Леонид Генрихович ЗОРИН
(имя собств. Зальцман)
(1924-2020)

  ЗОРИН, ЛЕОНИД ГЕНРИХОВИЧ (1924-2020), русский драматург, прозаик. Родился 3 ноября 1924 в Баку. В 1946 окончил Азербайджанский университет им. С. М. Кирова, в 1947 – заочное отделение Литературного института им. А. М. Горького. Первая книга стихов Зорина (1934) была замечена Горьким (ст. Мальчик). С 1948 Зорин живёт в Москве, где в 1949 на сцене Малого театра была поставлена его первая пьеса – Молодость, а в 1953 – сатирическая пьеса Откровенный разговор. Пьеса Зорина Гости (1954), резко обличавшая социальную несправедливость, господство бюрократии, была подвергнута широкомасштабной критике за «одностороннее» изображение советской действительности.
  В пьесе Чужой паспорт (1957), поднимающей вопрос о честности и правдивости как неотъемлемых качествах настоящего коммуниста, по сути, вновь возникает проблема ответственности правящего слоя перед народом, но уже в аспекте, который отныне станет определяющим в творчестве Зорина – нравственном, этическом, диктующем, по мысли автора, весь строй мыслей и поведения человека и всего социума. В этом же русле – и постановка Зориным актуальной в отечественной литературе второй половины 1950–1970-х годов (в т. ч. в пьесах В. С. Розова, «городской» прозе Ю. В. Трифонова и др.) проблемы борьбы высоких моральных начал с «мещанством» и «вещизмом» в сознании «части» советских людей (пьеса Конец и начало, другое название Светлый май, 1957), и одно из первых литературных разоблачений беспринципности в научной среде (комедия Добряки, 1958), и лирические драмы – о становлении характера юного современника (Увидеть вовремя, 1960) и противостоянии честности и карьеризма в острый период 1934-1961 (пьеса Друзья и годы, 1961). Среди многочисленных последующих пьес Зорина – По московскому времени (1961), ряд лет не сходившая с советской сцены Палуба (1963), Римская комедия (1964), подвергавшаяся цензурной редактуре из-за прозрачных намёков, справедливо усмотренных в критической постановке проблемы взаимоотношения художника и власти «далёкого прошлого» и обосновании принципа их несовместимости; историко-документальные, отличающиеся «объективностью и терпимостью в показе противоборствующих лагерей, а также нравоописательные, как на историческом, так и на современном материале, пьесы Декабристы, Энциклопедисты (обе 1966), Серафим, или Три главы из жизни Крамольникова (1967), Коронация (1968), Стресс (1969), Медная бабушка (1970), запечатлевшая тягостные дни Пушкина в аспекте уже обозначенной Зориным дилеммы противостояния зависимого, опутанного бытом творца и власти; Театральная фантазия (1971); Транзит (1972); Покровские ворота (1974); Царская охота (1974, постановка 1977; по трём последним сняты одноименные кинофильмы); Незнакомец (1976); Измена (1978); Карнавал (1981); Счастливые строчки Николоза Бараташвили (1984); Пропавший сюжет, Цитата, обе 1985).
  Поставленная в конце 1960–1970-х годов во всех театрах страны Варшавская мелодия (1966) явилась этапной в истории современной отечественной драматургии не только в силу своей относительной литературно-сценической новизны (действие с неослабевающим напряжением держится на монологах и диалогах двух персонажей), но и благодаря актуальности и остроте поднятой в ней проблемы – права полюбить человека иной государственной принадлежности (любовь польской девушки Гели и русского юноши Виктора, которую они пронесли через всю жизнь, не смогла привести их к счастливой совместной жизни из-за закона, принятого в СССР после войны и запрещающего браки с иностранцами). Так обнажается лейтмотивная (и концептуально оптимистичная) мысль Зорина об искажении властью, системой естественной человеческой природы.
  Мелодраматическое начало, тонкая (и в то же время «крупнокадровая» и конфликтно-контрастная) психологическая нюансировка, мягкая ностальгическая тональность, пронизанная печалью и юмором, особенно отличающая зрелое творчество писателя, способность драматурга чутко реагировать на «болевые точки» сегодняшнего бытия, его широкая эрудиция, склонность к свободным культурно-историческим реминисценциям и параллелям, к литературным новациям и жанровому разнообразию (что отчасти обозначил и сам автор, подразделяя свои пьесы на «исторический театр», «лирическую трилогию», «задумчивые комедии» и т. п.) обеспечили Зорину одно из ведущих мест в развитии современного отечественного театра.
  Зорин выступает также как киносценарист (главным образом по собственным пьесам, в т. ч. фильмов Мир входящему, 1961; Гроссмейстер, 1974), переводчик, публицист и театральный критик. Его перу принадлежат романы Старая рукопись (1980), Странник (1984), Злоба дня (1992), повесть Главная тема (1981), книга мемуаров Авансцена (Записки драматурга, 1995), и ряд рассказов, в которых также основной является драматургически острая тема противостояния «естественного» человека (и народа) бесчеловечной системе управления, подкрепляемая неизменной верой Зорина в нравственную победу и окончательный (в исторической перспективе) приоритет «добра».
  (Из проекта "Кругосвет")

Произведения:

Роман-монолог "Выкрест" (2007, 2014, 256 стр.) (html 1,6 mb; doc-zip 219 kb; pdf 4,3 mb) – апрель 2019, октябрь 2024
  – копия из журнала "Знамя" 2007, №9 и OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)

  Биография Зиновия Пешкова (1884-1966) на сайте "Издательский дом Игоря Розина"


  Новая книга от автора легендарных «Покровских ворот»!
  Первый роман о Зиновии Пешкове, человеке потрясающей судьбы и неистовых «ветхозаветных» страстей. Родной брат Якова Свердлова, усыновлённый Максимом Горьким. Крещёный еврей, отказавшийся от веры отцов, но так и не ставший христианином. Герой обеих Мировых войн, потерявший руку на Западном фронте и удостоенный ордена Почётного Легиона.
  Этот роман – «одиссея выкреста, вечного странника на земле». Подобно Агасферу, он повидал весь мир. Подобно Моисею, полжизни воевал в пустыне, прокладывая путь в Землю обетованную. Подобно Соломону, не просто любил, а поклонялся женщинам, был осчастливлен многими красавицами и обрёл новый символ веры: «Женщина – это спасение Господне! Моей религией на всю мою жизнь осталась женщина...»
  (Аннотация издательства)

  Фрагменты из книги:

  "Уэллса Алексей невзлюбил, по-моему, сразу – меж тем ещё долго играли они в высокую дружбу. Так полагалось: властители дум, парящие на духовных вершинах, должны испытывать только приязнь, естественное влеченье друг к другу. Они окликают один другого, ибо им больше общаться не с кем.
  Эта возвышенная игра дорого обошлась Алексею. В голодном, продутом насквозь Петрограде провидец в клетчатом пиджаке провёл в его доме две недели – отсутствовал он всего два дня, ездил в Москву побеседовать с Лениным о будущем «России во мгле».
  Когда британский пророк вернулся, он выглядел ещё более мрачным. Впрочем, он никогда не скрывал презрения к миру, где вынужден жить, и к людям, которые в нём барахтаются, – оно было накрепко отпечатано на круглом, всегда недовольном лике. Недаром предсмертное обращение к несовершенному человечеству звучало исчерпывающе: «Будьте вы прокляты! Я вас предупреждал». Вот так-то. Он вас предупреждал, недоноски."

* * *

  "Он пожелал, чтоб мы встретились с Яковом [Свердловым]. Это свидание братьев-соперников произошло у него на Кронверкском. Я с интересом и смутным волнением вглядывался в полузабытое и всё-таки родное лицо. Оно возмужало и стало резче, черты заострились, его глаза, посверкивавшие за круглыми стёклами, смотрели ещё холодней и враждебней, ещё подозрительней и отчуждённей. Я знал, что мой брат наглотался лиха – столько арестов, столько побегов, – вдосталь хлебнул сибирской стужи, кусачего таёжного ветра, мне было ясно, что он не доступен обычным человеческим чувствам и, уж конечно, такой безделице, как наше с ним кровное родство. В том санкюлотском палаческом буйстве, которым он освятил свою жизнь, не может быть места слюнявым всхлипам. В нём будет царить единственно верная, непобедимая идеология, преданность ей и послужит пропуском в построенный и обретённый рай.
  Он видел перед собой ренегата. Наёмника буржуазной нечисти. Прислужника мирового зла. Врага народа. Империалиста. Он не поверил бы, если б в тот миг, когда он уже прощался с жизнью, спустя два года, ему бы открылось, что эту жизнь он отдал созданию безжалостной криминальной империи. Её ещё не было в час нашей встречи, но он уже был её посланцем, гостем из недалёкого будущего. Его пронзительно звучный голос налился якобинским металлом, окреп для того, чтоб перекричать любого, кто вздумает возразить. Стальная ульяновская школа.
  Позднее я прочёл у Ренара: «Зачем вы постоянно кричите, если вы говорите правду?» Русский революционный ответ, как оказалось, был крайне прост: «Прав тот, кто способен и кто умеет всегда перекричать оппонента». Вы не умеете орать? Значит, останетесь неправы. Сила, которая всё сломает, замешивается в голосовых связках. Она начинается с силы крика. Так разговаривают с толпой. С охлосом, переименованным в демос, чтоб ненароком его не отторгнуть.
  Об этом я ему и сказал. Ставка на множество слишком расчётлива, чтобы действительно быть бескорыстной. Что до меня, то за эти годы я потолкался среди людей больше, чем это необходимо, и апология муравейника уже неспособна воспламенить меня.
  Напрасно надеялся Алексей нас примирить, воззвать к нашим чувствам. Мы разошлись, чтобы больше не встретиться. Яков по всем статьям преуспел. Во всяком случае, в соответствии с его честолюбивой душой. Он стал вторым человеком в стране и номинальным главой государства.
  Но это был недолгий триумф. Двух лет не прошло, его не стало. В России свирепствовала «испанка», она выкашивала миллионы. И, несмотря на высокий ранг, казалось, вознёсший его над ними, он стал одной из бесчисленных жертв. Двух лет не прошло, мой брат, мой враг, мой Бонапарт с Большой Покровки, ушёл туда, где крики смолкают, где пули перестают свистеть и быть последними аргументами, идеи утрачивают власть."

* * *

  "В тридцать седьмом моя дочь, моя Лиза, уехала с мужем в Советский Союз. Она нашла наилучшее время, чтобы вернуться на землю предков.
  Мы жили розно, ни её мать, ни её отчим, очень успешный и предприимчивый флорентиец, не помешали ей заболеть этой идиотической хворью, косившей западных интеллигентов, – их увлечённостью сталинским раем. Конечно, нацистская угроза в чём-то оправдывала безумцев – была тут и скрытая надежда увидеть некую встречную силу, – но суть заключалась не только в этом. Весь пафос этой глупой влюблённости носил характер не прагматический – о, нет! – в нём бурлила своя романтика. Самоуверенная буржуазность, в которой пребывала Европа, могла оказаться жизнеопасной для якобинских идеалов. В особенности – для братства и равенства. Почти пуританский лик России внушал надежду на их спасение.
  Я объяснил своей мудрой дочери, что вовсе не имею намеренья бросить хотя бы малую тень на чувство к России – больше того, я его вполне разделяю. Но есть драматическое различие между страной и государством. Ибо российское государство не станет ни при каких обстоятельствах слугою создавших его людей. Лишь может позволить им – в лучшем случае! – жить на большом от него расстоянии. Нелепо – рассчитывать на него, бессмысленно – звать его на по мощь, опасно – подпускать его близко.
  Я несколько раз повторил: перед ней – красноречивый итог революции. Бердяев в изгнании, Сталин – в Кремле. Но все аргументы недорого стоят, когда есть желание обмануться. Тем более что дочь моя стала женою советского дипломата.
  Последний раз мы столкнулись в Риме, в кафе, я сидел от них неподалёку. Я неприметно ей улыбнулся, она неприметно качнула ресницами. Она была с мужем и, очевидно, оберегала его от встречи с подобным родичем – соглядатаи могут быть всюду, риск неуместен.
  А дальше всё было как в скверном фильме. Спустя много лет привелось узнать – весь следующий день моя Лиза искала меня в столичных гостиницах, во всех побывала, кроме одной – именно той, в которой я жил!
  И эта прощальная наша невстреча, и эта постыдная конспирация, к которой мы вы нужденно прибегли, немыслимая между отцом и дочерью, казалось, могли ей раскрыть глаза, могли изменить её решение!
  Но нет, ничего не изменили, а может быть, всё уже было поздно – есть муж, есть ребёнок, «игра ваша сделана», как говорят в таких ситуациях каменносердые господа.
  Я долго не мог ей простить отъезда. Когда получил через четверть века письмо от неё, ответил ей холодно и неумно, поныне мне стыдно. Спросил: почему она не писала? Мог бы сообразить – почему. Но слишком сильна была обида за то, что она меня не послушалась и сделала так, как считала нужным. Недаром она была моя дочь!"

* * *

  "Прощай, Эдмонда, твоя фигурка всё дальше и дальше, ещё минута, ещё полминуты, и ты оставишь кладбище Сент-Женевьев де Буа. Капли неспешно стекают с зонта и с чёрной шали, твои очертания теряют чёткость – дождь размывает. Прощай, Эдмонда, моё дыханье. Есть только один непридуманный праздник – счастливая встреча мужчины и женщины. Все прочие – детские погремушки.
  Равно как остальные фантомы. Не стоят и гривенника ни власть, ни звон удачи, ни шелест славы, ни уж тем более грязная похоть национального верховенства.
  Я понял это быстрей ровесников. Они хотели от мира смысла, а я хотел от него отбиться. Им надо было переменить его, мне надо было с ним совладать. Они искали себе врагов, я находил своих спасительниц. Когда мы обнимали друг друга, я чувствовал, что прикасаюсь к истине.
  Но мне ещё выпал особый жребий. Мне было дано обрести отца. И он одарил меня всем, чем мог – судьбой, любовью, бессмертным именем. Я снова думаю об Алексее с его влюблённостью в этот шар, с верой в печатную машину и убеждённостью – стоит прочесть несколько необходимых книжек, и глобус станет совсем иным. Наверно, прощаясь с людьми и веком, он сознавал, что это не так".

Страничка создана 5 апреля 2019.
Последнее обновление 14 октября 2024.