это начиналось. В конце рабочего дня позвонила мама: - Виктор приехал. Сегодня они у нас. Разыщи Зину и попроси её после работы сразу же идти домой, а вы с Катенькой можете не торопиться.

Виктор Григорьевич и жена его Надежда Георгиевна – старинные наши приятели. Мама уверяет, что в раннем детстве я донимал их вопросом: почему другие папа и мама не живут с нами? Дружить наши семьи начали, когда я появился на свет и почти сразу же начал болеть. Надежда Георгиевна, мама Надя, детский врач. С частых визитов к моей кроватке началось её знакомство с мамой, потом выяснилось, что и мужья хорошо знакомы, а с какого-то времени повелось, что и водой не разольёшь.

Три молодых инженера вдохнули жизнь в новый проволочный цех, подняли его до уровня требований военного времени и почти одновременно покинули его после войны. Николай Васильевич поднялся по служебной лестнице, отец стал заместителем главного механика завода, а Виктор Григорьевич, как занимался технологией производства проволоки, будучи заместителем начальника цеха, так и продолжал заниматься ею в заводской лаборатории – пока не пришёл его звёздный час.

Помимо общих воспоминаний, эту троицу объединяла «пламенная страсть» - рыбалка. В этом деле Виктор Григорьевич не знал себе равных, и вовсе не потому, что был он бессменным председателем заводского «Общества охотников и рыболовов». Природа наделила Виктора Григорьевича золотыми руками. Дома он эксперементировал с рыболовной снастью и, видимо, достиг на этом поприще больших успехов, что доставляло ему немало беспокойств. Особенно зимой. Пока отец не махнул на меня рукой и не переключился на младшего сына, я наблюдал, как простые работяги и важные партийные работники выпрашивали у Виктора Григорьевича мармышки, рассматривали его самодельную лопатку для сверления лунок, кивали головами и цокали языками. Стоило им с отцом просверлить лунки и начать таскать из-подо льда рыбёшек, как со всех сторон начинали подтягиваться менее удачливые коллеги. Мы переходили на другое место, подальше от окружения, и всё повторялось.

Виктору Григорьевичу оставалось уже недолго до пенсии, когда в нём возникла нужда. Мой друг Пётр в таких случаях говорил: нужный человек, в нужное время, на нужном месте и добавлял: главное – это готовность.

Власть придержащие замыслили очередной «большой скачок». На этот раз в металлургии. Страна ежегодно производила сто миллионов тонн проката, а металла всё не хватало. Частично из-за бесхозяйственности и,  в основном, из-за отсталой технологии использования металла. Огромное количество металлорежущих станков круглые сутки перегоняли металл в стружку. Стружку собирали, переплавляли, теряя половину, и снова точили, фрезеровали ... Собака гонялась за своим хвостом. И вот нашли панацею – фасонные профили высокой точности. Стальные прутки, имеющие форму детали в поперечном сечении. Остаётся нарезать, как колбасу, просверлить, если надо, дырочку и деталь готова. Ни тебе стружки, ни станков, ни рабочих. Сказка, а не технология. В отдельных случаях так оно и есть. Просто неплохая сама по себе идея не тянула на палочку-выручалочку в масштабе всей страны, как и кукуруза. На гребне этой волны Виктора Григорьевича отправили в командировку на родину фасонных профилей. Бригада «торговых представителей» посетила западногерманские фирмы, привезла рекламные буклеты, каталоги, сувениры и очень мало сведений о технологии. Их любезно встретили и показали только то, что и должно интересовать покупателей.

Пока они под надзором недремлющего ока робко прикасались к запретному плоду, вышло постановление правительства о строительстве цеха фасонных профилей. Заводу предписывалось немедленно приступить к производству «на имеющихся площадях». Заводчане привыкли к таким поворотам и знали как себя вести. Виктора Григорьевича назначили начальником лаборатории фасонных профилей, подыскали помещение и начали срочно оснащать лабораторию оборудованием. А пока суд да дело, решили начать что-то делать в проволочном цехе.

Мы сидели, слушали, пили, закусывали и рассматривали подарки. Зинуле досталась шариковая ручка, мне – пачка с тримя сигаретами и листок с уверениями, что вдыхать дым через фильтры всё равно, что дышать альпийским воздухом. На фильтрах памятки – завтрак, обед, ужин. Дневная пайка, надо полагать. Я подышал, ничего не почувствовал и отдал сигареты брату – хоть похвастается.

Всё это я рассказал Петру, когда мы сидели на полу в его новой квартире и пили пиво.

- Да, это как раз то, что нужно, - сказал Пётр. – Соль профессии.

- Хочешь, я поговорю с Виктором Григорьевичем?

- Не спеши. Когда предлагаешь себя, надо что-то иметь за душой. А так, с пустыми руками ... нет, не стоит. Я сам поговорю с ним, когда буду готов.

 

    Виктор Григорьевич сел за свой стол и попытался успокоиться в тишине пустой лаборатории. Он только что вернулся от директора завода, где один из секретарей обкома вносил свой вклад в дело освоения производства фасонных профилей: - Немцам понадобилось тридцать лет, а мы не можем дать вам и трёх - три месяца и профили на стол! – Он постучал по директорскому столу, чтобы не оставалось сомнений на чей стол.

    Камнем преткновения стали шлицевые валы. Их набралось уже больше десятка: с четырьмя шлицами, пятью ... и так до восьми, с разной глубиной паза и из разных марок стали. На проспектах, привезенных из Германии, красовались все сечения по проходам – от исходного круга и до готовых валов, но, когда этот путь попробовали в точности повторить, ничего не вышло. Переломали оснастку и стали искать другие пути. Пока искали набрался полный короб  обрывков и обломков. Хлопоты по устройству лаборатории, неудачи с изготовлением первых опытных партий, беспардонное вмешательство и постоянное понукание секретарей всех мастей и калибров – раздражали и обижали Виктора Григорьевича. «К чему весь этот ажиотаж? – ворчал он, – вроде не война? Да и что дадут несколько образцов? Пока цех построят, можно спокойно подготовиться к пуску ...»  Он знал, что покоя не будет – слишком много желающих отрапортовать и доложить. Так работала система, а он был знаком с нею уже не первый год. Зазвонил телефон, Виктор Григорьевич поморщился и снял трубку.

- Кто? Мастер? А, Пётр Иванович. Что? Хочешь изготовить шлицевый вал?  Хорошо, зайду по дороге домой.

В цехе Виктор Григорьевич сказал: - Говори. Поздно уже. Старуха заждалась.

- Дайте мне чертёж вала, который посложней,  я выполню чертежи  оснастки, а потом и вал изготовлю. Прутков десять хватит?

Виктор Григорьевич усмехнулся. – Хватит. – «Самоуверенности парню не занимать.» – Завтра пришлю чертёж. Твори, выдумывай, пробуй!

Уже за проходнай вздохнул: - Когда-то и мы такими были.

    У телефонного звонка была своя предистория. Пётр поблагодарил судьбу за то, что может учиться на чужих ошибках, и начал разбирать сваленные в короб обломки. Вечерами и ночью, закончив неотложные дела по смене, он доставал из короба очередную треснувшую фильеру с застрявшим в ней прутком, отпиливал передний конец, выбивал пруток и пытался понять, что же произошло в очаге деформации. Перед сном, лёжа с закрытыми глазами, силился представить поверхность плавного перехода с простого профиля исходной заготовки на замысловатый профиль готового изделия, засыпал, во сне ничего не являлось, но утром, во время бритья, приходили свежие мысли. Когда показалось дно короба, Пётр уже знал, что произошло в каждом отдельном случае, знал, как не надо проектировать оснастку, и не знал, как надо. За подсказкой, которая могла бы навести на свежую мысль, пошёл в библиотеку, попросил разрешение покопаться в хранилище, взял табуретку и таскал её за собой между стеллажами. Постепенно смальты сведений из разных источников стали складываться в неясную ещё картину, и он понял в каком направлении надо думать и что искать. Начал расставлять книги по местам и услышал:

- Пётр Иванович, мне сказали, что вы внизу. Я хочу извиниться. Дело даже не в извинениях. Пётр Иванович, что вы обо мне знаете?

- Имя, отчество и то, что вижу. Словом, я не прочь продолжить знакомство. Всё, пожалуй.

- Я не хотела вводить вас в заблуждение. Думала вы знаете. Я замужем и у меня двое детей. Мальчик и девочка. Игорёк и Танечка.

- Везёт же людям. Игорёк и  Танечка. И всё же мне кажется, вы не всё сказали.

- На сегодня хватит.

Пётр согласно кивнул. - Вполне.

В этот день уже не работалось и думать не хотелось. Было от чего расстроиться – наконец встретил и готов был полюбить... Пётр побродил по городу, купил чертёжную доску, рейсшину, другие принадлежности. Дома поставил под лампой свои два стула, положил на спинки доску и достал готовальню. «Ты мне друг. В полном смысле этого слова». Одел фуфайку и пошёл расчищать дорожки.    

    В выходной Пётр лежал на кровати, заложив руки за голову, смотрел в потолок и рассуждал сам с собой.

- Шлицевый вал, по-существу, очень простой профиль, всего два элемента – собственно вал и шлицы. Большой вал и маленькие шлицы должны быть в равных условиях.  Проходы – просто поперечные сечения, делящие на части переходную поверхность. Форма каждого сечения – выход из одной фильеры и она же вход в другую. А расстояние между сечениями ... погоди, погоди – это же углы, а углы известны. Он встал, включил свет, раскрыл готовальню ...

    После ночной смены получался длинный выходной: кончали работу в субботу утром, а выходили в понедельник с четырёх. За это время Пётр превратил догадки в чертежи. Мысли, уложенные на бумагу, вселили уверенность – должно получиться! Он успел ещё поспать перед сменой и переполненный желанием действовать поспешил на завод. В последующие дни он в полной мере испытал весь набор чувств, сопутствующих творчеству: сомнения, тягостное ожидание результатов, почти физическое облегчение и окрыляющую эйфорию успеха. Нервное напряжение этих дней прошло, а искушение творчеством осталось. Он убедился, что все размеры в пределах допусков, погладил сложенные в пакет пятиметровые валы и пошёл звонить Виктору Григорьевичу. Сказал нарочито небрежно:

- Профили готовы. Заберёте или сложить где-нибудь?

    Он не знал, как во-время и кстати подоспели эти прутки. Обычное дело – организацию нового производства – превратили в оргию подобострастия, и все вовлечённые в неё фигуранты стремились проявить себя. Как только удавалось получить пару прутков нового профиля, из них вырезали образцы, полировали торцы до зеркального блеска и в лакированных коробочках, выложенных изнутри зелёным сукном, специальным самолётом отправляли в Москву. Заводам велено было, где только можно, использовать профили. Приказы принято выполнять, а об исполнении докладывать. Заводы, не задумываясь о целесообразности, подобрали чертежи деталей на замену, доложили об исполнении и стали ждать. Металлурги тоже выполнили свою часть работы – оперативно предоставили всё необходимое для изготовления опытных партий и вправе были ожидать результатов. Дело стало за малым – научиться тому, что умели делать немцы. Научиться самим, научить рабочих, начать изготавливать реальные профили из вороха чертежей, присланных заводами. Шлицевый вал подоспел, как нельзя, кстати. Образцы благополучно улетели, а директор завода, подписывая приказ о переводе Петра в лабораторию фасонных профилей, напутствовал Виктора Григорьевича: - Делайте эти чёртовы валы все подряд, рассылайте опытные партии по заводам и пусть у них болит голова, что с ними делать. И образцы ... дайте образцы для Москвы, обкома, райкома для всех, кто просит, пусть видят – дело идёт. Цех когда ещё построим. Погасите волну и работайте спокойно. 

    Петра перевели на должность руководителя группы, которой не было, отдали в его распоряжение станки, за которыми никто не стоял, и поставили задачу – погасить волну.

    Оставшиеся до перехода в лабораторию дни, Пётр проводил в Красном уголке, стараясь не мешать новому мастеру освоиться в смене. Он устроился за единственным в зале столом и размышлял над словами  Доры Исаковны, сказанными по давно забытому поводу, и которые он вспоминал всякий раз, когда ему предстояло найти решение. «Талантливый идёт прямо к цели, а всем остальным остаётся перебирать варианты, но, чтобы выбрать единственно верный, тоже нужен талант». Заманчиво найти общий подход и не копить частности в надежде, что проклюнется общее. Чужих ошибок больше не будет, учиться прийдётся на своих.

- Пётр Иванович, мы вас потревожим. У нас здесь мероприятие по линии технической информации. Нам стол нужен. – В дверях стояла вездесущая Олимпиада Ивановна. Она числилась в техбюро и совмещала многочисленные обязанности и нагрузки. Отвечала за рационализацию и изобретательство, техническую информацию, выпуск стенной газеты и многое другое, в чём цех регулярно отчитывался и набирал очки в социалистическом соревновании. Кроме неё, и ей подобным, всё это мало кого занимала, но все исправно платили  дань, откупаясь такими вот Олимпиадами. Позади неё стояла Нина с двумя «авоськами» полными книг и журналов. Пётр взял у неё сетки, помог переставить стол, обещал зайти посмотреть литературу и вышел. Олимпиада доверительно сообщила:

- Рабочие жалели, когда его у нас забрали.

- Забрали? – не поняла Нина.

- Ну да, вышел приказ перевести, и перевели. Профили будет осваивать. Он какие-то люльки придумал. Раньше бабы на себе металл таскали, а теперь кнопки нажимают и на электрокарах катаются.

- Какие люльки?

- Не знаю. Я их не видела. Рабочие говорят.

    После передачи смены Пётр поднялся в Красный уголок, перелистал журналы и сказал, вставая: - Больше всего мне сейчас нужен хороший библиограф. Не хочется тратить время и изобретать велосипед.

- Я думала это дело новое. Во всяком случае, так в газетах пишут, - Нина тоже встала. – Надеюсь, у вас получится.

- Получится. Это такое новое, про которое говорят давно забытое старое.

- У нас работает библиограф. Серафима Ильинишна. Не знали? Вы только уважительно отнеситесь к её работе, и она вам всё, что нужно, отыщет.

- Спасибо. Видел вас как-то издали на лыжне. Так вы пригласите меня пробежаться?

- Опять вы за своё.

- Вы же не всё сказали тогда в хранилище. Я понял, что продолжение следует.

- Вы, наверное, и так всё знаете. Неужели никто не насплетничал?

- Я никого не спрашивал.

- Тогда лучше от меня услышать. Я вам позвоню.

 

    Расказ о «люльках» я услышал в начале восьмидесятых при любопытных обстоятельствах. Мы дежурили в штабе народной дружины в районе сплошь заселённом татарами. Обычно участковый знакомил с «оперативной обстановкой», дежурный по штабу отправлял группы по маршрутам и оставлял пару человек в штабе для особых поручений. На этот раз инструктаж вела капитан милиции. После развода групп мы остались одни, и капитан спросила Петра: - Вы меня помните?

Пётр улыбнулся и протянул руку. – Рагида Газизова. Рад за вас.

- И разговор наш помните? Послушала вас и пошла на курсы машинисток, печатала в милиции, потом заочный юрфак, детские комнаты, теперь вот райотдел. Я вас так и не поблагодарила за тот разговор. Повезло мне с вами – у меня даже мысли не было, что можно как-то иначе устроить свою жизнь.

- И мне когда-то так же повезло.

- А моя бывшая напарница здесь рядом продавщицей работает. Её вы тоже помните?

- Конечно, Асия Ашрапова.

- Теперь она Гарафутдинова. Муж пьёт и бьёт.

- Разве татары пьют?

- Есть и такие. Это уже не редкость.

    Капитан вернулась в отдел, дебоширов и пьяниц не приводили, мы разговорились ...

- Погрузочные работы в цехе выполняли женщины. Вручную грузили  бухты проволоки с пола на электрокары, отвозили и разгружали на пол. В дни, когда предыдущая смена не потрудилась поставить электрокары на подзарядку, они вручную толкали тележки, а иногда надевали бухты на шеи и брели одна за другой, как каторжанки. Эта картина и сейчас стоит у меня перед глазами, а тогда она просто преследовала меня. В смене работали пять женщин – три уже давно, а две молодые татарки только ступили на этот путь. Старшей, на мой взгляд, глубокой старухе, совершенно седой, с ясными голубыми глазами, надо было ещё пахать и пахать до льготной пенсии в пятьдесят лет. Однажды ночью Рагиде стало плохо. Напарница увела её в раздевалку и уговорила меня не вызывать «скорую». Через пару дней Рагида вышла на работу. Я пригласил её в конторку и спросил можно ли ей поднимать тяжести. Нимало не смущаясь, она рассказала, что «скинула» и что это даже к лучшему: строятся, работы полно, няньчиться некому. Я не сразу понял, о чём она толкует, и переспросил. Рагида рассмеялась и пояснила доступно. Позже они  с напарницей поглядывали на меня и улыбались. Я представил, во что превратиться это красивое смышлёное лицо через несколько лет, продолжил разговор и узнал, что она окончила школу и получила приличный аттестат. Почему не пошла учиться дальше? Вышла замуж, начали строить свой дом, отец, мать и муж работают на заводе ... Накатанный путь поколений. Говорили мы зимой, а весной она взяла расчёт.

    Вернёмся к «люлькам». Больше всего меня поражало равнодушие должностных лиц с дипломами. Во всех пролётах работали краны,  облегчить труд этих женщин было так просто, решение лежало на поверхности – не класть на пол. У меня был небольшой поощрительный фонд мастера, и я решил использовать его не по назначению. Договорился со  сварщиком, и в очередной ночной неделе мы втихаря соорудили несколько переносных стеллажей.  Уговаривать не пришлось, приняли сразу. Рабочие назвали стеллажи «люльками», и все смены боролись за обладание ими. Делалось это просто – оставляли полными. Я не мог обеспечить цех стеллажами  из своего фонда мастера. Реакции сверху не было, низы привыкли молчать, пришлось выступить с «яркой» речью на цеховом собрании. Начальник цеха вызвал механика и велел ему изготовить полсотни. И всех делов.

 

    Кроме Виктора Григорьевича и Петра, в лаборатории трудились два молодых инженера. Пётр научил их проектировать оснастку, парни рьяно взялись плодить бумагу, которая лежала без движения, ибо некому было изготовить эту оснастку. Пётр знал, где найти классных слесарей, знал, что просто так их не отпустят, и, после недолгих колебаний, решил  воспользоваться «телефонным правом».

- Тот секретарь, что стучал по столу, его звонка хватит, чтобы перевести рабочих с машзавода? – спросил он Виктора Григорьевича.

- Хватит. Надо только, чтобы рабочие сами хотели, написали заявление, получили отказ, тогда уже можно будет подключить обком. У тебя есть кто-то на примете?

- Вечером узнаю.

    После смены Пётр стоял у проходной машзавода и высматривал двух приятелей - классных слесарей-лекальщиков Мишку и Генку, как звали их в цехе, где Пётр начинал свой трудовой путь. «Сейчас им должно быть лет по сорок, - соображал он, - такие трудяги обычно не меняют место работы, пашут до пенсии».

    Михаил и Геннадий служили вместе, подружились и с тех пор не разлучались. Только жизнь у них сложилась разная. Женились они почти одновременно, Мише повезло, а Гене – не очень. Миша женился на шлифовщице из их же цеха. Спокойная, уравновешенная женщина уважала потребности рабочего человека. Каждую субботу сама покупала и ставила на стол бутылку. Вместе они её выпивали и так до следующей субботы. Огород их каждую весну затопляло, а подполье не просыхало до середины лета. На очередь их поставили, но давать жильё не торопились – свой дом всё-таки. Завод расширялся, ограда чуть не под окнами ощерилась колючей проволокой – вся надежда была на снос, но и с ним не спешили.

    В расчётной книжке Геннадия что-то напутали. Он пошёл разбираться в бухгалтерию и нашёл там свою суженую, или она его нашла. Жил Гена в примаках у тёщи. На очередь молодую семью не поставили: пришли, посмотрели на тёщины хоромы, и разговаривать не стали. Тёща правила круто. Спиртного на дух не переносила – разве что по праздникам. Дочь держала в ежовых руковицах, а зятя сразу предупредила: «Здесь у тебя нет права голоса – только право слуха». Дочь перед матерью тихой мышкой бегала, а Генке коготки показывала.

    Власть старуха бранила нещадно и всё сравнивала с порядками её молодости. – В обед ворота отворяли, ребятишки с узелками да коробками бежали по цехам с едой для кормильцев. У всех бутылка молока литровая. Своего – не химического. А вас за колючкой держат. Бабы мужиков щупают. Срам! Урбанизация! Слово тяжёлое, в молитву не вставишь. - Не удивляйтесь. Старуха граммату знала. В Сарапуле гимназию кончала, могла бы и пошпрехать, да не пришлось.

    Михаил сразу узнал его. – Гляди, Петька объявился. – Геннадий протянул руку: - Здравствуй. Нагулялся? Назад проситься пришёл?

- Нет, я по ваши души. Пойдёмте, пивка попьём, поговорим.

Сидели высоко над прудом, тянули пиво. Разделивший их десятилетний перерыв заполнился и так, не спеша, перешли к делу. Пётр предложил хорошие условия, стоило подумать.

- Так не переведут же, - усомнился Гена.

- Переведут, - уверенно сказал Пётр. – Без вас не отрапортуешь о трудовых победах. Потолкуйте с жёнами и соглашайтесь. Поработаем.

    Пока искали фрезеровщика и токаря, Пётр сам готовил работу слесарям. Виктор Григорьевич постоял, посмотрел и спросил:

- Где ты фрезеровать научился?

Пётр вывел фрезу, остановил станок. – Сперва в ремесленном, потом до армии на машзаводе работал. Слесари мною недовольны – большие припуски оставляю. Там у них асы работали, в две-три десятки укладывались. Работа здесь хитрая, но её не много. Если не возражаете, я поговорю с ребятами, сходим домой к пенсионерам, проявим уважение. Думаю, на полставки согласятся.

 

    Долгожданный звонок раздался, когда зима хлопнула дверью мартовскими морозами.

    Километров пять прошли молча. Нина шла впереди, и Пётр еле поспевал за ней. «Странно, - размышлял он, глядя на мелькающую впереди фигурку, - шаг короткий, скользит себе, словно с горки катится, а не догнать». Лес кончился. На опушке Нина остановилась.

- Не устали?

- За вами поспеть не просто.

- На лыжне, Пётр Иванович, я всё забываю. Стоит только снегу улечься, как меня охватывает беспокойство, нетерпение какое-то, как у перелётных птиц. Я читала.

- Зов предков. Память ушедших поколений.

- Точно, Пётр Иванович. Верные слова.

- Не мои.

- Я знаю.

Пошли дальше – через поле к посадке, за деревьями открылся пологий спуск. Внизу Пётр сказал: - По времени, выходит километров десять прошли.

- Вот дойдём до тракта и будет пятнадцать. – Не доходя до тракта, Нина остановилась. – Не загнала я вас?

- Пока нет, но впереди ещё обратный путь.

- Посидим вон под той ёлкой и двинемся потихоньку.

Она обломила низко нависающие ветки, расстелила их у комеля, отстегнула лыжи и села на лапник; оперлась спиной о ствол, вытянула ноги и указала на место рядом: - Садитесь, Пётр Иванович. – Извлекла из-под свитера плоскую фляжку, отпила и протянула Петру. – Чай крепкий, сладкий, с травами и не холодный. На себе всю дорогу грела. Усталость, как рукой, снимет.

Пётр устроился на лапнике, попил чаю, спросил: - Любите зиму?

- В лесу и на лыжне, а дома вечная возня с дровами, водой, удобствами во дворе ... Люди по Луне ходят, а мы зимой по воду с топором ходим.

- В лесу, да ещё на берегу тихой речки такой быт оправдан, а в городе, конечно, лишён смысла. На лыжи стали раньше, чем пошли?

Нина рассмеялась. – Я в школу через лес на лыжах бегала. Мы в леспромхозе жили, недалеко от Йошкар-олы. Лес вырубили, работы не стало, люди разъехались. Родители купили дом в Ижевске – у отца здесь родня.

- В библиотекари пошли по призванию?

- Что вы, совершенно случайно. В райцентре было одно училище. Киномехаников готовили и библиотекарей. Потом окончила Ленинградский институт культуры. Заочно. Не удивляйтесь – это всё мама. Детей подняла и мне выучиться дала.

- Вот мы и подобрались к самому интересному.

- Это вам интересно, а мне и вспоминать не хочется.

- Ну и не надо.

- В том то и дело, что надо. Так хочется выговориться и почему-то кажется, что вы поймёте.

- Это мне уже говорили. Я что, похож на священника?

- Нет, но вы умеете слушать.

Пётр кивнул. Раз, другой. – Вот-вот. И не задавать лишних вопросов. Верно? Охота задавать вопросы отпала ещё в детдоме – на них всё равно не отвечали.

- А ваш детдом, где стоял?

- Совсем рядом. Сперва в Бодье, потом в Ижевске.

- Вам тоже есть, что рассказать. Кстати, я выписала вам новый формуляр.

- Ого! Кто кого исповедует? Вообще-то я ничего не имею против. Так даже интересней. Вот только жизнь нельзя переписать, как формуляр.

    Возвращались не спеша. Останавливались. Разговаривали. Сразу за лесом стояли дома. Пётр указал на крайний дом: - Недавно получил квартиру. Первое в моей жизни своё жильё. Квартира пустая, из мебели – тюфяк на полу, но чаем напоить могу. Сядем и устроим вечер вопросов и ответов. Идёт?

- До вечера я свободна. Мама с детьми гостят у брата. Давайте попробуем.

    Нине и двадцати не было, когда она вышла замуж. Нефть здесь геологи искали. Весёлый симпатичный парень с юга России. Любовь? Да, любовь. Взаимная и счастливая. Родился Игорёк. Геологи дальше поехали. Договорились расстаться ненадолго. «Последний раз съезжу и всё. Будем жить здесь или ко мне переберёмся».  Работал в Сибири, потом в Туркмении. Один раз приезжал в отпуск. Танечка без него родилась. Ей скоро три года, а она ещё отца не видела. Деньги на детей приходят. Не регулярно, но грех жаловаться. Ко дням рождения детей приходят открытки без обратного адреса и несколько слов на почтовых переводах.

- Живу соломенной вдовой. Обида гложет постоянно. За что со мной так поступили? Сама себя в угол загнала. Дети ждут отца, говорят о нём, я поддерживаю видимость дружной семьи, чтобы они не чувствовали себя брошенными.

    Они сидели на тюфяке, грели спины о чуть тёплые батареи. Между ними, тут же на тюфяке, стоял чайник, эмалированные кружки и баночка с сахаром. Чайная ложка – одна на двоих.

- Я выросла в простой семье. Нас было трое детей, и нас любили. Мы чувствовали эту любовь. Вот и демографы пишут, что дети из разведенных семей, следуют путём родителей. Вы можете объяснить, почему по переписи замужних женщин больше, чем женатых мужчин? Мой случай?

- Я могу только слушать. Нет личного опыта. Женщина, которая первая принимала во мне участие, недавно сказала: «Женись, Петя, не живи один». Вот я и думал, что вы войдёте сюда хозяйкой. Не знал ваших обстоятельств. Я и сейчас от этой мысли ещё не отказался.

- У вас всё просто. Я думала вы поняли.

- Что на уме, то и на языке? Не обольщайтесь. Это только внешняя сторона, а что там внутри, за семью печатями, и я не всегда знаю. Новый формуляр вы мне выписали, а прожитая жизнь осталась.

- Так расскажите.

- Обязательно расскажу. Иначе мы не поймём друг друга.

- А надо?

- Хотелось бы.

- Тогда до другого раза, если он будет. Засиделась я у вас. Спасибо. Мне легче стало.

- Я провожу вас.

- Ой, не надо. Я молвы боюсь.

- Темно уже, и лес рядом, Я сзади пойду до трамвая.

- Ну, разве что так.

 

 

   Глава 10

    Облетел цвет черёмухи, установились тёплые дни. Я завёл себе привычку утром перед работой садиться на велосипед и катить по пустым улицам за город. Заезжал в лес, отдыхал несколько минут, слушал птиц и возвращался. Разные мысли посещали меня по пути и на отдыхе. Лейтмотивом назойливо звучала тема неудовлетворённости работой и семейной жизнью.  Раз уж так сложилось, что я стал инженером, хотелось найти в рамках этой профессии нишу, где я мог бы проявить себя и получить достойное вознаграждение. Система декларировала равенство полов и равную оплату за равный труд. Лицемерие становилось очевидным, если добавить всего лишь одно слово: равную низкую оплату. Мужчина был унижен тем, что один не мог прокормить семью, а женщина была вынуждена использовать своё право на труд. Когда родилась Катька, Зинуля год не работала. На одну зарплату старшего инженера трудно было прожить втроём, и я устроился читать техническую механику студентам вечернего Индустриального техникума. Это дало нам дополнительные шестьдесят рублей в месяц, и мы как-то выкручивались, во многом благодаря талантам моей жены и незаметным маминым дотациям. Зинуля! Предмет моих надежд и разочарований. Мои родные, друзья моих родных приняли её в свой клуб, словно это место принадлежало ей по праву рождения, как они когда-то приняли меня и брата. В этом плане всё сложилось, как нельзя лучше, но у нас был ещё свой мир и своя комната. Мы закрывали дверь, укладывали Катьку спать и оставались вдвоём в нашем мире. Увы, в него не пришло то, что приходит в дом с женщиной – душевное тепло, ласка, радость присутствия любимого и любящего существа. Постепенно недоумение сменилось пониманием: ей это не нужно. Нет такой потребности. Зинуля очертила круг своих интересов и обязанностей и жила внутри этого круга. Мне в этом круге был выделен узенький сектор, а я претендовал на весь круг. Мы оба были неправы, но это предстояло ещё понять. А пока громоотводом работала Катька. По утрам я крутил педали, изо дня в день жевал эти мысли, разряжался и начинал день.

    В лесу я облюбовал поляну с пнём посредине и деревом, к которому я прислонял велосипед. Я уже считал это место своим, когда однажды увидел, что под деревом стоит голубой «Спутник», а на пне кто-то сидит. Подкатил ближе и узнал Петра. Он улыбнулся, указал на велосипед и сказал:

- Догоняю детство.

- А я убегаю от взрослых проблем.

- Вот и встретились, - рссмеялся Пётр.

Из леса поехали вместе. - Помнишь, где я живу? – спросил Пётр. – Заходи, посмотришь, как я устроился.

    Я воспользовался приглашением и в тот же вечер явился с Катькой на плечах. Пётр выстелил «палубный» пол, оклеил стены светлыми весёлыми обоями, повесил люстру под потолком – чешскую тарелку с абстрактным узором, окно и балконную дверь прикрыл занавесом из плотной ткани с орнаментом под люстру, или наоборот, смотря в какой последовательности привозил он эти вещи из командировок. Из мебели приобрёл диван-кровать, писменный стол, два кресла и, пожалуй, всё, кроме самого главного. Всю свободную стену, от пола и до потолка, заняли узкие, в одну книгу, застеклённые полки. Сработанные в столярке службы быта, они потеряли привлекательность первоначального дизайна, так что Петру пришлось сомому зачищать острые кромки стёкол, наново шкурить деревянные части, тонировать их и лакировать. Однокомнатная малогабаритная квартира смотрелась, как уютный кабинет, чем она и была на самом деле.

    Книги Пётр покупал в Ижевске и привозил пачками из командировок. Застрял я у одной полки, где стояли книги на английском – простенькие и серьёзные подлинники.

 – А эта зачем? – спросил я, увидев «Казаков» Льва Толстого на английском.

- Так, для интереса.

Мама моя преподавала английский. Натаскивала нас с  малых лет. В анкетах я писал «читаю без словаря», но на Голсуорси в подлиннике я бы не отважился, а тут стояли два томика «Саги о Форсайтах». Я достал  один и спросил Петра: - Читал?

Он кивнул. – И не единожды. Читаю и перечитываю.

Я пару раз принимался читать «Сагу», не в подлиннике, конечно, и засыпал на второй странице. Первое знакомство произошло в скромной библиотеке пионерского лагеря, где она затесалась среди назидательной литературы для подростков. Вторая попытка, тоже неудачная, состоялась после восьмого класса. И только зимой на четвёртом курсе пришло моё время оценить «Сагу». Я закрыл книгу и спросил себя: вошла в жизнь писателя Ирэн, или он только мечтал о ней? 

    Через много лет, уже в новом веке, я прочитал у Артуро Переса- Реверте: «Мы расходимся во мнениях... Но стоит упомянуть определённых авторов и некоторые волшебные книги, как мы снова чувствуем себя сообщниками... Они – воистину наша общая родина; они не о том, что человек видит, а о том, о чём он мечтает.» Прочитал и вспомнил, что сблизило нас с Петром, – герои, одни и те же герои.

    Я увлёкся книгами, Катька плодила каракули за письменным столом, а Пётр наспех готовил чай и к чаю. Мы перебрались на кухню, нарастили стул книгами, усадили Катьку и принялись за еду. Катька уплетала гренки с припёком, шумно тянула чай их блюдца и на удивление хорошо вела себя.

- Моя институтская подруга любила фантазировать с припёком, - сказал Пётр, - готовила маленькие «шарманчики» на один укус и подавала к кофе.

Дома Катька сообщила, что у дяди Пети ела «шарманщика» и заявила:

- Хочу «шарманщиков». – Зинуля полистала свои книги и сказала, что есть блины с припёком, а гренки – это что-то новое. Маме понравилось слово, и она тоже захотела «шарманчиков» с кофе. В воскресенье утром на стол подали гору гренок с различным припёком. Гору быстро умяли, а Катька сказала, что «щарманщики» были вкуснее. Слово прижилось. Мама говорила «шарманчики», Катька – «шарманщики» и просилась к Петру. Так в нашей семье впервые заговорили о Петре.

    Мы встречались почти каждое утро. Изредка отправлялись в дальние прогулки по лесным тропам. У родителей была дача на седьмом километре по Бодьинскому тракту. По выходным отец с братом пропадали на рыбалке, мама с Зинулей возились на участке, а я усаживал Катьку на детское сиденье, она держалась ручками за руль, устраивала туфельки на подножках, наклонялась вперёд, как заправский гонщик, и мы отправлялись на встречу с Петром.

    Однажды, когда мы крутили педали без Катьки, я поделился с Петром мыслями, от которых убегал по утрам. На привале я бросил подстилку, Пётр достал термос с чаем, улёгся и сказал: - Я ничего не могу тебе посоветовать. Попробуй разложить свою проблему на простые части. Я всегда так делаю, иногда помогает.

- Что ж тут раскладывать? Семья и работа.

- Отлично, - подхватил Пётр, - работа – это работа, а семья – жена и дети. Три точки опоры. Одна у тебя есть. Так? Теперь работа. Мне нужен конструктор. Виктор Григорьевич возражать не станет. Работа, на мой взгляд, интересная и вполне самостоятельная.

Я ничего не ответил  на это предложение. Отхлебнул чаю и спросил:

- А третья точка?

Пётр лёг на спину. Смотрел на облака, жевал стебелёк. Я последовал его примеру. Так мы лежали голова к голове, раскинув руки. Потом Пётр сказал: - «Оставит  человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут одна плоть». Дальше думай сам.

    Бунт на корабле подняла Катька. – Не хочу быть Катькой, - заявила она Зинуле и маме, - я вам не кошка и не собачка какая-то.

- Кем же ты хочешь быть? – спросила мама.

- Катя-Катюша. Как дядя Петя зовёт.

Женщины переглянулись – они ревниво относились к посторонним авторитетам. В следующий раз, когда я стал собирать Катю на прогулку, Зинуля и мама принялись уговаривать её остаться, но безуспешно. Катя стояла на своём. Мы укатили, а когда вернулись, нас встретила предгрозовая тишина. Ребёнка обласкали, выкупали, накормили, почитали сказку, уложили и взялись за меня.

- Катенька больше не поедет с тобой, - сказала мама. – Эти блуждания по лесам в сомнительной компании не для ребёнка.

Я был готов к такому повороту событий, не упустил момент и спокойно, как о чём-то давно решёном, сказал:

- Детей должны воспитывать родители. Как вы нас. Это же нелепо спрашивать у матери разрешение погулять с собственной дочерью. Нам давно надо жить отдельно. Скоро мы переедем.

Мама села, Зинуля открыла рот, но так ничего и не сказала. Я воспользовался их замешательством и удалился. Разложил спальник в тени за домом, лёг и уснул – как-никак километров двадцать  по кочкам отматали.

    Я не помню свои ночные сны, только предрассветные дремотные. Из сна на заходе солнца я выхожу с трудом. Меня гладили по волосам, я слегка разлепил веки и увидел, что рядом сидит Зинуля, улыбается и смотрит на меня.

- Не притворяйся, - она взъерошила мои волосы, - скажи лучше, что ты задумал?

Я улыбнулся ей в ответ и передразнил голосом Буратино из кувшина:

- Открой тайну, несчастный, открой тайну!.. – и уже серьёзно добавил, - завтра ты всё узнаешь. Потерпи до завтра.

Она не могла ждать до завтра. Завтра я мог совершить безрассудный поступок, и она считала своим долгом сказать то, что должна сказать. Я не возражал. Пусть говорит, я уже принял решение и не собирался менять его. Я даже придвинулся к ней поближе, обнял и закрыл глаза.

- Я с первого дня хочу иметь свой дом. Нас шестеро на сорока четырёх квадратных метрах, по семь с небольшим на человека, а норма для постановки на очередь шесть метров. Нас не поставят. Мы должны жить в мире и не осложнять жизнь ни себе, ни родителям.

- Или родить ещё хотя бы одного, - сказал я, придвигаясь ещё ближе.

- Вчетвером в одной комнате? Совсем уже сесть на голову родителям...

- Ладно. Успокойся. Поставят.

- Как?

- Увидишь.

    Вечером, уже в городе, когда все отошли ко сну, я устроился на кухне с книгой, сладким чаем и тарелкой маленьких бутербродов, которые вслед за нашей мамой тоже стали называть «шарманчиками». Во втором часу  подала голос Катька. Зинуля посадила её на горшок, потом вышла заспанная на кухню, взяла последний «шарманчик», допила холодный чай из моей чашки и пошла досыпать. Я тоже скоро улёгся на край нашей полуторной кровати.

- Можешь подвинуться. Я не сплю, - сказала Зинуля. Я удобно устроился и задремал, как вдруг Зинуля заговорила:

- Я знаю, ты недоволен. Когда мы вместе, я боюсь шелохнуться... Ты думаешь, я отворачиваюсь? Я смотрю на катину кроватку... Вдруг она услышит, вдруг подымет головку... – Зинуля заплакала, я обнял её и почувствовал себя идиотом.

    Всё решилось в течение одного дня. Я, как с цепи сорвался, сказала бы мама: утром дал согласие перейти к Петру, после работы мы отправились к старушкам, у которых он раньше жил и которым продолжал помогать, пока они не подыщут нового жильца. Пётр представил меня, как своего друга, поручился за меня, обещал помогать мне во всём, и они согласились. Всё это я выложил Зинуле, на что она смиренно ответила:

- Хорошо, раз ты так решил. 

Я вдруг почувствовал себя главой семьи, даже страшно стало.

    За ужином я рассказал, что перехожу на другую работу, изложил Зинулины расчёты квадратных метров на нос, сообщил, что мы сняли комнату в частном секторе, и добавил кое-какие подробности. Как всегда первой отреагировала мама: - Мы будем жить в тёплой сухой квартире, а ребёнок будет гнить в подземелье?! Вы можете поступать, как вам заблагорассудится, но ребёнок останется здесь. – Она уже готова была прослезиться, когда папа положил вилку и сказал, обращаясь к маме: 

- Сегодня Виктор и Николай чуть было не сцепились из-за него, а у тебя он всё ещё в коротких штанишках. Прийдётся согласиться безо всяких «но» и предварительных условий. Не расстраивайся – это всего второй раз с тех пор как я тебя знаю.

Мама осторожно спросила: - А первый?

- Неужели забыла? Когда я предложил тебе выйти за меня замуж.

Все смотрели на маму, а она смотрела на отца и улыбалась.

Мы стали жить на два дома и жили так почти три года.

 

 

   Глава 11

    Следуя духу времени, в кампанию по пропаганде фасонных профилей включились технические журналы. Пётр обобщил опыт изготовления шлицевых валов в некое подобие методики, отправил статью в престижный журнал «Сталь» и её сразу же опубликовали. Он сформулировал для себя несколько принципов построения переходных сечений, проверял эти принципы на каждом новом профиле и утвердился во мнении, что, руководствуясь ими, можно изготовить практически любой профиль. И всё же умение это оставалось искусством, основанном на личном опыте и интуиции. Он полагал, что способ построения переходных сечений давным-давно отработан, опубликован и скрыт за «железным занавесом». По дороге домой Пётр заходил к Серафиме Ильинишне, просматривал подобранные ею материалы, после чего спускался в хранилище и разбирал американские журналы, аккуратно сложенные стопками по годам, начиная с первых послевоенных лет. Он отобрал десяток книжек с упоминаниями о профилях высокой точности, перенёс их в комнатку Серафимы Ильинишны и получил разрешение взять журналы домой.

- Берите, берите, - сказала она, - их отродясь никто не спрашивал.

Статьи носили рекламный характер, в чём-то могли пригодиться, но не сейчас. Находка превращает бесплодный поиск в увлекательное приключение. Среди эффектных снимков и рисунков открылась таблица сравнительных характеристик профилей, изготовленных различными способами, и внушительный список из двух десятков источников, откуда эти сведения были получены. Отыскать удалось только три. Серафима Ильинишна съездила в Москву и привезла фотоплёнки – в одной из них, в немецкой статье 1929 года, переведенной на английский язык, Пётр нашёл то, что искал. Далёкий автор излагал приёмы деления профиля на зоны течения и приводил примеры успешного использования своих идей. Приёмы деления профиля на зоны течения давали ключ к методике. Совпадение мнений приятно щекотало сомолюбие и ничего не доказывало – ошибаться могли оба. Недостовало хотя бы одного прямого подтверждения.   

     Пётр сидел за столом Серафимы Ильинишны, крутил ручку простенького прибора с серьёзным названием «микрофот», вчитывался в текст и всматривался в схемы своего германского коллеги, решавшего ту же задачу сорок лет тому назад. Нина неслышно подошла сзади, посмотрела на светящийся экран.

- Свободно читаете, совсем без словаря?

- Читаю, - Пётр обернулся на голос и улыбнулся.

- И говорите?

- Нет. Никогда не пробовал. Да и зачем? Едва ли пригодится. Между прочим, долг платежом красен. Вы меня на зимнюю прогулку пригласили, а я приглашаю вас на летнюю. Водяные лилии зацвели. Самое время навестить их.

- Заманчиво. И детей можно взять?

- Конечно. Возьмите. Веселее будет.

- Хорошо. Что приготовить?

- Ничего. Я же приглашаю.

 

    Труды мои на ниве фасонных профилей начались с обзорной лекции и постановки задачи. Пётр доходчиво объяснил, что с точки зрения исчерпания способности металла к формообразованию волочение самый неподходящий и дорогой процесс. 

- Каждый технологический процесс имеет ограниченную область применения, где он вне конкуренции. При массовом производстве ниша процесса волочения – один-два прохода для получения необходимой точности и чистоты поверхности. Вылепить профиль дешевле всего горячей прокаткой. В отдельных случаях  незаменима экструзия. – Здесь он выдержал паузу и произнёс своё «но». – Но из общения с потенциальными потребителями профилей складывается впечатление, что в основном будут мелкие, по металлургическим меркам, заказы. При таком раскладе особое место займёт холодная прокатка. Ею мы с тобой и займёмся – компактными, легко переналаживаемыми прокатными клетями и роликовыми волоками.

- Цели определены, за работу, товарищи, - сказал я и пошёл устраиваться на новом месте.

 

    На катере дети жались к матери. Пётр не заигрывал с ними, если обращался, то на равных, как ко взрослым. Сошли на Юровском мысу, взяли лодку и, не спеша, пересекли пруд. В заводи, сплошь устланной листьями кувшинок, Пётр опустил вёсла. Лилии – белые, розовые, жёлтые – целый сад на воде.

- На обратном пути захватим несколько. Я срезаю их почти под самый цветок, и они плавают в тарелке с водой. Вечером цветки закрываются и ложаться спать на бочок, а утром раскрываются и встают. Как и ты, - обратился он к Танечке.

Пётр вывел лодку на чистую воду и повернул к Ижу. В зелёном лабиринте плавучих островков казалось, что лодка скользит по траве, но вот течение причесало водоросли, показались просветы и, нырнув под мостки, вошли в Иж. Слева ещё тянулись дачные домики, справа лес вплотную подступил к воде.

- Скоро увидим сухой мысок. Можно будет причалить, - сказал Пётр и кивнул на рюкзак, - я тут припас кое-что.

Мысок оказался светлым с единственным деревом у воды и кострищем, обложенным камнями. Пётр привязал лодку, разложил подстилку и позвал детей в лес за сушняком. Нина осталась на берегу, глядела на бегущую воду, слушала детские голоса.

    Костерок весело потрескивал, дети поели, смотрели на огонь и подбрасывали сучья. Взрослые пили кофе.

- Ароматный, - Нина заглянула в термос.

- Дома у меня ручная мельница. Приятное занятие, запах по всей квартире, а зёрна Серафима Ильинишна из Москвы привезла. Вырезать тебе свисток? – спросил он Игорька.

- А мне? – Танечка выжидательно смотрела на Петра.

- А тебе волшебную палочку. Будешь лилии спать укладывать, а утром будить. Пойдёмте, срежем ветки орешника.

Мастерить свисток дело нехитрое, палочка отняла больше времени. Пётр вырезал разные узоры, обжёг светлые места над костром, убрал оставшуюся кору и отдал Тане палочку.

- В детдоме все увлекались этим промыслом, только ножей не было – затачивали всякие железки.

Нина взяла у Тани палочку, погладила её, рассмотрела узоры.

- Да, вашу историю послушать не удалось.

- Ничего. Оставим до другого раза. Вы ещё не видели, как я устроился. Приходите в гости с детьми.

- Вы, Пётр Иванович, оптимист.

- Мы же движемся навстречу друг другу. Медленно, но движемся.

    Погоняли мяч, побегали и собрались в обратный путь. Теперь свет падал с другой стороны, краски изменились, казалось, что возвращаются другой дорогой.  На катере Танечка уснула. Пётр взял её на руки, и она продолжала спать у него на плече. В городе Игорёк сам дал ему руку, и так втроём они дошли до трамвайной остановки.

    Нина и раньше возвращалась к мыслям о Петре, а с этого дня стала думать о нём постоянно. Даже начала ревновать его, посмеиваясь над собой.

 

    Я ещё только осваивался, наблюдал со стороны за работой волочильного стана и вздрогнул от неожиданности, когда пруток порвался где-то посередине – одна часть осталась торчать из фильеры, другая – потянулась за тележкой. Я наклонился над оборванным концом и увидел чётко выделенные зоны и выпуклые линии границ, как рельеф водораздела – кому куда течь, кому направо, а кому налево... Точно такую же схему набросал Пётр, объясняя мне принципы построения переходных сечений. Я накрыл обрыв руковицей и попросил рабочего позвать Петра. Жестом факира убрал рукавицу и насладился произведенным эффектом. Не знаю, как насчёт дара речи, но отпилить конец он никому не доверил. Меня послал за Виктором Григорьевичем, рабочего за ножовкой, а сам остался охранять своё сокровище. Виктор Григорьевич пожал мне руку. – Неплохое начало, - как будто я, а не случайная цепочка неметалических включений положила конец сомнениям.

- Вот видишь, - сказал Пётр, - готовность – прежде всего. – Нужного человека на нужном месте он почему-то не вспомнил. Неоспоримое вещественное доказательство сфотографировали и увеличили при печати. В очередной нашей публикации снимок вышел в свет и стал народным достоянием – вдруг объявившиеся авторы различных теорий приводили этот снимок в подтверждение своих математических построений, естественно, без указания первоисточника. Всё кругом колхозное, всё кругом моё.

    Так завершилось восхождение от частного к общему – теперь на проблему смотрели сверху вниз. К концу года Петр разработал и графически представил методику конструирования фасонных фильер. Оснастку стали проектировать люди без специального образования.

 

    В середине ноября снег выпал и растаял. Слякотно и сыро. Субботним вечером Пётр устроился в кресле, включил торшер и читал в уютном полумраке. Гостей не ждал, удивился, когда постучали.

- Приглашали. Помните? – Нина смущённо улыбалась. – День рождения у меня сегодня. Решилась сделать себе подарок. Приняла немного для храбрости и постучалась. – Протянула сумку: - Пильмени -  в холодильник, «Плиску» - можно на стол.

    Этим вечером началась светлая полоса в жизни Петра – любимая женщина, интересная работа... Счастье, как известно, не бывает долгим, а беда никогда не приходит одна.

 

 

   Глава 12

    В этот светлый период мы приобрели знания и опыт, которые выручили нас двадцать лет спустя. Пётр разделил профили на группы по оптимальным способам изготовления, и мы начали проектировать устройства, предназначенные конкретно для изготовления той или иной группы профилей. Вспоминая это время, я задаю себе вопрос: что с нами стало бы, если бы оно длилось не год, а дольше, много дольше? Сколько неожиданных поворотов мы пропустили бы, идя прямой дорогой? Сейчас уже ясно, что она стала бы тупиковой ветвью нашей эволюции, и мы остались бы теми, кто изобрёл каноэ, а не колесо.

    Неприятности начались с болезни Виктора Григорьевича. Инфаркт – не обширный, но вполне достаточный, чтобы признать правоту жены и задуматься о выходе на пенсию. Надежда Георгиевна уже два года «сидела дома», обещала ходить с ним на рыбалку, если он «прислушается к голосу разума и перестанет упрямиться». Может быть, Виктор Григорьевич ещё поработал бы в своё удовольствие, если бы не смена поколений. Люди, с которыми он общался всю жизнь, один за другим покидали завод, окапывались на своих дачах и садах-огородах, становились мичуринцами и рыбаками. Некоторые и зимой жили в своих избушках, оживляя пейзаж дымом печных труб.

    Пока Виктор Григорьевич болел, Пётр замещал его. Жизнь наша спокойно катилась по проторенной дорожке, и ни у кого в лаборатории даже мысль не возникала, что кто-то другой может руководить нами. Виктор Григорьевич вышел на работу, выслушал нас, похвалил и объявил, что уходит на пенсию. Мы тепло проводили его, а вечером засиделись у него дома. Когда стали расходиться, он отвёл Петра в сторону и рассказал, что встречался с директором завода, рекомендовал Петра на замену и директор поддержал его.

    Вскоре выяснилось, что у начальника ЦЗЛ был свой человек на эту должность, а основным аргументом в его пользу – членство в партии. Петра пригласили в партком завода.

– Есть мнение назначить тебя начальником лаборатории. Направление ответственное, находится на контроле в обкоме. Пиши заявление и приступай, - секретарь подвинул к Петру листок.

- Не вижу связи, - сказал Пётр и отодвинул листок.

Секретарь, в недавнем прошлом начальник большого цеха, тоже не видел связи, но сказал то, что должен был сказать: - Подумай, - хотя оба знали, что всё уже решено. Буквально на следующий день нам представили нового начальника лаборатории. Сообщение это коллектив выслушал при гробовом молчании. Только Михаил, уже в дверях, сказал Геннадию: - Вот бляди! – Кадровик строго посмотрел в его сторону, но связываться не стал.

- Как же так, - спросил я Петра по дороге домой, – выходит, директор спасовал?

- Кто же станет плевать против ветра? Все знают, кто в доме хозяин, - ответил Пётр и рассказал мне историю, случившуюся незадолго до моего прихода в лабораторию.

 

    Однажды утром, когда Пётр пришёл на работу, Виктор Григорьевич позвал его и сказал: - Только что звонила жена Геннадия. Плачет, говорит, не ночевал сегодня дома. Подождём Михаила, может быть, он что-то знает.

Пётр пошёл в комнату слесарей, сел на высокий табурет у верстака и стал ждать, понимая, что ждать некого. Друзья приходили рано, не спеша, переодевались, делились новостями. В начале девятого Пётр вернулся к Виктору Григорьевичу, взял телефонный справочник и подвинул к себе телефон.

- В больницы она уже звонила, - сказал Виктор Григорьевич.

- Хорошо. Звоним в вытрезвитель, сначала нашего района.

Телефон долго был занят, потом молодой бодрый голос подтвердил:

- Здесь они, голубчики. Можете забрать. Проспались уже. – Пётр попросил не отпускать их до его прихода.

    Вид у обоих был жалкий. У Геннадия глаз заплыл, а Михаил не вынимал руку из кармана. – Плечо болит. Вывернули, гады.

Молодой сержант выложил мелочь, изъятую из карманов, заводские пропуска, повернул к ним книгу: - Распишитесь в получении.

- А получка где? – спросил Михаил. Сержант сверился с описью.

- Деньги не значатся. Вот опись, посмотрите. Забыли, где пропили?

- Как это не значатся, - возмутился Геннадий.

- Ладно, Гена, - шёпотом сказал Михаил.

- Чо ладно, тёща мне плешь проест.

- Нет у тебя плеши.

- Я же говорю – проест.

Пётр вмешался: - Хватит. Пошли на завод и расскажите мне подробно всё, как было.

Со слов приятелей, всё выглядело вполне невинно. Немного выпили с получки, шли домой, ну, может, громко разговаривали ... Подъехала машина, затолкали их в будку, ещё и накостыляли.

- В вытрезвителе одежду отобрали, тогда и обчистили, - предположил Михаил. - В день получки они всегда руки греют. Подберут, обчистят, поди доказывай. Видать, никто не валялся, так они к нам привязались.

    В лаборатории Виктор Григорьевич протянул им телефонную трубку.

- Звоните жёнам. – Оба, не сговариваясь, повернулись к Петру: - Лучше ты позвони. – Пётр позвонил в бухгалтерию жене Геннадия. Сказал буднично, словно ничего не произошло: - Геннадий работает. Вчера выпили они с приятелем. Он вам сам расскажет. Не волнуйтесь.

- С Мишкой, что ли? – Тон в трубке переменился. – Рабочие у вас пьянствуют, а вы -  не волнуйтесь. Сам такой же.

Пётр положил трубку. Посмотрел на Геннадия: - Готовься.

В цехе долго не снимали трубку. Потом сняли и не стали разговаривать. Пётр позвонил ещё раз. Не представился, закричал в трубку: - Кто это? Немедленно позовите ... – Командный тон подействовал.

- Пока он у меня здесь под присмотром был, ничего такого не случалось. Погнался, дурак, за длинным рублём, - сказала жена Михаила. – А Генка где?

- Здесь оба. Работают.

- Ладно. Разберёмся, - и положила трубку.

- Садитесь за мой стол и пишите объяснительные, - сказал Пётр, - только честно и подробно, иначе меня подведёте и себя.

Когда слесари ушли, Пётр обратился к Виктору Григорьевичу:

- Надо вытащить мужиков. Если придёт бумага из вытрезвителя, их передвинут в самый конец очереди на жильё. Перед пенсией получат.

- Попробую поговорить с начальником канцелярии. Может, уберёт бумагу, а мы отпишем, что меры приняты.

- Разрешите, я попробую. Схожу к тому секретарю, который помог перевести их с машзавода.

- Сходи. Хуже не будет. Прихвати новые образцы.

- Отдам свою коробку со всем набором. Чёрт с ней.

    В обкоме вахтёр потребовал партбилет. Пётр развёл руками. Пришлось звонить в приёмную и объяснять, что дело срочное, касается фасонных профилей, и его пропустили. В приёмной сидели солидные дядечки. Пётр настроился на долгое ожидание, но его пригласили, как только секретарь освободился.

- Что нового на фронте профилей? – спросил секретарь. Пётр открыл коробку и протянул её через стол. – В порядке подхалимажа. - Секретарь взял коробку, стал расспрашивать для чего каждый профиль.

- Если вам интересно, я могу прислать пояснение к каждому профилю.

- Да, пригодится. Так с чем пожаловал?

- Все эти профили дело рук тех двух слесарей, которых вы помогли перевести с машзавода. Мы только начали разворачиваться и тут такое дело. – Пётр рассказал вкратце, что привело его в обком, и протянул объяснительные записки.

- Интересный сигнал, - сказал секретарь, просмотрев записки.

«Так я чего доброго в штатные стукачи попаду», - подумал Пётр.

И точно в ответ на эту мысль секретарь сказал: - Будет что интересное – заходи. Бумаги оставь. Ты им веришь?

- Как себе, - ответил Пётр. Попрощался и вышел. Солидные дядечки проводили его взглядом и переглянулись.

- Вы всё же подстрахуйтесь в канцелярии, - попросил он Виктора Григорьевича. Прошла неделя, потом вторая – бумага не поступила. Слесари работали молча в тягостном ожидании неизбежного. Неожиданно позвонили из милиции. Спросили Коваля П.И. и довольно вежливо попросили прийти с рабочими. Начальник райотдела указал на стулья. – Присаживайтесь, товарищи. И чего было обком беспокоить? Пришли бы ко мне и всё уладили. Меры приняты, виновные понесли наказание.

«Стал бы ты меня слушать, - подумал Пётр, - а так живо вытянулся по стойке смирно».

Принесли ведомость и деньги в конвертах. - Распишитесь и получите .

Пётр поблагодарил майора и они вышли. На улице набрали полную грудь воздуха и шумно выдохнули.

- Ну, Пётр Иванович, вы и даёте! – Михаил остановился. - Это чтоб милиция извинялась! Расскажи – не поверят.

- Лучше будет, если это останется между нами. 

- Само собой, - Геннадий протянул руку. – Спасибо, Петя. Больше не подведём. – Широко улыбнулся. – Швырну деньги тёще, пусть себе в пасть засунет.

- Сейчас бы выпить по такому поводу, - пошутил Михаил, и все рассмеялись.

Для себя Пётр тоже сделал вывод – воочию убедился, кто в доме хозяин, кто дёргает за ниточки.

 

    Внешне ничего не изменилось: со всеми производственными вопросами шли к Петру. Представителей заводов и КБ новый начальник отправлял к нему же со словами: - Согласуйте с Петром Ивановичем, пусть завизирует, и приходите ко мне.  

На самом же деле изменилось всё. Пётр погрузился в свои мысли, в коллективе угас подъём, из дела ушла душа. За годы, прожитые в детских домах и общежитиях, у Петра выработались и закрепились две черты характера: способность легко входить и свободно чувствовать себя в коллективе, и способность уходить в себя, обособляться от окружения. Жизнь заставила Петра задуматься и заглянуть дальше завтрашнего дня. Он перебрал свои возможности, зачеркнул их одну за другой, пока не осталась одна – смутная и заманчивая. Квалификация не ценилась и не оплачивалась. Платили за должность или за учёную степень. Должность зависела от партбилета, степень – открывала новые возможности. Урок карьеры по-советски развернул Петра лицом к «науке», и он начал вечерами осмысливать накопленный опыт, подбирать образцы в подтверждение осмысленного и писать тезисы будущей работы. Когда все мысли были упакованы в толстую тетрадь, Пётр показал мне её и сказал: - Поеду в Челябинск. Если потянет на диссертацию, начну писать. После защиты подамся куда-нибудь. Здесь я не вижу будущего.

Как хорошо, что человек только предполагает!..

    Челябинск был выбран не случайно. Ещё считая двигатели, мы пользовались трудами кафедры прокатки политехнического института, а в последнее время стали попадаться публикации, созвучные нашим работам. Заведующий кафедрой – спокойный, культурный профессор – сразу вызвал уважение и доверие. Со временем впечатление не изменилось. Профессор выслушал Петра, попросил оставить тетрадь и сказал, что сообщит о своём решении. Через месяц Пётр оформился соискателем и засел за работу.

 

    Они встречались тайно, расставаясь ждали следующей встречи, их отношения не оставляли сомнений – любовь, жадная и откровенно чувственная. Несчитанные минуты таяли и она покидала его, возвращалась домой, где её ждали дети и витал призрак их отца. Он оставался в сумраке зашторенной комнаты с запахом её волос и незримой тенью греха. Узел затягивался и ждал своего часа. Всё кончилось внезапно и буднично. Нина позвонила  и упавшим голосом попросила зайти за ней после работы. На скамейке в сквере она протянула Петру смятый листок и закрыла лицо руками.

    Муж писал, что после смерти отца остались дом и усадьба. С прежней работы он рассчитался, поселился в родительском доме и зовёт её приехать с детьми. Намекнул, что одному ему с хозяйством не справиться, так что пусть поторопится. Пётр вернул письмо и молча ждал продолжения, хотя на её измученном и осунувшемся лице уже прочитал приговор. Осталось только услышать.

- Я рассказала маме про нас. Мы просидели всю ночь, а утром сказали детям, что едем к отцу. Они прыгают от радости. Если бы ты видел...

Она поняла, что он не слушает, и замолчала. Пётр встал со скамьи и пошёл, не оборачиваясь, не прощаясь и не прощая. Одна мысль упорно не покидала его: как избавиться от шлейфа разочарований, который тянется за ним всю жизнь и с годами становится всё длиннее, начиная с матери и до этой женщины, ненадолго ставшей родной и покидающей его. Дома он бросил подушку на диван, укрылся и уснул, чтобы оставить этот день в прошлом. Среди ночи проснулся и долго лежал без сна, вспоминал прожитое, перескакивая с одного на другое, погружаясь всё глубже и глубже, до теплушек, телеги под дождём, Бодьи... Город затих, звезда светилась в окне, вдалеке бухал молот. Перед рассветом уснул. Услужливая память раскрыла свои тайники, и он увидел себя, закутанного в шаль, слепящую белизну, Татьяну Михайловну, раскрасневшуюся на морозе, и облачко пара, клубящееся у её лица. Утром Пётр взял две недели в счёт отпуска, потолкался в аэропорту и улетел в Ленинград. В Пулково назвал водителю такси адрес, с детских лет хранившийся в памяти, и стал смотреть по сторонам.

    Татьяна Михайловна жила в доме, построенном в прошлом веке для какой-то надобности и приспособленном под жильё. Длинная узкая комната напоминала пенал, поставленный набок. Лампочка под старомодным абажуром освещала стол и окрестности, углы и потолок слабо различались во мраке. В этой комнате от голода и холода угасла мать Татьяны Михайловны, до последнего часа ожидая весточки от мужа. Во дворе напротив стоял такой же дом, и в такой же комнате с далёким потолком жил мальчик, мечтавший полететь. Война дала ему крылья и забрала жизнь. Теперь его увеличенная фотография покоилась на стене в комнате Татьяны Михайловны, напоминая о времени, когда мечты переплетались с реальностью.

    Татьяна Михайловна одолжила у соседей раскладушку и настояла, чтобы Петр остановился у неё. Они проговорили весь вечер, а когда, наконец, погасили свет и молча лежали в темноте, Татьяна Михайловна сказала:

- Ты погладил щёку, вынул палец изо рта и так ясно произнёс: «У евреев Зисман фамилия». Помнишь врача Марию Львовну? Когда мы вышли, она сказала: «Это не еврейский мальчик. К сожалению, врачебным осмотром национальность не устанавливают». Почему ты так долго...?

- Не искал родителей? Знаете, я не жалею.

 Утром Татьяна Михайловна, радостная и оживлённая, поехала просить отпуск, хотя бы на недельку, чтобы побыть с дорогим гостем.

    Город, его история, музеи, лекции в Эрмитаже, долгоиграющие пластинки, которые Татьяна Михайловна ставит на свой старенький проигрыватель с выпадающим звукоснимателем, абонемент в филармонию, купленный вместо сапог, - две недели Пётр заглядывал в этот мир, дверь слегка приоткрылась, волшебная флейта поманила.

    Гроза догнала их в Павловске. С утра парило, воздух замер, ожидание томило.

- Что я говорила вам перед грозой? – спросила Татьяна Михайловна.

Пётр повернул к ней лицо и начал читать строки, которые никогда не произносил вслух: «Жизни некий преизбыток в знойном воздухе разлит ...».10 Память вернула его на лесную дорогу и оставила там ... Небо дрогнуло. Вслед за молнией мелькнула мысль: « Поздно уже просить её быть мне матерью, но не поздно мне быть ей сыном».

    Утром, в день отъезда, они обещали друг другу больше не пропадать, Татьяна Михайловна пошла на работу, а Пётр отправился в магазин за присмотренным ранее проигрывателем. «Каравелла» привлекла его названием и деревянной отделкой, по части звучания, он положился на продавца, который уверил его, что лучше не бывает. Пётр установил «Каравеллу» на место старого проигрывателя и прикрепил сверху записку: «Дорогая Татьяна Михайловна, вы единственный родной мне человек. Спасибо за всё. Ваш Петя». Захлопнул за собой дверь, подумал, что ещё не раз откроет её, и поехал в аэропорт. Ожидая приглашения на посадку, и в кресле, во время полёта, улыбался и строил планы. «В этом пенале нельзя чувствовать себя дома. Склеп с окном. Но недостаток можно обратить в достоинство. Сколько там до потолка? Метров пять. Жаль, не измерил. Вполне можно сделать антресоли во весь рост и с частью окна. Столовая и спальня. Всё из дерева – перекрытие, лестница, перила. Лестница? Здесь надо подумать.» Идея увлекла его.

    По приезде первым делом купил себе «Каравеллу» и несколько пластинок – из тех, что видел у Татьяны Михайловны. Положил чертёжную доску на спинки стульев, достал свои красивые инструменты, машинально вспомнил, как они к нему попали, и задумался... Поездка, встреча с Татьяной Михайловной, мысли и забота о ней, новая игрушка – так он окрестил свои архитектурные изыскания – приглушили разочарование и обиду, и он стал вспоминать то хорошее, что было и осталось с ним навсегда.

 

 

   Глава 13

    Вслед за новым начальником в лабораторию пришёл ещё один человек. В своё время прошла мода присоединять заграничные имена, вроде Рудольфа или Генриха, к местным фамилиям. Нашего звали Герман с одним «н». Он отсидел свой срок в партийных секретарях и «перешёл на работу по специальности». Тернистый путь Германа в «большую науку» начался в гостиничном номере, где они со Смолиным коротали командировочный вечер за бутылкой и закуской из буфета.

- Сидишь на золотой жиле и хлопаешь глазами, - поучал Смолин, - лови момент пока в струе. – Сам он свой момент уже словил и теперь делился опытом с менее расторопным и сообразительным коллегой.

- Возьми отчёт по законченной теме, убери титульный лист и отвези его в закрытый НИИ. Мы же работаем с ними, пойдут навстречу, тем более, что через тебя они тоже приобщатся к модному направлению.

Слабый протест Германа по поводу законности таких действий Смолин авторитетно подавил: - Это только для знакомства с проблемой, для затравки. Потом возьмёшь из отчёта всё, что понадобится, добавишь новенькое, для них пару профилей изготовите... – Похлопал Германа по плечу. – Не ты первый, пройдёт, как по маслу. Не сомневайся. Защита закрытая, автореферат, всего несколько штук, разошлёшь через первый отдел своим людям вместе с «рыбой», экзамены, сам понимаешь, - можно устроить. Да они там сами знают, как это делается.

Соблазн был велик, логика простой и понятной - соответствовала духу времени и морали. Освобождённый от бремени сомнений, Герман двинулся в указанном направлении, не подозревая, что даже верная схема, всего лишь только схема. Он нашёл именитого престарелого шефа, его практически без экзаменов приняли в заочную аспирантуру при закрытом НИИ, а потом начались будни, к которым он не был готов. Прошло несколько лет прежде, чем мы узнали, от самого Смолина, кстати, кто надоумил Германа взяться за диссертацию и научил, как обстряпать это дельце. А тем временем из разных мест стала поступать интересная информация.

    С кадровиком, который представлял нам нового начальника, мы встретились в очереди к зубному врачу. Он нервничал в ожидании неприятного визита, был возбуждён и говорил, не переставая:

- Герман ваш семимильными шагами идёт в науку. Мы оформляли документы на него в аспирантуру, - доверительно сообщил он мне, и тут подошла его очередь.

    В бытность мою конструктором я невольно стал доверенным лицом Людмилы – доброй несчастной женщины. Работала она быстро и уверенно, поэтому у неё всегда оставалось время обдумать и обсудить, что она скажет своему ненаглядному, когда он в очередной раз заявится домой. Я неизменно советовал: - Гони его в шею! – Она принималась защищать его, а я ставил диагноз: - Сладкая парочка, союз садиста и мазохиста. Детишки кем вырастут? - Она пряталась за доску и на какое-то время замолкала. Если верить её словам, она любила своего мужа, он тоже любил её, детей, друзей, подруг ... Он то приходил, то уходил, то ли жил с ними, то ли нет, но скромную её зарплату считал своей собственностью и распоряжался ею на правах главы семьи. Однажды она сообщила мне, что каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Я не стал уточнять, чья эта мысль и согласился. Вынужденная как-то сводить концы с концами, чтобы накормить детей и обожаемого мерзавца, Людмила искала подработку, и я вспомнил о ней, когда нам понадобилась уборщица.    В тот день Людмила позвонила мне и попросила дождаться её. – Не беспокойся, за Катькой успеешь. – Мы вышли из помещения, отошли от окон лаборатории, и она, понизив голос, сообщила:

- Слушай, этот ваш новый рыженький такой, как только вы уходите, начинает шариться по столам. Сперва я думала, что он бдительность проявляет, - у вас на столах всего навалено - присмотрелась и догадалась: он ваши расчёты, записи, книжки, которые у вас в столах, себе в тетрадочку переписывает. Шпионит за вами, сукин сын.

Я уже сообразил, что к чему. Сказал беспечно: - Что с дурака возьмёшь?  Это был уже второй сигнал. Первый поступил от Виктории – машинистки, пожирательницы книг и принципиальной коммунистки. Она виртуозно печатала, красным карандашом исправляла грамматические ошибки авторов, презрительно фыркая: «инженеры!», курила и читала – всё одновременно. Германа она терпеть не могла, а к нам с Петром благоволила. В бытность свою партийным секретарём, Герман ведал подпиской на периодическую печать, лично распределял дефицитные издания среди нужных людей, а Виктория, по понятным причинам, в их число не входила. Этот рядовой факт партийной жизни возмущал её, правда, только по отношению к печатной продукции. Наши с ней хорошие отношения начались с того, что она увидела у меня свежий номер «Иностранной литературы» и сказала: - Дай почитать. – Понимая её ограниченные финансовые возможности, мы с Петром снабжали её книгами, иногда даже раньше, чем читали их сами. Возвращая мне очередную книгу, Виктория сообщила: - Держите ухо востро с этим прохвостом. Недавно печатала ему статью с грифом «для служебного пользования», смотрю знакомый текст, потом вспомнила – это же слово в слово из вашего отчёта. Я заложила лишний экземпляр. Можешь забрать.

Герман придумал заглавие, сочинил две первые фразы про линию партии и добросовестно переписал несколько страниц из отчёта. Я показал Петру «статью», думал, он насторожится, а он рассмеялся.

– Я так же писал сочинение на вступительных экзаменах в институт. - Он смотрел куда-то в сторону и улыбался. - Не переживай. Всё уже опубликовано.

- А просто порядочность в счёт не идёт?

- Идёт, - ответил Пётр, - факультативно.

    Недобрые мои предчувствия вскоре сбылись. Лабораторию разделили на две группы. Пилюлю подсластили: Петру досталась группа прокатки на том основании, что с волочением он уже разобрался и теперь может сосредоточиться на других процессах, а по сути Петра отделили от того, что было им сделано и легло в основу его диссертации. У меня не было жизненного опыта Петра. Я не был фаталистом и не считал, что всё, что ни делается, делается к лучшему, и я не заряжался йогой, хотя Пётр не раз советовал приобщиться. Я ощущал постоянное присутствие Германа за спиной, не мог унять раздражение, которое он вызывал во мне, и чувствовал, что не успокоюсь, пока не одёрну его. Но как? Мне нечего выложить на стол и припереть его к стенке. Кто знает, как далеко он уже зашёл? Две одинаковые диссертации ВАК не пропустит.

    Идея устроить «прохвосту» западло возникла по дороге домой и так увлекла меня, что в тот же вечер, когда все улеглись, я устроился на кухне и принялся готовить бесплатный сыр для задуманной мною мышеловки. Прежде всего, сочинил заголовок, на который нельзя было не клюнуть. Труд мой выглядел внушительно и правдоподобно, ибо общие положения я добросовестно, слово в слово, переписал из учебников; они не отличались новизной и хорошо узнавались.  «Новизной» отличались формулы и «математический аппарат», использованный для их выведения.  Первой проверку прошла Зинуля: я попросил её переписать статью, ссылаясь на плохой почерк. Пока она грызла яблоко и переписывала, я сидел рядом и ждал разоблачения. Зинуля догрызла второе яблоко и отдала мне рукопись. – Ну, как? – спросил я. – Здорово. – Бездумно ответила она. Я ещё раз перечитал аккуратно переписанные страницы и подумал, что всё же надо дать Герману шанс и себе оставить лазейку на всякий случай. Взял красный карандаш и написал три слова внизу последнего листа: тройка, семёрка, туз. «Туз» подчеркнул и успокоился. Между страницами «обронил» светлый Катькин волосок, страницы сложил в папку с надписью «Публикации», убрал папку в большой ящик письменного стола, ящик закрыл на ключ, ключ повесил на гвоздик, прибитый с внутренней стороны тумбы письменного стола. Зря, что ли, читаем детективные романы! Когда волосок исчез, я выждал ещё пару дней, заглянул к Людмиле, выслушал очередную главу из хроники семейной жизни и, уходя, спросил, между прочим: - Наш всё шарится?

- Ой, - спохватилась Людмила, - хорошо, что напомнил. Он из твоего стола какую-то папку вытащил и к себе уволок. Вот, сукин сын!

    Я, когда готовил западло, конечно, рассчитывал на какой-то эффект, но того, что произошло, никак не ожидал. Года через два, когда Пётр уже защитил свою диссертацию, наш директор по пьяной лавочке рассказал ему конец этой истории. « Дурак – он и есть дурак. Ври, да не завирайся. Поставил шефа первым автором и подсунул ему какую-то херню. Тот, не глядя, подписал, и херня эта вошла в сборник трудов к какому-то там юбилею. После подписи шефа рецензенту не пошлёшь. Отпечатали, разослали ... Сборник хоть и закрытый, а всё же читают. Пришлось шефу отказываться от своей подписи, а Герку выперли без объяснений. Я его спрашивал: - Где ты эту херню взял? Молчит».  А Пётр догадался. При случае спросил меня: - Дай почитать.

- Что? – не понял я.

- То, что ты Герману подсунул. - И рассказал мне конец истории.

Герман уже давно на пенсии. Копается в огороде. В конце концов, шанс у него был. Вместо того, чтобы присваивать чужие работы, лучше  читал бы хорошую прозу.

 

    Виктория подрабатывала на дому, печатала вечерами и по выходным. Бумагу для печати она добывала из одной ей известных источников и уже запаслась «хорошей финской» для диссертации Петра, а пока печатала черновой вариант на «дерьмовой», авторитетно заявляя, что для черновика сойдёт. Пётр не возражал - лишь бы чернила не расходились, когда будет вписывать формулы.

    Шеф вернул диссертацию с пометками и замечаниями почти на каждой странице. Подробно объяснил, что и как исправить, где и чем дополнить, прощаясь сказал:

- Сдавайте экзамены, оформляйте работу и привозите готовую. В отделе аспирантуры Петру выдали ходатайство о предоставлении отпуска для оформления диссертации.

Окрылённый, Пётр долго бродил по городу, вечером набрёл на кинотеатр повторного фильма и взял билет на американский фильм «Лучшие годы нашей жизни». Перед сеансом и во время его украдкой  поглядывал на соседку справа – молодую женщину с каким-то одухотворённым, как ему показалось, лицом. Включили свет, захлопали сиденья.

- Другой мир, - сказал Пётр, обращаясь к соседке. 

Она согласно кивнула. – Другой мир – другие люди.

– Жаль, что последний сеанс, я бы ещё раз посмотрел.

- Завтра ещё идёт этот фильм, - сказала женщина, вставая.

- Завтра меня не будет. Я здесь в командировке. – Пётр тоже встал, проводил её взглядом, преодолел минутный порыв и не пошёл следом.

 

 

   Глава 14

     По действующему тогда положению соискатель мог претендовать на оплаченный отпуск от одного до трёх месяцев, а администрация была вольна поступить как ей заблагорассудится. Пётр написал заявление с просьбой об отпуске на три месяца, и, к его удивлению, директор завода в тот же день подписал его. 

  Оформление диссертации совпало по времени с новым поветрием: завод разделили на производства, центральную заводскую лабораторию преобразовали в научно-исследовательский институт, всё вместе назвали производственным объединением с генеральным директором во главе. Ожидалось, что от перемены мест слагаемых что-то прирастёт, однако первым неоспоримым результатом «перестройки» стали новые кабинеты, совещания и люди, на них сидящие.

    Приказ об организации института ещё не был подписан, а делёж пирога уже шёл полным ходом. Петру никто ничего не предлагал, и он не напоминал о себе - спешил закончить диссертацию. Секретарь новоиспечённого директора НИИ разыскала его в читальне и соединила с директором. В трубке слышны были возбуждённые голоса, потом голоса смолкли, и директор предложил Петру стать исполняющим обязанности начальника лаборатории горячей прокатки. Пётр ответил сразу, не задумываясь: - Без и. о. согласен. – Трубку прикрыли, очевидно, рукой, после недолгой паузы директор сказал:

 - Хорошо. Приступай. – Назавтра Пётр вышёл на работу и начал организовывать отраслевую лабораторию горячей прокатки. Прошло немного времени, и он понял, что его подставили, вернее, подставился он сам, прельстившись самостоятельностью, не зная и не задумываясь какова ей цена.

 

    Ко времени назначения Петра созрела критическая ситуация: плод  управления по принципу «пока гром не грянет...» и хронического дефицита, когда берут, что дают. Однажды, ещё на первых курсах, я по разнарядке попал на лекцию в Доме политпросвещения. Тема меня не интересовала, я тихонько дремал, стараясь не посапывать, и встрепенулся, услышав вопрос из зала: «Куда делись утюги?». Я прислушался. Наш перегорал постоянно, отец чинил его, скрепляя концы спирали жестью. Лектор успокоил аудиторию, сказав, что утюги скоро появятся, и пояснил: произошло затоваривание, и Госплан перебросил два завода с утюгов на мясорубки, но со следующего года они снова начнут выпускать утюги. Тот же голос из зала ехидно заметил: «Тогда мясорубок не будет». Мясорубки меня не беспокоили, и я радостно сообщил маме, что утюги будут. Когда наш утюг в очередной раз перегорел, мама обошлась домашними средствами: выдернула шнур и стала греть  утюг на газе. В следующем году утюги не появились, потом я потерял их из виду и вспомнил этот эпизод, когда Пётр оценил обстановку и коротко познакомил меня с ней.

    Несметная рать станков ежегодно пожирала миллионы тонн проката. До появления твердых сплавов практически весь режущий инструмент изготавливали из быстрорежущей стали. Она и сегодня не утратила своего значения. Высокую твёрдость и способность сохранять её при нагреве, так называемую красностойкость, придаёт стали вольфрам. При содержании вольфрама на уровне восемнадцати процентов сталь становится универсальной – пригодной для изготовления почти всех видов инструментов. Вольфрама в природе мало. Далеко не всем странам и народам он достался. Промышленно развитые страны разработали много марок, где вольфрам частично заменён молибденом, кобальтом и ванадием. Каждая такая сталь имеет свою область применения, свою технологию изготовления металла и инструмента. Проще всего производить и использовать универсальную сталь, конечно, если есть вольфрам и «после нас хоть потоп».11 Так оно и велось. С каждым годом производили всё больше и больше стали, а дефицит вольфрама восполняли, судя по слухам, из китайских источников, пока были «братьями на век». Потом времена переменились – кончилась любовь, а с ней и вольфрам. Домашними средствами по рецепту моей мамы эта проблема не решалась. Пришлось почесать затылок и воспользоваться мировым опытом. Институты срочно принялись изобретать новые марки стали, откровенно копируя зарубежные образцы.

    С капризами быстрорежущей стали Пётр познакомился ещё в бытность свою мастером. К ней относились как к неизбежному злу, ворчали – «куда деваться» и называли по старинке колким словом «рапид». Испокон веков слитки быстрорежущей стали ковали. Заводские умельцы научились прокатывать слитки на блюминге. Качество балансировало на грани, но удовлетворяло стандартам, а выход годной продукции при прокатке всегда выше, чем при ковке. Долгое время было чем козырять, но когда пришлось перейти на новые марки стали, настали трудные времена. Освоение новых марок, брак, рекламации, угроза потери заказов, взаимные упрёки цехов и служб – унылая увертюра перед выходом на сцену. Так сложилось, что Петру не пришлось работать с горячими цехами и специалистами, их обслуживающими. Ходили, конечно, через одни проходные, сидели на общих собраниях, здоровались – и только. Понятно, что встретили Петра, скажем, прохладно, посмеивались – человек со стороны и кандидат на заклание.

Пётр предполагал, что лаборатории, участники темы, будут самостоятельно выполнять свою часть работы. Однако вскоре он убедился, что никто не спешит разделить с ним ответственность, - все старались дистанцироваться от провальной темы. Откровеннее других высказался Смолин, когда Пётр попросил его составить план работ.

- С выплавкой и разливкой всё в порядке. На свою мельницу ссы сам. Тебя для того и поставили.

- А то, что мы можем поменяться местами, вы, конечно, не допускаете?

Смолин развёл руки. – Сам понимаешь...

И Пётр понял, что должен переломить ситуацию с тем, что у него есть, а была у него тема, которая безрезультатно шла уже год, и были у него пять сотрудников – молодых специалистов и студентов-вечерников.

 

  Я продолжал заниматься профилями, признаться без особого энтузиазма, а тем временем на первый план вышла Зинуля.

    Главный инженер завода, ныне технический директор, регулярно проводил совещания по качеству быстрорежущей стали. Делалось это, скорее, для поддержания статуса проблемы, чем для нахождения путей её решения – всё, что было принято делать в таких случаях, уже было сделано, но сегодня в этом деле появился новый фигурант,  привлёк к себе внимание и дал отсидеться остальным.

-Чем нас порадует руководитель темы? Пётр Иванович, прошу вас.

Пётр обвёл взглядом присутствующих. Эти люди давно знали друг друга, притёрлись, мирно делили обязанности и ответственность. Пётр понимал, что ему отпущено не много времени, - они или признают его, или перестанут с ним считаться, так и не начав. Сложившаяся ситуация не пугала его, напротив, звала действовать.

- Если мы не хотим работать и дальше вслепую, прийдётся заглянуть внутрь слитка, узнать, что происходит с металлом при нагреве, в каком состоянии он выходит из печи.  Затем увидеть и понять, что происходит в процессе прокатки на блюминге. Всем сразу заняться мы не можем. Начнём с нагрева.

  Все молчали. Смолин ухмылялся и выжидательно смотрел на Петра. Главный технолог спросил с вызовом: - И как прикажете это сделать? На сколько лет рассчитана ваша программа?

Пётр знал, что обещаниями не отделаться, ответил спокойно:

- У вас был год, а я прошу три недели. Устраивает?

Дремавший старший мастер блюминга поднял голову. – Говорят, мыши хотели надеть коту на шею колокольчик, только  не могли решить, как это сделать.

Никто не засмеялся. Все смотрели на Петра, а он молчал.

- Так и запишем, - подытожил главный инженер и сделал пометку в своём ежедневнике.

В приёмной Смолин обронил, как бы, между прочим: - Повесим, значит, колокольчик?

 Пётр посмотрел ему в глаза, не скрывая неприязни.

- Повесим.

Зинуля ждала Петра в коридоре.

- У вас есть какой-то план? Три недели короткий срок.

- Вы азартный человек?

- Не очень.

- Хотите утереть нос своему начальнику?

- Не откажусь. А как?

- Приходите вечером всей семьёй. Чай попьём и стратегию обсудим.

    План у Петра был. Он прочитал всё, что подобрала Серафима Ильинична, все заводские отчёты прежних лет, провёл много часов, наблюдая за нагревом и прокаткой слитков и пришёл к неутешительным выводам: единственные достоверные свидетельства – это штабели бракованного металла, а показания приборов доказывает только, что рабочие соблюдают инструкции, что же до истины, то она покоится где-то там, внутри слитка и, если не добраться до неё, можно долго блуждать на ощупь с завязанными глазами.

    Пётр поздно пришёл домой. Открыл дверь на балкон, сел в кресло отдохнуть и унять головную боль. Иногда ему удавалось расслабить мышцы лица и головы так, чтобы усталость и боль лишились опоры, направить их вниз по телу к ногам и почувствовать, как они вытекают. На этот раз получилось. Он задремал, проснулся с ясной головой и тотчас же начал безмолвный разговор с самим собой, пытаясь проявить и закрепить созревшую в уме догадку.

- Что я хочу узнать?

- Фактическую температуру внутри слитка и соответствующее ей состояние металла.

- Хорошо. Начнём с конца. Слиток разрезан, плиты сохранились, из них можно вырезать образцы, нагреть до строго фиксированных температур, посмотреть и сфотографировать микроструктуру.

- Что это даст?

- Появится оценочная шкала, эталоны для сравнения – по структуре можно будет определять температуру.

- Так. Теперь нужен свидетель, объект для сравнения. Вот где изюминка! Такие же образцы поместить внутрь слитка, герметично закупорить, пропустить через печь, сравнить с эталонами и по структуре определить температуру.

- Так просто? Почему это не сделали раньше? Где здесь подвох?

- Нет никакого подвоха. Просто никто не думал в этом направлении.  Всё реально и довольно просто. Поешь, поспи пару часов и садись за работу. К утру всё должно быть расписано в деталях.

    Утром Пётр разослал своих немногочисленных сотрудников с конкретными поручениями: раздобыть торировочную настольную печь, перевезти плиты в мастерскую, приобрести слиток и перевезти его в механический цех. Сам пошёл по тем же адресам, чтобы уговорить руководящих товарищей дать этим работам зелёный свет. Последней в его плане стояла лаборатория металловедения. Пётр надеялся найти помощника, опытного и знающего, способного предупредить ошибки дилетанта, каким он считал себя в этой работе. Он уже не раз разговаривал с начальником лаборатории по телефону, просил назначить ответственного исполнителя по теме, не получил ответа и решил выяснить в чём дело, глядя в глаза визави. Оказалось, что опытные специалисты не хотят браться за эту работу – новых идей нет, а старые уже все испробованы. Пётр не стал раскрывать свои карты. Сказал:

- И всё же вам придётся назначить кого-то.

- Придётся, - согласился начальник и пригласил Зинулю.

- С чего начнём? – спросила Зинуля, когда они вышли из кабинета.

- Читайте. Я дам вам список, и  всё, что найдёте. Готовьтесь. Скоро будет много работы. - Улыбнулся и добавил: - Готовность – прежде всего.

- А-а-а, вот откуда ноги растут. То-то мне муж без конца талдычит: Readiness is all.

- Может всё как раз наоборот, - вступился за меня Пётр.

- Как же! А то я не знаю, кто кого цитирует.

    В день начала эксперимента Пётр собрал своё воинство и обратился к нему с речью:

- Парни, все выдохлись и отступились, самый подходящий момент перехватить инициативу. Поработаем на авторитет,  потом авторитет будет работать на нас. Теперь, как это сделать...

Зинуле Пётр сказал: - Если хотите, чтобы бомба взорвалась, никому не рассказывайте, как она устроена. Доложите на совещании у главного инженера и пусть кусают локти.

    Утром Зинуле готовили шлифы, вечером, в пустой микроскопной, она просматривала их и фотографировала характерные участки. Утром следующего дня приносили новые образцы, и колесо крутилось без остановки. Пётр хорошо его смазал: где убеждениями, а где и спиртом – безотказным двигателем прогресса. Как только начали смотреть образцы, пропущенные через печь, стало ясно, что колесо крутилось не напрасно. Границы зёрен в образцах, вырезанных из центральной зоны слитка, были оплавлены, температура, определённая по сравнению с эталонами, превышала допустимую.

    Зинуля почуяла, что напала на след, настроение её переменилось, и мне, как спутнику удачи, достались лучшие в нашей жизни две недели. Вечером я шёл к проходной встречать Зинулю. Мы возвращались в натопленную избу, Зинуля наскоро готовила ужин, я откупоривал бутылочку, мы сидели, слушали, как стреляют поленья, и погружались в праздник души и тела. На третьей неделе лафа закончилась – Зинуля стала готовиться к выступлению и волновалась, как перед экзаменом. Она маялась со своими листками, пока Пётр не сказал ей строго:

- Надо просто повторить то, о чём мы не раз говорили. Учти, заика вызывает сочувствие, его слушают, хотя бы для того, чтобы понять, а попугай – насмешку, так что выбрось свои записки и ничего не заучивай.

С этим убийственным доводом Зинуля не могла не согласиться: она частенько принимала шутку за насмешку и обижалась не по делу.

    На совещании Пётр сделал короткое вступление – объяснил суть метода. Развесили плакаты с эталонами и вещественными доказательствами, Зинуля успокоилась, толково прошлась по снимкам и уверенно ответила на вопросы. В заключение Пётр положил на стол главного инженера листок с изменёнными режимами нагрева и пообещал, что они продолжат контролировать нагрев «изнутри», пока в этом не отпадёт необходимость.

- Следующий наш шаг – маршруты прокатки. Если повезёт, уложимся в три месяца. Пожалуйста, не давите, быстрее всё равно не получится.

- Давно бы так, - сказал Смолин, - а то всё слиток, слиток.

- Дойдёт очередь и до слитка, - повернулся к нему Пётр, - разве это нормально – такой перепад структур по сечению.

    Вместе с темой Петру достался договор с Институтом стали, заключённый в начале работы. Из календарного плана не следовало, что должен быть получен конкретный результат. Исследования общего характера могли закончиться солидным отчётом с материалом на пару диссертаций и сакраментальной фразой: отрицательный результат – тоже результат. Пётр уже потёрся среди аспирантов и знал, что в числе прочих требований, предъявляемых к диссертациям по «техническим наукам», актуальность и практическое приложение – самые неприятные.  Актуальность как-то удавалось пристроить, привязав работу к решениям последнего съезда партии. С приложением было сложней, ибо оно измерялось в условных единицах, по старинке именуемых деньгами. Эти «деньги» надо было найти, ибо других рычагов у Петра не было. Перед сном, в темноте, он искал подходы и засыпал с надеждой на утро и свежие мысли. «Дефекты, вызванные нагревом, мы устранили. Если избавиться от дефектов, возникающих при прокатке, можно будет сыграть на разнице стоимости вольфрама и заменивших его элементов. Эффект не заводской, подпишут не глядя. Интересно, во что это может вылиться.» Через несколько дней он был готов к встрече, позвонил руководителю работ и попросил его приехать.

    Приехал доцент средних лет и прочитал Петру лекцию о возможностях своего метода моделирования процесса прокатки. Пётр внимательно  слушал его, просил уточнить детали, терпеливо ждал, когда доцент выговорится, чтобы перейти к делу.

- Если я вас правильно понял, - начал Пётр, - вы идёте от общего к частному, и когда это общее будет готово, наш частный случай разрешится, как следствие. - Доцент удовлетворённо закивал головой. – Обоснованный научный подход, но есть два неизвестных вам обстоятельства. Наш частный случай весит четыре миллиона годового эффекта. Неплохой довесок к вашей докторской! – Он дал время освоиться с новостью и продолжил: - Однако, если за три, максимум за четыре, месяца мы не устраним дефекты, не будет ни договора, ни довеска. Это не шантаж. Госплан передаст заказы на другие заводы, а там этой проблемы не существует.

Доцент задумался. – Странно, когда мы заключали договор, я просил сосчитать ожидаемый эффект, и меня уверили, что об этом и речи быть не может.

- Давайте не будем вникать в подробности. У вас своё ноу-хау, у меня – своё. Эффект я вам гарантирую. Рискните. Посадите всю вашу группу на решение одной задачи. Пришлите их сюда, пусть увидят, пощупают, подумают...

- Я, пожалуй, их вызову. Вы сможете забронировать гостиницу?

- Сейчас и займёмся, - ответил Пётр.

    Москвичи моделировали, сотрудники Петра «набирали статистику», а Зинуля пошла в разнос. Зинаиду Николаевну приглашали на совещания, она выступала арбитром при классификации брака, ей постоянно звонили, и она написала заявление в партию. Не знаю, есть ли связь между этими событиями, но квартиру нам выделили. Обжитую! В том же доме, где жил Пётр, двумя этажами ниже. Пётр устроил Зинуле командировку в Москву, откуда она вернулась нагруженная светильниками, всякой дребеденью, призванной «радовать глаз», и списком вещей, которые она видела, но «уже рук не хватило», и я понял, что по крайней мере часть следующего отпуска мне предстоит провести в столичных магазинах.

 

 

   Глава 15

    В ясный, солнечный  весенний день Пётр повёз шефу выправленную и ещё раз перепечатанную диссертацию. Рейсы благополучно отправлялись, один за другим, и только челябинские пассажиры томились в аэропорту, прислушиваясь к объявлениям. Рейс откладывали с самого утра и ничего не объясняли. Пётр подошёл к кассе и тихо спросил, тоном заговорщика:

- Слушай, в чём дело?

Девушка ответила ему также тихо: - Челябинск закрыт. Ждут спецрейс с членом чего-то там.

- А когда откроют?

- Никто не знает. Летите в Свердловск. Давайте билет, переоформлю.

    В Кольцово Пётр с трудом втиснулся в переполненный автобус и больше часа трясся до вокзала, стоя на задней площадке. Потолкался в очереди и взял билет на ночной поезд. Повезло – достался купейный вагон и, что совсем уж ни к чему, нижнее место. Перекусил в забегаловке на привокзальной площади, постоял на перроне и одним из первых вошёл в вагон, когда объявили посадку. Сел у окна, положил на столик книгу, опёрся о перегородку и закрыл глаза. Полуторачасовой полёт растянулся на сутки. Когда ещё всё утрясётся и можно будет уснуть. С ним поздоровались. В купе вошла женщина, положила сумку на верхнюю полку и села напротив. Достала толстый журнал, раскрыла, посмотрела на тусклый светильник и положила журнал на столик.

- Два совпадения – почти система, - сказал Пётр. Женщина посмотрела на него. – А, «Лучшие годы». Опять в командировку?

- Да. Не улетел. Челябинск закрыт, ждут члена чего-то из Москвы.

- Так вот почему я не улетела. Хотела утром быть дома, всего полчаса лёта.

- Выходит не два совпадения, а три. Это уже точно система. Давайте знакомиться, меня зовут Пётр, Пётр Иванович.

- Ирина, Ирина Владимировна, - в тон ему ответила женщина.

Купе заполнилось. Вошла пожилая пара – дородный старик благообразного вида и сухонькая старушка. Старушка сразу сообщила, что брала билеты за две недели, и ей дали только одно нижнее место.

- Располагайтесь, - успокоил её Пётр, - мне наверху удобней.

Поезд тронулся, дали полный свет. Старик потянулся за книгой.

- Разрешите взглянуть. – «Постаревший отец Фёдор», - подумал Пётр. Старик прочёл вслух: - Леон Фейхтвангер «Иудейская война». Интересуетесь? Сами не из евреев будете? – Старушка потянула его за локоть. - Володя! – «Значит не Фёдор»,- усмехнулся Пётр, заметил, что соседка напротив перестала читать, и ответил: - Нет, к сожалению.

- О чём же сожалеть?

- Христос был евреем и апостолы. Хорошая компания.

- Ну да, ну да..., - старушка настойчиво тянула  за локоть, и старик замолчал.

    Пока собирали билеты и разносили бельё, все молчали. Старики начали устраиваться на ночь. Пётр вышел в проход. Ирина вышла следом.

- Вы это серьёзно? Насчёт Христа и апостолов.

- Вполне. Так гласит Благая Весть, - и, видя, что она не понимает, добавил, - Новый завет. Евангелие.

- Я полный профан в вопросах религии. Ноль знаний. То, что вы сказали, многое меняет.

Пётр покачал головой. – Ничего не меняется. В древнем Риме говорили: «Если давно не было дождя, виноваты христиане» Узнаёте? «Если в кране нет воды ...». А вот и чай.

    Вагон угомонился, проход опустел. Пётр потянулся, зевнул и вошёл в купе. Женщины спали, старик сидел у столика и смотрел в ночь. Пётр разложил чуть влажные простыни и собрался уже забраться на полку, когда старик заговорил: - Я тут листал вашу книгу. Признаться не читал. У меня давняя неприязнь к её автору – с тех пор как он пропел аллилуйю «отцу народов».

Пётр обернулся. Старик указал рукой на место рядом с собой.

- Присядьте. Поговорим немного, если не возражаете.

- Не разбудим? Может выйдем?

- Нет, нет. Дамы спят. Мы тихонько. Я, молодой человек, всё ещё живу понятиями прошлого века, а вы человек новой формации, как теперь принято говорить. Однако и вы не чуждаетесь вопросов веры. Или мне показалось?

- Зачем же отказываться от наследства? Вся культура построена на мифах.

- Для вас это только мифы? Вы не приемлете идею Бога?

- Идею – да, а Бога – нет.

- Интересно. Можете пояснить свою мысль?

- Вера иррациональна, а мои суждения насквозь прагматичны. Едва ли вы согласитесь.

- Уважьте старика.

День получился длинный. Пётр устал, хотел спать, бодрился, подавляя зевоту, чтобы не обидеть собеседника.

- Хорошо. С тех пор как иудеи стали поклоняться всемогущей и вездесущей силе, управляющей миром, всякие споры о том есть эта сила или нет её потеряли смысл – ни то, ни другое никто никогда не докажет. Усилия учёных – это ведь только желание понять доступное человеческому разуму. А что за его пределами? Всё остальное -изобретение чисто человеческое, по образу своему и подобию.

- Это ваши мысли?

- Нет, книжные. Я просто сформулировал их для себя и успокоился.

- В нашей земной жизни есть и другая сторона учения.

- Есть, - согласился Пётр. – Несбыточная мечта о нашем с вами совершенстве. Разве нельзя ей следовать без страха наказания?

Старик молча глядел в чёрный квадрат окна.

- Завидная уверенность. Я вот жизнь прожил и не пришёл к согласию.

- Одна женщина рассказала мне притчу о безбожнике, который, умирая, попросил позвать раввина. «Нас с вами тревожит одна и та же мысль, - сказал умирающий, - меня – а вдруг он есть, вас, ребе, - а вдруг его нет.» Спокойной ночи.

    Утром только успели умыться, поезд замедлил ход в черте города. Старики стали готовиться к выходу. Ирина вышла из купе и стала рядом с Петром. Не отрывая взгляда от окна, Пётр спросил: - Простите за нескромность, вы замужем?

 - Нет, - ответила Ирина.

- Я тоже не женат. Система системой, а третьего раза может и не быть. Мы увидимся?

Оба молча смотрели в окно. Старики вышли с вещами. Попрощались.

- Я слышала ваш ночной разговор, - сказала Ирина и вернулась в купе. Знакомые строения, вокзал... Всё. Пётр обернулся. Ирина стояла в дверях уже готовая к выходу. Молча протянула Петру квитанцию за постель. На обороте стояло: спросить врача Ивлеву и номер телефона. Пётр поднял глаза, улыбнулся и сказал: - Спасибо.

     В тот же день, ближе к вечеру, Пётр позвонил Ирине. Ему ответил молодой бойкий голос: «Регистратура. Врач Ивлева принимает с утра. Завтра? Тоже с утра. До двух». За час до окончания приёма Пётр уселся в коридоре возле кабинета Ирины, читал и прислушивался к голосам, доносящимся из-за двери. Около двух коридор опустел, Ирина вышла, увидела Петра, поздоровалась. – Мне ещё надо истории болезней заполнить.

- Заполняйте. Сегодня я никуда не спешу.

На улице Ирина спросила: - Так чем вы занимаетесь, что делаете в Челябинске?

- Профессия моя стара, как мир. Я металлург.

- Довольно неожиданно.

- Разочарованы?

- Напротив. В своё время, мама отговаривала меня от поступления в университет, а отец сказал: «будешь всю жизнь жевать чужую жвачку.» Я только сейчас начинаю понимать, что он имел в виду.

- Хорошо сказано. Надо запомнить. И вы стали врачом.

- Да, это у нас семейное.

- Я не ответил на ваш вопрос. Езжу я в Политехнический институт.

    Они поужинали в ресторане, и ушли до начала вечерней тусовки. По дороге к её дому говорили, узнавая друг друга. У дома Пётр стал прощаться, спросил: - Мы продолжим знакомство?

- Завтра я сутки дежурю в больнице, - ответила Ирина. – Звоните.

Засыпая, Пётр улыбался, спал без сновидений и проснулся счастливый от радости бытия.

    Утром, когда Пётр появился на кафедре, секретарь погрозила ему пальцем. - Вчера четыре раза звонили, вас разыскивали. Вот, я записала: «Здесь все на ушах стоят, пусть срочно возвращается».

- А чего стоят не сказали?

- Сказали. Приехал начальник главка по вашу душу.

    Перед отъездом Пётр купил конверты в гостиничном киоске, задумался и написал короткую записку.

    «Здравствуйте, Ирина Владимировна! Мне пришлось срочно уехать. Хотел попрощаться, увы... Предложенный вами  способ связи может и не лишён романтики, но очень неудобен. Я приглашаю вас вступить в переписку – способ не менее романтичный и удобный: ненужное всегда можно зачеркнуть.

    Вкладываю конверт с адресом в надежде, что обратный адрес вы напишете своей рукой. Пётр».

Оставил конверт в регистратуре и поспешил в аэропорт.

 

    Ситуация с быстрорежущей сталью подошла к своему логическому завершению – Госплан, наконец, вмешался и предложил главку объясниться. Угроза потери заказов стала реальной. Прилетел начальник главка, созывали большое совещание, службы готовили предложения. От института ответ должен был держать Пётр. На подготовку остался вечер, правда, особой подготовки не требовалось - представить в выгодном свете то, что сделано и делается. Пётр мыл посуду и рассуждал вслух:

- С точки зрения хозяйственника самое простое и разумное решение передать производство туда, где есть средства производства. А с точки зрения государственного человека? - Он стал вспоминать примеры, когда металлурги принимали неординарные решения. Вспомнил прокатку броневых плит на блюминге, знаменитый профиль для ободьев танковых катков. - Да, но это был особый период. Вот-вот, особый период. Ключевые слова.

За ночь мысли выстроились и улеглись. Начал он своё выступление спокойно.

- Я расскажу о том, что сделано и делается в прокатном производстве. О выплавке и разливке расскажет мой коллега Смолин. Нагрев слитков перед прокаткой мы теперь контролируем снаружи и изнутри, - Пётр улыбнулся и коротко рассказал о результатах. - Это то, что сделано. В Институте стали разработан новый метод моделирования прокатки. Сейчас они моделируют наш маршрут прокатки слитков. Скоро мы узнаем, где и почему создаются условия для образования внутренних дефектов. Если у вас есть возможность ускорить эти работы, - обратился он к начальнику главка, - вы нам очень поможете.

    Вчера, когда мне сказали, что надо подготовить материалы для Госплана, я попробовал сесть в кресло ответственного товарища и задал себе вопрос: зачем мне все эти технические подробности, когда можно одним росчерком пера решить вопрос и закрыть проблему?

- Ну, знаете! – не выдержал главный технолог.

- Потом я стал искать аргументы, которые могут убедить его проявить терпение и дать нам возможность доработать технологию. И я вспомнил эпизод из недавней истории, когда во время войны понадобилось много броневых плит и блюминг спас положение. Всегда надо иметь резервную технологию, тем более, что один блюминг без особого напряжения заменит все молота. Госплан, надо полагать, мыслит государственными категориями. Это преамбула, а к ней можно приложить план технических мероприятий с конкретными сроками.

 Петру поручили подготовить общую программу работ и отстаивать её в Госплане, если потребуется.

- Ловко ты меня подставил, - сказал Смолин, вручая свой план. Пётр широко развёл руки. – Сам понимаешь...

 

    Здравствуйте, Пётр Иванович! После некоторого раздумья я решилась ответить на ваше письмо. Писать я не люблю и не умею, хоть и занимаюсь этим каждый день. Как говорит доктор Рафалович, если хочешь узнать человека, познакомься с его семьёй. Вот и расскажите. Ненужное можете зачеркнуть. Ирина.

 

    Здравствуйте, Ирина Владимировна! Хорошо, что решились. Спасибо. Это мой первый опыт переписки. Я не знал, что письма так сближают людей (я о себе, конечно). Думаешь, что написать, думаешь, как написать, думаешь, о том кому пишешь.

    Начну понемногу рассказывать о себе и ждать, что вы ответите мне тем же. Вам не представится возможность воспользоваться советом вашего доктора. По части семьи я стерилен. У меня никогда не было семьи: ни хорошей, ни плохой – никакой. Этот факт должен насторожить девочку из хорошей семьи, поэтому я спешу сообщить его, чтобы у вас было время привыкнуть и сделать выводы. Я приму любые. Привет доктору Рафалович.  Пётр.

 

    Добрый день, Пётр Иванович!  Получила ваше суровое письмо. Прочла по дороге на работу и поняла, что невольно допустила бестактность. Простите.

    Есфирь Соломоновна Рафалович – моя мама. Она детский врач, я пошла по её стопам. Ивлев Владимир Андреевич – мой отец, хирург божьей милостью. Они встретились на «дорогах войны», поженились и родили троих – меня и двух моих братьев.

    В пятьдесят третьем, во время дела врачей, маму уволили. Телефон звонил с утра и до вечера, спрашивали доктора Рафалович. Мама к телефону не подходила, я снимала трубку и выслушивала добрые и злые слова. С тех пор я знаю, что добрых людей больше, а маму зову доктор Рафалович. Маму восстановили и, когда она вышла на работу, встретили аплодисментами. Вы уже знаете, что жили мы не в Москве, а в Магадане. Родители по своей воле поселились в Магадане и живут там по сей день.

    Продолжу, раз уж взялась писать о себе. На третьем курсе я вышла замуж. Через два года развелась. Причины – всего понемногу. Немного пил, немного гулял, немного врал и не видел в этом ничего дурного. Я теперь осторожно выбираю знакомства.

    Вот и у вас есть материал для осмысления. Желаю успеха.   Ирина.

 

Здравствуйте Ирина Владимировна! Если письмо показалось вам «суровым», извиняться должен я. Возможно, вас смутили обстоятельства, открывшиеся в моём письме, а я уже давно расстался с сиротскими комплексами и научился ценить независимость. Обиды нет. Я и не жду от вас ничего подобного.

    К сожалению мне опять надо срочно уехать. На этот раз в Москву. Оттуда и продолжу. Может показаться, что я большой любитель командировок. Вовсе нет. Просто у меня сейчас, я бы сказал, беспокойный период. Надеюсь, скоро он закончится. Пётр.

P.S. Есфирь Соломоновна! Какое сочетание!

 

    Добрый вечер, Ирина Владимировна! Здесь вечер. Четыре года тому назад я разыскал свою мать, Полину Ивановну Коваль, и восстановил цепь событий, приведших к затянувшемуся недоразумению. А до этого я жил с паспортом на имя Зисмана П.И., 1938 года рождения, еврея. Вы, наверное, постесняетесь спросить, как мне жилось в евреях. Скажу только, что получил прививку от антисемитизма, а со временем выработался стойкий иммунитет. Думаю, он мне ещё пригодится. Тогда же я решил узнать, кто такие евреи, начал читать и до сих пор не могу остановиться.

    Это письмо – сплошные недомолвки. Пишу его стоя, на почтамте. Завтра надеюсь улететь домой и застать там ваше письмо.  Пётр.

 

    Добрый день! Раз уж вы взялись просвещать меня, ответьте: какое сочетание? Ирина.

 

    Здравствуйте! Я уже дома. Скоро буду в Челябинске. С удовольствием отвечу на все вопросы, тем более, что тема эта меня по-прежнему занимает. Пётр.

 

    Неожиданно приехал аспирант из Института стали и рассказал, что у них возникла идея, они проверили её на модели, получили обнадёживающие результаты и теперь хотели бы проверить их на практике. Идея была заманчивой и понятной. Сомнение вызывала практическая сторона дела, и Пётр предложил посоветоваться с операторами блюминга.

    Перед вечерней сменой собрались в конторке старшего мастера. Пётр коротко изложил суть дела. Старший мастер сказал: - Думай, Федя, думай. – Операторы рассмеялись, а Пётр положил перед ними листок с новым маршрутом. Старший из них, едва взглянув на листок, подвинул его к напарнику, перевёл взгляд на Петра и сказал: - Пойдёт. Не совсем так. Ну, увидите... – Решили испытать новый маршрут на двух слитках. Договорились встретиться в конце смены. По дороге Пётр спросил старшего мастера: - Который из них Фёдор?

- Фёдор в другой смене. Сейчас расскажу. В прошлом году зимой эпидемия гриппа была. Помните? Полцеха сидели на больничном, операторы работали без подмены, а тут, в аккурат, у Феди сын родился. Сели они с напарником отмечать и не вышли в свою смену. Диспетчер дал машину, поехали их искать. Еле достучались. Выползают сонные, опухшие. Насилу сообразили, что к чему. Федя и говорит: «Сейчас опохмелимся и поедем». Я начал было возражать, заспорили: я своё, они – своё. Напарник предложил: «Давайте по-честному. Бросим жребий». Спрятал за спину бутылку и смотрит на Федю. Тот почесал затылок и указал на левую руку, а напарник ему: «Думай, Федя, думай». Так и пошло. Если чего надо сообразить: «Думай, Федя, думай».

- И чем кончилось, - спросил Пётр.

- А ничем. Распили бутылку. Пришлось всю смену простоять у них за спиной, но обошлось – проехали на «автопилоте».

    В самом конце смены операторы аккуратно «протащили» опытные слитки. Старший мастер осмотрел торцы блюмов, поднял сразу два больших пальца и предложил: - Давайте целую плавку пропустим.

- Для сравнения лучше две по половине, - сказал Пётр.

- Ладно, - согласился старший мастер, - с утра и начнём.

Аспиранту Пётр сказал: - Составим акт, и можешь ехать домой подводить научную базу. Не надо стоять у них над душой. Они сами доведут маршрут до ума. Эффект за мной. Я помню.

Не сразу, не гладко, но проблему удалось решить. И даже раньше, чем обещали Госплану. Пётр использовал передышку: взял оставшийся отпуск, сдал экзамены и закончил диссертацию.

 

 

   Глава 16

    Я прилетел в день защиты и разыскал Петра. Он обрадовался и попросил заняться банкетом. – Предварительно я договорился. Надо подтвердить заказ, составить меню и расплатиться. Ориентируйся человек на тридцать. Смотри, чтобы еды хватило, выпивки они знают сколько надо.

    Я впервые попал на защиту диссертации. Всё шло строго по регламенту. Пётр уверенно отвечал на вопросы – он знал своё дело. Оппоненты сошлись во мнении, что, несмотря на указанные недостатки, диссертант заслуживает ... Перешли к выступлениям. Молодой доцент заявил, что не видит научной новизны. Возможно, найдено решение актуальной практической задачи, но общее решение для задач этого класса не предложено. Шеф пошептался с представительным мужчиной, сидевшим рядом с ним, и тот взял слово.

- В ход пошли орудия главного калибра, - сказал мой сосед справа.

- Кто это? – спросил я.

- Директор НИИ, приглашенный член Совета.

Тем временем представительный мужчина облокотился о кафедру и заговорил: - Начну с того, чем закончил предыдущий выступающий. Опущу только «возможно». Решена важная практическая задача, - сказал он, педалируя «решена». – Я не считал сколько в диссертации известных формул и сколько новых. Скорее всего, столько, сколько нужно. Позволю себе напомнить известное правило: работая над решением задачи, всегда полезно знать ответ. Теперь, когда известно, как это делается, можно взяться и за общее решение задач этого класса, но это уже другая работа и другая диссертация.

Проголосовали двенадцать – за и один – против. 

- Идеальный расклад, - сказал сосед слева.

- Доволен? – спросил я Петра.

- Скорей бы уже всё закончилось. Ещё банкет и всё!

    После банкета мы вернулись в гостиницу.

- Полчасика отдохну и пойду, - сказал Пётр, - а ты ложись и спи до утра.

- Двенадцатый час. Куда ты, на ночь глядя?

- Не догадываешься?

- Женщина?

- Врач. Дежурит сегодня ночью. Поеду в больницу.

- Утром я двинусь в обратный путь.

- Езжай. Я ещё задержусь на пару дней. Спасибо, что приехал.

Мы пожали руки, и Пётр ушёл, оставив меня с догадками об этой врачихе, с которой мой друг собрался просидеть ночь в приёмном покое. Почему-то  именно так я представлял себе их встречу.

    Пётр разбудил дремавшего водителя такси, устроился на заднем сиденье и закрыл глаза. Последнее время стоило ему закрыть глаза, тотчас всплывало её лицо в оправе волос, бездонные глаза и это особенное выражение лица, как у лосёнка, встреченного на лыжне. Кроме лица, он ничего не запомнил и никогда не представлял её иначе.

    Санитарка из приёмного покоя после недолгих уговоров согласилась разыскать Ирину. Вернулась, дала ему халат и проводила в отделение.

- Вам негде ночевать? – спросила Ирина.

Пётр посмотрел на часы. – Теперь уже вчера я защитил диссертацию.

- Так вы за этим сюда ездили?

- Сперва за этим, потом вас встретил...

- Пойдёмте, сядем. У меня есть растворимый кофе. Тяжёлых больных нет, так что у нас будет время.

«У нас», - повторил Пётр, улыбнулся и пошёл следом.

    В субботу Ирина сказала Петру: - Я знаю, кто поможет вам убедить Татьяну Михайловну. Приходите завтра к обеду. Я приглашу друзей: он врач, жена – архитектор. Отметим ваш успех, и с друзьями моими познакомитесь.

- Можно поучаствовать? Мне нравится готовить, и побудем вместе. Если это смотрины, я должен предстать в выгодном свете.

- Хорошо. Вы будете готовить своё блюдо, а я -  своё.

- Подаю заявку на борщ. У вас есть большая кастрюля? Придете с работы, разогреете и меня вспомните.

- Я и так вспоминаю. С перепиской вы хитро придумали.

- И я маюсь тем же. Закрою глаза и начинается...

    Ирина жила в трёхкомнатной кооперативной квартире, построенной родителями для себя. Они уже достигли пенсионного возраста, но никак не могли решиться поставить точку и покинуть зону вечной мерзлоты.

    Друзья вели себя просто. Борис сразу сообщил: - С аэропортом  ничего не выйдет. Прохиндеи, ханурики! Пол месячной зарплаты отдал, а выехать не смог. Заводится, а с места не трогается.

- Муж мой, говорят, хороший хирург, но в машинах ни бум-бум, - сказала Людмила.

- Сцепление проверили? – спросил Пётр.

- Кто? Я или они? Откуда я знаю. Меня там не было.

- Гараж далеко?

- Не очень. На такси минут десять.

- Если дамы не против, можно съездить.

- Валяйте, может, повезёт с такси, - сказала Людмила.

    Когда мужчины ушли, Людмила спросила: - Он тебе нравится?

- Нравится.

- Как он держится с тобой?

- Сдержанно.

- Стеснительный?

- Скорее дует на воду.

- А ты?

- А я тем более.

- Разведенный?

- Нет. У него была не простая жизнь.

- Как интересно! Расскажи, а про интерьер я сама расспрошу.

Мужчины вернулись довольно скоро.

- Своим ходом приехали, - сообщил Борис, - минутное дело, когда знаешь.

- У вас машина? – спросила Людмила.

- Нет. В армии шоферил немного.

- Пётр Иванович, - позвала Ирина, - пойдемте, я дам вам полотенце.

- Да что это вы, как неродные, - возмутилась Людмила.

- Может уж и на ты перейдём? – предложил Пётр.

- Да, давайте все. Сразу после первой рюмки. Боря! Пётр! Я что ли, разливать буду.

    После обеда Людмила позвала Петра: - Будешь вытирать посуду и рассказывать какой интерьер тебе нужен и для кого.

Когда Ирина пришла варить кофе, Людмила обняла её. – Слушай, он мне такую трогательную историю рассказал... Я обязательно помогу ему. Квартирку соорудим – пальчики оближешь. Оазис в коммуналке!

    В аэропорту друзья остались в машине, а Ирина взяла Петра под руку и пошла с ним на регистрацию.

- За вами, извини, за тобой ответный визит. Посмотришь, как я живу. С моими друзьями познакомишься. Твои – славные ребята.

- А твои поездки закончились?

- Надеюсь, только начинаются.

 

    Из взаимной симпатии, сблизившей Петра с Виктором Григорьевичем, выросли чуть ли не родственные отношения. Когда на майские праздники в Ижевск прилетела Ирина, Надежда Георгиевна устроила званный обед и пригласила всю нашу семью. Ирина держалась скромно, на лице её блуждала застенчивая улыбка, молча слушала и оживилась однажды, рассказывая случай из своей врачебной практики. По-моему она всем понравилась, и только Зинуля и Катя отнеслись к ней настороженно. Катя откровенно демонстрировала свои права на Петра, а что беспокоило Зинулю, мне ещё предстояло узнать.

    Вечером Катя ела кашу, а мы все сидели за столом и смотрели, как она ест. Первой заговорила мама: - Приятная женщина. Спокойная, интеллигентная. Мне она понравилась.

- Она, случайно, не еврейка? – вставила Зинуля, подгребая остатки каши.

- Какая такая еврейка? – включилась Катя.

- Не русская, - пояснила Зинуля и отправила ей в рот последнюю ложку каши.

- Чечмека?

Отец покачал головой, мама перевела взгляд на меня. – Не надо вливать яд в уши ребёнка. – Смотрела она на меня, но обращалась явно не ко мне. Зинуля вынула Катю из её стульчика и унесла. Я попробовал отшутиться: - Ребёнок познаёт жизнь. «Во всём мне хочется дойти до самой сути...»12

- Не ёрничай, - сказала мама и стала собирать ужин.

    Ирина гостила два дня. В аэропорту, ожидая посадки, они стояли, взявшись за руки. Потом отстранённо смотрели друг на друга через стекло накопителя, и за эти несколько минут, ощутив холод разлуки, прошли разделявший их остаток пути.

 

 

   Глава 17

    К воскресному обеду Зинуле понадобилась свежая зелень, и мы, с утра пораньше, отправились за снытью и молодой крапивой. Катя бежала впереди, останавливалась, ждала нас с Петром и снова бежала.

- Я предложил Ирине сплавиться по Десне, и она согласилась, - сказал Пётр. – Присоединяйтесь.

- Почему Десна? – спросил я.

- Знакомая речка. У нас военные лагеря были на Десне. Несколько раз возил офицеров на рыбалку с ночёвкой. Тихая тёплая вода, нежный белый песок, ласточки в синем небе. Хватит?

- Заманчиво. Вчетвером?

- Да. Как раз на одну лодку.

Он замолчал. Была у него такая привычка: уходить в себя и улыбаться своим мыслям. Я напомнил о себе.

- Мы из лагерей ходили в соседнюю деревню. Стоим как-то со знакомой дивчиной у её дома, травим какие мы из себя бравые ребята, танкисты... Тут из-за плетня высовывается бабуся и так смачно:  «Манька, сколько раз говорить? Кто жопы у тарелок мыть будет?»

    За ужином я завёл разговор о предложении Петра сплавиться по тёплой речке.

- В доме столько дел, конь не валялся, - вяло отреагировала Зинуля, - вам бы только развлекаться.

- На обратном пути будем в Киеве и в Москве, пройдёмся по магазинам. Ты же не была в Киеве. Красивый город.

- Втроём?

- Нет, мы с тобой и Пётр с Ириной.

Лицо её начало меняться, глаза сузились. – Тебе о семье надо думать, а не с чужими любовницами кататься.

- Я не знаю, какие у них отношения.

- Зато я знаю, - она перешла на крик, - он что, на кухне под столом спал? Люди всё видят. Сперва с вотянкой крутил, теперь еврейку присмотрел. Своих не хватает?

- Что ты несёшь? С какой вотянкой?

- С Нинкой, библиотекаршей.

Я бросил вилку на стол. Слух резанула фамильярность, вспыхнула обида за симпатичных мне людей, я вспылил: - Это тебя твой папа, вертухай, научил так на людей смотреть? Зинке до этой Нинки, как мне до Аполлона. Чудная женщина, в неё весь институт был влюблён.

- Вот-вот, и ты ходил облизывался.

Я встал. – Спасибо за ужин. Накормила.

- Иди, иди к своему другу. Наберись опыта.

Я ещё решал хлопнуть дверью или высказать всё, что я о ней думаю, когда отворилась дверь и вышла Катя с мишкой в руке и книжкой под мышкой, подошла ко мне, протянула руку и сказала: - Пойдём, папа.

- Куда? – спросил я.

- К нашему другу. Я буду спать на диване, а вы на полу.

Я мельком взглянул на Зинулю, увидел испуганное лицо и всё же добавил:

- Пётр уходил спать к Чумаковым, хотя тебе в это трудно поверить. - Взял протянутую руку. Мы вышли и тихонько закрыли за собой дверь.

    Катю усадили смотреть телевизор. Пётр возился на кухне. Я вышел на балкон, уставился в темноту поверх домов и вспомнил, что однажды уже видел испуганное Зинулино лицо. Память воскресила единственную встречу с её родителями. Отгуляв на свадьбе, они, видимо, сочли свой родительский долг исполненным и больше не подавали о себе вестей. Зинуля, похоже, тоже не рвалась в отчий дом и не тосковала по родительской ласке, если она вообще знала, что это такое. Не удивительно, что она постоянно одёргивала Катю: «Хватит лизаться!»

    Сваты оказались крупными, громоздкими людьми. У меня даже мелькнула мысль, не приёмная ли дочь Зинуля, но потом я уловил сходство. Тесть, какой-то чин в системе Пермских лагерей, был занят едой и водочкой, которую тёща усердно подливала ему. Из её напутствия я запомнил последнюю фразу: «Любовь любовью, а спуска не давай!» - говоря, она выразительно поглаживала супруга по голове. Тесть молча пил и краснел, а когда лицо его налилось кровью, заговорил, сопровождая сказанное ударами кулака по столу. Мама моя смотрела на них, внимательно слушала, потом встала и вышла. Я нашёл её и Надежду Георгиевну у окна, подошёл и услышал:

- Переживаешь? Себя винишь?

Мама ответила в сердцах:  - Бог с ними. Посмотри на Зиночку – ангелочек белый.

Надежда Георгиевна вздохнула. – Все невесты ангелы...

– Знаю. Это не про нас, - и она сделала отстраняющий жест рукой.

- Чур меню! – рассмеялась Надежда Георгиевна и обняла маму.

Я не стал смущать их своим присутствием, повернулся и увидел испуганное Зинулино лицо. Перед отъездом тёща доверительно сообщила мне: «С твоей женой так – сколько вбил, столько въехал». Она и вбивала, пока могла. А я не хочу. Постепенно наша размолвка стала видеться в ином свете: она оберегала свой хрупкий домик, боялась соблазна  и ветра перемен, защищалась и срывалась на привычный с детства лексикон. Говорят: любит, жалеет и жалеет, значит, любит. У меня одно не вытекало из другого. Сейчас я только жалел.

    Катю уложили спать на диване. Мы с Петром выпили по рюмке, гоняли чаи и лениво перебрасывались словами. Часов в одиннадцать постучалась Зинуля.

- Хватит гостить. Идите домой. Спать пора. – Она взяла Катю на руки, я поплёлся следом. На лестнице Катя проснулась, обняла Зинулю за шею и повторила её фразу с её же интонациями: - Ну вот, опять ты всё испортила, - и снова уснула.

    О походе я больше не заговаривал, только спросил Петра: «У тебя есть запасной вариант, если мы не сможем поехать?» Он меня успокоил. Виктория остановила меня на фабрике-кухне.

- Терёхина знаешь? – Я не знал Терёхина. – Знаешь. Собкор. Его все знают. Из заводской многотиражки. Шибутной такой. Ну да ладно, не в нём суть. Я им печатаю немного. Вчера приходил за материалом, говорит твоя обещала писать о водном походе. Будут печатать в нескольких номерах с продолжением. Вот баба! Всюду успевает!

 

    В конце июня мы вылетели в Москву. Ирина должна была ждать нас у справочного бюро на Киевском вокзале. Она увидела нас, глаза её вспыхнули, лицо осветилось, и я понял Петра.

    Зимой Пётр связался с Брянским клубом туристов, и ему прислали карту с описанием маршрута. Перед отъездом он позвонил в клуб, поблагодарил за информацию и попросил инструктора, оказавшегося у телефона, помочь с приобретением плоскодонки. Паренёк-инструктор, как и обещал, ждал нас в клубе, рассказал, что присмотрел для нас лодку и почти договорился с хозяином. Лодка давно лежала на берегу, рассохлась, старая краска облупилась, сквозь щель, прямо посредине днища, проросли бледные стебельки. Лодку перевернули, живность, нашедшая под ней приют, недовольно зашевелилась. Пётр с инструктором ушли, мы устроились на траве, Зинуля сказала тоскливо:

- Может, вернёмся, пока не поздно. Думаете, это корыто поплывёт? – обратилась она к Ирине.

- Думаю, он знает, что делает, - тихо ответила Ирина.

Пётр вернулся с вёслами, черпаком и облезлым спасательным кругом. Паренёк пожелал нам счастливого плавания и ушёл.

- Пока всё идёт по плану, - бодро сказал Пётр, - идите за продуктами, посудой и далее по списку, а я займусь плавсредством. Поешьте в городе.

- Я могу чем-то помочь? – Ирина указала на лодку.

- Конечно, уже одним своим присутствием, а лучше пройдись вдоль берега, собери щепки для костра.

    Когда мы вернулись с нагруженными рюкзаками, лодку уже вымыли, просушили и заканчивали конопатить. У самой воды на двух кирпичах в большой консервной банке тяжело вздыхала смола. Зинуля расстелила на траве газеты и «накрыла стол». – Что ж вы в городе не поели? – спросил Пётр. Зинуля улыбнулась, по-моему, впервые за день, жестом хозяйки пригласила всех к  «столу».

- Мы же команда. Когда я увидела эту посудину, мне аж худо стало, - сообщила она с полным ртом. - А теперь вроде ничего.

- А я ожидал увидеть нечто похуже, - ответил Пётр, - доски не сгнили, а  остальное поправимо.

Пока смолили снаружи и изнутри, стало смеркаться. Наконец погрузились, Пётр сел на вёсла лицом к носу, чтобы держать лодку в фарватере, и мы тронулись. Зинуля устроилась на корме с толстой тетрадью спецкора, Ирина сидела на носу, поглядывала на Петра, он на неё, а я на них. Ещё в поезде я спросил Петра:

- Ирина – это серьёзно? – Он молча кивнул. – Ты уже говорил с ней?

- Зачем? Если взаимно, само собой получится. Поплывём по течению, река вывезет.

Теперь мы плыли по течению, и они смотрели друг на друга.

    Дубовую рощу по правому борту мы увидели, когда уже совсем стемнело. Лодку оставили размокать, поставили палатку и уселись вокруг костра.

- Кто рискует, тот что, Зинаида Николаевна? – спросил Пётр.

Зинуля махнула на него рукой. – Знаю, знаю...

- А раз знаешь... – Пётр достал из рюкзака бутылку и вручил её Зинуле. Суматошный день закончился. Отпуск начнётся завтра.

    Вдоль низкого берега тянулись скошенные заливные луга. Желто-зелёные травы сохли на солнце, источая тёрпкий аромат. Мы заполнили лодку сеном выше сидений, улеглись на пахучую постель и забыли про стоянки, палатку, смену дня и ночи и обо всём на свете. Река меняла направление, отмечая повороты песчаными пляжами. Мы останавливались, нежились на бархатном песке, что-то стряпали, что-то ели... Ранние привозы: масло жёлтое, как солнце, в хрустящих капустных листьях; сметана густая, как масло; ряженка в глечиках и овощи, хранящие запах сырой земли.

    Мимо проплывали светлые дубовые леса без подлеска, меловые обрывы, густо начинённые гнёздами стрижей, сёла на высоком берегу, княжьи города, низведенные судьбой до рядовых райцентров, - Трубчевск, Новгород-Северский... Стоп. Здесь я должен вернуться назад.

    Выспавшись днём на душистом сене, Пётр напрашивался на ночную вахту и не спешил будить меня - наслаждался густой тёплой ночью и неслышным скольжением в таинственную темноту. Из сёл до утра доносилось пение. Молодые голоса пели вечные песни. Ирина проснулась, лежала с открытыми глазами, смотрела на звёзды, слушала шелест воды и далёкое пение. «Небо незмiряне, всипане зорями, - що то за божа краса!» Она приподнялась на локте, посмотрела на часы. – Тебе давно пора смениться.

- Такую ночь нельзя пропустить.

- И мне не спится. Песни тревожат. – Села напротив.

- Я тут размечтался. Представил, что ты и дети спите... Даже вёсла стал тише опускать.

- Сколько детей?

- Двое.

- И мне снятся двое. Мальчик и девочка.

Пётр перестал грести. – А если серьёзно?

- Я серьёзно.

Он протянул к ней руки, она дала ему свои. Лодку снесло в тень высокого берега. «Я пригорну тебе до свого серденька, а воно палке, як жар.»

- Я не сказал про любовь.

- Скажешь, когда не сможешь не сказать.

    Утром красиво открылся Новгород-Северский. В город решили идти по очереди.

- По-моему, между ними ничего нет, - сказала Зинуля, когда мы взбирались по крутому склону, - только смотрят друг на друга, как дети. На обратном пути мы ещё издали увидели Ирину и Петра. Они сидели рядом на корме, свесив ноги.

- Ну, прямо детский сад. Ещё бы за ручки взялись, - фыркнула Зинуля. Мы подошли и они обернулись на наши голоса.

- Мы решили пожениться, - сказал Пётр. – В свидетели пойдёте?

 

Пётр напечатал снимки, Зинуля добросовестно описала нашу «одиссею», Терёхин прошёлся по ней пером профессионала – навтыкал газетных штампов – и рассказ пошёл в набор. В конце Зинуля впала в патетику: поблагодарила Петра за «прекрасную организацию» и закончила словами: «Спасибо Пётр Иванович!». Редакция тоже внесла свою лепту и набрала слова благодарности крупным шрифтом.

    Утром мы встретились с Петром в лесу, на нашем месте, и я протянул ему газету.

- Ну вот, - сказал он, возвращая газету, - теперь я её должник. Кукушка хвалит петуха... Ладно, подвернётся случай – рассчитаюсь.

- Смотри, чтобы не обиделась, - предупредил я.

- Да, знаю.

Случай подвернулся в начале следующего года, когда мы всячески оберегали Зинулю и старались не волновать её. Тема закончилась. Заклания не произошло. Напротив. Петра решили выдвинуть на заводскую Доску почёта, пригласили на заседание парткома и принялись было обсуждать его кандидатуру, когда он внёс контрпредложение: - Вам лучше подойдёт Зинаида Николаевна. По всем статьям. Там и так под каждым портретом или начальник, или рабочий, или бригадир. Пусть будет хоть один инженер для престижа профессии. – С ним согласились.

    Когда Зинуле во всех подробностях рассказали, как проходило её выдвижение, она спросила меня: - Зачем он это сделал?

Я вспомнил разговор в лесу и рассмеялся: - Кукушка хвалит петуха...

- Вечно какие-то намёки.

- Ты же благодарила его в печати, вот он и отдал должок.

- У вас всё шуточки. Я заслужила?

- Вне всяких сомнений, - сказал я серьёзно.

 

    Свадьбу гуляли дома у Ирины. Из Магадана прилетели родители, приехали братья из разных городов, Пётр слетал за Татьяной Михайловной. Мы с Зинулей поручились за жениха, Людмила с Борей – за невесту. Пришли ещё две пары наших лет. Всё было просто и весело. Когда застолье исчерпало себя, Людмила установила на столе акварель на подрамнике и обратилась к Татьяне Михайловне:

- Угадайте, что это?

Татьяна Михайловна вынула из рукава платочек и приложила его к глазам.

- Однажды я уже видела такой рисунок. Я подросла, и отец задумал соорудить для меня антресоли. Только у него они не доходили до конца комнаты.

Я встал. Людмила опустилась на моё место рядом с Татьяной Михайловной. – Война помешала?

- Нет. Его ещё раньше арестовали.

- Давайте, исполним его желание.

- Для кого?

- Для них, - Людмила кивнула в сторону Петра.

Татьяна Михайловна взяла Пётра за руку. – Вы этого хотите?

- У нас ещё будет время всё обсудить, - ответил Пётр и обратился к Людмиле: - Ты оставишь картину Татьяне Михайловне?

- Только запакую, - ответила Людмила и встала. – А потом честные гости... – Гости стали прощаться с пожеланиями и приглашениями.

Нам постелили на полу. Зинуля прильнула ко мне, зевнула и уже сквозь сон сказала: - Хорошо посидели, душевно.

    Утром все ещё спали, когда Пётр вышел на кухню и застал там Эсфирь Соломоновну. Она сидела у окна, прижав к уху «Спидолу», и вслушивалась в обрывки фраз, пробившихся сквозь завесу глушилок.

- У нас лучше слышно, - сказала она и опустила приёмник.

Пётр сел рядом. – Американский журналист написал книгу о становлении государства Израиль, издали книгу в Лондоне, купили из-под полы в Варшаве и провезли через границу мне в подарок. Книга называется «Эксодус» - исход. Я привёз её, чтобы прочитать вам. Она на английском.

Эсфирь Соломоновна поставила приёмник на окно. – Ира рассказывала мне твою историю, но без таких подробностей.

- Она ещё не знает о книге, как и о многом другом, что осталось в прошлой жизни.

- Знаешь что? Сегодня все разъедутся. Спеку что-нибудь, заварим чай и почитаем. Я люблю читать вечерами и ночью. В доме тишина, все спят, стану коленями на стул, облокочусь о стол и читаю, пью чай и читаю.

    Весь день провожали. Вечером собрались вокруг стола, пили чай и слушали Петра. Его первый вечер в кругу семьи.

 

 

 

   Глава 18

    Ирина осталась улаживать формальности, связанные с переездом, Пётр вернулся в Ижевск. В почтовом ящике его ждала записка: «П.И., срочно свяжитесь с директором». Телефоны нам ещё не установили. Вечно занятый или неисправный таксофон висел в гастрономе. Не рядом. «Подождёт до утра», - решил Пётр и поднялся к себе. Дело и впрямь не было срочным. Срочно требовалось взять под козырёк – здесь и далее по начальству. Директор вручил Петру папку. – Из главка передали. Тебе лично. Просили не тянуть с ответом. – Пётр перелистал переписку, дошёл до листка с поручением и печатью «На контроле».

- А образцы где?

- Вот они, на столе, - директор указал на два прутка не длиннее карандаша, - всё, что от них осталось.

Пётр повертел в руках образцы, вернул их на стол. – Соглашайтесь.

- Ты хоть знаешь с чего начать?

- Понятия не имею.

- Подумай. Не справишься - всех подведёшь и себя - в первую очередь.

- Люди же делали, а мы чем хуже?

Директор указал на телефон. – Звони.

    Как обычно, за время отсутствия скопились разные дела, письма и поручения. Папку и образцы Пётр взял домой. Приготовил ужин, вымыл посуду, сварил кофе, устроился в кресле и открыл папку.

    Мы уже уложили Катю, сидели рядом у телевизора, как два голубка. В десятом часу раздался звонок, мы переглянулись. Я пошёл открывать и впустил Петра.

 

    В Париже прошла Европейская выставка режущего инструмента. Среди прочего были выставлены прутки из быстрорежущей стали с двумя внутренними спиральными каналами. К примеру, внутри прутка длиною шесть метров и диаметром двадцать миллиметров симметрично относительно продольной оси располагались два спиральных канала диаметром два миллиметра. Прутки предназначались для изготовления спиральных свёрл с каналами внутри перьев. По каналам непосредственно в зону резания поступала смазочно-охлаждающая жидкость. Так просто и элегантно решалась вечная проблема удаления стружки, охлаждения и смазки режущих кромок. Европейская новинка могла ещё долго оставаться незамеченной, если бы из той же Европы не начали поступать обрабатывающие центры, оснащённые свёрлами с внутренними каналами. С другими свёрлами новое оборудование работать не желало. Купил станок – и «посел» на сверло. Кому положено достали образцы прутков, другие кому положено распорядились наладить производство. По накатанной схеме образцы попали в головной отраслевой НИИ, который, в силу своей специфики, не знал, что с ними делать, и направил поручение в другой институт, оставив себе немного экзотической продукции. В технический футбол играли около года, откусывая по кусочку от образцов и добросовестно добавляя к переписке всесторонне обоснованный отказ. Так обглоданные прутки и разбухшая переписка попали, наконец, по назначению – на нашу кухню.

 

    Мы разглядывали прутки и строили разные предположения.

- Переходи ко мне, - сказал Пётр, - бери эту тему и настраивайся на диссертацию. Ничем другим я тебя загружать не буду.

У Зинули заблестели глаза. – А мне здесь ничего не отломится?

- Не знаю. Может и отломится. Я пока ничего не знаю. Начинай исследовать образцы, а мы займёмся поиском. Покопаемся.

- Ну вот, - вставил я, - без меня меня женили.

- Неужели откажешься? – Зинуля встала. – Поставлю чайник.

- Не откажусь, - успокоил я её, хотя особого подъёма не испытывал. Я понимал, что такие предложения бывают, возможно, раз в жизни, был благодарен Петру за интересную работу, но диссертация... Большой и никому не нужный труд, особенно после того, как всё будет сделано и опубликовано. Мы не первый день были знакомы. Пётр догадывался, о чём я думаю.

- Лучше книжечку почитать? – спросил он, глядя на меня.

- Это уж точно, - ответил я.

- О чём это вы? – обеспокоено спросила Зинуля.

Пётр подвинул ко мне папку. – К сожалению, у нас с тобой нет иного способа получить вознаграждение за свой труд.

- К сожалению, - сказал я и взял папку.

 

    Пётр заново отремонтировал квартиру, сменил часть мебели, освободил полки для книг Ирины, поехал и привёз её. По этому поводу Надежда Георгиевна опять устроила званный обед.

    Вместе с Ириной в нашу жизнь вошли её книги, вкусы и привычки. Когда отведенные ей полки, помимо медицинских книг, заполнили томики стихов, справочники и определители, приоткрылась дверь в её внутренний мир, и я спросил Петра: - Вы понимаете друг друга?

- Мы хорошо разговариваем и хорошо молчим.

Я вздохнул. – Завидую.

    В апреле семьдесят третьего у нас родилась Машенька, а через месяц мы поздравили Ирину и Петра с Павликом. В этот раз Зинуля тяжело переносила беременность, нервничала, мы с Катей понимающе переглядывались и старались не поднимать головы. После родов сразу начались проблемы с молоком. Его и Кате досыта не хватало, а Машенька и вовсе сидела на голодном пайке. Ночью она плакала, мы носили её по очереди, не высыпались, раздражались, и круг замыкался. Родился Павлик, Ирина стала сцеживать излишки молока для Маши на ночь, а позже начала кормить её и днём.

    Вопреки моим ожиданиям, жёны наши подружились. Зинуля, которая ничего не держала в себе, выплёскивала эмоции, лишь только они накапливались, и спокойная, погружённая в себя Ирина мирно проводили дни. Вечерами, отстояв очередь за молоком, мы с Петром толкали перед собой коляски и рассуждали, что неплохо бы Зинуле выйти на работу и взяться за обещанную ей задачку. Уходя в декрет, Зинуля взяла с нас слово, что мы дождёмся её. Мы тянули, сколько могли, она это понимала и завела разговор о яслях. Ирина не дала ей договорить, отрезала тоном врача: - Даже и не думай. Не раньше года. Пока оставляйте со мной, а там что-нибудь придумаем.

    Это время я вспоминаю всегда одинаково: Ирина с раскрытой книгой на коленях и два свёртка по бокам – справа Павлик, слева Машенька. Так и Ирина оказалась приобщённой к работе, которую мы выполняли сообща. «Семейный подряд», - шутили мы иногда, хотя к этому времени тема расползлась по лабораториям и институтам.

 

    Итак, мы снова работали вместе. В лаборатории к тому времени трудились два десятка инженеров и три кандидата. Мне предстояло стать четвёртым. Я в самом начале очертил рамки этих записок – только о близких мне людях и немного о себе. Поэтому я не останавливаюсь на участии Петра в работах, которые вели сотрудники лаборатории, не отдаю дань времени, украденному всевозможными заседаниями, не задерживаюсь на улаживании семейных и жилищных проблем сотрудников, беседах с их жёнами и встречах с наркологами. Было и такое. Порой только этим Пётр и занимался, лишь урывками выполняя работы, которыми руководил.   

    Люди, зажатые в тисках обстоятельств, ищут и подчас находят выход из тупиковых ситуаций. «Вызов-и-ответ»13 - полагают историки, нечто вроде закона о действии и противодействии. Вот вам живой пример.

    Казалось бы всё ясно: работы заказывает тот, кому они нужны. Прежде, чем заключить договор и выложить круглую сумму, заказчик прикидывает, что он будет «с этого иметь», и обязуется, поимев, поделиться с исполнителем частью того, что поимеет. В театре абсурда, как и положено, всё наоборот. И деньги не заказчика и эффект не его. Крайним в этой схеме оказывается разработчик, превращённый в добытчика эффекта любым путём. В текущем году с Петра причиталось шестьсот тысяч рублей, ни одна тема не заканчивалась, как выполнить план он не знал и успокаивал себя: «чёрт не выдаст – свинья не съест».                  Осенью из министерства приехал чиновник и привёз письмо с указанием изготовить сварочную проволоку диаметром 2,4мм следующего химсостава... Директор просмотрел таблицу, не уместившуюся на одной строчке, и покачал головой.

- Кто это придумал?

- Поступило из закрытого НИИ. Есть постановление правительства. Потому меня и прислали.

- Выплавить можно всё, а дальше... Есть ещё что-нибудь?

- Есть заключение специалистов, что сплав не деформируется.

- Ну, а я что могу сделать?

Ответа он не получил и поступил так же, как поступили с ним. Написал в левом верхнем углу письма: «т. КовалюП.И., для ответа».

    Я сидел у Петра, когда министерский товарищ пришёл с письмом, которое он не выпускал из рук, и визой директора. Пётр прочитал письмо раз, другой. Задумался.

- Знаете, - сказал он, - я понятия не имею, как изготовить эту проволоку, и всё же, несмотря на заключение, готов взяться за эту работу, но при одном условии: миллион рублей экономического эффекта и акт внедрения до конца года.

Чиновник повеселел, почувствовал, что его миссия может закончиться успешно. – Я не уполномочен давать такие обещания.

Пётр вернул ему письмо. – Проволока вещь реальная, наверное, её можно как-то изготовить, эффект, который вы же на меня навесили – фантом, а я не Фантомас. Свяжитесь с заказчиком, узнайте, сколько им надо проволоки и поставьте условие – миллион.

«Ну, ты и размахнулся», - подумал я.

- Мне нужен письменный ответ, - сказал чиновник. – Вам поручили, вы и связывайтесь. Нас интересуют только сроки.

Пётр широко улыбнулся. – А, так вы просто курьер. Простите, сразу не сообразил. Вот и передайте директору наш разговор. Посмотрим, что он решит.

Петра пригласили к директору. – Сделаешь?

- Будет эффект – постараюсь.

Неожиданно директора прорвало: - Всё давай, давай! Свяжите меня с директором того НИИ, я сам с ним поговорю, - напустился он на министерского клерка, понимая, что тот мелкая сошка и на нём можно сорвать злость.

- Опять мы с тобой, Зинаида Николаевна, крайние, -  сказал Пётр, вручая ей листок с химсоставом проволоки. – Думай.

- Я пока ещё не у тебя работаю. Поговори с начальником.

- Обещай ему триста тысяч эффекта в этом году.

- Шутишь?

- Нет. Сделаем – получишь.

Мне он сказал: - Думай. Выбрось на время прутки из головы и думай. Я бы всех привлёк, да состав закрытый. Так что не дальше кухни.

Сам он тоже, похоже, ничем другим не занимался. Сидел за своим столом и смотрел в окно. Мы думали, понимая, что Пётр загнал себя в угол, взявшись за эту «идиотскую проволоку», чувствовали, что подводим его, себя, нас и соглашались – выше головы не прыгнешь. Я ознакомил Петра с нашим вердиктом, он оторвал взгляд от окна и произнёс безучастно:

- Не надо прыгать – думай.

    Утром, когда я принёс Машку, Ирина спросила: - У вас неприятности на работе?  Последние дни я не узнаю Петра.

- Вроде того, - бодро ответил я, - не беспокойся, выкрутимся. – И убежал.

    Павлик спал в комнате. Ирина с Петром тихо беседовали на кухне, впервые за день. Дождались последней кормёжки и рано пошли спать. Пётр обнял жену, и она быстро уснула на его плече. Пётр лежал с закрытыми глазами, вяло листал  картинки дня. Ирина пошевелилась, теснее прижалась к нему. Волна ласкового тепла. «И будут двое одна плоть.» Что-то произошло. Мысли организовались. Двое – одна плоть? Чёрт! Конечно, двое  одна плоть. Осенённый догадкой, он долго лежал, додумывая детали. Осторожно высвободил затёкшую руку, повернулся на бок и проспал до утра, не меняя позы. Утром молча брился, молча ел и одевался.

- Что-то не так? – спросила Ирина.

- Пётр обнял её. – Идея одна в голове крутится, боюсь вспугнуть.

Ирина закрыла за ним дверь, подошла к окну, проводила взглядом. Взяла Павлика на руки. – Подруга твоя запаздывает. Будете потом реветь в два голоса.

И тут явился я с чмокающей Машкой.

 

    - Что за спешка? Отдышаться даже не дали, - Зинуля шумно уселась.

- Смотрите, - начал Пётр, - вот этот чёртов состав, теперь в одну сторону хром, никель, титан, немного молибдена – что получилось? Нормальная нержавейка. А что осталось? Ничего страшного.

Мы смотрели на Зинулю и видели, как до неё доходило. – Здорово, - сказала она наконец и потянула листок к себе.

- Им всего то километр нужен, сорок килограмм, - продолжал Пётр. – Всё, что осталось, зальём в круглую изложницу, обточим, установим в другую изложницу и зальём нержавейку, как оболочку.

- Да ладно, хватит мусолить, - прервала его Зинуля, - и так всё понятно. Пойду, сосчитаю составы.

Зинулю нашу надо было только направить по следу, взяв след, она его уже не теряла. Пётр повернулся ко мне. – И будут двое одна плоть.

- При чём тут плоть, - фыркнула Зинуля, - обыкновенный биметалл.

    Биметалл – слово вылетело и застряло. «Прекрасно было яблоко, что с древа Адаму на беду сорвала Ева.»14  Пётр уверял, что на мысль о биметалле его навело это случайно оброненное слово.

    Собственно рассказывать больше нечего. Мы, как говорится, на руках пронесли эту сталь до проволоки, дождались результатов анализа и облегчённо вздохнули. За проволокой прислали самолёт, а в конце декабря вежливый голос по ВЧ поблагодарил Петра, сообщил, что акт отправлен спецпочтой и добавил: - Наше изделие знаете, сколько миллионов стоит? А мы уже не одно запороли.

- Учтём, - сказал Пётр.

 

    В тот вечер на кухне, когда Пётр принёс образцы и папку, мы прикинули свою версию технологии: просверлить два отверстия в заготовке, вставить сердечники, прокатать на нужный размер, извлечь сердечники и закрутить прутки. Затем мы принялись нагромождать подстерегающие нас неприятности, завалили ими наметившуюся было дорожку и разошлись. В дверях Пётр обернулся. – У меня такое чувство, что где-то я уже это видел.

    На пустом месте новые идеи не рождались, и мы отправились в отдел информации к Серафиме Ильиничне, она теперь там работала, подсели к её столу, пригласили всех желающих послушать и рассказали всё, что знали. Загадочная технология, возможность увидеть результаты своего труда воодушевили сотрудниц отдела, и они сразу же включились в поиск, но на поверхности ничего не лежало. За информацией, как и за колбасой, надо было ехать в Москву. Желая расширить зону поиска, я описал Серафиме Ильиничне схему, которую мы набросали, она задумалась, припоминая: - Я уже встречала что-то подобное. Давно, ещё до войны. Причём в нашем фонде.

- Вот и Пётр вспоминает какие-то пожелтевшие страницы.

- Ага, - обрадовалась Серафима Ильинична, - значит не списали. Поедёмте в хранилище.

Мы нашли давнюю брошюрку об освоении производства буровой стали на московском заводе «Серп и молот» - отчёт о трудовых победах первых пятилеток. Сталь была попроще, отверстие побольше и одно – центральное, а в остальном всё совпадало с прикинутой нами схемой. Получив путеводное слово, мы вскоре узнали, что буровую сталь производят и сегодня, и даже в Москву ехать не надо – можно посмотреть на Урале.

    Нас хорошо приняли, всё показали, рассказали, сочувственно кивали, разглядывая наши образцы, и желали успеха. Технология тридцатых годов работала со скрипом в прямом и переносном смысле, время не внесло коррективы. Грубая поверхность отверстия, сердечники, покрытые окалиной, жиденькое известковое молоко в роли разделителя. Извлекали сердечники очень просто: ломали пруток пополам и стаскивали одну половину, закрепив другую. Случались обрывы. Такие прутки выбрасывали – издержки производства. Пётр поднял обрывок извлечённого сердечника, пощупал поверхность. – Закрой глаза, представь канал после прокатки: пережимы, приварки, раздробленная окалина, твёрдая, как наждак – всё сделано, чтобы помешать извлечению, а работает. Правда, пищит противно. Представляешь, какой потенциал!

    Обратно мы везли образец сердечника, уверенность, что схему можно принять за основу, а технологию... начать и кончить. В поезде Пётр подвёл итог: - Обыкновенная инженерная задача. Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы справиться с ней, надо просто семь раз отмерить.

    Зинуля закончила исследование французских образцов и написала небольшой отчёт. Если коротко – высокая культура производства. Структура – позавидуешь, отверстия – почти идеально круглые, сталь – вольфрамо-молибденовая, хорошо знакомая по предыдущей работе. Открытие только одно – отсутствие текстуры, характерной для прокатки. – Значит экструзия, - сказал Пётр, - проще и дороже.

    Незадолго перед новым годом мы окончательно утрясли методику работы. Сидели на диване у Петра, ждали, когда нас пригласят к столу, и расписали, кому, чем заняться. Вышла Зинуля, в фартуке, с мукой в волосах, позвала:

- Пошли.

- Присядь на минуту, - потянул её Пётр за руку и подал листки.

- Это моё, - безапелляционно заявила Зинуля и оставила отпечаток пальца на разделе «Новая сталь для сердечников.»  - Обещайте, что дождётесь меня.

Мы дружно сказали: - Клянёмся!

    За обмазку взялись химики, сверление мы поручили специалистам, я с конструкторами проектировал оборудование для извлечения сердечников и закручивания прутков, новая сталь ждала Зинулю. Она вышла на работу и сразу же взялась за дело. У неё было время проштудировать толстую тетрадь, куда она не один год заносила всё, что ей попадалось, о влиянии различных элементов на свойства стали. Она составила таблицу из двенадцати составов и почему-то упорно называла её матрицей. Ей предстояло решить непростую задачу. Нам нужна была сталь, способная пройти весь путь внутри быстрорежущей стали вплоть до полутора миллиметров в диаметре и не потерять способности утоняться внутри шестиметрового прутка. За основу она взяла известную марганцовистую сталь и собралась улучшить её добавками никеля, алюминия и присадками редкоземельных металлов.

    Пока она манипулировала навесками у лабораторной печи, командовала сталеварами и осуществляла свой план, я стоял в стороне, и разные мысли уводили меня далеко от цели моего присутствия. Я вспомнил нашу первую встречу и, глядя на озабоченную Зинулю в синем выцветшем халатике, косынке, повязанной на манер тридцатых годов, признался себе: «За что полюбил, за то и люблю.» Отметил, что она варит сталь точно также, как священнодействует у нас на кухне. Все ингредиенты разложены и пойдут в дело в назначенный срок. Блюдо, раз приготовленное по рецепту и одобренное ею, всегда выходило одинаково, сколько бы его ни готовили. И в этом они разные – наши жёны. Ирина тоже вкусно готовила, только то была ворожба колдуньи, а не искусство провизора. Она выдерживала общее направление, отмеряла на глаз и импровизировала, проверяя на вкус. «У тёти Иры пюре всегда разные», - заметила как-то Катя.  «Глупости!» - отреагировала Зинуля.

    Отобрали первую пробу – контрольную, для сравнения. Добавили одну навеску никеля. Так постепенно, отбирая пробы и добавляя компоненты, получили шесть небольших слитков из одной плавки и столько же из другой. Слитки отковали, обработали по Зинулиным режимам, изготовили образцы и испытали. Базовая сталь сама по себе давала неплохие результаты – удлинялась на шестьдесят-семьдесят процентов до разрушения. Мы рассчитывали на дополнительные пять-десять процентов и получили их при испытании первых же образцов. Сюрприз таился на дне коробки. Две стали добавили по двадцать процентов, а последние образцы удлинились вдвое. Пожилая лаборантка, всю жизнь простоявшая у испытательных машин, качала головой и повторяла: - Такого я ещё не видела. – Зинуля села, прикрыла рот рукой и неотрывно смотрела на текущую сталь, не веря своим глазам.

    Два состава без возражений и противопоставлений были признаны изобретениями. Авторские свидетельства со шнурами и большими красными печатями Зинуля принесла домой и показала Кате.

- Показать бы их папашке, - сказала она, когда мы укладывались спать, - я у него всё в дурах ходила.

- Неплохая точка отсчёта, - пошутил я.

- Ложись уже, юморист, - как-то тепло сказала она и откинула одеяло.

 

 

   Глава 19

    В субботу утром мы шли на рынок. Толкались в очереди за мясом, которое частники рубили, как попало, даже не рубили – кромсали. Потом стояли на привозе в очереди за картошкой, слушали шуточки и ругань по поводу убывающих вёдер и растущих цен, гадали: хватит нам или лучше сразу занять другую очередь. Потом поход по магазинам и снова очереди – в кассы и к прилавкам.

    Когда пришло время детского питания, мы поехали в Москву. Столичный магазин детского питания тоже не блистал ассортиментом. Всё же мы наполнили большие балакиревские рюкзаки стеклянными банками, кое-как вынесли наш хрупкий груз и стали ловить такси.

- Куда везти? – спросил таксист и поехал в другую сторону.

- Не крути, - сказал Пётр, - езжай прямо на вокзал. На бутылку и так дадим.

Таксист молча развернулся и подкатил к вокзалу. В камере хранения амбал отворил проход. - Сами тащите и отбейте ещё по чеку. – Пётр положил на стол пятёрку. – Я здесь до восьми. Успеете? – Сама любезность. Мы выбрались из подземелья, перекусили в буфете и двинули в Третьяковку.

    Проводница покосилась на наши рюкзаки и промолчала. В Ижевске такси не было – разъехались пока мы тащились. Пришлось пропустить пару трамваев, толпа схлынула, мы втиснулись и пристроили рюкзаки. Последний отрезок пути, от трамвая до дома, оказался самым тяжёлым. Ноги скользили, мы поддерживали друг друга, боясь упасть, не дай бог, на спину. Добрались до своих дверей, увидели родные лица и обо всём забыли. А память сохранила.

 

    Павлику исполнился год, когда Пётр получил небольшую трёхкомнатную квартиру в новом доме. В следующий дом, в такую же квартиру перебрались и мы. Я утешал себя надеждой, что это последний переезд, а Пётр, похоже, не тяготился устройством быта. Наконец у них появилась возможность принять гостей, Павлик попал в объятья бабушки и дедушки, а Ирина собралась на работу. Тогда же пришло письмо от Татьяны Михайловны.

«Дорогие мои! Я пишу эти строки, чтобы вы знали, как много вы значите для меня, и как я вам благодарна. Рядом с вами я почувствовала, что у меня тоже есть семья, родные люди, о которых я могу думать, заботиться и знать, что и они не забывают меня. Такое эгоистическое желание в конце жизни, отданной детям. С радостью принимаю приглашение провести отпуск с вами. Скажите Павлику, что приедет бабушка со стороны отца. Хочется побывать в Бодье, вспомнить и поплакать.

    Я показала работу Людмилы своим соседям. Для них это возможность разрешить вечно больной жилищный вопрос. Они ухватились за эту возможность, и просят меня связать их с Людмилой. Мою комнату она может использовать, как командный пункт. Что же до моих раздумий, надеюсь, вы меня поймёте, я не могу менять обстановку. Вместе со мной здесь ещё живут родные образы – они уйдут, если я их потревожу.

    Дорабатываю последний год. Зимой выхожу на пенсию. Время моё прошло, сирот войны сменили дети пьяниц. Они, Петенька, о многом осведомлены лучше меня. Рядом с ними я иногда чувствую себя старой дурой. Всё меньше остаётся надежды поделиться с ними своими идеалами и увлечь их красотой мира. Я завела разговор о пенсии, и никто не возражал. Пора. Надеюсь быть вам полезной. Обнимаю. Ваша Т.М.

 

   Родители Ирины, наконец, расстались с Магаданом. Сама она ещё не приступила к работе. Мы воспользовались удачным стечением обстоятельств и преподнесли нашим женщинам подарок – водный поход. Павлика отвезли в Челябинск, Машу отвели к бабушке, проблемную Катю взяли с собой и отправились осваивать бассейн озера Селигер. Проблема была не в Кате, а в лодках, рассчитанных на четверых. На турбазе нам предложили двух- или трёхдневный поход, в большой двухнедельный поход детей не брали. Желающих грести триста километров набралось немного – несколько молодых пар. Инструктор тянул с отплытием, а тем временем люди знакомились, составлялись компании, список желающих отключиться на две недели редел. В последний момент инструктор решился взять нас при условии, что один из нас будет старостой группы. Пришлось согласиться. Мы подбросили монетку и честь возглавлять коллектив досталась мне.

    Первый день был тяжёлым. В эту работу надо втянуться, научиться грести телом, а не руками. Я старался выдерживать заданный Петром темп и выбивался из сил. Зинуля с Катей сидели на корме и поочерёдно осваивали технику руления. Тяжело груженая лодка неуклюже маневрировала, не желая держаться в кильватере. На стоянке Пётр успокоил меня: втянешься, появятся навыки, образуются рефлексы, отделишься от гребли и будешь смотреть по сторонам. И действительно всё исполнилось в срок, когда до конца похода осталась неделя. Маленькая победа над собой. Ради неё  работники умственного труда ползают по горам, таскают рюкзаки, слагают песни и называют друг друга «мужики». Зигзаг, говорят психологи.

    Глушь в центре России. Туристское эльдорадо. Попадались деревеньки, где при тусклом свете лампочки Ильича доживали свой век солдатские вдовы. Совсем рядом, особенно по российским меркам, стояли старинные города, а здесь жизнь угасала вместе с последними старухами.

    Мне не часто доводилось париться в деревенских банях. Все они разные. Эта нависала над озером. Вниз вела лестница, за ней мостки. Мы с Петром мылись первыми. Хозяйка дала нам ковшик с мучным квасом, густым, как кисель. «Плеснёте воду, потом квас». Венец блаженства! Квасной дух, покой, разлитый над озером, мягкие угасающие краски ... умиротворение. Чистые и лёгкие мы сидели на высоком берегу, смотрели на небо в воде, потом на дорожку заходящего солнца.

- Какое столкновение культур, - вдруг заговорил Пётр, - оседлые люди, привыкшие мыться в бане, париться с берёзовым веником, и кочевники, которые никогда не мылись, смазывались жиром, соскребали пот и грязь. Здесь на этом берегу, у этого озера, под этим небом.

- А кто придумал мыло? – спросила Катя. Так слово за слово беседа наша коснулась вечности, дальше идти было некуда, и мы пошли готовить ужин – наш экипаж дежурил сегодня.

    К базе подошли лихо. Все окрепли и хотели показать класс. Катя попала в книгу рекордов, как самый молодой участник похода. Ей вручили удостоверение и значок «Турист СССР». До школы она его не снимала. Кроме нас, группа состояла из москвичей. Нас ждала длинная дорога, и мы тронулись первыми. Вечером за ужином попрощались, с кем увиделись, а утром одели рюкзаки и пошли на пристань. Мы не ожидали увидеть провожающих. Собралась почти вся группа. Нам протягивали записки с адресами и телефонами, приглашали повторить поход в следующем году. Катер отошёл. На причале запели: «А всё кончается, кончается, кончается ...»15 Комок в горле помню, слёз не помню. Может, их и не было.

 

    Тема перешла свой Рубикон, а информационной поддержки всё не было. Мы расходовали средства, проектировали оборудование и не были уверены, что выбрали кротчайший путь. Надежды мы не теряли, дело своё делали, пока однажды не пришёл пакет, рассеявший наши сомнения. В пакете лежал сортамент французской фирмы «FORECREU», и письмо её президента с пояснением, почему нет смысла заводить собственное производство, подробным описанием трудностей, подстерегающих тех, кто на это отважится. Трудности эти были нам хорошо знакомы, мы преодолевали их уже второй год. Зинулю заинтриговала фраза о стали для сердечников, которая доставила им много хлопот. Судьбу предложения о поставках прутков предопределила цена  - восемь тысяч долларов за тонну, тогда как наши никак не тянули больше, чем на восемь тысяч рублей.

    Название фирмы и имя президента позволили потянуть за ниточку, и клубок начал разматываться. Пётр перевёл все поступившие материалы, убедился, что использовать практически нечего, и отдал их мне для обзорной части диссертации.

    Три года длилась эпопея с прутками и подошла к концу. Прутки хорошо смотрелись. Их экспонировали на выставках, присуждали медали и дипломы, дарили, как сувениры. Осталось поставить жирную точку – защитить диссертацию - плод коллективного труда и моих усилий придать ей достойный вид.

    Остановились у родителей Ирины. Женщины занялись банкетом, мы с Петром ещё раз прошлись по плакатам, отрепетировали моё выступление и ответы на возможные вопросы. Всё прошло на удивление гладко. У нас были впечатляющие декорации: государственный заказ, экзотическая продукция, внушительный эффект, авторские свидетельства, публикации и отзывы, отзывы ... И никто не задал вопрос, который я ждал, готов был ответить и понимал, что ответ мой не может быть убедительным. Пока мы ожидали результатов голосования, Зинуля нервничала больше меня.

- Вот видишь, всё обошлось, никто не спросил, зря боялся.

- Чего он боялся? – спросила её Ирина.

- Найдётся умник, встанет и скажет: «Какого чёрта вы нам голову морочите? Всё это давно известно. Рядовая инженерная работа. Пожать вам руку и дело с концом.»

Ирина повернулась к Петру. – Такое возможно?

- Нет, - ответил Пётр, - во-первых, работа хорошая, одна сердечниковая сталь чего стоит, во-вторых, если подходить с такой меркой, можно очень далеко зайти, и, наконец, - у него было хорошее настроение, - мы же все в одной консервной банке.

 Проголосовали единогласно.

На этом роман с прутками иссяк, остались приятные воспоминания  о прожитом времени и о людях.

 

    В семьдесят пятом году родилась Танечка. Бытовала версия, что девочку назвали в честь Татьяны Михайловны. Я тоже так думал, пока однажды Ирина не призналась: «... толком я её рассмотрела, когда принесли кормить. Серьёзная и такая деловая, ну, точно Татьяна». Нянек у Танечки хватало. Так, сменяясь, они дотянули её до садика. А поскольку няньки были не простые – образованные, к этому времени Танечка была развита не по годам.

    После многих лет работы в детском доме за весьма скромное вознаграждение, выйдя не пенсию, Татьяна Михайловна оказалась за чертой бедности. На шестьдесят два рубля пятьдесят копеек, по словам самой же Татьяны Михайловны, «можно как-то прожить, но нельзя жить». Под жизнью она понимала лекции в музеях, абонемент в филармонию и книги о жизни, творчестве и судьбе Александра Сергеевича. Заботу о духовном деликатно взяли на себя Ирина с Петром.

 

    Я уже не помню, как стеклись обстоятельства, и почему я поехал в командировку с директором, Смолиным и Германом, но саму поездку запомнил хорошо. Состав ещё не тронулся, когда директор раскрыл портфель и достал первую бутылку «Столичной». Сидевший рядом Герман хлопнул себя по бёдрам: - Блин! Стаканы забыл! – Смолин порылся в своём портфеле, вынул складной стакан с крышечкой, складной нож с вилкой и ложкой, банку сайры и бутылку. Выставил всё на стол со словами: - Джентльменский набор. 

Пили по очереди. Я вежливо отказался, принёс бельё для всех и забрался на верхнюю полку.

    Поселили нас в квартире, приспособленной под гостиницу для чиновного люду. Директор взял у Германа командировку и втроём мы направились на завод. Договорились встретиться в четыре у главного металлурга и разошлись по своим делам. «Постучишь», - предупредил меня Смолин. В четыре я ткнулся в запертую дверь, вспомнил и постучал. Бригада трудилась. На столе стояли мензурка со спиртом и графин с водой, закусывали пирожками из столовой. Протокол уже составили, ждали только моих предложений. Выпили на посошок и всей компанией отправились в гостиницу.

    Очевидно, разыгрывался давно обкатанный сценарий, где каждый хорошо знал свою роль. Посреди стола дымилась большая кастрюля картошки. На плоской тарелке покоилась селёдка, укрытая кольцами лука и политая подсолнечным маслом, там же - вскрытые банки консервов, зелень пучками и, пожалуй, всё. Герман сиял, доставая из холодильника запотевшие бутылки и припасённую баночку маслят, маленьких, один к одному, собственного приготовления. Я выпил с полстакана водки, хорошо поел и незаметно удалился – дабы не торчать случайной занозой. Кроме того, мне было неловко: мы оккупировали кухню, и солидные дядечки вынуждены были бочком протискиваться к плите с чайником в руках. Переоделся, раскрыл книгу и мирно уснул, не прочитав ни строчки.

    Поднял меня Смолин. Мне показалось, что ночью.

– Пойдём. Поможешь.

Выпили они прилично. Пустых бутылок было больше, чем людей. Директор подпирал голову рукой, а второй тормошил Германа: - В каком классе? Помнишь? Девок напоили... и в бане..., - он пытался изобразить что-то рукой. - Ну, Герка... – Герка мычал и норовил устроить голову в тарелке. Смолин ловко убрал тарелку, голова ударилась о стол и затихла. Мы подхватили директора с двух сторон, и он послушно пошагал спать, сбросил туфли, лёг на бочок и подложил сложенные ладони под голову, как мальчик-паинька. Герман тоже удобно устроился на половике под столом, храпел, подвывая при каждом вдохе. Мы пытались поднять его, но он отчаянно упирался. Поднаторевший в таких делах Смолин предложил отволочь его на половике. Я и сейчас, когда вспоминаю, как мы волокли его по коридору и через два порога, не могу удержаться от смеха, а тогда мы оба смеялись до слёз.

    Воленс-ноленс, а честь мундира обязывает – я вернулся на кухню и принялся заметать следы пребывания научного десанта.

- Пойдём, Герман заперся в сортире, храпит, всех разбудит, - Смолин устал, сам еле держался на ногах, но роль свою помнил. На стук сиделец не реагировал. Я подёргал дверь, понял, что она на крючке, и пошёл на кухню. Нашёл нож с тонким лезвием, изогнул его и, после нескольких попыток, открыл дверь. Герман спал на унитазе, прислонившись к трубе, он даже не сделал попытки использовать его по назначению. Крючок я на всякий случай вывернул. Вдруг директор вполне членораздельно произнёс: - Недоперепил бедняга, - и сочувственно вздохнул.

- Как это? – спросил я Смолина.

- Выпил меньше, чем хотел, но больше, чем мог, - ответил, со стоном облегчения упал на кровать и затих. А я пошёл на кухню заметать следы. Из сна я выбился окончательно. Заварил чай и устроился читать на кухне. Немного погодя приполз Смолин с флаконом соды. – Не могу заснуть. Изжога. – Он выпил свою соду, уселся напротив и стал ждать, когда подействует. – Не удивляйся, - сказал он, зевая, - мужики на свободу вырвались.

Меня давно занимал вопрос: что объединяет эту троицу? Обстановка располагала, Смолин сам напрашивался на разговор. Откровеничать я не стал. Пётр как-то заметил походя: «Косит под серого кардинала.» Спросил осторожно: - Директор толковый человек, с полуслова понимает что к чему, зачем ему Герман нужен?

- Ну, это понятно, - ответил Смолин, не колеблясь, - они из одного помёта. Он ему доверяет. С тобой ведь не поговоришь по душам.

- Это почему?

- Потому, что души у вас разные. А Герка – он свой.

- «Мы с тобой одной крови...»,16 - подумал я и спросил: - А вы?

Смолин ответил не сразу: - Стараюсь сохранить статус кво, по возможности. Зачем мне другой директор? И тебе тоже.

    Утром дама с кобурой, глядя в помятое лицо директора, приказала:

- А ну, дыхни! – Он показал ей свой красный пропуск, и она отступилась.

Протокол должен был утвердить главный инженер завода. Директор начал читать, руки его подрагивали, и язык местами заплетался.

- Я лучше понимаю, когда сам читаю, - сказал главный инженер и протянул руку за протоколом. Прочитал, утвердил и сразу встал. – Спасибо. Хорошо поработали, и город наш, я вижу, понравился.

    На Петра мой рассказ не произвёл впечатления. – Выйдешь на пенсию, будет что вспомнить. – Как в воду глядел.

 

 

   Глава 20

    Почту, обычно, вынимала Ирина. Большой конверт из Челябинска она положила на письменный стол. Вечером смотрела, как Пётр читал, отметила недовольную гримасу и не уходила, чтобы быть рядом, если он захочет поделиться. Пётр протянул ей письмо. Издательство «Металлург», идя в ногу со временем, предложило шефу подготовить монографию о производстве фасонных профилей. Шеф подобрал авторский коллектив, поставил Петра вторым автором и прислал договор на подпись. Ирина опустила листок на колени.

- Чем ты недоволен?

- Мы не хозяева своего времени: я же не могу отказать ему. Всё, что может заинтересовать кого-то, уже опубликовано, а это... суета.

- Так ведь почти всё суета.

- Верно. – Пётр сел рядом. – То суета, а это суета сует. – Посмеялись.

– Больше всего я хочу быть рядом с вами и ничего не пропустить. Ладно. Надо – значит надо. Сесть, сделать и забыть.

    Дебаты по поводу иллюстраций и расположения текста, согласования и разъяснения тянулись больше года. Наконец книгу издали, и Пётр получил два авторских экземпляра.

- Для тебя это суета сует, а для ребёнка – книга, которую написал его отец, - сказала Ирина, разглядывая картинки.

– Ну да, занимательное чтиво. Приключения с берегов Миссисипи, печатается с продолжением.

    На этом история с книгой не закончилась. Позвонили из редакции:

- Пётр Иванович, вашу книгу переводят в Польше. Есть вопросы по вашей части. Переводчик хочет встретиться.

Сердце ёкнуло и замерло на миг. – Пожалуйста, пусть приезжает. Встретим и проводим.

- Нет, так не делается. Организуем встречу в редакции и пригласим вас.

- А как звать переводчика?

- Не знаю. В письме не сказано.

Потревоженная память не успокаивалась. Пётр позвонил с вокзала и услышал: - Мы вас ждём.- Он не спросил: кто мы? Открыл дверь и увидел Каролину. Они стояли, разделённые столом, и пристально смотрели друг на друга. Пётр разрядил обстановку. Протянул  Каролине руку и сказал редактору: - Мы учились вместе.

    Деловые вопросы, ответы, безмолвный разговор глаз, мучительно медленно текущее время.

- На сегодня, пожалуй, хватит, - сказала Каролина, - тебе ещё устраиваться.

Редактор встал. – Принесу направление в гостиницу.

Одни. – Надолго?

- На три дня.

- Как ты это провернула?

- Длинная история. Я переводила все твои статьи, и мне казалось, что узнаю знакомые фразы, похожие на силлогизмы. Потом я увидела вашу книгу в плане издательства и начала своё маленькое расследование. Позвонила в редакцию, навела справки об авторах и выяснила, что интересующий меня тов. Коваль П.И. живёт в Ижевске, и решила рискнуть. Коваль – кузнец. Это псевдоним?

- Нет. Это тоже длинная история. Давай уже выберемся отсюда.

    Спустя три дня они снова стояли на перроне. «Прощайтесь. Отправляемся.»

- Слышишь? Уже без «молодые люди.» Не забывай погасшую звезду, - поцеловала и шагнула в вагон.

Пётр проводил глазами поезд, пока он не скрылся за строениями, постоял, глядя в пустую даль. 

На самолёт билетов не было, поехал ближайшим поездом с пересадкой. Улёгся на верхней полке, закрыл глаза, увидел и услышал обрывки встреч и разговоров, отобранные памятью на хранение.

 

«... сразу начала работать в издательстве технической литературы. Французский пришлось подучить. Три языка – достаточно для устойчивого положения. Через год вышла замуж, родился сын...»

«- Я сама выстроила свою жизнь, все претензии к себе самой.

- Ложка дёгтя?

- С дёгтем, как раз, всё в порядке. Мёда нет.

- Месяц не растянешь на годы.

- Почему? У нас он длился почти три года. Был и дёготь, но был и мёд.

- Это в тебе говорит тоска по молодости.

- И это тоже. Вот я и написала куда-нибудь».

 

« - Почему ты так поздно женился?

- Ты высоко подняла планку. Я ещё долго сверял с тобой мысли и поступки.  Свет погасшей звезды.

- Боже! Наконец хоть что-то о чувствах. Почему ты молчал?

- Ты сама закрыла эту тему. Мы сидели на бревне у воды, и ты высказалась более чем определённо. Напомнить?

- Не надо. Я нарисовала портрет моего героя, и ты был так на него похож... Поначалу только внешне. Своего рода табула роса.

- Пигмалион перед куском мрамора. 

- Но ты быстро менялся ... я испугалась. Прости.

- Не извиняйся. Вы вывели меня на дорогу. Ты и Дора Исаковна. Я всегда это помню.

- Ты счастлив с Ириной?

- В полной мере».

 

«... бывают интересные командировки. В Лондон, Париж ...

- Как там живётся?

- По разному. Куют своё счастье – кто как может. Другой мир – другие люди.

- С этих слов началось моё знакомство с женой. Что думают о нас авторитеты?

- Считают, что система обречена. Спорят, как скоро. Ждут и боятся. Очень боятся. А как это смотрится изнутри?

Пётр усмехнулся. – Как из консервной банки с истёкшим сроком годности. Тебе встречалась история мегалоцероса?

- Мега... что-то очень большое.

- Да. Большерогий олень. Реликт ледникового периода. Исполин с рогами весом сорок килограмм и до четырёх метров в размахе. Идея, доведенная до абсурда. Тупиковая ветвь эволюции. Он доживал свой век там, где теперь живём мы. Схожие судьбы.

- Это надо записать, - открыла сумку, достала блокнот и толстый том. - 

«История евреев». Увидела в Лондоне и купила. Меня никогда не покидало чувство, что мы ещё увидимся. Ты же осилил английский? Тебя ещё занимает эта тема?

- И не просто из любопытства. Ирина по матери еврейка».

 

 

   Глава 21

    Серафима Ильинична давно уже могла выйти на пенсию. Ей неоднократно намекали, но она упорно держалась за своё место, и мы поддерживали её, загружая работой. Последнее время Пётр и Серафима Ильинична стали чаще встречаться и перезваниваться. Такая активность обычно наблюдалась, когда искали подходы к новой работе, но сейчас времена были не те – «застой крепчал». Интересные предложения больше не поступали. Всем всё было до лампочки, как шутили по поводу электрификации всей страны. Всё же лучше, чем у В.О. Ключевского не скажешь. «Делам предоставляли идти, как они заведены были Петром Великим, мало думая о новых потребностях и условиях. Часы заводились, но не проверялись.»

- Хватит чужие загадки разгадывать, давайте свою загадаем, - сказал однажды Пётр. - Доведём до конца наши труды последних лет и переключимся на что-нибудь другое. Мы тут с Серафимой Ильиничной проследили путь быстрорежущей стали и убедились, что львиная доля её растекается тоненькими ручейками и исчезает бесследно. Напрашивается абсурдное на первый взгляд предложение: уменьшить производство, сохранив потребление. После той хитрой проволоки я сообразил, что это возможно, а ты, – он улыбнулся Зинуле,- подсказала ключевое слово. Биметалл с внешним или внутренним слоем из быстрорежущей стали. Я прикинул: расход редких металлов можно сократить чуть ли не вдвое.

Нас давно заедала рутина. Мы с интересом слушали Петра, даже рисовали в уме радужные перспективы... К тому времени мы уже выросли из коротких штанишек, насмотрелись и научились не увлекаться; знали, как работает система, нутром чувствовали, что инициативу такого масштаба нам не оживить. Идею должны заглотить наверху, потом ещё выше, переварить и спустить вниз, как свою. «Наверх» с голой идеей не пойдёшь – нужны проверенные результаты, заключения специалистов... Их понесут по кабинетам, наберут очки, и если родится постановление правительства, в идею возможно, только возможно, удастся вдохнуть жизнь. Мы даже не думали о технической стороне дела, в конце концов, это в наших руках.

- А что говорят по этому поводу проклятые капиталисты? – спросила Зинуля. По-моему, просто, чтобы поддержать разговор.

- Глухо, - ответил Пётр. – А у нас кое-кто шевелится. Мы с Серафимой Ильиничной перерыли все источники за последние десять лет. Идея не нова, просто никто пока не сумел надеть коту на шею колокольчик. И даже понятно почему – прикипели к традиционным технологиям, а они в новом качестве не работают. Я хочу выдвинуть тему-перспективу, получить биметалл, испытать инструмент ... - Наши глаза не горели энтузиазмом, поддержка в них тоже не читалась. – По крайней мере, совесть будет чиста: «Я сделал всё, что мог, кто может, пусть сделает лучше».17 Так я могу рассчитывать на вас?

- Обижаешь, начальник, - сказала Зинуля, и мы окунулись в новую для нас область знаний – порошковую металлургию.

    Задуманная Петром технология состояла всего из одного передела: специально подготовленную капсулу спекали и экструдировали. Скоро только сказка сказывается, всё же не прошло и года, как мы сидели в кабинете Петра и ждали Зинулю, а она смотрела шлифы.

    В пустом коридоре застучали каблучки, хлопнула дверь. – Пляшите! Нет даже чёткого раздела между слоями, мечта идиота - одна плоть. Я просматривала шлифы и вдруг до меня дошло – мы теперь всё можем. Понимаете? Вообще всё!

Она взяла со стола лист бумаги, перекинула через согнутую руку, как салфетку, наклонилась услужливо. – Что прикажете подать? Целенькую или слоёную? Шпигованную канальчиками не желаете? Вам каких? Ровненьких или кручённых? Пить что будете? Не жмись, начальник, открой сейф.

- Потерпи до вечера. Дома найдётся кое-что получше.

- Нет-нет. Сейчас. По чуть-чуть. До дома кураж пройдёт.

Я пошёл за стаканами, Пётр развёл спирт, Зинуля сбегала к себе за конфетами.

Ну, - подняла стакан Зинуля, - как сказал отважный разведчик? За нашу победу!

    Мы проверили биметалл по всем известным нам критериям и отправили на инструментальный завод, с которым давно сотрудничали. Инструмент выдержал штатные испытания, мы получили официальное заключение и поняли, что первый шаг сделан. Демонстрация фокусов закончилась, время ловкости рук прошло. Теперь надо было получить добро на разработку промышленной технологии, строительство нового цеха, миллионные расходы, а, собственно, ради чего? Сбережения невосполнимых запасов ценного сырья для будущих поколений? Сами о себе позаботятся. Есть дела поважней. Пётр написал пояснительную записку, приложил коробку образцов, отвёз всё это в Москву, и мы стали ждать. Не самое приятное занятие.

    Петру исполнилось сорок лет – возраст творческой зрелости. Пока он созревал, система перезрела. А перезрелое яблоко падает и не всегда на голову Ньютона.

    Начальник главка позвонил прямо на телефон Петра. – Министр прочитал твою записку. Нужны ещё образцы. Возьми прутки с каналами, биметалл, готовый инструмент и бегом на самолёт. Завтра министр идёт в ЦК. Сейчас звонят в обком, организуют спецрейс. Шевелись!

К такому развитию событий мы были готовы. Ещё со времён фасонных профилей усвоили, что коробки с образцами, как НЗ, должны лежать в сейфе.

    На следующий день вечером Пётр вернулся. Дождался, пока дети уснули, достал привезенную из Москвы бутылку коньяка и обратился к Ирине:

- Посиди со мной. Не хорошо пить в одиночку.

- А надо? – спросила Ирина.

- Надо. Испытанное средство. На себе проверял. Выпить, выспаться и оставить чёрный день в прошлом.

Когда Пётр вылил в стакан остатки коньяка, Ирина спросила осторожно:

- Не лишнее?

- Нет. В самый раз. Завтра буду, как стёклышко. Постели мне на диване. Не хочу дышать на тебя перегаром.

Утром Ирина пыталась разбудить его, напомнила, что пора на работу, но он пробормотал только: - Не убежит..., - и повернулся на другой бок.

    Визит в ЦК прошёл успешно. Коробки секретарь оставил себе, а министр ушёл с обещанием получить постановление о строительстве давно заявленного цеха. Начальник главка тоже был доволен. – Вторую пятилетку пробиваем, - сказал он, радостно потирая руки, - дойдёт очередь и до твоего.

- Не дойдёт, - покачал головой Пётр, - мегалоцеросу биметалл ни к чему.

    Детям устроили праздничный стол от столичных щедрот, помянули биметалл второй бутылкой коньяка и закрыли эту тему. Так нам казалось...

 

    В конце месяца после работы зашёл к Петру директор. – У тебя спирт остался? Плесни немного. - Пётр достал спирт, сходил за водой. – Я тут переговорил с разными людьми. Надумали собрать все работы по быстрорезу и выдвинуть на госпремию, - он разбавил спирт, потрогал стакан и отодвинул. – Одних новых марок маловато, добавим прутки с каналами и биметалл – на перспективу. Это уже комплексное решение большой проблемы. – Стакан остыл. Директор выпил, запил водой. – Напиши представление, небольшое, две-три странички. На следующей неделе буду в Москве, отдам в надёжные руки. Успеешь?

Пётр кивнул. – Успею.

    Виктория теперь тоже ходила в начальниках – командовала машбюро. Сама устанавливала важность документов и решала, кому доверить. Представление она отпечатала сама.

    Надёжные руки потрудились, идею подхватили, определился коллектив претендентов из двенадцати человек, три места достались институту.

- Ты да я, а кто третий? – спросил директор. Пётр назвал Зинулю, директор согласился. Выдвижение будущих лауреатов прошло спокойно. Были робкие попытки потеснить Зинулю, но директор подготовился к заседанию Совета – клевреты выступили и горячо поддержали. Голосовали тайно и почти единогласно.

- Твоя работа? - спросила Зинуля.

- Нет, твоя, - ответил Пётр.

    Спустя какое-то время позвали Петра к директору.

- Слушай, тут такое дело, - директор замялся, - забрали у нас одно место. Там своя кухня... Поговори с ней. Она поймёт. – Он протянул Петру листок.

- Пусть вычеркнет себя и распишется.

Спасибо йоге. Пётр давно уже научился спокойно принимать различные жизненные коллизии. Он положил листок на стол, потянулся за ручкой, вычеркнул себя, расписался, поставил число и молча вышел.

    - Машинка моя барахлит, - пожаловалась секретарь директора, - пойди, покури, а я на твоей попечатаю.

- Давай, напечатаю. Лень вставать, - отозвалась Виктория.

- Велено конфиденциально.

- Ладно, не дури, давай, - она качала головой, пока печатала.

Виктория курила у окна в коридоре, увидела Петра и поманила рукой.

- Видела тебя с женой в городе, - и без перехода, - что ж ты, герой, себя вычеркнул? Убрал бы третьего лишнего – это я понимаю.

- А дальше что?

- Что дальше?

- А дальше созвали бы Совет, переголосовали и дружно вычеркнули... кого?

- Ясно кого. Я думала ты в сердцах, а выходит - всё рассчитал.

- Выходит. Особенно не распространяйся.

- Могила. Зашли бы как-нибудь с женой. Посидели бы, рюмочку выпили, в картишки перебросились.

- Спасибо. Зайдём.

 

    Я уже дважды упоминал йогу. Пора внести ясность и пропеть оду йоге. Самиздатовскую машинописную «Йогу» дал мне старый приятель. Сам он, расставшись с женой и разуверившись в святости любви, вечерами отводил душу в позе лотоса – медитировал и смотрел телевизор. Занятия йогой, скажем так, не одобрялись. Трудно поверить, но в Ижевске даже был судебный процесс по этому поводу.

    Я узнал, что йога – это метод самопознания, который начинается с формирования тела и заканчивается формированием духа. У меня не было желания познавать себя. Я полистал потёртые страницы и отдал их Петру. Он тоже не стал глубоко копать, образ жизни менять не собирался, в сыроеды не подался, зубы продолжал чистить щёткой, а не веткой, но, в отличие от меня, рациональное зерно извлёк – составил конспект, вроде алгоритма, минут на сорок занятий и принялся совершенствоваться, чему, как известно, нет предела.

    Жизнь заставила, я подчинился необходимости, зарылся в диссертацию и дозрел до йоги. Больших надежд не возлагал, взял у Петра конспект, через месяц вошёл во вкус, восстановился и стал ловить кейф по утрам. Асаны – «позы обращённого времени, возвращающие молодость». Возможно. Так хорошо я себя давно уже не чувствовал. Жаль, что роман с йогой начался так поздно. Мне уже не дано было проникнуть в суть вековой мудрости, но и то, к чему я прикоснулся, вернуло мне вкус жизни. Спасибо, Йога!

 

    О присуждении премии стало известно задолго до публикации. Директор поздравил Зинулю: – Персональная пенсия вам обеспечена. Зинуля позвонила Петру: - Привет, лауреат. Поздравления принимаешь?

- Будет время, загляни ко мне, - ответил Пётр.

Когда Зинуля пришла, Пётр сказал без обиняков: - Коллектив перетрясли немного. Меня там нет.

- Шутишь?

- Это как раз та доля правды. Не переживай. Ты тут ни при чём.

    На банкете нас с Зинулей посадили рядом с директорской четой. После нескольких рюмок директор наклонился к нам и сказал с укоризной:

- Я лично приглашал Петра Ивановича. Сказал спасибо и не пришёл. Обиделся. А зря... 

Жена не дала ему договорить, энергично вклинилась в разговор:

- Пётр Иванович правильно поступил. Не стал обострять ситуацию. Умница! – и, глядя в широко раскрытые Зинулины глаза, сама удивилась: - Как? Разве вы не знаете? Вычеркнул себя. Взял ручку и вычеркнул.

Зинуля повернулась ко мне. – Не говори, что не знал. – Я не знал.

Начались танцы. Гости разбрелись, разбились на группки по интересам. В конце стола вокруг Виктории собрались курящие дамы. Мы покружились немного. – Идите к нам, - позвала Виктория, - хватит тереться возле начальства. Давай, выпьем за Дон Кихота! Сам себя вычеркнул, расписался и число поставил. Знать бы, где он этих замашек набрался, шантрапа детдомовская! – Она потянулась было за бутылкой. – Сама налей. Мне немного. Ещё домой ползти.

- Откуда ты знаешь?

- Своими глазами видела. Ну, давай!

Зинуля налила полстакана водки, выпила одним глотком, занюхала хлебом, на удивление собравшимся, потянула Викторию: - Пойдем, покурим. – Курить она не стала, потребовала: - Выкладывай!

Виктория затянулась, выдохнула дым в сторону. – Забрали одно место, понимаешь, вот он и вычеркнул себя, чтобы не голосовать по новой. Соображай, подруга.

Зинуля оставила её, подошла ко мне. – Пошли домой, хватит, повеселились. - По дороге её развезло. – На хрен мне нужны эти ваши благородные жесты.

- Ты поступила бы точно также, если бы тебе пришлось решать, - сказал я, желая успокоить её. Она повисла на моей руке и до дома не проронила ни слова. Перед дверью, пока я доставал ключ, Зинуля прислонилась к стене и прошептала: - Лауреат государственной премии ... Ну, ни в чём нет радости. Хоть убейся.

Вскоре её постигло ещё одно разочарование. Чаша переполнилась и выплеснулась истерикой.

    Главный инженер завода, которому мы поставляли прутки с каналами, посетил Швецию в составе какой-то делегации. Им показали производство буровой стали, и он, зная наш интерес к материалу сердечников, подобрал кусочек извлечённого сердечника и по приезде послал его мне, а я отдал Зинуле.

    Машка сидела верхом на мне, я помогал Кате решать задачу. Громко хлопнула входная дверь, полетел сапог, за ним второй. Мы с Катей переглянулись. Потом мы слышали, как Зинуля звонила, очевидно, Петру: - Уложите детей, зайди ненадолго. – Весь вечер она молчала, гремела посудой и чертыхалась. Пётр прошёл на кухню и сел на своё обычное место. Зинуля  швырнула на стол сложенный вчетверо листок.

- Полюбуйтесь! Изобретатели сраные, кандидаты, лауреаты! 

Пётр развернул листок. На бланке химлаборатории были аккуратно вписаны результаты анализа – знакомые числа содержания элементов в сердечниковой стали, и пометка в скобочках: шведский образец. Идеальное совпадение, сотка в сотку. Пётр сложил листок, протянул руку. – Поздравляю.

Зинуля отпрянула. – Издеваешься! Всё липа, туфта! – набрала воздух и выдохнула: - Дерьмо! Обрадовалась, идиотка. – Она ударила кулаком по столу, чашки подпрыгнули, в дверях замерла испуганная Катя. – Ну, ни в чём нет радости!

Я пошарил в шкафчике, где-то была нашатырка...

- Кто изобрёл радио? – неожиданно спросил Пётр.

Зинуля прищурилась, ожидая подвоха. – Ну, Попов.

- А итальянцы считают, что Маркони. Шведы лучшие в мире металлурги, и ты с ними на равных. Тебе бы гордиться, а ты ревёшь. Мамочка твоя оказалась в хорошей компании, - обратился он к Кате.

У домашнего философа имелась своя точка зрения: - Проклятые капиталисты, - сказала Катя и вытерла кулачком глаза.  Зинуля обняла её, все повеселели.

Пётр поднялся. – Пойду, развлеку Иришу. Хандрит весь вечер.

- А она чего?

- Ребенок тяжёлый. Насилу отходили.

- Большой?

- Грудной. Говорит, родители довели.

- Сволочи! Давить надо, - завелась Зинуля, а я успокоился – вошла в норму.

Пётр шагнул к двери, задержался, обернулся. – А в остальном ты права. Идиотизм какой-то. Живём, как в консервной банке.

 

    Ещё один мазок к полотну «Modus vivendi». В тот день, когда возле парткома вывесили большой плакат со списком лауреатов и  поздравлениями, все в лаборатории чувствовали себя неловко. Закончился рабочий день. Пётр устроился поудобней, приготовился собраться с мыслями и поработать в тишине. Зашёл Геннадий и позвал его выйти к «ребятам». На берегу Ижа под деревьями стоили Михаил, пожилой мужчина и женщина с хозяйской сумкой. Поздоровались за руки. Женщина раздала стаканы и разлила водку, не вынимая её из сумки – вовсю свирепствовала антиалкогольная кампания. Пожилой мужчина сказал: - Не переживай, Петя, таких, как ты, инженеров один на тыщу, и то не всегда. Давай, примем граммульку. Мишкина жена принесла. – Они выпили, постояли немного, пожали руки и разошлись.

    Я наблюдал эту сцену из окна. Деревья, Иж за оградой с колючей проволокой и сумка, из которой женщина разливала водку, потом уже лица и добрые глаза. Сперва я вспоминаю сумку. Точь в точь как Живаго: «И наколовшись на шитьё с невынутой иголкой, внезапно видит всю её и плачет втихомолку».18

 

 

   Глава 22

    Трактор – первое слово, в котором Павлик твёрдо произнёс «эр». Стараясь не вспугнуть двухлетнего сына, неловко листавшего книгу, Ирина записывала радостные восклицания: «О, масосвал! Бетонка-мешалка!» И только автобус он уважительно называл «бабо».

    Два случая обратили на себя внимание.

- Дети, - сказала Ирина, - наполним термос сладким чаем...

- Наделаем шарманчиков..., - подхватила Катя.

- Пойдёмте, пойдёмте! – запрыгала Маша. Павлик насупился и молчал.

- Павлуша, ты идёшь с нами? – ласково обратилась к нему Ирина.

- А тракторы там будут? – серьёзно спросил Павлик.

В лес Ирина ходила с определителем растений. По дороге она и Катя называли все опознанные уже цветы и травы, Маша повторяла за ними, а Павлик молчал. – Тётя Ира, - кричала Катя с другого конца поляны, - а этот как называется? – Они опускались на траву и начинали листать определитель. – Павлик, Машенька, смотрите – лесная герань. – Павлик скосил глаза, отвернулся и сказал: - Вентилятор.

    Мы вчетвером отправились в кино, оставив детей на маму. Моя мама не рассталась с книгами нашего детства. Она их подклеивала, сшивала или отдавала в переплёт.

- Будем читать про доктора Айболита. Идите сюда, садитесь рядом. Павлик, ты идёшь?

- Не хочу доктора Айболита, хочу трактор Айболит.

Мама не растерялась. – Хорошо. Будем читать про трактор. Жил был трактор. Он был добрый. Звали его Айболит. И была у него злая сестра, которую звали Варвара.

- У тракторов сестров не бывает, - сказал Павлик. Слез с дивана и занялся кубиками. Маша опустилась рядом, стала подавать ему кубики, и они завели им одним понятный разговор из жестов и междометий.

    Со временем эта зависимость начала беспокоить нас. Маша росла молчуньей, оживала и щебетала только с Павлом. – Что ты ходишь за ним, как хвостик? – раздражалась Зинуля. Маша молчала, радостно улыбалась, завидев Павлика, и бежала ему навстречу. У нас не было выбора, и они ходили в один детский сад, в школе мы их разлучили – определили в разные классы.

    Однажды летом они пропали. Играли во дворе под присмотром Кати и пропали. Пётр искал их между домами, мы с Катей аукали в лесу, Зинуля побежала к трамвайной остановке. Не найдя детей во дворах, Пётр остановился  и попытался представить, куда они могли пойти. Вспомнил, что на краю квартала закладывают новый дом, и поспешил на стройку. Он рассказывал, что когда увидел две фигурки у котлована, натянутая струна лопнула и на мгновенье силы оставили его. Дети смотрели как работает экскаватор, Павлик комментировал, Маша слушала.

    Зинулю разыскали у гастронома, где она распрашивала прохожих о девочке в цветастом сарафанчике и мальчике в яркой рубашечке. Зинуля перевела дух и принялась за Катю: – Знаю я тебя. Уткнулась в книгу, детей проморгала. Небитая потому что! 

Надо было срочно перевести стрелку, и я спросил: - А ты битая?

Зинуля переволновалась и устала, пошла медленней, сказала спокойно:

- Пороть – не пороли, а затрещинами награждали. Маленькая была – летала, постарше стала – научилась держаться на ногах.  До сих пор не понимаю, зачем они ребёнка завели. 

Я представил, как эти два мастодонта ..., открыл, было, рот... Зинуля замахала на меня руками.

- Знаю, знаю. Только скажи...

- Я тоже знаю, - отважилась Катя.

- Скажи, если знаешь, - повернулась к ней Зинуля.

Катя посмотрела на меня, ища поддержки. - Несчастный случай?

- Папина дочь, - вяло сказала Зинуля и пошла вперёд.

    Виновники переполоха сидели, насупившись, в ожидании неприятностей. Их настроение передалось Танечке, она тоже нахмурилась и молчала.

- Какого чёрта вас туда понесло? – начала Зинуля с порога. – Твоя идея? На месте твоего папаши я бы всыпала тебе по первое число, чтоб не повадно было. А у тебя что, своих мозгов нет? Чего расселась? Марш домой!

Маша послушно сползла с дивана. Павлик придержал её. Встал сам, подошёл к нам. – Она не виновата. Я позвал её.

- А отказать тебе она, конечно, не могла. Хорошенькое начало. А если завтра ты ещё что-нибудь придумаешь?

- Завтра не придумаю, - обещал Павлик.

- Ну спасибо, успокоил. Чего стала? Иди домой. – Сказано это было уже другим тоном. Маша проворно подбежала к Кате и дала ей руку.

    Расстилая кровати перед сном, Ирина увидела под подушкой Петра неровно оборванный по кругу клочок бумаги. Прочитала, села на кровать и позвала Петра. На одной стороне клочка нетвёрдой детской рукой, печатными буквами было выведено: «Черныя метка», на другой - «Если Пашку будеш бидь тибеж хуже буид.»

Пётр обнял жену. - Счастливые мы с тобой люди. 

Предупреждение о недопустимости превышения полномочий он запаял в прозрачную плёнку и носил с собой в бумажнике вместе с документами и фотографиями дорогих лиц.

 

    Невостребованность – трагедия многих инженерных судеб. Партийные выдвиженцы, поставленные принимать решения, боялись браться за что-нибудь серьёзное без указания свыше, свято, как аксиому, блюли правило: инициатива наказуема.

    После фиаско с биметаллом Пётр изменился, на работе не задерживался, спешил домой. Он и раньше много времени проводил с детьми, но партнёрские отношения с сыном начали складываться только сейчас. И снова внешне всё осталось по-старому, «часы заводились» - и только. Рутина исполнялась почти автоматически, надёжно покоилась на трёх китах: опыт, знания, авторитет, а творческий ручеёк иссяк, журчание мысли смолкло. Прошло два года прежде, чем я понял, что Пётр взял таймаут и всё это время присматривался, искал независимую свободную нишу на будущее. Недавно я прочитал слова Эндрю Уайлса – математика, доказавшего Великую теорему Ферма. «Необходимо действительно не думать ни о чём, кроме проблемы, полностью сосредоточиться на ней. Затем вы должны остановиться, после чего, насколько я могу судить, наступает период релаксации, во время которого вступает в игру подсозноние, и в этот момент к вам приходит новая идея.» Новая идея оказалась одинаково приспособленной к агонии «развитого социализма» и к смутному времени перехода к рынку, который каждый понимал по-своему.

    Расстаться с привычкой думать не легче, чем бросить курить. Ирина где-то вычитала, что подростковый возраст без увлечений подобен детству без игр, и привычка пробила новое русло. Увлечение деревом началось с  просьбы жены и дочери установить за окном кормушку. Дети собрали в лесу сухие ветки, Пётр выстрогал ровные брёвнышки, Павлик собрал кормушку в виде сруба с односкатной крышей. Первыми кормушку освоили воробьи, синицы слетались на сало, зимой частыми гостями стали снегири. Ирина и Танечка садились в глубине комнаты и тихо переговаривались, пока в кормушке хозяйничали яркие красавцы и их скромные подружки.

    На зимних каникулах Пётр повёз Павлика в Ленинград показать Этнографический музей и несколько залов Эрмитажа. Случайно они попали на выставку работ по дереву и, очарованные, решили попробовать свои силы. Это Павлику захотелось попробовать, а для Петра попробовать означало сделать. Серафима Ильинишна раздобыла всё, что нашлось в городе, заказала недостающее по межбиблиотечному абонементу и попрощалась: «Пора и честь знать». Пётр принёс домой готовальню, купил небольшую чертёжную доску, и вместе с Павлом они принялись превращать книжные рисунки в чертежи, обсуждали и вычерчивали круглые стамески различной кривизны,  клюкарзы и косячки. Пётр увлёкся, попутно рассказал историю железа, потом булата и так, беседуя, они закончили свой труд.

Что-то нашлось в магазинах, что-то Пётр собственноручно выточил и отфрезеровал.

- Дурью маешься? – спросила Зинуля, когда Пётр отдал ей резцы и попросил закалить.

- Маюсь, - ответил Пётр, - кризис среднего возраста.

Резцы Зинуля закалила, Геннадий и Михаил довели лезвия.

- Ещё чего надо будет – заходи, - предложил Геннадий.

- Не забывай рабочий класс, - напомнил Михаил.

- Вас забудешь. Самому иногда хочется бросить всё и податься назад в токаря.

Михаил рассмеялся. – Посидеть бы. Да где посидишь? Сейчас и пива то не найти.

Геннадий сказал серьёзно: - Не дури, Петя.

    После резцов занялись деревом. В хозяйственных магазинах выбрали липовые и осиновые разделочные доски и приступили к коронному номеру программы. Творческий ручеёк в своём новом русле нашептал Петру идею придать липе вид ценных пород. Дома, на газовой плите, они пропитывали образцы разными маслами, определяли время выдержки, подбирали цвета – от нежного палевого до густого коричневого. Образцы полировали на срезе и допытывались у домашних:

- Нравится? Так лучше? А так?

Свою первую композицию они подсмотрели на выставке, собрали понравившиеся им элементы чужих работ в одном рисунке. Тут уж первую скрипку играл Павлик – рисовал он явно лучше отца. На поле доски рельефно выступали три колокола - большой и два поменьше по бокам. От колоколов в теле доски утопали  полукруглые  жёлоба, а в них висели ложки с ручками в виде плетёных канатов и черпаками в стиле колокольных языков. Из книг, подобранных Серафимой Ильинишной, они узнали о «золотой пропорции» и следовали ей по дороге от рисунка к чертежу. Тогда же всех нас заинтриговало связанное с ней мистическое число «фи»,19 но удовлетворили мы своё любопытство лишь спустя много лет, когда застряли в мировой паутине и остались там навсегда. 

    На подготовку ушла зима. Весной, когда на заводе заправили свежим вапором ванну для отпуска валков, Пётр опустил в неё две липовые доски. Вскоре выяснилось, что большая часть стамесок не нужна, появились любимые резцы и ручки, которые они приспосабливали под свои ладони.

 

    Я продолжал тиражировать прутки с каналами. Зинуля наводила порядок на ремонтных заводах «Сельхозтехники» - писала инструкции по термообработке, подбирала стали, наилучшим образом подходящие для условий эксплуатации той или иной детали, в сомнительных случаях советовалась с Петром, и он отвечал ей, не отрываясь от деревяшки. После колоколов у них с Павликом начался новый «бзик» - большерогий олень, он же мегалоцерос. Пётр разыскал рисунки художника-анималиста К.Флерова, увеличил их из книг, перенёс на доски, и тут произошло первое из цепи событий, вернувших его в прежнее русло.

    В прутках с внутренними каналами специалисты разглядели возможность нетривиальной развязки различных технических узелков. Менялись марки стали, число и расположение каналов, а однажды, мы изготовили небольшую партию прутков из нержавеющей стали с шестью каналами для жидкостей и газов. Так оно и шло по накатанной дорожке, пока про нас не вспомнил заказчик хитрой сварочной проволоки. На этот раз, минуя субординацию и секретность, они пожаловали сами и сразу заявили: - Подпишем любые бумаги. Мы знакомы с вашими работами по свёрлам, но у нас особый случай. – Они переглянулись. Старший кивнул. – Нам надо проделать глубокие отверстия в сплаве, который не поддаётся механической обработке. Единственная возможность – электроэррозия. До определённой глубины способ работает, потом возникают трудности с удалением продуктов эррозии, медный электрод теряет форму и все усилия идут насмарку. Мы пришли к выводу, что выручить нас может только электрод со спиральными каналами.

Пётр указал на меня. – Вот главный специалист по каналам. Что скажешь?

Я пожал плечами. – Наша технология здесь не подойдёт. Это совершенно новая работа.

- Сколько метров вам надо? – спросил Пётр.

- Совсем немного. Для начала с десяток метровых электродов вполне хватило бы.

- Даже если мы сообразим, как вам помочь, в этом году у нас уже не примут заявку на материалы.

- За этим дело не станет. Доставим самолётом.

- Хорошо. Мы подумаем. Встретимся завтра и решим как быть. Вы устроились?

- Не беспокойтесь. О нас позаботятся.

- О них позаботятся, - сказал я, когда гости ушли, - доставим самолётом..., конфет бы хороших привезли Машке на день рождения.

- Намекни. Доставят тем же самолётом.

- Да ладно. Это я так, со злости. Ну и что ты им завтра скажешь?

- Садись. Успокойся. Задачка эта проще пареной репы. Ещё когда мы только искали подходы к пруткам с каналами, я придумывал альтернативные  варианты, отбрасывал их один за другим и записывал, на всякий случай, а электроды – это как раз тот случай. Помнишь шлицевые валы? Сейчас нас интересуют не шлицы, а пазы между ними. Изготовим прутки с двумя, тримя или четырьмя пазами, не думаю, что им надо больше, закрутим, вставим в трубу и всё вместе протянем через фильеру. Труба обожмёт пруток и образует каналы. Всё можно сделать, не выходя из лаборатории. Потом, понятно, выправить, продуть и намекнуть про конфеты.

Про конфеты намекать я не стал, а сами они не догадались.

    Доску с первым оленем Пётр повесил над столом в кабинете. Пропитанная вапором, атласная на ощупь древесина сыто лоснилась на боках и рогах красавца. Зинуля гладила оленя, как котёнка. – Я тоже хочу такого, Петя, ну пожалуйста. – Она повесила доску на видном месте и всем, кто приходил к нам, доверительно сообщала: - Пётр Иванович вырезал. Здорово! Правда? – Последний, третий, олень предназначался в Варшаву, как бы в благодарность за перевод. Ещё две доски, сработанные Павликом, красовались над таниной и машиной кроватями. Больше оленей не предвиделось. На смену им пришли другие заботы.

    Пётр ещё возился с последней доской, как вновь пожаловали гости.

- Мы не знаем всех ваших возможностей... Вы нас здорово выручили, и мы подумали..., словом, теперь нам нужны квадратные электроды. Неожиданно для меня Пётр сразу согласился. – Хорошо. Сделаем вам квадратные электроды, только канал будет один. Согласны?

Гости переглянулись. - Вы что же, можете изготовить электрод любой формы?

- Насчёт любой не задумывался, а любой выпуклой, пожалуйста.

- Полукруг, шестигранник?

- Вот изготовим квадратный, проверите его в работе и пожалуйста, можете заказывать.

- Как рассчитываться будем?

- Это уже ваша забота. Борзыми не берём.

Посмеялись, поболтали о том, о сём, и гости уехали. Я остался и выжидательно смотрел на Петра. Он открыл сейф, достал толстую тетрадь.

- Смотри. Не думал, что пригодится. Берём квадратный пруток, закрепляем с одного конца ленту нужной толщины, плотно обматываем пруток этой лентой с каким-то шагом и закрепляем ленту на другом конце прутка. Обмотанный пруток вставляем в квадратную трубу и далее всё, как в прошлый раз.

- Трубы подходящей не найти.

Пётр рассмеялся. – Доставят самолётом. А нет, так прокатаем из круглой. Давай, сочиняй договор, а я займусь размерами.

    Когда я позвонил и сообщил, что электроды готовы, на другом конце провода произошла заминка, трубка перешла из рук в руки, и я услышал:

- Там у вас со снабжением не густо, может прислать чего-нибудь? Не стесняйтесь. Мы у вас в долгу.

Я попробывал отшутиться: - Грузите апельсины бочками.20

- Вас понял.

В назначенный день я отвёз в аэропорт ящик с электродами, а взамен получил посылку с конфетами, апельсинами, сервелатом и бутылкой хорошего коньяка.

- Надо бы расплатиться, - сказал я Петру.

- Уже расплатились. Они получают награды, а ты только моральное удовлетворение.  Отдай коробку женщинам, пусть разделят в лаборатории, и не грызи себя.

Делить не стали. Устроили междусобойчик.

 

 

   Глава 23

    Сколько себя помню, апрель отец проводил в гараже, и к майским праздникам сменявшие друг друга «Москвичи» были готовы открыть сезон. На четыресто третьей моделе он остановился и старел уже вместе с ней. В гараж и на рыбалку отца сопровождал мой брат, когда же пришло время сменить отца за рулём, рядом оказался я.

    Быт гаражных кооперативов – интересное социальное явление, рождённое системой. В стандартном гараже четыре на шесть метров под полом выкапывали яму почти таких же размеров, опускали кессон для защиты от грунтовых вод, бетонировали и использовали для самых разных целей: хранили овощи, припрятывали спиртное, устраивали любовное гнёздышко. С приходом весны начинали готовить технику к сезону. Некоторые разбирали машину полностью, до винтика. Машины любили и лелеяли подчас больше собственных детей.

    Я провозился несколько вечеров, смирил гордыню и попросил Петра помочь. Он охотно согласился, пришёл с Павлом и начал раздевать нашу старушку, по ходу объясняя её устройство и свои действия.

    Осенью овдовевшая соседка по гаражу решила избавиться от него и бесхозного уже пару лет москвичонка, такого же, как наш.

- Надо купить, - сказала Ирина, - хотя бы ради Павлуши, но обещайте, что мы по-прежнему будем ходить пешком.

- Будем бежать за машиной, - успокоила её Таня.

До снега отец и сын провели ревизию, зимой добывали запчасти, а следующей весной мы уже втроём обслуживали две машины, и часто за нашими спинами неслышной тенью возникала Маша с термосом и шарманчиками.

 

    Я понятия не имею, как работают труженники пера. Выплывает сценка из прошлого, я описываю её и откладываю листок в сторону. Листки накапливаются, и, чтобы не запутаться, я монтирую их, как беспорядочно отснятый материал.

 

    Катю выбрали ответственной за гигиену в классе. Перед началом занятий она проверяла чистоту рук и длину ногтей, в уши тоже полагалось заглядывать, но не всегда удавалось. Помимо практических действий, в её обязанности входила пропаганда и агитация. С этим она пришла к Ирине.

- Если ты хочешь, чтобы дети тебя слушали, - сказала ей Ирина, - твой рассказ должен быть полон неожиданностей и приключений. На пути к гигиене, как мы её сейчас понимаем, было много трагических моментов, я помогу тебе подобрать самые впечатляющие.

После удачного выступления в классе, Кате поручили прочитать свою «лекцию» в актовом зале. Воодушевлённая, она попросила Ирину взять её на приём в поликлинику.

- Я всё детство провела у мамы в кабинете, - вспомнила Ирина, - там и уроки готовила. Летом возьму тебя.

Дома Катя делилась впечатлениями. – На приёме тётя Ира совсем другая. Все её слушаются. Сестра, которая с ней работает, говорила мне: «Прутся к нам, спасу нет. Будто не знают своего участкового».  Одна мамаша влетела, шлёпнулась на стул и давай орать: «Ребёнок загибается, а они – номерков нет!» Тётя Ира сказала только: «Вы мне мешаете», и та затихла.

    В средних классах Катя зачастила в больницу. Постепенно мы свыклись с мыслью, что она станет врачом.

- Ни денег, ни квартиры, одни неприятности, - ворчала Зинуля. – Ирке хорошо, она за мужем, как за каменной стеной, а ты что будешь делать.

Ирина подарила Кате анатомический атлас и посоветовала учить потихоньку. Катя листала его перед сном, шептала латинские названия и засыпала.

    Мы с Зинулей повздорили по пустяковому поводу. Пару дней в доме висела тягостная атмосфера. За ужином молчали, уткнувшись в тарелки. Зинуля убирала посуду, когда Катя заговорила, ни к кому не обращаясь.

- При психосоматических расстройствах душевные переживания маскируются под болезни внутренних органов. Это опасно. Особенно для детей. Никакой врач не поможет, если в семье нет тепла.

- Дожили, - проворчала Зинуля, - яйца курицу учат.

 

    Лето восемьдесят третьего, поход по Юрюзани. Оглядываюсь назад и удивляюсь, как мы решились на эту авантюру: с маленькими детьми, по незнакомой речке, на воздушных шариках. Нас подкупило заманчивое и, как потом выяснилось, весьма поверхностное описание маршрута.

    С зимы я начал собирать всё о плотах. Бывалые советовали плыть на автомобильных камерах, продвинутые хвалили камеры для мячей, романтики ратовали за экзотику – воздушные шарики. Автомобильные камеры мы отмели сразу – в продаже их не было, а наши, латаные и перелатаные, не внушали доверия. Выбрать между продвинутыми и экзотикой мы тоже не могли, и, как обычно бывает в таких случаях, состряпали паллиатив: пошили четыре кишки, именуемые гондолами, приготовили большой запас камер и воздушных шариков, предварительно просунув один в другой. Они нас и выручили. Больше половины камер сифонили, и мы их выбросили, а двойные шарики не подвели. Катя шила гондолы, Маша училась вязать петли из капронового шнура, Павлик выстрогал палочки для скрутки петель и готовился мастерить с отцом греби и подгребицы, Таня наловчилась собирать двойные шарики. Я осуществлял общее руководство.

    Ранним утром мы в спешке выгрузились на полустанке – поезд стоял полторы минуты – и выпрыгнули в мокрую от росы траву. Ирина запела: «На дальней станции сойду. Трава по пояс ...»,21 а мы разделись до пояса и стали перетаскивать рюкзаки вброд на другой берег Юрюзани. Полустанок был выбран не случайно. В посёлке работала лесопилка, можно было разжиться всем необходимым для нашей временной верфи. «Валюту» мы везли с собой.

    Плот вязал Пётр, примеряла по месту и подавала ему петли Маша, закручивал их Павлик, оставляя последнюю крутку отцу. Я надувал ручным насосом шарики, Катя и Таня набивали ими гондолы. Жёны стряпали целыми днями. Вечерами и за полночь, у костра, умиротворённые живительной влагой, мы слушали реку, смотрели на звёзды, в ладу с собой и всем миром. Утром четвёртого дня отчалили. 

    Две недели скольжения под уклон, Довольные жёны, счастливые дети. Склоны, красные от земляники, душистый хлеб в башкирских деревнях ...

    На одной из стоянок Пётр набрёл на подмытое водой и рухнувшее в реку дерево. Быстрая вода и солнце оголили и выбелили корни. В сплетении природного сюрреализма Пётр разглядел нос галеры и украшавшую его фигуру. Растра без особой натяжки походила на античного героя с раскинутыми руками и развевающимися волосами. Зимой, после приятной возни с деревом и небольших ухищрений, над ученическими столами детей Петра застыла устремлённая в неведомое скульптура вперёдсмотрящего. Из просто растры она уже давно превратилась в родовой тотем, выполнила своё предназначение в доме Петра, перешла к Маше, а теперь мы качаемся с ней на волнах памяти, складываем исписанные листки и плывём дальше.

 

    Следующим летом Катя окончила школу и поступила в медицинский институт.

 

    Я замещал Петра, когда пришло письмо из Одессы. По наводке наших благодетелей одесситы просили изготовить мелкие квадратики и полоски из титановых сплавов. Я отложил письмо в сторону и подумал, что если так дальше пойдёт, мы скоро превратимся в ателье индивидуального пошива.

- А куда им деваться, - сказал Пётр, прочитав письмо, – прямая дорога к нам. Титан есть только в кругах, механическим путём такую мелочовку тоже не изготовить.

- Откроем центр обслуживания?

- При наших накладных? А без них посадят. Нет. Нечто совсем иное. Одесситы немного опередили события. С них и начнём. Задержись после работы, давно пора поговорить.

- Как ни парадоксально это звучит, - начал Пётр, - но меня вовремя отлучили от фасонных профилей. К тому времени я уже понял, что крупные производители проблему не решат. Они только выберут жирные куски и отмахнутся от основной массы заказчиков с их постоянно меняющимися запросами, а мелкими профилями вообще никто заниматься не станет. После защиты осталось чувство незавершённости, и я, по старой памяти, собирал и складывал всё, что попадалось на эту тему. Неудача с биметаллом убедила меня, что сверху нам уже ничего не светит. Я начал писать письма... и посыпалось. Представляешь, сколько всего накопилось? Мелкие профили из стали и цветных металлов, трубы самой причудливой формы – всего понемногу, а в сумме много. Приходят свежие люди, шевелят мозгами, хотят реализовать себя. – Он разложил передо мной ворох писем. – Выбирай наугад.

Я взял три листка и начал читать. Радиотехники слёзно просили шестигранку из нержавеющей стали для миниатюрного крепежа. Завод, выпускавший косы, подсмотрел у немцев косовище из овальной трубы и желал получить точно такую же трубу. Срочно требовался крошечный рельс для детской железной дороги...

- Помнишь, я говорил, что иногда полезно разделить проблему на части? Мы предложим всем желающим очень простое оборудование, спроектированное специально для них, приложим технологию, обучим одного рабочего, а больше не требуется, и пусть работают, когда хотят и сколько хотят.

- Если захотят.

- Начнём с одесситов, потолкуем, проверим идею. Предложим им клетушку готовую к употреблению, поставим её на какой-нибудь старый токарный станок, благо их нашлёпали – пруд пруди, пыляться на каждом заводе. Дёшево и сердито. При их потребности клеть будет служить вечно без забот и головной боли.

- А править?

- Вот. Включайся. Спроектируй правильную клеть – простую и красивую, как игрушку, с приводом от того же станка.

    Одесситы всё поняли с полуслова. На следующий день пришли с вопросом: - Нашу потребность мы закроем за две недели, а что потом? Шплинтовую проволоку сможем делать?

- Включить в договор?

- Нет. Нам нельзя. Но мы знаем кому можно.

- Ребята не промах, - сказал Пётр, проводив гостей, - живо сообразили что к чему.

    Человек, которому можно, не заставил себя долго ждать. Обсудили простые формальности, после чего он понизил голос и предложил:

- Давайте напрямую, без договора. Вам же от договора ничего не остаётся, и нам дешевле. Мы хорошо заплатим. – Пётр отрицательно покачал головой.

- Жаль, хлопцы, жаль. На ветер деньги бросаем.

- Пока так, - сказал Пётр, и мы закрыли эту тему.

    После овальной трубы, игрушечного рельса и нескольких более серьёзных заказов, пришлось признать, что идея работает, ниша свободна и можно устраиваться в ней с комфортом. На этот раз Петру удалось совершить задуманное, без дотаций и внутри очерченных системой границ.

    Тропа к нам не заростала. Сверху не давили, снизу благодарили. С каждым новым договором накапливался опыт, но ..., это вечное «но», соблазн воспользоваться готовым приводом связал нам руки. Кончилось тем, что мы спроектировали свой привод, который можно было дооснащать различными рабочими органами. Число этих органов с каждым новым изделием расло, и тогда пришло время остановиться, осмотреться и придумать название. Так родилось «Собрание профилирующих устройств» с  неплохой абревиатурой «СПУ» - «сопушки» с легкой руки заказчиков. «Сопушки» отправлялись по адресам, а ноу-хау оставалось с нами, - чтобы лепить железо надо знать, как это делается. Теперь мы могли заказывать привод впрок, а навесные орудия по мере надобности. Запомнился мне разговор с бригадиром слесарей-сборщиков, когда я разложил перед ним чертежи и приготовился отвечать на вопросы.

- Тебе как собрать, - спросил он, - по чертежам или чтоб работало?

- Чтоб работало, - ответил я, ожидая продолжения.

- Тогда готовь валюту.

- Поллитра хватит?

- Сойдёт, если не разбавленный.

Пётр не возражал, усмехнулся: - Обменный курс в градусах.

    К началу «перестройки» мы оказались готовыми шагнуть в открытый мир. «Человек предполагает...», - поучал Фома Кемпийский, сколько веков минуло, а благие пожелания ведут всё туда же.

Объявили конверсию. Прекрасно оснащённый завод, создававший и выпускавший ракеты, оказался у разбитого корыта. Уникальное былое не тронули, укрыли с надеждой на будущее, в проходах начали выпускать изделия, ранее презрительно именуемые ширпотребом. Первой пошла в ход мебель и сразу же выяснилось, что зелёный свет погас, фантазия упёрлась в красный свет реальности. К нам их привело желание превратить круглые трубы из старых запасов в квадратные. Мы рассматривали чертежи, и Пётр заметил: - Здесь больше подошли бы полукруглые трубы или какой-нибудь другой формы приятной для глаз. Зачем вам скучный квадрат? - Завод приобрёл у нас «сопушку», вошёл во вкус, обзавёлся второй, постоянно подкидывал чертежи причудливых труб и мелких профилей из цветных металлов для отделки мебели.

    Открылась возможность, и мы воспользовались ею: зарегистрировали собственную фирму с весёлым названием «Сопушки». Мы строили планы, плодили  надежды и вспомнили  Фому Кемпийского, когда всех нас накрыл шок, а терапия прошла мимо.

    Искушённый циник Никколо Макиавелли предупреждал: «Кому неведомо несоответствие между тем, что человек ищет и что находит.»

 

 

   Глава 24

    Скоропостижно скончалась Татьяна Михайловна. Принесли телеграмму, подписанную соседкой.

    Дверь долго не открывали, потом долго выясняли, кто стучится. Заспанная соседка впустила Петра в тёмную прихожую.

- Увезли в морг, - заметила, что Пётр растерянно смотрит на вещи, сваленные у стены в коридоре, - комнату сосед занял. Уже и замок сменил. – Вздохнула. – Теперь меня выживать будет. Ему вся квартира нужна.

«Вроде любезные были люди, - подумал Пётр, - что с ними стало?»

- Можно сумку у вас оставить?

- Да, конечно, - спохватилась соседка, - зайдите, перекусите с дороги. Она, как чувствовала, накануне зашла ко мне, оставила ваш адрес. Переживала очень. Видели, что творится? Со свастиками ходят. Всё дозволено. Их время.

- А ваше было? – спросил Пётр, вставая. – Спасибо за чай.

- Было недолго. Дура была молодая, верила всему.

    Пётр поехал в морг. Ритуальная сторона жизни работала исправно. Только плати. Записная книжка с адресами и телефонами друзей Татьяны Михайловны затерялась. Проводить пришли соседи по дому и по двору. Одни, искренне скорбя, другие – в надежде на угощение.

    Часть жизни медленно погрузилась в бездну. Перед глазами, затуманенными влагой, стояли Татьяна Михайловна с Павликом, звучал её голос, мурашки ползли по спине. «Волны над ним сомкнулись. Замер последний крик...» 22

    Пётр пригласил всех в ресторан, накормил и напоил. На вопрос: кто он ей? Ответил – сын. В тускло освещённом коридоре отобрал письма с фронта, документы и фотографии. Хлопнула дверь за спиной. Проходя, сосед буркнул: «Здрасте.» Пётр остановил его.

- Открой комнату. Переночую.

- Там мои кровати.

- На твоих и переночую. – Сосед подумал и согласился.

    На вокзал Пётр приехал рано. Покрутился в переполненных залах ожидания, вышел на проспект и пошёл бесцельно к «Дому книги». У входа в магазин, на столах и на асфальте, лежала плохо изданная литература коричневого толка. По другой стороне проспекта у Казанского собора кучковались возбуждённые юнцы и ораторы постарше. Небритый, с утра пьяный мужчина дёрнул идущую впереди Петра девушку за косу и весело крикнул, обращаясь к прохожим: - Всех вздёрнем! – Пётр отшвырнул его, спросил испуганную девушку: - Вам куда? Пойдёмте, провожу до метро. Молча дошли до станции. У эскалатора девушка остановилась. – Это не первый случай. В вагоне здоровенный дядька прижал меня к стенке и шепнул на ухо: «Убирайся в свой Израиль». Я бы убралась, но я не еврейка. Мой папа грузин. Врач. Хирург. Лечит этих... Спасибо. Пойду. – Пётр проводил взглядом уплывающую головку. Мелькнула мысль: «А кто мой папа?» Услышал взволнованный голос: «Я скажу банальность... Немного ослабить уздечку, бросить идиотский лозунг и вылезет звериное нутро, а нам с ним жить». Банальность на глазах превращалась в реальность. Его толкали со всех сторон. «Чего стал. Шагай, давай!» Он отошёл в сторону, переждал прилив бешеной ярости, сжал кулаки до боли, успокоился и пошёл на вокзал.

    Дома поделился с Ириной пережитым. – Здесь пока спокойно. Или мы не замечаем?

- Вчера я покупала цветы у гастронома. Отобрала три веточки. Спросила сколько с меня. Вместо ответа женщина напустилась: «Чего жмёшься. Бери все. У вас денег - куры не клюют. Всё захапали». Я положила цветы и ушла. По дороге поняла, кого она во мне увидела. Меня всю жаром обдало. Как же Танечка? Она совсем не готова к подобным встречам. Это ещё не самая худшая...

Про девушку с густыми чёрными бровями и толстой косой  Пётр не стал рассказывать. Отошёл к окну унять тревожные мысли. «... этика, мораль – всё это тонкий налёт, даже скрести не надо». Был же Сунгаит, и никто не пришёл на помощь.

 

    Ушёл из жизни Владимир Андреевич. Последние годы он часто гостил у дочери. Мы вели долгие ночные разговоры за кухонным столом, слушали его магаданские наблюдения и краткие точные оценки «текущего момента». Некоторые я запомнил. «Экспроприация имени» - по поводу переименования Ижевска в Устинов. «Сколько слёз пролито по вишнёвому саду, а тем временем шёл под топор сад человеческий. Остались одни пеньки и дровосеки, они и правят» - о воцарении Черненко.

 

    Братья Ирины собрались в Израиль. Один из Москвы, другой из Пензы. С этой новостью приехала Эсфирь Соломоновна и завела разговор о Павле.

- Они уговаривают меня ехать с ними – я их визитная карточка, - она грустно улыбнулась. – Начиталась и наслушалась про всё, что творится в армии..., словом, без Павлика я не поеду. – Она посмотрела на Петра, заметила, как сошлись брови, и увела разговор в сторону. – Самое интересное в этой истории то, что затеяли переезд русские жёны моих сыновей. Созвонились, договорились и принялись за мужей.

Эсфирь Соломоновна рассказывала, Ирина слушала, поглядывала на Петра и по его молчанию, едва заметной улыбке, поняла, что мысли его далеко, и, хорошо зная их обоих, терпеливо ждала, пока мать выговорится, а муж вернётся.

    После прощания с Татьяной Михайловной, часто помимо воли, Петра стали посещать воспоминания, когда-то отправленные на долгое хранение. Слова Эсфири Соломоновны перемежались ожившими фразами. «Старые гены оказались доминантными, и я, в некотором роде, несу за это ответственность... Бьют не по паспорту...» Известные доводы... Увидел себя смущённого. «У меня в паспорте написано, что я еврей, но я не знаю, кто такие евреи...» Бревно у воды. «Поросята тоже рождаются оптимистами...»

    Они смотрели на него и молча ждали. Родные лица. В глазах боль и ожидание.

- Ты согласна? – спросил он Ирину.

- Мне страшно. Ты знаешь почему. Ловчить мы не умеем, заплатить – рука не поднимется. Я боюсь за него.

- Хорошо. Я поговорю с ним, когда он сдаст последний экзамен. А до этого, прошу вас, никаких разговоров.

Эсфирь Соломоновна подняла с пола сумку, вынула пачку брошюр.

- Не знаю насколько этому можно верить. Звучит заманчиво.

- Дорога из жёлтого кирпича?23 Ладно, проверим.

- Как? – удивлённо спросила Ирина.

- Люди – они везде люди. Пообщаемся.

    На другой день по дороге домой Пётр свернул в парк и сел над прудом в том месте, где когда-то ему сказали: «Уж чего только я про евреев не слышала, но чтоб они детей своих бросали...» Раскрыл блокнот и стал писать по адресам, указанным в брошюрах. На работе Пётр отыскал сотрудника, командированного в Москву, и попросил опустить письма. Запасся терпением и стал ждать чуда. Давно подмеченно, что чудеса происходят только с теми, кто в них верит. Довольно скоро, не прошло и месяца, Ирина позвонила на работу: - Тебе письмо из Израиля.

- Читай, - попросил Пётр.

- Я пойму? Постой, оно на русском.

Управление кибуцного хозяйства приветствовало решение Павла присоединиться к программе «Первый дом на родине». Его просили с этим письмом обратиться по указанному адресу в Тель-Авиве. Всё остальное они берут на себя.

 

    Вышло так, что Павел сам заговорил об отъезде. Улучшил момент, когда они с матерью остались  дома одни, и начал издалека.

- Мила Смелянская из параллельного класса уезжает в Израиль. Она тебя знает. Ты лечила её. Мама у неё русская, а папа еврей. Говорит, если не приживутся в Израиле, поедут дальше – в Канаду или в Австралию. Представляешь, будет ходить вниз головой, - он рассмеялся в ответ на протестующий жест Ирины, - знаю, но всё равно интересно. Она говорит, что мы тоже можем уехать.  Есть такой закон...

Ирина выключила газ, медленно сняла фартук, чтобы собраться с мыслями, села к столу и пригласила сесть сына.

- Вы обсуждаете такую возможность? И Таня?

- Она первая начала. Нашла у папы «Эксодус», прочитала и мне дала.

- Ты справился?

- С трудом. Теперь она читает «Историю евреев» и мне рассказывает. Папа читал тебе?

- Местами. Там война, Павлик.

- А здесь? Почему ты больше не ходишь по грибы? Я спросил папу, почему мы перестали ходить в походы? Хочешь знать, что он мне ответил? «Я не смогу защитить вас. В детдоме тоже быволо нападали кодлом на одного, но не было такой жестокости. Лежачего не били, девчонок не трогали, чем-то отличались от волчьей стаи.»

- Ты готов уехать, как та девочка?

- Я и Таня. Мы решили, - Павел смутился, - для себя, что мне стоит поехать первому, потом она приедет ко мне, - и тише, с надеждой в голосе, - а  может, и вы надумаете?

- Неожиданно выясняется, что дети выросли. Я помню это чувство. Сама уехала из дома в семнадцать лет, но тогда всё было проще, или казалось... Поговори с отцом.

- У тебя лучше получится.

- Да, но это будет разговор с твоим отцом, со своим - говорить можешь только ты.

    Ирина зажгла газ и застыла у плиты, глядя на живые синие языки пламени. Мысли, пока бессвязные, вились вокруг неоконченного разговора. Пришла Таня. «Сидят на таниной кровати и шепчутся. Решили..., для себя».

    После ужина, когда все ещё сидели за столом, Павел набрал воздух и произнёс: - Папа, я хочу уехать в Израиль, - и посмотрел отцу в глаза.

 - Хорошо, - буднично согласился Пётр, - получишь аттестат и поедешь. – Улыбнулся сыну и добавил: - Конечно, если мама разрешит.

Дети растеренно переглянулись, молча встали и вышли из-за стола.

- Она тоже хочет уехать, - сказала Ирина, - не сейчас.

В этот вечер к разговору об отъезде не возвращались. Каждый был погружён в себя.

    После очередного экзамена Павел предложил отцу: - Прокатимся? Скоро сдавать на права. 

Пётр выехал за город, свернул на лесную дорогу и уступил руль. Сын не спешил трогаться.

- Почему ты сразу согласился? Это как-то связано с приездом бабушки?

- Не будем темнить. Связано. Как ты представляешь свой отъезд?

- Есть такая программа «Первый дом на родине».

- Ясно. У вас свои источники информации. Заводи. На обратном пути поговорим.

В гараже Павел спросил: - Как бабушка отнесётся к нашим планам?

- Спросишь её сколько лет было солдатикам, что лежали у неё в госпитале, и сколько лет было ей самой. В иных условиях люди быстро взрослеют.

    Маша и Павлик закончили школу. Этим летом нарушилась эвклидова геометрия их жизней – параллельные пути разошлись. Маша готовилась изучать романо-германские языки в университете, Павлику тоже предстояло окунуться в другой язык, его ждал другой мир и другие люди. Он унаследовал характер отца – ему было интересно, манила terra incognita. 

    В последующие месяцы наши друзья прошли положенные круги исхода, проглатили и оплатили отказ от гражданства, не дотянули до разрешённых сорока килограмм багажа и в канун войны в Заливе отправились в Москву.

 

    Томительное ожидание в аэропорту. Регистрацию объявляли и отменяли без объяснения причин. Ирина дремала, обняв рюкзак сына. Мужчины вышли размяться. Не выспавшиеся они ёжились и зевали. Говорили, о чём было уже не раз говорено.

- Советуйся с бабушкой, - сказал Пётр, - она мудрая женщина.

- Я был ещё совсем маленьким. Ты нёс меня на плечах из садика, и я спросил: когда я вырасту, ты всё равно будешь моим папой? Ты сказал: «Я буду твоим другом». Теперь я вырос.

Пётр обнял сына. – Не забудь этот разговор, когда окунёшься в новую жизнь.

 

- Я обнял его, чтобы не выдать себя, - сказал мне Пётр, когда все мы ждали первого письма.

Габриэль Гарсиа Маркес: «Я понял, что когда новорожденный впервые сжимает отцовский палец в своём крошечном кулачке, он хватает его навсегда.» Вещие слова.

 

    У стойки, где заполняли декларации, Пётр написал короткое письмо.

«Здравствуйте Дора Исаковна! Вот и представился случай разыскать вас и возобновить знакомство. Я приезжал в середине семидесятых, зашёл повидаться и не застал никого из прежних жильцов. В библиотеке мне сказали, что вы уехали в Израиль. Я не знал обстоятельств вашего отъезда, всё же порадовался за вас, на всякий случай.

    Эсфирь Соломоновна – родной мне человек. От неё вы узнаете всё, что может вас интересовать. Всё тот же Пётр».

    Прошли таможню, стали в очередь на пограничный контроль, обменялись последними взглядами. Пётр взял жену под руку.

– Пойдём, отыщем местечко у окна. Увидим посадку. 

Она послушно последовала за ним. – Я, как сомнамбула. 

Они стояли, взявшись за руки, смотрели на лётное поле, ждали посадки. Прошёл час, пошёл второй.

– Пойдём в ресторан, - предложил Пётр, - сядем у окна и будем ждать. 

Свободный столик у окна не был убран. Пётр разыскал официантку.

– Мы хотим сесть за свободный стол у окна. Не возражаете?

- Совсем терпежу нету. Подождите пока уберу.

- Сына провожаем. Не хотелось бы пропустить.

- Далеко?

- В Израиль.

- Садитесь. – Она проворно убрала грязную посуду, в очередной раз перевернула скатерть, положила меню и исчезла. Поели, не спеша. Официантка убрала тарелки. – Ещё что-нибудь?

- Кофе, пожалуйста.

Официантка подошла к окну. – Вы какой борт ждёте?

- Справа. С разрисованным хвостом.

- На Будапешт. Я бы сама хоть куда уехала. Сидите, сколько хотите.

Допили кофе, дождались посадки. Разглядели яркую курточку сына. Уже на трапе он махнул рукой в пространство и пропал.

- Почему дети вырастают?

- Потому что мы стареем.

- Спасибо за напоминание.

- Ещё кофе?

- Нет. Машину времени.24

- Простого проще. Во всех киосках и не дорого. – Наконец она улыбнулась.

- Пойдём. Нам пора двигаться.

- Пойдём. Пустота такая. От меня одна оболочка осталась.

- А меня зависть распирает. Сам бы полетел. Ужасно интересно.

- У тебя есть такая возможность.

- Этим и кончится, если Таня соберётся.

- Мне даже страшно подумать. Расстаться со всем, к чему душа прикипела...

Они вышли из здания аэровокзала, повернули к автобусной остановке. Пётр оглянулся на шум взлетающего самолёта, увидел размалёванный хвост. - Смотри!

    На Арбате, в проходе, превращенном в торговый ряд, они купили две акварели – весёлую и грустную, весну и осень.

 

 

   Глава 25

    Мы долго ждали первого письма. «Всё было разыграно, как по нотам, - писал Павел, - на ночь меня определили в гостиницу, утром явился по указанному адресу и показал письмо. Поздно вечером, в компании ещё двух парней, я оказался в кибуце Бар-Ам, рядом с ливанской границей. Буду учить иврит и работать по четыре часа в день за стол и кров, а положенная мне карзина абсорбции сохранится. Это всё, что я знаю. Уже усвоил два главных слова на иврите: «бесэдер» – вроде ОК на все случаи жизни, и «савланут» - терпениум мобиле,25 советуют другим, к себе не относя.  Зимой на «крайнем севере» всё зеленеет и цветёт, посылаю цветок для мамы.»

    Неделю Павел работал в саду, осмотрелся, написал короткую записку на английском: «Хочу работать в гараже. Это возможно?»  Большой грузный мужчина в сандалях на босу ногу, шортах и свитере повернулся от раскрытого капота, оглядел Павла и улыбнулся. Павел улыбнулся в ответ, сказал: «Шалом» и протянул записку. Мужчина прочитал, вернул записку, сказал «бесэдер» и подал руку: - Шауль.

- Павел.

А-а...,- обрадовался мужчина, - ты тоже, - и поманил его за собой. В конторке взял с полки выстиранный комбинизон и дал его Павлу.

- А разрешение?

- Бесэдер. Нет проблем.

 

    «Дорогие мои! Это отчёт о встрече с Дорой (здесь отчества не в ходу) и об инспекционной поездке к Павлику. Сразу как-то не получалось, понемногу всё утряслось, причесалось, и я, наконец, собралась заняться розыском. Нашла я её очень просто: написала в газету, где помещают объявления потерявших друг друга людей. В день выхода газеты мне позвонила женщина, представилась, как бывшая сотрудница Доры, и, выяснив, кто и зачем её разыскивает, обещала дать ей мой телефон, а там, как уж она решит. Дора позвонила, приехала за мной, и мы проговорили у неё дома до глубокой ночи. Мне открылись некоторые пикантные подробности днепропетровского периода жизни моего зятя, а для неё мой рассказ явился полной неожиданностью. Мы хорошо посплетничали. Дора много лет проработала в библиотеке Хайфского университета, вышла на пенсию, и мне кажется, что мы обе рады знакомству.

    Дора сама предложила мне навестить Павлика. Рано утром две старушки сели в машину, тоже не первой молодости, и взяли курс на север. Верхняя Галилея, особенно в окрестностях Бар-Ама, красивейшее место. Вынуждена признать: Пётр оказался прав. Самостоятельность пошла ребёнку на пользу. Все его однокашники работают на свежем воздухе, и только мой внук копается в моторах. Дора объяснила мне, что кибуц и армия – лучшая визитная карточка и входной билет в израильское общество. Не беспокойтесь, с ним действительно всё в порядке. Об условиях проживания, если коротко, - санаторий четвёртого управления с умеренной трудотерапией. Поездка заняла весь день. Море впечатлений и удовольствия. Пока всё. Устала. Обнимаю. Ваша мама и бабушка.

 

    В привычное время люди предъявляли пропуска, расходились по цехам, переодевались в рабочую одежду, проходили мимо мёртвых станков,  садились за столы стучать костяшками домино, устраивались у верстаков читать газеты. В институте тоже царило затишье. Шустрили только кооператоры, виновато оглядываясь по сторонам и прикрывая рукой телефонные трубки.

    Зинуля бесцельно просматривала старые шлифы, когда Виктория позвала её: - Кончай лепить образ. Пойдём, дело есть. – Они вышли из здания, пошли вдоль его стен. – Люди ресторан открыли, пивнушку, ещё что-то, им коржи нужны. Много. Платят поштучно. Чужих привлекать не хочу, а одна не справляюсь. Хочешь подзаработать?

Зинуля сжала губы, сузила глаза, стала закатывать рукава халата.

– Пошли.

Виктория отступила на шаг. – Ну, ты даёшь! Вечерами. Не такой это заработок, чтобы место терять. До пенсии дотянуть надо, немного уже осталось.

    Вечером мы начали промышлять коржами. «Люди» завозили Виктории мешки с мукой. Я привозил муку домой, покупал соль, кефир и маргарин, Зинуля замешивала тесто, пекла коржи по размеру сковородки, складывала их в стопку и подсчитывала вечерний заработок. Утром, до работы, я отвозил коржи Виктории, когда и куда они исчезали, мы не знали и не спрашивали.

 

    Работая рядом, Павел и Шауль не раз возвращались к разговорам о желании Павла служить в танковых войсках. Когда пришло время определиться с армейской специальностью, Шауль звонил куда-то, шумел, пока соединяли, закончил разговор и победно произнёс дословно непереводимую фразу, правда, к тому времени Павел и не нуждался в переводе.

    Все подробности армейской службы Павел ограничил одной фразой: «Вот это машина, папа! Блеск.»

- Секретность у них такая, - предположила Зинуля.

- Хуже, - отозвалась Ирина, - думаю, стреляют. Вечерами она слушала «Голос Израиля».

Из бабушки тоже ничего выудить не удалось: «Он меня держит за дурочку. Рассказывает какие-то басни про девчонок-инструкторов, про антимир – мол, учили, что пить надо меньше, а оказалось, что пить надо больше. И всё в таком духе». Письма приходили исправно, и это успокаивало.

 

    Пришло нежданное письмо от Полины Ивановны, с перечёркнутым адресом и наклейкой из адресного стола. Пётр прочитал письмо и отдал его жене со словами: за что боролись... На двух листах Полина Ивановна подробно описывала свою неуютную старость. Она овдовела, дочь вышла замуж, уехала и не даёт знать о себе. Её пенсии не хватает на жизнь и на оплату квартиры. Ей больше некого просить о помощи. Слово сын в письме не мелькало, она уважительно, на вы, обращалась к Петру Ивановичу.

- Как ты поступишь? - спросила Ирина.

- Очень давно, ещё в Бодье, Татьяна Михайловна сказала мне: «Не держи на них зла. Они дали тебе жизнь.» Знай она обстоятельства моего рождения, могла бы уточнить: случайно. А жизнь дала мне вас, так что пора расплатиться.  Пошлём деньги и посылать будем. Не возражаешь?

- Ты знаешь моё мнение. Напиши письмо.

- Нет. Только деньги. Она просит о помощи, ни о чём другом в письме речи нет.

- Это не карточный долг. Как можно так строго судить обманутую девчонку? У тебя у самого дочь.

- На девчонку я не в обиде, а профсоюзная халда могла найти доброе слово для разыскавшего её взрослого сына. Сколько раз позволительно матери бросать своё чадо? Нет ответа?

- Она и нашим детям дала жизнь. Ты любишь рассуждать о связи времён ..., я сама напишу ей.

Пётр не ответил на решительный выпад жены, вышел на балкон, закрыл дверь.

    Возвращаясь с Десны, они задержались на пару дней в Киеве.

- Матери позвонишь? - спросила Ирина. – Столько событий произошло: получил учёную степень, собрался жениться ...

- Хорошо, что подсказала. Познакомлю тебя с Галиной Прокофьевной.

    В последующие годы Ирина при случае напоминала, что у него есть мать, всегда с тем же результатом. Однажды она всё же дождалась ответа: - Было время, когда мне хотелось выть на луну. Было и прошло.

Пётр вернулся в комнату, подошёл к жене. – Пиши. Только от себя.

- Присядь на минуту. У моей бабушки хранилась тарелка, оставшаяся ей от матери. По краю тарелки тянулась надпись угловатыми буквами. В одну из наших редких встреч бабушка прочла и перевела мне эту надпись. «Проходит не время – проходим мы».

- Хорошо. Напиши от нас.  

 

    «Здравствуйте все! Спасибо за письма, они, как гравитация, удерживают меня на домашней орбите.

    Закончилось дежурство на севере. Парень из нашего экипажа пригласил меня на отдых в свой кибуц. Я позвонил бабушке, получил согласие и принял приглашение. Усиленно леплю образ примерного внука, она тоже не отстаёт. Родители моего приятеля, когда узнали, что я здесь один – без семьи, обратились в правление, и мне предложили приезжать сюда на отдых, дали ключ от домика и «хохмолог» - народное название электронного брелка для расчётов в столовой, в моём случае за счёт заведения. Если честно, мне уже слегка приелись визиты к родственникам, которые мы с бабушкой наносим, чтобы, не дай бог, не обидеть кого-нибудь. Я с радостью принял предложение и тут же им воспользовался – бросил сумку и растянулся на кровати.

    Теперь самое интересное. Утром я пошёл знакомиться с кибуцем, искал гараж и набрёл на мебельную фабрику. Папа, здесь древесина со всех концов света, всех цветов и оттенков. Сразу зачесались руки, пап, пришли, пожалуйста, инструменты для работы по дереву. Заведующий складом оказался большим любителем и знатаком древесных пород. В его маленьком кабинетике, полностью заполненном столом, компьютером и животом хозяина, одна стена увешана образцами экзотической древесины, а описание пород и прочие интересные подробности собраны из интернета на отдельном сайте. Мы вместе пошли в столовую, и за обедом он обещал поддержать мой «проект». Янтарное дерево (Орех Парагвайский) привлекло меня цветом и названием, но остановился я на чёрной ольхе, близкой нам по духу, а липе – по свойствам. И ухищрений никаких не надо – она и так светло-кофейная с розовым отливом. Тебе интересно будет узнать, что Венеция стоит на ольховых сваях, а уголь из чёрной ольхи в своё время ценился выше других при выплавке железа.

    Мамочка, говорю я свободно, но запас слов ограничен кругом интересов и сферой общения. Это не тот случай, когда можно читать и набирать запас слов. Сплошные Нефертити. На слух проще и быстрей. Для многих иврит начинался с армии. Не волнуйся, неучем я не останусь. Пока присматриваюсь.

   Таня, письмо твоё получил. Отвечу отдельно.    Хотел, как обычно, написать «привет нашим друзьям» и задумался. Сколько себя помню, они всегда были ближе нам, чем родственники, с которыми я только сейчас начинаю по настоящему знакомиться. Два цветка для мамы.

                                                                                             Обнимаю. Павел.

    В следующий свой приезд по дороге к домику Павел свернул на детскую площадку, увитую виноградом, срезал несколько листьев – нежных, светящихся на солнце, и загрубевших, больших и тёмных. На газоне перед домиком разулся, опустился на траву в тени эвкалипта, вытянулся и закрыл глаза. Лениво приподнял веки на звуки чужой речи. Две рослые белёсые девицы, покрасневшие на солнце, шли мимо, разглядывали его и смеялись. Заснул и спал до вечера.

 

    «Здравствуй, сестричка! Отвечаю. Ни друга, ни подруги я не завёл. Друзей-приятелей много, такое впечатление, что все кругом друзья, но это, скорее всего, поверхностное впечатление. В городах я не жил, в кибуцах все свои, а в армии под одним богом ходим, не всегда милосердным. Во всяком случае, агрессивности я не замечал.

    Сейчас я на отдыхе, в соседях у меня волонтёры – две беленькие девочки из Дании. Мы познакомились в бассейне, попрыгали в спортзале на дискотеке и вместе пошли домой. Они пригласили меня зайти выпить кофе, а когда я стал прощаться, предложили остаться у них на ночь. Я сделал вид, что не понял. Поспешных выводов не делай. «Другой мир – другие люди», - говорит наша мама и, как всегда, права.

Передавай привет всем, кто меня помнит. Студентке особый. Павел.»

 

    Павел принёс из столовой большую плоскую тарелку. Разложил на ней виноградные листья, передвигал, менял их местами пока не добился желаемой композиции. Достал из сумки припасённую плотную бумагу, карандаши и принялся рисовать. После нескольких попыток блюдо из виноградных листьев приобрело форму и очертания, ещё предстояло оживить его тенями и перенести рисунок на доску. Он настрогал кучками цветные карандаши, осторожно набрал немного порошка на ватный томпон и стал накладывать тени. Этому приёму он научился у отца, когда они вместе выпускали новогоднюю газету в четвёртом или пятом классе. Подкрался вечер, лишённый сумерек, быстро темнело. Павел отложил рисунок, натянул джинсы и побежал в столовую.

 

    Почти у самой проходной шла бойкая торговля. Вокруг грузовика, доверху гружённого ящиками с водкой, толпились люди и подходили новые. Давали две бутылки за ваучер, народ прибывал, здоровый лоб в камуфляже лениво крикнул из кабины: - Притормози, хватит одной. – Окружавшие машину люди обиженно разошлись, а из проходной шли новые, направлялись прямиком к машине, отдавали свою долю за бутылку и выбирали судьбу для себя и для своих детей.

    Пётр прошёл мимо грузовика, остановился на берегу. Пруд замёрз без ветра и снега. Иногда природа устраивала короткий праздник – сковывала пруд гладким льдом, тёмным, как бутылочное стекло. По зеркальной поверхности мороз разбрасывал сверкающие звёзды, причудливые узоры  искрились на солнце всеми гранями и цветами. Однажды такой день выпал на воскресенье. Мы одели коньки и небольшой компанией пробежали пруд на одном дыхании, выпили кофе из термосов и, не спеша, заскользили обратно. Больше двадцати лет минуло, а картинки живут и двигаются.

    Толпа схлынула. Водку укрыли брезентом, в кабине подбивали бабки и закусывали. По льду ещё не ходили, Пётр огибал пруд и размышлял. «Ведь заранее было известно, чем всё кончится. Новая власть не хуже прежней манипулирует людьми, грубо, без малейшего уважения. Действует по завещанному рецепту – главное ввязаться, а там кривая вывезет,26 спешит как можно скорее передать «народное достояние» в частные руки, всё равно в какие, лишь бы передать. Тогда тоже спешили...» Он обогнул пруд, стал подниматься в гору. У трамвайной остановки его окликнула моя мама.

- Может, хоть вы мне объясните, что это такое, - она достала из сумочки только что полученный ваучер и показала его Петру.

- С вами разводятся, делят имущество. Распишитесь и больше «вас тут не стояло.»

- У меня тоже было такое чувство, но я не допускала, что с нами могут так поступить. Куда мне теперь с ним?

- Переложите заботу на чужие плечи – подарите Зине в день рождения. И мы подарим.

- Это мысль. Пожалуй, я так и сделаю. Она найдёт им применение.

Дома мама сказала отцу: - Встретила Петра, он свой ваучер хочет подарить Зиночке на день рождения. Может, и мы присоединимся?

- Присоединимся, - поддержал её отец, - только всё равно не хватит.

- На что не хватит?

- Обклеить туалет, - пояснил отец. На рыбалку он теперь не ходил, целыми днями читал газеты и смотрел телевизор.

 

 

   Глава 26

    Для меня это рубеж – до и после. Ирина уезжала в подавленном настроении, Таня прослезилась, Пётр подбадривал провожающих:

- Веселее! Не на поминки пришли.

    Эсфирь Соломоновна пожелала жить с дочерью. Сыновья её, обосновавшиеся в Хайфе, сняли для них квартиру. После хлопот первых недель, все трое начали посещать ульпан – курсы по изучению иврита. Миловидная учительница с библейским именем Рахель не говорила по-русски. Когда слушатели её не понимали, она обращалась к Петру на английском, и он переводил. Грамматика, простая и чёткая, далась легко, Таня уже щебетала понемногу, Ирина продвигалась медленно, но верно, а Пётр молчал. Он мог написать и прочитать по бумажке, в свободном общении слова не шли, теснились в уме и не просились наружу, более того, пути английской речи тоже оказались перекрытыми.

 

- Смотри, папа, - Таня показала отцу газету, - технологическая теплица в Кирьят-Шмоне просит присылать краткие описания проектов на иврите. Вырежу на всякий случай.

С идеей технологических теплиц Пётр был знаком. Это первое, что ему посоветовал представитель министерства абсорбции и вручил буклет. Дора уточнила: - Условия там, может, и тепличные, но, насколько мне известно, вызревают далеко не все плоды. Продать идею подчас труднее, чем осуществить, а Кирьят-Шмона не самое лучшее место для жизни – её постоянно обстреливают.

    Вечером, когда они остались одни, Пётр показал объявление Ирине и спросил: - Попробуем? Вы можете жить в Хайфе, а я поработаю вахтовым методом.

- А как же твоя идеология? Где логика идеи? – прочла с пафосом:  «...прилепится к жене своей и будут двое...»  Поедем вместе.

- Всё ещё вилами на воде писано. Хотя, признаюсь, я уже начал думать.

- Погаси свет. В темноте лучше думается.

«Всё уже давно продумано, исполнено и проверено. Надо только правильно подать, найти формулировки, простые и чёткие» Мысли спутались, и он уснул.

    Утром наследница «сопушки» обрела новое название, и родилась формула, кочевавшая впоследствии из проспекта в проспект, пока жив был проект: «Forming Device Set, the FDS Family – a compact, cost-effective set of machines for the manufacture of custom-shaped bars, tubes and wire, produced from steel, alloys and non-ferrous metals.»27 Описание заняло меньше страницы. Когда Пётр с помощью Тани попросил Рахель перевести текст на иврит, она в сомнении покачала головой. – Возьму домой. Покажу мужу. - В переводе текст сократился наполовину. Теперь уже Пётр в сомнении качал головой. Он добавил пару небольших чертежей и отправил оба листка.

    На звонок ответила Таня. – Папа, тебя. На иврите. – Пётр разобрал, что речь идёт о проекте. Его приглашают, но куда и когда? Он спросил номер телефона, поблагодарил и положил трубку. В ответ на немой вопрос жены и дочери смущённо улыбнулся. – Предлагают встретиться по поводу проекта. Больше я ничего не понял.

- Позвони Доре, - крикнула Эсфирь Соломоновна из кухни. Пётр так и сделал, продиктовал номер и остался ждать у телефона. По имени и отчеству к Доре Исаковне обращался только Пётр, даже Таня, мгновенно усвоившая местный стиль, обращалась к ней по имени.

- Звонил консультант. Отставной генерал. Считает, что у проекта есть перспектива. Встречаемся завтра в пять. Заеду за тобой. Эсфирь отдыхает? – Пётр передал трубку.

- Сочли, что у проекта есть перспектива. – Он ударил кулаком по колену. – Я заговорю когда-нибудь?! Слова заперты в голове. Я их слышу и не могу произнести. Хоть не иди к гипнотизёру!

- Это мысль. Сходи, в самом деле, - поддержала его Таня.

Ирина села рядом, обняла Петра за плечи, притянула к себе. – У тебя всегда всё получалось. Перешагни через себя. Выпусти джинна из бутылки.

Пётр опустил голову. – Как?

- Как Цицерон.

Эсфирь Соломоновна поманила Таню и увела её на кухню.

 

    - Где мой самый прилежный ученик? – спросила Рахель. – Он здоров?

- Здоров, - коротко ответила Ирина.

- Учит иврит по методу Цицерона, - вставила Таня.

- А-а-а, Цицеро. Это интересно.

- Сам расскажет, - сказала Ирина и строго посмотрела на Таню.

 

    Пётр встал рано, до восхода солнца. Оделся, положил в сумку словарь, бутылку с водой и тихонько, никого не разбудив, выбрался из дома. По дороге к морю он вёл нескончаемый безмолвный разговор на иврите и на английском. Молча получалось, слова послушно выстраивались в ряд, он видел их написание, произносил фразу за фразой... Хорошо тренированная зрительная память подмяла под себя слуховую и безраздельно влавствовала над ней. Недавно они писали диктант. Раздавая листки, Рахель подняла его листок над головой. – Смотрите, ни одной ошибки. Браво, Пётр! – На пустынном берегу он разулся, закатал штанины, пошёл по мелководью, остановился, набрал воздух и закричал... Он шлёпал ногами по воде, выкрикивал в такт отдельные слова, короткие фразы, повторяя их снова и снова, час за часом, утверждая примат устной речи.

 

    В скромном оффисе генерала на стенах висели фотографии израильских танков. - Я отдал им многие года, - сказал генерал, заметив интерес Петра. Из маленького приёмника на столе лилась тихая классика. Ирина тоже слушала эту станцию. Пока разбирались кому какой кофе, с сахаром или без, Пётр рассматривал генерала. «Ему за шестьдесят. Должно быть, прошёл все войны. Держится просто, с Дорой – словно всю жизнь знакомы».

- Я вижу перспективу этого проекта в продаже машин. Для представления проекта мне нужна информация: техническая, затраты и рынок, - генерал раздал листки, прочитал первый вопрос и поднял глаза. – Понятно? – Дора перевела...

– Он  хочет, чтобы ты оценил объём мирового рынка оборудования и профилей в физических величинах и в стоимости; считает, что если рынок велик, то и для тебе найдётся место.

- Если я отвечу на все эти вопросы, ему останется только поставить свою подпись. Где я найду материалы по рынку?

- Ищи, - ответил генерал, - это твой проект. – Он перегнулся через стол ближе к Петру и заговорил медленно, подбирая простые слова, в тех местах, где Пётр переспрашивал, повторял непонятное слово на английском.

 – У одного человека жил кот, который гулял по ночам, утверждал себя истошным голосом и мешал хозяину спать. В какой-то момент человек потерял терпение и выхолостил кота. Однако ничего не изменилось, кот по- прежнему будил его по ночам. – Сейчас то чего? – спросил он кота. – Теперь я консультант, - ответил кот. Скажи мне, что ты понял?

- Хорошо. Откровенность за откровенность. По сути, вы не мой консультант, а тех, кто принимает проект. – Пётр смотрел на генерала пока тот слушал перевод. – В пояснительной записке, очевидно, важнее всего ваша подпись,  так что я постараюсь. И ещё. Я могу облегчить вам задачу – не отвечать на вопросы, а написать представление на английском.

Генерал протянул руку. – Сто процентов.

- В Израиле это высокая оценка, - закончила встречу Дора.

 

    Они пили чай с вареньем – каждый со своим. – Теперь я варю только для гостей, а себе покупаю диетическое, без сахара.  По-моему, вы по-разному понимаете цель проекта.

- По-разному, - согласился Пётр. – Это неважно. Какая мне разница под каким флагом поплывёт проект, было бы семь футов под килем. Так что будем делать с рынком?

- Ты считаешь, что он достаточно велик? - она открыла новую банку. - Это из местных плодов. Такое ты ещё не пробовал.

- Если не вдаваться в подробности, подверстать всё, что имеет отношение к профилям, - должён быть огромен, но как добраться до материалов?

- Представь себе, это не сложно. Фирмы хотят, чтобы о них знали. Завтра поедем в библиотеку Техниона.

    В библиотеке Пётр открыл для себя «Компас». Дора подвела его к полке со справочниками. – Какие страны тебя интересуют? – Пётр выбрал пару толстых томов, занял столик и осмотрелся. Молодые люди сидели парами и по одиночке, доносилась приглушенная скороговорка на иврите, русская и английская речь, смех, шелест страниц – другая атмосфера другого зала. «Когда ещё здесь будут ситеть наши дети...»

 

- Скоро у меня день рождения, - сказал Пётр за ужином.

- Свежие новости, - прыснула Таня.

- Сейчас будут. Подарите мне большой Оксфордский словарь. Можно прямо сейчас, не откладывая.

- Словарь дарю я, - подняла руку Эсфирь Соломоновна. – Иди, купи.

 

    Накануне возвращения в ульпан Ирина предупредила мужа: - Дочь сделала тебе рекламу. Все ждут. Тебе есть чем заполнить неловкость первых минут?

- Я приготовил монолог.

- Ну? – спросила Рахель. – Цецеро помог?

Пётр прочёл свою заготовку – легко, свободно, с интонациями.

- Ай да Цицеро! – захлопала Рахель.

- Ай да сукин сын! – подхватила Таня. Все засмеялись и захлопали.

При встрече Таня сказала брату: - Пока он говорил, мама держала его за руку. Я видела, как они смотрели друг на друга. Я тоже хочу, чтобы на меня так смотрели.

 

    Дальнейшее продвижение проекта шло через Дору. Директор «теплицы» по дороге из Тель-Авива в Кирьят-Шмону заехал в Хайфу и назначил им встречу в кафе. Представился: - Дрор, - и сразу заговорил, радостно улыбаясь. – Пора познакомиться. Я читал записку консультанта и согласен с его оценкой. На днях проект направят на рецензию. – Он заказал всем кофе. – Каждый будет заниматься своим делом. Ты обеспечиваешь технику, я – продвижение проекта на рынок. – Между прочим, упомянул, что сделал докторат в Штатах, обещал держать их в курсе дел, допил кофе, оставил на подносе деньги и укатил.

- Какое впечатление он произвел на тебя? – спросила Дора.

- Слишком хорошее, чтобы быть похожим на правду.

- Оптимист?

- Или прожектёр. Увидим.

    Вскоре последовал звонок.

- С рецензентом проекту не повезло. Он хочет встретиться с автором и сказать ему, что тоже кое-что смыслит в профилях. Мой опыт работы с ним не сулит ничего хорошего.

- Что ты о нём знаешь? – спросила Дора.

- Он из семьи польских репатриантов. Человек жёлчный и амбициозный. Когда-то имел какое-то отношение к профилям из алюминия. Настраивайтесь на тяжёлый разговор.

- Сам настраивайся, - проворчала Дора и передала разговор Петру.

    В Тель-Авив они отправились поездом, на станции пересели в машину Дрора и поехали к высокому зданию, где в одной из ячеек их ждал чиновник, изначально негативно настроенный и желавший лично сообщить им об этом.

     Рецензент дождался пока все уселись, повернулся во вращающемся кресле к Дрору. – Ты читал? – он потряс запиской и бросил её на стол.

- Думаете здесь некому разобраться? Знаешь как формовать пустую трубу? На, покажи, - он достал из ящика стола картонную трубку от рулона туалетной бумаги и протянул её Дрору. Холодная прокатка профилей из стали – нонсенс! 

Дрор взял протянутую ему трубку, смял и бросил в карзину. – Вот доктор Коваль. Ты хотел говорить с ним – говори.

- Вы отрицаете саму возможность холодной прокатки профилей из стали, - сказал Пётр, - тем не менее, это общеизвестный факт.

- Кому он известен? Я консультировался со специалистами, и они разделяют моё мнение. Прокатку низкоуглеродистой стали они ещё допускают, а нержавеющей – категорически отвергают.

Петр улыбнулся. – Я не знаю с кем вы советовались, но если здесь распространено такое мнение, тем лучше - значит проект обладает абсолютной новизной. Кстати, нержавеющая сталь в массе своей тоже низкоуглеродистая и достаточно пластичная. Позвольте я отвечу сразу на все вопросы. Что ещё вызывает сомнение?

- Всё. Кто купит эти машины, а если купит, то, что он будет с ними делать?

- Давайте по порядку. В самом факте холодной прокатки профилей нет новизны, и я на неё не претендую. Вы покупаете магнитофон, который кто-то изготовил, вставляете кассету, которую кто-то записал, и нажимаете кнопку. Ноу-хау проекта состоит в том, что я знаю, как профилировать трубы и как катать профили. Большинству потребителей для выпуска своей продукции нужны два-три профиля, и мы предложим им набор компактного оборудования – FDS Family, готового к выпуску нужных им custom-shaped28 профилей. А если понадобится четвёртый, они вернутся к нам и купят новую кассету. Ниша проекта – карманная металлургия для стран с множеством мелких производителей. Таких сегодня большинство. Разве это не разумная стратегия?

Рецензент не перебивал Петра. В какой-то момент на лице его отразилась растерянность, он повернулся к Дрору, и лицо его приняло прежнее выражение. – Здесь написано одно, он говорит совсем другое. Вы иногда встречаетесь, доктор Порталь?

- Доктор Коваль говорит тоже самое. Мы продаём машины и всё, что их сопровождает. Это не требует пояснений.

Они начали препираться, привнося раздражение, личную неприязнь, отдаляясь от темы.  

    «Неужели эти двое в угоду своим амбициям принесут в жертву мой проект, мой шанс, мою работу? Всё. Ещё немного и прозвучат слова, от которых трудно будет отказаться».

Разговор уже шёл на повышенных тонах. Рецензент помогал себе жестами.

- Они приезжают из большой страны, у них узкая специализация, а здесь надо уметь делать всё от начала и до конца. Они много знают и ничего не умеют.

- Это легко проверить, - громко прервал его Пётр. 

- Пожалуйста, переводите медленнее, - обратился он к Доре, - пусть успокоятся. 

Пётр, не спеша, раскрыл сумку, извлёк две книги.

– Здесь описаны возможности холодной прокатки. Я писал на русском, а это польский перевод. 

Рецензент взял книгу, перелистал. – Я читаю по-польски. Не так, чтобы очень, но достаточно... – Пётр не прерывал его. Рецензент закрыл книгу, вопросительно посмотрел на Петра.

- Хотите увидеть, как это делается?  – Ему нужно было сменить настрой, услышать «да». Рецензент отхлебнул остывший кофе и утвердительно кивнул. «Теперь дай ему достойный выход», - подумал и произнёс: - Во сколько вы оцениваете допустимый риск?

- Ну, не более фифти-фифти.

- Это по отношению к затратам двух лет, на один год выходит всего ничего. - Пётр улыбнулся, сознавая шаткость своих построений. Придвинул свой стул к столу рецензента и заговорил, глядя ему в глаза.

- Дайте мне год, и вы будете первым, кто увидит, как это делается. Если по истечении этого срока здесь не будут лежать профили из нержавеющей стали, - он очертил рукой круг на столе, - я принесу вам свои извинения, а вы с чистой совестью порекомендуете закрыть проект.  «Сейчас он скажет, что с чистой совестью может не открывать его».

Очевидно, собственное реноме для рецензента значило больше экономии государственных средств. Он повернулся к Дрору. Уколол: - Приятно иметь дело с умным человеком. Рискнём?

Дрор  усмехнулся. - Я ничем не рискую.

«Не отпускай его», - подумал Пётр. - Если не возражаете, мы подготовим текст, а вы отредактируете его.

- Это моя работа. - Похоже, он считал себя победителем.

В коридоре Дрор прислонился к стене и захохотал. – Ты хорошо его прижал. Не знаешь, что писать? Тебе помочь?

- Если он тоже так понял, дела наши плохи.

- Он струсил. С книгой, изданной и переведенной, мы можем доказать его некомпетентность и потребовать другого рецензента. Будет хорошо.

    В поезде Дора призналась: - Со мной чуть инфаркт не случился, когда он разошёлся. Шёл бы ты в цирк работать. Укротителем.

- Иврит плохой, - серьёзно ответил Пётр.

    Снова наступило длительное затишье. Прошёл месяц, пошёл второй. Занятия в ульпане закончились. Таня посещала ульпан второй ступени, Ирина – медицинский, а Пётр вдохновенно драил восемь этажей подъезда.

- Не удивляйтесь. Завтра начинаю мыть подъезд. Четыресто шекелей в месяц не помешают. – Ирина нахмурилась и опустила голову, Таня спросила:

- Спорт?

- Вот именно. Так прошу и понимать. Мадам со второго этажа предложила. – Он говорил для Ирины, видя её замешательство.

Таня подошла к матери. - Она в этом году старшая по подъезду. Мы с тобой видели её в торговом центре. У неё там магазин одежды. Полная такая. Бронзовый век. На ней одних браслетов штук десять. 

Ирина посмотрела на Петра, сказала тихо: - В этом не было необходимости.

- Если проект не пройдёт, пойду токарить, а пока - почему не развлечься? Что тебя смущает?

Ирина не ответила, ушла в спальню.

- Ей за тебя обидно, - сказала Таня.

- А тебе?

- Я тоже не в восторге, но переживу.

Пётр повернулся к тёще. – Вы с ними?

- Я с тобой. И они тоже.

    Когда через месяц Пётр пришёл за платой, мадам сказала задумчиво:

- Красивые мужчины приезжают из России..., но у них нет денег.

    Каждое утро Пётр ходил на берег моря. Шагал вдали от людей и декламировал, учился объясняться в различных жизненных ситуациях, манипулируя небольшим запасом слов. Он не баловал нас письмами – раз в месяц, не чаще. Хорошую новость мы узнали от Виктории. Потом пришло письмо.

    «Привет всем! Посылаю очередную главу «хождения по мукам». Удивительно, как легко схватывают язык дети. Пятилетняя племянница пошла в садик и заговорила едва ли не на первой неделе, а я уже скоро год продираюсь, как сквозь «джунглии» (из Машенькиного репертуара).

    Вчера я присутствовал на Совете директоров «теплицы» - полуфинал перед рассмотрением в министерстве уже без моего участия, правда, и вчерашнее моё сидение участием не назовёшь. Мне повезло. Часть Павлика заменяли в зоне безопасности на границе с Ливаном, и ему разрешили отлучиться, чтобы помочь недоучке отцу. Он прикатил на джипе с парнями из его экипажа. Внушительный эскорт при моей VIP персоне!

    Первое впечатление от Совета – никакого официоза. Директора листали описание проекта, распрашивали Павла о положении в зоне безопасности, вспоминали войну в Ливане, задавали вопросы и сами отвечали на них. Кибуцники, банковские и муниципальные служащие разъясняли друг другу возможности FDS и холодной прокатки. Мы сидели молча, к нам не обращались. Павел несколько раз порывался перевести разговор на меня, а я всякий раз останавливал его за руку, дабы не нарушать царившую за столом гармонию. Когда обсуждение начало выдыхаться, директор «теплицы» предложил сделать небольшой перерыв: «Кофе, пи-пи...» (!) Павел принёс нам кофе и сказал разочарованно: - Не стоило приезжать. – Я не стал объяснять ему, что своим присутствием, он задал обсуждению доброжелательный тон и уже одним этим сделал больше, чем все разумные ответы, которые, к счастью, не понадобились. Удовлетворив себя и соседей, директора приняли проект и пожелали мне успехов.

    Парни подбросили меня до автостанции, включили музыку и укатили. На обратном пути, оставив позади очередной этап, я засмотрелся на сады долины Хулы.

    В начале нашей эры Иосиф Флавий писал о Галилее «... она вся возделана и имеет вид сплошного сада». После многовекового запустенья, сегодня Галилея сплошной сад. Все, кто посетил Палестину в начале ХХ века, писали о заброшенном и безлюдном крае. Откровеннее других, на мой взгляд, сказано у Джойса в «Улиссе»: «Бесплодный, голый, пустынный край. Вулканическое озеро, мёртвое море: ни рыбы, ни водорослей, глубокая впадина в земле... Мёртвое море в мёртвой стране, седой, древней... Древнейший народ. Скитался в дальних краях, по всей земле, из плена в плен, плодясь, умирая, рождаясь повсюду. Земля же его лежит там. И больше не может уже родить». Не боги, но с божьей помощью смертные воскресили умершую землю. Страна наполнилась людьми, садами, лесами... и вечными спутниками человеческого бытия – враждой, глупостью и злом, чинимом друг другу. Обнимаю. Ваш Пётр.

P.S. Ирина пишет своё письмо.

P.P.S. Сразу не отправил и вот новость – проект принят (!). Первого октября приступаю. Кто бы мог подумать!»

 

 

   Глава 27

    В конце сентября Пётр снял пустую квартиру на северной оконечности Кирьят-Шмоны, оставил посреди салона сумку с вещами первой необходимости и пошёл пешком к месту работы на южном выезде из города. Сорок минут в спокойном темпе вдоль цветников и финиковых пальм. Туда и обратно километров семь, десять тысяч шагов – японская норма.

- Уверен, тебе понравится, - обнадёжил он Ирину по телефону, - сразу за домом горы и лес, бомбоубежище рядом с домом, дверь открыта, - и добавил на иврите: - Будет хорошо.

Из письма Ирины. «В квартире три комнаты: салон, спальня и комната безопасности – небольшое окошко, забранное стальными жалюзями, напоминает амбразуру. Смотрит оно как раз туда, откуда и летят «катюшот» - так ласково и зловеще это звучит на иврите. Шмона лежит на стыке трёх границ, гостинца можно ждать от любого соседа.

    Всей мебели я застала две вещи: телефон на полу и паралоновый матрасик под окном. Второго у нас пока нет, обошлись сложенным вчетверо одеялом для Петра, а свою лежанку он галантно уступил мне. Разорились на маленькую газовую плитку, знакомый вам кипятильник привезли с собой. Так будем жить до первой зарплаты.  Пётр пошёл в лавку, я лежу на матрасе, бумага на полу, пишу письмо и всё думаю, что делать с собой.

    Квартира сквозная. Одни окна выходят на горы Нафтали, что отделяют нас от моря, другие – на зелёную долину Хула, выгоревшие Голанские высоты и гору Хермон с застрявшими на вершине облаками. Скоро спадёт жара, пойдут дожди, поднимутся травы – начнём ходить».

 

    «Technological Enterprises Initiation Center Ltd.», задуманный, как своего рода инкубатор технологических инициатив, - «теплица» в обиходе -  Дрор Порталь организовал по правилам, усвоенным в Штатах. Проект начинался с регистрации новой фирмы, назначения Совета директоров и создания представительских атрибутов. Согласно всё той же логике, чтобы проводить свою бизнес-стратегтю и держать руку на пульсе, в каждом проекте Дрор держал человека, призванного выполнять его указания и продвигать проект на рынок. В проекте Петра этим человеком оказался Рами Нир – приятного вида парень, кибуцник, десантник, отец троих детей, обладающий многими достоинствами, кроме знаний и опыта в деле, которое ему было поручено.

- Тебе что-нибудь нужно? – спросил Рами сразу же после знакомства. Пётр указал на смявшуюся в сумке рубашку, сказал в шутку: - Утюг.

Сел на единственный в комнате стул, разложил на коленях бумаги и принялся составлять подробный план действий.

- Что ты пишешь? – спросил Рами.

- Диспозицию, - полушутя ответил Пётр. Парень кивнул и исчез.

Во второй половине дня стараниями Рами пустая комната превратилась в благоустроенный оффис с компьютером, средствами коммуникации, утюгом на столе Петра и улыбающимся Рами за таким же столом напротив. – На складе в кибуце полно ненужных вещей. Нет проблем. Говорил Рами на простом бытовом иврите, и очень скоро Пётр перестал переспрашивать. Демократию Рами понимал конкретно: - Я могу выйти на улицу и кричать, что глава правительства дурак? – и отвечал себе, - Могу. - Пётр проникся симпатией к этому простому, энергичному парню, на все вопросы отвечавшему: нет проблем.

    Пётр составил  подробное техническое задание на проектирование FDS Family, Рами разослал его проектантам, и вскоре пришли ответы. Не задавая вопросов, не вдаваясь в подробности, фирмы запросили полгода и тридцать тысяч долларов с небольшими отклонениями в обе стороны. Быстрота и схожесть ответов озадачили Петра: профессионализм или пофигизм? Эту дилему он так никогда и не смог разрешить, сталкиваясь постоянно и с тем, и с другим, пока не привык. Финансовые вопросы Дрор решал демократическим путём на очередном заседании Совета директоров, где он доминировал, и закреплял свою волю протоколом. Заметив однажды скептическую улыбку Петра, он предложил вписать его особое мнение.

- Зачем, - ответил Пётр, - ты с самого начала разделил наши функции: рынок твой, техника моя. - И, чтобы не отстраняться полностью, добавил: 

- Результат общий.

Дрор уже готов был согласиться с запросами фирм, оставалось решить кому отдать предпочтение, когда Пётр предложил получить полный комплект чертежей за три тысячи долларов и не через полгода, а значительно раньше. – Документацию можно купить там, где я работал, а откорректирую чертежи я сам.

Дрор задумался. - Государство выделяет деньги, чтобы они работали внутри страны.

- Может лучше, если они будут работать внутри проекта?

- Я попробую, - неуверенно сказал Дрор.

Пётр позвонил в Ижевск.

- Здравствуй, Зинуля. Рад тебя слышать.

- Привет, Петя. И я рада.

- Как вы там?

- Стою у плиты, тем и живём. Работы нет. Отправили в отпуск без содержания.

- Фирма ещё жива?

- А чёрт её знает! Муженька моего спроси. Ему теперь делать нечего. Коржи отвезёт, муку привезёт и сидит целыми днями, бумагу переводит.

- Особенно не дави. Ему тоже не сладко.

- А мне? Кому сладко, тех в иномарках возят. Ладно. Чего это я? Сами то как? Кровать купили?

- Купили. Дело есть. Где твой писатель?

- Коржи повёз. Вернётся через час. Как представлю Павлика в железной коробке, дышать нечем становится, воздуха не хватает.

- Не переживай, ему хватает. Позже позвоню.

    Адвокатская контора, обслуживающая «теплицу», подготовила договор на шести листах. Одной только интеллектуальной собственности посвятили целую страницу. Рами, непринуждённо болтавший на английском, отдал договор Петру со словами: - Извини, не могу прочитать. Другой язык. – Пётр перевёл договор, вместе с Рами выяснил в банке процедуру оплаты и снова позвонил в Ижевск.

    «Сопушки» ещё теплились – доделывали последний заказ без видов на новые. – Дай мне номер факса, - инструктировал меня Пётр, - открой валютный счёт, узнай в банке реквизиты ...

 Я записал, прочитал и спросил растерянно: - На какие шиши? Где этот факс?

- Посоветуйся с Викторией. Завтра позвоню.

    Нельзя сказать, что совет удивил меня. В отличие от нас, новые времена не обескуражили Викторию. «Была бы я лет на двадцать моложе, - повторяла она, - завела бы свечной заводик, купила бы компьютер в карты играть, Бише кисок показывать ...»  Там же, где в советские времена она добывала хорошую бумагу для наших диссертаций, а в постсоветское время получила неограниченный заказ на коржи, ей предоставили факс и назвали человека из банка, который «всё устроит и  с таможней поможет» - не за красивые глаза, разумеется. И всё закрутилось, а когда начало раскручиваться, мы оказались в новом качестве, с новыми заботами и при деле. Но всё по порядку.

 

    Виктория получила письмо. «... Пишу наспех. Петя рассказал мне о деньгах, и я подумала, что неплохо бы вам открыть свою пиццерию. Здесь они на каждом углу. Иногда кажется, что кормильцев больше, чем едаков. Я розыщу для вас средиземноморские рецепты, пришлю пахучие специи – уже узнавала, цены доступные. Возьми это дело в свои руки. Зина будет тебе хорошей помощницей, а там, глядишь, войдёт во вкус и пойдёт дальше.

    Живу вахтовым методом. Пять дней посещаю медицинский ульпан в Хайфе, на выходные еду в Шмоньку. Пошли дожди, и поднялась навстречу зелень. Большими пятнами среди камней цветут цикломены. Павлик подарил мне ботанический словать на трёх языках, включая, русский, ношу его с собой и осваиваю местную флору. Удивительно, как много живности в этих насаженных лесах. Пробегают небольшие грациозные олени с детёнышами, сбрасывают длиные острые иглы дикообразы, Рики-Тики-Тави волокут свои хвосты через дорогу, на камнях греются черепахи, безмолвно созерцающие наше мельтешение, смотрят на тебя тусклыми глазками – вас тут не было и не будет, а мы ещё поживём.

    Зима пришла без осени. Не было щемящих душу красок. Всё. Хватит. Начну препарировать себя, разойдусь ...»

    Наведалась к нам Виктория. – Вчера хотела зайти. Биша не пустил. Только стала одеваться, хвост трубой, заходил кругами по комнате и упал замертво у порога. Мне его жалко стало. Сняла платье, надела халат – ожил, прыгнул в кресло и смотрит укоризненно.

- Нахал он у тебя, - возмутилась Зинуля.

- Нет. Деспот. Привык, что вечерами я дома. Его время. Я по делу. Денежки пришли?

- Ну, пришли, - насторожилась Зинуля.

- «Есть мнение» открыть пиццерию. Пока небольшую. Столиков на пять. Там видно будет ...

Зинуля оживилась. – А что, идея. Всё лучше, чем дома у плиты торчать. Так не дадут же!

- Дадут. Есть «крыша». Номенклатура бывшая. Народ хваткий, не опустили руки, как некоторые, - выразительный взгляд в мою сторону.

- Чем расплачиваться будем? Пиццами?

- Пока ничем. Присмотреться хотят. Помещение, столики, печи, всякий шурум-бурум за наш счёт.

Они распоряжались деньгами фирмы, как своими, и мне нечего было возразить. Торговать я не хотел, не умел, не мог. Я догадывался какую роль мне отведут – извозчика. Хорошо ещё, если купят приличный автомобиль. Зато у меня будет много свободного времени, и я, на правах спонсора,  с чистой совестью займусь тем, чем всегда хотел: не чертить – писать. Опыт семейной жизни научил меня хранить до поры до времени свои маленькие тайны. В договор Пётр вставил пункт и пометил его при переводе: «Исполнитель обязуется выполнить шефмонтаж  и наладку ниже перечисленного оборудования. Проезд к месту выполнения работ оплачивает Заказчик». Преподнесу им сюрприз, когда придёт время.

- Прошу учесть, чей стартовый капитал, - выпалил я не к месту. Они уже подсчитывали что-то за столом и даже не обернулись.

    Я ушёл в комнату Маши, сел за её стол, закрыл лицо ладонями и занялся самоедством. Пустота. Её заполняли дети, друг, работа, а когда всё это ушло, остались два немолодых, чуть не сказал чужих, человека, связанных детьми и прожитой жизнью. Каждое утро я расстилал простыню на ковре, с удовольствием выполнял асаны, обречённо принимал позу лотоса, зная, что как только остановлю поток непроизвольных мыслей, место просветления займёт глухая досада. Я отвлекал себя, вспоминая умиротворяющие мелодии, шелест листьев, журчание воды на перекате – всё напрасно. Я давно уже не медитирую. Что таить, в молодые годы во время утренних велосипедных размышлений я не раз говорил себе:  «Встань и уйди. Освободись». И всякий раз мамин голос останавливал меня: «С детьми не разводятся». Я вскидывал велосипед на плечо, подымался по лестнице и  начинал новый день.

    -  Хорошо написано, - сказал Пётр, прочитав обзорную часть моей диссертации.

- Это моё, - согласился я, - дольше пойдут выкладки, и я буду тащить себя за волосы. Всю жизнь занимаюсь не своим делом.

- Ремесло нас кормит. По крайней мере, мы не жуём изо дня в день чужую жвачку. Утешайся – Спиноза шлифовал стёкла и писал в стол, по нынешней терминологии. – Мы ещё покрутились вокруг этой темы, пошутили и забыли. И вот теперь я вспомнил.

- Папа! Что ты тут делаешь? – Маша смотрела на меня, ждала ответа. Я убрал руки, повернул к ней лицо. Что-то она прочла на нём, подошла, стала рядом.

- Сиди, пожалуйста.

- Виктория у нас. Они хотят открыть пиццерию. Я вспоминал тут у тебя всякое разное, гадал, что нам делать в этой новой жизни. Ты хоть знаешь? Маша подалась ко мне, я обнял её.

- Я хочу быть с ними, - и очень тихо, - тебе их тоже недостаёт.

    Получив разрешение, я зачастил в комнату дочери. Она освободила для меня нижний ящик стола, я перенёс туда бумагу и пару моих настольных книг. Вечерами дверь в её комнату была наглухо закрыта. Я поглядывал на дверь и думал о золотом ключике. Я знал, где он хранится, надеялся, что только до поры. Папа Карло нарисовал очаг на куске старого холста, я же достал бумагу, накрыл её ладонями и стал смотреть в окно.

 

    В истории с приобретением чертежей крайним оказался Пётр. Он хорошо знал работу конструктора, но никогда им не был. Его идеи и чертежи доводили другие, чей кропотливый и методичный труд он ценил и недооценивал. Менять надо было всё – от подшипников и до крепежа, не говоря уже о крупных покупных изделиях. Когда Пётр понял, что его ждёт, он не пришёл в отчаяние и не окунулся с головой в работу, ушёл в эвкалиптовую рощу, кружил среди деревьев, ждал пока подспудно зреющее решение окрепнет, утвердится и настанет время действовать.

    С первых дней работы в «теплице» Пётр приглядывался к компьютеру. Возможности, заложенные в графические системы, развязывали руки при проектировании калибровок – длительная вспомогательная работа по определению площадей, периметров, координат центров тяжести и так далее, выполнялась мгновенно. Дизайнеру оставалось творчество, и он уже начал подумывать о методике на базе открывшихся возможностей. Хотелось побыстрей разделаться с чертежами, запустить машины в производство, сесть за компьютер и, не спеша, обложившись книгами и пособиями, отправиться в путь. И это только начало. Как мечта, маячил интернет. Он вернулся за свой стол, попросил Рами связаться с поставщиками, получить каталоги по списку, спросил, ожидая услышать обычный ответ:            - Можешь установить Автокад?

Рами задумался на минуту. – Позвоню приятелю.

- Спроси, нет ли у него пособий на английском.

    Зима девяносто четвёртого была дождливой. Пётр купил большой зонт и вышагивал свою японскую норму по пустым улицам. По дороге домой, он зашёл в тесный «русский» магазин, заполненный современным чтивом, кассетами и непременной теперь литературой по компьютерам – оригинальной и переводной, отыскал самоучитель по Автокаду и справочное руководство.

- Можете отложить на пару дней до зарплаты?

Хозяин магазина, мужчина лет тридцати, взял было книги, потом вернул их Петру. – Вы из каких мест?

- Из Ижевска.

- А я из Перми. Считай земляки. Запишу, после отдадите.

- «Алекс» на вывеске – ваше имя?

- Да. Саша. У жены цветочный магазин. Принимаем заказы и доставляем.

    Этим вечером, разобравшись с подачей материала, Пётр начал составлять перечень команд без лишних слов и пояснений – только команды. Засиделся. Во втором часу вздрогнул от близких разрывов. Прозвучали призывы спуститься в бомбоубежище, проехали патрульные машины и наступила мертвая тишина – город замер. Пётр выключил свет и лёг спать. Ночью Шмону обстреливали ещё раз. Снаряды упали за городом и не разбудили Петра. После утренних новостей зазвонил телефон и не умолкал пока все, кому он был дорог, не услышали его голос. Отбой объявили в полдень. К этому времени перечень команд напоминал дадзибао, осталось только вывесить.

    Приятель Рами заскочил в конце дня, оставил дискеты, вернулся, бросил на стол две книги, в дверях обернулся: - Нужна будет помощь – позвони, - и убежал. После работы Пётр сел за компьютер, набрал полную грудь воздуха, выдохнул открытым ртом и нажал кнопку.

    Совершая утренний обход, Дрор взглянул на экран и отвернулся.

- Ворованный? Я ничего не видел. – И вышел.

    Это было странное использование компьютера: Пётр не чертил заново, строил размерные цепочки и вносил изменения в чертежи. Заклеивал старые размеры, вписывал новые, менял спецификации. Метод оказался продуктивным.

- Что ты делаешь? – спросил Рами, глядя на экран.

- Это невозможно объяснить, - рассмеялся Пётр. – Голь на выдумки хитра, - сказал и безуспешно пытался перевести. Чертежи пестрели наклейками, но когда их размножили, выглядели вполне прилично.

      Весной стали подыскивать изготовителя. Предстояло получить предварительную цену от нескольких фирм и сделать выбор. Дело затягивалось. Одни давали непомерно высокую цену при беглом взгляде на чертежи, другие подолгу копались, засыпали несущественными вопросами, создавали видимость серьёзного подхода и тоже назначали высокую цену, оставляя простор для переговоров.

    Много времени отнимал Дрор. По условиям проекта тридцать пять процентов акций принадлежали Петру, пять – Дрору, очевидно, за поиск и привлечение остальных держателей. Пятнадцать процентов за двадцать пять тысяч долларов должен был приобрести спонсор, остальные - стратегический партнёр. Наличие или отсутствие партнёра пока не тревожило Петра, а вот спонсор требовался к концу года, как условие открытия второго. Этим Дрор и занимался, неутомимо заседая с утра до вечера. Приглашённые персоны пили кофе со сладостями, вели нескончаемые разговоры и не спешили расставаться с деньгами. Дрор упивался бурной деятельностью, составлял протоколы о намерениях, их охотно подписывали, увозили и забывали. Единственная польза, которую Пётр извлёк из сидения на совещаниях по его проекту – это иврит. Первое время он выходил из кабинета Дрора с головной болью, утомлённый тропическим ливнем незнакомых слов. А однажды, обдумывая предстоящий разговор, он поймал себя на том, что думает и выстраивает свою речь на иврите. «Уже за одно это я должен быть благодарен ему, пожалуй, стоит смягчить мои доводы и эпитеты, тем более, что это всё таки не иврит, а калька с привычного мне хода рассуждений.»

 

 

 

   Глава 28

    Второй год пребывания в стране ознаменовался двумя событиями: Таня одела защитную форму, а Ирина белый халат. На предварительном собеседовании Таня изъявила желание пойти по медицинской части и её направили на учёбу. Ирина несколько раз ездила в Цфат, с ней беседовали, обещали и, в конце концов, приняли на стажировку в больнице. Предложение превышало спрос, выбирать не приходилось, и она согласилась на безвозмездный труд в приёмном покое после четверти века врачебной практики.

    Жили скромно, на одну зарплату Петра. Приобрели на рынке пластмассовый стол и такие же стулья, книги держали в картонной таре. Дорожили душевной близостью с детьми, знали, что сберегут её, когда те обзаведутся своими семьями. С таким настроем убогий быт первых лет воспринимался легко, как временное явление.

 

    Ури Шалги открыл Рами. На сборах резервистов он рассказал друзьям о своей новой работе, и ему посоветовали обратиться к Ури. «Уникум – всё делает сам, а бизнесмен никудышный.» Увитый зеленью небольшой заводик в новой промзоне недалеко от Кармиэля. Хозяин, одетый на европейский манер, седой, вежливый, улыбчивый.

- Пётр? А на иврите?

- Библию ты, конечно не читал?

- Я!? – Искренне удивился Ури.

- Там сказано, - невозмутимо продолжал Пётр, - «Проходя же близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев, Симона, называемого Петром...»

- Шимон! – обрадовался Шай.

- Нет. Я – Пётр.

- Бесэдер, бесэдер. Садись Пётр. Воду, кофе, чай?

Ури быстро перелистал чертежи. – Погуляйте. Я дам вам предварительную цену.

Рами спустился в холл и завёл разговор с секретарём - смуглой девушкой по имени Кинерет. В смежной с кабинетом комнате  у компьютера сидел молодой человек и подбирал шестерни из каталога. Пётр представился. Парень встал, протянул руку. – Леонид.

- Судя по имени, вы говорите по-русски?

- Кроме босса, здесь все говорят по-русски. Без «русских» рабочих он давно прогорел бы со своими фантазиями.

- Так таки все?

- Да. Рабочие в возрасте, опытные, рады, что есть работа, согласны на минимум.

- Ури кончал Технион?

- Не уверен кончал ли он школу. Самоучка. Дипломы здесь вывешивают на стены, посмотрите в его кабинете – стены завешаны, а дипломов нет.

- Вам тоже платят минимум?

- Немного больше.

- Что вас здесь держит?

- Самостоятельность. Здесь постоянно что-то новое. Босс выражает себя в эскизах и больше не вмешивается. После сборки, если его что-то не устраивает, переделываем. Бывает не по разу. В начале спешка, потом босс остывает и дальше по закону Мэрфи: «Всегда не хватает времени, чтобы выполнить работу как надо, на то, чтобы её переделать, время находится.» Как он выкручивается – не знаю. Живём от заказа до заказа. У него навязчивая идея – составлять машины из готовых элементов. Вроде детского коструктора. Посмотрите, - Пётр оглянулся. Две стены доверху занимали стеллажи, заполненные каталогами. – Он помнит все и безошибочно находит.

- Леонид, - позвал Ури.

 Парень скоро вернулся. – Мы ставим фирменные опоры. Я покажу вам.

Пётр рассмеялся. – Промашечка вышла. Не учли. Не надо показывать. Ставьте. – Ему начинало нравиться это место.

    Ури проводил их до машины, подождал пока они тронулись.   

Разница между ценой, данной Ури и ценами других изготовителей, оказалась несуразно большой. Даже не пытаясь понять, чем это вызвано,  после недолгих колебаний Пётр решил сделать свой ход. Он позвонил Ури и договорился встретиться с ним в кафе на въезде в Рош-Пину. «Отпадёт опасность патовой ситуации в конце года, у Дрора будет достаточно времени подыскать партнёра», - уговаривал он себя по дороге на встречу. Ури посигналил, когда Пётр сошёл с автобуса. – Садись. В Рош-Пине есть места получше. – В тени огромной кроны фикуса, за столиком старого кафе Пётр изложил свой план и вернул Ури листок с предварительной ценой.

- Дай мне новую цену, свяжись с Рами и скажи, что хочешь присоединиться к проекту. – Ури понял всё с полуслова. Достал из сумки фирменный бланк, составил новую цену, поставил печать и подпись. Посидели. Поговорили. Ближе познакомились.

- Соломоново решение. Никто не внакладе. Я отвезу тебя, - предложил Ури.

«Соломоново, если ты не промазал, назначая цену, - подумал Пётр. – Впрочем, будет время исправить.»

Утром Пётр отдал Рами цены всех фирм, позже позвонил Ури и «процесс пошёл.»

    Весну сменило жаркое лето. Пётр закончил править чертежи, научился строить калибровки, используя графическую систему, подготовил чертежи оснастки для изготовления нескольких профилей – сплошных и полых, а к изготовлению FDS всё ещё не приступали. Адвокаты составили договор о передаче части акций и без конца согласовывали условия передачи. Дрор устраивал обсуждение, писал замечания и так до осени, когда, наконец, они поехали в Тель-Авив подписывать договор. Скромное мероприятие обставили с помпой. Собрались в модерновом кафе при гостинице, туда же принесли выстраданный договор, и началась долгая процедура передачи части несуществующей собственности. Подписали каждый из двадцати двух листов договора, каждую подпись удостоверили печатью, каждый своей, выпили по глотку белого вина, пожали руки и разъехались, увозя свои экземпляры.

    В комнате, где работал Леонид, стояли ещё столы и компьютеры.

- Садись за любой, включай и работай. Обед в час. Каталоги? – Ури задумался. – Хорошо. Только ставь на место, иначе у меня в голове всё перепутается.   

Неувязки, связанные с изготовлением FDS, отнимали немного времени - персонал знал своё дело. Уже не оставалось сомнений в том, что техническая часть проекта будет готова в срок, его дальнейшая судьба целиком и полностью зависела от Дрора. «Кто его знает, - рассуждал Пётр, - может он и прав? Я бы действовал иначе, исходя из здравого смысла, но я не изучал законы рынка в американских университетах».

    Знакомство с европейскими, американскими и японскими каталогами навело на грустные размышления. Пётр вспомнил длинные залы конструкторских отделов... Труженники чертёжной доски, многие тысячи представителей самой распространенной инженерной профессии, от диплома и до пенсии проектировали буквально всё, вплоть до рукоятки. И это только начало цепочки... Покончив с каталогами, оценив заложенное в них, он задал себе неизбежный вопрос: FDS Family – оригинальная разработка или плод консервной банки? Пришло время приобщиться к интернету.

 

     «... Это письмо о моём устройстве на работу и обретении вновь статуса лечащего врача. После почти года стажировки, читай работы, в приёмном покое, прохождения собеседований и получения разрешения на работу, я оказалась в парадоксальной ситуации, устраивающей всех, кроме меня. От меня больной поступает с готовым диагнозом, дальнейшее обследование почти всегда подтверждает его, многие больные не нуждаются в госпитализации, и я справляюсь с их хворью на месте. В сомнительных случаях со мной охотно советуются – я превратилась в безвозмездного донора знаний и опыта двух поколений врачей, волонтёра с оплаченным проездом к месту работы. Пётр посоветовал мне хлопнуть дверью. Я не сразу решилась. Спросила: - А если она больше не откроется? – Он ответил с присущей ему уверенностью: - Постучим в другую.- И я осталась дома, приготовила завтрак, проводила мужа, улеглась и уснула. Часов с десяти начались звонки. Уходя, Пётр предупредил меня: - Не снимай трубку. Я звонить не буду. – Звонили настойчиво. Я всякий раз дёргалась, осаживала себя, пока не сочла за лучшее уйти из дома. Взяла книгу, подстилку, пару мандарин и поползла в лес на гору. Не тут то было. Лес у нас огорожен, а на входе и дальше по дороге мальчики-солдаты натаскивали собак искать взрывчатку. Я остановилась в нерешительности. Вика, надо пожить в Израиле, привыкнуть и не удивляться. Мальчик, дежуривший у ворот, сложил пальцы в характерный жест, означающий «немного терпения», предупредил ближайшего паренька, тот следующего, и все они держали собак, пока я шла, и улыбались. Настроение моё переменилось, я добралась до камней, которые мы давно облюбовали и где всегда присаживались, даже если в этом не было необходимости. Я сидела высоко над городом и долиной, смотрела на квадратные пруды, укрытые защитной сеткой от нашествия перелётных птиц, далёкие кибуцы и поселения. Читать я не могла, сидела с закрытыми глазами, слушала лес и буквально ощущала, как покидают меня обиды и напряжение.

    Секретарь из отделения, не найдя меня, добралась до Петра, выяснила, что со мной всё в порядке, спросила, что передать заведующему?  «Напомни ему, что у неё есть разрешение на работу», - посоветовал ей Пётр. В канун нового года я получила письмо и приступила к работе».

 

 

   Глава 29

    Пришло время выполнить условие договора, и только тогда я узнал, что полечу не один, что заказаны два билета и что Маша уже получила заграничный паспорт. Зинуля проявила деликатность – не стала выяснять, о чём родителям следует догадываться самостоятельно. Перед сном сказала как-то: - За все годы я ни разу не оставалась одна. Даже страшно.

     В самолёте я дремал, время от времени открывал глаза, смотрел на дочь, прильнувшую к иллюминатору. Давно мы вместе не летали. В прошлый раз она сидела у меня на коленях и всю дорогу катала во рту леденец. Я откинулся в кресле, закрыл глаза, легонько толкнул клубок и он покатился...

  

- А как же Машка? – вырвалось у Зинули, когда она узнала, что Павлик покидает нас. – Она с пелёнок на него неровно дышит.

 

    Летом восемьдесят седьмого Катя в последний раз отправилась в поход вместе с нами. Нашему обществу она предпочитала друзей, и я не знаю, почему она согласилась поехать с нами в Карелию. Озёрам Карелии посвящено столько строк, строф и песен, что лучше не состязаться в описании впечатлений. Достаточно знать: мы это видели.

    Всё шло чудесно пока однажды после долгого перехода внезапный сильный ветер не остановил нас в виду желанного берега. Мы с Катей выбивались из сил и стояли на месте.

- Передохни, сынок, - сказал Пётр, - поднял вёсла и дал ветру снести их лодку в нашу сторону. Ирина приняла у Маши конец, обернула руку верёвкой, и так, в связке, мы вывели лодки на тихую воду, прикрытую лесом. Едва лодки уткнулись в песок, Маша спрыгнула в воду, подошла к Павлику, вытерла ему лоб косынкой, и они стали рассматривать его стёртые ладони.

- Они уже не дети, - сказала мне Зинуля. - Присматривай.

- Этому можно только позавидовать, - резко и укоризненно вмешалась Катя.

 

    Скучать Павлу не давали. Мать, отец и сестра слали отдельные письма, отвечал Павел одним общим письмом. Читали их вместе и порознь, выясняя на чьи вопросы он отвечал. Читала письма и Маша, обсуждала их с Таней, и так в нити, связывающие Павла с семьёй и с нами, вплетались и машины локоны.

 

    Перрон. Проводы Петра с семьёй. Уже прошло отходное застолье, остались прощальные объятья и ожидание писем. С их отъездом обрывалась последняя живая ниточка, и Маша нашла способ напомнить о себе. В купе она положила на столик книгу «Чужак с острова Барра»29. – Передайте Павлу. Я её дважды прочла.- Ирина обняла Машу и долго не отпускала. Поезд тронулся. Зинуля заплакала, пошла за вагоном, ускоряя шаг, побежала. Виктория перехватила её, обняла. – Чего это я? – смутилась Зинуля. Виктория взяла её под руку. – Пойдём. У меня с собой.

 

    В поезде, когда все успокоились, Ирина сказала мужу: - Таня оставила Маше «Эксодус». – Пётр кивнул. Немного погодя повернулся от окна к Ирине. – Где-то я встречал: «Любовь и щенки рождаются слепыми».30 Дайте им прозреть.

    Павел позвонил, когда Маши не было дома. – Тётя Зина? Здравствуйте. Можно с Машей поговорить?

- Можно то можно, только ушла она.

-А когда вернётся?

- Не знаю, Паша. Как служится?

- Ничего. Нормально. Воюем помаленьку.

- Ты там особенно не геройствуй. Поберегись.

- Не волнуйтесь, тётя Зина. Скажите Маше, что книжку я прочитал. Позвоню, когда будет возможность. До свидания.

- Какое уж тут свидание, - Зинуля промокнула глаза кухонным полотенцем и положила трубку.

С той поры Павел звонил иногда. Маша уносила телефон к себе в комнату, и они говорили подолгу.

 

    Пиццерия худо-бедно держалась на плаву. После всех поборов немного оставалось труженникам, что-то перепадало двум нищим врачам – Кате с мужем, и только Маша отказывалась от всего. Этим летом ей предстояло сдать экзамены и получить диплом. Вечерами  она сидела в своей комнате, читала, занималась, слушала музыку, словно ждала своего часа, знала и видела открытое ей одной. Эта обречённость, как нам казалось, меня беспокоила, а Зинулю выводила из себя. Я пытался использовать остатки былого влияния, поговорить по душам и не преуспел. Маша отвечала спокойно и уверенно:

- У меня всё в порядке. Вам не о чём беспокоиться.

- Как это не о чём? – взорвалась однажды Зинуля. – Проспишь своё время, спохватишься – глядь, а кругом никого.

На этот раз Маша ответила, снизошла: - Ты для чего замуж выходила?

- Чтоб с тобой, дурой, маяться.

- А я думала, чтоб любить. Закрой дверь, Мне заниматься надо.

Остаток гнева Зинуля опрокинула на меня. – Держит девку на крючке, позванивает, засранец... С волонтёрками развлекается, присмотрел, поди, шалаву лохматую...

- Ты же не знаешь, о чём они говорят, - попытался я вставить слово. – Он служит, она учится...

- Вот-вот, не знаю. Было бы чего знать, так знали бы. – Больше я не встревал, дверью не хлопнул, сидел и ждал. Зинуля подгребла всё до кучи и успокоилась.

 

    Покончив с делами, они пропускали рюмочку, подсчитывали выручку и ждали, пока я отвезу их домой. Зинуля, всё ещё под впечатлением вчерашней размолвки, налила себе вторую. - Вот оно, иркино молоко, когда аукнулось. Прикормила девку. Упустит своё время и останется куковать.

Виктория и себе нацедила. – Не останется. Помянёшь моё слово. Выпьем за них. За молодых.

Мы высадили Зинулю и поехали дальше с Викторией.

- Пишешь? – спросила она.

- Всё то ты знаешь. Зинуля наплела?

- Сорока на хвосте принесла. Вы, писатели, только воображаете, что мысли читаете, чтобы ты понимал о ком пишешь, дам тебе почитать одно письмо.

Мы поднялись к ней, я убедился, что кресло не занято, отыскал глазами кота, встретил осуждающий взгляд и осторожно опустился. Виктория дала мне конверт, сказала: - Читай здесь, - и занялась кошками.

    «Вика, дорогая! Стучу по дереву, жизнь наша налаживается. Все при деле, Павлик вернулся невредимым и Машенька, чует моё сердце, скоро будет с нами. Детское увлечение деревом не прошло даром. Все выходные и отпуска последнего года службы Павлик проработал на мебельной фабрике в кибуце и продолжает трудиться там по сей день. Он получил армейскую компенсацию, добавил свои «накопления» и купил небольшой фиат со вторых рук.   Пару дней он возился со своим приобретением в гараже  у Шауля и уверяет, что теперь машина «бегает лучше новой». Я повторяю его слова и радуюсь, как ребёнок. Ты даже представить себе не можешь какое облегчение я испытала, когда освободилась от постоянного страха за него и груза подавленных слёз. О Танечке в другой раз.

    Муж и дети подарили мне картину в день рождения. Приезжал сюда художник из средней полосы России, выставил на продажу несколько картин. Танечка увидела их и позвонила отцу. Пейзаж до боли знакомый, такой уголок можно встретить повсюду, где есть вода. Тихая заводь неширокой речки, зелень над водой и берёзы, тропинка вдоль берега среди цветов и трав;  облака в небе и отражённые в воде. Всё такое знакомое, что и вспоминать не надо. Я сажусь за стол, складываю руки, смотрю, смотрю и ухожу по тропинке; щёлкают кузнечики, щебечут птицы, и запахи... Пётр как-то рассказывал мне о гипнотическом действии пейзажной яшмы: если долго всматриваться, ландшафт оживает и манит. С ним это случилось в музее, а у меня теперь окошко всегда под рукой.

    Я открыла словарь иностранных слов и уточнила: ностальгия дословно – это возвращение плюс страдание, а поскольку возвращение не предвидется, остаётся одна боль. Муж мой чувствует мои страдания, ходит со мной в лес, сидит на камне, пишет или читает, пока я шарю вокруг в поисках грибов, потом карабкаемся на другое место. Грибы нахожу – маслята, мариную, детей снабжаю. «Грибы сошли, но крепко пахнет в оврагах сыростью грибной». Всё тот же Бунин. Овраги есть, а духа нет. Сухо.

    Возвращаюсь к письму после перерыва. На днях прочитала в газете забавную историю. Муж русский, жена еврейка, дети. Устроились, работали, крутились, как все, пока муж не увлёкся иудаизмом, стал правоверным евреем и теперь разводится с женой – не может простить ей, что она жила с гоем. Это, конечно, курьёзный случай. Мораль сей басни: старая, умудрённая жизненным опытом нация, на определённых условиях, принимает всех желающих – и Авраам не всегда был евреем. А вы отторгаете. Зачем? Живая кроха, голубая песчинка, чудо, сотворённое неважно кем и как. Господи, когда уже кончится эта бесконечная дикость  взаимного неприятия – религиозного, этнического... Высший разум не мог так низко пасть – этот патент достался людям от динозавров.

Пересылай мне странички своего дневника. Буду ждать. Ирина».

Прочитал. Сложил. Вернул.

- Я бы привёл его полностью.

- Это, смотря, что ты пишешь.

- Тебе же отдам печатать.

- Там видно будет. Насчёт Маши помалкивай. – Я кивнул.

 

    В моих записках Виктория упоминалась неоднократно, в последнее время даже вышла на авансцену, но лишь сейчас я начал смутно догадываться, что  она давно уже присутствует в нашей жизни. «Нет, тут определённо что-то есть, - размышлял я по дороге домой. – Моему сюжету недоставало жгучей тайны или хотя бы банального треугольника». И я задумался.

 

    Иногда мы собирались у неё, играли в карты. К нам она никогда не приходила. Помню один только случай, когда Пётр появился в комнате у Виктории. Было это во время недолгого правления Андропова. Мы расписали пульку и засиделись допоздна. Пётр пришёл проводить Ирину домой.

- Явление Христа народу, - откликнулась Виктория на его приветствие.

Пётр устроился в кресле, сидел молча и гладил кошку, прыгнувшую ему на колени. Виктория наклонилась к Ирине. – Смотри. Она к чужим не идёт. Урчит, изменщица. Наслаждается.

«Сейчас Зинуля скажет: - Завидуешь?» - подумал я и вмешался: - Может, хватит? Поздно уже.

- Да, в другой раз закончим, - поддержала меня Ирина.

- Снова войной запахло. Пора запасать соль и спички. Верно, Пётр Иванович? - Мне показалось, что Виктория не ждала ответа, просто смотрела на него. Сказала, вставая: - Поживём ещё. Закругляйтесь. Есть охота.

    На работе я спросил Петра: - Что она про войну говорила? Я что-то не уловил. – Он отмахнулся: - Ну, тебе ещё объяснять. - Закончил писать и добавил: - Как начали воевать в четырнадцатом, так и воюем. Недолго и надорваться.

 

    В одно из первых посещений Зинуля довольно бесцеремонно поинтересовалась:

- Так и живёшь одна, с кошками?

Виктория не смутилась. – Не судьба. Никто не польстился. Ни кожи, ни рожи. А пьянь и срань сама на дух не переношу.

- Судьба! – насмешливо фыркнула Зинуля. – Шевелиться надо, - и по-хозяйски глянула на меня.

Виктория не ответила ей. Обратилась ко мне: - Как ни крути, а что-то в этом есть. В каждом доме живут одинокие чашки, блюдца или тарелки. Все персоны из новеньких когда-то сервизов разбились, а эти годами в ходу и ничего им не делается, как завороженные. Чем не судьба?

Я не сводил с неё глаз – ждал продолжения, она же закурила и снова ушла в себя.

 

    Мы грелись на майском солнышке, принюхивались к запахам от мангала. Пётр сказал, что приглашал Викторию, и она, как всегда, отказалась.

- Очень жаль, - заметила Ирина, - я тоже звала её.

- Нашли себе заботу, - вмешалась Зинуля, - ей с кошками веселее. Простая она баба.

- Извини, Зина, - сказала Ирина, не меняя позы, - простая как раз ты. – Такой отповеди Зинуля не ждала, слегка опешила, с неделю дулась, потом взяла на вооружение. Вставляла при случае: - Я баба простая. Что на уме, то и на языке.

 

- Звонила твоя анонимная подруга, - ехидничала Таня, - в гастрономе кур давали, она и тебе взяла.

- Нам, Танечка, нам. Ты тоже есть будешь.

- Буду, но взяла она тебе.

 

    Я как-то нелестно отозвался о Виктории, прошёлся насчёт её красного карандаша.

- Оставь её, - оборвал меня Пётр.

 

    Я чувствовал, что их что-то связывает. Вспомнил вечер на Воложке и Зинулины недобрые слова: «На старух потянуло. У нас пол-лаборатории молодых незамужних.»

    В мой первый год работы с Петром мы всем отделом отмечали День металлурга на Воложке. Подрядили теплоход и поплыли после работы с детьми и жёнами. На берегу расселись коллективами, разложили привезенную снедь, поставили припасённые бутылочки. Прежде, чем смешаться в общем веселье, причащались в своём кругу. Виктор Григорьевич не поехал, поручил Петру присматривать за порядком. Накануне Геннадий сказал: - Тёща моя хоть и стерва, но окрошку лучше неё никто не готовит. Угостим завтра. Оцените. – Мы сидели и лежали кружком, смотрели, как жена Геннадия заправляет окрошку, и слушали:

- Колбасой окрошку портить мать не велела. Отварили телятину. Квас домашний. Овощи свои, с огорода. Сметана из магазина. – Она опрокинула поллитровую банку.

- Куда столько? - ахнула Мишина жена.

- Разве ж это сметана! Подставляйте миски.

Разлили и выпили под присмотром жён, поели, похвалили, вслух позавидовали Геннадию, словно его каждый день окрошкой балуют, допили остатки и двинулись к музыке и атракционам.

    Я потёрся возле Зинули, почувствовал себя лишним, поискал глазами Петра и нашёл его на берегу, немного в стороне от общего веселья. Только я собрался присоединиться и уже двинулся в его сторону, как Виктория опередила меня. Вошла в воду, брызнула на Петра ногой, пошатнулась и села рядом. Так рядышком они просидели весь вечер. Поднялись, когда музыка смолкла и гулянка закончилась. На обратном пути они сидели порознь. Пётр с нами на верхней палубе, Виктория – в салоне.

    Строчка из письма Ирины о страничках дневника Виктории не давала мне покоя. Мечтая добраться до них, я предпринял ряд предварительных шагов. Следующим же вечером попросил её прочитать рукопись, сказал, что готов принять любую оценку, и, вообще, неплохо бы поговорить за жизнь. Следующим шагом был мой визит к Косте.

    Про студентов говорят «вечный», а как назвать человека, который уже лет двадцать пишет диссертацию? Однажды нам с Петром представился случай заглянуть за дымовую завесу учёности и отдать должное его истинному призванию. На очередных полевых работах, после трапезы, мы коротали оставшиеся от обеденного перерыва полчаса, лёжа в траве и глядя в небо. Артистам нужны поклонники, таланты жаждут признания. Костя возник неслышно, опустился на колени, отвинтил колпачок  и молча протянул Петру плоскую фляжку. – Свой? – спросил Пётр. Костя скорчил обиженную гримасу. Пётр отпил глоток и передал фляжку мне. Эта жидкость, помимо градусов и прочих достоинств, обладала ещё одним чудесным свойством – её не надо было глотать, она сама находила свой путь, омывала и согревала. Костя замер в ожидании оваций. Очевидно, Пётр нашёл нужные слова, и мой восторг читался на лице открытым текстом, ибо Костя растаял, сказал:

- Загляните как-нибудь. Посмотрите. - И растянулся рядом.

    Химичил Костя не один, с приятелем – мастером стеклянных дел. Соединив науку с мастерством, они создали совершенный процесс и прибор, иначе его не назовёшь, для противозаконной подпольной деятельности – самогоноварения. Правда, они подстраховались: назвали прибор опытным образцом, подготовили заявку на изобретение и припрятали её в сейф на крайний случай. Прибор легко разбирался на безобидные с виду трубки, фильтры, сосуды и прочие необходимые устройства, хранился по частям в разных местах и комнатах, легко и просто собирался в вытяжном шкафу. Мы попали в клуб немногих избранных, свято берегли тайну, справедливо подозревая, что храним секрет полишинеля. Приятная мужская забава с налётом опасности и не без удовольствия. В новые времена прибор обрёл постоянную прописку вне институтских стен. Друзья приторговывали помаленьку – только своим.

    Я думал, что готов, когда Виктория сказала: - Прочитала. – Дальше мы ехали молча. Я ждал продолжения. Остановились на красный свет.

- Почему она о тебе пеклась, когда у неё самой ни кола, ни двора не было? Один телефон на полу. Почему Пётр при первой возможности нашёл способ деньжат подкинуть? А почему я на старости лет в буржуи подалась? Ирочка так и написала: «Зина будет тебе хорошей помощницей, а сами они это дело не поднимут.» Посиди, подумай, полистай годы. Надумаешь, приходи с бутылкой. Есть, что вспомнить.

Она сама знала ответы на свои вопросы, и листать ничего не надо было. Я уже достаточно покопался в себе, теперь меня интересовала её роль в нашей жизни. Я сам хотел задавать вопросы.

 

- Нет, милый, не такие мы близкие люди, чтобы душу перед тобой наизнанку выворачивать. – Она открыла шкаф, и я увидел стопку хорошо знакомых детских книг в новеньких суперобложках. Эти же книги покупала и по сей день хранила моя мама. Виктория выложила на стол две папки, полные печатных листов, накрыла их рукой. – Полное собрание комплексов. Спасибо Ирочке – разговорила. Помогла переступить через себя. - Она поставила  на стол рюмки, баллон газированной воды, нарезала хлеб и колбасу. Я с вожделением смотрел на папки, она не торопилась развязать тесёмки. Недоверчиво пригубила, лицо её подобрело. – От Костика? – Я кивнул.

- Давай договоримся. Завтра ты отвезёшь меня в лес, и мы зажгём погребальный костёр. Вино перебродило, давно пора вылить уксус.

Я слушал образную речь открывшегося мне человека. Что мы о ней знали? Сквозь грубоватую личину ничего, кроме привязанности к кошкам, не проглядывало. Были ещё книги и её короткие безаппеляционные оценки: «Вещь!» или «Му-у-ра». К ним стоило прислушаться, и мы это знали.

     Я задавал вопросы, она находила нужные страницы и откладывала их в сторону. Я прочитал и вернул страницы, написанные от третьего лица. Безликая «Она» жила среди нас, в тех же обстоятельствах места, времени и образа действия. Завязался длинный разговор, и я взглянул на многое под другим углом. Был момент, когда я хотел присоединить свою рукопись к  её костру и начать всё с начала. Желание это ушло вместе с винными парами, и я оставил всё, как есть.

- Может, повременишь с костром? Как-нибудь ещё посидим.

- Мура всё это. Убежище одинокой бабы. Давно пора сжечь и пепел развеять, как прах прожитых лет. В определениях и эпитетах она явно переигрывала меня. «Зинуля твоя – стойкий оловянный солдатик.»

– Раньше как-то не получалось, - сказал я, прощаясь.

- Раньше тебе не до меня было. Заглядывай.

В дверях я остановился и неожиданно для себя порывисто обнял её. Она не отстранилась. Похлопала меня по спине. – Какие нежности при нашей бедности.

 

    Содержимое папок догорало. Виктория ходила вокруг костра,  подбрасывала ветки, смотрела, как вспыхивает сухая хвоя. Отправить в огонь пустые папки она доверила мне. На развороте одной из них я прочитал: «Смысл жизни прост и недосягаем – любить и быть любимым.» Я захлопнул папку и осторожно положил её в костёр.

 

    Не всё из прочитанного в тот вечер я отобрал для пересказа. Выдержки из писем привожу дословно.

... Вошла в воду, брызнула на Петра ногой, пошатнулась и села рядом.

- Всё случая не было поговорить. Подожди. За пивом схожу. – Она принесла две бутылки, положила их в воду, села рядом. – Варвару Кирилловну помнишь? Нас четыре года отучила, потом вас взяла. Схоронили недавно. Здесь у дочери жила. Чего молчишь?

- Дайте в себя прийти. Я ездил в Бодью. Ни людей, ни домов тех не нашёл. Что ж вы раньше молчали? Мне так хотелось с ней повидаться.

- Кончай выкать. Я тебя ещё сопливого знала. Только никак вспомнить не могла. Файка Повышева помогла. На похоронах встретились, назад вместе ехали, она и спросила про тебя. Видела нас на демонстрации. Насилу разобролись о ком речь. Подумали – от алиментов скрываешься. Потом я у девчонок в отделе кадров уточнилась. Анкету дали посмотреть. Прямо, как в шпионском романе. – Она достала из воды бутылки, оглянулась, нашла пенёк, откупорила о край и протянула одну Петру.

Он отпил глоток, поставил бутылку. – Тёплое. Могилу запомнила?

Она выпила пиво, бросила бутылку на песок у воды.

- Найду. Про отца ничего не узнал? Один прочерк в анкете.

- Ты к чему ведёшь?

 Виктория выпрямилась, смотрела прямо в глаза. – У папаши твоего хорошо получилось. Не хочешь повторить? Последние мои годы выходят.

Пётр опустил голову, молчал, сдвинув брови. - Не мне плодить сирот. Совесть замучает.

Она чутко уловила слабое место в его доводах. Сказала насмешливо:

- Только это тебя останавливает? А то бы хоть сейчас? - Протянула руку. Пётр подал ей свою. Виктория вырвала руку. Рассмеялась. – Какие нежности при нашей бедности! Бутылку дай. – Отпила немного. – Значит, не будет у меня Петровича?

- Перебрала ты малость, - он взял у неё бутылку, отнёс и выбросил в карзину. - Пойдём. Народ на причал потянулся.

- Иди. Сама дойду. С Файкой не хочешь повидаться? Помнит она тебя.

- Встретимся где-нибудь.

 

    Могильный холмик осел, венки пожелтели, ленты выцвели. Пётр прочертил веткой контур ограды. Измерил и записал.

- Присесть негде. Не забудь оставить место для скамеечки. Давай помянём. – Виктория достала из сумки чекушку, две стопки. Они выпили стоя, зажевали перьями зелёного лука, постояли, опустив головы, и пошли на автобус.

 

    ... - Был момент, я его прямо возненавидела. Переманил людей и бросил. Всего и делов то было – заявление написать. Подстерегла его в коридоре и выложила: все вы, мол, одним мирром мазаны, ни на кого положиться нельзя ...

- Поставил личное выше общественного, - подсказал я.

- Не умничай. Давно это было.

- Мужики, между прочим, правильно всё поняли. Жена Геннадия выступала, вроде тебя, а тёща в гости звала.

- Может, помолчишь? - Она наполнила мою рюмку. – Он криво так улыбнулся. - Что тебя не устраивает? Твой же товарищ по партии.

Я ему: - Нашёл, чем козырять. О людях подумай. 

Ему самому, видать, не сладко было. Усмехнулся: - А вступают, знаешь во что? Дай пройти.

Посмотрела я вслед и пожалела, что сунулась. Кошка между нами пробежала и развела надолго. Вспомни, кто привозил книги, а кто приносил.

 

    ... – Все вдруг верующими стали, в церковь ходят, свечки ставят. Недавно встретила тут одного из бывших активистов, из церкви идёт, стала распрашивать, а он мне лозунги, как привык.

- Ты с Петром поговори, - посоветовала Ирина. - Он тебе всё разъяснит и про Спинозу расскажет ...

- Да ну его! На днях приносил печатать. Смеётся. Мы с тобой, говорит, поменялись местами: у меня беспартийного стажа девать некуда, а у тебя всего ничего.

- Обиделась?

- Он не со зла. Ситуацию обыгрывает. Чего обижаться? Как вспомню их стриженую братву детдомовскую, как они на заборе висели ... Ему ещё повезло. Не спился. Выкарабкался. К хорошим людям тянулся, и они к нему шли.

- Я приезжала в Ижевск, когда мы ещё только присматривались друг к другу, взяла с полки томик Мицкевича почитать перед сном, открыла на закладке и прочитала подчёркнутые строки: «Зачем, желая чувства разделить, не можем душу в душу перелить»,31 Живём, кажется, душа в душу, всё уже не раз туда и обратно перелито, а смотрят наши души в разные стороны – его на звёзды, а моя здесь, на земле покоится. Его Бог – непознанное, а мой каждый год являет себя.

- Поделись. Не обеднеешь.

    В последние дни весны или в начале лета, когда свежая листва налилась и потемнела, пришло время липе брызнуть нежной прозрачной зеленью. В воскресный день Ирина позвала Викторию: - Далеко не пойдём. Боязно одним в лес ходить. – Остановились у первых лип. – Смотри на солнце сквозь листья. Там оживает солнечный свет. Великое таинство. Начало всех начал. Корни всего живого. Язычники древние нутром это чуяли, молились липе, как женскому началу, дарующему жизнь. А там, куда мы едем, лип нет, зато дубы растут... Вот его туда и тянет, - пошутила сквозь слёзы. - Мне уехать, что душу здесь оставить. – По лицу Ирины текли слёзы, расходились тёмными пятнами на блузке, она не смахивала их, смотрела вверх на светящуюся зелень.

- Никто, ведь, не гонит, - шепнула Виктория.

- Не скажи. Это кожей чувствуют. Дети едут. В них вся жизнь. Пойдём.

    Теперь Виктория читала и перечитывала Библию. Это ей принадлежит высказывание, которое я записал и привёл в письме Петру.  «Не надо думать, что древние были глупее нас. Они делали историю, а мы её повторяем». В ответ Пётр прислал для неё недавно вышедшую в переводе книгу Вила Дюранта «Цезарь и Христос». Виктория полистала книгу и не взяла. – Дурные вы, мужики, с виду умные, а что под носом разглядеть не умеете. Я ищу в книгах не знание, а утешение.   

 

    - Принесёшь в подоле – голову оторву, - отозвалась Зинуля на известие, что дочь летит со мной. Маша посмотрела на неё сверху вниз и заметила в своей убийственно спокойной манере: - Если достанешь. - Теперь уж её точно не достать. Я протянул руку, погладил дочь по волосам, она обернулась и улыбнулась.

 

    Петра я увидел издалека. Поседел. Загарел. Ничуть не изменился. Павла признал не сразу: искал глазами высокого худенького паренька. Он, когда уезжал, ещё толком не брился. Пока мы с Петром обнимались, дети смотрели друг на друга. Павел взял у Маши сумку, они пошли к машине, и мы следом. Приехали в Хайфу. Сели за стол, как водится, и утонули в нескончаемых разговорах. Около полуночи Павел встал. – Ну, мы поехали. – Маша тоже встала.

- Пусть едут, - успокоила меня Ирина, - здесь не далеко. Быстро доедут.

Я счёл своим долгом последнее слово оставить за собой: - Маме позвоните.

- Уже звонили. Всем привет, - сказала Маша, и они ушли.

- Куда они? – спросил я Ирину.

- В кибуц к Павлу. С утра, думаю, махнут к Тане на базу, а там – на все четыре стороны. У Павла отпуск.

Первые два дня они звонили. Потом перестали. Вечерами, особенно перед сном, закрадывался холодок, блуждали тревожные мысли, ночью снились недобрые сны. Я не выдержал и спросил Петра: - Где они?

- Развлекаются, - ответил Пётр, - не беспокойся, объявятся.

И они объявились. Позвонили. – Мы на Кипре, - сообщила Маша, - задержимся ещё на неделю. Маме звонили.

Звонил Павел. – Тёть Зина, не ругайте – мы с Машей расписались.

Рассказывают, Зинуля выдержала паузу. – Я тебе, Пашенька, не тётя – тёща. Чувствуешь разницу.

 

    Я знал, что нам предстоит самим собрать FDS. Волновался? Конечно. Помнил слова бригадира сборщиков: «... по чертежу, или чтоб работало.» Неизбежные ошибки Пётр старался исключить подгонкой сопряжённых деталей и уважительным отношением к советам ветеранов. Собирали мы по чертежам, надеялись, что заработает, убеждались, что для дальнейшего производства состряпанная Петром документация совершенно не пригодна. Мы собрали машины, вытерли руки, опасливо включили и прислушались. Проверили биение валков, следили за дрожащей на месте стрелкой индикатора, сперва с недоумением, потом с восторгом.

    Наше детище крутилось уже три часа, мы решили, что для начала хватит, собрались разбирать под покраску, когда Пётр вспомнил, как настойчиво Дрор просил не принимать без него никаких решений. «Для продвижения изделия на рынок порой решающее значение имеют незначительные детали,  незаметные на непросвещённый взгляд мелочи», - поучал он Петра. Меньше всего я ожидал, что покраска превратится в предмет дискуссии с неожиданной развязкой. Дрор примчался через пару часов, несколько раз обошёл вокруг машины, послушал ровное гудение мотора на холостом ходу и остался доволен.

- Всё? Разбираем? – спросил Пётр.

- Подождите. Я ещё не принял решение. Подымемся к Ури и обсудим.

    Мы сидели вокруг стола в комнате для совещаний, сообщили Кинерет свои пожелания насчёт кофе и приступили к процедуре принятия решения. Дрор раскрыл блокнот и приготовился писать протокол заседания «малого директориона». Выбранное нами сочетание синего с серым он отмёл сразу, как не оригинальное. Ури предложил принятый на заводе густой красный цвет. Своего мнения у Дрора не было. Он задумчиво скользил взглядом по стенам, дошёл до двери, встрепенулся и склонился над блокнотом. В светлом дверном проёме возникла Кинерет в длинной чёрной юбке, фиолетовой майке и с подносом в руках. Мы пили кофе, Дрор читал протокол, Пётр тихонько переводил.  Цветами фирмы объявлялись чёрный и фиолетовый. Пётр подписал протокол, переглянулся с Ури и тот молча поставил свою подпись.

- Кино, - скозал я, когда мы вышли.

- Пусть будет всё, как он хочет. Не на что будет кивать, когда сядем в лужу. - Я остановился. - Дрор последняя инстанция?

- Не думаю. Но и выступать пока не с чем.

    Образовалось окно. Пётр взял отпуск, и мы отправились в столицу религий. Набрались впечатлений, прикоснулись к истокам. Двинулись дальше. На берегу Кинерета пофилософствовали о путях судьбы. Море Галилейское или Тивериадское, озеро Геннисаретское – перекрёсток истории немногим больший ижевского пруда.

    Навестили детей. Павел работал, готовился к поступлению в заочный университет. Маша временно трудилась в столовой и погружалась в среду –слушала окружавшее её гудение голосов, не расставалась с карманным магнитофоном и наушниками.

    Момент истины настал и прошёл буднично. Мы прокатали профили – три сплошных и один полый, из углеродистой стали и нержавеющей. Нарезали образцы и раздали их всем желающим. Прозрачный контейнер с образцами Дрор самолично вручил рецензенту, насладился эффектом и поделился впечатлениями. Я остался ещё на месяц, вместе с Леонидом привёл в порядок документацию, и уже всё – дела, вечера, разговоры – было подёрнуто флером разлуки. А потом произошло неожиданное. В этом неспокойном месте, на стыке тектонических плит, религий и страстей я успокоился. Рано проснулся, вышел в салон и застал Петра в позе лотоса. Без разминки ноги сами не переплелись, и я сложил их руками. Расслабился, дал развеяться сонным мыслям и застыл в ожидании... Сознание моё, пустое и чистое, осталось ясным, как небо. Я ещё посидел, и меня потянуло домой, к жене.

 

 

   Глава 30

    Подошли к концу отведенные под проект два года. Желающих выложить полмиллиона за кота в мешке не нашлось. Было несколько заманчивых предложений, но они не вписывались в усвоенные Дрором пастулаты, и он отверг их. К этому времени из разговоров с потенциальными заказчиками у Петра сложилось отличное от Дрора видение дальнейшей судьбы проекта. Успешный производитель мебели из стекла и металла несколько раз приезжал и подолгу беседовал с Петром. Они сошлись во мнении, что в стране достаточно иметь один комплект FDS Family, что год или два уйдут на обучение рынка, осознание им вновь открывшихся возможностей. Сложился заманчивый альянс: Пётр реализует ноу-хау, новый партнёр организует производство, Ури обслуживает экспорт оборудоваия.

- Не о чём говорить, - заявил Дрор, - он хочет бесплатно получить проект.

Предприниматель поблагодарил Петра за идею и ушёл.

    Просматривая почту, Пётр нашёл письмо об увольнении.

- Я хочу выступить на Совете директоров «теплицы», - сказал он Дрору. -

 Ты помнишь наш уговор? Я свою часть выполнил.

- Помню. Деньги кончились, но проект не закрыт. У меня много времени.   

    На Совет Дрор пришёл с коробками образцов, большими фотографиями FDS – подготовился. В пространной речи он подробно описал весь путь проекта, начиная от победного противостояния с референтом, выгодной сделки по приобретению документации и до создания первого (читай в мире) комплекта машин под общим названием FDS Family. Вывод напрашивался сам собой: отдать такую жемчужину меньше, чем за полмиллиона – преступление. Пётр ратовал за стартовую площадку, всё остальное брался сделать самостоятельно. Проекту нужен не благодетель, решивший рискнуть деньгами, а деловой партнёр, готовый работать ради будущих благ. Он апеллировал к здравому смыслу, исходя из своих понятий. Закончил и положил на стол программу со сроками и издержками.

 После недолгой дискуссии люди, не так давно пожелавшие Петру удачи, дружно отправили его за пособием по безработице, поддержали потуги Дрора продать проект подороже и одобрили программу, представленную Петром.

 

    «...Знаешь, я всегда завидую спокойствию, с каким он принимает удары судьбы. Правда и то, что ударами он их не считает, называет зигзагами и добавляет: лучше жалеть о содеяном, чем о несодеяном. Ему, может, действительно интересно, а мне чуть худо не стало, когда он сообщил, что идёт оформлять пособие по безработице. Дело тут вовсе не в деньгах. По нашим меркам и потребностям, я неплохо зарабатываю, и пособие где-то процентов семьдесят от его зарплаты, нам хватает и детей поддерживаем, но представить, как Пётр ходит отмечаться, высиживает очередь, на обратном пути делает покупки... Я знаю, тебе понятно моё смятение. Как-то я спросила его: - Ты скучаешь по работе? Тебя не угнетают домашние заботы? – Он рассмеялся: - Я самый счастливый человек на свете. Со мной моя семья и книги, о которых я мог только мечтать. Кончится пособие, пойду работать, была бы шея... – Мне обидно и жаль до боли, что он всю жизнь изобретает велосипед, затыкает дыры и, в конце концов, вернётся к тому, с чего начал. Что же ещё!

    На работе он познакомился с молодой особой из англоязычного кибуца, и теперь она носит ему книги из библиотеки – серию семьи Дюрант, Пола Джонсона... В моё отсутствие он читает, а поскольку ему не перед кем излить свой восторг, встречает меня цитатами – такими далёкими от дня, проведенного в больнице, что я вымученно улыбаюсь, киваю и ускользаю в душ. Одну я всё таки приведу: «...варваром был в глазах эллина всякий, кто довольствуется верой без разума и жизнью без свободы.»32 Это про нас.

    Пётр ходит на рынок, варит, убирает. Я живу на всём готовом, вспоминаю добрым словом службу национального страхования и терпеливо слушаю умные мысли умных людей. При всей моей любви, я не могу заменить ему утрату друга.

    Понемногу начинаю привыкать. Вчера за полночь пережидали обстрел в комнате безопасности. Пили кофе, слушали музыку при свечах... Уснули так и не дождавшись отбоя. Ко всему привыкаешь.

    Смотрю по сторонам, ищу и нахожу радующие душу черты. На неделе утром спешила в Цфат. Плюхнулась на сиденье автобуса, отдышалась, собралась вздремнуть. Внутри где-то зашевелился червячок беспокойства. Стала проверять себя. Дверь закрыла – помню. Бойлер! Не могу вспомнить. Выскочила из автобуса, взяла такси... Это присказка. Водителю следующего рейса показала билет, спросила: - Годится?

- Вообще-то нет, - я раскрыла кошелёк, - водитель твоего рейса звонил мне, предупредил, что ты вышла. Проходи.

На душе потеплело. Дремать мне уже не хотелось, смотрела на кибуцные сады и размышляла об израильских автобусах, водителях и пассажирах. Здесь шутят: хочешь сыграть в израильскую рулетку – садись в первый попавшийся автобус. Водители в форме, многие при галстуках, не шофера – капитаны в бурном море человеческих страстей. Огляделась. Впереди девчушка-солдатка с большим рюкзаком у ног и винтовкой, несуразно громоздкой на её коленях. Через проход от меня напомаженный юнец с набором колец в ушах выдувал пузыри из жвачки и говорил по мобильнику. Заметил, что я смотрю на него, слизал пузырь и улыбнулся. Привыкаю, пора уже.»

 

    Четыре месяца Пётр не заглядывал в «теплицу», на пятом Дрор прислал за ним машину и, радостно улыбаясь, показал письмо из Италии. Незнакомая фирма из Милана интересовалась техническими подробностями проекта. К письму был приложен каталог изделий фирмы. Знакомые профили с легко узнаваемым назначением, полный набор памятных шлицевых валов. Пётр листал каталог и слушал эмоциональный рассказ о поездке Дрора  на выставку в Бразилию.

- Многие интересовались, - закончил Дрор и высыпал на стол визитные карточки. – Пётр ответил на вопросы, отправил факс и пошёл на рынок.

    Утром следующего дня позвонил Рами. Он теперь работал в другом проекте, но и проект Петра числился за ним. – Итальянцы прислали чертежи профилей и новые вопросы. Тебе нельзя здесь работать – могут лишить пособия. Я привезу чертежи, а потом приеду за ответом.

После нескольких челночных рейсов, взаимных вопросов и ответов, вырисовалась интересная картина: фирма получала горячекатаные профили из Германии, доводила их до кондиции волочением и ничего не знала о возможностях холодной прокатки. «Странно, - рассуждал Пётр, - их тандем оптимален только при больших заказах  и лишён смысла во всех остальных случаях.» Он подробно описал область применения холодной прокатки, вопросы прекратились, зато последовала просьба изготовить какой-нибудь профиль из присланных чертежей. Ури взял на себя расходы и через месяц отправил коробку с образцами  в Милан. В ответ пришёл заказ на FDS Family.

Пётр подвёл итог: - По меньшей мере, половина заседающих в ООН могли бы стать нашими клиентами, но для этого нужно действующее производство, а не лиловый монумент.

Дрор мыслил иначе: - После выполнения заказа проект будет стоять миллион.

    Пётр договорился с Ури, что после выполнения итальянского заказа начнёт работать на станках. Он уже привык к этому месту, и Дрор продолжал привозить всё новых людей, задающих одни и те же вопросы. Один такой посетитель вернулся через день и попросил Петра уделить ему несколько минут. Он протянул Петру отрезок периодического профиля небольших размеров. – Можешь изготовить? – Пётр утвердительно кивнул.

- Что для этого нужно?

- Настольное оборудование, вроде детской игрушки.

- Я не шучу. Это очень серьёзно. Мы закупали профиль в Европе, недавно его отнесли к категории стратегических материалов и наложили запрет на экспорт.

- Есть чертёж, условия поставки?

- Всё есть. Берёшься изготовить?

- Посмотрю чертёж и отвечу.

Задача оказалась на редкость простой. – Не знаю каково его назначение, но настрогать эту штуку ничего не стоит, - сказал он Ури. – Предложим два варианта: три прохода в одной клети или один – в трёх. В обоих случаях клети уместятся на кухонном столе, но при трёх клетях они из импортёра превратятся в экспортёра. Я подготовлю бумаги. О цене договаривайся сам. Идёт?

Ури вернулся с заказом на одну клеть. – Они правильно рассуждают. Им хватит одной, а если подвернутся заказы – закажут ещё две.

- Один гоняется за журавлём и не смотрит под ноги, другие ухватились за синицу и не желают поднять головы. Жену надо слушать и не удивляться. Другой мир – другие люди.

- Что ты бормочешь?

- Ругаюсь.

 

    Таня приехала в Шмону на выходные. К вечеру ждали Павла с Машей. Ирина готовила обед.

– А нам что делать? – спросила Таня. 

- Протрите полы и идите.

Они поднялись в гору, уселись в тени высоко над городом. Последнее время, о чём бы ни говорили, всплывала тема таниной учёбы. Она знала, что для родителей это больной вопрос. Они считали себя обязанными «выучить своих детей», особенно мама. Отец, казалось, придерживался более либеральных взглядов, но и у него был свой пунктик, «любимая мозоль», - смеялась Таня. Они были ещё детьми, когда однажды перед поздним воскресным завтраком отец оседлал эту тему. «Родители должны предоставить детям возможность определиться и стать на ноги. Простой сельский врач и создатель веджвудского фарфора обеспечили своих детей, и мир узнал о происхождении видов. Папаша Мендельсон оплатил философские изыскания отца и музыкальные фантазии сына. Кто-то готовит стартовую площадку, а кто-то стартует. Не должна распадаться связь времён.» Тогда мама обняла его со спины, сказала тихо: - Достань посуду.

    Таня повернулась к отцу. – Знаешь, папа, я уже определилась. Продолжу семейную традицию. Поеду в Прагу и выучусь на врача.

- Почему в Прагу?

- Дешевле. Жизнь и учёба. Я говорила со студентами – приехали на каникулы и попали на сборы. Преподавание на английском, заодно и языком овладею.

- Мама знает?

- Сегодня узнает. Когда все соберутся. Ты меня поддержишь?

- Два голоса есть, нужен третий?

- А мой не в счёт?

- У тебя право вето.

- Хотелось бы обойтись без него. А ты, папа, так и будешь висеть на крючке у Дрора и ишачить на Ури? «Познакомьтесь, наш слесарь доктор Коваль». Ты не можешь сам продвинуть свой проект без оглядки на Дрора?

- Не могу, а теперь уже и не хочу. После итальянского заказа он меньше, чем на миллион не согласен, и у него большинство. И слава Богу. Надеюсь, он так и не найдёт партнёра. Ни в Хайфу, ни тем более в Тель-Авив я не поеду.

- Мама?

- Да. Мама. Ей тоже уже за пятьдесят. Она работает, с ней считаются, здесь рядом лес, грибы, цветы ...

- Катюшот, - добавила Таня. – Может, вы и притерпелись, а нам нет покоя.

- Не заводи этот разговор при маме. Она тяжело привыкала.

- Могли бы, по крайней мере, купить или снять квартиру поприличней.

- Я думаю об этом. Посмотрим, как жизнь повернётся.

- Сама она не повернётся.

- Правильно. Ты и должна так думать.

    Семья утвердила Танин выбор единогласно.

- Обрадую маму, - Ирина поднялась идти к телефону.

Молодёжь дружно рассмеялась. – Она первая одобрила, - сказала Маша.

- И вообще это её идея. Меня ещё в садик водили, когда бабушка говорила: «Вырастешь, станешь врачом, будешь деток лечить.»

- А что ты отвечала, помнишь? – спросил Павел. – Низачто!

 

    Бывшая номенклатура напомнила о себе. – Дела у вас идут. Клиентура установилась, даже очередь в дверях бывает. Пора расширяться.

- Мы и так задаром горбатимся.

- Потому и горбатитесь, что оборот с гулькин хер. Откройте зал столиков на двадцать, наймите людей. Сама знаешь, как это делается.

- Не для того мы народ прикармливали, чтобы потом место менять.

- Ты за кого нас держишь? Рядом магазин закрывается. Деньгами поможем.

- Ну уж нет! Своими деньгами рискуйте сами. Входите в долю и расширяйтесь. Я поговорю с Зинаидой – деньги её. Лучшей заведующей вам не найти. У неё все по струнке ходить будут. А мне на всё это, извини, с высокой колокольни...

    Зинуля согласилась сразу. Она ещё раньше поняла, что «на своём горбу в рай не въедешь»,  споро вошла в роль и у неё получалось.  Партнёры поставили условие: кухня – ваша, бухгалтерия – наша, а бухгалтерией у них заправляла Фая, в прошлом Повышева. Видать, выучилась считать ожившая моя героиня.

    Много позже, когда все уже перезнакомились, Фая как-то подсела ко мне за столик. – Как там сват ваш поживает? Жену, говорят, нашёл себе подходящую, еврей чёртов.

- Да не еврей он.

- Откуда вы знаете? В анкете прочерк стоит. Вот тот прочерк и был евреем.

- Вам то что?

- Да так, ничего.

- Передать привет?

- Больно надо.

Мы ещё поговорили, и мою рукопись украсили новые подробности.

 

    - Уютное у вас тут местечко, - сказала Ирина, когда сын привёз её познакомиться с Ури и посмотреть машины.

- Уютное местечко на ладан дышит, - усмехнулся Пётр. – Если не подвернётся постоянный заказ, скоро всё это пойдёт с молотка.

- Так плохо? – Ирина подошла к стене, увитой виноградом. – Жаль. Чисто. Красиво. Не видно стружки.

    Теперь Ури уехал в Южную Африку – искать тот самый постоянный заказ.

    Пётр фрезеровал, токарил, шлифовал... Ближе к полудню прибежала Кинерет и позвала его к телефону.

- Смотри, э-э-э..., - Ури торопился, глотал слова, - умные еврейские головы придумали «Quick Assembly System»,33 слушай, звучит, как музыка, «QA-System». Мы будем делать профиль, конекторы, изделия, к примеру, э-э-э гараж, павильон, киоск, мало ли что... Весь set складываем в красивую упаковку, а собирать каждый сможет сам. Посмотри факс и не говори, что мы не можем сделать этот профиль.

Кинерет подала ему листок - слепой эскиз, скорее рисунок, размеры остались в умных головах, а может, и там их нет, но идея ясна: полый квадрат с вогнутыми внутрь углами.

- Возьми чертёж с размерами, - сказал он Ури.

- Какой чертёж? Какие размеры? Люди деньги дают, сами продавать будут, что тебе ещё нужно?! Завтра позвоню.

Пётр ещё пару минут рассматривал «чертёж», сложил листок и положил его в карман. «Хорошая мысль, ничего не скажешь. Четыре ласточкиных хвоста». Он закончил точить деталь, вымыл руки, поднялся к своему столу. Начал набрасывать эскизы профиля и почти сразу же стало ясно, что за каждый миллиметр толщины стенки придётся платить размерами квадрата. При трёхмиллиметровой стенке квадрат выходил за рамки разумного, музыкально звучащая система теряла смысл. Как это часто бывает в технике, для получения желаемого результата предстояло примирить противоположности. Он набрасывал и отметал варианты.  «Папа обрывает лепестки ромашки», - шутила Ирина, когда он покидал их, сидя за столом. Пётр закрыл глаза, прислушался, мысли роятся и среди них толковая, он вспомнил о сотовом материале и добавил к внешнему функциональному профилю внутренний опорный.  Включил компьютер и занялся поисками золотой середины между весом и жёсткостью.

    Идея захватила его. По дороге домой, вечером и утром, помимо воли, виделся каркас лёгкого домика, без мысленных усилий приходили решения крепления стен, окон и дверей... На работе, не дожидаясь звонка, он изложил своё видение системы, написал, что готов взяться за эту работу при условии достойной оплаты. Незамедлительно пришёл ответ. Поверх листка Петра жирным фломастером начертали «YES».

«Похоже, мы сможем оплатить танину учёбу», - подумал и потянулся к телефону.

 

 

    В шестидесятый день рождения Пётру не работалось.  «У Ирины, как назло, ночное дежурство. Пожалуй, поеду в Цфат.» Перед уходом позвонил жене. - Вспомним молодость. Посидим, поговорим. Я приеду.

- Ты меня на ходу поймал. Я поменялась дежурствами. Встречай.

 Подошёл автобус из Цфата. - Сегодня вечер наш. В пятницу приедут Павлик с Машей и отвезут нас в Хайфу, - сообщила Ирина.

Пётр взял её под руку. – Мне хватило бы тебя и детей.  

- Мне тоже. Родне неймётся.

    Они ужинали, отвечали на звонки, принимали поздравления. Ирина собрала посуду, отнесла её на кухню и позвала мужа: - Свари кофе. – Когда Пётр вернулся с дымящимся кофейником, на блюде покоился его любимый «Наполеон», в середине торта горела лампочка на шестьдесят свечей.

Пётр обнял жену.  «Пойдёмте, сядем. У меня есть растворимый кофе. Тяжёлых больных нет, так что у нас будет время». Помнишь?

- Я всё помню. -  Ирина погасила верхний свет и стала разливать кофе.

 

 

    И. А. Бунин: «Пишите себя, своё, простое, то, чем больше всего живёте дома, на улице, в мечтах, за книгой, в жажде любви...» Я старался.

 

Конец

 

 

Примечания

 

1 -   «Мороз и солнце...»  - А.С.Пушкин.

2 -   «...Ах, картошка...»  - Пионерская песня «Картошка», текст В.Попова.

3 -   «Дикая собака Динго, или повесть о первой любви»  - Автор Р.Фраерман.     

4 -  «пьянства без причин»  - Р.Бернс «Для пьянства есть такие поводы...»,

                                                         перевод С.Маршака.

5 -   «Мы кузнецы и дух наш молод...»  - «Кузнецы», текст Ф.Шкулева.

6 -   «Земля колыбель человечества, ...» -  К.Э.Циолковский.

7 -   «Сомнение» - А.Мицкевич, перевод В.Звягинцевой.

8 -   «Эксодус» - Автор Лион Юрис.

9 -   «Всё равно, - сказал он тихо, - напиши...» - Автор М.Исаковский.

10 -  «Жизни некий преизбыток...» - Ф.И.Тютчев, «В душном воздухе    

                                                                                             молчанье, ...»

11 - «после нас хоть потоп» - Фраза Людовика XV. 

12 - «Во всем мне хочется дойти до самой сути...» - Б.Пастернак.

13 - «вызов-и-ответ» - по А. Дж. Тойнби.

14 - «Прекрасно было яблоко ...» - Строчка из сонета В.Шекспира,

           перевод С.Маршака.   

15 -  «А всё кончается, кончается, ...» - текст В.Канера.

16 - «Мы с тобой одной крови...» - Р.Киплинг, «Маугли».

17 -  «Я сделал всё, что мог, ...» - Парафраза древнеримской формулы

                                                                 передачи власти.

18 -  «И наколовшись на шитьё...» - Б.Пастернак, «Разлука».

19 - «мистическое число «фи»...» - иррациональное число 0,618...

«...пропорция 0,618034... к 1 является

математической основой для формы

игральных карт и Пантеона, подсолнухов

и раковин улиток, греческих ваз и

спиральных галактик космоса.»,

В.Хоффер, “Smithsonian Magazine”, 1975.

20 -  «Грузите апельсины бочками» - И.Ильф и Е.Петров, «Золотой теленок».

21 -  «На дальней станции сойду...» - текст М.Танича.

22 -  «Волны над ним сомкнулись...» - Р.Л.Стивенсон, «Вересковый мёд»,

           перевод С. Маршака.  

23 - «Дорога из жёлтого кирпича...» - А.Волков, «Волшебник изумрудного

                                                                                              города».

24 -  «Машину времени» - Группа «Машина Времени», игра слов.

25 -  «терпениум мобиле» - И.Ильф, «Записные книжки».

26 -  «главное ввязаться...» - Парафраза известного высказывания Наполеона

                                                        «сначала ввяжемся в бой, а там посмотрим».

27 - “Forming device set…” – Комплект деформирующих устройств (КДУ) –

                                                         семейство компактных, быстро окупающихся

                                                         машин для производства фасонных прутков,  

                                                        труб и проволоки из стали, сплавов и цветных

                                                        металлов.              

28 - «custom-shaped» - профили заданной заказчиком формы.                

29 -  «Чужак с острова Барра» - автор Ф.Бодсворт.

30 -  «Любовь и щенки...» - Шведская поговорка.

31 -  «Зачем, желая чувства разделить, ...» - А.Мицкевич, «Разговор»,

Перевод М.Живова.

32 - «...варваром был в глазах эллина...» В.Дюрант, «Жизнь Греции».

33 - «Quick Assembly…» - Система быстрой сборки.