"Спасённая книга. Воспоминания ленинградского поэта" (1984, 412 стр.) (doc-rar 225 kb; pdf 7,3 mb) – февраль 2006, февраль 2023
– OCR: Давид Титиевский (Хайфа, Израиль) и библиотека "ImWerden"
Я никогда ничего не писал в прозе. Даже письма для меня – мучительная повинность.
Я поэт, и тут знаю себе точную цену. А сейчас я обнажаю перо с чувством, что берусь не за своё дело.
"Беда, коль пироги начнёт печи сапожник..."
Но мне шестьдесят лет. Как говаривал Шолом-Алейхем, я еду уже не на ярмарку, а с ярмарки. А моя жизнь в известном смысле тоже документ эпохи. И я хочу, чтобы этот документ был обнародован.
В книге нет ни одного вымышленного факта, ни одной выдуманной подробности. Даже диалоги подлинные.
Это принцип.
А вот со стилем...
Кто-то из замечательных французских стилистов, кажется Жюль Ренар, сказал:
"Я подбрасываю слова, как кошек, и всегда уверен, что они упадут на все четыре лапы".
Господи, как я ему завидую!
И ещё...
Несколько имён – самых дорогих – пришлось всё-таки изменить. Хочу верить, что настанет время, и с моей помощью эти имена будут восстановлены.
(От автора)
Фрагменты из книги:
В детстве я часто задумывался: кто более велик – Пушкин или Сталин? И всегда отвечал себе: "Нет, всё-таки Сталин". Пройдут века, вернее тысячелетия, Пушкин забудется, а имя Сталина будет сиять вечно.
* * *
Где он, сосед по купе, убийца мамы – молодой, холёный? Утром, не сказав нам ни слова, не предупредив, он привёл патруль и снял с поезда отёкшую от голода женщину и её парализованного сына, потому что ночью они чесались. И мы добирались от Рязани до Ташкента больше месяца. А тот поезд домчал бы нас за три дня. И мама была бы жива, была бы жива...
* * *
Жаркий ташкентский день. Я лежу на скамейке посреди двора. Около меня прямо на траве расположилась группа больных. Один из них разоткровенничался и рассказывает мне, как он сидел в лагере. Это моя первая встреча с ГУЛАГом. Я ещё ничего не знаю, ничего не понимаю. Слушаю с интересом, но без эмоций.
И вдруг меня пронзает, как штыком. Собеседник говорит о моём дальнем родственнике Давиде Выгодском – остром и превосходном писателе тридцатых годов – пожалуй, немного чересчур изысканном и утончённом. Я слушаю о его невыносимых мучениях. О том, как над этим неженкой издевались заключённые. О том, как он ослабел, не мог выходить на работу и не получал свою пайку. А потом умер и целый день валялся голый на снегу.
(Через несколько лет, в Ленинграде, меня навестила его женa Эмма Выгодская, красивая и гордая женщина. Я всё время с ужасом думал, какую боль могу ей причинить. О нём же она ничего не знала с момента ареста. И я очень боялся проговориться.)
* * *
В инвалидном доме жил почему-то молодой, совершенно здоровый парень – Сергей, классный сапожник.
Для чего он к нам пристроился – непонятно. Хотел подкормиться, как Паша Эмильевич? Но ведь мы все были на голодном пайке.
Захаживала к Сергею городская любовница – толстая, грудастая тётка.
Он хвастался:
– Видал? Есть за что подержаться! И, понизив голос, спрашивал:
– А как ты считаешь, что слаще – баба или водка?
И я, не знавший ещё ни того, ни другого, значительно отвечал:
– По-моему, баба.
* * *
В юности друзья говорили, что я похож на Багрицкого! – поза, копна волос, романтическая внешность.
Потом я растолстел и стал похож на Бальзака.
Виктор Некрасов сказал, что я удивительно напоминаю его покойного друга – Марка Щеглова.
Писатель Михаил Слонимский, послушав мои стихи, развёл руками и довёл до моего сведения, что и голосом и манерой чтения я почти не отличим от Мандельштама.
И, наконец, в Коктебеле, у Волошинского дома случайный прохожий остановился и спросил:
– Простите, вы не родственник Эммануила Казакевича? Я друг их семьи, видел его много раз. Вы – как две капли воды.
Самое забавное, что все эти люди совсем не походят друг на друга.
На кого же я похож? Может быть, всё-таки на самого себя?
* * *
В 37-ом году ленинградского художника Крейцера (однофамильца знаменитого скрипача, которому Бетховен посвятил "Крейцерову сонату") приговорили к "вышке", как английского и французского шпиона.
Ночью его вывели на расстрел, прочитали приговор. И вдруг он услышал фамилию Рейцер. Невнимательная машинистка ударила по клавишам не семь раз, а шесть.
– Это не я, – закричал художник, – моя фамилия Крейцер.
Поднялась суматоха. Осуждённого вернули и камеру. Дело послали в Москву на проверку.
Бюрократическая машина крутилась со скрипом. Ответ пришёл только через несколько месяцев. Вместо расстрела дали десять лет, которые Крейцер прилежно отсидел.
Прекрасный сюжет для новеллы, не правда ли? Но лучше бы жизнь не подкидывала нам постоянно тысячи таких сюжетов.
* * *
В то лето мы жили в Зеленогорске. Пришла к колодцу соседка, гремела ведром, рассказывала:
– Мои-то дачники вчера вечеринку устроили. Проигрыватель включили, а там всё не по-русски: гам-гам-гам!
Я в окно заглянула: батюшки – одни евреи! Я думала, они не пьють...
Пьють, проклятые...
Страничка создана 22 февраля 2006.
Последнее обновление 25 февраля 2023.
