|
|
Самуил Иосифович АЛЁШИН
(имя собств. Котляр)
(1913-2008)
АЛЁШИН Самуил Иосифович, наст. фам. Котляр (1913–2008) – драматург.
Отец – врач, мать – учительница. В 1935 окончил промышленный ф-т Воен. академии моторизации и механизации Красной Армии, paбoтaл в конструкторском бюро. Во время Великой Отеч. войны служил воен. инженером, офицером танковых войск, участвовал в боях на Сталинградском фронте, в промежутках между боями писал свою первую пьесу «Мефистофель» (1942, опубл. в 1963). В 1941-46 выступал на страницах ж-лов «Крокодил» и «Огонёк» с юмористическими рассказами. После демобилизации до 1952 работал руководителем лаборатории и автотракторном НИИ. В 1946 защитил диссертацию, стал кандидатом технических наук. Продолжал писать пьесы, не вынося их, однако, на суд читателей и зрителей.
Как драматург дебютировал на сцене пьесой «Директор», поставленной в 1950 в Моск. театре драмы (ныне Театр им. Вл. Маяковского). Построив ее по формальным стандартам распространенных во 2-й пол. 40-х – нач. 50-х гг. «производственных» пьес, автор при этом избежал обычной для подобных произв. постановки собственно технологических проблем, понятных лишь специалистам. Возникавший между персонажами «Директора» конфликт по поводу того, как продуктивнее наладить выпуск нового автомобиля для мирных целей, не охватывал всей протяженности сценического действия. Упор делался (как явствовало из заглавия) на психол. раскрытии характера главного героя, директора предприятия Степанова – личности крупной, волевой, целеустремленной, успешно выдерживающей испытания на нравств. прочность в экстремальных производственных и семейно-бытовых ситуациях.
Начатая в «Директоре» тема человеческого призвания, полной и бескомпромиссной душевной самоотдачи была развита в пьесе «Всё остается людям» (1959), поставленной почти одновременно в Моск. худож. театре им. А. М. Горького и Ленинградском театре драмы им. А. С. Пушкина, а позднее экранизированной.
Своим успехом пьеса была обязана в первую очередь образу героя – учёного-физика академика Дронова, наделенного глубиной интеллекта, творческой одержимостью, бесконечной преданностью любимому делу. Сраженный в расцвете сил и таланта смертельной болезнью, Дронов с упорством фанатика стремится в отпущенное ему время завершить свою многолетнюю научную работу. Пьеса, хотя и не лишенная патетико-публиц. интонаций, подкупала искренностью раздумий героя о выборе и достоинстве, жизни и смерти, о смысле и ценности человеческого существования, истинных и мнимых идеалах. Ее филос. направленность усугублялась в сценах диспута-спора Дронова со священником Серафимом Николаевичем о вере в Бога, о чистоте и сохранности души. Во времена официально узаконенной атеистической пропаганды, предписывавшей писателям изображать служителей церкви в облегченно-карикатурном виде, А. не побоялся показать отца Серафима совершенно иначе – как умного и тонкого психолога, философа, искренне и честно готового в меру своих возможностей облегчить душевные страдания умирающего (хотя, конечно, в этом диспуте авт. симпатии были отданы Дронову как воинствующему атеисту).
К людям науки А. вернулся еще раз в пьесе «Лестница» («Проблема», 1975). Основу её конфликта составляет столкновение талантливых ученых с бездарностями, пытающимися окольными путями пролезть в науку. По своей остроте и актуальности конфликт этот, раскрывавшийся в форме «лобового» противостояния положительных и отрицательных героев, не содержал в себе принципиально новых худож. решений.
В пьесах, построенных на ином социально-бытовом материале, А. тоже ставит своих героев перед ответственным нравств. выбором в решающие моменты их жизненной судьбы. В этом отношении духовно близок академику Дронову помещенный в больничную палату писатель Новиков – герой пьесы А. «Палата» (1962). Ему предстоит перенести операцию на сердце, исход которой невозможно предугадать, но он проявляет незаурядную выдержку и силу воли, прося у хирурга лишь десятидневной отсрочки, чтобы успеть завершить свою главную книгу. Новикову и др. персонажам – пациентам палаты, безупречным в выполнении долга, в соблюдении этических норм, противопоставлен догматик-сталинист Прозоров с его преклонением перед авторитетами, высокомерным одергиванием «нижестоящих».
Столь же осознанно делает свой выбор герой пьесы А. «Каждому свое» (1965) – безымянный сов. танкист, узник Бухенвальда, предпочитающий смерть предательству, позорному соглашению с врагом. Док. материал, положенный в основу этой героической драмы, был творчески переосмыслен драматургом сообразно худож. логике характеров и ситуаций. События воен. прошлого возникают как догадка современного Журналиста – условного персонажа, олицетворяющего преемственность связей между поколениями. Он и воссоздает на сцене историю похожего на легенду подвига, наполняя ее живым человеческим содержанием.
Верный принципам историзма в отношении к фактам, к реальному жизненному материалу, А. вместе с тем никогда не стремится создавать в своих пьесах иллюзию док. достоверности, многообразно использует право художника на вымысел. Так, «повесть в диалогах» «Дипломат» (1967-77) не стала театрализованным монтажом документов, связанных с длительной дипломатической миссией М. М. Литвинова в 1919-20 по обмену англ. и сов. военнопленными. Изменив время и место действия, имена действующих лиц, автор выстроил собственную оригинальную версию проходивших переговоров, верных не букве, но духу ист. правды, наделил своего героя, дипломата Максимова, характерными для его реального прототипа чертами: высочайшим профессионализмом, умением просчитывать возможные ходы противника, свободно маневрировать за столом переговоров, добиваясь плодотворных результатов в решении сложных междунар. вопросов.
Немало пьес А. посвящено любви, проблемам семьи, брака, частной жизни. В интимной сфере человеческих отношений он тоже требует от своих героев бескомпромиссной определенности нравств. позиций. В 1956 на сцене Театра им. Евг. Вахтангова была поставлена его драма «Одна», полемически направленная против вмешательства всякого рода «общественных» инстанций в семейную жизнь. Эта тема была продолжена в драме «Другая» (1968), с еще большей последовательностью отстаивавшей суверенное право каждого человека самому решать, как надлежит вести себя в семейно-бытовых неурядицах. В том же ряду – пьеса «Гражданское дело» («Была ведь любовь», 1974). Построенная как хроника открытого судебного разбирательства, она выявляла глубину нравств. падения женщины, безжалостно разрушающей свою семью в погоне за материальными выгодами.
В пьесах о любви авт. симпатии отданы людям безупречных нравств. принципов, противостоящим легкомысленному разбазариванию чувств, прагматизму, своекорыстным расчетам. Правда, актриса Мартынова – героиня пьесы «Главная роль» («Белое платье для грешницы», 1964) – жертвует любовью ради творческого призвания. Героиня драмы «Если...» (1975), напротив, горько раскаивается в своей безрассудной попытке променять любовь на личную независимость. Минутное предательство в любви оборачивается для нее тяжестью запоздалого прозрения, бесповоротным разрывом с самым дорогим человеком. На психол. углубленном столкновении благородных и поэтичных человеческих чувств с бескрылым прагматизмом строится конфликт самой «малонаселенной» (всего три действующих лица) пьесы А. «Тема с вариациями» (1979), оригинально обновляющей жанр мелодрамы. Спектакль по этой пьесе в постановке С. Ю. Юрского и с участием его самого, Р. Я. Плятта и М. Б. Тереховой на протяжении ряда сезонов украшал афишу Театра им. Моссовета. Позднее Юрский поставил эту пьесу в Японии, в токийском театре «Хаюдза».
С годами А. все категоричнее утверждает незыблемость понятий дома, семьи. Одна из его последних пьес так и называется – «Очаг» (1991). «Семья – это очаг. Он должен согревать, когда все вместе», – такое внутреннее убеждение, к которому приходит героиня пьесы, помогает ей преодолеть охлаждение в отношениях с мужем и сыном, сохранить и упрочить семейный союз, начавший давать трещины.
Значительное место в драматургии А. занимают пьесы историко-биогр. характера – о выдающихся деятелях культуры или по мотивам мировых сюжетов. Обращенные к вечно актуальным филос., нравств. проблемам, они проникнуты духом современности. В качестве примера можно сослаться на первую пьесу А. «Мефистофель»: вводя сценическое действие в русло отдаленных лит. ассоциаций, автор – в то время участник тяжелейших боев за Сталинград – размышлял о цене жизни и правомерности смерти, если жизнь прожита не зря. В столкновении умирающего Фауста с Мефистофелем терпит крах философия цинизма и душевной опустошенности – соблазненный человечностью, дьявол отрекается от своего холодного бессмертия ради способности любить и сострадать. Удачами А. стали остроумная, выдержанная в пародийном духе вариация на тему Дон Жуана «Тогда в Севилье...» (1948) и пронизанная совр. аллюзиями филос. притча-шутка «Ксантиппа и этот, как его...» (1989) – о Сократе, выбирающем, вопреки воле своей сварливой жены Ксантиппы, истину взамен материального благополучия.
Не все пьесы А. этого плана, в особенности ранние, являются удачей драматурга. Критика указывала на чрезмерную зависимость от лит. первоисточников двухчастной драмы «Гоголь» (Ч. 2 – 1944; Ч. 1 – 1950). на вычурность и витиеватость монологов объясняющегося в любви Шекспира («Человек из Стратфорда», 1954) Драматург постепенно освобождался от изъянов, типичных для большинства биогр. пьес кон. 40-х – нач. 50-х гг., свободнее оперировал ист. материалом, осмысливая их в соответствии с худож. задачами. В сравнительно недавней пьесе «Весь я не умру...» (1989) – о судьбе М.А. Булгакова в 30-е гг., о трагическом единоборстве художника с диктатором – А. обращается ко мн. известным эпизодам из тогдашней жизни писателя (его письмо к правительству, телефонный разговор со Сталиным, история запрещения пьесы «Батум»), но при этом не опасается отступлений от фактографии, подчиняя документы логике творческого замысла.
Пьесы А. характеризуются острой конфликтностью, интенсивностью сценического действия. Он искусно владеет многообразием жанровой палитры. Напр., «Тогда в Севилье...», «Ее превосходительство» (1979), «Восемнадцатый верблюд» (1983) – комедии в «чистом» виде, с соблюдением соответствующих жанровых нормативов, пьеса «Следствие показало...» (1984) – психол. детектив. Однако А. предпочитает пьесы без претенциозных жанровых дефиниций, непритязательные «драмы жизни», где органично сливаются серьезное и смешное. Его не влечет внешнее новаторство, он крайне редко прибегает к условным приемам, сохраняет верность традиционным жизнеподобным формам. Вместе с тем, как не раз отмечалось в критике, присущее пьесам А. интеллектуальное начало нередко оборачивается избыточной конструктивностью, рационалистической «заданностью» сценического письма.
В выстраивании образной системы А. строго расчетлив, действующих лиц у него в пьесах столько, сколько требует тема и характер ее решения. Тяготеет он к ограниченному числу персонажей, каждый из которых богат содержанием, самобытен в своих проявлениях. Обладая обостренным чувством театральности, он пишет крупные, притягательные для актеров роли, дающие простор психологии, интеллектуальным глубинам, часто – юмору. С образами, созданными А., связаны творческие достижения мн. мастеров совр. отеч. сцены. Его пьесы широко ставятся вплоть до настоящего времени, идут и в отеч., и в зарубежных театрах.
Соч.: Шесть пьес. М., 1968; Пьесы. М., 1972; «Если...» и др. пьесы. М., 1978; Тема с вариациями: Пьесы. Беседы о театре. М., 1984; Следствие показало...: Пьеса. М., 1984; «Весь я не умру...»: Пьеса // Совр. драматургия. 1989. №5; Очаг: Пьеса // Театр. 1991. №9; «Восемнадцатый верблюд» и другие. М., 1994; «Сказки для взрослых» и другое. Тверь, 1996.
Лит.: Владимирова З. Живем один раз! // Театр. 1962. №10; Аннинский Л. Арифметика, алгебра, гармония // Знамя. 1964. №2; Гарибова О. Испытание на прочность // Лит. обозрение. 1973. №4; Владимирова З. Журавль в небе // Театр. 1982. №7.
Б. С. Бугров.
(Из биографического словаря "Русские писатели XX века")
Воспоминания "Встречи на грешной земле" (2001) (html 1,2 mb)
– OCR: Давид Титиевский (Хайфа, Израиль)
«В моей уже довольно долгой жизни мне пришлось потерять немало близких людей. Ушли из жизни и люди, которые хоть и не были мне близки, но очень интересны как личности. Одни мне были приятны, другие – наоборот. Но всех их помню...»
Замечательный драматург, весёлый, умный и проницательный человек, офицер-танкист и участник боёв за Сталинград, инженер-конструктор и кандидат технических наук, автор популярных пьес «Директор», «Дипломат» и «Восемнадцатый верблюд», «Всё остаётся людям», «Тема с вариациями» и «Тогда в Севилье...», родившийся в 1913 году Самуил Алёшин выступает в этой мемуарной книге как обаятельный рассказчик с обострённым чувством театральности; он вспоминает своё детство и юность в довоенной Москве и выводит перед нами на сцену своих современников, среди которых были такие известные личности как Николай Акимов и Фаина Раневская, Георгий Товстоногов и Николай Черкасов, Валентин Катаев и Илья Эренбург, Ростислав Плятт и Юрий Завадский, Михоэлс, Фурцева и Ионеско.
(Аннотация издательства)
Фрагменты из книги:
"Из-за того, что наша школа находилась рядом с Кремлём, в котором тогда жили вожди, у нас учились их дети. Так в моём классе (группе) была дочка Калинина – Лидка, которая просила называть её Октябриной, а также Владька Ногин и Павлик Цурюпа. Младше классом – Наташа Рыкова, а до этого школу закончили дочь Семашки Лена и сыновья Троцкого, которые прославились тем, что открывали двери из класса в класс, создавая анфиладу, и стреляли по висящей в дальнем конце карте.
Но отметки – во всяком случае, в моём классе – этим детишкам ставили без скидок, тогда ещё учителя холуйством не страдали."
* * *
"Строго-целомудренная атмосфера царила у нас в семье. Хотя врачебная практика вынудила отца дать крен в сторону венерических заболеваний, но только раз мне привелось услышать, как он шепнул маме про своих пациентов: «Они там наверху все прогнили»."
* * *
"Никто не бывает более возмущён карой, чем тот, кто её заслужил, но уверен, что должен был избежать."
* * *
"Эта система – коммунистическая, тоталитарная – обещала вылечить общество от социальных болезней, коими оно действительно страдало. Но лекарство оказалось страшней болезни, и лечение нанесло невосполнимый ущерб всему, к чему власть прикасалась. Причём тем больший, чем значительней и ярче был объект забот власти.
Прикасалась!.. Мягко сказано. От этих «прикосновений» объект зачастую не только хирел, но и погибал. Головную боль гильотиной не лечат."
* * *
"В это же время, на волне борьбы всё с теми же космополитами, проявили себя и отечественные физики. В ряде статей они объявили Альберта Эйнштейна мракобесом, а его теорию относительности галиматьёй. Дошло даже до того, что Эйнштейна в иных публикациях уже стали именовать Однокамушкиным. Для уничижения."
Страничка создана 31 августа 2008.
|
