Это было давно. Очень давно. Тогда ярко светило солнце и небо было сказочно голубым. А птицы пели чисто и нежно. Так они поют лишь однажды, ибо птицам, как и людям, наверное дано любить, но истинная любовь приходит только единожды, неожиданно и незаметно...

Приехал я в полдень. Мне указали комнату. Там уже были чьи-то вещи, но хозяин их отсутствовал. Приняв душ, я решил немного отдохнуть, однако, едва коснувшись подушки, заснул и проснулся лишь под вечер.

– С приездом, – услышал я, открыв глаза. – Вы так хорошо спали. Наверное думали подремать до обеда? А между тем, через полчаса ужин.

Моим соседом по комнате оказался видный и несколько необычный молодой мужчина. Необычность эта выражалась в его манерах, разговоре. Даже улыбался он как-то странно: одновременно и грустно, и с долей какой-то непонятной, затаённой иронии.

– Вот это сыпанул, – улыбнулся я в ответ, встал, прошёл в ванную, а вернувшись, увидел на столе бутылку армянского коньяка и две наполненные рюмки.

– Давайте знакомиться, – поднял одну из них мой «сожитель». – Незванский Владимир Андреевич.

Я назвал себя, мы выпили и стали собираться на ужин. Незванский надел белоснежную рубашку с галстуком и лёгкий, отлично сшитый костюм.

«Одевается со вкусом: просто, но элегантно», – подумал я, спускаясь по лестнице.

За ужином я заметил, что многие женщины искосо поглядывают на моего нового знакомого. Он чувствовал эти взгляды, хотя не подавал виду, однако мне показалось, что они ему не очень приятны.

– Нелегко, наверное, иметь столько поклонниц, Владимир Андреевич? – попробовал пошутить я.

– Не женское это дело, – серьёзно ответил он. – Женщина не должна поклоняться, Георгий Матвеевич. Женщина должна любить. Просто любить.

– Извините, – вступила в разговор совсем ещё молоденькая сотрапезница, сидевшая за нашим столом, – но из этого высказывания можно сделать вывод, что мужчине любить не обязательно?

Незванский посмотрел на неё, как на провинившегося ребёнка, и спокойно проговорил:

– Нет. Мужчина не может не любить, если только в силу каких-то патологических особенностей он не неспособен на это. Но любовь мужчины живёт внутри него, а женской любви внутри должно быть тесно. Если только, опять же, это любовь.

– Вы хотите сказать, что любовь женщины сильнее любви мужчины?

– Сильнее? Простите за нескромность, сколько вам лет?

Щеки девушки заметно порозовели.

– Семнадцать.

– Тогда вы ещё можете задавать подобные вопросы. Ради Бога не обижайтесь. Вы сказали «сильнее»... Любовь не может быть «сильнее» или «слабее». Она либо есть – и тогда всесильна, либо... кто-то ошибается, принимая за любовь нечто другое. Георгий Матвеевич, – как-то странно, без всякого перехода обратился он ко мне, – что вы собираетесь делать сегодня вечером?

– Да, собственно говоря, особых планов нет. Пройдусь, осмотрюсь... Я не был здесь лет двенадцать.

– Вы не очень будете возражать, если я составлю вам кампанию?

– С удовольствием. Боюсь только заскучаете со мной, стариком. А я видел афишу: сегодня танцы.

Незванский слегка мотнул головой и произнёс с неожиданно весёлой улыбкой:

– За последние десять лет я не танцевал ни разу.

Когда мы вышли на набережную, уже совсем стемнело. На небе высыпали звёзды. Но кругом было многолюдно, горел неон витрин, тут и там то и дело раздавался смех...

Мы спустились к самой воде: здесь было спокойнее.

– Вы знаете, Владимир Андреевич, сколько мне ни доводилось бывать на Чёрном море, всякий раз оно предстаёт и выглядит словно по-новому.

– В этом нет ничего удивительного, – спокойно-раздумчиво ответил Незванский. – Я никогда не воспринимал море, как нечто неодушевлённое. Оно живёт, волнуется. Оно может быть тёплым и ласковым, может быть холодным и жестоким. Кроме того, море обладает свойством, которого лишены все прочие живые существа: оно меняется, но не стареет. Море вечно молодо и бессмертно.

От причала в ночь отошёл большой морской теплоход. И Незванский тихо продекламировал:

– Слышите? – неожиданно оборвал он себя.

– Что именно?

– Музыку.

Я прислушался. Действительно, с борта теплохода доносилась мелодия – какая-то удивительная, влекущая, захватывающая своей неистовостью...

– Похоже на танго. И, очевидно, новое – раньше мне его не приходилось слышать.

– Этому танго одиннадцать лет. Хотя его никогда и нигде не исполняли. Лишь однажды автор записал его на магнитофонную ленту.

– Откуда вам известны такие подробности?

– Танго – мой любимый танец.

– Да? А мне казалось, вы не танцуете.

– Это не мешает мне любить музыку. Кроме того, я сказал, что не танцую теперь, но не говорил, что не танцую вовсе.

Странно, Незванский как будто был уязвлён моим замечанием. Испытывая некоторую неловкость, я поднёс светящийся циферблат часов к самым глазам:

– Однако уже без четверти одиннадцать. Не пора ли...

– Пожалуй, вы правы. Идёмте спать. – Он улыбнулся. – А завтра прямо с утра – на пляж.

Но ни на другой, ни в течение последующих восьми дней побывать на пляже не удалось. Погода испортилась, зарядили дожди, и мы, по выражению Незванского, начали вести «антисветский» образ жизни: сутки напролёт просиживали у себя в номере, играли в карты и шахматы, пили коньяк и много философствовали.

Однажды – было это уже вечером – я сказал ему:

– Вы, должно быть, счастливый отец?

– Да, по-настоящему, без дураков! – Я налил себе ещё коньяку и взглянул на Незванского. Однако он не задал вопроса, который обычно задают в таких случаях. И я, то ли в благодарность за его тактичность, то ли благодаря выпитому коньяку, неожиданно для себя самого сказал то, чего не говорил никогда и никому: – Мы всю жизнь прожили с Танюшей вдвоём. Жена оставила нас, когда дочери было полтора года. Тем не менее я не жалею ни о чём, потому что у меня есть Ташка, и не виню ни в чём жену, потому что знал, когда женился, что она любит другого. Но я был молод и со свойственной молодости непосредственностью надеялся, что она полюбит меня...

Некоторое время мы молчали. Потом заговорил Незванский, и уже через пять минут я забыл о своём признании. Я слушал его.

Незванский умолк. Я тоже молчал, безуспешно пытаясь вспомнить мотив танго.

Снизу, из большого зала доносилась музыка.

– Слушайте, Владимир Андреевич, внизу веселятся. Нет желания спуститься и посмотреть, как там это делают? Проветримся малость, а потом сыграем ещё партию – должен же я отыграться?!

Незванский как-то странно-отрешённо посмотрел на меня и, молча погасив сигарету, поднялся.

В зале было не очень много народу. Массовик играл вальс.

– В шестой раз вальс играет, уморил уже! Что он кроме вальса да «едки-еньки» для пенсионеров ничего не знает, что ли?

Рядом с нами оказалась наша давешняя соседка по столу с каким-то юношей. Перехватив мой взгляд, она обратилась ко мне:

– Извините, конечно. Но вот, приехал мой брат, и мы первый раз за всё время выбрались потанцевать. Так «этот», – кивнула девушка в сторону массовика, – кроме вальса и «едки-еньки» больше ничего не играет.

– А что бы вы хотели?

– Да хоть что-нибудь повеселее. Видите ли, мы занимаемся бальными танцами, уже три года. А так ведь и форму потерять можно.

Я невольно улыбнулся и перевёл глаза на Незванского. Неожиданно он обратился к моей юной собеседнице с непонятным для меня вопросом:

– Извините, по какому классу вы танцуете?

– По классу «Б».

– Танго любите?

– Ой, конечно же! – На сей раз подал голос юноша. – Но этот затейник!.. – Он тоже бросил не очень ласковый взгляд на «затейника», уже бодро отстукивавшего «едку-еньку».

– А импровизировать сможете?

Девушка посмотрела на брата.

– Если музыка хорошая, сможем, – бойко ответил тот.

– Что ж, попробуем. – Незванский бегло взглянул на меня. Глаза его блестели, правое веко чуть подёргивалось. – Попробуем, – повторил он и направился к горе-артисту, который после недолгой беседы уступил ему место за роялем, и... Незванский заиграл то танго. В зале сразу воцарилась тишина. Все взоры были устремлены на музыканта. Играл он красиво, свободно, я бы даже сказал, профессионально. Да и мелодия была потрясающая. Я закрыл глаза, и перед моим мысленным взором прошла история, рассказанная Незванским, только почему-то действующим лицом там был он сам. И вдруг я отчётливо увидал её: невысокую, стройную, изящную. Она недолго постояла, потом пошла, нет, устремилась в танце: вначале медленно, затем всё быстрее и быстрее, пока не скрылась вовсе. И тут на смену смолкшей музыке пришли аплодисменты. Я открыл глаза.

– Ну, что ж вы? – спросил Незванский, подойдя к ребятам.

– Знаете, – залепетала девушка, – мы никогда не слышали ничего подобного. Это... это... – Она защёлкала пальчиками, подыскивая определение «этому».

– Мы вспомнили, что должны танцевать, когда вы закончили играть, – сказал юноша. И тихо добавил: – Да мы и не смогли бы, пожалуй.

Подскочивший массовик, словно никого не замечая больше, адресовался к Незванскому:

– Я вас прошу, дайте мне ноты этого танго.

Владимир Андреевич слегка нахмурился.

– У меня их нет.

– Как? Где-то они должны быть?

– Нет. Был один рабочий экземпляр, но он уничтожен автором, насколько мне известно.

– Постойте-постойте! – воскликнул массовик. – Вы же как-то сумели разучить танго?

– Автор был моим другом.

– Значит, вы можете восстановить клавир?

Незванский задумался. Он смотрел на массовика и, казалось, не видел его. А тот стоял, наморщив лоб, и ждал ответа.

– Хорошо, – вымолвил наконец Незванский. – Завтра я отдам вам клавиир. Но вы не должны играть этого танго в ближайшие три дня.

– Договорились! – удовлетворённо-обрадованно мурлыкнул массовик. – Скажите мне номер вашей комнаты и когда зайти?

– После пяти часов. Номер восемьдесят восемь.

Следующий день я провёл на пляже и, естественно, умудрился слегка подгореть. Поэтому вечером с готовностью согласился на предложение Незванского немного прогуляться.

На набережной было так же весело, многолюдно и светло от неонового освещения. Мы, не договариваясь, снова спустились к воде и некоторое время стояли молча, любуясь звёздной игрой уже почти ночных неба и моря. Казалось, мы оба чего-то ждём. Но чего?..

Довольно неожиданно в полумраке замерцали разноцветные огни и начали вырисовываться контуры теплохода.

– Видите, а вы говорили «никогда не вернутся», – обернулся я к Незванскому.

– Это, очевидно, другой корабль. Они все так похожи, – улыбнулся он в ответ. И снова, как в прошлый раз, прочёл вдруг стихи – удивительно просто и проникновенно (жаль только – явно не сначала):

Мы ещё немного побродили по берегу и вернулись к себе.

Когда я проснулся утром, Незванского в комнате не было. Мы встретились в столовой.

– А вы оказались правы, Георгий Матвеевич, – обратился он ко мне. – Вчера вернулся «Азербайджан», тот самый теплоход, который уходил в день вашего приезда.

– Ну, Владимир Андреевич, честно говоря, не ожидал от вас такого ребячества.

– Ребячества? – Незванский налил себе и одним махом осушил стакан молока. – Единственный раз в жизни я попытался сбросить со счетов одиннадцать лет, стать «красивым двадцатидвухлетним», как Маяковский когда-то, и меня тут же обвиняют в ребячестве. И кто? Вы. Фи!

Обычно предельно сдержанный, в этот раз он определённо был возбуждён. А когда мы вышли из столовой, и вовсе заявил, что ночью уезжает.

– Это вместо десерта? – хмуро поинтересовался я. – Могли бы выбрать что-нибудь послаще.

И тут Незванский рассмеялся. Впервые за время нашего знакомства он смеялся, но... как-то неестественно, почти нервно.

– Я думал, для вас это не секрет, – проговорил он уже спокойнее. – У меня ведь путёвка не бессрочная, а такая же, как у вас, на двадцать четыре дня. И приехал я сюда за девять дней до вашего появления. Так что, как ни хоти–как ни крути, уехать должен тоже на девять дней раньше.

– В котором часу у вас поезд?

– В районе полуночи. Сейчас уточним...

Когда Незванский доставал из паспорта билет, у него выпала фотография совсем ещё молодой женщины с пронзительным взглядом совсем не детских глаз. Именно глаза мешали, несмотря на нежный возраст, назвать её девушкой. Как ни силился, вспомнить, где её видел, я не смог.

– Да, в ноль тридцать пять, – подтвердил Владимир Андреевич, заглянув в билет и пряча его обратно вместе с фотографией.

День пролетел быстро. Наступил вечер. Я думал, мы проведём его у себя, но, к моему удивлению, Незванский изъявил желание пойти на открытую танцевальную площадку дома отдыха.

Народу тут было гораздо больше, чем в прошлый раз. В этот день приехало много новых отдыхающих, и можно было подумать, что они сразу поспешили на танцы. Вдруг мне почудилось, будто я кого-то узнал. Я присмотрелся и еле удержался от восклицания: неподалёку стояла невысокая стройная молодая женщина – та самая, фотографию которой довелось случайно увидеть сегодня утром. Я машинально оглянулся на Незванского. Он сделал какой-то знак массовику и направился прямо к ней.

– Незванский?! – скорее догадался, нежели услышал я восклицание.

– Разрешите?

Массовик уже играл...

Я слышал эту мелодию третий и как думал последний раз, но восприятие нынешнее во многом отличалось от предыдущего.

Танцевали двое, только те, кто имел право исполнять это танго: та, которой оно было написано, и тот, кто его написал. Да-да, лишь теперь я абсолютно отчётливо понял, что эта удивительная по красоте и экспрессивности музыка написана Незванским, а рассказ его автобиографичен. Собственно только сейчас, наблюдая за танцем этих двоих, и стало возможным полностью оценить танго. Ибо когда звучала одна музыка, ты видел любовь – великую, неистовую, нагую, но молчаливую. А сейчас она заговорила – впервые за одиннадцать лет! Глядя на Незванского, казалось, что слышишь крик этой неразделённой любви, однако стоило посмотреть на его партнёршу, и... Крик сменялся стоном любви непонятой и смертельно раненной.

Незванский подошёл к роялю, что-то сказал массовику и забрал у него клавир.

Через десять минут мы прощались. Поверьте, я прошёл через войну и в жизни тоже кое-что повидал, но у меня ощутимо повлажнели глаза, когда я прощался с этим тридцатитрёхлетним молодым человеком с юным сердцем и ранней сединой на висках.

Пожимая мне на прощанье руку, он сказал:

– Если она принесёт плёнку, оставьте её себе. – Затем, уже открывая дверь, обернулся: – Всё-таки, корабли не возвращаются.

Потом я довольно долго сидел и думал об этом необычном человеке, о том, как он мог, с его умом и волей, надеть на себя саван своей любви.

Приблизительно через час после отъезда Незванского раздался неуверенный стук в дверь, и в комнату вошла она, держа в руках футляр с магнитофонной кассетой.

– Добрый вечер. А Владимир Андреевич Незванский?..

Поздняя гостья не договорила, устремив на меня вопросительный взгляд своих удивительных глаз.

– Владимир Андреевич уехал, – ответил я, испытывая странное чувство смущения и нежелательной, вынужденной сопричастности.

Она как-то по-детски беспомощно кивнула головой:

– А я должна была... – и заплакала. Заплакала тихо, словно про себя, без всхлипываний и рыданий.

Я дал ей воды, подождал, пока она немного успокоится и рассказал о нашей жизни с Незванским – день за днём, час за часом. Она слушала, затаив дыхание, не перебивала и не задавала вопросов. Только в конце спросила, не знаю ли я адреса Незванского. Адреса у меня не было. Глаза её снова погасли, она хотела вздохнуть и не смогла. В один вечер на неё обрушился удар с силой, копившейся одиннадцать лет.

Она ушла около двух часов ночи. Плёнку, конечно же, я забирать не стал.

Недавно во всех центральных газетах было опубликовано сообщение:

Среди пассажиров этого самолёта находился и Владимир Андреевич Незванский.

Стихи Г.Орлова (Френкеля) и А.Крамника