Сборник "...Расстрелять!" (1994, 227 стр.) (html 3,9 mb; pdf 1,7 mb) – август 2019, сентябрь 2020
Исполненные подлинного драматизма, далеко не забавные, но славные и лиричные истории, случившиеся с некоторым офицером, безусловным сыном своего отечества, а также всякие там случайности, произошедшие с его дальними родственниками и близкими друзьями, друзьями родственников и родственниками друзей, рассказанные им самим.
(От автора)
Фрагменты из книги "...Расстрелять!":
"По-прежнему припекало. Рядом с Фомой бухнулись офицеры.
– Сейчас искупаться бы!
– А кто тебя держит – ныряй!
– Не-е, ребята, восемь градусов – это сдохнуть можно.
– За ящик коньяка, – сказал Фома, – плыву в чём есть с кормы в нос.
Тут же договорились, и Фома как был, так и сиганул в ледяную воду.
Он проплыл от кормы до носа, а потом влез по шторм трапу. С него лило ручьями.
И тут его увидел командующий. Он прибыл на соседний корабль и наткнулся на Фому.
Поймав взгляд адмирала и очнувшись неизмеримо раньше, Фома заговорил быстро, громко, с возмущением:
– И всё самому приходится, товарищ адмирал, вот посмотрите, всё самому!
Это всё, что он сказал. Возмущение было очень натуральное. Возмущаясь, он исчез в люке.
Командующий так и остался в изумлении, не приходя в себя. Он так и не понял, чего же «приходится» Фоме «самому».
– Он что, у вас всегда такой? – спросил командующий у командира Фомы, который через какое-то время оказался с ним рядом.
– Да, товарищ командующий, – скривился командир, – слегка того.
И покрутил у виска".
* * *
"Витенька у нас самец. На корабле его называют: «Наше застоявшееся мужество». Любой разговор Витенька сведёт к упоительному таинству природы с перекрестным опылением. Рожа у него при этом лоснится, глаза озорничают, руки шалят, а сам он захлёбывается так, что кажется: пусти его – будет носиться по газону.
Любимое выражение – «сон не в руку». Спит Витенька только затем, чтобы попасть в руку. Свои сны он потом долго и вкусно рассказывает. Мы с Андрюхой – его соседи по каюте.
Во сне Витенька нервно повизгивает, постанывает, сучит ножками, чешется и тут же умиротворенно замирает с улыбкой на устах сахарных. Всё! Сон попал в руку.
– Сплю, – дышит мне в переносицу Витенька, – и вижу, баба ко мне подходит, наклоняется, мягкая такая, тёплая наощупь, очаровашечка.
Каждый день Витенька рассказывает нам про своих баб. Кто к нему и как подходит. Его бабы нас задолбали.
Между нами говоря, на нём крыса ночевала, а ему всё мерещилось, что это бабы к нему приходят. Крысы любят на шерсти спать. У нас одеяла верблюжьей шерсти.
Мы с Андрюхой её как увидели, так и замерли, но Витеньку не стали расстраивать. Зачем, если человеку хорошо. Только свет тушим, засыпаем – она появляется, осторожненько влезает уснувшему Вите на грудь и обнюхивает ему лицо.
Витенька, не просыпаясь, делает облегчённо: «О-ой!» – расплывается в улыбке с выражением: «Ну, наконец-то», бормочет, сюсюкает – баба к нему пришла.
Крыса сворачивается на одеяле клубочком и спит.
Так долго продолжалось. Витенька спал с крысой, а нам всё рассказывал, что к нему бабы ходят, и всем было хорошо.
И тут он её увидел. Как всё-таки быстро у человека меняется лицо! И орать человек во всю глотку на одном выдохе может, оказывается, минут двадцать.
Бедная крыса так испугалась со сна, что чуть ума не лишилась: подлетела, ударилась о подволок, сиганула на пол и пропала.
Витенька тоже ударился головой. Даже два раза. Сначала один раз ударился – не помогло, потом сразу второй, чтоб доканать это дело. И в воздухе потом долго-долго носился запах застоявшегося мужества".
* * *
"Однажды на учении его лодка всплыла в крейсерское положение, и над её ракетной палубой тут же завис вертолёт непонятной национальности. Не так уж часто над подводниками зависают вертолёты, чтоб в них что-то понимать.
– Штатники, наверное, – решил Платонов, – а может, англичане. Это их «си кинг», скорее всего.
Потом он услал всех вниз, а сам залез на рубку, снял штаны и, нагнувшись, показал мировому империализму свой голубой зад. Обхватив ягодицы, он там ещё несколько раз наклонился, энергично, на разрыв, чтоб познакомить заокеанских коллег со своими уникальными внутренностями.
Пока он так старался, с вертолёта донеслось усталым голосом командующего Северным флотом:
– Пла-то-нов! Пла-то-нов! Наденьте штаны! А за незнание отечественной военной техники ставлю два балла. Сдадите зачёт по тактике лично мне".
* * *
"– Что вы мечетесь, как раненная в жопу рысь! Вы мичман или где?…"
* * *
"– Кя-як сейчас размажу… по переборке! Тебя будет легче закрасить, чем отскрести…"
* * *
"– Что это за корыто на вас?
– Это фуражка, товарищ капитан первого ранга!
– Бросьте её бакланам, чтоб они её полную насрали…"
* * *
"– Па-че-му не гла-жён?! Почему?! (По кочану, вот почему.) Времени не хватило?! Я вам найду время? Лучше б ты в море упал. Наберут отовсюду не поймёшь каких трюмных!…"
* * *
"– И последнее, товарищи! Так, с хвостов, встаньте в каре. И последнее. Командующий требует спокойствия и выдержки. В ходе инспекции десять человек сымитировали повешение. Трое доимитировались до того, что повесились…"
* * *
"Цок, цок, цок.
– Доложите в центральный: прибыл гражданский специалист к радистам.
– Цэнтралный. Прышол дэвишка, хочет радыстов.
– Я не девушка, я гражданский специалист. К радистам.
– Цэнтралный… ана нэ дэвишка… ана хочет радыстов".
* * *
"– В пять утра прибыть в казарму!
– Мда-а…
– Не успели с моря приплыть – на тебе…
– Сейчас почти час, в два – дома, в три – на жене, в пять – в казарме…"
* * *
"– Мама моя, лучше б я назад в море ушёл или в говно упал".
Сборник "Бегемот" (1998, 224 стр.) (pdf 4,8 mb) – апрель 2025
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
В новой, четвёртой книге писателя Александра Покровского, читатель встретит новых и старых героев, затянутых в воронку нынешней жизни. Как они справляются с бурными испытаниями, что противопоставляют натиску времени – об этом повесть "Бегемот".
Острое слово, искромётный юмор, фразы, становящиеся поговорками, стилеобразующие особенности прозы А. Покровского, делающие чтение книги самым настоящим удовольствием.
Предыдущим книгам писателя ("Мерлезонский балет", "...Расстрелять!", "Расстрелять, часть вторая и другие части") сопутствовал большой читательский успех, искренний интерес и одобрение литературной критики.
В новой книге читателя ждёт не только иная канва повествований, но и обновлённый, фонтанирующий язык, достигающей порой плотности и выразительности стихового.
(Аннотация издательства)
Оглавление:
Метаболизм ... 11
Воспоминания о балете ... 41
Как там страна ... 81
Бегемот ... 131
Фрагмент из книги:
"НАЙДА
Щенята родились ночью, а утром счастливая мать разлеглась на верхней палубе, позволяя всем вдоволь ими налюбоваться.
Их было ровно семь – маленьких серых комочков. Они жадно сосали набухшие материнские соски, упираясь в живот матери игрушечными коготочками.
Глаза Найды светились тёплым материнством. Все матери смотрят на своих детенышей одинаково: с гордостью и любовью.
Малыши, наевшись, заснули, тесно прижавшись друг к другу и к тёплому маминому боку.
Весеннее солнце высоко стояло над горизонтом. Моряки обступили Найду, улыбки бродили по их лицам.
– Так, ну-ка, – к Найде протиснулся боцман, – ишь ты, спят. Топить надо.
– Зачем?
– А чего ж их, разводить, что ли? – с этими словами боцман, наклонившись, сгрёб всех малышей одной пятернёй. – Вот та-ак...
Малыши посыпались за борт.
Найда вскочила, заметалась, запекала, засуетилась. Она виновато совалась к каждому, заглядывала в руки, скулила. Моряки отворачивались. Найда искала, искала и вдруг остановилась как вкопанная – она поняла. Шерсть на ней вздыбилась, широко открывшиеся глаза остановились, потухли; пасть открылась, из неё медленно выполз язык – она захрипела.
Саша Белов – маленький тщедушный матросик – не выдержал:
– Товарищ мичман! Разрешите достать! Они ещё плавают! Я быстро, товарищ мичман, я сейчас, я сейчас... я быстро... я уже... я уже...
Он рванул голландку вместе с тельняшкой и бросился за борт. Достал он двоих. Они уже не дышали. Найда бросилась к ним, лизала, толкала... потом замерла. Крупная дрожь шла по всему её телу; розовая пена переполняла пасть и капала, капала на тёплую, нагретую весенним солнцем палубу. Саша медленно подбирался к боцману.
– Вы не человек! Вы – никто! Никто!
Его схватили за руки.
– Не-на-ви-жу!!! – забился он в руках. – Ненавижу всех! Всех – ненавижу! Всю жизнь! Ненавижу!!!
Вечером на ют никто не пошёл.
Там всё ещё стояла Найда.
Утром она умерла.
Она лежала головой к морю на покрытой росой верхней палубе, рядом с тем местом, где она родила своих детей."
Сборник "...Расстрелять! Часть вторая и прочие части" (2000, 288 стр.) (pdf 8,6 mb) – август 2021
(OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США);
обработка: Давид Титиевский (Хайфа, Израиль))
Без бурлескных рассказов Александра Покровского невозможно представить ландшафт современной словесности. Новое слово, новый юмор, новые ситуации...
Всё это «проберёт» не только бывалого волкодава-подводника, но и простого штатского персонажа, не потерявшего чуткость к извивам и чутьё на закруты великого, могучего, солёного и прожжённого родного языка.
Читая Покровского, мы плачем, радуясь, что ещё живы, – и смеёмся тому, что пока ещё способны плакать по этому же поводу.
(Аннотация издательства)
Оглавление:
О службе в двух словах ... 5
Материальная часть ... 73
Фонтанная часть ... 155
Минуя Дело ... 219
Потеря равновесия ... 245
Фрагменты из книги "...Расстрелять!-2":
"«Жёсткий съём» – это когда тебя спустили с корабля в 22.00, а танцы заканчиваются в 22.30, и ты влетаешь туда, опухший с полового голода, задыхаешься, а девушка уже в гардеробе, уже подаёт номерок на своё бельё. Ты выхватываешь у неё номерок, как нищий – золотой, и помогаешь ей надеть её бельё.
Дальше по жизни, неторопливо на сегодня, вы отправляетесь вместе, не торопясь, за ручку, как скорпион со скорпионихой.
Вот это и называется – «жёсткий съём»".
* * *
"И снова завод – вонь – мрак – сварка – резка. Всё время что-то вырывают и уносят, вырывают и уносят. Туда-сюда по центральному ходят люди. Работяги, разумеется, в ватниках, шапках, окаменевших сапогах. В центральном бедлам и непрекращающиеся звонки телефона. Только трубку положил – она опять
задергалась. Ошалевший дежурный всякий раз хватается за телефон и говорит:
– 424 заказ, дежурный...
Наконец – после трёхтысячного звонка – он не выдерживает и рявкает в трубу:
– Гестапо!!!
Центральный онемел, там, в трубке, тоже, потом оттуда раздаётся несчастненькое такое:
– Извините...
Минут пять не звонит никто, потом робкое – дзинь!
– 424 заказ, дежурный...
– О! – говорят в трубке и, повернувшись к кому-то: – А ты говорил «гестапо»!.."
* * *
"Ну, конечно! Потрясающе! Натурально, красиво! Вошли да как трахнули соседнюю лодку по стабилизаторам, а у них – отчётно-выборно-партийное собрание, и в кают-компании все посыпались, как горох, и лючки на подволоке отвалились, и сверху на лежащих полетели крысы, которые, как оказалось, тоже присутствовали на партийио-выборно-отчётном.
Вот от этого рождались дети-идиоты, которых кормили с ложечки ворованной красной икрой, а они ту икру жрали не переставая и всё равно оставались идиотами, и вместо мозга у них вырастал только ствол тикающий, то есть я хотел сказать: огромный детородный орган. И все родственники, кормя его с ложечки до пятнадцати лет, с ужасом наблюдали это заметное увеличение его в размерах и заранее хлопотали о поступлении ребёночка в Высшее военно-морское училище связи, то есть не связи, конечно (что это со мной?), а туда, откуда потом можно попасть в долгожданные командиры подводных лодок. И его туда запихивали – с дядями, с тётями, со звонками в Москву, а он всё равно идиот, хоть ты тресни, не проходит он в училище по баллам – и вот уже икра потекла в
училище рекой, и спирт туда же – и вот он уже становится командиром, и при перешвартовке его лодка жопой вылезает на остров".
Сборник "72 метра" (2000, 400 стр.) (pdf 9,8 mb) – OCR: А. Белоусенко – сентябрь 2020
Новая книга известного писателя составлена из рассказов, выбранных им самим из прежних книг, а также новых, написанных в самое недавнее время. Название «72 метра» дано по одноимённой истории, повествующей об экстремальном существовании горстки моряков, не теряющих отчаяния, в затопленной субмарине, в полной тьме, у «бездны на краю».
Широчайший спектр человеческих отношений – от комического абсурда до рокового предстояния гибели, определяет строй и поэтику уникального языка А. Покровского.
Ёрничество, изысканный юмор, острая сатира, комедия положений, солёное слово моряка передаются автором с точностью и ответственностью картографа, предъявившего новый ландшаф нашей многострадальной, возлюбленной и непопираемой отчизны.
(Аннотация издательства)
Содержание:
Офицера можно. Рассказы ... 5
Я всё ещё помню. Рассказы ... 105
Фонтанная часть. Рассказы ... 179
Бегемот. Рассказы и повесть ... 239
Семь слов. Новые рассказы ... 323
Семьдесят два метра. История ... 371
Фрагменты из книги:
"А Лёха бинты домой воровал, сука. Сейчас живет где-нибудь, обложенный катастрофическим количеством бинтов.
Его потом перевели флагманским бригады утонувших кораблей, где кроме всего прочего он должен был ещё учитывать крыс, убиваемых личным составом. Семьдесят пять крыс равнялось десяти суткам отпуска.
У него в отпуске побывала вся бригада. Они месяц подсовывали ему одну и ту же крысу.
Лёха аккуратненько отмечал принёсшего и крысу в специальном журнале учёта, а потом она летела в иллюминатор. И тут начинались чудеса: крыса не тонула, она плавала по поверхности, потому что матросики перед тем, как потащить её к Лёхе, надували её, вставив ей тростинку в задницу.
Они её вылавливали, сушили феном и снова тащили к Лёхе, а ночевала она в бригадном холодильнике вместе с колбасой для комбрига, а комбриг потом жаловался на бурление и газоотделение.
Лёха что-то неладное почувствовал только тогда, когда крыса истлела у него на руках, после чего он стал фиксировать в журнале не крысу целиком, а только её хвост.
Принесут ему хвост – он его зафиксирует и сам проследит, как тот утонет.
Тогда матросики в недрах этого плавающего флагманского караван-сарая завели подпольную крысоферму: отловили двух производителей, посадили их в клетку – и давай кормить, и развелось у них море крыс, среди которых велась селекционная племенная результативная работа, в результате которой у молодняка вырастали ужасающие хвосты.
Хвосты доставались Лёхе, и он их самолично топил.
Удивительно радостной и спокойной сделалась жизнь на этой бригаде. Люди трудились с утра до вечера с небывалым энтузиазмом. Люди точно знали, когда они отправятся в отпуск".
* * *
"Хотя, пожалуй, порой мне даже кажется, что этой способности удивлять окружающий мир мы с ним ещё не скоро лишимся, потому что только недавно жена Бегемота, сдувавшая пыль с его орденов, обнаружила в нагрудном кармане его тужурки непочатый презерватив и спросила: "Серёженька, это что?" – "Это приказ, – сказал Бегемот ничуть не смущаясь. – Вокруг СПИД, – продолжил он с профессорско-преподавательским видом, расширив глазёнки, – вокруг зараза. Поэтому всем военнослужащим, независимо от должности, приказано иметь при себе презервативы, чтобы противостоять заразе!"
– Слушай, – позвонила мне его жена, не называя ни имени моего, ни чего-либо другого, в двадцать пятом часу ночи, – а правда, что есть приказ иметь при себе нераспечатанные презервативы для предотвращения проникновения заразы в войска?
– Правда, – сказал я горестно про себя, вздохнув и посмотрев на часы ради истории, – приказ номер один от такого-то. Всем иметь в нагрудном кармане рядом с носовым платком отечественные презервативы. И на смотрах проверяют. Вместе с документами. Даже команда такая есть: презервативы-ы пока-зать! – и все сейчас же выхватывают двумя пальцами правой руки из левого нагрудного кармана и показывают. У кого нет презервативов, два шага вперёд...
– А затем следует команда: пре-зер-ва-ти-вы на-адеть! – сказал я уже самому себе, залезая под одеяло".
* * *
"А сколько у нас летунов погибло? Только поговорили, он сел в свой самолётосамокат, разгоняется, срывается с палубы и, так и не набрав высоту, падает в море.
Погружающийся самолёт ещё виден сквозь толщу воды, а мы на полном ходу на него наваливаемся. Так что не люблю я ничего металлического.
Потом вдовам трудно доказать во всяких там инстанциях, что муж погиб, а не пропал без вести, потому как тела-то не нашли.
А нет тела – пенсии нет. Не оформить по нашим законам пенсии без тела, чтоб их зачали по будильнику.
Так и будет числиться «без вести»".
Сборник "Каюта: Книжка записей" (2001, 112 стр.) (pdf 686 kb) – OCR: А. Белоусенко – ноябрь 2021
Новый сборник Александра Покровского – известного петербургского прозаика, автора книг «Расстрелять», «72 метра» и других – вкключает в себя собрание кратких текстов, поименованных им самим «книжкой записей».
Это уклончивое жанровое определение отвечает внутренней природе лирического стиха, вольной формой которого виртуозно владеет А. Покровский.
Сущность краевого существования героя «в глубине вод и чреве аппаратов», показанная автором с юмором и печалью, гротеском и скорбью,
предъявляется читателю «Каюты» в ауре завораживающей душевной точности. Жесткость пронзительных текстов А. Покровского будто возводит заново на наших глазах конструкцию мистической субмарины, где ни одно поколение сынов Отечества оставило лучшие годы.
Отрывки из этой книги публиковались в журнале «Новый мир».
(Аннотация издательства)
Фрагменты из книги:
Если корабль стоит на ремонте,
На нём собирают всякую шваль.
Молодому лейтенанту
Годки тёмную в кубрике устроили.
Он их по подъёму поднял –
Вот его и побили.
За ногу на трапе схватили –
Он и упал.
На другой день я к ним спустился.
Железный прут в газету закатал.
Первого же, кто бросился.
По морде...
В общем.
Встали,
Как миленькие...
* * *
Больно...
Тисками сжимает,
Это мы в Баренцево море вошли,
По щиколотки,
А когда ляжешь на грудь.
То и вовсе с дыханием судороги.
Словно всхлипываешь,
И воздух не проглотить,
А он полдня плавал.
Когда смыло.
Пока его подобрали,
А он и сказать-то толком ничего не мог.
А нам интересно было.
Что он чувствовал.
Вот мы в воду и полезли...
* * *
Девушка в самолёте рассказывает о спасательном жилете:
Как надевать, надувать, куда дудеть.
А я вспоминаю, что у нас их называли подосиновиками.
Потому что оранжевые и сверху среди волн хорошо различаются.
Очень удобно собирать.
Трупосборниками.
Потому что через пятнадцать минут в ледяной воде
Сердце всё равно останавливается.
У соседей при выходе из бухты всю швартовую команду смыло
Одним ударом волны –
Так они даже ход не сбросили
И не искали.
Зачем?
И так когда-нибудь подберут.
Сборник "Кот: Рассказы и роман" (2002, 384 стр.) (pdf 6,1 mb) – январь 2022
(издание любезно предоставил Сергей Работягов (Сиэтл, США);
OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США))
В новую книгу Александра Покровского, автора знаменитых книг «Расстрелять!», «72 метра» и многих других – вошли рассказы, написанные в
последние годы, и новый роман «Откровения кота Себастьяна...»
Речь автора, вложенная в аллегорические «уста животного», звучит едко и комично. И полные сил герои предстают Себастьяну в самых неожиданных ракурсах, о чём он и повествует.
(Аннотация издательства)
Содержание:
Рассказы ... 5-206
Откровения кота Себастьяна (Роман) ... 207
Фрагменты из книги:
"Иваныч помер.
Почил, так сказать, как всегда, некстати.
А до этого он руководил Военно-морским флотом с такого-то по такое-то, а потом ещё где-то что-то делал в углу своего кабинета, что-то
очень похожее на полезное.
Нужное что-то очень для нашей родной обороны и всё прочее, потому что, когда он, следуя логике вещей, упал от старости на боевом посту с
грохотом в парадной попоне, как боевой слон бивнями в пол, он успел-таки прошептать: «Прошу кремировать и пепел развеять над Северным флотом».
Ну, последняя воля командующего с такого-то по такое-то – это, конечно, не просто так заморить полторы тонны людей где-нибудь в Заокайске. Это ж надо выполнять. А потому сгребли всё, что удалось, в урну и отправили всё это на север.
Боевые лётчики, когда им сказали, что надо рассеять, сначала ничего не поняли: то есть как это рассеять, на какой, позвольте, скорости и
высоте вы всё это видите рассеянным, затормозить, что ли, прикажете или открыть дверь? «Да вы все с ума посходили», – сказали они и отдали сей предмет вертолетчикам.
Те, пока носили его туда-сюда и спрашивали, над чем зависать и рассеивать конкретно, несколько раз открывали от любопытства, чтоб
посмотреть, какие у нас бывают жареные командующие и опрокидывали при этом нечаянно урну пять раз подряд, и из неё всё просыпалось, но хорошо, что у нас везде стоят веники и совки, чтобы всё это засунуть обратно, с тем чтоб рассеять не где-нибудь где ни попадя, а конкретно.
А действительно, где тут конкретно помещается Северный флот и что за таковой считать: море? базу? корабли?
Пока решали, что за что считать, урну всё время переставляли, а потом переставили так, что и совсем не нашли в тот момент, когда нужно было
схватить, побежать и рассеять. И тогда, для рассеивания, отдали какой-то чуть ли не кубок за успешную стрельбу, набив его всяческим мусором, который и рассеяли со словами: «Покойся с прахом, прах тебя побери, совершенно задолбал!» – а потом уже обнаружились натуральные останки, которые всё это время за дверью стояли, и тогда их пришлось пересыпать из урны в газетку, урну поставить на место кубка, а их аккуратненько, под руководством двух мичманов, спустить в унитаз, а то неудобно как-то, и речь уже сказали".
* * *
"К вертолётчикам назначили нового орла по пожарной безопасности. Старый никогда по территории не ходил, а новый сразу же отправился.
Первое, что он увидел, – это как заправляли вертолёт керосином: два вертолётчика заливали его с помощью шланга в вертолётное темечко и при этом курили.
– Почему курим? – спросил орёл.
– А чего не курить? – ответили ему. – Это ж негорючий керосин. Недавно изобрели. Да вот, – вертолётчики нацедили керосина в ведро и
бросили туда окурок.
Тот зашипел и сейчас же потух.
Дело происходило на морозе, и вертолётчики ничем не рисковали. Взрываются-то пары.
А от мороза они не образовываются.
Орёл обалдел, схватил ведро с керосином и помчался в курилку.
– Вот! – закричал он ослабевшим от курева. – Изобрели! Негорючий керосин!
После чего он поставил ведро на пол, выхватил у ближайшего очумевшего от такого напора курильщика изо рта охнарик и, размахнувшись, остервенело запустил его в ведро.
Пары к тому времени уже успели образоваться.
Тепло же.
И как юхнуло! Столб огня до потолка, и там всё выжгло.
Еле успели отшатнуться.
Тот орёл долго потом был не в себе, а рядом. Его спрашивали: «Вы в школе-то учились?»
А он отвечал: «Так негорючий же был»".
* * *
"– Верность... удивительное чувство... Верность к кому-либо или же к чему-либо... Оно ведь не просто так... Оно переполняет... Да-да-да... Непременно... Но сперва оно накапливается... Вот!.. Оно накапливается, а потом уже переполняет... Ну конечно!.. Чашу терпения... Именно... и изливается... Оно изливается... и это так естественно... на кого-либо или на что-либо... И как важно в эти минуты оказаться рядом... Чтоб и тебе досталось немного... от того потрясающего положения... когда избыток... готовящийся к истечению... наконец обретает все свойства дождя... подобного... – всё это говорил нам Фома.
Наш командир БЧ-5. Он стоял на пляже в Дивноморье летом, куда мы, единственный раз за десять лет, примчались всем экипажем после похода и сейчас же легли голова к голове, мужчинаженщина, муж и жена.
Мы легли, а он встал перед нами и заговорил:
– Верность!.. – сам-то он был одинок в трусах до колена.
Видите ли, с ним не поехала жена. И после похода она его тоже не встретила, и вот теперь в трусах у него шевелился огромнейший ком, который он поправлял невзначай, и все уставились на это уродство, соображая: неужели же воздержание способно привести к подобному увеличению или разбуханию...
– Верность! – ещё раз воскликнул Фома с сумасшедшим отчаянием, потом он запустил руку себе в трусы и выдернул оттуда... шланг от противогаза..."
Сборник "Корабль отстоя. Рассказы и другое" (2003, 352 стр.) (pdf 7,8 mb) – сентябрь 2023
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
Замечательный прозаик Александр Покровский в своей новой книге предстаёт перед читателем не только в привычном амплуа рассказчика, чья искромётная интонация угадывается моментально, но и как автор повести «Жилой», где через биографию и памятные подробности оживает прошлое, потерянное в реальности неумолимого времени, но сохранённое сердечной памятью навсегда.
(Аннотация издательства)
Содержание:
От автора ... 5
КОРАБЛЬ ОТСТОЯ. Рассказы начала XXI-го века ... 9
КАДЖАРАН. Армянские россказни ... 219
ПИРАТЫ. Сказки середины 80-х ... 237
ЖИЛОЙ. Остров моих историй ... 245
Фрагменты из книги:
"Стоим на строевом смотре. Командир меня за что-то дерёт. Слов у него, в общем-то, нет.
От возмущения он говорит только: «Ёперный бабай!!! Ёперный бабай!!!» – и больше ничего. Я внимаю.
Потом, прерывая поток его «бабаев», говорю: «Товарищ командир, разрешите обратиться?» – «Да!» – «Двести рублей до получки не займёте?» – «А тебе хватит?» – «Хватит, я же всё рассчитал» – после чего командир тут же достаёт из кармана двести рублей. – «На! На чём мы остановились? Ах, да! Ёперный бабай!!!»
Так и живём."
* * *
""И вот я в тылу.
Должен вам доложить, что поганее места я просто не знаю. Тут у всех на лице написано, что все они полная дрянь.
Пришёл я к финансисту. Вхожу – за столом лысый.
– Я, – говорю, – помощник с «К-193». По вопросу пайковых.
И тут начинается кино. Финансист встаёт и выходит, потом приходит, потом опять выходит.
Я подумал, что он меня не услышал или не увидел. Тогда я встал на его пути и ещё раз ему всё повторил, а он мне: «Я вас понял, только я вами сейчас заниматься не могу. Не могли бы вы прийти попозже». – «Это когда попозже? Мы уже полгода за ними ходим. Если у вас есть какие-то сложности, то вы мне их изложите, может, и я чем помогу».
Я просто так сказал. Раньше в тыл с тушёнкой придёшь, и все вопросы за мгновенье решишь, а сейчас я с ними только своими анализами могу поделиться.
Пока я про всё это думал, я вдруг услышал такое, что даже переспросил.
Этот лысый придурок мне сказал буквально следующее: финансовое положение сложное и денег нет, но он может подсуетиться и деньги достать, а я ему за это с тех самых пайковых должен буду двадцать процентов назад отдать.
Я переспросил, чтоб удостовериться. И удостоверился – вот, сучка, а!
– Видите ли, – сказал я скромно, – я должен с папой посоветаться.
– Конечно! – сказал он очень уверенно.
На том мы и расстались, а я пошёл, и всё рассказал старпому. Должен же я с кем-то поделиться. Старпом меня тоже переспросил, и я ему подтвердил.
– Иди ты! – сказал старпом, на что я выразился следующим образом, что пойти-то как раз можно, но... после чего старпом решил сходить в тыл со мной.
– Прошвырнусь, – говорит, и мы с ним прошвырнулись.
Там, в тылу, перед дверью финансиста, я вдруг заметил, что мой старпом становится каким-то робким, сгорбленным, скромным, елейным и чуть ли не собирается блеять козлом перед этой сволочью. Неприятно всё это было наблюдать.
Входим и он:
– Не могли бы вы мне подтвердить то, что я только что услышал от своего собственного помощника.
А эта сука финансовая, раздувается, разваливается и говорит:
– Подтверждаю. Всё правильно.
Такой быстрой смены выражения на лице у старшего помощника командира я никак не ожидал. Сперва он выглядел так, будто он встряхивает часы и прикладывает к уху, чтоб услышать, как они тикают, а потом, вроде, он услышал то, что хотел, распрямился, стал на голову выше, и тут лицо его темнеет, глаза вылезают из орбит и становятся красными, а изо рта пена, как пойдёт, как хлынет.
Между прочим, не только я с дрожью наблюдал за всеми этими превращениями старпома из овцы в крокодила. У финансиста просто лысина дыбом встала. Не надолго, правда, потому что потом он ему было чем заняться – он вцепился в своё сидалище.
Первым делом мой старпом сломал в кабинете все двенадцать стульев, выстроенных вдоль стены. Потом он разбил картину «Девятый вал», потом сломал шкаф; как клавиши на пианино, переколотил все горшки с фиалками на подоконнике, потом, после секундного колебания, сломал сам подоконник, и тогда только оглянулся вокруг. В комнате нетронутым был только стол, финансист и кресло под ним.
Старпом разбивал стол на квадраты рядом с лицом этого бедняги. Удар – квадрат, удар – ещё один. Как ему это удавалось, я до сих пор не понимаю.
Когда со столом было покончено, он обратился к несчастному владельцу всей этой лесопилки со словами:
– Извольте кресло.
– Че...го, простите?..
– Кресло, соблаговолите...
– Кресло...
– Его, его, удосужьтесь...
Кресло было переломано в один миг.
– Ну, теперь, вроде, всё, – сказал старпом, оценивающе взглянув на урода. – Разве что... Тебя как зовут?
– Меня? – совершенно потерялся бедняга.
– Ну, не меня же.
– Меня зовут Вася.
– До завтра... Вася!..
Назавтра нам выдали пайковые. Полностью."
* * *
"УЧЕНИЕ «ПО»
Мы развернём перед вами полотно. Полотно боевых действий. Точнее, учебно-боевых.
Тактическая обстановка: Росток, Германия, 1985 год, дело идёт к выводу наших войск, Берлинская стена ещё не пала, но воздух через неё уже сочится.
Это было последнее совместное, наше с немцами, учение. Учение «по» – по радиоэлектронной борьбе. С кем – уже не важно.
Важно, что существовали в то время ещё такие экзотические теперь звери – замполиты.
Вышли, развернулись, заняли позиции.
А позиция – прямо на пляже, среди тел. Выкатили эти наши старомодные машины разведки – КУНГИ – и из них и осуществили всё последующее безобразие, связанное с радиопоиском и радиообменом.
Пляж оказался нудистским. То есть, все голые и висят таблички «Нихт проход!».
И вставшие члены тоже «Нихт!» – на плакатах перечёркнуты.
Зачем мы это отметили – позже станет ясно, а пока, активисты пляжа, их «зелёный патруль» – голые тётки с повязками попытались нас с пляжа убрать. А мы им документы, мол, ничего не можем.
А они нам, Бога ради, но перемещение по пляжу в голом виде. Мы им – хорошо. Мы не будем перемещаться.
Только договорились – время обеда, а воды нет. Вода есть только в конце пляжа и ехать туда на УАЗике с цистерной надо в обнажённом состоянии.
Решили, что поедет замполит, а в помощь ему дали двух матросиков – «Только отличников и коммунистов!» – «Хорошо-хорошо!», – после чего они сбросили с себя трусы.
Воду набрали быстро, повернули назад и тут «газон» застрял в песках. Требовалось подтолкнуть. Матросики вылезли и подтолкнули. Потом их никто до вечера не видел.
Зам приехал с водой, но без матросов. На вопрос «Где они?» – блеял что-то невразумительное.
Провели совещание, для чего связались по рации с верхним командованием, в ходе которого, верхние сказали, чтоб к концу дня все были найдены, хоть там весь песок своими членами взлохматьте.
Вызвали «зелёный патруль» и он явился совсем без ничего, но с повязками. Объяснили им, что у нас люди потерялись, а они говорят: Бога ради, ищите, только чтоб без исподнего.
Без исподнего отправили замполита, потому что это он потерял «отличников и коммунистов».
В конце дня по обгорелым задницам нашли ребят.
Оказывается, когда они подтолкнули «газон», и он, взревев, умчал замполита с водой, они остались одни в окружении голых тёток. У ребят немедленно встали члены, а перемещаться в таком виде по пляжу было запрещено, на что им сейчас же указали окружающие.
Народ залёг, в надежде, что член падёт.
С тех пор они несколько раз пытались приподниматься – всё напрасно. Члены взлетали, как белки.
Они – «отличники и коммунисты» – пытались ползти, но упрямцы пещерстые чертили на песке борозды и никак не поддавались на уговоры.
Потом они устали и легли, а члены глубоко ушли в песок.
Тем учение и закончилось."
Сборник "Система. Рассказы и роман" (2004, 265 стр.) (pdf 5,5 mb) – июль 2023
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
В новой книге Александр Покровский предлагает читателям свои сочинения последнего времени. Среди них – короткий роман «Система».
Так зовётся закрытое заведение, где молодых людей, будущих офицеров-подводников, учат жить по законам доблести и жертвенности. Как они существуют там, как понимают друг друга и мир, как неумолимое время поглощает их, повествует автор, исследуя оттенки и особенности существования в среде, где сила и давление жизни вместе с человеческой множественностью и слабостью составляют единое вещество.
(Аннотация издательства)
Содержание:
Рассказы ... 7
Рассказы «нижнего» ... 59
Несколько зарисовок ... 79
Система (Роман) ... 103
Фрагменты из книги:
"До этого все помещались в казарме, там стояли койки с синими одеялами – на них всё время кто-то лежал.
На нашем языке это называлась «абитура» и напоминало шабаш бродяг.
Там были свои лидеры.
Там у меня немедленно украли спортивные штаны.
Я увидел их на одном парне.
– Это мои штаны, – сказал я.
Он осклабился, показав нездоровые зубы.
– Снимай, – сказал я.
Он медленно, но снял.
На пятом курсе за воровство его поволокут к окну. Он кричал, как животное. Его хотели выбросить. С пятого этажа.
Его поймали за копающуюся в тумбочке руку, молча подхватили впятером и потащили к открытому окну.
Никто не бросился на защиту. Он кричал среди глухих.
Вор у нас обречён.
Однажды у штурманов на практике, в море, поймали вора. Он украл то ли деньги, то ли что. Его били всем кубриком. Ночью. По-волчьи.
Потом его комиссовали, то есть признали искалеченным, негодным и уволили в запас.
Пойманных на воровстве в училище не оставляли. Их могли убить.
Избивавшим его ничего не было, потому что никто не сознался, да и он ни на кого не показал.
А того, нашего, спас тогда командир роты: он его за ногу поймал.
Через несколько лет после выпуска тот наш ворюга дезертирует из армии, вступит в банду. Говорили, что какое-то время спустя его и вовсе укокошили."
* * *
"Первое наше знакомство с пятым курсом было грустное. Едва став военными школярами, мы вшестером уже рыли могилу для одного из них. Сразу после выпуска его убили в местной драке.
Драки случались, и курсантов на них убивали. Недалеко от училища помещалась Ленинская фабрика, где было полно благосклонных к курсантам женщин.
Пятикурсники там паслись, и местные их подстерегали.
Не так давно случилось ещё одно убийство. На той же Ленинской фабрике, в Доме Культуры на танцах курсанта зарезали ножом.
Училище об этом узнало сразу. Кто-то прибежал из увольнения весь окровавленный и заорал: – «Нашего зарезали насмерть!!!» – потом его расспросили, потом по ротам побежали гонцы.
Всё училище с первого до пятого курса прыгнуло через забор и побежало к злосчастной фабрике.
Бежало почти полторы тысячи человек.
Они избили всех. Они взяли тот Дом Культуры в тройное кольцо и измолотили кого ни попади.
Потом они обошли в том районе дом за домом. Они вламывались в двери, выволакивали мужчин, брали их в круг и – бляхами, бляхами.
Бляха – неплохое оружие. Края можно заточить, с обратной стороны залить свинцом. Потом сорвал с себя ремень, намотал его вокруг руки одним движением и руби – только свист стоит.
Наматывать её на руку может любой первокурсник, и она всегда при тебе.
Раньше в увольнения ходили с морскими палашами. Но курсанты очень быстро научились их обнажать перед мирным населением и палаши отменили.
Бляхи никто не мог отменить.
Кровь была всюду – пятна-лужи-ручейки. Избиение не могли остановить ни отряды офицеров, ни милиция – её тоже побили, ни начальник училища.
Тогда им был адмирал Тимченко.
Мы его ещё застали – высокий, красивый, спокойный человек.
Он кричал, командовал – его никто не слышал.
Потом он просто молча ходил среди дерущихся, пока на него не налетел какой-то обезумевший азербайджанец в форме милицейского полковника.
Хотел он ударить адмирала или не хотел – это уже не установить.
На всякий случай Тимченко уложил его с одного удара, он был неплохим боксёром.
Потом он всё же построил курсантов и увёл их восвояси.
Зачинщиков отправили служить на флот матросами, а адмирала Тимченко вскоре сменил другой адмирал."
* * *
"А ещё он нам рассказывал о том, как 23 февраля одна тысяча девятьсот восемнадцатого года, регулярные немецкие части гнали перед собой деморализованное русское воинство, отчасти уже большевистское, со скоростью двести километров в сутки, и всё это происходило именно 23 февраля, а остановили их только под Псковом уже 25 февраля некие ополченцы, не ведающие пока, что они и есть Красная Армия, уже непобедимая.
Так что 23-его мы празднуем непонятно что, может быть, скорость того самого перемещения – двести километров за сутки.
Вот тогда мы и стали всех поздравлять с Днём Нашего Позора.
Полковник Кирин нам рассказал много чего.
Он рассказывал нам про войну с белофиннами.
И про Маннергейма.
И про то, как он приспосабливал гранитные скалы под непроходимую линию, и про то, что этот русский генерал, а потом и финский маршал, учился в Академии Российского Генерального штаба и там же преподавал, и о том, как он не хотел воевать с русским солдатом, и о том, как он расправился у себя с революцией, и о том, как он сохранил свой народ, лавируя между Гитлером и Сталиным, и о том, как он сразу же, как только представилась такая возможность, повернул штыки и выступил на стороне России.
Финны выбивали в наступающей Красной Армии прежде всего офицеров.
Они стреляли в чугунные полевые кухни, что на морозе немедленно разлетались на куски.
Они прятали обезболивающее в трусах, чтоб оно сохраняло свои полезные свойства, они владели ещё кучей и кучей всяких мелких военных премудростей, с помощью которых можно уничтожать вражеские армии в сорокоградусные морозы.
А Малую Землю, ту, что в районе Новороссийска, прославленную в одноимённой книге, обгоревший герой и лётчик Кирин осмеливался в те времена называть «неудачной десантной операцией», за которую надо ставить двойку по тактике.
– Задача морского десанта: захватить плацдарм на побережье и удерживать его до подхода основных сил. И это должно быть сделано молниеносно, а не получилось с этой самой молниеносностью, так отступайте, и нечего окапываться под артиллерийским огнём, когда тебя поливают со всех сторон, а ты только в воронки от бомб да от снарядов перебегаешь, чтоб на клочки не разнесло. Там же ещё и авиация тебя сверху долбает!
Полковник Кирин знал о чём говорил. Его подбили ровно над этим самым местом и он, догорая, падал в море, а потом плыл, загребая остатками обгорелых рук, несколько километров, а на Малую Землю в это время шли и шли катера – туда с боеприпасами, обратно с ранеными.
Они шли, а их били, били, били – и с воздуха, и с берега.
Та-та-та-та-та! – строчили пулемёты, домолачивая то, что оставили в живых бомбы да снаряды.
А потом катерами подвозили ещё и ещё, а их опять молотили, сбрасывали в море. Немцы расстреливали их, как в тире.
Катерники рассказывали, как приходили забирать раненых, совершенно не ведая о том, дойдут ли они назад с ними или не дойдут.
Они рассказывали о полковнике Брежневе, который бежал от того кошмара на катер, бежал обезумевший, по людям, по раненым, по мёртвым, по ещё живым, и какой-то перемотанный бинтами матрос дал ему, бегущему мимо, в ухо, и полковник Брежнев полетел через леера в воду. Это привело его в чувство."
* * *
"Мы выпили коньяка.
У Радинского квартира была там же на Зыхе, недалеко от училища на первом этаже.
Кажется, я сразу напился.
Мы говорили, говорили, ему надо было говорить. Признались друг другу, что любим тактику. Только я её любил как бы вообще, а он – с картами.
– Вот карта сражения под Москвой. (Немедленно развернул.) Того самого, с «двадцатью восьмью героями панфиловцами». «Враг не пройдёт, позади Москва». Что это? Это фальсификация. Не могут люди в таком количестве противостоять танкам. Знаешь, чем они были вооружены? «Коктейлем Молотова» – бутылками с зажигательной смесью. А что было написано на каждой бутылке? «Будь героем». И инструкция. По ней надо было танк подпустить на пять шагов...
И они подпускали танк на пять шагов, потом вставали и шли на него...
Какой танк позволит приблизиться к себе на пять шагов? Их же всех выкосят пулемётами!
И выкашивали!
Что это? Это психологическое оружие. Немцы должны были понимать, что они воюют с биороботами. И они понимали...
Я тоже понимал. Кивал. Хотя иногда возражал, не очень вразумительно.
– ...Там полегло не двадцать восемь человек. Там их тысячи лежат. Сотни тысяч. Я считал. Танки шли по костям. Как в ужасном фантастическом фильме. Девять наших на одного немца. Это потери? Это идеология. Никого не жаль. НИКОГО! Русская армия непобедима, потому что никого не жаль. Это у нас с Чингисхана. Он гнал перед собой на стены пленных, а за их спинами штурмовал и так спасался от стрел. Чем тебе не штрафные батальоны? Наши это усвоили. Никого не жаль. Вот принцип. И это навсегда...
Радинский раскраснелся, глаза его горели. Он нашёл того, кому он мог высказаться, и он высказывался.
– ...Потому что, если есть танк Т-34, то он появляется только в сорок третьем. И если есть автомат ППШ – то в нужное время его не сыскать. У нас армии пропадали «без вести». Под Сталинградом сколько окружили и в плен взяли? В кино показывали – до горизонта. И это их «до горизонта» – триста тысяч. В самом начале войны наших в плен брали по миллиону за раз...
– ...Надо, чтоб голыми руками. Им надо, чтоб мы брали врага голыми руками. Вот в чём дело.
Или к дате. Ко Дню Всеобщей Солидарности Трудящихся Берлин надо брать. Для этого нужен Жуков, а Рокоссовский не нужен. Жуков положит людей сколько потребуется. Чтоб все видели – мы до Англии дойдём. Мы до Америки дотащимся. Нам плевать. Голыми руками. А потом песню – «за ценой не постоим». Им нужна была песня...
– ...Социализм отстаёт. Безнадёжно. Ему не угнаться. Ему нечего противопоставить – у них всегда будет лучше техника. Тогда что же будет лучше у нас? Что у нас? У нас – «голыми руками». Этой красоте капитализму нечего противопоставить. У них все деньги, страховка, суды. Их по судам затаскают. А у нас суды – как надо. И всеобщее молчание во имя всеобщего блага. Мы идём к катастрофам. У нас будут гигантские потери, потому что всё не впрок. У нас нет опыта. Он нам не нужен. Мы на пулемёты побежим и на амбразуры ляжем. У нас мёртвый лучше живого. Живой с ним никогда не сравнится. Мёртвый ценней...
– ...Флот ещё увидит гибель своих кораблей. Увидит. Лодки, лодки... эти будут тонуть, гореть, опять тонуть... Нам ничего не служит уроком..."
Сборник "Калямбра: Книга прозы в шести частях" (2005, 288 стр.) (pdf 6 mb) – март 2022
(издание любезно предоставил Сергей Работягов (Сиэтл, США);
OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США))
В книгу «Калямбра» вошли рассказы, ранее опубликованные в четырёх сборниках «В море, на суше и выше...», а также новые произведения автора: «Рассказы из бортового журнала» и «Лис».
(Аннотация издательства)
Фрагменты из книги:
"Я всегда говорил: чужое заведование хуже смерти. А старпому всё равно. Людей-то член наплакал, и я кого только не принимал. За доктора был и за электрика. А тут мичман Попов Александр Неофитыч в отпуск собрались. Старпом сразу ко мне:
– Пуга! Лейтенант! Родной, принимай у Неофитыча всё его дерьмо.
Ну что делать? Хорошо, что у Неофитыча вся его ерунда тупейная в одной кандейке помещается. Он мне за три секунды всё передал и убежал на катер, чертя в воздухе стремительные стрелы.
– Я, – говорит на бегу, – через десять дней, как штык, буду. Не горюйте.
Повезло, что у меня хотя бы акт на руках остался. Да и опись была.
Потому что через трое суток на меня налетела дикая ревизия из тыла, пришли какие-то встревоженные с детства и давай меня по списку проверять. Ну за доктора и за электрика – ладно, я к ним уже привык, а за Неофитыча-то как? Я же в глаза ничего не узнаю.
Зашли в его вместилище печали вместе со мной и давай мотать меня по всему списку. Они называют, я им сую чего попало в нос, и они кивают довольные. Так проверка и идёт.
И вдруг они говорят:
– Ка-лямбра!
– Че...го?
– Калямбра медная. Номер пятнадцать. Одна штука.
Вот это да! Если всё остальное я в природе слышал когда-то, то калямбру – убей Бог!
– Ах калямбра, – говорю, – так это ж запросто. Я её тут одному орлу с соседнего борта одолжил. Очень нужная штука. Не извольте беспокоиться, сейчас будет.
Выскакиваю на пирс, бегом в цех и там мужики за пузырь шила мне из медного листа в один момент слона с ушами свернули. Я через дорогу и к граверу, и он мне красиво набивает: «Калямбра... медная... номер пятнадцать!»
Я её в зубы и к себе.
– Вот! – говорю, – Она! Калямбра! Абсолютно медная!
А они на меня с таким уважением посмотрели – что я просто не могу.
На том и проверка кончилась.
Через две недели, с опозданием естественно, появляется Неофитыч, светлый, как день. Я ему:
– Ты что, злодей, на калямбру меня подсадил?
– На что? – говорит он и хлопает своими подозрительно ясными очами.
– Ты дитя-то неразумное из себя не строй. Не надо. Не было у тебя калямбры.
– Какой калямбры?
– Рогатой! Номер пятнадцать!
– Погоди, – говорит он и берёт свой список, – под пятнадцатым номером у меня «калибр мерный». А он – вот! – и подаёт мне такую незначительную пиздюлину от часов, действительно мерную. – Читать не умеете?
И я сейчас же в список с головой. Я-то при чём, читали-то они. Действительно, никакой калямбры нет. Я в список – и на Неофитыча. В список – и на него. Нет калямбры.
– Неофитыч! – сказал я ему тогда. – Ну ты даёшь!"
* * *
"Знаете ли вы, как мы стреляем ракетами? Вы не знаете, как мы стреляем ракетами. Мы ими замечательно стреляем. То есть я хотел сказать, что мы ими неплохо стреляем. Правда, иногда мы можем так стрельнуть, что они в Норвегию улетают. Кэ-эк ахнем из всех стволов, а потом – ладонь ко лбу: вглядываемся, высматривая её на нашем замечательном полигоне, а из Норвегии нам и говорят: «Не ваша ли ракета к нам случайно прилетела и всё тут нам
всюду каркнула?»
– Нет! – говорим мы. – Это не наша ракета. Наша должна вот-вот у нас на полигоне приземлиться!
– А чего это на ней написано «Сделано в СССР»?
– Х-де? – говорим мы и смотрим, куда показали.
А однажды попали в коровник – не всё же в Норвегию попадать. Построил колхоз коровник, поднатужился, а мы – вжик! – и бурёнки опять на ветру."
* * *
"Рассказали одну историю. Мама и её взрослая дочь возвращаются с дачи, идут полем к электричке. Маме захотелось пописать, она ищет кусты. Кустики есть, но только они редкие и жидкие какие-то. Она лезет в них задом, а дочь её корректирует, обе при этом кричат.
– Видно?
– Да, да, видно, ещё дальше.
Мама – женщина, кстати, необычайно дородная, с приятными, хоть и огромными формами – пятится дальше в кусты.
– Видно?
– Да, да, давай ещё!
Она ещё пятится, и ещё, и ещё.
Наконец, дочь ей делает отмашку – начинай! – она садится и натруженно ссыт.
Когда она уже встала, облегчённо натягивая трусы, сзади раздался голос:
– Хорошо, что не в стакан.
Она обернулась в небывалом смущении, и перед ней предстала картина: три мужика, расположившись со стаканами в руках на травке, в ужасе наблюдали, как на их скатерть-самобранку из кустов неумолимо, как бульдозер, руководимый далёким бригадиром, надвигается необъятная женская задница."
* * *
"Человек служивый здесь, в России, должен понимать, что только от его умения и зависит его жизнь. Ему надо, наконец, сказать: «Тебя никто не будет спасать. Наоборот, если ты в этой стране спасёшься сам, то придёт дядя прокурор и оценит, так ли ты при своём спасении защищал Отечество, как ему, этому дяде, хочется. А сломаешься – заменят, как винтик. В лучшем случае железку на грудь повесят. В худшем – так зароют. Пойми, тут в цене мёртвые, а не живые. Тут любое количество положат просто так. Походя. И унижать тебя будут. Это обязательно. А теперь скажи: готов служить? Если готов – служи, но обо всём этом помни. Это Россия. Тут по-другому не бывает»."
* * *
"А я знаю, из-за чего весь сыр-бор. Он из-за справедливости. Наш министр обороны очень справедливый человек. Написано же, что служить должны все – вот он и старается. Вес так все. Никаких исключений. А то что же получается? В детский садик ходили вместе, а как в армию идти, так половина скрипачей? Так, что ли? Нет вам, нет! Количество отсрочек мы ещё скорректируем, а студентов – после институтов достанем. Никто не уедет за рубеж! Так и зарубите себе на носу!
Крик матери в военкомате: «Так у него же после аварии в голове железная пластина и позвоночник!» – «Что позвоночник?» – «Повреждён!» – «А мы про позвоночник вам ничего не сказали, а по пластине он годен!» – «Как?» – «Так!»
Голос за кадром: «И хорошо, что пластина, ему каску надевать не надо!»
А если мать закричит, что вес у её сына 42 кило при росте 1 метр 60, то ей на это скажут, что определят его в авиацию, там лёгкий народ требуется.
Ой, ма! Давно надо привыкнуть, что Россия – страна наоборот. Во всём мире так, а у нас кверху ногами. Во всем мире генералов готовят под армию, а у нас армию под генералов.
Поэтому и призываем 42 кило с железной пластиной.
И в бой он пойдёт за Родину, за Россию.
Вот только большая она, да и подумать о тебе ей недосуг. Всё как-то некогда, некогда.
И будешь ты один.
Говорят, что один в поле не воин.
Врут. Это не про наше поле говорят.
В нашем поле все воины. Просто от одного воина до другого расстояния очень большие, да и связи нет. Не докличишься. Вот и выходит, что ты, вроде, один.
А на самом деле вас там до хера. И все как на подбор – на сотню полтора раза на перекладине подтягиваемся.
Русичи, мать вашу, в кирзовых до сих пор сапогах!
А голова как картошка на палочке над воротничком гимнастёрки торчит.
Ах, Русь, Русь! Где ты? Что ты? Как ты? Всё спросить тебя хочется: Русь, а Русь, ты когда нас любить будешь, а? А то все мы тебя любить должны, да опять мы! Безответная какая-то всё у нас с тобой любовь. Покажи нам хоть раз свое личико, чтоб знали мы – вот она, мать-то наша! А то всё вместо твоего лица харя какая-то лезет, да и представляется харя та исключительно от твоего святого имени.
От того и сомнения наши: а есть ли у тебя вообще-то лицо? А, может, и нет его? Может, оно повреждено безвозвратно, или болезнь какая-то её перекосила?
Может, мурло это, что всё время лезет вперёд и в нас тычется, и есть то самое обожаемое твое личико? А нам и невдомёк! И не понимаем мы.
Как ты считаешь, а, Русь?"
Роман "Иногда ночью мне снится лодка" (2005, 160 стр.) (pdf 2,7 mb) – март 2024
OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
Роман Александра Покровского – замечательного прозаика, автора знаменитых книг «...Расстрелять!», «72 метра» (на основе одноимённой повести был снят художественный фильм) и многих других тоже посвящён морю.
В новой книге А. Покровский предстаёт тонким психологом, пристальным наблюдателем, вникающим в оттенки душевной жизни молодого человека, оказавшегося в замкнутости подлодки, настолько глубоко и достоверно, что зачастую нельзя различить – реальность ли, воспоминания, медитации или грёзы оживают под его виртуозным пером.
(Аннотация издательства)
Фрагменты из книги:
"Здесь человека преследовали запахи.
Они появлялись и через какое-то время исчезали. Особенно это было заметно, когда он шёл из отсека в отсек.
При переходе из шестого отсека, где размещались вспомогательные механизмы, в пятый ракетный отсек, являющийся одновременно и жилым, его встречал явственный сладковатый запах гнили, и это было неприятно каких-нибудь пять-шесть шагов. Потом обоняние теряло свою остроту, и тогда запах вроде бы исчезал, и если бы потребовалось вновь ощутить на себе его неприятное действие, следовало бы вернуться в шестой отсек, постоять там какое-то время, а затем снова войти в пятый.
А в четвёртом пахло подгоревшим маслом – здесь находился камбуз, готовили пищу, а в седьмом реакторном отсеке было очень прохладно, и отрицательные ионы делали своё дело – придавали воздуху все оттенки свежести, и в то же время там чуть-чуть отдавало металлом.
В других отсеках можно было натолкнуться на целые области запахов: например, где-то рядом с пультами пахло перегретой изоляцией, а вот чуть в стороне уже не пахло. Всё это способствовало тому, что в человеке всегда жила, присутствовала, существовала готовность к встрече с каким-нибудь духовищем – непривычным и потому тревожным или наоборот – привычным, успокаивающим, пусть даже чуть гнилостным.
Запах Петра его не раздражал, и это было важно, ибо он знал, как легко можно возненавидеть человека за один только его дух..."
* * *
"Сон, что может быть слаще тебя? Что может быть лучше, прекрасней тебя здесь, на подводной лодке?
И что может быть утомительнее тебя или тревожней?
Ему снилось порой, что он голый стоит у доски в школе и сдаёт устный экзамен по английскому или по математике, и ему ужасно неудобно оттого, что он без одежды и, кроме того, он совершенно не подготовлен к экзамену, а вокруг кто-то ходит и, как назло, время от времени касается обнажённого тела рукавом шерстяного костюма.
И ещё ему снились погони, где кто-то кого-то преследовал, а он с интересом наблюдал, а потом выяснилось, что гонятся за ним, и всё это в ярких красках, с осязанием, с запахами.
Иногда ему снилась женщина. Её лица он никак не мог разглядеть, но не сомневался в том, что оно было необычайно милым. Он готовился ею обладать, и её можно было потрогать, чтоб удостовериться в её существовании и в том, что всё это реальность; и он прикасался к ней, и она удивлённо оборачивалась и смеялась, а потом они лежали, прижавшись друг к другу, у неё была мягкая кожа, и первым отзывался на его прикосновение золотистый пушок, покрывающий её, что пригибался, почти исчезая, и от возбуждения у него дрожали, чуть кривились губы: кажется, в них начинали оживать скрытые от взора проволочки или, нет, скорее бугорки, которые колебались, мешая говорить, и слова срывались искалеченными и смешными, но ему всё же удалось сказать всё, что в данном случае требовалось, и они начинали, торопясь, устраиваться поудобнее, готовясь доставить друг другу наслаждение, но всегда что-то мешало, увлекая его в сторону, и он бормотал тому «что-то»: «Нет! Нет!» – и старался задержаться, прижимаясь, чтобы его судороги всё же достались ей.
Но чаще всего ему снился его отсек и какие-то бесконечные работы, которые требовали хитроумных решений, и всё это надо было делать быстро, потому что кто-то с секундомером отсчитывал вслух минуты и секунды, приходящиеся на каждую операцию, и в груди тогда ощущалась тяжесть какой-то старой вины, и была та тяжесть сначала неподвижна и только затрудняла дыхание, но потом она обретала собственное тело и приходила в движение, грозя соскользнуть с колеи, и он изо всех сил старался помешать этому, силился сохранить равновесие и просыпался, ощущая, как рука вахтенного, пришедшего его будить, шарит и по постели и по нему."
* * *
"Лодка – это такая кочующая дробина, вслепую вползающая в безразличную темноту, потихонечку двигающаяся к своему месту в океане: небольшому квадратику на карте, разбитой на множество таких же квадратиков, по которому лодка будет блуждать сомнамбулой, дожидаясь сигнала ракетной атаки.
Но вот она получила сигнал: огромная железная рыбина направилась к поверхности – сорок один метр до воздуха – «Стоп!» – тут она ляжет на боевой курс и полежит на нём, пока не оживут её электронные мозги, пока будут проверяться схемы, пока будут сверяться перфокарты, а в них континент-страна.
Тогда забурлит всё в её утробе.
Это хлынет вода в цистерны.
Так компенсируется уход ракет.
Они взлетели – им достанутся города.
Лодка вздрогнет восемь раз – половина её «детишек» ушла. Ещё двадцать минут будет приходить в себя разволнованная электронная схема.
В эти томительные минуты люди тут, на посту, будут ждать возмездия за содеянное, будут ждать ответного удара; не дождавшись, они вздохнут, защебечут и пошлют следом ещё восемь уродин.
Внешняя тревога может зарождаться в тебе не только оттого, что ты всё это знаешь и можешь представить во всех подробностях, но и от тесноты. Оттого, что приборы, трубы, трассы наползают друг на друга, они заслоняют внутреннюю поверхность лодки – пол, стены, подволок. И случись пробоина, и до неё не дотянуться, не добраться, ничем её не закрыть: занят каждый сантиметр поверхности в этой ужасающей тесноте.
Она таит в себе опасность: всего лишь маленькая дырочка в трубопроводе, наподобие детской свистульки, и вот уже факел веретённого масла под колоссальным давлением превращаясь в туман, заполнит отсек, а там и пожар, и крики, и смерть.
Кричат где-то рядом, у тебя за спиной, за переборкой, и ты знаешь, кто это, различаешь их голоса, и, кажется, даже их дыхание.
Но нельзя открывать переборочную дверь – на болт её, привязать кремальеру, чтоб не вырвали из рук, чтоб не вломились, потому как за ними войдёт огонь и сгорят все.
Или, возможно, произойдет короткое замыкание – и тогда до щита не долезть, не дотянуться, и не сразу узнаешь, где и что горит, только хлопок, как взрыв, и языки пламени, и весь отсек сейчас же в дыму, в густой серой каше.
Дым стоит у твоих вытаращенных, слезящихся глаз, – не дотелепаться до переборки, суёшься во всё лбом, и ещё раз носом, и всё почему-то думаешь в этот миг о какой-то ерунде (к примеру, о том, что нос мешает тебе), а сам всё мечешься, мечешься...
Пошёл перегретый двухсотградусный пар, ворвалась мощная, расшибающая всё подряд струя; немедленно вниз, не касаясь поручней, обдираясь о ступеньки, и втискиваешься под вал, и вваливаешься в колодец для конденсата и грязи, тлена, и остаёшься там, забившись в угол, свернувшись в клубок – голову к коленям, и обнимаешь её руками, и только, по тому как затекают икры, понимаешь, что жив...
А вот и вырвало клапан, и он улетел, как снаряд, и забортная вода свищет, и немедленно пропадает электричество – слава Богу, сообразили, успели обесточить, иначе бы пожар, и весь отсек в мелкой дряни – под давлением вода расшибается в пыль, в слизь, в мокроту, – а ты один в этой темноте, один...
Нет! Вот кто-то ещё копошится.
– «Петя, ты?»
Какое счастье, может быть, вы умрёте вместе.
Только бы не одному, не одному..."
Сборник "Кубрик: Фривольные рассказы" (2007, 256 стр.) (pdf 5,2 mb) – март 2025
OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
Новая книга замечательного русского прозаика Александра Покровского «Кубрик» состоит из рассказов, которые именно там и надо рассказывать, высвобождая речь, русский язык (в прямом и переносном смысле) от законов соподчинённости и строгости. Этим законам подчиняются внешне, но внутри себя – противоречат. Так как хотят жить, а не выживать.
Сочный язык, рискованные анекдотические ситуации, комизм и отчаяние персонажей, – делают эти «фривольные» рассказы настоящим литературным произведением.
Александр Покровский – автор многих книг («...Расстрелять!», «Кот», «Бегемот», «Калямбра» и др.), по его повести «72 метра» был снят знаменитый блокбастер, которому сопереживали миллионы.
(Аннотация издательства)
Фрагменты из книги:
"Воспитатель в детсаде помогает пацану натянуть ботинки... Он попросил помочь, и здесь было над чем повозиться: ботинки застряли где-то на полпути, и ни туда ни сюда... Когда воспиталка наконец натянула второй ботинок, пот с неё лил градом. Она готова была рыдать, когда этот мелкий выдал:
– А они не на той ноге!
Действительно, правый ботинок был на левой ноге, а левый на правой...
Снять ботинки было не легче, чем надеть... Воспиталка еле сдерживала себя, натягивая правый ботинок теперь уже на правую ногу. И тут пацан объявляет:
– Это не мои ботинки!
Она с силой прикусила язык, чтобы не наорать ему в рожу: «ЧЁ ТЫ РАНЬШЕ МОЛЧАЛ-ТО?»
И снова она полчаса маялась, пытаясь стянуть эти ужасные ботинки. Когда ей это всё же удалось, он сказал:
– Это ботинки моего брата. Мама заставила меня носить их.
Воспиталка уже не знала, смеяться ей или плакать. Собрав последние силы и терпение, она всё же натянула ботинки снова и спросила:
– А где твои варежки?
На что мальчик спокойно ответил:
– Я запихал их в носки ботинок...
Суд над воспитательницей начнётся на следующей неделе..."
* * *
"Москва, 1991 год, сентябрь.
НИИ СП им. Склифосовского, зона «Б», отделение общей реанимации. В отделение входит ответственный токсиколог (он же токсикореаниматолог).
Время – около 19.00 – всё кипит и всё сырое...
На реанимационной койке сидит тело с загипсованными лодыжками типа «сапожок». Сидит под идеально прямым углом, глухо-внятно-непрестанно матерясь, и умирать явно не собирается...
Токсиколог, входя:
– Здорово, эскалопы (эскулапы)! Спасаете?
Ответ:
– Вестимо... бля!..
– А это что за организм? – взмах головой в сторону матерящегося «прямого угла».
– А это у нас настоящий полковник, чекист и самоубийца.
– С этого места поподробней, иф ю плиз...
...Когда после путча начались гонения на ВЧК-КГБ, многие решили, что это ВСЁ!
Решил так и полковник. И решил тогда полковник расстаться с этим миром добровольно. Как настоящий офицер (и чекист) он задумал пустить себе пулю в лоб. Как мужчина бывалый, он видал всякого, то есть знал, что не каждого полковника пуля возьмёт. Поэтому для подстраховки свой расстрел он продублировал повешением, для чего навязал себе на шею соответственную петлю; а если и тут промашка выйдет, то привязал он всё это к перилам балкона, чтоб, значит, кинетической энергией пули его за борт вышибло.
Так, собственно, и получилось: выстрел грянул, пуля от черепной коробки ушла в сентябрьское небо, тело вылетело за перила, но, ограниченное в свободе верёвкой, повисло за бортом...
Потом верёвка лопнула, и полковник, в полном соответствии с законом Исаака нашего Ньютона, ринулся к земле с высоты одиннадцатого (!) этажа.
В сентябре в наших широтах ничего смягчающего (снега, например) не бывает, а под домом был асфальт и газон (немногим лучше). Полковник встретился с землёй собственной Родины стоймя и... сломал себе только две лодыжки, так как летел он «солдатиком».
– Гвозди бы делать из этих людей, – резюмировал токсиколог. – ОФИЦЕРЫ!"
* * *
"Было дело в 1984 году, мы – пятый курс, а пятый курс – люди серьёзные. Им даже доверяют дежурить помощниками дежурного по училищу, и они на этом деле подменяют двух офицеров – дежурного по училищу и его старшего помощника – с часу ночи и до пяти утра, сидя на телефоне в стеклянном аквариуме – рубке дежурного.
Один мой друг заступил помощником дежурного по училищу. В этот же самый день два курсанта четвёртого курса штурманского факультета с фамилиями Зайцев и Кадерли, переодевшись в гражданское платье, как водится, в ротном помещении, убыли в увольнение в город Баку. Убыли они в классической манере – через КПП-3, где всем на всё было наплевать, в отличие от КПП-1, где народ в таком виде иногда ловили.
(Нужно заметить, однако, что Бакинская милиция знала о существовании иностранных факультетов в КВВМКУ им Кирова.)
После бесцельного шляния по городу Зайцев и Кадерли остановились в баре ресторана «Интурист», где они очень быстро надрались в сиську, после чего там же и учинили гигантский мордобой.
Милиция их повязала и начала писать протокол, результатом чего стало следующее событие, о котором и поведал мой друг.
В полвторого ночи – звонок на пульт дежурного по КВВМКУ им Кирова.
Мой друг снимает трубку:
– Алло! Эт Каспийский училищ-эээ? Эт каптан Мамэдов каварит!!!
– Да, да, слушаю вас! Помощник дежурного по училищу на связи!
– Ал-лла, слющий, памощнык! Мы тут ваш два нэмецкий курасант взял в «Интрурыст» савсэм нажрат-ва! И полный мардабой учинил-ва! А па-русски савсэм нэ панимаит-ээээ!!!! Мне чего с ным делат? Савсем буйный, слющ!
– Мы сейчас вышлем дежурную машину, однако у нас вроде все с третьего факультета (социалистические страны) на месте. Хм!
– Ара-эээ, какой на места!!! Какой?!! Такой патасовка! Такой патасовка!!! Буйный! Савсэм буйный-эээ!
– Ладно, вы протокол составили? Дайте их фамилии, я сейчас буду высылать машину за ними!
– Канечна составил пратакол! А как жи? Пищи фамилий: один... эта... Карл... Либкнехг, а другой... слющай... самый пад-эээ!!! Другой... Эрнст Тельман!!!
Пауза на том конце трубы и потом вопрос:
– Слушай, Мамедов, а с ними случайно Клары Цеткин и Розы Люксембург не было?
– Ара-эээ! Как нэ бил?!! Бил!!! Бил-лллять немецки!!! Бил, но они убежали-эээ!!!
Зайцева и Кадерли потом привезли в училище, где им немедленно вкатали по пять суток ареста.
А на подведении итогов, где всё это зачитали, все от смеха просто лежали, и даже суровый начальник факультета Сергеичев улыбался:
– Революционеры! Ети иху мать!!!"
Сборник "Бортовой журнал 6: Проза" (2009, 272 стр. / илл. автора) (pdf 5,4 mb) – декабрь 2024
OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
Искромётное перо знаменитого русского прозаика Александра Покровского преподносит читателям 6-й выпуск «Бортового журнала».
В этой книге писатель остаётся верен себе – неподражаемо остроумно и одновременно серьёзно он пишет о нашем времени, о его непростых коллизиях.
Александр Покровский наделён редким даром – он может с юмором и сарказмом анализировать серьёзнейшие особенности нашей действительности.
Уникальный вдумчивый литературный стиль, позволяет ему ёрничать без злопыхательств, шутить без желчи, подсматривать без издевательств. Свои литературные заметки он снабжает беглыми перовыми зарисовками, которые удаются ему столь же выразительно.
Благодаря блистательному проникновенному стилю Александра Покровского, вчитываясь и всматриваясь в книжные страницы «Бортового журнала 6», пережить «предложения времени» становится легче.
(Аннотация издательства)
Фрагменты из книги:
"9 Мая – день скорби. У меня воевали и отец и дед. Когда просил отца рассказать о войне, он всегда говорил: «Война – это грязь». Он шестнадцатилетним пацаном со своей матерью и двумя малолетними сёстрами 22 июня оказался в Бресте. Потом – три года под немцами. Питались чем придётся. Отца чуть в Германию не угнали. Мать схоронили.
Малолетняя моя тётка 22 июня в 4 утра видела, как по пешеходному мосту через железнодорожную станцию Брест бежали солдаты в исподнем. Они бежали в белом – кальсоны и рубашки, а головы они прикрывали подушками от шрапнели. Немцы заняли город. Боевые части пошли дальше, полевая жандармерия осталась наводить порядок. Эти расстреливали на месте любого, кто оказывал хоть малейшее сопротивление.
Всюду на обочинах лежали убитые люди. В основном – молодые ребята. Моему отцу немец прикладом выбил все передние зубы за один только косой взгляд.
А дед воевал в Гражданскую, финскую и потом прошёл всю Великую Отечественную. Он привёз семью в Брест за несколько дней до войны. Назначение получил. 22 июня он ушёл по тому мосту. Он вышел из окружения, добрался до своих, а потом через три года вернулся в Брест и отыскал свою семью. Вот такие бывают чудеса.
Их в землянке бомбили наши, когда на Брест наступали. Они еле из неё выскочить успели.
А потом всех ребят, достигших восемнадцати, что под немцами были, спешно призвали и с ходу бросали в бой. Даже в обмундирование не переодевали. Мол, под немцами был – искупай кровью. Они и искупили. Пали почти все.
Я собираю воспоминания солдат о той войне. Я собираю то, что они рассказывали своим сыновьям и внукам.
Вот только некоторые:
«...Дед Гена был переброшен под Москву в ноябре в составе так называемых "сибирских дивизий" (не путать с дальневосточными, одетыми и вооружёнными), а они были совсем без оружия ("Добудете в бою"), вот и стоят у меня в ушах до сих пор его слова, когда он говорил об атаках: "Бежишь и думаешь: блядь, ну хотя бы ножичек!!!"»
Или:
«...Нас везли на фронт долго. Остановились как-то в степи, вывели несколько человек, поставили перед вагонами и расстреляли. Расстреляли просто так. Для острастки...»
А вот ещё:
«...Мы "ура" не кричали. В атаку когда идёшь, то кричать не можешь. Это в кино кричат. Мы – молча. Встала в атаку рота, побежала, я бегу, оглянулся – один бегу. Всех положили. Мне сержанта дали...»
«...Ворвался в немецкий блиндаж, а в руках – только сапёрная лопатка. Очнулся – вокруг куски мяса. Мне потом говорили, что я четырёх немцев зарубил. Чуть под трибунал не отдали. Говорят, что надо было их в плен брать...»
«...Нас не очень-то и кормили. Кухня всегда опаздывала. Видно, списывали продовольствие. Выписывали как на живых, а после атаки – где они, живые-то? Шли по грязи трое суток. Налетели самолёты – небо от них чёрное. Я потом в поле один встал...»
«...Задача была шоссе удержать. По нему кавалерия должна была пройти. У немцев танки, у нас – кавалерия. Рейд в тыл врага. Кавалерия прошла. Назад никто не вернулся – ни люди, ни лошади. Их генералу потом повышение вышло. Он-то в тот рейд не ходил...»
«Сейчас, слава богу, никто не опровергает слова Монтгомери, который спросил у Жукова про штурм Зееловских высот примерно так: «Это правда, что вы отдавали приказ войскам идти по минным полям?» Последовал недоуменный ответ: «Да, а что?» – и Монти ответил: «Если бы я так приказал, то меня расстреляли бы на следующий день».
Вот такие записки о войне.
Генералы о войне вспоминают часто. Кучу книг написали. Солдаты – редко. Только когда внукам рассказывают.
Мне было примерно тринадцать, когда я что-то стал говорить отцу о Великой Победе. Он меня прервал и сказал: «Это скорбь... великая...»"
* * *
"Рассказали историю. Дело было в небольшой поликлинике, куда в конце рабочего дня привели ребят из первого класса на какую-то диспансеризацию.
Дело в том, что диспансеризации давно не проводились, и это, так сказать, первый случай за много-много лет, так что все – и дети, и врачи – держались как-то особенно торжественно, что ли.
И вот к невропатологу входит маленький мальчик лет семи-восьми. Невропатолог, старенький, интеллигентного вида доктор, засуетился, принимая такого пациента. Сразу разговоры: «А как ваше имя, молодой человек?» и «Как вы учитесь?», – на что мальчик отвечает, мол, учусь, стараюсь, и всё это не торопясь, чинно, оба улыбаются, и по всему видно, что им обоим это общение нравится – доктор всё спрашивает, мальчик отвечает, доктор говорит, что ножку надо положить на ножку, что он – вот сюда молоточком, и тут...
И тут дверь открывается настежь, в неё сначала влезает гигантская швабра, потом уборщица – огромная бабища с ведром, и она по полу широкими бросками той шваброй – шась, шась!
Доктор смутился, покраснел, потом поправил очки и говорит:
– Неужели вы не видите, что мы с молодым человеком заняты? Выйдите, пожалуйста, подождите минутку, мы закончим, и вот тогда...
– Вот ещё! – отвечает бабища. – Буду я тут вас ждать! Всех не наждёшься!
И тут маленький мальчик вдруг говорит той бабе:
– А ну пошла отсюда на х...й!
И о чудо! – баба, приседая и кланяясь, жопой в дверь со словами «Ой, а вы, значит, заняты!» вышла. Дверь закрылась, тишина.
Вы знаете, доктор немедленно поставил мальчику диагноз: «Совершенно здоров!»."
* * *
"Что я думаю о Валерии Саблине? Тут много про него говорят. Говорят такие слова, как «предатель» и «герой». В 1975 году я прибыл служить на Северный флот. Тогда нам было сказано, что всё, что случилось с Саблиным, – это измена Родине. Никаких подробностей. Измена. Замполит пытался угнать корабль в Швецию. Остальное – молчок. Ничего.
Пройдёт много лет, я прочитаю о тех событиях и удивлюсь этому человеку.
Он шёл на смерть и понимал это.
Видите ли, в те времена мы хоть и думали о том, куда же движется страна, но информации было так мало и она была такая однобокая, что впору было говорить о том, что мы, офицеры, вообще ничего не знали о том, что же творится в стране. Мы догадывались, но откровенно о политике – а тогда это называлось политикой – никто не говорил. Как только разговор заходит о чём-то скользком, так все сразу настораживаются – не провокация ли особого отдела? – и разговор сам собой затихает.
Мой большой друг, ныне покойный капитан 2 ранга Фоминцев, выведенный мною в рассказах о Фоме, даже придумал такую отговорку для подобных случаев: «Скажите тем, кто вас послал, что капитан второго ранга Фоминцев этот разговор не поддержал».
И я подозреваю, что наши политические органы, что так трогательно берегли нас от правды, где-то даже были правы в том, что не надо нам в те времена было знать всей правды. Молодые мы были. Горячие. И нас так воспитали в наших училищах, что та правда, за которую сложил свою голову Валерий Саблин, вполне смогла бы поставить под его знамёна многих.
В частности меня. Я бы встал. Это был бы порыв. Крик души.
Когда-то, в начале 80-х, появился у нас на экипаже один лейтенант.
Хороший парень, умный. Я тогда был уже капитан-лейтенантом, вот-вот должен был стать капитаном 3 ранга. Так вот, тот разбитной лейтенант был близок к тем кругам, что сейчас назвали бы «политической элитой». И он рассказывал про эту самую элиту такие вещи, что, выслушай я его в 1975 году, неизвестно, что бы со мной стало.
И хотя в 80-е годы я уже был достаточно закалён на сей счет, его рассказ меня потряс. Я тогда сказал ему: «Как же жить дальше?»
В 1975 поду, после всех этих откровений, я бы, наверное, или застрелился, или застрелил бы кого-нибудь, или встал бы под знамёна Саблина, случись мне оказаться с ним рядом.
Сегодняшнее моё отношение к Саблину не такое простое. Я понимаю, что он был прав, но сегодня мне уже 56 лет, и я также понимаю, что человек может распоряжаться только своей жизнью, никого не подставляя под тюрьму и под смерть.
Смерть по законам чести человек должен выбрать себе сам. Если её вместе с ним выберут ещё несколько человек, – это их выбор, но подводить людей под смерть нельзя. Всё должно быть осознанно.
Но не будем забывать, что Саблин совершил это всё в 1975 году.
Тогда всё было другое.
Мы же судим о тех событиях из 2009 года.
Он поступил так, как подсказала ему его совесть.
Прав ли он был? Я ему не судья. Время рассудит."
Страничка создана 24 августа 2019.
Последнее обновление 18 апреля 2025.
