|
|
Сергей Иванович
ГУСЕВ-ОРЕНБУРГСКИЙ
(имя собств. Гусев)
(1867-1963)
ГУСЕВ-ОРЕНБУРГСКИЙ Сергей Иванович; наст. фам. Гусев [(23.9(5.10). 1867, Оренбург – 1.6.1963, Нью-Йорк] – прозаик.
Родители – из зажиточных слоёв казачества. Отец – мелкий чиновник, одно время владелец лавки, скоро разорившийся. Мать – человек горячей искренней веры; читала сыну жития святых. Учился в гимназии (одновременно работая в лавке), позже – в духовных семинариях Оренбурга и Уфы (1884-1888). С детства увлекался чтением (приключенческая лит-pa, франц. романы, позже – отеч. классика). Книги Г. И. Успенского, перед которым он преклонялся, пробудили в Г.-О. желание писать. Нек-рое время был священником (сан снят по его желанию в 1898).
В 1897-1900 Г.-О. публикует много рассказов в газетах разных российских городов, становится профессиональным литератором. Проявил себя как наследник демократической лит-ры 60-70-х гг. Рассказы отмечены основательным знанием изображаемой среды и бытовой достоверностью, но порой неск. однообразны. Повествователь остро воспринимает несправедливость и угнетение одних людей другими, внимателен к доброте и отзывчивости, присущим народу, но не обходит стороной и жестокость крестьянских нравов. Он сосредоточивается прежде всего на судьбах тех крестьян, жизнь которых протекает в безысходной, удручающей бедности, полностью бесправна («Странница», «Миша» – оба 1900; «Кошмар», 1904). Неоднократно говорит о нар. скитальчестве, о тщетных попытках бедняков найти пристанище в Сибири («На родину», «Сквозь преграды» – оба 1900; «Агасфер», 1901). В рассказе «Последний час» (1902) воссоздана трагически сложная фигура заступника крестьян, который жестоко поплатился за свои решительные действия.
Многие рассказы Г.-О. посвящены сельскому и уездному духовенству, его деятельности и быту, семейной жизни с ее ладом и противоречиями, порой мучительными, его умонастроениям, нередко смятенным, драматически сложным отношениям с крестьянами и власть имущими. Изображая ряд священнослужителей, достойных апостольской миссии и защищающих интересы крестьян («Пастырь добрый», «Идеалист» – оба 1900), Г.-О. не закрывает глаза на то, что священники и дьяконы нередко превращаются в обывателей или самонадеянных лжепророков, порой пособничают местным богатеям, предаются стяжательству или спиваются. Исполнен горестного осуждающего юмора рассказ об издевательствах дьякона, самодура и взяточника, над бедной крестьянкой («Кахетинка», 1900).
К сер. 90-х гг. в творчестве Г.-О. становится масштабнее социальная критика, освещение жизни и деятельности духовенства обретает антиклерикальный характер, выражается рев. умонастроение, нередко сочетающееся с утопическими чаяниями ницшеанского толка. Наиб. явственно эти перемены сказались в повестях 1903-12, публикуемых в горьковских сб-ках «Знание», а также в ж-лах «Совр. мир» и «Образование», большевистской газ. «Звезда». Крестьяне («В приходе», 1903) беззащитны перед «мироедом», поддерживаемым местной властью и священником-ретроградом; крестьянский бунт («Жги всё! На земле нам места нет!») рисуется как бесплодный. Пафос социального обличения обретает апокалиптические тона в пов. «Страна отцов» (1904, посв. М. Горькому), воссоздающей панораму жизни рус. провинциального города (вызвала положительные отклики печати). Критика духовных лиц, недостойных своего сана, здесь перерастает в отвержение автором совр. церкви как орудия угнетения народа. Повесть предварена эпиграфом из поэмы Ф. Ницше «Так говорил Заратустра»: «Изгнанниками должны вы быть из страны отцов ваших. Страну детей ваших вы должны любить». В духе эпохи «духовного футуризма» (С. Н. Булгаков) писатель решительно не приемлет прошлое и настоящее в целом, страну отцов, где, согласно его взлядам, безраздельно царят стяжатели, мракобесы, фальшивомонетчики, охраняемые законами, где нормальному человеку жить невозможно: «Земля уже наполнилась слезами и кровью... Она не может быть больше». Г.-О. считает, что «наступила эпоха повального бегства детей из страны отцов». Он чает идеального будущего как следствия революции, когда «вулканы гнева зальют мир огнем всеочищающего пожара». Мотивы «Страны отцов» варьируются и нагнетаются в последующих повестях Г.-О , где присутствует столь же резкая поляризация зловеще-мрачного прошлого (вкупе с настоящим) и лучезарною будущего и вновь выражаются революционно-мистические переживания.
Для этих произв., относящихся к «знаньевскому» периоду, характерна экстатичность тона повествования и монологов героев. Бытовая и психол. достоверность в них часто утрачивается, а на авансцену выдвигается цветистая риторика, однообразная и выспренняя, порой даже истерическая: «буря освобождения духа», «воздух мировой бесконечности», «неведомые пути в безграничные, влекущие дали» («Страна отцов»); «земля, как блудница, извивается в сладком треште греха» («Девушка в белом», 1908); «человечество станет одним мозгом, одной мыслью, одной волей», «люди – солнца в Млечном Пути человечества» («Грани», 1909); «золотые лучи потянулись от звезды к звезде – лучи силы, одухотворенной побеждающей мысли» («На высотах», 1911); подобная же стилистика – в пов. «Над Поёмой» (1909) и «Призрак» (1912). Критика находила в этих произв. «много деланного», рецидивы романтизма и отзвуки модернизма. Отмечалось, что постижение реальности здесь подменяется экстазами и мертвящей риторикой автора и героя (Львов-Рогачевский В. Снова накануне. М., 1913. С. 107-108).
В тот же период Г.-О. работает и в прежней, привычной для него манере реалиста-бытовика, касаясь, однако, «болевых точек» бурлящей современности. Таковы (в ряду «знаньевских» повестей) «В глухом уезде» (1912) и художественно весьма яркая «Рыцарь Ланчелот» (1910), как бы подводящая итог раздумьям писателя о событиях 1905. Крестьяне, желающие свести счеты с дворянами, священниками и студентами, вознамерились сжечь усадьбу помещика-толстовца, им всегда помогавшего. Но поджог удается предотвратить усилиями дьякона (жена уподобляет его рыцарю Ланчелоту) и самого помещика: состоялось деревенское собрание, и над мстительными порывами крестьян (в которых автор усматривает не исконное зверство, а временное «смятение ума») берут верх силы добра, разума, справедливости. Но хотя уничтожение усадьбы (а может быть, и ее обитателей) и предотвращено, «рыцарь Ланчелот» в финале повести исполнен тревоги и опасения перед лицом будущего. Мысль о желательности мирного, ненасильственного разрешения конфликтов между общественными «верхами» и «низами» будет выражена и в позднейших произв. Г.-О., посв. событиям 1917: «Мужики» и «Дух неугасимый» (оба – 1918).
К сер. 1910-х гг. в творчестве Г.-О. произошли дальнейшие сдвиги: от жестокой поляризации прошлого с настоящим и будущим и риторических выспренностей он как бы возвратился – на обновленной миросозерцательной основе – к безыскусной простоте ранних произведений. Реальность в его рассказах теперь неизменно оставляет место силам добра, любви, единения: жизнь, пусть и исполненная драматических противоречий, способна просветлять и радовать. Герой-рассказчик пов. «Несокрушимый оптимист» (1914) утверждает, что хотя «между волей Христа и волей мира» и существует глубочайшее противоречие, но людям (прежде всего – из духовного сословия) подобает его неустанно смягчать, усилием доброй воли противостоять «злу обычаев и учреждений». В этом же духе – рассказ «Отец Савватий» (1910) и пов. «Курычанские прихожане» (около 1913) о сельском священнике-праведнике, назначенном в трудный, запущенный приход, где крестьяне, ранее имевшие дело с недостойным служителем церкви, ожесточились и озлобились. Герой повести и его жена, испытывая горечь неприязни к ним жителей деревни, проявляют подвижническое смирение и твердость духа и в конце концов обретают душевную расположенность прихожан.
Начала праведничества Г.-О. находил также и в других сословиях. В поэтически-просветленных тонах изображает он добросердечных и благочестивых людей, пребывающих в стороне от церкви, а то и вовсе отчужденных от религии. Крестьянин-странник утверждает, что для жизни по совести ему не нужны храмы, т. к. он молится на просторах природы: «весь мир храмом полагаю» («Барабанов», 1911). Скиталец, признающийся, что он, «может быть, и в Бога не верит», готов бескорыстно помочь каждому, даже рискуя жизнью («Ледоход», 1913). С симпатией описывал Г.-О. старообрядцев – твердых духом, домовитых и хозяйственных («Кержак», 1915), готовых пострадать за свою веру («По осени», 1915).
В эту же предвоен. пору Г.-О. создал ряд произв. (опять-таки о духовенстве) в тональности добродушного юмора. В числе удач писателя – пов. «Дьякон и смерть» (1912), где герой, наделенный чертами чудака и юродивого, опоэтизирован как чуткий и самоотверженный семьянин, и «Враги» (1913), где на фарсово-авантюрный и одновременно идиллический лад перелицована ситуация Ромео и Джульетты: на первом плане – вершимая во благо любящих хитрая интрига веселого и умного дьякона. О людях с золотыми сердцами говорится в рассказах «Рахиль», «Звонарь», «Не от мира сего», «Сирень» (1912-1914), а также «Козелихинский дьякон» (1901). В этой группе произв. заметны традиции пушкинских «Повестей Белкина», семейных хроник С. Т. Аксакова и Л. Н. Толстого, в особенности же – прозы Н. С. Лескова.
В нач. 1-й мировой войны Г.-О. жил в осн. в Москве, в 1916-17 – в Ялте (участвуя в культурной жизни города). Работал в санитарных поездах, был на фронте. Отозвался на страдания, принесенные народу войной, рассказами «Мама», «Отец», «Сын», «Земляки» (все – 1915); в рассказах «Пленный» (1915) и «Матрёна» (1916) выразил веру в нравств. импульс и духовные силы рус. народа.
Окт. революцию Г.-О. осознал и принял как неотвратимый взрыв недовольства отчаявшейся бедноты. Писал агитационные стихи, в то же время предостерегал от слепой мстительности и уничтожения культурных ценностей. На события 1917 отозвался рядом рассказов (ж. «Рабочий мир». 1918. № 10, 15, 18: альм. «Путь». 1919. № 3). С 1918 странствовал по России; в 1921 выехал в Харбин, откуда позже вместе с женой Е. И. Хатаевой эмигрировал в США, объяснив отъезд невозможностью найти применение своему лит. труду в России.
В эмиграции опубл. ряд своих произв., как старых, так и написанных после революции. Среди последних – «Горящая тьма: Современные рассказы» (Нью-Йорк, 1926) и пов. «Страна детей» (Нью-Йорк; Лондон, 1928) в переводе на англ. язык. Занимался редакторской работой. Намеревался вернуться в СССР, подавал об этом заявление М.И. Калинину (1927 или 1928), но ответа не получил.
Г.-О. был человеком молчаливым, малообщительным, с заурядной внешностью. Его замкнутость прикрывала неизбывное душевное смятение, связанное как с трудностями личной жизни, так и с противоречивостью мировоззренческого самоопределения. Сомнения писателя в церкви и христианстве отразились в пов. «Христианин» (Путь. 1918. №2), центральный герой которой (композитор), по-видимому, в определенной мере автобиографичен.
Г.-О. жил исключительно лит. трудом, что побуждало к «многописанию» ради заработка. Нередко печатал свои рассказы дважды, а то и трижды, порой под разными заглавиями. Называл писательство «злейшим врагом своим». Был осторожно уклончив в общении с литераторами. «Это глубокое существо. Как некий омут»,– заметил Горький в 1908 (Лит. наследство. Т. 95. С. 958), но много лет спустя, незадолго до возвращения в СССР, назвал Г.-О. «хитрым попом» (Архив Горького).
Соч.. Полное собр. соч.: В 18 т. Пг., 1913-1918. Т. 1-16 (Т .17, 18 готовы к печати, но не опубл.). Повести и рассказы. М., 1958.
Лит.: Пастыри и пастырство: Очерки из истории совр. лит-ры. СПб., 1907; Первые лит. шаги. Автобиографии совр. рус. писателей / Собрал Ф.Ф. Фидлер. М., 1911; Писатели о себе // Новая рус. книга. [Берлин]. 1922. № 7; Долматовская И А. Жизнь и творчество Гусева-Оренбургского [Автореферат канд. диссертации. / Приложение: перечень прижизненных публ., описание архивных мат-лов, восп. о Г.-О.]. Ростов-на-Дону, 1967; Золотарёв А. А. Бытописатель рус. духовенства: 1914 // Контекст – 1991. М., 1991.
В. Е. Хализев.
(Из биографического словаря "Русские писатели XX века")
Произведения:
"Багровая книга. Погромы 1919-20 гг. на Украине" (1983, 270 стр.) (html 1,8 mb; pdf 12 mb) – май 2008, апрель 2020
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США) и библиотека "ImWerden"
Из предисловия Розы Бронской:
"«Багровая книга» – страшная книга. Багровая она потому, что на ее страницах реками запеклась человеческая кровь.
Таких книг немного в истории народов.
Составлена «Багровая книга» по официальным документам, докладам с мест и опросам пострадавших. Но документы эти и официальные материалы никогда бы не зазвучали с такой силой, если бы они не попали в руки большого русского писателя и гуманиста Сергея Ивановича Гусева-Оренбургского.
Это он, сын оренбургского казака, бывший священник, содрогнулся от вида человеческих деяний. Страницы его книги не говорят,– они кричат от боли и гнева.
«Багровая книга» начинается с Пролога. Он – как звуки трагической увертюры – простые, точные, краткие слова с силой падают и ударяют по струнам, предвещая бурю:
«Проходит перед нашими глазами... массовое кровавое действо,– страшный кровавый разлив, оставивший за собой все ужасы протекших времен.<...>
Вот уже более 60 лет «Багровая книга» захоронена в советских архивах. Считаем своим долгом выпустить эту книгу в свет, вытащить ее из архивной пыли, не изменив в ней ни строчки, ни орфографии,– с тем, чтобы слова этой БАГРОВОЙ книги – въелись в память всех – евреев и неевреев.
Такие книги должны жить, потому что они предотвращают угрозу новой Катастрофы.
Никакое описание не может передать ужас от простых и беспощадных слов этой книги.
Пусть потомки искалеченных, изнасилованных, зарубленных – всех убиенных – и потомки тех, кто калечил, насиловал, убивал, прочитают эту страшную книгу. И пусть они объединятся, чтобы никогда не допустить повторения жутких насилий над человеком,– над человеком, какой бы он ни был расы, национальности и вероисповедания.<...>
Нам выпала большая честь – возродить из пепла эту пламенную книгу. И каждый, кому попадет в руки эта книга, должен сохранять и передавать ее из поколения в поколение – чтобы она никогда не пропала, не была сожжена, не затерялась в архивах... Ибо своим широким распространением она может предотвратить новое преступление."
Фрагменты из книги:
Цифры погибших в каком-нибудь пункте, в особенности, если они не велики, не дают никакого представления об ужасах этих погромов, о всей бездонности поразившего и поражающего еврейский народ бедствия. Потому что мертвые, хотя и перенесшие перед смертью тысячу нравственных и физических страданий, все же в конце концов успокоились в могиле и ни в чем не нуждаются. Но на десятки тысяч погибших имеются сотни тысяч уцелевших, многократно видевших перед собою смерть и все же оставшихся в живых. Эти люди, лишенные всего: своих отцов, жен, детей, своего пепелища, всех своих вещей, всех средств к существованию, физически и морально превращенные в инвалидов,– стоят перед неразрешимой задачей: как просуществовать, где найти приют, как спасти при современных экономических условиях себя и своих детей от голодной смерти, от надвигающейся осенней слякоти и зимней стужи, от грязи, от заразных болезней, от деморализации и одичания.
* * *
Но иногда становится жаль патронов, если их мало,– «пули шкодa»,– и начальство отдает приказ убивать евреев другими способами. В Проскурове 15-го февраля Семесенко приказал применять только холодное оружие и 1600 евреев были убиты в течение 4-х часов саблями и штыками. В местечкеe Дубово 13-го мая их убивали топорами, а 17-го июня,– пригоняя к подвалу, двое палачей ударами кривых сабель по голове сваливали их мертвыми или ранеными в погреб. «Если бы кто-либо стоял в это время у ворот поселения,– замечает очевидец,– то ему бы показалось, что местечко наслаждается чудесным покоем». В Ободине, Брацлавскаго уезда, убивали 10-го июля только холодным оружием, потому что за патрон приходилось платить до 50 рублей. В Ладыженке бандиты из местных крестьян убивали косами, вилами и топорами. В колонии Горщик повстанцы решили убить евреев штыками (по стратегическим соображениям), так как боялись, что стрельба вызовет панику среди повстанцев, разрывавших полотно железной дороги. В Борзне «гусары смерти» убивали всех на один манер: сносили шашками полчерепа. В Чернобыльском районе в обиход вошло утопление. Евреев гнали к реке, заставляли прыгать в воду или их сбрасывали туда и только в случае, если кто-нибудь пытался выплывать, его приканчивали из винтовки. Останавливали пароходы на Днепре, отделяли евреев от христиан и сбрасывали в воду. Эго называлось – «отправлять в Екатеринослав самоплавом» или по собственному выражению главаря: – «В Екатеринослав прямым сообщением». Останавливали поезда в Полтавской, Херсонской и Волынской губерниях и выбрасывали евреев из вагонов на всем ходу. В Елизаветограде,– (1526 убитых),– в изобилии применялись ручные гранаты: их кидали в погреба, где прятались евреи. В Ротмистровке убитого или еще дышащего вешали...
...а потом сжигали вместе с домом...
* * *
...К дому Зельмана гайдамаки подошли стройными рядами с двумя пулеметами. С ними была сестра милосердия и человек с повязкой красного креста.
Это был доктор Скорник.
Вместе с сестрой милосердия и двумя санитарами он принимал самое активное участие в резне. Но когда другая сестра милосердия, возмущенная его образом действий, крикнула ему:
– Что Вы делаете... ведь на Вас повязка красного креста!
Он сорвал ее с себя и бросил ей повязку.
А сам продолжал резать.
Перед этим он забрал из аптек весь перевязочный материал для нужд будто бы казаков, утверждая, что среди них много раненых, привезенных с фронта, что по проверке совершенно не подтвердилось. По показанию трех гимназистов, мобилизованных в Елизаветграде гайдамаками для службы в санитарном отряде, доктор Скорник, вернувшись после резни в свой вагон, хвастался, что в одном доме им встретилась такая красавица-девушка, что ни один гайдамак не решился ее зарезать.
...Тогда он...
...Собственноручно ее заколол...
В этом доме было убито 21 человек и двое ранено.
Сборник рассказов "Горящая тьма" (1926, 152 стр.) (pdf 3,4 mb) – август 2024
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
Содержание:
Мужики
Призрак прошлого ... 7
В миру человек ... 14
Древняя тяжба ... 22
Эрэсэфэсэр
Облик Москвы ... 35
Жучок ... 56
Советский дьякон ... 67
Самогонщица ... 76
Покойник ... 82
Советская барышня ... 87
Путаница ... 94
Гости
Цикотуха ... 103
Инок ... 108
Мовь ... 114
Обыватели
Вольная деревня ... 121
Бессмертный Прохорыч ... 127
Бессмертный Прохорыч (вариация) ... 135
Сказка
О безродном чертяке ... 151
Фрагменты из книги:
"Внезапно тьма угрюмо заворчала.
– Бабку мою при тебе хоронили, дьякон?
– При мне, Сеня, а что?
– Стало-быть помнишь её? Вот она рассказывала: при крепостной зависимости её силком замуж-то выдали. Приказал барин, – и шабаш. Плакала... в церковь без памяти внесли. Вот как они делали. Нешшасна была бабка-то. Ён, дед наш, царство небесное, оголтелый был: дракун и пьяница. Свечку бабка-то поставила – как он в пьяном виде в канаве потонул. Да что бабка: кабы ты, дьякон, порасспросил, – полдеревни таких-то. Девки-то бывало ... все перепорчены. Тётку Макариху знаешь, старуху-побируху?
– Знаю, – угрюмо отозвался дьякон.
– Раскрасавица была, по всей волости. Барин-то и испробовал её. Да как узнал, что у ей жених есть, и любовь стало-быть промеж них, – его в ликрута угнал, её на конюшне выпорол, да за пастуха, Еремея-старика, замуж отдал. Вот она с тех пор... и попортилась. Человек как человек с виду, а всё ходит по дорогам, да Володю кличет... ждёт всё его.
– Какого Володю?
– Жениха-то. Уж ей за девяносто... и дело было назад лет семьдесят... а всё помнит... одно и помнит...
Тьма примолкла."
* * *
"Тощими руками [Москва] ломает заборы и деревянные дома в холодные зимы. Ютится в конурах, жутко уплотнённая. Тонет в грязи. Извивается то в тифе, то в холере. Терпеливо змеится по суткам в очередях. Скрипя зубами разговаривает с комиссарами, ругается с их секретарями, ворчит на советских барышен. Обряжает покойника в мешок и тянет его, согнувшись, на салазках к месту упокоения. Из верёвок ботинки плетёт. Из картофельной шелухи котлеты стряпает. Из галок жаркое приготовляет. На голодных собак засматривается... да уж мало их что-то стало. Лошадки лакомством стали, не достанешь. Подчас из выгребных ям советских домов остатки выгребает, что поделаешь – семья. Иногда впрочем и в роскошь впадает: шоколад из семячек делает, из отрубей пирожное. В церковные праздники прислушивается к звону колоколов, вспоминая что-то полузабытое, но старается делать вид, что не слышит. В гражданские праздники бродит усталыми ногами, в стройном порядке, по пустынным улицам с полуразрушенными домами, цветит воздух красными знамёнами и плакатами, поёт разрознеными голосами революционные гимны. Слушает хмуро на митингах знакомые призывы к терпению.
Недоумевает."
* * *
"Снова один остался Жучок.
Снова один, голодный, беспризорный, брёл он по улицам.
Внезапно два человека остановились и посмотрели ему вслед. Один юркий, маленький, с усиками и в картузе, до зелени в лице истощённый, а другой – мальчик, совсем крошечный.
– Семён, – сказал потихоньку старший, – а ведь это жаркое.
Жучок немедленно понял смысл слова, а по тону и значение его. Сердечко его похолодело. Он искоса повёл глазами на них и побежал по пустынной улице. Но уже за ним слышался шорох спешащих ног. Помчался изо всей силы Жучок, ища куда бы спрятаться. Но сплошною была линия домов, холодных и мрачных. Вдруг – угол. Он за угол. Но это пустырь с обломками дома. Забился Жучок подальше, в самый угол дальний. Но люди уже увидели его.
Подходили всё ближе ... ближе...
– Семён, справа заходи, – хрипел маленький человечек, крадучись, – стереги, не пущай с той стороны ... на неделю хватит.
Крался маленький человечек, растопырив худые руки, и глаза его блестели жадным блеском голода. Смертельная тоска сковала Жучка: чувствовал свою страшную судьбу, смотревшую на него из жадных глаз. Чем ближе подходил человечек, – ниже припадал Жучок головою и всем телом к земле, – сил не было бежать. Сердце останавливалось, умирало, покорность неизбежному поселилась в нём ... глаза его гасли. Уже протягивал человечек страшные свои худые руки с крючковатыми, жадно дрожащими пальцами... ближе... ближе ... вот готов был схватить Жучка, покорного в последнем трепете жизни.
Внезапно простучали вблизи по тротуару каблучки.
Грудной голос произнёс чёткие и гневные слова. Жучок повёл глазами и как в предсмертном тумане увидел стройную девушку с гневом горящими глазами. Жучок узнал её. Он узнал её сразу, эту бледненькую барышню из кофейни. И тот милый кожаный человек шагал рядом с нею. Богиней неведомой показалась она ему. Слабо завилял он хвостом, закрыл глаза. Уж не имел сил бежать к ней. Покорно отдался рукам её. Весь припал, прижался к ней, к груди её, в сладкой, счастливой тоске. Слабым движеньем языка, с закрытыми глазами, лизнул её куда-то, в лицо или руку, и замер. Человечек скрипнул зубами, проворчал что-то на счёт буржуев «недорезанных», и медленно пошёл по переулку на нетвёрдых от голода ногах.
Тёплая рука ласково ощупала Жучка.
Только и было: рёбра да кожа.
– Бедненький...
Прижала его, грязного, к груди."
Рассказ "Горная легенда" (1918, 24 стр. / Русская дореформенная орфография) (pdf 573 kb) – июль 2024
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
"Железняку показалось, что где-то прозвучал зловещий хохот, откуда-то пронёсся тяжёлый стон.
Мороз пробежал по спине его. Он оглянулся.
– Что делать?..
Глаза его разбежались.
Всюду сокровища лежали перед ним.
Под ногами хрустел золотой песок. Вокруг чёрного, как чернила, подземного озера возвышались серебряные скалы. В сырых стенах сияли бриллианты, сапфиры, топазы, красные, как кровь, зелено-жёлтые, блестящие или тёмные. Он не мог отвести от них глаз. Вынув из мешка кайло, он подошёл к склизкой стене утёса, усеянной драгоценными камнями, изо всех сил ударил по ней... Блёстки и искры полетели дождём. Он бросился и стал подбирать сапфиры, набивая ими карманы. Как жадный зверь, подбирал он аметисты, упиваясь их блеском, забыв всё на свете.
Вдруг что-то твёрдое попалось ему в руку.
Он поднял, взглянул и вскричал от ужаса.
– Череп... Человеческий череп!"
(Фрагмент)
Рассказ "Стрела" (1933, 18 стр. / Русская дореформенная орфография) (pdf 464 kb) – июль 2024
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
"В лазарете на койке рядом с своей он увидал Перхуна и очень удивился. У того всё лицо было забинтовано, он тяжело, хрипло дышал и был без памяти. Потом уже Гребенцов узнал, что Перхун лихо вскочил на Стрелу и с гиком помчал, как вдруг перед самыми воротами Стрела взмылась на дыбы и перекинулась на спину... Перхун был изуродован и измят. Всю эту первую ночь Перхун бредил, произносил какие-то жалостные слова, кого-то называл по именам. И Гребенцову странно было, что ни разу Перхун не выкрикнул матерного слова. И вдруг ему стало страшно: ведь это он посоветовал определить Перхуна к Стреле. С внезапно вспыхнувшей ненавистью он подумал о лошади.
– Видно, моих рук не минуешь... Погоди!"
(Фрагмент)
Сборник поэзии "В поисках пути. Ритмические размышления" (1955, 16 стр.) (pdf 340 kb) – август 2024
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
1. ВСТУПИТЕЛЬНОЕ (К читателям)
Внемлите, братья, сёстры,
Насельники Земли:
У пристани темнеют
Иные корабли, –
За грань иных владений
Они нас унесут –
Всем нашим поколеньем
Предстанем мы на Суд.
Что скажем в извиненье
Недобрых дел, страстей,
Преступного забвенья
Божественных путей?...
Давайте ж, – пересмотрим
Наш смутный путь земной, –
Что сможем, то исправим
Взволнованной душой...
Страничка создана 5 мая 2008.
Последнее обновление 3 августа 2024.
|
