Фридрих Горенштейн; Избранное в 3-х томах; Том 2-й “Искупление”.

Москва; изд-во “Слово”; 1991-93.

OCR: Александр Белоусенко; вычитка и форматирование: Давид Титиевский; февраль 2008.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------

 

 

Фридрих Горенштейн

 

 

БЕРДИЧЕВ

 

 

Драма в трех действиях, восьми картинах, 92 скандалах

 

 

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

 

Рахиль Капцан, урожденная Луцкая.

Рузя   \ ее дочери.

Люся /

Марик \ внуки, сыновья Рузи.

Гарик  /

Виля, ее племянник.

Злота, ее старшая сестра, портниха, живет с ней в одной квартире.

Сумер, ее брат, заведующий швейной артелью.

Зина, его жена.

Миля Тайбер, муж Рузи, фотограф на заводе «Прогресс».

Броня Михайловна Тайбер, его мать.

Григорий Хаимович Тайбер, его отец.

Быля Шнеур, двоюродная сестра Луцких.

Йойна Шнеур, ее муж, работает в лагере военнопленных, заведует буфетами на железной дороге.

Пынчик (Петр Соломонович), двоюродный брат Луцких, майор.

Бронфенмахер, сосед Луцких по дому.

Беба, его жена.

Макар Евгеньевич, сосед Луцких по дому, сапожник-кустарь.

Дуня, его жена.

Луша, мать-одиночка, уборщица во дворе Луцких.

Стаська, молодая украинская полька, живет в доме Луцких.

Колька Дрыбчик \ дворовые мальчишки.

Витька Лаундя    /

Сергей Бойко              \ соседи Луцких по дому

Фаня Бойко, его жена /

Зоя, их дочь.

Борис Макзаник, заводской поэт.

Полковник Маматюк, герой освобождения Бердичева, позже отставник.

Полковник Делев, Герой Советского Союза, позже отставник.

Вшиволдина, жена полковника.

Овечкис Авнер Эфраимович \ московские евреи.

Овечкис Вера Эфраимовна   /

 

Картины 1-я и 2-я происходят в один день лета 1945 года, 3-я и последующие картины происходят в разные годы, начиная с 1946 и кончая серединой 70-х годов.

 

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

 

КАРТИНА 1-я

 

Квартира в доме из серого кирпича с пузатыми железными балконами, который выстроил еще до революции местный бердичевский богач доктор Шренцис. Большая комната, очевидно, в прежние времена, при старых хозяевах,— столовая. Под высоким потолком вдоль стен лепной орнамент, довольно аляповатый, из каких-то цветочков и птичек, сейчас к тому же пыльный и грязный. Высокая, до потолка, кафельная печь также покрыта цветным орнаментом. Окна кажутся узкими от полуторной высоты. В окна видно разросшееся дерево и электрический столб, на котором железная шляпа — абажур без лампочки. Далее узкий булыжный переулок, пустырь, огражденный колючей проволокой, крыши одноэтажных домов, несколько обгорелых развалин и на горизонте упирающийся в небо силуэт красивой водонапорной башни, расположенной в центре города. Посреди комнаты стоит старый, но крепкий дубовый стол, покрытый клеенкой, несколько старых стульев и свежеструганых табуретов, очевидно, чтобы дополнить стулья, которых мало для живущей здесь семьи. Вдоль стены буфет с чашками, старый книжный шкаф и платяной шкаф. Все явно из разных гарнитуров, сборное. На буфете гипсовый бюст Ленина и два кувшинчика, из которых торчат красные бумажные цветы. На стене над продавленным диваном — некогда хорошей кожи, ныне же ободранном — висит портрет Сталина. Высокие белые двери ведут в другую комнату, там видна железная кровать и над ней коврик базарной живописи «Утро в сосновом бору». По комнате шумно и тяжело ходит Рахиль, женщина лет сорока, в лице, фигуре и жестах которой чувствуется нечто лошадиное. Крепкими своими руками она хватает стоящие на подоконнике банки с вареньем и бутыли с наливкой, встряхивает их, нюхает, заглядывает внутрь, пробует. При этом губы ее постоянно шевелятся, а глаза быстро, по-охотничьи, смотрят на Вилю, бледного подростка, который делает вид, что не замечает метаний Рахили, и, сжав ладонями уши, читает у стола книгу. Рахиль не может затеять шумный скандал, поскольку в соседней комнате сестра ее Злота примеряет платье своей заказчице Вшиволдиной, жене полковника. Злота — маленькая, со скрюченными пальцами, оттопыренными губками, к которым всегда что-нибудь прилеплено: нитка, шелуха семечка, хлебные крошки... Злоте под 50, у нее плоскостопие, ходит она, осторожно ставя ноги, как по льду.

 

Злота (напевает, делая наметки). «Тира-ра-рой... Птиче-чка, пой...»

Вшиволдина. Зинаида Павловна, под рукой немного тянет.

Злота. Меня зовут Злота Абрамовна.

Вшиволдина. А мне больше нравится Зинаида Павловна... Вы согласны? (Смеется.)

Злота (тоже смеется). Пожалуйста... Пусть будет Зинаида Павловна... «Тира-ра-рой, птичечка, пой...» Тут будет встречная складка. Снимется, подрежется. Я вам сделаю комплимент: я люблю, когда у заказчицы хорошая фигура...

Рахиль (тихо, как бы про себя). Суют ложки... Ложки суют... Пробуют, пробуют... Нор мы квыкцех... Получают удовольствие... Мои дети никогда не берут чужое... (Замечает, что из бутылки особенно много выпито.) Виля, Виля, Виля...

Виля (тихо). Сама ты воровка...

Рахиль (словно обрадовавшись, тихо). Я воровка? Чтоб ты лежал и гнил, если я воровка. (Поднимает правую руку.) От так, как я держу руку, я тебе войду в лицо...

Виля. На... (Дает ей дулю.)

Злота. «Тира-ра-рой, птичечка, пой...» (Вшиволдиной.) Подождите, я возьму сейчас нитки для наметки. (Выходит в столовую, тихо.) Боже мой, ведь стыдно перед человеком...

Рахиль. Ты молчи... Вот сейчас ты схватишься за свои косичечки... Сейчас начнешь танцевать перделемешку...

Злота (хватается за лицо). Боже мой... (Уходит.)

Виля. На... (Дает Рахили дулю.)

Рахиль. Чтоб ты опух, так было бы хорошо... (Ходит, встряхивает банки и бутылки.) Суют ложки... Пробуют... Так было бы хорошо... Так было бы хорошо... (Ругательства она произносит про себя, только шевеля губами, а вслух повторяет: «Так было бы хорошо».)

Злота. Мадам Вшиволдина, пройдите к зеркалу.

 

Вшиволдина входит в столовую и начинает вертеться перед зеркалом.

 

Рахиль (к Вшиволдиной). Ну, как товарищ полковник? Что-то я его не видела на партконференции.

Вшиволдина. Он уехал в Западную Белоруссию, там у брата неприятности. Полюбил девушку, а родители против: за коммуниста замуж не пойдет. Они всех русских там называют коммунистами.

Рахиль. Да, что я не понимаю: политика партии ыв национальный вопрос? Вы с какого года в партии, товарищ Вшиволдина?

Вшиволдина. С сорок третьего.

Рахиль. Так вы еще молодой коммунист. Если сейчас мы имеем сорок пятый, то вы имеете стаж два года. Ну, тоже неплохо. А я, слава Богу, в партии с 28-го года. Мой муж — тоже член партии, убит на фронт. Вот я вам сейчас покажу. (Достает из буфета старую, туго набитую бумагами сумку, вытаскивает несколько бумаг.) Вот написано: пал смертью храбрых в районе города Изюм.

Вшиволдина. Это под Харьковом... Да, там в сорок третьем жуть что творилось.

Рахиль. Жуть, а? Так он должен был туда попасть. (Начинает плакать.) Я осталась с двумя сиротами. Младшая, Люся, скоро должна прийти из школы, отличница, а старшая, Рузя, учится в техникуме... И вот, племянник (показывает на Вилю), круглый сирота, моей покойной сестры сын, а эта моя сестра еле ходит. (Показывает на Злоту.)

Вшиволдина. Не расстраивайтесь, у многих на войне погибли родные. Что ж сделаешь...

Рахиль (всхлипывает). Бердичев освободили зимой 44-го года, а летом я с детьми уже была здесь. Я приехала по вызову горкома партии, как старый коммунист. Мой муж тоже был коммунист, работник типографии... Вот у меня ключи здесь в сумке, видите? Этот ключ от буфета, а этот от шкафа, которые я оставила здесь в 41-м году... Я знаю, где мои вещи, где моя мебель... Моя мебель в селе Быстрик... Рассказывают, что молочница, которая нам носила молоко, приехала с подводой и забрала всю мою мебель. Ей она понравилась. Но что, я пойду в Быстрик, чтоб мне голову сняли? Вот эта вся мебель, вот этот стол, кровать, буфет, стулья, диван — это все мне органы НКВД дали. Сначала меня горком направил завстоловой НКВД. А теперь меня направили на укрепление кадров в райпотребсоюз. К чему я это говорю, товарищ Вшиволдина? Здесь за стеной живет некий Бронфенмахер из горкомхоза, который только хочет ходить через моя кухня... Что вы скажете, товарищ Вшиволдина, он имеет право устроить себе черный ход через моя кухня и носить через меня свои помои? В землю головой чтоб он уже ходил... На костылях чтоб он ходил... Что, я не знаю, родители его были большие спекулянты, их в 30-м году раскулачили.

3 л о т а. Зачем ты так говоришь? Его отец был простой сапожник. Я очень правильная... Я Доня с правдой...

Вшиволдина (смеется). А кто такая Доня?

3 л о т а. Это была такая революционерка. Она всегда любила говорить правда. Так ее звали Доня с правдой.

Рахиль. Вот она вам скажет... Революционерка Доня была? Сионистка Доня была. А у Бронфенмахера дядя тоже был сионист, он в 20-м году уехал в Палестину... Если я за этого Бронфенмахера возмусь, так ему станет темно и горько... Я к Свинарцу зайду... Со мной нельзя начинать... Он мне будет носить помои через моя кухня. Я его сделаю с болотом наравне... Рахиль Луцкая кое-кто еще знает в Бердичеве... Я по мужу Капцан, но меня в городе знают как Луцкая...

Вшиволдина. Не надо ругаться. (К 3лоте.) Так когда следующая примерка, Зинаида Павловна?

Злота. Зайдите через три дня.

Рахиль. Со мной нельзя начинать. Меня кое-кто в городе Бердичеве знает. Вот, пожалуйста, товарищ Вшиволдина. (Достает из сумки бумажку, читает.) «Мандат номер четыреста тринадцать. Капцан Р. А. дийсно является делегатом четырнадцатой районной конференции Бердычевского району вид первичной организации райспоживспилки з правом ухвального голосу...» Вы понимаете по-украински?.. Я делегат районной конференции от райпотребсоюза с правом совещательного голоса... Так этот Бронфенмахер будет носить через меня свои помои...

 

Вшиволдина переодевается в соседней комнате.

 

Всего доброго, товарищ Вшиволдина. (Злота идет проводить, слышно, как хлопнули двери.) Злота, ты хорошо закрыла двери? Гоем снизу придут что-нибудь украсть, а ты потом скажешь, что ты не виновата.

Злота (к Виле). Ну, она от меня рвет куски... Я не могу выдержать... Если б я не была больная, я б уехала куда-нибудь (плачет) к чужим людям.

Рахиль. Если б баба имела яйца... Вот сейчас придет Сумер или Быля со своим животом (надувает щеки и показывает, какой у Были живот), так ты на меня наговоришь...

Злота (плачет). Сумер наш брат единственный, а Быля наша двоюродная сестра... Я к ней ничего не имею... Она моя заказчица, дает мне заработать на хлеб. (Говорит и давится от слез.)

Рахиль. Ша, сумасшедшая... Сразу она начинает писять глазами... Сразу она танцует перделемешка. Ты знаешь, Виля, что такое танцевать перделемешка? Это когда истерика... Ты ж понимаешь, Виля, я хочу ей плохого... А ведь можно прожить тихо, мирно... Я с моими детьми, Злота с тобой, Сумер со своей семьей, кто у нас еще остался?

Виля (Рахили). Заткнись!

Рахиль (к Злоте). Ну что ты скажешь? Ты ж говоришь, что только ты опекун... Хороший племянничек... (К Виле.) Болячка на тебя... Я сварила немножко варенья для своих детей, немножко наливки на свои копейки, чтоб иногда немного к чаю, так он сует ложки в банки... Но нельзя говорить... Злота говорит, что это хорошо...

Виля. Чтоб ты так жила...

Рахиль. Что я таки так жила... Болячка тебе в лицо... Такой железный парень, а вынести ведро с помоями некому... (Сердито стуча ногами, выходит на кухню, слышно, как она гремит ведром, как хлопают входные двери. Кричит.) Злота, прислушайся... Гоем придут, украдут каструли или моя телогрейка, а потом ты скажешь, что ты не виновата.

Злота (к Виле). Зачем ты ей говоришь «заткнись»?

Виля. А что, я ей буду молчать?

Злота. Если б Рахиль все не заносила домой, нам было бы плохо... Но у нее такой характер, она нервная...

Виля. Она все заносит домой? А ты знаешь, когда она идет получать хлеб по карточкам на себя и на нас, так она часть нашего хлеба перекладывает себе...

Злота (смеется). Я вижу, что-то нам не хватает. А они трое кушают, и им еще остается.

Виля (сердито). Я вчера пошел за ней в булочную и заметил.

Злота (смеется). Нам только на завтрак и на обед хватает, а они и на ужин хлеб имеют... Но она такая ловкая...

Виля. Я ей скажу, что она воровка...

Злота (испуганно). Ой, я не могу выдержать...

Виля (передразнивает). Не могу выдержать... Ой, вэй... И вечно у тебя на губе что-то висит. Сними нитку с губы, смотреть противно.

Злота (плачет). Это за все хорошее, что я ему сделала... Я такая больная... Помни, Виля, помни...

Виля. На... (Дает ей дулю.)

Злота (плачет). Гыдейнк... Помни... Ты меня будешь искать в каждом уголочке... Чтоб мне этот час хорошо прошел... (Слышно, как хлопает входная дверь, гремит ведро. Злота вытирает глаза, прикладывает палец к губам.) Ша, тихо...

Рахиль (врывается с красным лицом, с вытаращенными глазами). Ой, быстрее... Прячь, прячь... Всюду журналы мод раскиданы, всюду нитки, катушки... Виля, закрой машину рядном...

Злота. Рухл, не бросай, ты мне все выкройки порвешь...

Рахиль (тяжело дышит). Злота, быстрее... Тут во двор один зашел... Луша снизу говорит, что это фининспектор. Когда-нибудь я останусь с моими детьми из-за тебя несчастной. Придут и опишут мою мебель. Все гоем снизу знают, что здесь живет портниха.

Злота (бледная). Ой, я мертвая...

Рахиль (кричит). Когда-нибудь я стану из-за тебя несчастная с моими детьми! Виля, собирай быстрей журналы... Когда-нибудь я возьму все выкройки и все журналы и сожгу их...

Злота (плачет). Это мой заработок, на что мне жить?

Рахиль (кричит). Иди в артель, как все! Ты не хочешь работать на государство.

Злота (садится на стул). Ой, мне плохо... Я больная...

Рахиль. Я тоже больная, и все-таки я поднимаю на складе мешки и ящики...

Злота (держится за сердце). Ой, мне плохо...

Рахиль. Злота, ты делаешь уже свои номерочки? (К Виле). Что ты скажешь, Виля, я хочу ей плохого?.. Боже спаси... Я снесла ведро, мне Луша снизу говорит: Рахиль Абрамовна, тут во двор зашел один, так, кажется, это фининспектор... Сидит и стонет, как квочка... Если плохо, принимают лекарство... Хочешь немножко варенья?.. Виля, пойди набери два стакана воды себе и Злоте, с вареньем очень вкусно... Какой ты хочешь варенье: вишневое или клубничное?

Злота (плачет, к Виле). Я имею от нее отрезанные годы...

Рахиль. Сумасшедшая... Ты думаешь, почему эти гоем снизу не присылают сюда фининспектора? Слышишь, Виля, они б давно сюда прислали, но здесь во дворе Макар Евгеньевич делает сапоги, он член партии, но он кустарь. А Дуня, его жена, вяжет на базар кофты. Они знают, что если гоем ко мне пришлют фининспектора, так я к ним пришлю фининспектора. Это ты их боишься, я их не боюсь. (Слышен стук в дверь.) Ой, это Люся идет из школы... Мне чтоб было за ее кости...

Быстро идет в переднюю и возвращается с двумя девочками лет двенадцати-тринадцати. Люся — темноглазая, но на Рахиль не похожа, а вторая девочка — бледная и беленькая.

Люся. Мама, можно Зоя у нас побудет, у них дома никого нет?..

Рахиль (недовольно). Пусть будет... Что ты имела сегодня за отметки?

Зоя. У Люси сегодня по алгебре 5, по географии 4.

Рахиль. А у тебя?

Зоя. Меня сегодня не вызывали.

Рахиль (к Люсе). Может, Рузю подождем, чтобы вместе пообедать? Она скоро должна прийти из техникум.

Люся. Нет, мамка, мы голодные.

 

Выходят с Зоей на балкон.

 

Рахиль (ворчит). Мы голодные... Разве это заметно? (К Злоте.) Фаня специально присылает сюда свою девочку, чтоб она у нас питалась... Это та еще Фаничка... Живет с гоем... Она из веселых и глухих... Ей говорили — сядь, она ложилась...

Злота (испуганно). Ша, тихо. Зоя ведь услышит.

Рахиль. Пусть слышит. Мне кисло в заднице... Виля, будешь тоже обедать?

Злота. Зачем ему обедать, что у него своего обеда нет?

Р а х и л ь. Не хочешь, так не надо... Мне кисло в заднице...

Виля (к Рахили). Закрой пасть.

Рахиль. Сам закрой пасть... (К Злоте.) Что ты скажешь? Закрой пасть... Чтоб ты опух...

Злота. Боже мой, боже мой, смотри какие проклятья...

 

Люся и Зоя выходят с балкона, хохоча и хлопая в ладоши.

 

Люся и Зоя (вместе, хлопая в ладоши друг друга). Сим-сим-сима, мать моя Маша, к всем, к всем примерам, мой сыночек пионером...

Люся. Виля, давай с нами...

Виля. Да ну...

Зоя. Он смущается. (Смеется.)

Люся и Зоя (вместе). Работница-ница, всесоюзница-ница, синеблузница-ница. Пионеры мы! (Обе одновременно делают пионерский салют.)

Злота. Слушай-но, слушай-но, как они красиво поют. (Смеется.)

Рахиль (к Зое). Папа больше не бьет мама?

Злота. Ах, в моей жизни... Что ты спрашиваешь?

Рахиль. А что я спрашиваю?

Зоя (всхлипывает). Я пойду...

Рахиль. Сплошные сумасшедшие.

Люся. Мама, а ну тебя...

Виля (Рахили). Ты дура...

Рахиль. Ты дурак... От так, как я держу руку, так я тебе войду в лицо. (Кричит громко и визгливо.) От так, как я держу руку, я тебе войду в лицо!.. От так я дам от себя!..

3 л о т а (кричит). Боже мой, боже мой! (Хватается руками за волосы)

Люся. Мама, перестань, мама... (Уводит Рахиль в соседнюю комнату.)

Рахиль (из соседней комнаты). Он мне будет говорить — дура, заткнись, воровка... Болячка ему в мозги...

Злота (Виле). Зачем ты ей говоришь — дура?

Виля (Злоте). Ты тоже дура... На... (Дает ей дулю, хватает книгу и выбегает.)

Зоя. Тетя Рахиль, он уже ушел.

Рахиль (выходит из соседней комнаты. Сквозь слезы). Чтоб он подавился... Без ног чтоб он остался...

Злота. Боже мой, боже мой, зачем ты его так проклинаешь?

Рахиль (Злоте). Уйди, чтоб тебе не видать... Вы мою жизнь погубили. Если б я жила отдельно с моими детьми, все было бы иначе... Уйди, чтоб тебе не видать...

Злота (тихо). Почему я не умерла... Сестра моя умерла, а я живу... (Уходит в соседнюю комнату).

Люся. Не плачь, мама. (Целует Рахиль.)

Зоя. Успокойтесь, тетя Рахиля.

Рахиль (всхлипывая). Дети, сейчас я вам дам хороший суп с мука и говяжий жир... Зоя, ты любишь погрызть косточка? Мяса нет, но косточка хорошая, с хрящиками... Садитесь, дети. (Слышен стук.) О, как раз Рузя вовремя...

 

Идет открывать, слышны в передней разговоры, и она возвращается со своим братом Сумером и второй дочерью, Рузей. Сумер лет пятидесяти пяти, с оттопыренными ушами. В его лице тоже есть нечто лошадиное, как и у Рахили, но это не рабочая лошадь, а веселый, худой жеребец. Нижняя губа толще верхней, типичные губы едкого насмешника. Рузя похожа на Рахиль, но семнадцать лет придают вытаращенным черным глазам и припухлым губам какую-то наивную привлекательность.

 

Злота. Смотри-но... Где вы встречались?

Сумер. Какая разница... Я вижу, идет красивая девочка... Рузя, почему ты такая шейне мейделе? (Хватает ее за руку.) Такую красивую девочку надо щупать... Щупай, щупай... (Рузя хохочет.)

Рахиль (смеется). Сумасшедший...

Сумер. Щупай, щупай... (Смеется.)

Рахиль. Ну, Сумер, что ты скажешь, где взять хорошего жениха?

Злота. А я говорю, ей еще рано замуж... Рузя должна учиться, окончить техникум... Во... Я очень правильная... Я Доня с правдой...

Рахиль (Сумеру). Что ты скажешь на эту Доню с правдой? Красивая Доня с правдой... Сумер, я имею от нее отрезанные годы...

Злота. Да, да... Всегда она на меня наговаривает перед людьми...

Рахиль. Сумер, я имею от нее отрезанные годы... Если я ее выдерживаю, так мне надо дать звание Героя Советского Союза, как полковнику Делеву... Ты знаешь Делева?

Сумер. А что, я не знаю Делева? У него нет глаза...

Люся. Мама — Герой Советского Союза. (Смеется.)

Рахиль. Да, я Герой Советского Союза, если я от нее выдерживаю.

Сумер (смеется). Злота, зачем ты трогаешь Рухеле?

Злота. Ты такой же, как она... Вы думаете, что оба умные, а я дура...

Рахиль. Слышишь, Сумер, ты ж меня знаешь. Если я сказала, так это сказано. Виля не такой плохой, как она его делает плохим. Ему ничего нельзя сказать. Недавно дети пришли, Люся и вот ее подруга Зоя. Это Фани Бойко дочка. Ты знаешь Фаню?

Сумер. А что, я не знаю Фаню, которая замужем за гоем?

Рахиль. Так я говорю, Виля, садись обедать с нами. Он мне отвечает — ты дура, заткнись...

Злота. Ты можешь свести эту стену с той стеной.

Рахиль. Чтоб я так была здорова.

Рузя. Мама, ты виновата сама. Надо один раз ударить, а ты только говоришь.

Злота. Пусть того ударит гром, кто Вилю ударит.

Сумер (смеется). Злота, зачем ты ругаешь Рухеле? Ну, я пойду. У вас здесь кричат...

Рахиль. Подожди, Сумер, ты ж только что зашел. Сядь-но, расскажи, что нового, как Зина?

Сумер. Зина любит деньги... А в квартире у меня так грязно, так воняет... Моя жена неряха, ты ж это знаешь... Что тебе еще рассказать? (Нюхает.) Рухеле, ты ведь такая хозяйка, почему у тебя воняет?

Рахиль (нюхает). Злота, ты ела редьку. (Смеется.)

Злота. Ну я не могу выдержать. (Плачет.) Всегда она на меня наговаривает.

Рахиль. Злота, чтоб ты мне была здорова, ты ела редьку... Люся, натри-но палец...

 

Люся смеется, натирает палец. Сжимает руку в кулак.

 

Люся. Зоя, тащи. (Зоя вытаскивает один палец.) Теперь, Рузя, тащи...

Злота (давится от слез). Вы меня будете искать в каждом уголочке...

Рахиль. Ну, Сумер, так от нее можно выдержать? (Вытаскивает из Люсиного кулака палец, выпачканный в штукатурке.)

Люся (смеется). Это не Злота, это мама. (Рахиль смеется).

Злота. Ну, так ты видишь? (Тоже начинает смеяться.)

Рахиль (Сумеру). А ведь можно прожить тихо, мирно... Сколько нас осталось? Мой муж погиб, твой сын погиб, наша сестра умерла, наш младший брат Шлойма погиб, папа и мама умерли в Средней Азии... Сколько нас осталось... Вокруг одни враги... Вот тут за стеной живет Бронфенмахер... Ты знаешь Бронфенмахера?

С у м е р. А что, я не знаю Бронфенмахера из горкомхоза?

Рахиль. Так он хочет только ходить через моя кухня. Вот тут есть дверь. Раньше это была общая квартира, жил один хозяин, здесь сам Шренцис когда-то жил, а теперь мы эту дверь замуровали. Что ты скажешь, он будет носить через меня помои... Я ему голову сниму... Это Йойны Шнеура товарищ, Былиного мужа...

Злота. Она только хочет, чтоб я ругалась с Былей.

Рахиль. Если Йойна работает в лагерь военнопленных по снабжению, так он думает, что большой человек... А она дует от себя, она у себя очень большая. Всегда она водит знакомство только с докторами. Вот так она ходит и дует от себя. (Кривит лицо, надувает щеки, выпячивает живот, ходит и дует.)

Злота. Вы оба любите смеяться над людьми, а я нет.

 

Слышен стук в дверь.

 

Рахиль. Сегодня веселый день, дверь не закрывается.

 

Идет открывать, входит Фаня, соседка Рахили и Злоты.

 

Фаня. Здравствуйте. Моя Зоя у вас? Зоя, идем домой.

3 о я . Я еще хочу побыть у Люси.

Фаня. Папа уже лег спать, не бойся.

Рахиль. Ну посиди, Фаня...

Фаня. Ой, мне стыдно перед людьми, смотрите, какой у меня под глазом синяк... Вэй из мане юрен...

Рахиль. Ой, вэй з мир... Ну, подай в суд, чего ты молчишь... Что значит он тебя бьет... Это ж не царский режим сейчас...

Ф а н я (плачет). Ой, Рахиличка, у меня двое детей от этого гоя... И во время оккупации он нас не выдал, спрятал меня с детьми...

С у м е р. Где ж он вас мог спрятать?

Фаня. Сумер Абрамович, он нас в село отвез... Под Реей... Тридцать километров от Бердичева. Там у него поп родственник. Сергей достал бумаги, что я украинка и дети украинцы. Всю оккупацию прятал. А теперь напьется, бьет меня, кричит мне — жидовка, и детям тоже кричит — хитрые жиды...

Рахиль. Как тебе нравится, Сумер, такое горе?.. Так это хоть пьяный гой. А тут за стеной живет еврей, так ему могут глаза вылезти... Фаня, ты знаешь Бронфенмахера?

Фаня. А что же, я не знаю Исака Исаевича? И Бебу?

Рахиль. Это та еще Бебочка. Я помню, как она одевала большую шляпу и выходила на бульвар...

Злота. Зачем на людей наговаривать?

Рахиль. Злота, дай чтоб от тебя отдохнули уши... Это ты его боишься... Он мне говорит, если ему не разрешить по-хорошему носить через нас помои, он поломает стену... А я говорю, а ну, попробуй, Бронфенмахер, я хочу видеть... (Сильный удар на кухне.) Ой, что это! (Бежит на кухню и возвращается, громко крича.) Ой, Бронфенмахер ломает стену... Ой-ой-ой...

 

Люся начинает плакать, Злота хватается за сердце и садится на стул.

 

Фаня. Зоя, пойдем домой. (Они уходят.)

Рахиль. Уходите, все уходите. Сумер, что ты стоишь с открытым ртом? Брат называется, мужчина.

Сумер. У вас здесь всегда кричат. (Уходит.)

Рахиль. Я сама себя буду защищать. Я сейчас возьму топор. Я этому сионисту горло перережу.

Р у з я. Тише, мама, он уже перестал ломать.

Рахиль (громко кричит и плачет). Я ему голову сломаю. Я осталась без мужа, с сиротами, а он будет ломать стену мне. Кто там вошел? Фаня ушла, и за ней не закрыли дверь, я одна должна за всем следить.

 

Входят Бронфенмахер и его жена Беба. Оба под стать друг другу, низенького роста, цепкие, с сердитыми, решительными лицами.

 

Бронфенмахер (Рахили). Луцкая, тебя все в городе знают как скандалистку, но советский закон тебе не позволят нарушать... Я старый чекист...

Рахиль. Чтоб тебе глаза вылезли, какой ты чекист. Ты гнилой спекулянт, и ты говоришь про советский закон. Ты хочешь носить через моя кухня помои. Мой муж убит на фронт...

Беба (высовывается из-за спины Бронфенмахера). Эйжа, но твой муж убит...

Рахиль (к Бебе). Она радуется, что мой муж убит... Темно и горько чтоб тебе стало, как мне сейчас.

Беба. Я тебе сейчас наплюю в лицо.

Рахиль. Кровью чтоб ты плевала...

Беба. Поцелуй меня знаешь куда...

Рахиль. Чтоб тебя туда чиряки целовали... Нарывы чтоб тебя туда целовали... Чтоб ты опухла... Чтоб ты лежала и гнила... Немая и слепая чтоб ты стала... Болячка тебе в мозги... Чтоб тебе каждая косточка болела...

Бронфенмахер. Не отвечай ей, Беба... Луцкая, ты эту квартиру вообще занимаешь незаконно... Думаешь, мы не знаем, что в 44-м году ты без ордера сорвала замок и вселилась сюда? Здесь должен жить бухгалтер горкомхоза Харик, у него восемь детей...

Рахиль. Выйди, а то я сейчас возьму топор и дам тебе по голове... Я зайду к Свинарцу в горком партии, так тебе будет темно в глазах... Ты сионист... Твой дядя живет в Палестину...

Беба. Чтоб тебе так дыхалось, какая это правда.

Бронфенмахер. Тише, Беба. (Указывает на входящего с книгами в руках Вилю.) А где твой родственник? У меня в Палестине нет близких родственников, если надо, я это докажу. А где твой родственник?

Рахиль. Мой муж убит на фронте, сын Сумера тоже убит, и мой младший брат Шлойма убит... Я член партии с 28-го года, а ты сморкач, спекулянт, твоих родителей раскулачили...

Беба. Чтоб тебе так дыхалось, какая это правда...

Бронфенмахер. Тише, Беба... Я спрашиваю, где отец этого парня? Он арестован как троцкист...

Злота (хватается за лицо). Ой, вэй...

Рахиль. Тихо... Ты только, Злота, не пугайся... Виля, ты не бойся... Бронфенмахер, это наш ребенок... Это мой ребенок, такой же, как Рузя и Люся... Ты понял, Бронфенмахер... Дядя этого ребенка убит под Харьковом за советскую власть... А если ты еще скажешь слово, Бронфенмахер, так, как я держу руку, я тебе войду в лицо...

Беба (Бронфенмахеру). С кем ты разговариваешь, Исачок?.. Это же базарная баба...

Рахиль. А ты блядюга...

Злота. Ой, боже мой...

Беба. А ты курва...

Злота. Ой, боже мой...

Бронфенмахер. Ладно, идем, Беба, идем. Мы с ней поговорим в другом месте...

Беба (Рахили). Ты воровка, думаешь, я не помню, какая у тебя была растрата в торгсине в 25-м году...

Рахиль. А твоя мать была из веселых, еще при Николае...

Беба (визгливо). Чтоб вы все сдохли!

Рахиль. Вы через моя кухня помои не будете носить... На костылях вы ходить будете... Дерево должно упасть на вас и убить обоих или покалечить... Машина должна наехать и разрезать вас на кусочки...

Беба. Со своей рубашкой чтоб ты ругалась... С рубашкой чтоб ты ругалась...

 

Под крики и плач ползет занавес

 

КАРТИНА 2-я

 

Двор дома, в котором живет Рахиль с семьей. Вдоль всего второго этажа тянется деревянная веранда-балкон. На веранду ведет деревянная крутая винтообразная лестница. Напротив двухэтажного дома каменный флигель, сложенный из такого же серого кирпича. Пе-образно к дому и флигелю деревянные сараи. У сарая возится Луша, складывает дрова. Под верандой, у одной из дверей первого этажа, сидит Стаська, молодая украинская полька, и играет на аккордеоне модный мотив из немецкого фильма. На деревянных ступеньках флигеля сидят Макар Евгеньевич, его жена Дуня, Колька по кличке Дрыбчик, Витька, по кличке Лаундя, и играют в карты. Макар Евгеньевич вида степенного, состоятельного, с золотыми зубами во рту. Дуня, жена его, выглядит старше его, круглолица, одета в капот. У Луши вид крестьянки, недавно приехавшей в город. Колька и Витька — обычные послевоенные подростки-хулиганы, в военных обносках. Стаська, модная девушка 45-го года, из тех, кто допоздна шатается по бульвару. Со второго этажа, из квартиры Рахили, слышны крики и плач.

 

Стаська (смеется). Жиды дерутся...

Л у ш а (возясь с дровами, устало). Хотя б они поубивали друг друга.

Дуня (смеется). Что, тебе, Луша, евреи в борщ наплевали?

Луша (мрачно). Работать на них надо. Пусть бы сами дрова свои потаскали. Весь второй этаж евреи заняли, а снизу мы живем.

Стаська (смеется). Ничего, война начнется, опять они в Ташкент побегут и все свое барахло нам оставят.

Колька Дрыбчик. Анекдот слышали? Встречаются трое. Один говорит: я лоцман. Другой говорит: я боцман. А третьему нечем похвастать, он говорит: а я Кацман. (Смеется.)

Макар Евгеньевич. Ты брось эти анекдоты, ходи лучше с козырей... Дуня, у тебя сколько карт осталось?

Дуня. По одной не ошибешься.

Витька (к Кольке). Дрыбчик...

Колька. А?

Витька. На...

Колька. Жуй два. (Смеется.) Я тебя купил, Лаундя...

Витька. Дрыбчик...

Колька. Ты меня, Лаундя, не купишь.

Витька. Таких дешевых не покупают, их даром дают. (Смеется.) Я тебя купил...

Стаська. Лаундя, если я не там и не здесь, то где я?

Витька. У коровы в трещине.

Стаська. Заткни языком, чтоб я не вылезла. (Смеется.) Я тебя купила...

Витька (сердито). А ты прости тут, прости там (крестится), прости, Господи, нам...

Стаська. Смотри, Лаундя, Костя Кошенок тебе твой глаз на твою задницу натянет...

Витька. А я скажу Косте, что к тебе литер ходит... Мы сегодня вечером в парк идем военных бить, поймаем на танцплощадке тебя с твоим литером...

Макар Евгеньевич. Ох, ребята, дадут вам по пять лет и пошлют на Донбасс шахты восстанавливать... (К Дуне.) Так не ходят... У вас черва козырь, а не крест...

Дуня. Стаська, ты их не слушай, выходи за лейтенанта...

Стаська (поет и играет на аккордеоне). «Завлекала, завлекала, и тебя я завлеку. Не таких я завлекала, с револьвером на боку...»

Витька. Завлечешь... Пиской по морде получишь, мойкой по глазам.

Стаська (смеется, поет). «Оцем, дроцем, двадцать восемь, от а зекел бейнер, аз дер тоте кишт ды моме, даф ныт высен кейнер...»

Дуня (смеется). Что это значит?

Стаська. «Отцем, дроцем, двадцать восемь, вот мешок костей... Когда папа целует маму, так никто не должен знать...»

Колька. Крепко ты по-жидовски говоришь.

Стаська (смеется). А может, я жидовка? К жиду богатому в жены напрошусь, как вареник в масле буду. (Поет.) «С неба звездочка упала, и другая катится, полюбила лейтенанта, и майора хочется...»

 

По лестнице вниз спускаются Фаня и Зоя.

 

Луша. Фаня, иди-ка сюда... Что там за крик?

Фаня (смеется). Бронфенмахер хочет через кухню Луцких себе черный ход сделать.

Дуня. А кто это так кричит? Рахиля?

Фаня (смеется). И Рахиля и Беба. Та ей говорит — ты воровка, а та ей говорит — ты спекулянтка.

Луша. Чего ты туда ходишь, Фаня? Тебя в войну Сергей спас, когда всех евреев в ямы на аэродром гнали? Спас?

Фаня. А я разве говорю, что нет?

Луша. Ты ему должна быть благодарна до конца жизни, а ты к евреям своим ходишь и жалуешься на него.

Фаня. Ой, чтоб я так жила, что я на него ничего не говорю. Зоя учится в одном классе с Рахилиной дочкой... Я ей говорю: чего ты туда ходишь? Папа из-за тебя меня ругает, что я тебя туда посылаю... И Рахиль думает, что я ее посылаю, чтоб она там кушала. Нужна нам их еврейская еда. Я зашла, чтоб Зою забрать. Чтоб ты не смела больше туда ходить, Зоя... После школы сразу домой... Думаете, я не помню, Луша, когда я до войны вышла замуж за Сережу, он был веселый такой, молодой, такой футболист, так все евреи говорили на меня, что я проститутка... Таки правильно говорят: спасай Россию, бей жидов...

 

Луша переглядывается со Стаськой и Дуней, смеются.

 

Макар Евгеньевич (подавляя улыбку). Иди, Фаня, тебя Сергей ждет. Он тут интересовался, куда ты пошла.

 

Фаня и Зоя входят в одну из дверей на первом этаже. Мимо сараев с помойным ведром проходит Борис Макзаник. Это парень-переросток с обезьяньим лицом. Сверху по лестнице спускается Виля.

 

В и л я. Борис Макзаник нас заметил и, в гроб сходя, благословил...

Макзаник (широко улыбаясь). Привет... В Цесека не хочешь? В центральный ср... понял? Сра... Комитет... Ну, в уборную хочешь? Пошли вместе.

Виля. Нет, не хочу... А как дела на литературном фронте?

Макзаник. Хочешь, почитаю.

Стаська. Виля, это у вас ругаются?

Виля. У нас.

Стаська. Что ж они ругаются. Клопов бы лучше давили.

Макзаник (Виле). Пошли немного пройдемся. (Отходят.) Тебе Стаська нравится?

Виля. Так она ведь старая. Ей уже девятнадцать, а может, и двадцать.

Макзаник. Зато какие у нее ягодицы... Ну, пойдем сегодня на бульвар.

Виля. Неохота... Лучше здесь почитаем.

Макзаник (ставит на землю помойное ведро).

 

Старинный город Петроград

Теперь прозвали Ленинград,

Построен был еще Петром,

Как много было, было в нем... 

 

Ты чего? Смеешься?

Виля. Нет, продолжай, просто закашлялся...

Макзаник.

 

Воспета Пушкиным Нева,

Была красива и стройна.

Но теперь река Нева

Лучше, чем была тогда...

 

Колька, подкравшись, бьет Макзаника под зад. Макзаник, схватив ведро, удирает.

 

Виля (удирает, кричит испуганно). Мама!

Макар Евгеньевич (скрывая улыбку). А ну, Коля, перестань...

Колька (хохоча). Так я ж Вилю не трогаю. Иди сюда, Виля, садись с нами в карты...

Витька. Он говорил, что он хусский... Ты хусский?

В  и  л  я.  Я хотел сказать, что я русский еврей, но «русский» я успел сказать, а «еврей» не успел, потому что меня срочно домой позвали...

Витька (хохоча). Его домой позвали...

Виля. Нет, правда... Есть бухарские евреи в Средней Азии, есть грузинские — на Кавказе, а я русский... Хотя вообще-то я наполовину... Моя мать из Польши... А отец тоже не совсем ясно кто... Я был в детдоме, так меня эти евреи взяли на воспитание... Я ведь на еврея не похож...

Макзаник (проходя мимо с пустым ведром). Только все евреи похожи на тебя...

В и л я. А ты, Бора, выйди из мора, чтоб тебе ручки и ножки обсохли, а животик я тебе вытру сама...

Макзаник. Сам жид, а на другого говоришь.

Колька (приподнимается). Оторвись!

 

Макзаник удирает, гремя ведром. Все смеются.

 

Виля (к Кольке). Дай закурить.

Колька. Сам стрельнул...

Виля. Ну дай бенек потянуть...

 

Колька дает окурок. Виля курит. Слышен новый взрыв криков и плача.

 

Дуня. И не устанут.

Л у ш а. Нет, это уже не там, это не у Рахили. Это Сергей Бойко опять Фаню бьет.

Из дверей на нижнем этаже, откуда слышны крики и плач, показывается Сергей Бойко. Он в майке, спортивных шароварах и босой Похмельное лицо его искажено злобой, волосы всклокочены. Садится рядом с Макаром Евгеньевичем.

Сергей. Беркоград проклятый. Бердичев — еврейская столица...

Макар Евгеньевич. Сергей, зачем жену бьешь? Нехорошо.

Сергей. Разве жидовка может быть женой?.. Бегает к своим жидам наверх на меня жаловаться...

Луша. Что ж ты ее, Сергей, от немцев спас? Зачем прятал?

Сергей. Так это другое дело. У меня от нее дети. А детям мать нужна, потому и прятал... Ух, Беркоград проклятый...

Макар Евгеньевич (улыбается). Так, говорят, Бердичев скоро переименуют... Горсовет уже прошение подал в Киев, в Верховный Совет... Черняховск вроде бы будет. В честь погибшего генерала Черняховского, а кто говорит, в честь генерала Ватутина... Есть слухи, что в честь Котовского назовут, который здесь, на Лысой горе, долго находился, там его казармы были... Или в честь Щорса... Здесь ведь музей Щорса есть... Или, говорят, в честь Богдана Хмельницкого, который Бердичев от поляков освобождал...

Сергей. Да бросьте вы, Макар Евгеньевич, ну какой русский генерал или полководец согласится дать свое имя Бердичеву?.. А который погиб, семья не допустит... Как был он Беркоград, так и останется Беркоградом.

Макар Евгеньевич. Может, найдется... Если не генерал, так полковник.

Сергей. Какой полковник?

Макар Евгеньевич (улыбается). Маматюк... Герой освобождения Бердичева, командир танкового полка Бердичевской дивизии... Не Бердичев теперь будет называться, а город Маматюк...

Сергей. И то лучше, хоть не по-жидовски... Откуда? Из Маматюка... Ничего. (Смеется.)

Макар Евгеньевич (улыбается). Тише... Разве не видишь, вон он идет, полковник Маматюк?.. Я еще издали его заметил и вспомнил.

 

Через двор проходит, гремя орденами и медалями, полковник Маматюк. Останавливается, подходит к Виле и вырывает у него из рук дымящийся окурок.

 

Маматюк (Виле). Сопляк... Разве за это я воевал на фронте, чтоб такие сопляки курили?.. (К Сергею.) Ты отец его?

Сергей (обиженно). Ну какой я ему отец, товарищ полковник? Бойко моя фамилия. А разве он обликом похож на Бойко?

Маматюк (Виле). А где твой отец, говнюк?

Виля (опустив голову, покраснев, тихо). Погиб на фронте...

Маматюк. А разве за это погиб твой отец, чтоб ты теперь курил? Ты в каком классе?

Виля (опустив голову, тихо). В седьмом.

Маматюк. А кто у вас военрук?

Виля. Степин...

Маматюк. Знаю его... Только надо говорить: майор Степин... Ну-ка, встань, повтори...

Макар Евгеньевич (Виле). Встань, с полковником говоришь...

Виля (встает). Майор Степин.

Маматюк. Посмотрим, чему тебя научил майор... Ну-ка, вложи пять пальцев в рот и скажи: солдат, дай пороху и шинель... Вот так вложи. (Показывает.)

 

Виля вкладывает пальцы и произносит глухо фразу. Полковник бьет его по уху.

 

Маматюк (смеется). Куряга... Где твоя военная хитрость? Тебя любой противник обманет... Ты ж мне сказал: солдат, дай по уху, и сильней... В следующий раз увижу, что ты куришь, не так еще дам...

 

Уходит, гремя орденами и медалями. Все смотрят ему вслед. Колька и Витька смеются.

 

Сергей. Полковник-то он полковник, а зачем рукам волю дает. Это не положено.

Макар Евгеньевич. Да он контуженный. Он когда комендантом города был, солдат лупил. За это его и сняли.

Дуня (Виле). Больно тебе?

Виля. Нет...

Луша. Как нет, ухо распухло... Пойди к Рахиле, пусть мокрое полотенце приложит.

Виля. Да мне не больно. (Начинает плакать.)

Витька. Заревел... Ты ж хусский... Хусские никогда не плачут...

Сергей (Витьке). Брось ты... Он не от боли плачет, он от обиды плачет.

Коля (Виле). Послюнявь пальцы и помажь ухо...

Дуня. Иди домой, Виля.

Колька. Куда домой? Вон литер к Стаське идет... Дай ему, Виля, чтоб он к нам во двор не ходил, и ухо сразу пройдет...

 

Во двор входит лейтенант, оглядывается, улыбается Стаське.

 

Макар Евгеньевич. Бросьте, ребята, драку здесь устраивать. Идите в парк драться.

Витька (Виле). Ты ж хусский, что ж боишься?

 

Виля встает, подходит к лейтенанту, ударяет его сзади ногой и убегает.

 

Лейтенант. Ах, гаденыш, убью...

 

Вдруг в руках у Кольки появляется ружейный шомпол, а у Витьки кирпич. Лейтенант подбегает к молодому деревцу и вырывает его с корнем.

 

Луша. Стаська, пусти его в дом...

Стаська. Зачем он мне нужен, чтоб они мне окна побили... (Уходит и запирает двери.)

Сергей. Пойду с Фаней мириться, а то еще и мне дадут. (Уходит.)

Колька (лейтенанту). Оторвись!

 

На веранде показываются Рахиль и Злота. Рахиль упирается локтями в перила, Злота подносит ладошку ко лбу козырьком, прикрываясь от солнца, чтоб лучше видеть.

 

Рахиль. Гоем шлуген зех...

Злота. Что такое?

Рахиль. Гоем дерутся...

Колька (лейтенанту). Оторвись!

Злота. Вус эйст «оторвись»? Что значит «оторвись»?

Рахиль. Оторвись — эр зол авейген... Чтоб он ушел.

Злота. Ну так пусть он таки уйдет... Пусть он уйдет, так они тоже уйдут...

Рахиль. Ты какая-то малоумная... Как же он уйдет, если они дерутся?..

Злота. Чуть что, она мне говорит — малоумная... Чуть что, она делает меня с болотом наравне...

Рахиль. Ша, Злота... Ой, вэй, там же Виля...

Злота. Виля? Я не могу жить...

Рахиль (кричит). Виля, иди сюда... я тебе морду побью, если ты сейчас не пойдешь домой.

Виля. Оторвись!

Рахиль (Злоте). Ну, при гоем он мне говорит: оторвись... Язык чтоб ему отсох...

Витька (лейтенанту). Оторвись!

Лейтенант (озверев). Под хрен ударю!

Злота. Что он сказал? Хрон?

Рахиль (смеется). Ты таки малоумная. Оц а клоц, ын зи а сойхер...

 

Лейтенант и преследующие его Витька и Колька убегают за сараи.

 

Рахиль (кричит). Виля, ты туда не иди!

Дуня. Рахиль, не бойся, он возле нас.

 

На веранду выходит Люся.

 

Люся. Мама, что здесь такое?

Рахиль. Люсинька, зайди в квартира. Может, должны бросить камень.

Дуня. Вот хулиганы... Рахиль, иди сюда.

Рахиль. Это к Стаське приходили? Надо написать в милицию.

Макар Евгеньевич. Попересажают их скоро и отправят на Донбасс шахты восстанавливать.

Злота (Рахили). Пошли Вилю домой.

Рахиль. Как я его пошлю, если он мне говорит: оторвись! (Спускается вниз.) Ну, Дуня, ты слышала, как я ругалась с Бронфенмахером? Он хочет пробить стенку, устроить себе дверь ко мне на кухню и носить через меня помои... Что ты скажешь, он имеет право?

Дуня. Тебе нужен в дом мужчина.

Р а х и л ь. Но где я возьму мужчина, Дуня? Мне сорок лет. Молодой на мне не женится, а старый зачем мне? Чтоб он, извините за выражение, мне в кровати навонял...

Дуня (смеется). Но у тебя ведь в доме молодая невеста.

Рахиль. Где же взять хороший жених? Ты же знаешь, Дуня, Рузичка у меня не тяжелая на голове... Я имею в виду, что это мой ребенок. (Всхлипывает.) Я осталась с детьми в тридцать семь лет. Я член партии с двадцать восьмого года. Мой муж погиб на фронт... Так теперь этот подлец Бронфенмахер хочет носить через моя кухня помои...

Дуня. Ты Тайберов знаешь?

Рахиль. А что, я не знаю Тайберов? Они жили до войны в нашем доме по Белопольской... Вы жили на первый этаж, я на второй этаж, а они жили над аптекой... Они из Одесс, но перед войной приехали в Бердичев.

Макар Евгеньевич. Совершенно верно, они одесситы.

Рахиль. Отец фотограф.

Макар Евгеньевич. Совершенно верно.

Рахиль. У них было двое сыновей — Миля и Пуля... Миля перед войной женился, а Пуля я не знаю, где теперь.

Дуня. Пуля пропал в войну... Он же на русского похож. Говорят, его в Германию отправили, и где он, неизвестно. А Миля с женой развелся... Бывает неудача... Парень хороший, не раненый. Он в войну на Урале работал. По специальности тоже фотограф, как отец. С отцом вместе в фотографии работают они на Лысой горе в воинской части. Там они имеют неплохо.

Макар Евгеньевич. Каждый солдат на фотокарточку денег не пожалеет. По себе помню.

Рахиль. Но ведь моей Рузичке семнадцать лет.

Дуня. А Миле тридцать один. В самый раз. Ты знаешь, сколько у Тайберов есть денег? Если взять нас всех на вес и поставить мешок с их деньгами, так мешок перевесит.

Рахиль. Ой, что тебе сказать, Дуня? Если б я удачно выдала Рузичку замуж, мне бы стало светло в глазах.

 

Луша выходит с ребенком на руках.

 

Луша (к Рахили). Рахиль Абрамовна, дрова я сложила.

Рахиль. Ну, зайдешь, Лушенька, я тебе заплачу... Ну-ка дай мне твоя лялька... (Берет ребенка.) Как его зовут?

Луша. Тина...

Рахиль (улыбается). Тиночка... Ату, агу... Ой, пока эти дети вырастают... Я помню, как я была беременна Рузей, как вчера это было, а уже семнадцать лет... Мэйлэ... Ладно... Помню, как я сидела на балкон, выпила стакан молока, мне стало плохо, и Капцан, это мой покойный муж, отвез меня в роддом... Ой, вэй з мир... Тиночка, агу, агу... Луша, но это не от немца? А то как я держу ее на руках, вот так я ее брошу на землю...

Луша. Что вы, Рахиль Абрамовна... Тут один наш русский работал в комендатуре истопником...

Рахиль (улыбается). Тиночка, агу, агу...

Дуня. Так, Рахиль, что мне Тайберу сказать?

Макар Евгеньевич. А что говорить? Я считаю, пусть познакомятся молодые.

Рахиль (вздыхает). Пусть познакомятся, в добрый час...

Злота (кричит с веранды). Рухл, мясо на мясорубку делать?

Рахиль (отдает ребенка Луше). Вот она мне кричит... (Поднимается на веранду.) Малоумная, вус шрайсте? Что ты кричишь? Гоем должны знать, что у нас есть дома мясо?

Злота (хватается за лицо). Боже мой, боже мой, она пьет мою кровь... (Уходит.)

Рахиль (сердито про себя). Злоте-хухем... Злота-умница... Кричит на весь двор... Гоем должны знать, что у нас есть дома мясо... У меня они бы знали, что в заднице темно, больше ничего... (Уходит.)

 

Из-за сараев показывается Витька, весь в крови.

 

Витька (смеется). Я уже получил. (Прикасается к волосам и показывает Макару Евгеньевичу красную, окровавленную ладонь. Смеется.) Макар Евгеньевич, я уже получил...

 

Занавес

 

КАРТИНА 3-я

 

В большой комнате накрыт стол в духе роскоши 46-го года. Стоят эмалированные блюда с оладьями из черной муки, тарелка тюльки, несколько банок американского сгущенного молока, жареные котлеты горкой на блюде посреди стола, картошка в мундире, рыбные консервы, бутылки ситро и бутыль спирта. У окна обновка — тумбочка с выдвижными ящиками, на ней приемник с проигрывателем «Рекорд». В углу елка, украшенная бумажными цветами и ватой. За столом Рахиль, Сумер, его жена Зина, Пынчик — крепкий низенький майор в орденах и медалях, Дуня, Макар Евгеньевич, Рузя, Миля, его мать Броня Михайловна Тайбер, его отец Григорий Хаимович Тайбер, Люся, Виля. Злота ходит по кухне, гремит посудой, иногда показывается в дверях.

 

Григорий Хаимович (весело). Давайте выпьем еще. (Чокается с Дуней.)

Макар Евгеньевич (смеется, грозит пальцем). Григорий Хаимович, здесь муж присутствует. Броня Михайловна, вы заметили? Тут будут две свадьбы: Миля с Рузей и Григорий Хаимович с моей Дуней.

Броня Михайловна (смеется). Ничего, я ему разрешаю. А я к сыну перееду и буду жить у Рахили Абрамовны.

Рахиль. Пожалуйста. Мне никто не тяжелый на голове.

Дуня (смеется). Люблю одесских евреев, они веселые.

Рахиль. Бердичевские евреи тоже веселые. (Берет тюльку, начинает ее медленно жевать. К Виле.) Возьми тюльку.

Виля (тихо). Не хочу.

Рахиль. Не хочешь, так не надо.

Григорий Хаимович (с красным лицом, поет). «Лоз лыбен ховер Сталин, ай-яй-яй-яй, ай...»

Миля (парень с бритым футбольным затылком). Э, батя, так не пойдет. Где больше двух, говорят вслух. (К майору.) Правильно, Петр Соломонович? Где больше двух, говорят вслух. А тут за столом две нации.

Григорий Хаимович. Но это еврейская песня о Сталине.

Пынчик. Не Сталин, а товарищ Сталин...

Макар Евгеньевич. Раз еврейская песня, значит, надо петь по-еврейски. У нас все нации равны. А ты, Миля, переводи мне.

Рахиль. Я эта песня тоже знаю, мы ее учили в клубе «Безбожник»... Ой, вэй з мир... (Показывает на Рузю.) Ее покойный отец так хорошо танцевал, но когда я с ним познакомилась, я сказала: ты не будешь ходить в кружок, там слишком много девушек. (Смеется.) Ой, вэй з мир... Такой отец у нее был.

Рузя. Ай, мама, перестань, нашла время.

Григорий Хаимович. «Лоз лыбен ховер Сталин, ай-яй-яй-яй, ай...»

Рахиль (подхватывает). «Фар дем лыбен, фар дем наем, ай-яй-яй-яй...»

Миля (переводит). «Пусть живет товарищ Сталин, ай-яй-яй-яй, ай... За жизнь за новую, ай-яй-яй-яй...»

Рахиль. «Фар Октобер революци, ай-яй-яй-яй, ай... Фар дер Сталине конституци, ай-яй-яй-яй...»

Миля. «За Октябрьскую революцию, за Сталинскую Конституцию...»

Сумер (в такт поющим). «Лах, лах, лахес... Лах, лах, лахес...»

Дуня. А это что за песня?

Сумер. Это еще при Николае, когда я служил, вся рота пела, а я кричал: лах, лах, лахес... Мне унтер разрешил, потому что я иудейского вероисповедания и не могу петь русская песня. Тогда не говорили — еврей, но иудейского вероисповедания.

Макар Евгеньевич. Так это ведь еврейская песня.

Сумер. Еврейская? Я ее не знаю. (Смеется.) Я знаю одну хорошую еврейскую песню про неряшливую жену.

Рахиль. У меня брат очень веселый... Он хойзекмахер... Он большой насмешник.

Зина. Но когда над кем-то надо смеяться. Когда над ним смеются, он не любит. Сейчас я вам расскажу про мой муж. Когда я с ним иду в кино, и, только тушат свет, чтоб пустить картина, он сразу засыпает. Недавно он во сне раздел в кино галоши и забыл их там.

С у мер (Зине). Ты лучше расскажи, как ты прятала мои папиросы... Она не хочет, чтоб я курил, так я спрятал папиросы в ее туфли, и она не могла найти. (Смеется.)

Макар Евгеньевич. Товарищ майор, скажите тост, а то народ заскучал.

Рахиль. Пынчик, скажи тост, чтоб мы были здоровы...

Макар Евгеньевич. Тосты нельзя подсказывать со стороны.

Рахиль. Мы не со стороны. Он майор, но для нас он Пынчик. Это наш двоюродный брат из местечка Чуднов. Ой, боже мой, там всех его родных убили, а он был на фронт и остался живой. Ты помнишь тетю Элька, Пынчик?

Пынчик. А что же, я не помню тетю Эльку?.. Колхозница, передовик.

Рахиль. Ой, какая она была колхозница... Чуть что, она председателю колхоза кричала: «Ты мэне з Эльки не скынешь...» Она только по-украински говорила и по-еврейски. По-русски она говорить не умела... Вот Злота ее хорошо помнит... Злота, чего ты там на кухне сидишь? (К Рузе.) Рузичка, чего ты молчишь?

Броня Михайловна. Она показывает свою скромность.

Григорий Хаимович. Молчаливая жена — это клад. (К Миле.) Мой сын, тебе повезло.

Миля. Мне всегда везет... Знаете анекдот?.. «Арон, ты играешь на тромбон?» — «Я нет, но мой брат да...» — «Что да?» — «Тоже не играет». (Смеется.)

Дуня. Люблю одесситов.

Макар Евгеньевич (запевает, все подхватывают, кроме Сумера). «Если на празднике с нами встречается несколько старых друзей, все, что нам дорого, припоминается, песня звучит веселей».

Рахиль (у двери, тихо). Злота, куда ты несешь котлеты? Ведь есть на столе.

Злота. Это твои котлеты, а это мои котлеты.

Рахиль. Вэй з мир... Ведь стыдно перед людьми... Болячка на тебя, ведь перед людьми стыдно.

Пынчик (поет). «Встанем, товарищи, выпьем за Сталина, за богатырский народ, выпьем за армию нашу могучую, выпьем за доблестный флот...»

Рахиль. Я совсем забыла одеть свои медали... В прошлый месяц меня вызвали в военкомат и вручили две медали: «За победу над Германией» и «За доблестный труд». (Достает из ящика медали.) Всю войну я работала ыв пехотном училище. Я мыла на кухне такие котлы. Каждый котел как гора. Но зато мои дети имели лишний кусок каши.

Люся. Мама дай я тебе одену медали. (Цепляет медали на платье Рахили, смеется, целует Рахиль.)

Рахиль (смеется). Ну, Сумер, что ты скажешь? Ну, Пынчик... Ну, дети... Вы думаете, что ваша мама какой-нибудь елд... Какой-нибудь дурак... Ну, Сумер, что ты скажешь?

Сумер. Я скажу, что я уже забыл, ты никогда не будешь знать.

Рахиль. Что мне надо, я знаю, а что мне не надо, я не хочу знать. Правильно я говорю, Пынчик? Ты ж майор, был на фронт, живешь ыв Риге...

Пынчик (с красным от спирта лицом поет). «Выпьем за тех, кто командовал ротами, кто погибал на снегу, кто в Ленинград пробирался болотами, в горло вгрызаясь врагу...»

Злота (ставит перед Вилей котлеты). Кушай, Виля... И вот, пей ситро.

Виля. Не хочу.

Рахиль (Злоте, тихо). Хорошо он тебе сказал, я довольна. (Сумеру.) Она ему дает котлеты, он ей говорит: не хочу...

Виля (тихо). Заткнись.

Рахиль. Чтоб тебе рот вывернуло.

Миля (Рахили). Теща, может, вы к нам подойдете... А то вы где-то ходите... Сядьте рядом со мной и Рузичкой...

Пынчик (встает). Товарищи! Уже месяц, как первый послевоенный 1946 год вступил на нашу советскую землю. И так радостно, что сейчас именно создается счастливая послевоенная семья. За это мы воевали, за это, Рузя, погиб твой отец, за это я имею пять ранений... Рузя и Миля, за ваше здоровье!

Макар Евгеньевич. Горько!

 

Миля и Рузя целуются.

 

Рахиль. Ой, вэй з мир. (Плачет.)

Дуня. Ничего, материнские слезы святые.

Рахиль (сквозь слезы). Ой, Дуня, мне так тяжело на сердце. Если б ее отец дожил... Мне так тяжело...

Дуня. Ничего, тяжело, да приятно... Своя ноша — дитя...

Макар Евгеньевич. Горько!

 

Миля и Рузя целуются.

 

Виля (исподтишка). Борька!

 

Миля и Рузя целуются.

 

Борька!

 

Миля и Рузя целуются.

 

Рахиль (тихо). Болячка на тебя... Мы шрайт «горько!», а он кричит «Борька»...

Виля (смеется). Я Борьку Макзаника зову... Борька!

 

Миля и Рузя целуются. Люся что-то говорит на ухо Рахили.

 

Рахиль. Сейчас моя младшая дочка Люся, чтоб мне было за ее кости, устроит концерт.

Люся (поет). Эх, чиш, чиш, чиш, ну-ка, Люся, начинай... «Над страною вьются флаги, украшают дали, нам зажиточную жизнь дал товарищ Сталин...»

Рахиль (аплодирует). Мне за тебя, как она хорошо поет.

Зина. А мама цветет. Ничего, хорошая невеста растет. Двери от женихов не будут закрываться.

Дуня. Хорошая у тебя тюлька, Рахиль Абрамовна. И спирт хороший.

Рахиль. У меня все есть, я умею угостить. Я когда работала в столовой НКВД, так начальник НКВД, товарищ Сниткин, очень любил, когда я накрывала на стол. Я ставила всегда много тарелок. Пусть на тарелке дуля была, но много тарелок. (Смеется.) Вот здесь за стеной живут некие Бронфенмахеры, так прошлым летом они хотели пробить на мою кухню стенку и ходить через меня с помойными ведрами... Но я им дала помойные ведра...

Рузя. Ой, мама, к чему ты это сейчас говоришь?..

Рахиль. Я знаю к чему, моя доченька. Ты только теперь выходишь замуж, а я знаю, почем фунт лиха.

Миля (Рахили). Действительно, мама, непонятно, что вы имеете в виду? При чем тут Бронфенмахер? Мало ли плохих людей на свете, так при чем тут мы, правда, Рузя? (Смеется.)

Рахиль. Я в том смысле, что, когда мы были молодые, у нас была компания. Был этот Бронфенмахер и Капцан, Рузичкин отец, работник типографии, и Велвел Файнгелерент, и Зюня Фарштейндикер... Я всех помню. Так эта Беба меня так ревновала к Бронфенмахеру (смеется), а теперь она говорит: эйжа, но твой муж убит. (Плачет.)

Рузя (сердито). Мама, перестань.

Миля. Действительно. На свадьбе полагается рассказывать анекдоты, а не вспоминать неприятности.

Зина. Сейчас я вам расскажу анекдот про мой муж Сумер. Когда он идет со мной в кино, он всегда спит. Потом на экране выстрелили, он проснулся... Сумер, про что картина? Он говорит: «Мы гейт арайн, мы шлуфцех ойс, мы тит а шис, мы гейт аройс». (Смеется.)

Миля (смеется). Вы поняли, Макар Евгеньевич? Про что картина? Заходят, выспятся. Когда выстрелят, тогда выходят...

Сумер. А я вам сейчас про моя жена Зина спою еврейскую песню... «От ци гехопт ды олте шкробес, ын ыз авек цым тотен аф дым шобес... От а ид а вабеле, отер гройсе цурес, аз зи ыз ашинкерын, тейг зи аф капурес...»

Миля (смеется). Вы поняли, Макар Евгеньевич? «Она схватила старые туфли и побежала к отце своему на субботу», и припев: «Имеет еврей женушку, так имеет он большое горе, когда она неряха, она годится только, чтоб ее выбросить...» Вернее, чтоб принести ее в жертву... Ну, тут непереводимо... В общем, она никуда не годится. Я правильно перевожу, дядя Сумер?

Сумер (смеется). Правильно, правильно.

Макар Евгеньевич. А вы эту еврейскую песню знаете: «Ой, разменяйте вы мне сорок миллионов и дайте мне билетик на Бердичев». (Смеется.) Я ведь среди евреев вырос.

Григорий Хаимович (поет и стучит вилкой по металлической тарелке с блинами). «Их бын гефурен кын Одесс, лечын ды мазолис. Чай пила, закусила тейглех мыт фасолис...»

Миля (смеется). Вы поняли, что мой папа поет, Макар Евгеньевич? «Я поехал в Одессу лечить свои мозоли, чай пила, закусила галушки с фасолью».

Дуня. Люблю одесских евреев. (Хохочет.)

Сумер. Злота, дай мне твою котлету... Я котлету Рухеле кушать не хочу.

Рахиль (Миле). Ты знаешь, сколько Сумер и Зина уже живут вместе? С 23-го года. А какой у них был сын Изя, золото, а не сын, такой мальчик... Ой, убили на фронт... (Плачет.)

Рузя (сердито). Мама, перестань... У меня свадьба или похороны? Что ты меня оплакиваешь...

Миля. Ты, Рузя, тоже не права. Это мы виноваты, что маме на нашей свадьбе грустно. У нас в Одессе всегда на свадьбе рассказывают анекдоты.

Сумер. В 23-м году я имел свой магазин, как поворачивают на Житомирскую, на углу. Как заходят в переулок, сразу стоит дом. Так было раскулачивание. Так пришли босые шкуцем... Босые жлоба из села, и один говорит другому: это твой размер, Иван,— одевай. А это твой, Степан,— одевай. А это твой, Мыкыта?.. У меня висели в магазине хорошие кожаные куртки, так они все надели на себя.

Рахиль. Ай, Сумер, ты еще не изжил психика капиталиста. Но советская власть ведь дала тебе работу. Ты заведующий в артель. Правильно я говорю, Пынчик? Вот Пынчик при советская власть сделался большой человек, майор. Он живет в Риге. А кем был его отец до революции? Бедняк. Ты, Сумер, помнишь, что в двадцать третьем году содержал магазин от вещи, но ты не помнишь, как наша мама лышулэм, покойная мама поставила сколько раз в печку горшки с водой, потому что варить ей было нечего, и было стыдно перед соседями, что ей нечего варить. Так что ставила горшки с водой, чтобы соседи думали, что у нас что-то варится.

Злота. Таки до революции были бедные и были богатые.

Сумер. А при советской власти разве нет бедных и богатых? (Смеется.) Я одно знаю, что в 23-м году меня хорошо поломали. Пришли босые жлоба...

Рахиль. Сумер, если ты так будешь говорить, Макар Евгеньевич подумает, что ты большой контрреволюционер. Что ты враг народа. Тебе надо горе?

Сумер. У Макара Евгеньевича отец до революции держал извоз, гужевой транспорт. Что я, не помню?

Макар Евгеньевич (с красным от спирта лицом). После революции я всех лошадей советской власти передал, а сам в Первой Конной служил. Стрелять я не любил, а вот ближний бой я любил... Рубка. (Кричит.) Шашки наголо!

Злота. Ой, вэй з мир... Я спугалась...

Рахиль. Злота, человек же рассказывает, что ж ты кричишь: вэй з мир.

Макар Евгеньевич. А лучше всего атака с казачьими пиками наперевес. Только надо уметь колоть, иначе руку собственная пика поломает. Как пустишь пику вперед и чуть приподнимешь, белополяк летит через тебя...

Злота (кушает котлету). Я помню, как в пятнадцатом году в гастроном у Суры Кац на Поперечной улице была забастовка. Рабочие хотели иметь больше зарплату и ходили с плакатами из дикта...

Броня Михайловна. Это я тоже помню. Говорили, что Сура Кац спросила, почему они бастуют. Ей говорят: у них нет хлеба. Нет хлеба, так пусть кушают булочки. (Смеется.)

Рахиль. Что ты говоришь про Суру Кац? Это капиталистка. Но у нас есть двоюродная сестра Быля, так она даже не пришла к Рузичке на свадьбу. Так не надо.

Злота. Ай, Рухл, я не люблю, когда так говорят. Она беременная на последнем месяце.

Пынчик. Я был у них, она скоро должна рожать.

Злота. Я к ней ничего не имею. И к Йойне я ничего не имею.

Рахиль. Быля думает, что если ее Йойна работает в лагере военнопленных по снабжению, так она большой человек. Чего она к нам придет, мы же не доктора. Она только с докторами имеет дело. Слышите, Макар Евгеньевич, она очень большая у себя. Она дует от себя. А кто она такая? Клейнштытэлдыке... Она местечковая...

Макар Евгеньевич. Да, есть такие люди. Как говорится у нас, у русских: «Не дай бог с хама пана».

Злота. Она очень хорошая. Я Доня с правдой...

Рахиль. Злота, не говори с полным ртом.

Злота (Сумеру, тихо). Ну, она рвет от меня куски.

Сумер. Кушай, Злота, кушай.

Миля (смеется). Рузичка мне рассказала очень смешной анекдот. Рузя, ну, расскажи всем!

Рузя. Ай, всем я не могу...

Григорий Хаимович. Ну, расскажи, Рузя... А после анекдота еще выпьем.

Рузя. В общем, один еврей пошел в баню...

Дуня (смеется). Уже смешно...

Рузя (говорит медленно, глядя перед собой). В общем, он приходит... И ищет свою жилетку... Нет, он сначала помылся, оделся, пришел домой... Его спрашивают: где жилетка? Он говорит: я не знаю. Тогда его спрашивают: где ты был? Он говорит: в бане...

Сумер. Ну, дым шпыц... Конец...

Миля. Что вы ее подгоняете, дядя Сумер...

Макар Евгеньевич. Это один набожный еврей, раввин, приходит домой и кричит: разве это дом, это бардак... Ой, я вспомнил, где забыл свой зонтик. (Смех.)

Рузя. Нет, когда еврей этот одевался после бани, он одел жилетку на голое тело. А сверху рубашку. И приходит домой. Его спрашивают: где ты был? В бане...

Сумер. Ну, дым шпыц... Конец...

Злота. Я тоже знаю анекдот... Это еще до войны, когда Молотов встретился с Гитлер, так Молотов запел: «Страна моя...», тогда Гитлер сзади его выставил ему язык и запел: «Москва моя...» (Смеется.)

П ы н ч и к. И все-таки не Гитлер в Москве, а мы в Берлине.

Рахиль. Злота, ты что, пьяная? Ди быст шикер? Что за анекдоты ты рассказываешь?

Злота. Ну, я не могу... Она всегда хочет быть надо мной хозяйкой... У нас был сосед, так он очень смешно рассказывал этот анекдот.

Миля. А кто по национальности был этот сосед?

Злота. Что? Он был парикмахер.

Рахиль. Она совсем глухая.

Злота. Почему я глухая?

Миля (смеется). Действительно, почему она глухая? Она очень правильно ответила на мой вопрос. Я ее спросил, какой он национальности, она говорит — парикмахер...

Рузя. Я вспомнила... Этот еврей, когда пошел опять в баню, он нашел свою жилетку. Она была одета на голое тело под рубашкой. Но в баню он пошел только через год.

Миля. Нет, Рузичка, вот я закончу. Один еврей потерял жилетку, а нашел ее только через год... Почему? Потому что он надел ее на голое тело, а через год, когда пошел опять в баню, так он ее нашел.

Григорий Хаимович. А этот анекдот вы знаете? Хотя это не анекдот, а загадка... Штейт эйнер ун флейшн ын ун бейнер. Мы титт а кик, ыз ныту кэйнер...

Миля (смеется). Макар Евгеньевич, вы поняли? Стоит один без мяса и костей, когда посмотрят, так никого нет. Что это? Я вам сейчас задам русскую загадку, так вы поймете еврейскую. Разреши загадку и реши вопрос, что стреляет в пятку, а попадает в нос... (Смеется.) Вы поняли, без мяса и костей, но это чувствуешь носом. (Смеется.)

Люся. Рузя, давай лучше про Хаима и Хайку.

Рахиль (Люсе). Ой, чтоб мне было за тебя, моя сладкая девочка...

Рузя. Ты начни.

Люся. Хаим и Хайка сидели на дах. И объяснялись в любях. Хаим, ты меня любишь?

Рузя. Обязательно.

Люся. Хаим, я красивая?

Рузя. Очаровательно.

Люся. Давай же поженимся.

Рузя. Сиди и не гавкай, как собака. (Смех, аплодисменты.)

Рахиль. Ой, чтоб то, что должно быть вам на одном пальчике, мне было на всем теле.

Зина. Ын ды моме квелт... Мама радуется...

Злота. Ну, она мама... Слава богу, что дожили Рузю выдать замуж.

Миля. Давайте танцевать.

Рахиль. Вот я сейчас включу проигрыватель.

Миля. Поставьте какой-нибудь вальс.

Рахиль (Рузе, тихо). Рузя, но он тебе нравится?

Рузя. Ничего паренек...

Миля. Поставьте «Темная ночь»...

В и л я (поет). «В темную ночь по Бердичеву страшно ходить, потому что разденут тебя до последних штанишек...»

Пынчик (Виле, строго). Только не надо глупить... Эта песня помогала нам воевать... Мальчишка...

Рахиль. Ой, Пынчик, что я от него имею. Он мне кричит: заткнись, кричит: дура, кричит: оторвись...

Злота. Ай, Рахиль, я не люблю эти разговоры.

Рахиль. Вот так она его всегда защищает.

Пынчик. Я б его отправил в ФЗУ. Пусть научится труду, приобретет специальность токаря или слесаря.

Злота (сердито). Пусть ваши дети будут слесари, а Виля еще будет большой человек, большой врач или большой профессор, как его отец. Люди еще лопнут, глядя на него.

Рахиль. Пынчик, ты ж майор, у тебя столько орденов, и ты ничего не можешь сказать... Так что я могу сказать, если у меня только две медали. (Смеется.) Я у него не имею авторитет.

Пынчик. Если б это был мой сын, я б его научил труду. Еврей должен трудиться в два раза лучше русского, тогда его будут уважать.

С у м е р. Почему в два раза лучше, у нас же равноправие?

Миля. Включите, Рахиля Абрамовна, проигрыватель.

 

Рахиль включает, ставит пластинку. Звучит «Темная ночь», Миля и Рузя танцуют. Макар Евгеньевич танцует с Дуней.

 

Люся (Виле). Пойдем потанцуем.

Виля. Не хочу.

Рахиль (тихо). Ох, этот шмок... Люсинька, пригласи Григория Хаимовича. Я надеюсь, Броня Михайловна не будет ревновать. (Смеется.)

Григорий Хаимович. С такой красивой девочкой я танцевал последний раз сорок лет назад.

 

Люся и Григорий Хаимович танцуют. Григорий Хаимович спотыкается.

 

С у мер (тихо). Он умеет танцевать наравне со мной.

Пынчик (Рахили). Прошу...

Рахиль. Ой, я уже все забыла. (Танцуют.) Ничего... Что ты думаешь, Пынчик, я всегда была такая... Я когда шла танцевать с Капцаном, так все смотрели. Почему, ты думаешь, Люся так хорошо танцует, чтоб мне было за ее кости? Это папа ее хорошо танцевал. (Стук в дверь.) Ой, кто это?

Злота. Ой, это, кажется, ко мне заказчица...

Рахиль (кричит). Что значит заказчица, что ты, не могла ей назначить на другой день? У Рузички свадьба, где ж ты ей будешь мерить?

Злота. Я никому не назначала, но может человек перепутать. (Стук в дверь сильнее.) Сейчас я открою, я посмотрю. (Уходит.)

Рахиль. Ой, я имею от нее с ее заказчицами отрезанные годы. Когда-нибудь придет фининспектор и сделает меня несчастной. Перепишет всю мебель. (В передней крик Злоты.) Ой, что такое, Злота... Вэй з мир...

 

Рахиль бежит к дверям, но раньше чем она успела подбежать, в дверь входит Сергей Бойко. Вид его страшен. Несмотря на мороз, он в одних трусах, длинных до колен, на нем нет даже майки. К голой своей груди он прижимает грудного младенца, закутанного в одеяло, и при этом постоянно монотонно кивает головой. Немая сцена.

 

П ы н ч и к. Это кто такой?

Рахиль. Ах ты, сукин сын... Вот так, как я держу руку, я тебе войду в лицо. Это один пьяница снизу... Ах ты, сукин сын, что ты ко мне пришел? Что тебе от меня надо? Это тут внизу живет Фаня, еврейка, так она замуж за этим пьяниц... Как он ее бьет, кричит ей: жидовка... Ах ты, сукин сын, уйди, чтоб тебе не видать... И ребенок с собой принес... А где Фаня? Во время войны он ее прятал от немцев, а теперь он ей кричит: жидовка...

Рузя. Эту Фаню тоже надо гнать... Она к нам приходит, жалуется на него, а потом идет вниз и кричит, что мы жиды...

Миля. Я его сейчас вытащу за шиворот.

Макар Евгеньевич. Так у него же шиворота нет, он же голый... Что, Сергей, до чертиков допился? Он, наверно, Фаню пришел искать. Здесь Фани нет, иди домой, Сергей, проспись... Чего ты головой все время киваешь, как контуженный?

Дуня. Надо забрать у него ребенка, а то уронит. Ах, бесстыжий, в одних трусах по морозу бегать. Чего молчишь? Давай ребенка... Здесь Фани нет...

 

Сергей, продолжая кивать головой, отдает Дуне ребенка.

 

Сергей (заикаясь). Тетя Дуня, Макар Евгеньевич, Рахиль Абрамовна... Фаня повесилась... Я просыпаюсь, она висит... Я Мишку взял и сюда пошел...

Рахиль (кричит). Ой-ой-ой!

 

Общий крик и замешательство.

 

Д у н я. Когда повесилась? Побежали, может, спасти можно?

Сергей (кивает все время головой). Нет... Холодная уже... Синяя...

Сергей. Зоя у Луши ночевала. Она не знает еще... Ой, она без матери не сможет... (Кивает головой.)

Макар Евгеньевич. Побежали быстрей, может, спасем... «Скорую» надо...

Сергей (плачет). Нет, синяя уже...

Дуня. Пойдем, Сергей, пойдем...

 

Макар Евгеньевич, Сергей и Дуня с ребенком на руках уходят.

 

Пынчик. Я пойду, может помочь надо?

Рахиль. Пынчик, чтоб ты мне был здоров, без тебя обойдется... Так это должно было случиться в день Рузичкиной свадьбы. (Плачет.)

Злота (плачет). Такая хорошая женщина была Фаня, такая молодая, такая красивая. Я ее помню совсем девочкой. При немцах выжила, а теперь повесилась. Боже мой, Боже мой, такая хорошая женщина. Она мне всегда говорила: здрасьте, как ваше здоровье, тетя Злота?..

Рахиль. Так это должно было случиться на свадьбу моей Рузи. (С улицы слышны крики и плач.) Ой, Боже мой, Боже мой, это Зоя плачет. Раньше этот гой кричал Фане: жидовская морда, а теперь он прибежал голый... Чтоб его убило деревом...

Злота (плачет). Зачем ты его проклинаешь? Он гой, но он отец двух детей. Он их теперь должен воспитывать. Боже мой, боже мой, эта Фаня стоит мне перед глазами.

Рахиль. Ой, майн мозел... Мое счастье... Люся, выключи пластинка, поломается проигрыватель.

Миля (Рахили). Успокойтесь, мама, ничего нельзя поделать... Тем более говорят, что покойник — это к добру... Значит, мы с Рузичкой будем счастливы...

 

Занавес

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

 

КАРТИНА 4-я

 

В большой комнате сделаны перестановки. У окна стоит старая швейная машина с ножным приводом, перенесенная из спальни. Здесь же две железные койки, отчего комната стала теснее. Из спальни видна спинка новой никелированной кровати с шишечками. Исчезла тумбочка со стоящим на ней приемником «Рекорд», очевидно, перенесенная в спальню. За столом сидят Виля и Люся и играют шашками в чапаевцев, то есть щелчком по своей шашке стараются вышибить с доски шашку противника. Рядом за столом сидит Сумер в зимнем пальто, в ушанке и спит, опустив голову на грудь. Тут же сидит Рахиль. Перед зеркалом Злота примеряет платье Быле, своей двоюродной сестре, черноволосой женщине лет 35-ти.

 

Злота (поет). «Тира-ра-рой... Птичечка, пой...» Тут будет встречная складка...

Рахиль. Быля, ты ж меня знаешь, если я говорю, так это сказано. Рузя должна была избавиться от этого одесского вора еще два года назад... Чтоб ему сохла и болела каждая косточка...

Злота. Ай, Рухл, перестань проклинать...

Рахиль. Вот, Быля, защитник. Если б не этот защитник, моя дочка давно б от него избавилась.

Злота (сердито). Это ты хотела, чтобы Рузя вышла замуж, я была против. Я сказала, Рузя должна кончить техникум.

Быля. Злотка, не нервничай, Злотка...

Рахиль. Кончать техникум... Разве это заметно, кончать техникум?..

Злота. Да... Я очень правильная... Я Доня с правдой... Рузе тогда было семнадцать лет, а ты сказала, я не имею откуда ее содержать. (Плачет.)

Быля. Злотка, не нервничай, Злотка...

Рахиль. Быля, ты же знаешь, если я сказала, так это сказала. Ты Злоту не слушай. Рузя не хотела учиться, она имела одни двойки. Если б она хотела учиться, я б нашла, откуда ее содержать. Я б ела кусок хлеба с водой. (Плачет.)

Быля. Рахилька, что можно сделать, Рахилька?.. Это еще не самое плохое... У людей бывает такое горе... Возьмите ваших соседей, Бронфенмахеров...

Злота. Ой, я не могу выдержать. Когда пришли и сказали, что на них наехала машин и разрезала Беба на кусочки, а Бронфенмахер лежит в больнице, я три дня плакала. (Плачет.) Как раз на Первое мая... А уже декабрь...

Рахиль. Ой, вэй з мир, Беба уже восемь месяцев лежит в земле... Я Беба и Бронфенмахера знала с 1926 года...

Злота (кричит Рахили). Это ты их прокляла... Я Доня с правдой...

Рахиль. Ну, Быля, так от нее можно выдержать... Если б моя сестра могла на меня сказать, что я Гитлер, так она бы это сказала... Тут два года назад, как раз на Рузичкиной свадьбе, в недобрый час повесилась Фаня Бойко... Так если б Злота могла сказать, что я ее повесила, она б сказала.

Быля. Да, я слышала, в городе говорили, в городе... Он ее прятал при немцах, не выдал ее, а потом он ее бил и кричал ей: жидовская морда, он ей кричал... Я слышала...

Злота. Ой, эта Фаня стоит мне перед глазами... И как этот гой прибежал поздно вечером голый по снегу и плакал...

Рахиль. Вот так Миля должен бегать... Только без моей Рузи. Моя Рузя пусть будет жива и здорова, а Миля должен танцевать перделемешка...

Злота. Ах, ну она его ненавидит...

Люся (смеется). Сумер, перестань храпеть.

Рахиль. Это называется, что он пришел в гости к сестрам... Раньше этого не было. Вот так, Быля, он приходит иногда в семь часов утра, иногда вечером, когда у него есть время. Так одетый сядет, выспится у стола и уходит. Сумер, перестань храпеть...

Злота (подходит и трогает Сумера за плечо). Сумер, разденься, ляжь на диван. Ты же выйдешь на улицу и простудишься.

Сумер (просыпается и кричит сердито). Идите вы обе к черным годам... Чего вы меня трогаете...

Злота. Ой, вэй з мир...

Рахиль. Вот вы имеете еще одного сумасшедшего.

Сумер. Если б этот сумасшедший не кормил вас в Средней Азии, вы бы все сдохли с голоду. Я их нашел в чайхана, когда их привезли. Они все сидели закутанные в тряпки, в старые одеяла. (Смеется.)

В и л я (нервно кричит). Ты и твоя Зина во время войны жрали булочки и шоколад.

Злота. Ша, Виля, ты не кричи...

Виля (Злоте). Сама заткнись...

Рахиль. Что ты скажешь, Быля... Хорошо, я рада... (К Виле.) Ты, сморкач, вот так, как я держу руку, так я тебе войду в лицо.

Злота. Ша, Рахиль... Чуть что — я тебе дам, я тебе дам...

Рахиль. Ну, раз так, пусть он тебе сядет на голову, я ничего не скажу.

 

Виля разбрасывает тапки и идет на кухню, слышно, как он одевается. Злота идет вслед.

 

Злота. Куда ты идешь, надо ведь ужинать?

Виля. Не твое дело, куда надо, туда иду. (Выходит.)

Рахиль. Пусть он идет, станет голодным, придет... Это второй Милечка растет... Несчастная женщина, которая попадет к нему в руки...

Злота. Про своих детей так говори. Виля еще будет большой человек. Люди еще лопнут, глядя на него.

Быля. Здесь-таки сумасшедший дом, здесь-таки...

Сумер. И они еще меня называют сумасшедшим. Я еще плохой. Если б я не кормил их в Средней Азии, они б все подохли с голоду.

Рахиль (Сумеру). Азой... Ты нас кормил? Быля, когда Злота была больная, он не дал ни копейки...

Сумер. А кто ей купил швейную машинку? (К Злоте.) Кто тебе купил швейную машину?.. Человек должен сам себе зарабатывать...

 

На улице слышен смех, топот, два голоса, мужской и женский, затянули песню: «Наливайте мне да кружечку чаю, до свидания, да я въезжаю... И-и-и-и-и, до свидания, да я въезжаю...»

 

Рахиль (смотрит в окно). Это Сергей Бойко со Стаськой... А, реформа на вас... Чтоб из десяти стал один...

 

На улице Бойко поет: «Азохен вэй, сказал еврей, куплю штаны за пять рублей».

 

Рахиль. Как тебе нравится... Еврей азохен вэй. (Становится на стул и кричит в форточку.) Ты Гитлер, Гитлер!

 

С улицы слышен смех, и Стаська запела: «Оцем, дроцем, двадцать восемь, от а зекел бейнер...»

 

З л о т а (Рахили). Что ты ему говоришь: Гитлер? Если ты ему скажешь: Гитлер, он тебе скажет: жид.

Рахиль. Ничего. Это ты их боишься, а я их не боюсь... Реформа на них... Тут снизу живет Стаська, полячка, так она говорит по-еврейски... Я не люблю, когда гой говорит по-еврейски.

Бы л я. Злотка, через три дня на примерку, через три дня?

Злота. Через три дня... Пока их нет, переоденься в спальне...

Рахиль. Боже паси... Быля, чтоб ты мне была здорова, лучше на кухне переоденься. Потом Миличка скажет, что мы у него что-то взяли.

Злота. С тех пор, как они здесь живут, моим заказчицам негде переодеваться.

Быля. А где они теперь?

Рахиль. Они пошли в гости к его родителям. К Броне Михайловне и Григорию Хаимовичу. Дурное известие на их обоих: и на Броню Михайловну и на Григория Хаимовича... Плохой сон на них обоих... С тех пор как была свадьба, уже два года назад, они, может, раза три здесь были... Очень хорошо... Как я на него не могу смотреть, так я на их лица не могу смотреть. Я их ненавижу, как паука на стене.

Быля. Уже два года, уже два... Время летит... Моей Мэрочке уже полтора года... Тут как раз Пынчик был из Риги, когда я рожала...

Рахиль. Боже паси, Быля, такого зятя, как Миля.

Быля (улыбается). Ну, пока Мэрочка вырастет, мне чтоб было за ее кости.

Рахиль. Моя Рузя сама виновата. Когда я ее спросила: Рузя, но он тебе нравится, она мне ответила: ничего паренек... На Миля она говорит: ничего паренек... На Миля... Чтоб сейчас, когда он возвращается от своей мамы, пусть поломает обе ноги...

Злота. Ах, смотри на эти проклятия... Я была против их свадьба, а теперь я считаю, надо все сделать, чтоб было хорошо. Рузя скоро должна рожать, у ребенка должен быть отец. Мало в нашей семье сирот? (Плачет.)

Был я. Злотка, не нервничай, Злотка. (Уходит на кухню переодеваться. Злота идет за ней, вытирая глаза.)

Рахиль. Чуть что, она писяет глазами. (К Сумеру, показывает на Люсю.) Зато эта у меня тихая сладкая девочка. (Целует Люсю.)

Сумер. Люся — вылитый Капцан из типографии, его не слышно было.

Рахиль. У меня был муж — золото. Так надо было, чтоб его убило на фронт. (Плачет.) Если б он был жив, Рузичка никогда б не попала в плохие руки. Он имел бронь, так он сказал: я коммунист, я должен идти на фронт... Ах, Сумер, ты же помнишь, Капцан был хороший, но все годы я, а не он, вела дом, я всегда больше зарабатывала. Что он имел — зарплата из типографии.

Сумер. Давай-ка я пойду. У вас здесь кричат...

Рахиль. Сиди, Сумер, ты ж только что зашел. Я хочу с тобой поговорить. (Понизив голос.) Я при Быле не хочу говорить, будет знать весь город, она же сплетница.

Быля (заглядывает). До свиданья, Рахиль, до свиданья, Сумер.

Рахиль (Быле). Иди здоровая... Привет Йойне...

Быля. Спасибо. (Уходит.)

Рахиль. Как тебе нравится, Сумер, какая она большая у себя. Ходит и дует от себя.

Злота. Она всегда любит наговаривать на людей. Быля очень хорошая, я к ней ничего не имею.

Сумер (смеется). Как раз попасть к Рухеле в рот...

Рахиль. Беспокойся про свой рот, беспокойся... Конечно, мой муж лежит в земле, а она мадам Шнеур. Вся крупа, и вся мука, и все жиры, и все, что есть хорошего в лагере военнопленных, так это у них дома. А сейчас, когда лагерь военнопленных ликвидируют, Йойна, говорят, получает назначение на вокзал, начальником ресторана. И буфеты у него будут по всей линии до Казатина. Там уже он будет иметь...

Сумер (смеется). Рухеле, ты всегда завидовала чужим деньгам.

Рахиль. Боже паси. Я завидовала только чужому счастью. Так с этим Милей, с этим негодяем, меня должно было так поломать.

Сумер. Мне пора идти. Если ты это мне хотела сказать, так это я уже слышал.

Рахиль. Ах, брат называется. Ни о чем с ним нельзя посоветоваться.

Злота. Что-то Вили долго нет, я уже беспокоюсь.

Рахиль. Никуда не денется твое сокровище, не волнуйся. Он еще тебе и мне сегодня даст пару дуль и скажет: дура, заткнись.

Злота. Ничего... Он хороший, только он слишком быстрый... Если б его мать и отец были живы, все было б по-другому... Я б жила с ними в Киев. (Плачет.)

Рахиль. Злота, дай, чтоб отдохнули от тебя уши... Сумер, я имею от нее отрезанные годы.

Сумер. Так ты будешь говорить, или я ухожу...

Рахиль. Ты помнишь, что я рассказывала тебе про мое несчастье, что залезли в магазин ко мне и украли продукты?

Сумер. Ну, помню. Так ты же говорила, что уже все в порядке.

Рахиль. Подожди, что я тебе скажу. У меня не может быть беспорядка... Что я, воровка? Если мне надо что-нибудь взять, так они у меня могут знать, что темно в заднице. (Смеется.) Перед реформа был как раз партактив по поводу работа с населением во время реформы... Так ты ж понимаешь, что на партактив завезли те еще продукты... Так залезли и взяли водка, колбаса, вино... Сахар не взяли, сукно тоже не взяли...

Сумер. А воров поймали?

Рахиль. Нет, их пока не поймали... Ничего... Мы закрылись на переучет... Пошел Фрум, ты знаешь Фрума?

С у м е р. А что, я не знаю Фрума? Мы еще были пацаны, так я его знал... Мы с ним писяли в одну ямку. (Смеется.)

Злота. Ты и Рахиль — два грубияна.

Рахиль. Все у нее грубияны, только она хорошая.

Сумер. Ты будешь рассказывать, или я пойду...

Рахиль. Пошел Фрум, чтоб он ходил в последний раз, чтоб на него наехала машина и разрезала на кусочки, пошел Фрум и привел ОБХСС.

Сумер. Ну он же обязан как заведующий.

Рахиль. Ты слушай дальше. В тот день, когда было воровство, я торговала шестьдесят тысяч рублей. Ты же знаешь товарный учет. Деньги должны равняться товару.

Сумер. Ну, дым шпыц... Конец.

Рахиль. Когда Фрум, чтоб он ходил на костылях, привел ОБХСС, так мне говорят: сколько денег украли? Я говорю, деньги не взяли... Как вы знаете? Вот они... Я говорю — вот они... Вот деньги... А я взяла в тот вечер деньги домой, и все дети у меня вместе со мной считали деньги... И Люся, и Виля, и Рузя... Вот здесь, за этим столом. Они думали, что деньги украли, а деньги есть.

Сумер. Старые деньги?

Рахиль. Конечно, старые... Это ж было перед реформой. А я ж не имела права столько торговать перед реформой. Была инструкция — перед реформой не торговать. Но если секретарь горкома Свинарец, и секретарь райкома, и прокурор, и работники горсовета набирали товар в долг на базе в течение длительного времени, и промтовары, и продукты, так они постарались перед реформа отдать долг старыми деньгами, чтоб не отдавать новыми... Ты меня понимаешь? Ой, Сумер, что я имела... Мильмана арестовали, это да.

С у м е р. Про Мильмана я знаю, он имеет четыре года.

Рахиль. Но ко мне они прицепиться не смогли... Они ко мне прицепятся... Чтоб к их заднице чиряки прицепились...

Сумер. Так ведь хорошо.

Рахиль. Подожди... На прошлой неделе меня вызывают в райком... Ты Комара знаешь, инструктора райкома партии?

Сумер. Что я, не знаю Комара? Он у нас в артели шил себе пальто, так он заказал из хорошего сукна, а заплатил за третий сорт.

Рахиль. Болячки на него, чтоб он лежал парализованный... Так он меня вызывает и говорит мне: товарищ Капцан, у нас есть сведения, что вы получили из Америки от родственников пять посылок... Я ему говорю, товарищ Комар... Он меня перебивает: я не Комар, а Кoмар, ударение на «о». Я про себя думаю, чтоб тебя уже гром ударил. Это я думаю, а говорю: товарищ Комар, я никаких посылок из Америки не получала. Я там никого не имею. Я только имею коммунистическое сердце... Хорошо я ему сказала?

Сумер (смеется). Почему нет? Ты хорошо сказала...

Рахиль. Я говорю, здесь возле базара живет семья Капцан, но ко мне они никакого отношения не имеют, однофамильцы. Это они, наверно, получили посылки, вы проверьте. И что ты думаешь, это, действительно, так оно и есть. Почта дала в райком неправильные сведения. Фамилию назвала правильно, а имя-отчество перепутала.

 

Стук в дверь.

 

Злота. Это Виля идет, слава Богу.

Рахиль. Ша, Злота, не спеши так. Я всегда боюсь, что она упадет.

Злота (возвращается). Это не Виля, это Бронфенмахер.

Рахиль (тихо). Вот ты имеешь гостя в задницу.

 

Входит Бронфенмахер на костылях.

 

Бронфенмахер. Добрый вечер.

Рахиль. Ой, когда я вижу его на костылях, я не могу жить. Я ж его знаю с двадцать пятого года, я его отца помню, они тогда жили на Малой Юридике. Хороший был еврей, красивый... Бронфенмахер, дай я помогу тебе сесть. (Помогает ему, тот осторожно садится, ставит рядом костыли.)

Бронфенмахер. Ничего... Гурнышт... Это оно есть... Азой идыс... Ну так, когда снимут гипс, я буду хромать... Но плохо тому, кто лежит в земле. (Плачет.)

Рахиль. Ой, вэй з мир. (Плачет.)

Злота. Беба стоит мне перед глазами. (Плачет.)

Сумер. Так ты на больничном, Бронфенмахер?

Бронфенмахер (вытирает глаза платком). Я совсем ушел из горкомхоза. Человек нужен, пока он здоров.

Рахиль. У каждого свое горе... Ты хоть знаешь, на тебя и на Беба, пусть земля ей будет пух, наехала машина, а моя Рузя... Ой, Боже мой... Так она должна была попасть в руки этих Тайберов...

Бронфенмахер. Что я, Тайберов не знаю?.. Это одесские воры... Они перед войной переехали в Бердичев, потому что на отца в Одессе готовилось дело.

Рахиль. Воры хоть должны иметь деньги... Мне говорили, что у них много денег... Где же эти деньги? Раньше они работали на Лысой горе в воинской части, теперь их оттуда выгнали... Так Миля пошел фотографом на завод «Прогресс», а сделалась реформа, так их деньги стали вообще, извините за выражение...

Бронфенмахер. Ничего, пусть развяжут чулок, у них еще должны быть золотые пятерки от Николая... Как тебе нравится, Сумер, у Тайберов нету денег? Не смешите меня... Другое дело, что это большие копеечники.

Рахиль. Ой, если б только копеечники. (Плачет). Моя дочь не успела...

Бронфенмахер. Ты сама виновата. У меня для Рузи был хороший жених, товарищ моего сына, тоже инженер... Рузя жила бы в Москве.

Рахиль. Кто же знал, Бронфенмахер, что такое получится?.. Разве человек хочет себе плохо? (Плачет.)

Бронфенмахер. Зачем тебе было спешить с замужеством Рузи?

Злота. Рузя вышла замуж в семнадцать лет. (Плачет.)

Бронфенмахер (к Рахили). Тебе самой, Рахиль, надо поспешить.

Рахиль. Мне? Куда мне спешить? Сумасшедший. Я уже свое отспешила. (Смеется.)

Бронфенмахер. Ты слышишь, Сумер, она уже отспешила. Сорок пять — баба ягодка опять.

Рахиль. Мне всего только сорок два. (Смеется.)

Люся (смеется). Мама невеста, мама невеста...

Рахиль (смеется). Они мне не позволяют... Дети...

Бронфенмахер. Всю жизнь строить на детях? Надо жить для себя тоже. Вот у меня в Москве сын, так я вижу, как он любит папу, который инвалид и ничего не может ему дать больше.

Сумер. А кто тебя обслуживает, Бронфенмахер?

Бронфенмахер. Тут одна женщина заходит, она каждый день едет из Семеновки в Бердичев мыть полы. Покупает то, что мне надо... Валя ее зовут.

Рахиль. Если она недорого берет, пришли ее ко мне. У меня сил нет мыть полы, а Рузя сейчас беременная, а Злота больная... Если бы был хороший зять, так он бы был хозяин в доме. А это пустое место. И он недоволен. Я устроила свадьбу за свой счет, я им отдала ту комната с мебель, купила новую никелированную кровать, дала радиоприемник, простыни, наволочки. Что у меня было. Так он недоволен. Он хочет, чтобы мы перебрались в маленькая комната, а ему отдали большая. (Сгибает локоть, выставляет его перед собой и ударяет себя ладонью по локтю.) О, фын дым бейн... Из кости он может у меня иметь... И еще он говорит, что ему здесь скучно... Ему здесь скучно... Если ему здесь скучно, пусть полезет Пайдуцеру в задницу...

Сумер (смеется). Люся, ты знаешь, кто такой Пайдуцер? Это был знаменитый еврейский музыкант, он всегда играл веселую музыку.

Рахиль (смеется). Пусть полезет Пайдуцеру в задницу. Он хочет у меня большую комнату...

Злота. Это не может быть. А где мне работать? А если ко мне приходят заказчицы?

Рахиль. Ша, Злота, ты не кричи... Большую комнату он хочет у меня получить... Хочет, пусть делает губами.

Люся (открывает и закрывает рот, смеется). Мама, я делаю губами.

Рахиль (смеется, целует Люсю). Сладкая моя девочка... Хочет, пусть делает губами. Если я вижу какую-нибудь вкусную еду, но это не мое, я могу только делать губами.

Бронфенмахер (смеется). Рахиль если скажет, так это сказано.

Рахиль. Бронфенмахер, он кричит, что Рузя дает нам его деньги. (Плачет.) Чтоб он имел столько денег себе на похороны, сколько он нам дает.

 

Стук в дверь.

 

Злота. Это Виля. (Уходит и возвращается с Вилей.)

Рахиль (плачет). Мои дети остались без отца. (Показывает на Вилю) Этот парень остался круглый сирота, сын нашей покойной сестры... Так он нам дает...

Злота. Виля, будешь ужинать? Я сейчас нагрею котлеты с квасоля...

Рахиль. Что у нас есть, это для детей... Сумер, помнишь, до революции, когда мама сварила суп из картошки, так у нас был веселый день... Но чужого мы не брали. (Плачет, показывает на Злоту.) Она такая больная...

Злота (плачет). Я должна каждая копейка зарабатывать своими пальцами.

Рахиль. Так он нам дает... Чтоб Бог дал ему болячку в лицо... Чтоб Бог дал ему кольку в бока... Чтоб упало дерево и его покалечило... Чтоб наехала машина и разрезала его на кусочки... Я если проклинаю человека, так это еще то проклятие...

Бронфенмахер (начинает кашлять). Я пойду...

Рахиль. Куда ты спешишь, Бронфенмахер? Дай я тебе помогу подняться.

Бронфенмахер. Ничего, ничего, я сам. (Встает, опираясь на костыли, и выходит.)

Злота (всплескивает руками). В моей жизни...

Рахиль. Злота, что ты плещешь в ладони? Я хотела, так я так сказала... Ты думаешь, я не помню, как два года тому назад он хотел носить через моя кухня помои? Как он подбежал и стучал в стенка, чтоб поломать и сделать на моя кухня своя дверь?.. Ты думаешь, я не помню?

Сумер (смеется). Но он же пришел, чтоб свататься к тебе...

Рахиль (смеется). Мне нужен этот старый инвалид, чтоб он мне навонял в кровати... (Стук в дверь.) Ша, вот они уже идут... Чтоб было тихо, чтоб никто не отзывался...

 

Рахиль идет открывать. Входит Миля с упрямым крепким бритым затылком. Стрижен под бокс. Рузя беременная, с большим животом. Оба, ни слова не говоря, проходят через большую комнату к себе и закрывают дверь. Слышно, как они там шепчутся. Рахиль прикладывает палец к губам. Злота ставит перед Вилей тарелку и сама садится к столу со своей тарелкой.

 

Злота (тихо). Виля, хочешь колбасу? (Берет кусочек колбасы, приставляет к нему нож острой стороной, пальцем упирается на нож: сверху и стучит ножом вместе с колбасой по столу)

Рахиль (тихо). Ну, я этого еще не видела, Сумер... Злота, что ты делаешь? Чтоб рубить колбасу, как рубят сахар?

Злота. Как мне удобно, так я и делаю.

Рахиль. Люся, подвинься, дай им поужинать.

Сумер. Я пойду.

Злота. Сиди, куда ты спешишь? Хочешь колбасу?

 

Открывается дверь, на пороге появляется Миля, смотрит, как ужинают Злота и Виля.

 

Миля. Я уже вижу, куда денежки мои идут... На кормление тетушки и племянника.

Рузя (сердито). Закрой дверь! (Подходит, втаскивает Милю за руку и закрывает дверь.)

Рахиль. Ну, Сумер, ты слышал?

Злота. Ша, тихо...

Рахиль. Что значит — тихо... Он нас кормит. Мы всю жизнь сами кормили своих детей... И Люся, и Рузя, и Виля...

Миля (резко открывает дверь). Дядя Сумер, вот вы из их семьи, скажите честно, у меня здесь жизнь? В этой комнатушке?..

Рахиль. Ну, другой у меня нет... Твоя мама богатая, а я бедная... Я вдова...

Миля. Моя мама не богатая, она просто добрый человек, она гуманный человек... Если мы будем жить у нас, никогда к Рузе не будет такое отношение, как здесь ко мне... Здесь вообще невозможно жить... Тетушка, племянник, крики, скандалы...

Рахиль. Кроме тебя, здесь никто не кричит.

Миля. Вы слышите, дядя Сумер, кроме меня, здесь никто не кричит?.. Скажите честно, разве здесь у меня жизнь?

Сумер. Он таки прав.

Миля (Рахили). Вот ваш родной брат со мной согласен.

Рахиль. Что ты говоришь, Сумер? Он прав? Он нас кормит?

Сумер. Когда я служил при Николае, так один солдат сказал на другого, что тот съел его порцию каши... Тогда унтер велел тому сесть на параша и как скомандовал: «Надуйсь!», и тот таки сделал больше, чем от одной порции каши. (Смеется.)

Миля. Ваши семейные анекдотики мне надоели. (Кричит.) Я вам не мальчишка, который учится в седьмом классе... Я вам не мальчишка!

Виля. Заткнись!

Миля (заходит в комнату). Я тебе дам заткнись, сопляк... Я тебе так дам, что месяц лечиться будешь...

Рахиль (загораживает дорогу к Виле). Миля, если ты тронешь сирота, так что у меня есть в руке, я тебе дам по голове.

Рузя (кричит). Миля, иди сюда!

Сумер. Дай-ка я уйду. (Встает и быстро уходит.)

Миля. Видишь, Рузя, даже их родной брат не выдерживает... В общем, так. Я здесь жить больше не могу... Одевайся, пойдем к моим родителям, будем жить там...

 

Гаснет свет.

 

Рахиль. Вот как раз электричество потухло. Это знак, что Рузе никуда не надо идти. Она беременная, куда она пойдет! (Выглядывает на улицу.) На всей улице темно. Только в военном доме есть свет. Сволочи, эта электростанция, то она дает свет, то выключает. Злота, где свечи?

Злота. На кухне, за печкой.

Миля. Одевайся, Рузя.

Рахиль (входит с зажженной свечой). Куда она пойдет беременная, в темноту?.. Ты хочешь, иди... Тому, кому тесно, тот уходит...

Миля (к Рахили). Я не с вами разговариваю.

Рахиль. Я с тобой тоже меньше всего хочу говорить... Рузя, ложись спать, уже поздно.

Миля. Рузя, так я ухожу...

Рузя. Иди, иди. (Кричит.) Иди!

 

Миля молча одевается, проходит через большую комнату и в передней сильно хлопает дверью.

 

Рахиль. А чтоб ему стучало в голове, как он хлопнул дверь... Давайте ложиться спать, света нету, надо спать... А он пусть идет. Но чтоб он туда не дошел и назад не вернулся. Виля, ну-ка положи книгу, у меня нет откуда платить за свечи... Надо спать... Злота, стели... (Продолжает говорить все время, пока стелется постель.) Пусть он идет... Ребенка мы сами воспитаем... Когда я спросила на свадьбе: «Рузичка, но он тебе нравится?», она говорит: «Ничего паренек...» На Миличку она говорит: ничего паренек... Почему он не сдох до того дня, как я его узнала?

Рузя (из соседней комнаты). Мама, замолчи.

Рахиль. Теперь она говорит: замолчи, а тогда она сказала: ничего паренек... Если б она хорошо училась в техникум... Я б ее так рано не выдала замуж... Но она ж была двоечница...

Рузя (кричит из соседней комнаты). Мама, замолчи, слышишь!

Рахиль. Что ты кричишь? Я тебя боюсь?

Злота. Рухл, дай спать. Ты ж сама говорила, что пора спать.

Рахиль. Пора спать... Как будто я могу спать... Ему здесь скучно... Пусть залезет Пайдуцеру в задницу... Он хочет — пусть делает губами...

Рузя (кричит). Мама, замолчи! (Выбегает босиком в рубашке, садится на пол и начинает бить себя кулаками в беременный живот, кричит.) Замолчи, замолчи, замолчи! (Кричит в такт ударам кулаками в живот.)

 

Рахиль пытается схватить Рузю за руки. Между ними борьба. Люся начинает плакать. Все мечутся в белье по темной комнате.

 

Рахиль (кричит). Злота, зажги свечу... Свечка на кухне... Ой, она бьет себя кулаками в живот...

Виля. Не надо, Рузя... Я за тебя, я за тебя...

Злота. Ой, мне плохо... (Идет на кухню.)

Рахиль. Рузя, не бей себя. (Слышен звук рвущейся материи.) Ой, она порвала на мне рубашка! Ой, она порвала на мне рубашка! Ой, она порвала на мне рубашка! Ой, она порвала на мне рубашка!

Злота (кричит на кухне). Свечка упала у меня из рук... Ой, пожар, пожар!

Рахиль. Гвалт! Пожар!

 

Отсвет дрожащего на кухне пламени освещает комнату. Виля хватает с тумбочки какое-то одеяло и бежит с ним на кухню.

 

Виля. Сейчас я наброшу одеяло на огонь, сейчас потушу... Ой...

 

На кухне еще большая вспышка огня.

 

Злота (кричит). Вата горит! В одеяло была завернута вата... Я не могу жить... Пожар... Гвалт! Рахиль. Пожар! Сы брент!

 

Люся плачет. Рузя сидит молча на полу. Сильный стук в дверь. Подождите открывать, я в порванной рубашке. На кухне слышна суета и голоса соседей. Рузя быстро уходит к себе и закрывает двери. Появляется Бронфенмахер. Он в кальсонах, валенках, телогрейке. Прыгает на костылях.

 

Бронфенмахер. Я думал, у вас убийство.

Рахиль (в пальто поверх белья). У нас пожар... Мальчик бросил одеяло на огонь, а там была Злотина вата, что ей принесли заказчики...

Бронфенмахер. Разве можно так кричать? Пожар, значит, надо тушить. Вот уже потушили... Вот горелая вата валяется, соберите...

Рахиль (садится на стул, начинает громко плакать). Ой, у нас пожар, ой, у нас пожар, ой, у нас пожар...

Люся (плачет). Мама, не надо...

Бронфенмахер (Виле). Мальчик, дай своей тете воды, чтоб она успокоилась. Уже ночь, люди должны спать.

 

Виля приносит воду, Рахиль пьет и затихает, сидя на стуле. Рядом с ней садится Злота, держась за сердце.

 

В тишине и полумраке ползет занавес

 

КАРТИНА 5-я

 

В большой комнате опять перестановка. Очевидно, недавно был ремонт. Под потолком новая люстра, железные койки исчезли, нет старого, продавленного дивана, в углу трехстворчатое зеркало. Рядом со старым буфетом новый зеркальный шкаф, книжный шкаф, на котором по-прежнему старый гипсовый бюст Ленина. Осень. Там, где был огражденный колючей проволокой пустырь, теперь двухэтажное здание в духе архитектуры 50-х годов, закрывающее перспективу, так что за ним виден только верх водонапорной башни в центре города. Рахиль сидит за столом в очках, перед ней счеты, на которых она перебрасывает костяшки и что-то записывает. Тут же куча накладных. За столом спит Сумер в кепке и синем китайском плаще. Злота примеряет перед зеркалом платье жене полковника Делева.

 

Злота (поет). «Тира-ра-рой, птичечка, пой...» Поднимите руку... Не тянет?

Делева. Нет, хорошо.

Рахиль (снимает очки). Товарищ Делева, что вам муж говорит насчет венгерские события? Все-таки он большой человек, Герой Советского Союза, хоть у него нет один глаз.

Делева. Глаз он под Кенигсбергом потерял.

Рахиль. Ах, чтоб эти контрреволюционеры уже голову потеряли... Я говорю, была такая война, ваш муж потерял глаз, а мой муж потерял жизнь... В нашей семье столько убитых... Так теперь в Венгрии контрреволюционеры должны такое вытворять... И эта Надя, Надя... Там что, женщина — главный враг народа?

Делева (смеется). Имре Надь... Это мужчина.

Рахиль. Мужчина? Что-то у них все наоборот.

3 л о т а. Уже, наверно, будут присылать посылки из Венгрии.

Рахиль. Вот, пожалуйста, она скажет. При чем тут посылки, когда убивают людей?.. Столько честных коммунистов убили, столько чекистов убили...

Злота. Когда началась польская война в тридцать девятом году, так присылали посылки. Хорошие польские материалы мне заказчики приносили... Креп-гранат, креп-жоржет... И после этой войны тоже присылали посылки из Германии...

Делева. Ну, войной это назвать нельзя, но жертвы есть.

Рахиль. Вы говорите, есть много жертв? Я сегодня смотрела газеты, как лежат убитые люди и как нож торчит во рту и рядом разбитый портрет Ленина... Что я, не понимаю? Я с 28-го года в партии... И, говорят, среди бердичевских военных есть убитые...

Делева. Полковника Вшиволдина вчера привезли... Завтра хоронить будут.

Рахиль. Я ж его знала, мы виделись на партконференции... Такой человек... Ой, боже мой, боже мой... Злота, это ж твоей заказчицы муж...

Злота. Вшиволдина? Ой, я не могу жить...

Делева. Какой-то мальчишка его в Будапеште застрелил.

Злота. Ой, я не могу жить...

Делева. Весь гарнизон по тревоге подняли, как раз кино было... Думали, учебная тревога, а как выдали каски, гранаты, боевые патроны, сразу заскучали.

Злота. Ой, я не могу жить... Когда стало немного легче, так опять началась война...

Делева. Ну, войной это нельзя назвать, скорей контрреволюционный путч.

Рахиль. Как вы сказали? Пуч? А я вам скажу, в чем дело... (Понижает голос.) Во всем виноват этот кукурузник. Сначала ездили по всему миру эти Хрущев и Булганин, а теперь сидят дома и не знают, что делать. Сталин никуда не ездил, но у него был порядок. Говорят, культ, культ, а он у меня висит. (Показывает на портрет Сталина в кабинете.) Взяли и демобилизовали старых полковников, что они таки давали польза...

Делева. Это верно. Наш знакомый полковник Маматюк вполне мог бы еще служить, а его в отставку.

Рахиль. Что я, не знаю Маматюка? Товарищ Маматюк теперь на сахарном заводе работает. Его жена всегда со мной здоровается...

 

Сумер начинает храпеть.

 

Злота. Сумер, разденься, ляжь на тахта.

Сумер (сквозь сон). А-а, чепе мех ныт... Не трогай меня...

Делева (смеется). Да, есть такие мужчины, я тоже знаю таких...

Рахиль. Нет, он раньше таким не был. Ну я вам скажу, уже годы... Я сама устала... Вот должна дома делать отчет.

Делева. А сколько вам до пенсии?

Рахиль. Я еще должна поработать четыре года... Как раз моя младшая дочка кончит пединститут. Она в Житомире учится. Отличница... Мы хотели поступать в Винницу в мед... Но не приняли... Ладно... Так она будет учительница, а не доктор...

Делева. Она замужем?

Рахиль. У нее есть один... Он сам из Житомира. Тут у нее было много женихов, но она никого не хотела.

 

С улицы вбегают двое мальчишек-подростков и начинают со смехом гоняться друг за другом.

 

Тут у Люси много было, но она никого не хотела. (К мальчишкам, кричит.) Марик и Гарик! Это старшей моей дочки Рузички дети.

Делева. Они близнецы?

Рахиль (смеется). Нет, этот старше... Скажи тете, как тебя зовут.

Марик (хохочет). Звать — разорвать, фамилия — лопнуть.

Рахиль (смеется). Это Марик... А тот Гарик... Чтоб мне было за их кости.

Злота. Один второго старше на год.

Марик (запрокидывает голову, закрывает глаза и открывает рот). Я жертва венгерской контрреволюции. (Хохочет.)

Делева. Как тебе не стыдно, над чем ты смеешься... Ты пионер или комсомолец?

Рахиль (Марику). Вот я маме скажу, так она тебя так налупит, что задница красная будет.

М а р и к. А в чем дело?

Гари к. В шляпе.

М а р и к. А шляпа?

Гарик. На папе...

Рахиль (смеется). Ну, бандиты. Что вы скажете, товарищ Делева?

Гарик (толкает Сумера). Сумер, проснись, дай на мороженое.

Сумер (просыпается). Иди к своему папе проси...

Рахиль. Вы уже уроки выучили? Выучите, я вам дам... От папы они дождутся... Я дам... Ты же знаешь, что если баба сказала, так это сказано...

Гарик. Я выучил... Часть речи, которая упала с печи и ударилась об пол, называется глагол. (Хохочет.)

Рахиль. Я тебе дам такие слова говорить при постороннем человеке.

Марик (Рахили). Заткнись, баба... Закрой пасть...

Рахиль. Я тебе дам — заткнись... Вот так, как я держу руку, так я тебе войду в лицо... Собака такая... Я маме скажу...

 

Марик и Гарик убегают.

 

Теперешние дети разбалованные, у них все есть. Мои дети если имели кусок хлеба, так они были рады. Вы ж помните, товарищ Делева, как было после войны. Но мои дети никогда мне плохого слова не сказали. Ни Люся, ни Рузя, и здесь жил у нас племянник, что он теперь на Урал... Никогда плохого слова не сказали... Боже паси!

Сумер (проснувшись, улыбается). Это как раз так, она права...

Рахиль. Вот брат мой подтвердит... Ни Рузя, ни Люся, ни Виля никогда мне плохого слова не сказали.

Делева. Да, теперь дети балованные растут, в роскоши. А дочка с вами живет?

Рахиль. Нет, она живет с родителями мужа, но дети все время здесь. И они тоже часто здесь бывают. Оба они работают на заводе «Прогресс», так им на обед далеко идти домой. Так они варят обед здесь и на перерыв приходят сюда. Что мать не сделает ради своего ребенка? Вот Миля скоро должен прийти сюда обедать, у них на заводе в час начинается перерыв.

Делева (смотрит на часы). Ой, уже скоро час, мне пора... Когда на примерку, Злота Абрамовна?

Злота. Через три дня. (Провожает Делеву, та переодевается в соседней комнате и vходит.)

Рахиль (надевает очки и считает, потом снимает очки, говорит тихо). А как тебе нравится Виля?

Сумер. Где он сейчас?

Рахиль. Где-то Нижний Тагил. Ай, он никогда человеком не был. Но нельзя сказать, Злота кричит... Да, кончил, так работай, женись... Нет, он бросил работа... По-моему, он вообще не работает, где-то ездит... Ой, боже мой, что мне про него думать, у меня есть свои дети... Но Злота переживает... Она такая больная, послала ему посылку.

Злота (входит из кухни, кричит). Думаешь, я глухая? Сумер, она рвет от меня куски... А ты своим детям не посылаешь, что они устроены и в тепле... Ты Люсе посылаешь каждую неделю, а я Виле тоже пошлю, когда смогу... А Рузе ты не даешь? Ты ей дала мебель, и купила ковер, и кормишь ее детей, а я за ними убираю и варю Рузин обед...

Рахиль. Злота, чтоб ты таки стала немая и глухая, как ты кричишь.

Злота (Рахили). Чтоб тебе самой рот набок вывернуло, если ты на Вилю плохо говоришь. (Плачет.) Люди еще лопнут, когда посмотрят на него... Он будет большой человек.

Рахиль. Да, большой человек он будет... Пусть он хотя бы женился и имел собственную крышу. (Плачет.)

Злота. Когда он прошлый год приехал такой худой и бледный, как мертвец, я неделю плакала. (Плачет) Ой, там Рузин суп кипит.

Рахиль (Злоте). Сиди, я сама посмотрю... Слышишь, Сумер, мы еще должны варить Миле обед и убирать за ним, за этот подлец... Ему далеко от работы ехать домой, что ты скажешь. Миле далеко, он на диете... Сы тит им вэй дер бух... Ему живот болит... Сейчас я посмотрю суп, и я тебе расскажу про Милю, так ты будешь смеяться. (Уходит на кухню.)

Злота (Сумеру тихо). Она рвет от меня куски... Чтоб я не посылала Виле посылки... Что я ему посылаю? Немного перетопленного сала, коржики... Ему так плохо. (Плачет).

Сумер. Ай, что ты, Рухеле не знаешь?

Рахиль (возвращается из кухни). Слышишь, Сумер, Миля прошлой зимой ехал в Кисловодск лечить живот. Так он там жил в одной комнате с несколькими гоем. Так ночью, чтоб не выходить на холод, он себе имел бутылочку, и он туда писял... Эр от гепышт ин дым флешеле... (Смеется.) Ты ж понимаешь, Сумер, гоем любят, когда при них писяют в бутылочку... Он думает, что это он здесь садился на ведро, так можно было задохнуться...

Злота (смеется). Но он и Рахиль друг друга ненавидят.

Рахиль (смеется). Так когда эти гоем увидели, что он писяет у бутылочку, они взяли его вещи и выбросили их на улицу... Так он быстро приехал назад... Но почему он не попал под паровоз, когда он ехал назад?..

Злота. Зачем ты так говоришь? Он отец двух детей...

Рахиль. Отец... Хороший отец... Храбрец большой... Ты знаешь, что он подал заявление, чтоб ехать как доброволец воевать против Израиль... Он же знает, что его не возьмут, так он подал, чтоб заслужить авторитет... Хороший коммунистический доброволец с язвой желудка.

Сумер. А что, принимают такие заявления? Куда же он подал?

Рахиль. В военкомат, как офицер запас... Ты, Сумер, как будто на небе живешь... Ты что, не читаешь... Ты что, не читаешь газеты, что сейчас делается в Венгрии, какая там контрреволюция?.. Так надо, чтоб евреи тоже выступили... Эти сионисты... Иделе-как... Так был митинг на завод «Прогресс» два дня назад, и молодежь, комсомольцы, коммунисты, начали подавать заявления, чтоб ехать добровольно защищать Египет от сионистов... Это не только в Бердичеве, это по всему Союзу, так Миля тоже подал заявление. Ой, Рузя переживает, она так плачет. А я ей говорю, кто его возьмет, кому он нужен? Когда была та война, так он был на Урале... Мой муж таки погиб на фронт, а он был на Урале. Я говорю, Рузя, что ты волнуешься про Милю, он никуда не поедет. Туда, где стреляют, он не идет.

Злота. Ой, Сумер, ты знал Вшиволдина? Его жена была моя заказчица.

Рахиль (перебивает). Так его убили в Венгрии... Сы ци цы им гоешер шейгец ын от им дараргет... Подбежал в Будапеште гоешер пацан, его убил... Как тебе это нравится?.. А я слышала, за то, что евреи напали на Египет, арабы в Израиль устроили такие погромы на евреев, что дым шел... А я рада... Гит... Пусть сидят тихо... Иделе-как...

Сумер. Ой, Рухеле, ди быст клиг зейве ман бобес циг... Ты умная, как моей бабушки коза...

Рахиль. Ничего, зорг сех... Беспокойся про мой ум...

 

Вбегают Марик и Гарик.

 

Гарик. Сумер, дай три рубля на мороженое.

Сумер. Я тебе уже давал... Теперь я дам Марику.

 

Сумер достает мешок килограмма на два, в котором хозяйки держат  крупу, и вытаскивает из битком набитого мешка пачки денег, дает три рубля Марику.

 

Рахиль. Сумер, что это за мешок с деньгами у тебя?

Сумер (смеется). Ты что, не видела мешок с деньгами, ты думаешь, что это мои? Это из артели выручка. Но когда я его беру домой, так я его должен прятать... Если Зина хочет идти на базар и видит у меня этот мешок, так она сует туда руку, и сколько денег может набрать в кулак, столько берет. (Смеется.)

Марик (смеется). Чем торгуешь?

Гарик (смеется). Мокрым рисом.

Марик. Чем страдаешь?

Гарик. Сифилисом.

Рахиль. Вот как я держу руку, так я обоим войду в лицо.

Марик. На... (Дает Рахили дулю.)

Рахиль. Чтоб тебе рука отсохла...

Злота. Смотри на эти проклятия... Баба так может проклинать своих внуков?

Рахиль. Хорошие внуки... Миличкины дети... Детей надо иметь? Камни надо иметь.

Гарик. Баба, закрой пасть...

Рахиль. Подожди, я маме скажу, она вам морду побьет...

Злота. Ой, я не могу видеть, когда Рузя их начинает бить.

Рахиль. Подожди, я маме скажу.

Гарик. Баба, заткнись...

Марик. А в чем дело?

Гарик. В шляпе.

Марик. А шляпа?

Гарик. На папе.

Марик. А папа?

Гарик. На маме.

Рахиль. Ах ты, сволочь, какие слова говоришь... Я тебе дам — мама на папа...

Марик (хохочет). А мама?

Гарик (хохочет). На диване.

Марик. А диван?

Гарик. В магазине.

Рахиль. Уйди, чтоб тебе не видать.

Марик. А магазин?

Гарик. В Берлине.

Злота (Гарику). Марик, не прыгай в лицо.

Гарик (хохочет). Я Гарик, а ты, Злота, заткнись.

Марик. А Берлин?

Гарик. В Европе.

Марик. А Европа?

Рахиль (встает). Уйди, чтоб тебе не видать...

 

Гарик и Марик, хохоча, бегают вокруг стола.

 

Гарик (кричит, хохочет). А Европа в жо... в жо... Желудь зеленый...

Марик (поет, бегает вокруг стола). Я сегодня был в садок, соловей мне сел на бок, я хотел его поймать, он удрал к Бениной матери...

Рахиль. Ну, что ты скажешь, Сумер? (Смеется.) Одесские воры. Этот младший типичный зейделе... Это дедушка, Григорий Хаимович... А это Миличка с костями... Это отец... Миличка...

Марик. Заткнись!

Гарик. Закрой пасть... (Убегает.)

Рахиль. Ну что ты скажешь, Сумер? Потом Рузя имеет ко мне претензии, что они здесь во дворе учатся от хулиганов. У нас таки жуткий двор. Тут есть Колька Дрыбчик и Витька Лаундя, как тебе нравятся эти имена? Так сколько есть тюрем, они уже в них были... А тут внизу есть Стаська, полячка, так она ночует теперь на чердаке... И соседи имеют ко мне претензии, что я ее пускаю на чердак... Как я ее не пущу? Чтоб она мне разбила окна? Вызовите участкового и не пускайте ее сами.

Злота. Ой, эта Стаська мне так жалко.

Рахиль. Отц а клоц... Ей жалко... Эта Стаська завербовалась на Донбасс, получила подъемные и уехала. Так в ее комнату поселили другую семью. А теперь она приехала, она удрала оттуда, но комнаты нету. Так она ночует на чердаке. Когда холодно, так она лежит возле труб.

Сумер. Что мне эта Стаська? Ты лучше про Люсю расскажи. Она таки выходит замуж?

Злота. Я скажу... Я Доня с правдой... Рахиль ее держала возле себя, а всех, с кем она ходила, выгоняла.

Рахиль. А что ж, мне нужен второй Миличка?

3 л о т а. А теперь Люся поехала учиться в Житомир и сразу там познакомилась с парень.

Рахиль. Его фамилия Лейбензон... Петя Лейбензон. На Октябрьские они уже должны были расписаться. Так Рузя сказала...

Злота. Какая Рузя?

Рахиль. То есть Люся... Так Люся сказала, что она не хочет брать фамилию Лейбензон, она хочет быть Капцан. Тогда Петя говорит, если тебе не нравится моя фамилия, так, значит, я тебе тоже не нравлюсь. В общем, они поругались. А теперь они уже опять помирились.

Сумер. Но он тебе нравится?

Рахиль. Ой, кто может знать. Так ничего парень, но он некрасивый... Большой нос...

Злота. Я не люблю, когда так говорят... Он тебе должен нравиться? Он должен нравиться Люсе.

С у м е р. А какая у него специальность?

Рахиль. Он по истории... Кончил во Львов университет... Но пока работает физкультурником по бескетбол... Ты ж понимаешь, а ид... Еврей, так он не может устроиться по истории...

Злота (возле окна). Вот Миля уже идет на обед с каким-то товарищ.

Сумер (встает). Я ухожу. Я не хочу его видеть... Я к нему ничего не имею. Он обыкновенный солдат по характеру... Простой солдат. Он должен кушать кашу из котелка, а ты ему варишь куриный суп.

Рахиль. Что ты скажешь, Сумер? Мало того что мы его должны обслуживать, так он еще товарища ведет. Отраву чтоб он ел, чтоб его вырвало кровью...

Злота. Ах, боже мой, боже мой, что ты его так проклинаешь?.. Он нехороший, но он отец двух детей.

Рахиль. Давай-ка я тоже выйду, мне надо вынести ведро.

Злота. Рухл, убери свои бумаги со стола. Мне ведь надо им дать обед. (Надевает передник)

Рахиль (убирает бумаги и счеты). Я б ему дала обедать помои. Чтоб его уже черви ели.

 

Уходит с Сумером. Злота суетится на кухне, гремит посудой. Входит Миля. Он несколько постарел, но по-прежнему стрижен под бокс. Молча проходит мимо Злоты, не поздоровавшись, ставит на стол бутылку водки, две банки овощных консервов, колбасу. Злота осторожно переступает вывернутыми от плоскостопия ногами, держа обеими руками полную тарелку супа, ставит этот суп перед Милей.

 

Миля (сердито глядя на Злоту). Вы мне обед не подавайте. Я сам себе возьму. Мне противно, когда вы мне подаете. У вас всегда пальцы в супе вымазаны.

 

Хватает тарелку супа и уносит ее назад на кухню. Злота молча подымает руки к голове и торопливо уходит к себе в комнату.

 

Миля (открывает балконную дверь, кричит). Толик, сюда... Во двор и на второй этаж по деревянной лестнице... Ну, хорошо, я тебя встречу. (Уходит.)

 

Приходит Рахиль, гремя пустым ведром.

 

Рахиль. Он привел сюда какого-то пьяницу, я его видела во дворе, возле туалета. Я Рузе скажу. Привести в дом пьяницу...

Злота. Бог чтоб спас. Ты хочешь крики. Мне Миля сказал: вы мне не подавайте, мне противно, когда вы мне подаете.

Рахиль. Болячка ему в лицо. Я Рузе скажу.

Злота. Ты хочешь, чтоб тут было убийство... Я тебя прошу, ша, вот они идут... Давай немного выйдем на балкон, я сейчас одену платок.

 

Входит Миля, ведя за плечи выпившего мужчину спортивного вида.

 

Миля. Толя, ты легко нашел?

Толя. Туалет? Запросто. Только он у вас весь в поносе. (Хохочет.) Анекдот слышал: один пьяный спрашивает у другого пьяного: почему у тебя журчит, а у меня нет? Тот отвечает: потому что ты писяешь на панель, а я на твою шинель. (Хохочет. Видит Рахиль и Злоту, которые проходят на балкон.) Здрасьте, девушки.

 

Рахиль и Злота проходят мимо.

 

Миля (тихо). Не обращай внимания... Две обезьяны...

Толя. Хороший был митинг на заводе против израильской агрессии... Макзаник хорошо выступил из отдела технической информации.

Миля. Борис? Это из нашего отдела. Я не знаю, почему над ним смеются, почему говорят, что он сумасшедший. Этот город — одни сплетники. Беркоград.

Толя. Беркоград. (Смеется, разливает водку.) А приятно, когда еврей все-таки за советскую власть... В защиту Египта. Макзаник хорошо выступил. Я, говорит, советский гражданин, готов плечом к плечу со своим арабским братом... Хорошо... Ну, пошли... (Чокаются, выпивают.)

Миля (торопливо грызет колбасу). Над этим Макзаником в городе все время смеются. Сами идиоты, а смеются над хорошим парнем. Кричат ему: Пушкин, Пушкин... Ну и что, если он пишет стихи? У него таки есть неплохие стихи. Вот сегодняшняя многотиражка «Прогрессовец». Смотри карикатуры и стихи Макзаника к ним... «От священных основ ленинизма рушатся стены капитализма. От пролетариата всего мира мечутся в тисках железных банкиры...» Смотри, молотом по шляпе (хохочет), клещами за горло.

Толя. Это кабачковая икра?

Миля. Хорошая икра.

Толя. Я раньше за команду житомирского «Динамо» играл, левым крайком. Крепко я по краю тянул. А потом нас вместо черной икры начали кабачковой кормить. Я говорю: какая икра, такая игра. (Хохочет.) Выпьем...

 

Чокаются, выпивают, Толя целует Милю. С балкона в свою комнату проходят Рахиль и Злота.

 

Рахиль (Злоте, тихо). А гой, а хозер...

Толя. Миша, что она сказала?

Миля. Не обращай внимания.

Толя. Она меня выругала. Что такое гой, я понимаю. Сказать на русского «гой» — все равно что сказать на еврея «жид»... Нехорошо так, мамаша, у нас все нации равные.

М и л я. Не обращай внимания на этих старух, они уже отжили свое.

Рахиль (из соседней комнаты). Я еще тебя переживу.

Злота. Рухл, ша...

Толя (смеется). А мне нравится, боевая мамаша... А вот ты мне скажи, что товарищ Дзержинский чекистам советовал?

Миля. Что? Быть преданным своей родине.

Толя. Быть преданным родине... Что это, пионеры или школьники, чтоб им детские советы давать? Товарищ Дзержинский чекистам советовал: берегите нервы... берегите нервы... Я когда за житомирское «Динамо» играл, наш тренер всегда перед игрой нам говорил: что товарищ Дзержинский чекистам советовал? Берегите нервы... Но ты не обижайся, ты молодец, записался добровольцем...

Рахиль (из соседней комнаты). Хороший доброволец... Туда, где стреляют, он не идет...

Злота. Рухл, ша...

Толя (целует Милю). Молодец...

Рахиль. Ман тухес ин дер мытен... Моя задница посередине...

Толя (жует колбасу). И Макзаник хорошо сказал... Плечом к плечу...

Миля. Стихи он хорошие на митинге прочитал, свои стихи из многотиражки... Здорово он написал о палестинском мальчике, в сердце которого целит сионистский штык... Я, Борис Макзаник, прикрою тебя, мальчик...

Толя. Он прикроет... Мы пахали, но плуга не видали, мы стояли на подножке и толкали паровоз... Борис Макзаник прикроет... Русский солдат, вот кто прикроет... Что Суворов говорил? Где олень не пройдет, там русский солдат пройдет. Кто Европу от Гитлера прикрыл? А какая нам благодарность?.. Венгерская контрреволюция голову подняла... Мне друг рассказывал... Подъехали на танке — выходи... Стреляют... Дали раз из пушки — вышли... Мал мала меньше, пацанва... Эх, правильно маршал Жуков говорил: закрасить все страны народной демократии в красный цвет.

Миля. Ничего. Есть Киевский обком партии, есть Житомирский обком, есть, к примеру, Новосибирский обком... Когда-нибудь еще будет существовать Палестинский обком партии.

Толя. Во главе с товарищем Тайбером... Твоя фамилия Тайбер? Миша, ты только не обижайся...

Миля. Я не обижаюсь... Найдется поумней меня человек в Палестинский обком.

Толя. Миша, я тебе честно по-русски сказал: выступил ты правильно, а стихи — дерьмо...

Миля. Так это ж не мои стихи, это стихи Макзаника Бориса.

Толя (хохочет). Писать на стенах туалетов, увы, мой друг, немудрено. Среди дерьма мы все поэты, среди поэтов мы дерьмо... (Хохочет.) Вот я тебе лучше про Хаз-Булата прочитаю... Или спою... Вот это толковые стихи. (Начинает петь.) «Хаз-Булат удалой, бедна сакля твоя...» (Замолкает, сидит некоторое время молча.) А дальше как? Ты не знаешь, Миша?

Миля. Нет...

Толя. Как же так, я ведь вчера эту песню весь вечер пел...

Миля. Толя, ты не расстраивайся, я тебе другую песню спою. (Начинает петь.).

 

Когда немцы на Бердичев наступали,

В Биробиджане был переворот,

И жиды с чемоданами бежали,

И кричали: «За Родину, вперед!»

(Смеется.)

 

Рахиль (из соседней комнаты). Ды цейн зол дир аройс... Чтоб тебе зубы выскочили...

Злота. Рухл, ша...

Толя. Мамаша опять нас ругает... Может, пойдем?

Миля. Сиди, сиди, не обращай внимания, я тебе сейчас мясо принесу... (Уходит и возвращается с мясом.)

Толя. Свинина? Ничего. Но я больше вареную свинину люблю... Как говорил один знакомый белорус: сварыл. Сало обрэзал и в холодильник.

Миля. Я тоже сало люблю, но мне нельзя.

Толя. Брось, плюнь на докторов. (Поет.) «Закаляйся, если хочешь быть здоров, постарайся позабыть про докторов...»

Миля (подхватывает). «Водой холодной обливайся, если хочешь быть здоров...»

Толя. Чуть приморозит, пойдем на реку. Я тут секцию моржей организую, купанье в ледяной воде. Лучше любого курорта, про все болезни забудешь.

Миля. Да, эти курорты... Я в прошлом году был в Кисловодске, так я оттуда раньше срока убежал.

Рахиль (из соседней комнаты). Конечно... Аз мы пышт ин флешеле, ыз а гитер курорт... Если писяешь в бутылочку, так хороший курорт. (Смеется.)

Злота. Рухл, ша...

Миля. Что-то Рузя задерживается... Рузя должна прийти...

Толя. Ладно, пора уже... Мне что-то опять хочется. (Хохочет).

Миля. Проводить тебя?

Толя. Сам найду... Я тебе только по секрету... (Громко говорит на ухо, почти кричит на ухо.) Скоро Израилю крышка, поставят со всех сторон «катюши»... Понял? Все самолеты, которые им американцы дали, уже сбиты... Там новые летают... И их собьем...

Миля. Ну ты, Толя, иди. Я тебя сейчас догоню.

Толя (встает, шатаясь, идет и поет). «В огонь и дым стальным ударом, грозой зовут тебя недаром». Я брюки хочу купить. Третий рост, шестое место... (Выходит.)

Миля (поворачивается в сторону соседней комнаты). Что вы все время говорите: гой, гой. Вам же не нравится, когда вас зовут «жид». Что ж вы других зовете «гой»? Он вам правильно сказал: все нации одинаковы. Главное, какой человек.

Рахиль. Что ты меня учишь политику партии ыв национальный вопрос. Я член партии с 28-го года.

Миля. Гнать надо таких из партии.

Рахиль. Таких, как ты, надо гнать. У тебя стаж три года, ты еще в яслях. А ну-ка, зайдем в горком к Свинарцу, кого больше уважают? Ты думаешь, если ты выступил сегодня на митинге против сионистов, так ты уже большой человек? Мы, старые коммунисты, еще 25—30 лет назад боролись против сионизм...

Злота. Рухл, ша... Я тебя прошу...

Толя (с улицы). Миша! Миша! (Поет.) «Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня. Самая нелепая ошибка — то, что ты уходишь от меня».

Рахиль. Вот иди, тебя твой пьяница зовет.

Миля. Это не ваше дело. Вы не стоит мизинца этого человека. Старая карга...

Рахиль. Чтоб ты не дожил до моих лет... Ну, до моих лет тебе десять лет осталось. Ты ведь уже старый...

Толя (с улицы. Поет.) «Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная червонцев и рублей. Самая нелепая ошибка — то, что ты по паспорту еврей». (Хохочет. Кричит.) Мишка, давай быстрей...

Миля (Рахили). Не хочется с вами заводиться. (Быстро уходит, хлопая дверью.)

Рахиль. А чтоб тебе ударило в голове, как ты бросил дверь... Он думает, что это ему 47-й год, когда он бросил Рузя, беременная Мариком... Поэтому Марик такой прибитый... Злота, ты помнишь, как Рузя себя била кулаками в живот? Она Марика прибила в животе...

Злота. Я не понимаю, зачем тебе надо спориться? Уже было немного тише...

Рахиль. Тебя я не спрашиваю, это ты его боишься... Она ему дает суп, он ей говорит: вы мне противны. Привел сюда алкоголик, поют здесь...

Злота. Как писяют на жесть, так они пели. (Смеется.)

Рахиль. Чтоб им зубы вылезли...

Злота (смотрит в окно). Ша, вот они идут назад, зайдем-ка к себе.

Рахиль. Опять мыт дым гой?

Злота. Нет, гоя не видно... Только Миля и Рузя...

 

Входит Рузя и ведет Милю, который держится обеими руками за глаз.

 

Рузя. Сволочь этот Толя, ударил Милю в глаз... Сядь. (Кричит.) Пусти руки, надо посмотреть, может, кровоизлияние... Надо в поликлинику...

Миля (морщится от боли, кричит). Лучше намочи быстрей в холодную воду полотенце.

Рузя (Рахили). Я иду, я вижу: этот Толя, этот алкоголик, лежит на земле, а Миля его поднимает. Зачем он тебе был нужен? Зачем ты его поднимал?

Миля. Зачем, зачем... Я его поднимал, чтоб он не лежал на сырой земле... Можно быть умным... Раз он со мной пришел, значит, я за него отвечаю... Пусть он будет свиньей...

Р у з я. Пусть бы он сдох там, зачем ты его поднимал? Он его поднимает, а тот не хочет подниматься... Тогда Миля его силой хотел поднять, а он вдруг при мне ударил Милю в глаз... Чтоб ему рука покорчило... Он его ударил в глаз... Чтоб этому гою рука отсохла...

Рахиль. Ну что же я могу сделать?.. Бывает...

Миля (кричит Рузе). С кем ты разговариваешь? Кому ты рассказываешь? Почему мы вообще ходим сюда, почему здесь торчат дети? Что у нас, дома нет? Чтоб они больше сюда не смели ходить, в этот хулиганский двор к Дрыбчикам и Лаундям...

Рузя. Миля, не кричи...

Миля. Не кричи... Ты намочишь полотенце или я ослепну?..

 

Рузя уходит на кухню. Вбегает Гарик, за ним гонится Марик.

 

Рузя (с мокрым полотенцем в руках). Что? Что такое?.. Марик, Марик! (Марик догоняет Гарика и ударяет его. Гарик плачет.)

Злота. Ах, боже мой, я не могу жить...

Рузя. Ты чего его бьешь? (Ударяет Марика, Марик плачет.)

Злота. Боже мой...

Рахиль. Злота, ша...

Марик (плачет, Гарику). Я тебя убью!

Гарик. Козел... Казлык...

Рузя (Гарику). Ты чего его дразнишь? (Ударяет Гарика, тот плачет.) Это из-за тебя все дети Марика дразнят. Ты его назвал: козел, и вся улица его зовет: козел.

Марик (плачет). Я его сейчас убью!

Рузя (не пускает Марика к Гарику). Тише, Марик... Замолчи, Гарик... Вы что, не видите, что папа заболел? Папа упал, ударился...

Миля (держит полотенце у глаза). Вот я сейчас обоим так дам, что их надо будет водой отливать... Почему вы сюда ходите? У вас своего дома нет? Я вам запрещаю сюда ходить...

Рахиль. Я их не заставляю. Наверное, им здесь больше нравится.

Миля. Больше нравится... Они здесь окончательно распустились... Ну-ка, немедленно домой.

Рахиль. Пусть идут... Тому, кому тесно, тот уходит... Баба с воза, коням легче...

Миля. Ты идешь, Рузя? Марик и Гарик, ну-ка, домой...

 

Выходят с детьми.

 

Рузя (Рахили). Мама, что ты ехидничаешь? Что ты радуешься чужому горю?

Рахиль. Зачем мне думать про чужое горе, у меня свое есть...

Рузя. Мама, ты всегда была людоед... (Выходит, сильно хлопнув дверью.)

Рахиль. В голове чтоб тебе стучало, как ты бросила дверь...

З л о т а. Ах, боже мой, разве так говорят на свою дочку?

Рахиль. Дочка... Хорошая дочка... Когда я ее на свадьбе спросила: ну, Рузя, он тебе нравится? Она ответила: ничего паренек... Ничего паренек... Миля ничего паренек... Угробила свою жизнь и мою жизнь... Я людоед... Пусть я буду людоед. Они ж хотели жить у его мамы, пусть там живут. Мне сейчас меньше всего надо про них думать, мне надо про Люсю думать, она студентка... Да... (Подходит к столу.) Набросали, и убирай за ними... Я людоед... Рузя, наверно, думает, что это сорок седьмой год, когда она порвала на мне рубашку. (Вместе с Златой убирает грязные тарелки.) Но этот гой стоит миллионы. (Смеется.) Чтоб этому Толе никогда рука не болела за то, что он Миле вошел в лицо... (Убирают объедки, грязную посуду.)

 

Занавес

 

КАРТИНА 6-я

 

Часть бульвара в центре Бердичева. У входа на бульвар гранитный обелиск и горит «вечный огонь». У «вечного огня» два пионера с учебными автоматами. Вдали крыши домов, шпиль церкви и над всем — водонапорная башня. Через бульвар — лозунг-транспарант: «Привет ветеранам Бердичевской дивизии. 1944—1969 гг.». И второй лозунг: «Да здравствует 9-е мая — День Победы». Теплый солнечный день, на каштанах бульвара свежая майская листва. Бульвар полон пожилыми людьми, бряцающими орденами и медалями, и прочей празднично одетой публикой. Слышна музыка. Среди гуляющих Рахиль и Злота. Рахиль сильно постарела, Злота постарела меньше, выглядит почти так же, как и тринадцать лет назад, но двигается еле-еле, опираясь на руку Рахили.

 

Рахиль. Ну, Злота, как ты себя чувствуешь?

Злота. Ой, что-то мне кружится голова. Зачем ты меня вытащила? Лучше б я сейчас сидела себе на балкон.

Рахиль. Злота, ты делаешь уже свои номерочки? Ты ведь сама хотела идти...

Злота. Я хотела, но у меня нет здоровья. Дай бог, чтоб мне конец был хороший... (Всхлипывает.) Я раньше так хорошо ходила.

Рахиль. Ша, Злота, люди ведь смотрят... Чтоб ты онемела... Вот она сейчас сделает мне праздник... Ну, сядь на скамейку, давай посидим. Хорошая скамейка. (Садятся.) Отсюда мы всех будем видеть.

 

У обелиска выступает культмассовик.

 

Культмассовик. Товарищи, сейчас наш заводской поэт Борис Макзаник, инженер отдела технической информации, прочтет свои стихи, посвященные Бердичевской дивизии.

Рахиль (Злоте). Как тебе нравится, Макзаника назвали: инженер. Какой он инженер, он же машиностроительный техникум кончил.

Злота. Я к Макзанику ничего не имею. Он, когда меня видит, всегда говорит: здрасьте, тетя Злота, и всегда про Вилю спрашивает, как он.    

Макзаник (читает).

 

Приказом Сталина ты возвеличена,

Сияет солнце на орденах,

Моя дивизия у стен Бердичева

Себя прославила в грозных боях...

 

Аплодисменты.

 

Рахиль. О, вот же его тоте и моме... Йойна Макзаник и Соня Макзаник. Смотрите, как они радуются, что их сын выступает... А ыц ин паровоз... Духота в паровозе.

 

Проходит низкорослый, лысый мужчина с медалями и орденом Красной Звезды и маленькая, подслеповатая пожилая женщина.

 

Смотри, как они радуются, как будто их сын работает в ЦК.

Злота. Ты радуешься за своих детей, так и они радуются. Я не люблю, когда говорят...

Рахиль. Здравствуй, Макзаник, здравствуй, Соня. Ну, как хорошо ваш сын выступает.

Макзаник. О, Рахиль. Поздравляю с праздником. Главное, чтоб войны не было.

Соня Макзаник. Народ не допустит... Народ не допустит... (Смеется.)

 

Народ проходит к обелиску.

 

Рахиль. Народ не допустит... Что ты скажешь? (Всхлипывает.) Но мой муж таки лежит в земле, а этот Макзаник был политруком в госпитале, а теперь ходит по бульвару с медалями... У меня тоже медали. (Показывает себе на грудь, где висят две медали.) Макзаник теперь тоже человек. Кто он такой? Он сторож на заводе «Прогресс». Стоит в проходной.

Злота. Йойна Макзаник имеет образование. До войны, когда я работала в артель, когда начались эти большие налоги и я ушла в артель, так Макзаник у нас читал лекции о международном положении на еврейском языке.

Рахиль. Это я помню. Он был инструктором райкома партии. Но когда он начинал лекцию, он не мог ее закончить. (Смеется.) По-еврейски он читал хорошо, но когда он хотел сказать что-то по-русски, так он не мог. Он хотел сказать про положение Китая и Германии, так он сказал: «Катай Германия, Германия в положении». (Смеется.)

Злота (тоже смеется). Вот идет Йойна и Быля... Йойна Шнеур...

Рахиль. Смотри, какую он одел шляпу. Его шляпа держит меня в Бердичеве. А Быля идет и дует от себя. Конечно, если ее муж заведует буфетами на железной дороге, то можно быть большой у себя.

Злота. Я Былю очень люблю...

Рахиль. Сейчас я их позову, и ты сможешь наговорить на меня.

Злота. Я еще такого человека, как ты, не видела.

 

Подходят Быля и Йойна. Он в орденах и медалях.

 

Йойна. С праздником. (Здоровается с Рахилью и Златой за руку.)

Быля. Злотка, ты вышла немного на бульвар, Злотка?.. Слава Богу... Надо немного проветриться...

Рахиль. Она вышла... Это я ее вывела. Так она уже устроила мне концерт, почему я ее вывела. Ой, Быля, я имею от нее отрезанные годы.

Злота. Ну, она любит на меня наговаривать. Мне кружится голова.

Рахиль. Ой, что я от нее имею. На прошлой неделе, после майских праздников, когда стало тепло, она мне говорит: я хочу в баню... Гит, ты хочешь, идем... Пока мы раздевались, все было хорошо. Но как только мы разделись и вошли в самую баню, ну, уже где моются, как она села, и все... И ей плохо...

Злота (сердито). Это какой-то жид не вир. Да, мне стало плохо... Этот пар, эта духота, эти голые женщины...

Рахиль. А что ж ты хотела? Ты ж пошла в баню. (Смеется.)

Быля. В нашей бане здоровому человеку может стать плохо, может стать... А Злотка ведь сердечница...

Злота. Я такая больная, еле живу...

Рахиль. В общем, я должна была взять ее на руки, как ребенка, зейве а кынд, и вынести из бани. (Смеется.)

Злота. Хороший смех, я могла там кончиться. Я такая больная...

Рахиль. Я тоже больная, и все-таки я хожу и таскаю такие сумки на лестницы... Ой, Быля, с тех пор как я на пенсии, я особенно тяжело работаю.

Злота. Кто тебе виноват, что ты едешь каждую неделю в Житомир и таскаешь там сумки с продуктами? Ей нельзя. У нее астма, но что можно сделать, она такая...

Рахиль. А как же... Это ж мои дети... У Люсиньки после родов что-то с желчный пузырь... Ой, горе... Когда она родила Аллу, так ей сказали, что больше рожать нельзя... А Петя хотел еще ребенок, он хотел мальчик, так родилась Эллада... Чтоб мне было за каждую их косточку...

Йойна. А сколько младшей?

Рахиль. Ладушке... Ей уже три года, чтоб все, что должно быть плохого у нее, было б мне... Как она поет песня про колокольчик и вот так делает ручками. (Показывает ладонями.) Дилинь-дилинь... Ой, чтоб мне было за нее... А Алла тоже хорошая девочка, учится музыке. Она хочет быть балерина. Ну, Люся тоже красиво танцевала. Это у нее от папы. Ой, папа... Когда наступает День Победы, я всегда плачу. (Плачет)

Йойна. А как зять?

Рахиль (вытирает глаза). Зять ничего, Петя ничего... Он Люсю любит. Он считает, что она самая красивая. Люся в Житомир пользуется большой авторитет. Есть полковник, есть врачи, есть один, что он работает в юстиции, есть подполковники. Все они уважают Люсю. Но Петя всех их ревнует. Он говорит: моя жена самая красивая... Ну, все-таки Люся учительница по математике, чтоб мне было за ее кости...

Быля. Рахилька, а к тебе он хорошо относится, к тебе он?

Рахиль. Ко мне? Ничего... Он только сказал: теща, когда вы у нас жили, у нас ушло много картошка. (Смеется.) Ты ж понимаешь, я оставила там всю свою пенсию...

Быля. А как Рузя?

Рахиль. Ничего. Они живут у его мамы. Отец умер, Григорий Хаимович... Ничего... Умер, так на здоровье... Ребята большие... Марик в армии, Гарик тоже должен быть в армии, но он получил отсрочку по болезни. Ой, сколько мы переживали, когда прошлый год, в август месяц, началась эта война в Чехословакии. Рузя чуть с ума не сошла. Марик ведь в Чехословакии.

Быля. Я знаю. Моя Мэра переписывается с ним. Слава богу, он работает телефонистом и в таком месте, где не очень опасно.

Й о й н а. Кто боится пыли, грязи, приходите в роту связи.

Злота. Мэра уже большая девочка. Ой, я помню, как ты была беременна. Мэра ведь с Мариком однолетки.

Рахиль. Извините, Марик моложе на год, извините... Ой, когда его послали в Чехословакию, я неделю не могла спать. А про Рузю я уже не говорю. Мне за нее болит сердце. Ты думаешь, ей там легко жить с его мамой, в этих маленьких комнатках?

Злота. Ты знаешь, Быля, к чему она это ведет? Чтоб они назад к нам перебрались... Этого не может быть... Дус кем ныд зан...

Рахиль. Азой... Я тебя буду спрашивать... Это ведь мой ребенок... Я им отдам большую комнату, а мы с Злотой будем в маленькой. Что нам, не хватит? Люся имеет, слава богу, хорошую квартиру в Житомире, а Рузю я хочу обеспечить.

Злота. Ты уж забыла, как вы дрались, когда жили вместе?.. Я Доня с правдой. Когда вы жили вместе, было убийство. Я с ним не спорилась, это ты с ним спорилась.

Рахиль. Он должен лежать парализованный. Я не про него думаю, я про дочь мою думаю. Броня Михайловна ее там съедает.

Злота. Это Миля хочет сделать ради Брони Михайловны, ради своей мамы, чтоб две комнаты поменять на одну в центре, против башни. Чтоб они перебрались к нам в большую комнату, а квартиру поменять. Это не может быть. А если ко мне приходят заказчицы?

Рахиль. Ничего, придут заказчицы, так они будут с нами в маленькой комнате... Что ты скажешь, Быля? Рузя мой ребенок, не так ли, Йойна? Что ты скажешь?

Йойна. Рахиль права. Дочка — это дочка.

Рахиль. Я им всю свою жизнь отдала. Я свою жизнь ради них потеряла. Я после Капцана осталась вдовой в тридцать семь лет.

Йойна. Вот это ты напрасно сделала. Кстати, ты знаешь, Исак Бронфенмахер приехал.

Рахиль. Что ты говоришь?

Быля. И как приехал, на своей машине из Москвы... На «Волге»... Вместе с женой. Он ведь там женился, взял жену с большими деньгами.

Рахиль. Ничего... У меня никогда не было больших денег, я всю жизнь работала, чтоб иметь лишнюю копейку для детей.

3лота. Сколько ж его жене лет?

Быля. Шестьдесят. А ему шестьдесят пять.

Злота. А как ее зовут?

Быля. Вера Эфраимовна.

Рахиль. Она Вера Эфраимовна, а я у себя Рахиль Абрамовна.

Быля. Фамилия ее Овечкис. Очень хорошая женщина. Ей шестьдесят, но выглядит она на сорок пять, красиво одевается, туфли на шпильках, как девушка. И брат с ней приехал, научный работник.

Злота. Наш Виля еще когда-нибудь будет научный работник.

Рахиль. О, вот ты имеешь. Кто бы что ни сказал, она с Вилей.

Быля. Как у него?

Рахиль. Ничего... Тяжело... Ой, цурес... Ой, горе...

Быля. Он не женился?

Рахиль. Нет... Ой, горе...

Злота (сердито). Что за горе?.. Он должен учиться.

Рахиль. До скольких же лет учатся?

Йойна. Вечный студент. (Смеется.)

Рахиль. Да, вечный студент. Что ты скажешь, Йойна? А? Лишь бы она посылает ему посылки.

Злота. Это не твое дело... Ты своим детям все отдаешь, ты Рузе хочешь отдать большую комнату, и Петины родители построили им с Люся квартиру, а я не могу послать посылку с перетопленным салом? Я не твое посылаю.

Рахиль. Ша, Злота, не кричи... С ней же нельзя начинать... Ой, я от нее не могу выдержать.

Злота. Она хочет быть надо мной хозяйкой. Она хочет меня взять себе под ноги.

Рахиль. Ша, Злота, сегодня же праздник, День Победы. Может, ради праздника мои уши от тебя отдохнут?

 

Мимо проходит с песней группа молодежи.

 

Быля. Вот же Мэра пошла, вот же... Мэра, подойди сюда, поздоровайся с Рахилькой и с Злоткой, поздоровайся... Она, наверно, не услышала. Молодежь, им весело.

Рахиль. Пусть им будет весело. Ничего. Мы со Злотой обойдемся без ее «здрасьте».

Злота. Я еще такого человека не видела.

Б ы л я. Рахилька, чтоб ты мне была здорова, вечно ты недовольна, вечно ты...

Рахиль. Чего мне быть довольной, если все ходят с медалями по бульвару, а мой муж лежит в земле где-то под Харьков?

Б ы л я. Только он один лежит?

Рахиль. Мне от этого не легче.

Йойна (смотрит на часы). Ну, пойдем, Быля. У нас возле башни встреча с Исаком Бронфенмахером.

Быля. Мы еще увидимся. (Они идут дальше.)

Рахиль (смотрит им вслед). А если нет, так тоже не страшно.

Злота. Боже мой, боже мой... Как мухи в уборной, так ты шумишь...

Рахиль. Ша, Злота, закрой пасть... Мне нужна эта Быличка... Ходит и дует от себя. А Йойна в шляпе. Если б не его шляпа, я б давно уехала из Бердичева. Его шляпа держит меня в Бердичеве... (Смеется.) Ты ж понимаешь, ее Мэра переписывается с Мариком... Рузе как раз нужна для Марика такая жена, как Мэра...

Злота. Что ты смеешься над Мэрой? Она учится в зубоврачебный институт, она будет зубной врач.

Рахиль. В институте она учится? В Житомирском училище по зубным протезам она учится. Зубной техник. Быля ее устроила, чтоб она имела золото... Хорошо она прошла мимо и даже не поздоровалась... Так мне кисло в заднице... Ты ее видела? Разве это Мэра? Это петух. (Смеется) Одно горло, а больше ничего ни спереди, ни сзади...

 

Мимо навеселе проходят ветераны.

 

Первый ветеран. Самая легкая деталь танка весит 64 килограмма.

Второй ветеран. А ты обмотки носил?

Третий ветеран. На фронте мы раз в пять дней ели... Газы распирают... Просто схватишься за живот и по земле катаешься.

Первый ветеран. Из-за живота я раз чуть к немцам не попал. Во время отступления приступ аппендицита. Санитар подбегает: ты ранен? Нет, живот болит. Ах, живот, ну, это ерунда, сам иди. А меня скорчило, идти не могу.

 

Проходят ветераны, среди которых полковник Маматюк и полковник Делев, без глаза, со звездой Героя. Рядом с ними жены. Увидав Злоту и Рахиль, Делева поздоровалась.

 

Злота (кричит). Мадам Делева, вам завтра можно на примерку.

Рахиль. Ты уже совсем сумасшедшая. Какая мадам, если она член партии, а ее муж Герой Советского Союза? И что ты кричишь, чтоб все знали про твою работу? Чтоб тебе рот скривило, как ты кричишь.

Злота. Ой, ой, я не могу жить...

Рахиль. Тише, немая и глухая чтоб ты стала. Люди смотрят. Еще схватись за свои косичечки, начни танцевать перделемешке.

 

Проходят четвертый и пятый ветераны.

 

Четвертый ветеран. Израиль насыпал стену песку перед окопами. Но наши огненный луч применили...

Пятый ветеран. Я положительно относился к еврейскому вопросу, пока не узнал, как после революции евреи разрушали русские церкви. Каганович руководил. Ворошилов Климентий Ефремович, как узнал, к Сталину кинулся. Сталин Кагановича вызвал, тот ему глаза замазал... Знаешь, они умеют.

 

Ветераны поют: «Непобедимая и легендарная, в боях познавшая радость побед...»

 

Культмассовик. Товарищи, на этот мотив наш заводской поэт Борис Макзаник сочинил новый текст... Песня называется «Марш Бердичевской дивизии». (Поет.) «Приказом Сталина ты возвеличена, сияет слава на орденах, моя дивизия у стен Бердичева себя прославила в грозных боях».

 

Милиционер ведет Кольку Дрыбчика.

 

Колька (поет). Братцы, за що я воював? Тильки спрыгнув я в окопу, навернулы мэнэ...

Милиционер. Я тебе наверну...

Колька (хохочет). Три часа без памяти лежав... Я здесь хочу идти...

Милиционер. Пойдешь куда положено.

Колька (вырвался). Здравствуйте, Рахиль Абрамовна, здравствуйте, Злота Абрамовна.

 

Милиционер хватает его и уводит.

 

Злота. Ой, я так спугалась...

Рахиль. Испугалась, держись спереди... Он поздоровался, что ты испугалась? Даже Колька поздоровался, а Мэра прошла мимо.

 

Проходит группа комсомольцев в униформе защитного цвета, которые поют: «Когда суровый час войны настанет и нас в атаку партия пошлет...»

 

Полковник Маматюк (кричит, покраснев, дергая головой). Неправильно поют. Надо петь «Тогда нас в бой пошлет товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведет...» Почему слова переделали?

Жена Маматюк а. Идем, Харлампий, идем. (Уводит его.)

 

По бульвару идет Бронфенмахер, сильно поседевший. Одет он по-столичному. Рядом с ним полная молодящаяся старуха с крашеными волосами и мужчина средних лет в очках.

 

Рахиль. Злота, вот же Бронфенмахер. А это, наверное, его жена. Смотри, как они одеты, как большие профессора. (Кричит.) Бронфенмахер!

Злота. Ша, что ты так кричишь?

Рахиль (кричит). Бронфенмахер!

Бронфенмахер. Ой, это же Луцкая... (Подходит, целуется с Рахилью и Златой.) Ты, Рахиль, потолстела... А Злота не изменилась... Ты потолстела...

Рахиль. Старость.

Бронфенмахер. Я тоже так говорил, пока не женился. Познакомься, это моя жена.

Вера Эфраимовна. Овечкис Вера Эфраимовна.

Рахиль. Луцкая Рахиль Абрамовна. А это моя сестра Злота.

Злота. Я Злота Абрамовна. (Смеется.) Я тоже у себя большая.

Бронфенмахер. Молодец, Злота Абрамовна. Вы же старше Рахили на семь лет, а выглядите моложе.

Злота (обиженно). Почему я старше? Я еще хочу жить.

Бронфенмахер. Живите до ста лет, я просто помню, что вы девяносто восьмого года, а Рахиль — пятого.

Злота (обиженно). Зачем считать чужие годы?

Рахиль. Вот пожалуйста... Ой, Бронфенмахер, я железная, что я от нее выдерживаю.

Вера Эфраимовна. Злота Абрамовна права, если она выглядит молодо, значит, она молодая.

Злота. Правильно, я не считаю себя бабушкой. (Смеется.)

Бронфенмахер. Когда человеку хорошо на душе, он всегда молодой. Как вы тут живете? Как дети?

Рахиль. Дети уже имеют детей, чтоб мне было за их кости. У Рузи двое мальчиков, так это золото, а у Люси двое девочек, так это бриллианты.

Бронфенмахер. А как они живут?

Рахиль. Замечательно... Рузя в Бердичеве, а Люся в Житомире.

Бронфенмахер. А как ваш брат Сумер? Где он?

Рахиль (вздыхает). Где Сумер... Сумер в тюрьме...

Бронфенмахер. Что вы говорите?.. И по какой статье?

Рахиль. Не за воровство. Ты же знаешь, Бронфенмахер, что вором он никогда не был. У нас в семье это не принято. Мы всегда жили бедно, но честно. Когда до революции наша покойная мама сварила суп из картошки, так у нас был веселый день.

Злота. Что ты рассказываешь? Что мы были нищими? Какие булки мама пекла.

Рахиль. Булки мама пекла на Пасху. А сколько раз она ставила в печку горшки, налитые водой, чтоб соседи думали, что у нас варится обед, чтоб мне было столько радостных известий... Но ворами мы не были, боже паси...

Бронфенмахер. За что же все-таки сидит Сумер?

Рахиль. За халатность.

Овечкис. Плохо спрятал. (Смеется)

Рахиль. Зачем вы так говорите, извините, не знаю, кто вы?..

Вера Эфраимовна. Он шутит. Это мой брат.

Бронфенмахер. Извините, совсем забыл познакомить. Это брат Веры Эфраимовны, научный работник. А это Рахиль Абрамовна и Злота Абрамовна.

Овечкис. Овечкис Авнер Эфраимович.

Рахиль. Товарищ Овечкис, наш брат всегда работал на ответственной работе, он всегда был заведующий, но государственную копейку он никогда не брал.

Бронфенмахер. Как же все-таки получилось?

Рахиль. Зашел один, чтоб он ходил на костылях, и заказал себе в артели у Сумера, чтоб ему уже заказывали гроб, этому гою, заказал костюм... Так ему костюм испортили... Бывает. Так он написал в газету, и была проверка, и Сумеру дали три года... Ему еще три месяца сидеть... В прошлом году он заболел. (Плачет.) Еще хорошо, что здесь знакомые, так его на час привезли домой, чтоб никто не знал... С конвойным... Его сначала хотели отправить под Винницу, но, слава богу, он тут на сахарном заводе... Ты думаешь, это так просто?

Бронфенмахер. Я понимаю.

Рахиль (плачет). Все деньги, которые были, уже ушли. Мы помогаем чем можем, но у меня самой нету и у нее нет.

Овечкис. Не расстраивайтесь, три месяца не такой уж большой срок, тем более здесь, в Бердичеве. Люди сидели в Сибири по 17—20 лет в концлагерях... Здесь у вас, в Бердичеве, как я заметил, вообще любят все преувеличивать, здесь все громко... Говорят громко, смеются громко и вообще бердичевские нервы.

Рахиль. А мне Бердичев нравится. Мы здесь родились.

З л о т а. Зачем ты так говоришь? Мы родились в Уланове, в местечке. Я Доня с правдой.

Рахиль. Вечно она меня перебьет. Мы родились в Уланове, но нас маленькими детьми привезли в Бердичев.

Овечкис. Да, здесь очень любопытно. Я решил, проедусь на праздник с сестрой. Когда говорят: Бердичев, все равно что говорят: еврей... Слышишь, Бердичев, Бердичев, а что такое Бердичев, не знаешь. У Чехова в «Трех сестрах» один из персонажей говорит, что Бальзак венчался в Бердичеве.

Злота. Чьи сестры?

Рахиль. Она совсем глухая.

Злота (обиженно). Почему я глухая? Она любит на меня наговаривать.

Рахиль. Товарищ Овечкис говорит, что в книге у Чехова... Что я, Чехова не знаю, это такой писатель... Когда моя Люся, чтоб мне было за ее кости, окончила 8 классов, так ее премировали книгой Чехова за то, что она отлично училась и хорошо танцевала в самодеятельности. А если б вы знали, товарищ Овечкис, как ее отец танцевал... Так к чему это я говорю?.. У этого Чехова написано про Бердичев, что здесь женился один большой человек...

Злота. Я когда-то читала книга про Бердичев. Я раньше очень любила читать, а теперь у меня глаза болят. Так там описано, какие в Бердичеве были погромы. Но зачем мне читать, что я это, не видела, эти погромы стоят у меня перед глазами.

Рахиль. Что ты говоришь, Злота, при чем тут погромы?

Овечкис (смеется). Ничего, ничего, очень интересно. Мне рассказывали, что как-то недавно сюда приезжали французы, чтоб узнать, где венчался Бальзак. Так они зашли в башню в центре города, а это, оказывается, водонапорная башня... В Париже Эйфелева башня, а Бердичеве — водонапорная. (Смеется.) Там сидел водопроводчик, который понятия не имел, кто такой Бальзак. Он думал, что Бальзак — это какой-то бердичевский еврей, к которому приехали родственники. (Смеется.)

Рахиль. Эта башня уже стоит девяносто лет.

Овечкис. Сейчас мы шли мимо дома, где венчался Бальзак. Бывший костел святой Варвары... Возле двери большая вывеска: «Детская спортивная школа», рядом поменьше: «Этот дом посетил Бальзак». Когда он его посетил, по какому поводу — неясно. Создается впечатление, что Бальзак в детстве посещал Бердичевскую спортивную школу.

Бронфенмахер (Рахили, тихо). Клигер ид... Умный еврей...

Рахиль. Ну, у вас в больших городах все по-другому.

Злота. А с Былей и Йойной вы виделись? Они шли вас искать.

Бронфенмахер. Мы, наверно, разминулись. Они нас на обед сегодня пригласили.

Злота (Вере Эфраимовне). А какие фасоны теперь носят в Москве? Я про свое спрашиваю. (Смеется.)

Бронфенмахер (Рахили, тихо). Рахиль, я тебе честно скажу, я раньше не знал, что такое жена... Пусть Бебе земля будет пухом, но я не знал, что такое жена. Был молодой и не знал. А теперь, когда я женился на Вере, я понял, что такое жена.

Вера Эфраимовна. Ну, мы пойдем.

Рахиль. Идите здоровые.

Бронфенмахер. Мы еще увидимся. (Уходит.)

Рахиль (вслед, тихо). Если нет, так тоже не страшно... Ты думаешь, я забыла, как он хотел пробить в моей стене дверь и носить через меня помои... На обед они идут... Он уже забыл, как ходил на костылях, и его жена и ее брат тоже будут ходить на костылях... Москвичи... (Смеется.)

Злота. Зачем ты проклинаешь людей?

Рахиль. Ничего, он над Бердичев смеется, а эта жена Бронфенмахера одела туфли на тонкий каблук и думает, что хувсим будет ей шестнадцать лет... Как тебе нравится, он раньше не знал, что такое жена... Кавалер, хороший кавалер у своей Верочка. Сразу видно, что в молодости эта Верочка была глухая. Мужчина ей говорил: садись, а она ложилась.

Злота. Я помню, как до войны носили фасон, который назывался «мужчинам некогда»... «Молния» спереди от верха платья донизу. (Смеется, потом хватается за сердце.) Ой-ой-ой...

Рахиль (испуганно). Что такое?

Злота. Что-то сердце колет.

Рахиль. Злота, я железная, что я от тебя выдерживаю... Идем-ка домой. (Встают и идут к выходу с бульвара.)

 

На бульваре продолжается гулянье, песни, смех.

 

Злота (подносит ладонь ко лбу). Это Гарик идет навстречу?

Рахиль. Ой, я не могу выдержать... Гарик опять ходит с Лушиной Тинкой... Если Рузя узнает, она ему побьет морду... (Кричит.) Гарик, иди сюда... Гарик...

Гарик (подходит). Что ты кричишь, баба?

Рахиль. Гарик, ты уже забыл, как тебя мама и папа били? Что ты ходишь с этой шиксой... этой гойкой?.. Ты хочешь горе?..

Гарик. Баба, закрой пасть... А с кем чтоб я ходил? С толстой маланкой?

Рахиль. Ах ты, сволочь. На еврейку он говорит: маланка. Так твоя же мама тоже маланка. Вот так, как я держу руку, так я тебе войду в лицо.

Гарик. Заткнись, дура. (Подходит к Тине, берет ее об руку.) Баба, слышишь? (Поет.) «Скажите ей, что я еврей, что я женюсь, женюсь на ней». (Гарик и Тинка, хохоча, уходят)

Рахиль (кричит вслед). Гарик, я маме скажу...

Злота. Боже мой, боже мой... Тинка очень вежливая, хорошая девочка... Красивая, кончила медучилище...

Рахиль. Вот вторая сумасшедшая... Пусть она будет красивая, но не для нашего Гарика... Валя, которая ездит к нам из Семеновки мыть полы, говорит, что Луша имела Тинку от немца... Она при оккупации жила с немцем.

Злота. Тише, вон Рузя и Миля идут... Чтоб ты не смела им говорить про Гарика.

Рахиль. Боже паси. Что, мне нужен крик. Ой, горе, горе! Где только есть горе, оно цепляется к нашей семье... А Миличка тоже в шляпе. Теперь где кусок, извините за выражение, так оно носит шляпа... Смотри на Милю, его шляпа держит меня в Бердичеве.

Миля (Рахили). С праздником.

Рахиль. Тебя тоже... Ты в Житомире купил эту шляпу?

Миля. Глину меси, а шляпу носи. (Смеется.)

Рузя. Вы Гарика не видели?

Рахиль. Нет, он, наверно, с товарищами.

Рузя. Если я его увижу с Тинкой, так я ему разобью морду при всех людях.

Миля. Тише, Рузя, не кричи.

Рузя. Ты мне брось тише... Отец... Я б на твоем месте давно бы пошла к этой Луше и ей устроила черную жизнь.

Рахиль. При чем тут Луша, Луша мне сама говорила, что это ей не нравится, она не хочет иметь еврейского зятя, тем более что Тинка старше нашего Гарика на пять лет.

Злота. Рузя, ты видела Бронфенмахера?

Рузя. Ай, зачем мне этот Бронфенмахер, мне Гарика найти надо.

Рахиль. Ну где ж я тебе его найду? Что ты имеешь ко мне претензии? Что это, я его сосватала с Тинкой?

Рузя. Ай, мама, с тобой говорить, так надо гороху накушаться... Идем, Миля. (Уходят.)

Рахиль. Что ты скажешь, Злота? Горох она хочет кушать... Я тебе скажу, Злота, она хуже Мили... Он не такой плохой, как она его делает плохим... Это та еще Рузичка. Она думает, что я не помню, как в 47-м году она порвала на мне рубашку.

Злота. Ты же хочешь опять с ними жить.

Рахиль. Подожди, я еще не решила... Чуть что, они прыгают мне в лицо... Чтоб из них душа выпрыгнула...

Злота. Боже мой, боже мой, эти проклятия... (Они идут по бульвару.)

Макзаник (читает у обелиска нараспев, подражая московским поэтам).

 

Тонны камня и металла бросив ввысь,

Обелиски, как по команде «смирно!», поднялись.

Они стоят, как символы отваги, как символ непокорности людей,

Защищавших родину когда-то от армии, в которой главный был злодей...

Отстояли! Но какой ценою! Сколько не вернулося назад!

Именно для них, как по команде «смирно!»,

Обелиски эти и стоят...

 

Аплодисменты.

К обелиску подходят полковник Маматюк и полковник Делев с женами. Они обнажают головы, смахивают ладонями слезы.

 

М а м а т ю к (Делеву). Здесь лежат похоронены все нации, защищавшие родину... Все нации, кроме жидов...

Рахиль (Злоте). Ты слышала, что он сказал?

Злота. Идем домой, Рахиль, что-то мне колет сердце...

Рахиль. Нет, ты слышала, что он сказал, этот гой? Чтоб его гром убил и второго тоже вместе с их женами и детьми.

3 л о т а. Идем домой, он же не тебе это сказал.

Рахиль. Ничего... Мой муж убит, а он будет говорить такие слова... Я ему морду побью...

Злота. Ой, я не могу жить. Она хочет иметь горе... Вот они уже ушли.

Рахиль. Ничего, я пойду за ними... Я не посмотрю, что Делева твоя заказчица, а Делев Герой Советского Союза... Мой муж убит, а он так будет говорить... (Плачет.) Ты здесь стой.

Злота. Ой, мне плохо...

Рахиль. Ничего, теперь всем плохо... Я сейчас приду. (Уходит.)

 

Проходят Овечкис, Бронфенмахер, Быля и Йойна.

 

Овечкис. Город мне нравится. Много старых красивых домов, как где-нибудь на Западе. Напоминает австрийские или польские города.

Йойна. Ну, здесь же была когда-то Литва, а потом Польша.

Овечкис. Да, приятно погулять под каштанами Бердичева. Если б только бердичевские евреи все время не кричали... Сплошные скандалы... Бердичевские нервы... Вот опять скандал, опять кричат...

Быля. Злотка, что ты плачешь, Злотка? Ой, вэй з мир... Что случилось, где Рахилька?

Злота (давясь слезами). Она пошла... Я не могу жить... Она пошла спориться с полковник...

Быля. С каким полковником? Что случилось?

Злота (плачет). С полковник... Ой, ее же могут арестовать...

 

Входят полковник Маматюк и полковник Делев с женами. За ними Рахиль.

 

Жена Маматюка (Рахили). Что вы ходите за нами, базарная баба?.. Что вы к нам привязались?..

Рахиль. Ваш муж будет говорить, что здесь лежат все нации, погибшие за родину, кроме жидов... Негодяй... Мой муж убит, а он будет так говорить. (Плачет, кричит.) Негодяй. Контрреволюционер...

Маматюк (побагровев, дергая головой). Бы... Жи... Сионистка!

Жена Делева. Замолчи, Харлампий, пойдем...

Рахиль. Я сионистка?! Сморкач... Я член партии с 28-го года... Мой муж типографский рабочий, член партии с 30-го года... Убит на фронт. Так ты говоришь, что я сионистка?..

Злота (плачет). Быля, Йойна, заберите ее... Я вас умоляю...

Овечкис(Йойне). Жуткая сцена... Когда евреи, особенно бердичевские, начинают реагировать на слово «жид», это еще хуже, чем когда это слово говорят... Это так скандально...

Йойна. Да зачем она связалась?.. Он же хочет уйти, а она ему не дает.

О в е ч к и с. Оба стоят друг друга.

Рахиль (плачет). Ах ты, Гитлер... Ты думаешь, я тебя боюсь, что ты бросаешь головой...

Маматюк (хрипит, дергает головой). Спекулянтка... Бы... Жи... Я из тебя мясо сделаю...

Рахиль. Ты из меня сделаешь мясо?.. Вот так, как я держу руку, так я войду тебе в лицо...

Жена Маматюк а. Харлампий, уйдем... Я тебя прошу... (К Делеву.) Филипп, помоги его увести, у него рана в голове может воспалиться. (К Рахили.) Ты, базарная скандалистка, мой муж имеет пять ранений за родину...

Рахиль. А мой муж совсем убит за родину... Так твой негодяй будет говорить, что в братской могиле все похоронены, кроме жидов... Он мне будет кричать — сионистка... Чтоб упало дерево и убило вас обоих... Чтоб наехала машина и разрезала вас на кусочки... Ты блядюга...

Бронфенмахер. Да, Рахиль ничуть не изменилась... У нее рот как помойная яма... Уйдемте отсюда, здесь неприятно находиться...

Йойна. Идем, Быля, идем...

Быля. Но ведь Злота тут... Ой, Злотка, сколько она от этой Рахильки терпит, сколько... Злотка, иди сюда... Злотка...

Злота (плачет). Куда я пойду, когда здесь моя сестра. (Подходит к Рахили.) Рухл, идем домой, мне плохо.

 

Рахиль, ничего не отвечая, плачет. Полковник в отставке Делев, его

жена и жена Маматюка уводят дергающего головой полковника

в отставке Маматюка.

 

Рухл, идем домой, я тебя прошу.

Рахиль. Иди, я тебя не держу. Иди с Былечкой, с этой блядюгой...

Злота (хватается за лицо). Ой, боже мой, люди ведь смотрят...

Рахиль. Пусть смотрят, это ты их боишься, я не боюсь. (Плачет.) Я сейчас пойду за этим Гитлером, возьму камень и ему разобью голову... Одер ойт, одер тойт... Или кожа, или смерть...

 

Возвращается полковник Делев, поблескивая звездой Героя. Подходит к Рахили.

 

Делев (Рахили). Товарищ Капцан, Маматюк неправильно поступил, я ему сделал внушение. (Рахиль стоит молча, ничего не отвечая. Делев уходит.)

Злота (тихо). Рухл, идем домой... (Берет ее об руку, и обе сестры медленно идут с бульвара.)

 

По бульвару идет группа ветеранов и немузыкально поет: «Моя дивизия у стен Бердичева себя прославила в грозных боях...»

 

Занавес

 

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

 

КАРТИНА 7-я

 

В большой комнате тесно от мебели. Старая мебель Рахили зажата новой полированной мебелью Рузи. Появилась тумбочка с телевизором, раскладная диван-тахта, крытая ковром, холодильник. Бюст Ленина по-прежнему стоит на книжном шкафу, но портрета Сталина уже нет. Зимнее утро. Миля, седой, полуголый, с распаренным потным телом, играя мышцами, в спортивных штанах и тапочках делает зарядку. Из соседней комнаты изредка выглядывают то Злота, то Рахиль. Злота смотрит исподтишка, с улыбочкой, а Рахиль смотрит прямо и беззвучно смеется. Сделав приседания, Миля начинает выбрасывать вперед поочередно то левую, то правую руку, сжимая при этом пальцы. После этого выбегает полуголый на кухню. Слышно, как хлопает входная дверь.

 

Рахиль (хохочет). Ну, так можно жить? Голый он побежал на улицу тереть тело снегом. Может, с божьей помощью он уже начнет бегать по улицам и бить окна? Может быть, его увезут в Винницу в сумасшедший дом и мы от него избавимся?

Злота (продолжая улыбаться). Ах, Рухл, что ты говоришь?.. Ну, он физкультурник...

Рахиль (смеется). Хороший физкультурник... Бегает с гоями купаться на речку в проруби... Физкультурник... И Рузе не стыдно перед городом за такого мужа... Физкультурник. Вот так вот он делает. (Выбрасывает вперед руки и сжимает пальцы, кривит лицо, надувает щеки.) Вот так вот... Хопт ды флиген... Вот так вот... Ловит мух...

Злота. Ша, Рухл, зайди-но сюда... Вот он уже идет назад.

 

Рахиль заходит в маленькую комнату. Слышно, как хлопнула дверь, и вбегает Миля с красным, мокрым телом. В руках его комки снега, которыми он трет тело, кряхтит и поет: «Румба, закройте двери, румба, тушите свет, румба, да поскорее, румба, терпенья нет...»

 

Рахиль. Злота, не смотри, а то ты простудишься.

Злота. Ша, Рухл...

 

Миля выбежал на балкон и поет там.

 

Рахиль. Злота, что ты скажешь... А лиделе... Песенка... У него нет терпения...

Злота. Перестань, Рухл. Это песня такая.

 

Миля вбегает, покосился на дверь в маленькую комнату, но ничего не сказал. Звонок.

 

Рахиль. Вот я открою. (Идет и возвращается с Гариком.) Ну, где ты был, Гарик?

Гарик. Какое твое дело?

Рахиль. Что мне до тебя за дело... У тебя есть папа и мама... Если они тебе ничего не говорят, так что я буду говорить.

Гарик. Баба, закрой пасть.

Миля (продолжает делать зарядку). Гарик, перестань грубить.

Гарик. А чего она лезет?

Рахиль. Зачем ты мне нужен, чтоб я лезла? Лучше выйди-ка и раздень в передней пальто и шапку. Чего ты идешь в комнату в пальто?

Гарик (кричит). Это не твоя комната, твоя комната та маленькая, иди туда и закройся.

Рахиль. Закройся сам... Ты ж понимаешь, это его квартира.

Гарик (кричит). Баба, заткнись!

Миля. Гарик, я тебе сейчас дам по губам. (К Рахили.)А вы тоже не вмешивайтесь, вы же видите, в каком он состоянии.

Злота. Рухл, я тебя прошу, иди сюда...

Рахиль (шепчет, произнося громко только вторую половину фразы). ...так было бы хорошо... так было бы хорошо... (Уходит в маленькую комнату.)

Гарик. Ну, как зарядка, батя?

Миля. Полный порядок. Вот снегом натерся. Я тебя тоже в это дело втяну. Сразу другим человеком станешь. Я ведь помню, как раньше себя чувствовал, мышцы как кисель, желудок больной. Это лучше любого курорта — зарядка, зимнее купанье. (Кряхтя, вытирает тело махровым полотенцем, надевает майку, спортивный свитер.) Пойди, сынок, раздень пальто, я тебе кое-что подарить хочу.

 

Гарик уходит на кухню, раздевает пальто и возвращается.

 

(Садится к столу.) Сядь, сынок, я тебе фотографии хочу подарить зимнего купания. (Достает пачку фотографий.) Вот видишь, я в плавках и купальной шапочке на снегу босыми ногами. Вокруг народ в тулупах мерзнет, а мне не холодно. На этой фотографии я тебе делаю такую надпись: «Здоровье на снегу не валяется, его надо укреплять». И расписываюсь. А вот другая. Я по горло в ледяной воде. Пишем: «Не холодная вода страшна, а страшно, когда об этом рассуждают». Понял, сынок? А вот я с Мариком. Это когда Марик был в отпуску. Видишь, он в шинели, в шапке и сгорбился, а я в одних плавках, даже купальную шапочку снял, и ничего, прямо стою... Пишем: «Оттого, что ходишь босой по снегу, насморка не будет! Скорей бывает наоборот». А я вот стою голыми ногами на льду у проруби и держу в руках кусок льдины, как букет. Пишем: «Я люблю физическую культуру, она мне отвечает взаимностью». Подпись... Вот так... Начнешь заниматься физкультурой, все свои глупости забудешь... Сейчас мы с тобой на речку пойдем... Одевайся...

Рахиль (высовывается из маленькой комнаты). Что значит на речку? Он же еще не завтракал...

Гарик. Баба, закрой пасть...

Рахиль. Сам закрой пасть. Что мне за дело до тебя...

Злота. Рухл, ша...

Миля. Ты голодный, сынок?

Гарик. Нет, батя, я пил чай и ел хлеб с маслом.

Миля. Ну, тогда одевайся потеплей. (Уходит и возвращается в полушубке и шапке с каким-то приспособлением в руках.) Это, сынок, для разравнивания сугробов... Похоже на сачок для ловли рыбы, но вместо сетки решетка... Возьми там в передней топор... Топором рубят майну, ну, прорубь, а сеткой вытаскивают обломки льдин... Понял, сынок, ну, пошли. (Они уходят.)

Рахиль. Путь идут, что мне за дело... Рузя будет кричать, что он Гарика взял с собой на речку, но при чем здесь я?..

Злота. Ша, Рухл, зайдем-ка к себе... Вот они возвращаются, дверь хлопнула.

 

Входит Сумер с кошелкой.

 

С у м е р. Что у вас дверь открыта?

Рахиль. Почему ты заходишь и никогда не здороваешься?

Сумер (смеется). Слышишь, Злота? Рухл уже хочет со мной ругаться... Я спрашиваю, почему дверь открыта?

Рахиль. Физкультурник ушел. Он же ходит на речку и раздевается голый и бегает там, как сумасшедший, по снегу. И купается в прорубь. (Смеется) Пусть он купается, но зачем он ребенка берет с собой, зачем Гарика берет с собой?..

Сумер. А что слышно у Гарика?

Злота. Ой, несчастье... Он только хочет жениться на Тинке...

Рахиль. Ой, Сумер, я железная, что я все это выдерживаю. Лучше находиться в тюрьме, где ты был два года, чем это выдерживать.

Сумер (смеется). Ты хочешь в тюрьму? У меня там осталось много знакомых. Даже попки, что сидят на вышке с оружием, мои знакомые. У меня там был швейный цех. Мы шили мешки, спецодежда, все, что надо, мы шили. Баланду я не ел, у меня всегда был лишний кусок балясины.

Рахиль. Сумер, вус эйст балясина?

Сумер (смеется). Воры на колбаса говорят: балясина.

Рахиль (смеется). Сумер, ты ж в тюрьме стал настоящий гонеф... Настоящий вор...

Сумер (смеется). В тюрьме я тоже был заведующим. А ты помнишь, когда во время войны меня мобилизовали на трудовой фронт и послали в Киров на лесоразработки? Так меня там тоже сделали заведующим. Мне выдали хорошие валенки, хороший полушубок, сани с лошадью, возчика... Я пользовался авторитетом.

Злота. Сумер, что ты стоишь в дверях, сядь к столу.

С у м е р (садится к столу прямо в пальто и шапке, рассказывает очень громким, веселым голосом). Слышишь... Так среди мобилизованных был на моем участке один еврей... Мне его стало жалко, думаю, пусть сидит в тепле и топит печки в бараках и конторе. Так этот еврей начал лениться, начал мне грубить и вообще так себя вести, будто я ему что-то должен. Ды гоем приходят с работы, бараки не топлены, в конторе не топлено, грязно... Я ему говорю: чего я тебя взял? Что ты мне Грыцько за кум, а Мыкита за сват... Я вместо тебя возьму гоя, так он мне будет благодарен, и я буду уверен, что он меня не подведет. Будет чисто, вытоплено всегда. Я с этим евреем год мучился, пока меня на другой участок не перевели.

Рахиль. Есть евреи, что они должны харкать кровью. В прошлом году, когда ты, ой вэй з мир, сидел в тюрьму, так на День Победы мы с Злотой немного вышли на бульвар... Ты же знаешь, в День Победы я всегда плачу, ибо муж мой лежит в земле.

С у мер. Ну дым шпыц... Конец...

Рахиль. Ничего... Мы выходим, а Злота еле идет... Ты же знаешь, как Злота ходит и какая она хорошая, ты тоже знаешь.

Злота. Вечно она на меня наговаривает. Я такая больная. С тех пор я еще ни разу не была на улице. (Плачет.)

Рахиль. Вот она уже плачет. Ничего... Было гуляние... Йойны Макзаника сын вышел читать стихи, так его объявили: инженер Макзаник... Какой он инженер, если он кончил Бердичевский техникум?

Сумер. Дым шпыц... Конец... Конец рассказывай...

Рахиль. Так приехал Бронфенмахер из Москвы с новой женой.

С у мер. Красивая жена?

Рахиль. Как моя жизнь, красивая. Ты любишь, когда старуха надевает туфли на тонкий каблук?

Злота. Она очень красивая дама... Я не люблю, когда говорят.

Рахиль. Сумер, ты меня слушай... И с ней приехал ее брат, который очень большой из себя... Московский еврей... Так он над Бердичевом смеялся... Я ему говорю, что вы смеетесь?.. Да, ты же знаешь, что я могу сказать.

Сумер. О, попасть в твой рот...

Рахиль. Ничего, беспокойся про свой рот...

Сумер. Так ты расскажешь конец?

Рахиль. Подожди, а что я делаю, к чему я веду? Быля вышла с Йойной, который носил такую шляпу, что она меня держит в Бердичеве... И Миля тоже одел шляпу... Ты понимаешь, Миля одел шляпу... И они все идут... А в это время подходит к братской могиле Маматюк... Ты знаешь Маматюка?

Сумер. Отставник, это он работает на сахарном заводе?

Рахиль. Этот, этот... Так Маматюк подходит и говорит Делеву... Знаешь Делева? Герой Советского Союза...

Сумер. Знаю, дым шпыц...

Рахиль. Подходит Маматюк и говорит: здесь, в братской могиле, лежат все нации, погибшие за родину, кроме жидов... Так я ему дала жиды... Он стал у меня синий... И этот Герой Советского Союза потом подошел и извинился передо мной.

З л о т а. Его жена была моя заказчица. Но с тех пор она у меня больше не шьет.

Рахиль. Вот ты имеешь... Так, по-твоему, я должна была молчать?.. Этот Маматюк мне кричал «сионистка», и какие только ни хочешь плохие слова он мне кричал. А я должна ему молчать?.. Мой муж убит на фронт, а он будет так говорить? (Плачет.) Так все евреи на бульваре говорили, что я скандалистка. Что я не должна была отзываться, когда этот Гитлер, чтоб он уже лежал и гнил вместе со своей женой, этот Гитлер кричал «сионистка»... Этот, что он приехал из Москвы, и Бронфенмахер, который хотел носить через моя кухня помои, и Быля, которая дует от себя... Чтоб я молчала, когда этот подлец сказал, что здесь закопаны все нации, кроме жидов...

Сумер (Рахили). Ты помнишь, где в восемнадцатом году в Бердичеве было ЧК?

Рахиль. А что ж, я не помню?.. Возле нас, там, где мы жили по Житомирской улице.

Злота. Что ты говоришь... По Житомирской улице был Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

Сумер. Злота лучше тебя помнит... А ЧК было возле еврейского кладбища, из которого потом сделали городской сад имени Шевченко.

Рахиль. Недалеко от базара...

С у м е р. Да, там базар... И там на углу есть дом точно такой, как этот, в котором ты живешь, такой же серый кирпичный и с такими же пузатыми буржуазными балконами.

Рахиль. Что я, не знаю?.. Это доктор Шренцис построил. Он построил городской театр и несколько таких домов.

С у м е р. Так в этом доме было ЧК, а во дворе этого дома были сараи. И тех, кого ЧК расстреливало, оно закапывало в те сараи. Теперь братская могила на бульваре, а тогда была братская могила в сарае... Когда в город вошли петлюровцы, так стало известно, где ЧК расстреливало.

Злота. Что я, не помню?.. Я помню... Йойна первый комсомолец... Раньше он был портной, а потом стал чекист... Жена у него была такая грязная, паршивая... Его в тридцать седьмом году самого убили... И еще был Срулык, что у него на глазу было бельмо... Его все звали Срулык Слепой... Тоже чекист...

Рахиль. Срулык потом стал не только слепой, но и хромой, но пенсию он не имеет. (Смеется.)

Сумер. Вы дадите мне рассказать?.. Когда вошли в город петлюровцы, так они ловили евреев и посылали их выкапывать убитых... Так меня тоже поймали...

Злота. Я помню... Ой, как мы все переживали тогда... Мы были маленькие дети. (Смеется.)

Сумер. Когда мы выкапывали, вокруг нас собрались православные бабы и плакали, и кричали, что всех нас, евреев, которые выкапывают, надо убить... А тех, кого ЧК расстреляло, хотели хоронить с хоругвями... Так среди расстрелянных нашли не только православных, но и евреев... Этот Йойна родного брата расстрелял, который имел магазин... Его тоже там нашли. И других... Так петлюровцы не знали, что делать... Перед нами, правда, не извинились, как перед тобой, Рухл, сейчас, но зато нас отпустили... Так что тогда говорили, что в братской могиле закопаны все, кроме евреев, и теперь так говорят. (Смеется.)

 

Звонок телефона.

 

Злота (берет трубку). Что? Кто? Кто? Кто?

Рахиль (подбегает, вырывает трубку). Да, девушка, я заказывала Житомир... Хорошо, я подожду. (К Сумеру.) Слышишь, Сумер, как курица кудахчет, когда за ней бежит петух, так Злота говорит по телефону.

Злота. Боже мой, боже мой, все время она меня перекривляет. Я имею от нее отрезанные годы...

Рахиль. Ша, Злота, я ведь ничего не слышу... Да, девушка, я жду... По талону... Куплен на Бердичевской городской почт... (К Сумеру.) Я звоню каждый день, если я Люсе не позвоню, я не могу. Ой, эти Алла и Лада — я без них не могу.

Злота (смеется). А сюда они редко звонят.

Рахиль. Ну что делать... Петя очень бережливый. А мне не жалко. Полпенсии у меня уходит на телефон... Да, девушка... Я слушаю... Это Алла? Люся... У вас один голос... Здравствуй... Как вы живете? Hу, вчера я звонила вчера, а сегодня — это сегодня. Я здесь вам купила мешок картошки, я приеду, так я привезу. Неужели Петя не может подъехать? Где? В командировка? На соревновании в Днепропетровск... Ну, пока он вернется в Житомир, я привезу... Возьму такси и привезу картошка, мне не тяжело, ты же знаешь... Как Ладина рука? А Алла? Ой, боже мой, у Аллы есть чирий... У моих детей никогда не было чирий... Ладочка... Где Ладочка, чтоб мне было за ее кости... Я приеду, я привезу ей киевский торт. Чирий надо лечить, это может стать фурункул... Как Лада кушает? Я ей куплю торт за три рубля... Если она не будет ходить боса по полу, я ей куплю. А кефир вы покупаете? Не надо его искать, надо идти и купить. Я имею еврейскую привычку не искать. Вэй з мир... Масло ты кушаешь, колбаса? Словом, я сказала, я приеду, я привезу киевский торт и мешок картошки... Рузи нет... Миля на речке, купается в ледяной воде. (Смеется). А с Гариком несчастье. Он только хочет жениться на Тинке. Ой, я не живу... Здесь Сумер... Привет тебе. И от Злоты... Я завтра опять позвоню... Зай гезынт... Будь здорова... (Кладет трубку, радостно улыбается.) Ты слышишь, Сумер? Лада сидит и плачет. Алле на именины я купила большой торт, а ей я купила маленький торт... Ой, чтоб мне было за каждую ее косточку... Ой, это сладкая девочка...

Сумер. Ничего, пусть она только станет чуть постарше, так ты начнешь с ней ругаться. (Смеется.)

Рахиль. Ой, я до этого не доживу. (Вздыхает.) Но когда я там жила, мой зять сказал мне, что я у них съела много картошки... Это Миля номер два... Я нянчила ребенка, я варила обед, я ходила на базар... Но ничего, надо молчать... Для своих детей я должна быть хорошая, а для всех остальных я не хочу быть хорошая... Пусть про меня говорят что угодно, мне кисло в заднице... Это Злота хочет для всех быть хорошая...

Злота (смеется). Вот так она ко мне цепляется.

Сумер (смеется). Я тоже хотел быть хорошим... Когда я служил при Николае, так унтер выстроил нас, вызвал одного жлоба из строя, а потом он вызвал меня и говорит: Луцкий, дай ему в морду... Я не хотел... Тогда он говорит жлобу: ты дай ему в морду... И что ты думаешь, он дал мне в морду. (Смеется.) Но так дал, что я на всю жизнь запомнил.

Злота. Ой, что я, не помню, как ты рассказывал?.. Когда началась война, это еще до революции, так ты качался по земле, качался, и так по земле ты домой прикачался с фронт. (Смеется.)

Рахиль. Это Рузя, у нее ключ.

Р у з я (входит сердитая, испуганная, встревоженная). Гарик дома?

Рахиль. Его твой муж забрал с собой на речка...

Рузя. Я ему дам водить Гарика на речку! Гарика надо раздеть, разуть и посадить дома. Ты знаешь, Тинка приехала из Винницы?..

Злота. Ой, я не могу жить...

Сумер (достает из кошелки сверток). Рузя, смотри, какое я мясо купил. Правда, хорошее? Я стоял в очереди, но я был первый.

Рузя. Ай, Сумер, отстань со своим мясом. Я сейчас зайду к Луше, так я ей устрою черный день...

Рахиль. Боже паси, при чем тут Луша? Луша сама плачет. (Стук в дверь.)

Рахиль (заходит на кухню). Вот она сама идет. (Возвращается с Лушей.)

Рузя (кричит). Луша, я вас предупреждаю.

Луша. Что вы кричите?

Рузя (кричит). Я не кричу, я предупреждаю. Если я увижу вашу Тинку...

Луша. Следите за своим Гариком.

Рузя (кричит). Если я увижу вашу Тинку с Гариком, я ей голову поломаю.

Луша (кричит). Я тебе поломаю, что своих не узнаешь... На кой хрен мне нужен в доме твой еврейский сопляк...

Рахиль. Ша, Луша, ты так не говори... Что значит еврейский сопляк... Ну-ка выйди-но отсюда. Уйди, чтоб тебе не видеть... Гарика мы разденем и разуем, и он будет дома сидеть... Он не женится на твоей Тинке.

Луша. Рахиль Абрамовна, дай вам бог здоровья, если вы так сделаете. (Плачет.) Эта Тина у меня все силы отняла. (Уходит.)

Сумер. Что это за Луша?

Рахиль. Луша — это одна из нашего двора, что она спала с немцами... Тинка ведь от немца... Валя, которая едет к нам из Семеновки мыть полы, говорит, что эта Луша при немцах голая танцевала на столе...

Злота. Ай, то, что тебе Валя скажет...

Рахиль. Вот ты имеешь защитника...

Сумер. А что это за Тинка?

Злота. Тинка хорошая девочка... Она окончила Бердичевский медтехникум, а теперь она учится в Виннице в мединституте на доктора.

Рахиль. Что ты скажешь, Сумер?.. Мою Люсю в Винницкий мединститут не приняли, а Тинка, которая родилась от немца и что мать у нее безграмотная уборщица, так та учится... Гой всегда имеет счастье... Тинку взяли, а Люсю нет... Что это за власть?.. Это-таки гонейвише мелихе... Воровская власть.

Сумер (смеется). Разве член партии так может говорить?..

Рахиль. А что я, тебя боюсь?.. Ты кому-нибудь расскажешь?..

Рузя. Давно ушел Миля с Гариком?

Рахиль. Не очень... Ты иди за ним, а я тоже пойду в одно место... В общем, я знаю, куда мне идти.

 

Рузя уходит.

 

Злота, давай я тебе включу телевизор, ты же любишь. (Сумеру.) Это их телевизор, так мы его можем смотреть, пока Мили нету дома. Ничего, я еще куплю телевизор. Зайду к Балиной в «Культтовары», так я возьму в рассрочку... Мне дадут... Ты думаешь, этот телефон ему дали? Это мне дали... Еще слава богу, что меня в Бердичеве уважают. (Включает телевизор.) Слышишь, Сумер, Миля не дает Злоте смотреть телевизор... Это что, Киев показывают? Это площадь Богдана Хмельницкого... Вот он сидит на лошадь.

Сумер. Когда я был в Киеве, так я подошел к памятнику Богдана Хмельницкого и плюнул, только чтоб никто не видел, и сказал, только чтоб никто не слышал: идешер койлер... убийца евреев...

 

Сумер и Рахиль уходят. Злота наливает себе чай, садится перед телевизором, берет нож и рубит кусочек сахара, приложив нож к сахару и стуча ножом вместе с сахаром об стол. Входит Миля и какой-то парень спортивного вида. Миля выключает перед Злотой телевизор. Злота молча встает, берет стакан чаю и уходит в свою комнату.

 

Миля (парню). Андрей, посиди.

Андрей. Нет, Миля, мне пора. Дай мне фотографии, и я пойду.

Миля. Вот они, твои фотографии. (Достает пакет.) Вот ты в проруби, вот вылезаешь на лед, вот массовый заплыв моржей... Видишь — это я, это ты, это Дзивановский... С тебя пятерка... (Включает телевизор.) Посиди...

Андрей. Ну ладно... Толковая передача?

Миля (смотрит телевизор). Балет. (Пауза.) Танцуют. (Пауза.) Ушли. (Пауза.) Занавес. (Пауза). Дикторша... Светочка, здравствуй... Хорошая баба...

Андрей. Баба ничего, а балет я не люблю... Если б хоккей показывали... Ну, я пойду, будь здоров.

Миля. А я хоккей не люблю, я футбол люблю... В хоккее мяч маленький, следить трудно, куда он летит... Хоккей у нас вчера на льду был, медсантруд и кожзавод.

Андрей. Какой счет?

Миля. Два — ноль в пользу бедных. (Смеется.)

 

Андрей уходит. Миля молча смотрит телевизор. Злота осторожно выходит из своей комнаты, наливает еще один стакан жидкого чая и осторожно уходит. Шумно и быстро входит Рузя.

 

Р у з я. Гарик дома?

Миля. Нет...

Рузя. Он же пошел с тобой?

Миля. Так пока я переодевался для купанья, он куда-то делся.

Рузя (кричит). Чтоб ты провалился со своим купаньем! Зачем ты взял с собой ребенка?

Миля. Рузя, не кричи... Рузя, Рузя... Пока я переодевался, он был с Колей Рабиновичем.

Рузя (кричит). С Колькой Рабиновичем?! Чтоб он сдох, этот Колька... Ты разве не знаешь, что у этого Кольки Рабиновича Гарик встречается с Тинкой?

Миля. Рузя, не кричи...

Рузя (кричит). Чтоб ты пропал, а не Гарик... Гарика нельзя было выпускать на улицу, зачем ты взял его с собой?.. Сволочь! Негодяй!

Миля. Рузя, замолчи...

Рузя. Сам замолчи... Хватит... Двадцать три года я живу по выражению твоего лица... Сволочь! Одевайся и иди искать Гарика!

 

Быстро входит Рахиль.

 

Рахиль. Я только что была у Раи из загса. Гарик подал заявление, чтоб его расписали с Тинкой.

Злота. Ой, я не могу выдержать...

Рузя (Миле). Одевайся, и идем искать Гарика... Я его закрою дома голого...

Злота (смотрит в окно). Ой, вот он сам идет.

Миля. Тише, только не кричите на него, я сам с ним поговорю.

 

Входит Гарик, бледный, возбужденный.

 

Рахиль. Где ты был, Гарик, что мы тебя все искали?

Гарик. Не твое дело.

Миля (Рахили). Вы не вмешивайтесь. (К Гарику.) Разденься, сынок, сядь, я с тобой поговорю.

Гарик. Говорить нечего. Мы с Тиной подали заявление в загс... Я люблю ее, она любит меня...

Рахиль. Но ведь она старше тебя на пять лет... Папа ее был немец, что он убивал евреев, а мама ее уборщица, что она здесь во дворе мало разве кричала: жиды!

Гарик. Баба, закрой пасть.

Рахиль. Закрой пасть... Сморкач... Подожди, Тинка еще тебе крикнет: жид... И Луша тебе крикнет: жид... Луша тебя ненавидит...

Гарик. Я женюсь на Тине, а не на тете Луше.

Рахиль. Тетя Луша... Злота у него не тетя Злота, ей он кричит: заткнись, а Луша, что она ненавидит евреев, у него тетя... Луша, что она при немцах танцевала голая на столе.

Миля (Рахили). Зачем такое говорить при молодом парне?.. Вы это видели?

Р у з я (Миле). Ты еще будешь Лушу защищать! Отдай Гарика в ее руки, отдай! Гарик, я тебя голого раздену. (Хватает его, тот пытается вырваться, борьба. От толчка падает с книжного шкафа и разбивается бюст Ленина.)

Рахиль. Осторожно, сейчас вы разобьете зеркало... Взяли и разбили... Этот Ленин у меня с 45-го года стоял, и был целый.

Рузя. Молчи, мама... Людоед... Я тебе заплачу за бюст Ленина... Гарик, стой, Гарик... Миля, что ты сидишь?..

Миля. Сядь, сынок, поговорим...

Гарик (плачет, кричит, хватает хлебный нож, приставляет его к запястью). Я себе удеры перережу... Вены вспорю...

Рахиль (кричит). Заберите у него нож... Ой-ой-ой...

Злота. Ой, мне плохо...

 

Миля и Рузя хватают Гарика, забирают у него нож, стаскивают с него пальто, раздевают один ботинок. Он вырывается, брыкает ногой, не дает Миле снять второй ботинок, попадает ему пониже живота ногой.

 

Миля (хватается за пораженное место руками). Ой... Темно в глазах...

Рузя (кричит). Что ты скорчился! Держи Гарика!

Миля. Не могу... В глазах темно... Он мне попал ногой...

 

Гарик отбрасывает Рузю, бежит к дверям в одном ботинке, но Рахиль успевает подбежать, тяжело, астматически дыша, и загородить дорогу. Гарик толкает ее в грудь. Она пошатнулась, но устояла. Тогда он хватает ее за халат у горла, но в это время Рузя и оправившийся Миля вцепились в него. Слышен треск материи.

 

Рахиль (кричит). Ой, он порвал на мне халат! Ой, он порвал на мне халат! Ой, он порвал на мне халат! Ой, он порвал на мне халат!

 

Под крики, плач, звон разбивающейся посуды ползет занавес

 

КАРТИНА 8-я

 

В большой комнате стало гораздо свободнее, исчезла Рузина полированная мебель. Вместо старого телевизора стоит телевизор другой конструкции. Майский теплый вечер. Дверь балкона приоткрыта. За столом сидит Рахиль, совсем уж сильно растолстевшая, обрюзгшая, но по-прежнему с живым, острым взглядом. Рядом сидит полный бородатый человек, в котором с трудом можно узнать Вилю. 3лота у зеркала примеряет платье Быле. Злота с жидкими седыми волосами, с выцветшими, слезящимися глазами. Тонкие косички торчат у нее, как козлиные рожки. Движется Злота совсем медленно. Быля еще молодится, но старость уже явно проступает на ее лице и еще больше подчеркивается пудрой и крашеными губами.

 

Злота (поет слабым голосом). «Тира-ра-рой, птичечка, пой...» Здесь будет встречная складка...

Рахиль. Слышишь, Быля, так я пошла и дала за ковер задаток три рубля... Мне дадут в рассрочку, чтоб повесить над Злотиной кроватью вместо ее тряпки... Что ты скажешь, Виля, я правильно сделала?

Злота. Я тебе свою стену не дам. Ты потом отдашь ковер детям, а я останусь с голой стеной. У меня тряпка как тряпка...

Рахиль. Ой, она кричит... Виля, у вас в Москве тоже так кричат?

Виля. Ты имеешь от нее отрезанные годы? (Смеется.)

Злота. Она потом отдаст ковер Рузе, а я останусь с голой стеной.

Быля. Ну, как Рузя, довольна квартирой Рузя?

Рахиль. Ничего. Они получили там, где был раньше роддом. Однокомнатная, зато есть удобства — уборная, отлив... У меня уже нет сил таскать с лестницы ведра, особенно зимой.

Быля. Так Рузя довольна, Рузя?

Рахиль. Им хватает... Ей и Миле... Ребята уже женились... Марик в Ленинграде, а Гарик в Минске... Ничего...

Быля. А кто их жены?

Рахиль. Кто они? Марикина жена учительница, ее зовут Надя... А Гарикина жена еще студентка, вместе с ним учится в строительном институте, но ее тоже зовут Надя... Ничего. Она будет экономист, а он будет строитель.

Злота. Я к Марикиной Наде ничего не имею и к Гарикиной Наде ничего не имею... Они очень хорошие.

Рахиль. У тебя все очень хорошие... Ничего. (Вздыхает.) Как бы там ни было, но таки плохо тем, кто лежит в земле. (Начинает плакать.) Как говорят ды гоем: колы нэ умыраты, то треба дэнь тэряты...

Быля (вытирает глаза). Я слышала, что Сумер умер на улице, я слышала... Так говорят...

Рахиль. Чтоб у того выкрутило рот, кто так говорит... Что он, нищий, чтоб умереть на улице...

Быля. При чем тут нищий, при чем тут?.. Слушай-но... При чем тут нищий?.. Каждый может умереть где угодно... Даже царь может умереть на улице, даже царь...

Злота (плачет). Он стоит мне перед глазами... Он был такой хороший брат... Он недостает мне в каждом уголочке... Уже пять месяцев скоро, как он умер...

Рахиль. Чтоб у того выкрутило рот, кто говорит про нашего Сумера, что он умер на улице... Он умер не на улице, а в этом новом универмаге, что построили возле церкви. (Плачет.) Слышишь, Виля, 26 январь, ой, я хорошо запомню это число, он пошел покупать ведро в универмаге. Я его встретила на улице и говорю: Сумер, зайди к нам... Он говорит, я сейчас пойду, куплю ведро в универмаге и на обратном пути зайду к вам... Так он только поднялся на лестницу, чтоб войти в универмаг, сразу упал... Тогда какие-то люди его занесли внутрь, потому что на улице мороз... А эти гойки, продавщицы, сейчас же продавщицы все гойки из села у нас, евреев сейчас в торговой сети нету, так гойки начали кричать: вынесите этого пьяницу... Но в универмаге была Векслер, что она когда-то работала со мной в торгсин... Ты знаешь, Виля, что такое торгсин? Это где дефицитный товар продавали не на деньги, а на золото и драгоценные камни... Так эта Векслер говорит: нет, это не пьяница... Это Луцкий...

Злота (плачет). Он стоит у меня перед глазами... Он пережил Зину почти на год... Зина умерла от сахарной болезни...

Быля. Да, я слышала, от диабета.

Рахиль. В общем, как рассказывают, Сумер пришел в себя, сел, вынул конфетку, положил в рот, вынул платок, вытер губы... Ему говорят — позвать сестру? Это про меня... Меня ж в городе все знают... Позвать сестру, Рахилю Абрамовну. (Плачет.) Он говорит: не надо... Это были его последние слова... Потом я пришла в больницу, так он лежал и спал. Но одно ухо у него было синее. Я его поцеловала... И еще один там лежал и спал. Так тот проснулся, а Сумер нет... Три дня ему не хватало до восьмидесяти лет... Мы ему устроили похороны... Но в больнице хотели, чтоб он еще лежал... Некому было копать яму... В тот день было шесть покойников... Тогда товарищ Сумера дал из свой карман двадцать рублей, и яму выкопали... Виля, ты помнишь Сумера?

Виля. Как же... Бердичевский Вольтер...

Рахиль. Что значит Вольтер? Что значит, ты говоришь на Сумера — Вольтер?.. Я не понимаю.

Быля. Это такой писатель.

Рахиль. Он не был писатель, но он был очень умный.

 

Входит шумно Валя с половыми дорожками в руках. Одета она в обноски, повязана рваным платком, но веселая, с маленьким носиком и круглым лицом.

 

Валя. Луша каже: ты чего дорожки трепаешь?.. Пыль на ней идэ... От зараза, вредная... Кажэ: она менэ вдарыть... (Смеется.)

Рахиль. Пусть попробует... Луша думает, что это ей при немцах, когда она голая танцевала на столе... Ты знаешь, Быля, что это за Луша? Гарик ведь хотел жениться на ее дочке Тинке... Ой, тут было несчастье... Эта же Тина от немца... Правда, Валя?

Валя. От немца... Луша кацапка с нимцями гуляла из комендатуры... (Смеется.)

Виля. А вы откуда знаете? Вы из одного села?

Валя. Нет, я из Семеновки. (Смеется.)

Рахиль. Что, ты не помнишь Валю? Она у нас уже, может, десять лет пол моет... У нее сестра есть в Виннице, тоже уборщица, а больше никого нет... Я правильно говорю, Валя?

Валя. Правильно. (Смеется.)

Виля. Вы в колхозе работаете?

Рахиль. Как же она в колхозе, если она ездит мыть полы... Ой, вэй з мир...

Валя. Я без матэри колы зусталась, пишла на стройку подсобницей. Далы мени паспорт. А скоротылы, паспорт в мене видибралы, пишла поденно.

Злота. У нее в селе есть землянка... Она содержит собака, кошка, несколько куриц. (Смеется.) Я ей всегда для собака кости собираю.

Валя. Собака гавкает, а кот мышей и горобцов ловит... Я иду на работу, и он идет на работу. (Смеется.)

Б ы л я. Сколько же вы ей платите за то, что она убирает, сколько?

Рахиль. Я ей даю рубль и покушать...

Злота. У Вали главное картошка... Я ей покупаю тюльку, я ей покупаю капусту... Уже десять лет она моет у нас полы.

Рахиль. Но у меня нет сил, я не могу согнуться.

Виля. А сколько же вам лет, Валя?

Валя. Шестьдесят три... Поки не хвора, то добре, а як захворию, кто мене будет годувать... Подохну. (Смеется.)

Злота. Як помрешь, то задницу не забачишь. (Смеется.)

Рахиль. Валя, возьми дорожки, что под ноги кладут, и потрепай... Но больше их не стели возле кровати.

Злота. Как это не стели... Мне холодно в ноги.

Рахиль. Я не имею сил трепать, а Валя вместо всех этих тряпок лучше пускай хороший ковер выбьет.

Злота. Но мне холодно в ноги.

Валя (смеется). Злота хоче, щоб чисто було и щоб не трипаты... Цю Злоту треба начальником посадыты. (Смеется.)

Рахиль. Да, на чужих плечах она молодец.

Злота. Ну, я не могу, вот так она на меня наговаривает.

Быля. Злотка, не нервничай, Злотка...

Виля (к Вале). А пенсия у вас есть?

Валя. Нема... Ничего... Ци пенсионеры вже смердять. А я як хвора стану, краще помру. (Смеется.)

Рахиль. Валя, что-то ты сегодня много говоришь... Вынеси-ка ведро. (Валя уходит.) Зи даф эсен дрек... Она должна кушать, извините за выражение, то, что в уборной... Такая грязная... и она живет, а Сумер умер. (Плачет.)

Б ы л я. Вечного ничего нет, правда, Виля? Виля очень хорошо выглядит.

Рахиль. Ну что ты хочешь, научный работник.

Виля. Я не научный работник.

Рахиль. Ну все равно, большой человек... Ой, сколько мы пережили, сколько Злота плакала... Теперь уже слава богу... Быля, ты видела, какое у него красивое пальто?

Быля. Я видела, московское... Моя Мэра тоже должна скоро поехать в Москву... У нее там знакомые, у нее там... Овечкис. Ты не слышал, Виля, Овечкис? У него труды опубликованы. Этот Овечкис тоже сейчас приехал, он у нас гостит... Ты не слышал Овечкис?

Виля. Я не слышал.

Рахиль. Откуда он знает? Что, Москва — это Бердичев?

Быля. Злотка, так когда на примерку, Злотка?

Злота. Через три дня.

Быля (переодевается в соседней комнате, выходит). Когда ты едешь, Виля?

Злота. Он же только приехал.

Быля. Ну, слава богу... До свидания. (Уходит.)

Рахиль. Злота, быстрей переверни стакан... Зи кен гибен а гытойг... Она может сглазить. (Дает дули в дверь.) На, на... Соль в глаза, камни в живот.

Злота. Зачем ты так говоришь?.. Это наша родственница...

Рахиль. Родственница. Троюродная пуговица от штанов... Виля, ты меня слушай, если я говорю, так это сказано. Ты ее Мэру видел? Петух. Одно горло, и больше ничего ни спереди, ни сзади... Когда Мэра ездила в Крым, так у нее ушло триста рублей. Но нельзя говорить. Она ходила кушать только туда, где музыка играет... Еще хорошо, что она из Крыма не привезла сифилис...

Злота. Боже мой, что она говорит?.. Мэра очень честная девочка...

Рахиль (смеется). Девочка... Олте мойд... Старая дева, а не девочка... А Быля скрывает, что ее отец был простой бондарь... Всю жизнь она хотела дружить только с докторами... Она хотела мужа для Мэры доктора... Но ее Мэра поехала в Крым, и, говорят, она там жила с одним узбеком... Еще хорошо, что она не привезла сифилис, как дочка Иванова.

Злота. Где есть сплетня, так она приносит.

Рахиль. Злота, чтоб бог помог прекратить твои крики... Ты меня слушай, Виля... Ты Иванова знал?

Злота. Откуда он знает Иванова?

Рахиль. Его фамилия Иванов, но он еврей... Закупщик скота... Богатый... Кооперативная квартира... А у его дочки уже ребенку десять лет. Так она поехала на курорт, познакомилась с киевлянином и привезла сифилис. (Смеется.) Ничего... Мужа у нее нет, с мужем она разошлась... Но в квартире надо делать ремонт, так пришли маляры. Так она легла с одним маляром и заразила его. А он разнес сифилис по городу. (Смеется.) Такая сволочь... А этот Иванов был при немцах...

Злота. Рухл, что ты рассказываешь всякая ерунда, дай ему покушать. (Ставит на стол яички и котлеты.)

Рахиль. Злота, что за маленькие котлетки ты сделала? Большие люди едят эти котлеты, а ты сделала как для маленьких детей...

Злота. Ну, я не могу... Только она хочет быть надо мной хозяином, только она хочет взять меня себе под ноги... Виля, не бери масло из этой масленки, это Рахилино... Вот наше. (Подвигает точно такую же масленку.)

Рахиль. Виля, если я от нее выдерживаю, так я железная... Ну так что, если он возьмет немного моего масла? Что я, обеднею?

Злота. Зачем, когда у него есть свое?..

Виля. А как же вы различаете? Ведь масленки совершенно одинаковые, обе из синей пластмассы?

Злота. У моей здесь прикреплен бумажный кружочек от катушки.

Рахиль. Виля, посмотри на нее с этими косичечками. (Смеется.) Зи кен аф мынен... Она может пригодиться для мынен... Ты знаешь, что такое мынен? Это в синагоге нужно десять человек, чтоб состоялась молитва. Если девять, это не годится... Тогда искали десятого, кого угодно, даже идиота. (Хохочет.)

Злота. Если б не мое горе, я б твоего лица не видела... Я бы уехала в Москву... Что, у меня там не было бы заказчиц? (Плачет.)

Рахиль. Ша, Злота, дай Виле спокойно покушать... Большой деятель... Она уже пять лет не выходит на улицу, так она поедет в Москву.

Злота. Она мне не дает слова сказать, она меня все время перебивает... Я раньше так хорошо ходила, у меня были такие крепкие ноги...

Рахиль. Ты всегда имела плоскостопие, сколько я тебя помню... Виля, ты меня слушай... До революции мы жили как бедняки. Кто был наш отец? Простой шорник... Так если покойная мама сварила суп из картошки, у нас был веселый день. Боже паси, чтоб дети ели когда-нибудь яйца. Но Злоте запаривали яйца.

Злота. Мне давали яйца потому, что я самая первая из детей начала работать... Раньше Сумера... Мне еще было восемь лет, когда я пошла работать ученицей к портному. (К Виле.) Раньше портних не было, только портные... Раньше лучше одевались, а сейчас барахло... Мне лежит в памяти, когда после революции покойный Сумер держал магазин от вещи. (Садится, наливает себе чай, берет яблоко, кусает.) Я люблю чай пить с яблок... Так про что я говорила?

Рахиль. Злота, когда пьют чай, так молчат, а то можно, не дай бог, подавиться... Ты помнишь, как ты подавилась костью от рыбы? Ой, Виля, я железная... Если б Дуня снизу не прибежала и не начала Злоту бить по спине, так кость бы не выскочила... Ты бы видел кость... Как человек может проглотить такую кость?.. Эта кость, когда выскочила, так ударила о миску, что звон пошел.

Злота. Ну, она не дает мне слова сказать... Я помню, как в Варшаве была еврейская религия.

Рахиль. Она помнит... Ты что, была в Варшаве? Злота, что-то с годами ты стала лыгнерын... обманщица...

Злота. Но она меня только хочет плохо поставить перед людьми... Я не была, но я помню, как дедушка рассказывал... Я помню нашего дедушку, он был такой красивый, у него на всех пальцах были кольца... Сколько было пальцев, столько было колец... Он имел теркешер пос... Турецкий паспорт... Так как только начиналась война, так приходили эти красные колпаки и его арестовывали... Я помню, как мы все дети сидели и обедали и пришли красные колпаки и его арестовали... Ой, мы так плакали...

Рахиль. Вот она тебе скажет... Красные колпаки, это же гайдамаки, они в гражданскую войну были... А до революции был пристав. Это пристав пришел, чтоб арестовать дедушку, что я не помню...

Злота. Я лучше тебя помню... Дедушка был приказчик. Он ехал в Варшаву за товаром. Раньше евреев не пустили в Киев и Москву, а только в Варшаву. Мне лежит в памяти. О, какие платья тогда были! Теперь не платья, а барахло. Они ездили в Варшаву покупать... В Киеве жили только первогильдники, капиталисты и ремесленники... Тогда портних не было, только портные...

Рахиль. Злота, что ты повторяешь одно и то же...

Злота. Ну, она не дает мне слова сказать... В Варшаве евреи ходили с бородами, шапки с козырьком, женщины носили парик...

Рахиль. Злота, что за вареники ты сделала? Котлеты ты делаешь маленькие, а каждый вареник как Эгдешман... Тут был такой большой грузчик Эгдешман, так каждый вареник как Эгдешман.

 

Входит Валя с дорожками

 

Валя (смеется). От зараза... Луша знову каже, что мене вдарить, бо я дорожки трепаю и роблю пыляку... Зараза ии мамци... Кацапка погана... Ии позавчера з церквы пип выгнав...

Рахиль. Ты слышишь, Злота, что такое Луша... Валя говорит, что Луша обделалась перед попом и он велел ее выгнать из церкви.

Злота. Зачем такое говорить на человека?

Валя (смеется). Я сама бачыла, як ии з церквы выгналы...

Рахиль. Ну, иди, Валя, здоровая... Так ты придешь в пятницу? Иди...

 

Валя уходит.

 

Злота (зовет). Валя... Валя... Ой, если я сяду, я уже не могу подняться. (Хватается руками за стол, поднимается, берет с подоконника газетный сверток.) Я забыла ей дать... Эти кости я собираю Вале для собаки.

Рахиль. Дай-но сюда... Выброси их... Валя должна знать, что ты кушаешь курицу?

Валя (заглядывает). Вы мене клыкалы?

Рахиль. Нет, ничего, иди, Валя. (Baля уходит.) Она потом пойдет вниз и все расскажет о нас гоем, как мы живем, что мы кушаем курицу. Но у меня они могут знать, только что в заднице темно...

Виля. А где Дрыбчик?

Злота. Дрыбчик? Ой, он помнит Дрыбчика... Дрыбчик еще два года назад утонул.

Рахиль. Он поспорил на поллитра, что переплывет Гнилопять... Так туда он переплыл, а назад — нет... А тут был во дворе еще один бандит, Витька Лаундя, ты помнишь? Так ему отрезали обе ноги, у него гангрена... А ты помнишь муж Дуня, что они были на Рузиной свадьбе?

Злота. Фамилия его Евгеньевич, нет, Евгений... Чтоб я так знала про него...

Рахиль. Вот она тебе скажет... Евгеньев его фамилия... Так пять лет назад он застал у Дуни одного пенсионера, что он за этой старухой ухаживал, и так крикнул от ревности, что у него оборвалось сердце. (Смеется.)

Злота. Зачем тебе надо смеяться? Человек умер...

Рахиль. Чтоб он раньше на тридцать лет ушел головой в землю... Это он нам порекомендовал Милю... А когда я спросила Рузю: Рузя, он тебе нравится, она ответила: ничего паренек...

Злота. Рухл, перестань. Миля совершенно переменился. Он теперь совершенно другой, после того как с ним случилось несчастье.

Виля. Какое несчастье?

Рахиль. Ой, ты еще не знаешь... Ему же отрезали палец...

Злота. Боже мой, что тут было... Он ходил купаться зимой на речку, и на него упал лед... Думали, что отрежут всю руку, но отрезали только палец... Еще слава богу...

Рахиль. Так одним пальцем он уже на том свете. (Смеется.)

Злота. Рухл, перестань, он еще молодой... Ему недавно отметили шестидесятилетие, в прошлом месяце. Так вечеринка была здесь у нас, потому что у них негде. Он пришел и говорил со мной и говорил с Рахилей... Шестьдесят лет... Он еще молодой...

Рахиль. Молодой... Собака в его возрасте уже давно сдыхает...

Злота. Ой, боже мой. (Смеется.)

Рахиль. Когда они здесь жили и Злота хотела смотреть телевизор, так Миля его выключал, когда она выходила, так он опять включал.

Злота (смеется). Ну, он такой человек... Плохого человека надо поднять...

Виля. Что? Понять?

Злота. Нет, не понять, а поднять... Плохому человеку надо сделать почет, тогда ему будет приятно.

Рахиль. Это ты им делай почет... Ты хорошая, а я не хочу быть хорошей... Быля, вот Злота сейчас будет кричать, но Быля теперь говорит, что ты хорошо выглядишь и у тебя хорошее пальто. А раньше она смеялась над тобой.

Злота. Это неправда. Она всегда спрашивала, как Виля.

Рахиль. Ты меня слушай... Йойна тебя назвал «вечный студент»... Я ему говорю, что значит «вечный студент»?.. Как вы так говорите, Йойна. Вот вы сейчас смеетесь, а еще будет время и люди лопнут от зависти, когда посмотрят на нашего Вилю... Я и Злота всем так говорили... Мы наши дети не бросаем... Если надо посылка, так посылка. Сегодня мы Виле дадим, завтра он нам даст... Правильно, Злота?.. А Йойна за то, что он так говорил, теперь вырезали из носа кусок мяса.

Злота. Зачем ты радуешься, это же несчастье...

Рахиль. Ничего. То, что я сказала Виле, так Виля никому не расскажет. Говорят, что у Йойны рак, но Быля это скрывает. Слышишь, Виля, каждый год Быля с ним едет в Киев, и у него из носа вырезают кусок мяса... Это стоит еще тех денег... Ай, я не хочу о них думать, у меня есть про что думать. Виля, посмотри лучше на Алла и Лада, чтоб мне было за них. (Достает с буфета альбом.) Это Алла, ой, как она красиво танцует, она будет балерина... А это, ты думаешь, Люся в детстве? Нет, это Ладушка... Смотри, с воздушным шариком. Это я ей купила, думаешь, это Петя ей купил?

Виля. Современный Бердичев в третьем колене.

Рахиль. Чтоб мне было за их коленки... Ой, надо же позвонить Рае в загс... Алла не хочет быть Пейсаховна... Она хочет быть Петровна... И Лада тоже от нее учится... Когда Петя родился, так его родители записали не Петя, а Пейсах... А я им говорю: о чем вы раньше думали, идиоты?

Виля. Да, проблема сложная, но временная. Это последние Пейсаховичи и Исааковичи... В жизнь вступило поколение Анатолиевичей, Эдуардовичей, Алексеевичей, Александровичей...

Рахиль. А ему дали имя Пейсах... Так я зашла к Рае в загс... Ой, Рая, ей ниоткуда прожить день... Сколько у нее зарплата? Она собирает бутылки, что их оставляют пьяницы, и сдает... Так Рая мне говорит, когда Алле исполнится пятнадцать лет, надо написать заявление и пятнадцать рублей... Но я думаю, что за пятнадцать рублей я им обеим «Пейсаховна» поменяю на «Петровна». Что ты скажешь, Виля?

Виля. Нет, за пятнадцать рублей только Алла будет Петровна.

Рахиль. Ну, что ж, мэйле... Возьму в кассе взаимопомощи тридцать рублей... Ради своих детей надо делать все... Кто-то звонит... Злота, забери-но свое трико... Всегда она посадит свое трико на палку, что я открываю задвижку в печке, и выставит это свое трико на видное место сушить...

Злота. Она рвет от меня куски. (Снимает трико с палки и уносит его.)

 

Входит Борис Макзаник.

 

Макзаник. Ну, где тут ваши гости?

Рахиль. Какие гости?

Макзаник. Где здесь знаменитый человек? Ах, вот он, бородатый... Ну, здоров...

Виля. Борис Макзаник нас заметил и, в гроб сходя, благословил.

Макзаник (хохочет, выпучив глаза). Ну, как Москва?

Злота. Садитесь, выпейте с нами чаю... Я теперь вам не могу говорить «ты».

Макзаник. Да, мы повзрослели. (Хохочет.) И побородели. (Хлопает Вилю по плечу.)

Рахиль. Как папа, как мама?

Макзаник. Ничего, болеют... Старшее поколение...

Злота. Я помню, как ваш папа, еще до войны, читал лекции о международном положении на еврейском языке.

Макзаник. Отец у меня хороший, батя... Конечно, возраст, но продолжает, несмотря на пенсию, работать в области журналистики. Внештатный корреспондент «Радянськой Житомирщины». Вы читали недавно его большую статью «Жертвы сионизма», про евреев, которые уехали из Житомира в Израиль и теперь хотят вернуться назад?

Рахиль. Я только местную газету выписываю «Радянський шлях».

Злота. А как ваш сын? Извините, я вас расспрашиваю...

Макзаник. Сын... Вот мой сын. (Достает фото.) Уже семь лет мальчику. (Виле, тихо.) Может, прогуляемся, а то тут тетушки.

Вил я. Нет, гулять не хочется.

Макзаник. Э-э, да ты, я вижу, скис. А вот смотри фото: мы с тобой, какие молодые ребята, и вот твоя надпись: «Другу по надеждам и мечтам»... Молодость...

Виля. Мао Цзедун прав. В молодости человек — это чистый лист бумаги...

Макзаник. Странные у вас в столице мысли... Пришел бы на завод, пообщался бы с рабочим классом, тогда и дети появятся. (Хохочет.) Это ведь очень просто... Не получается, передохни, погуляй немного по комнате, скушай ложку меда... Ну, а если всерьез, я стихи своему сыну Саше недавно написал. Хочешь послушать?

Виля. Прочти.

Макзаник. Стихи обычно приходят вечером после трудного дня... Вот, послушай: «Сыну Саше. Эпоха целая прошла с тех пор, как мама на горшок тебя сажала, а ты кричал «уа-уа» и ничего не понимал. Теперь ты взрослый человек, не делаешь сырых пеленок, но я хочу, чтоб целый век был жив в тебе, мой сын,— ребенок». (Последнюю фразу произносит дрогнувшим голосом.)

Виля. Ничего. (Начинает кашлять.)

Макзаник. А вот совсем другая тематика, скоро будет напечатано... «Страна советская большая, нет в ней бесчисленных врагов, живет прекрасно, расцветая среди полей, лесов, лугов. А если враг захочет снова Россию пеплом всю обжечь, не надо им влезать в Россию, им надо голову беречь». (Хохочет.) Это я по проблемам мирного существования.

Виля. В общем неплохо. (Начинает кашлять.) Что-то я простудился.

Макзаник (смотрит на Вилю искоса). Тогда, чтоб по-рабочему вылечить тебя от интеллигентской простуды, я тебе прочитаю кое-что другое... Вот афоризмы, которые, может быть, пойдут тебе на пользу... «Душа — это алмаз, а ум — это инструмент, который обрабатывает алмаз»... «Подавляя свою душу или не связывая ее с умом, с действительностью, человек углубляется в мир иллюзий и мистики, следствием чего является презрение к людям».

В и л я. Ничего. (Кашляет.) А это ты один писал или в соавторстве, как Козьма Прутков?

Макзаник. О человеке можно судить не по тому, что он говорит, а какие вопросы он задает. (Вскакивает.) Ты был дурак и остался дурак, хоть что-то там вытворяешь в Москве.

Рахиль. Ой, вэй з мир... Что? Кому ты говоришь: дурак? Сморкач паршивый. Так, как я держу руку, так я тебе войду в лицо.

Макзаник (кричит). Негодяи, сволочи... У меня нервы как струны! Ты думаешь, я не видел, как ты надо мной насмехался... Кашляет, кашляет...

Рахиль. Ты сам сволочь... Твой папа всегда имел любовниц, и ты такой же... Уйди, чтоб тебя не видать... Кто тебя сюда звал? Ты сам звонил каждый день, спрашивал, когда Виля приедет... Что ты нам нужен?.. Даже, когда я сижу в уборной, я о тебе не думаю...

Макзаник. Когда мне надо будет, я уйду... Пусть ваш Виля не думает, что только он один человек, а все вокруг него клопы... Он был дурак и остался дурак... Вот он показал сейчас себя во всей красе. (Быстро уходит, хлопает дверью.)

Рахиль. В голове чтоб ему стучало... Виля, что ты ему не ответил? Он тебе сказал: дурак, надо было сказать: от дурака слышу... Что ты так побледнел, Виля, что ты переживаешь? Что, ты не знаешь Макзаника, это же идиот... Его весь Бердичев считает за идиота.

Злота. Боже мой, Виля, ты себя что-то плохо чувствуешь? Может, ты ляжешь и я тебе дам чаю в постель?

Рахиль. Такое горе... Это твоя идея, Злотеле... Я сказала — он здесь не нужен, а ты говоришь, надо пригласить, неудобно... Макзаник просит... Он просит... Чтоб он уже себе смерти просил...

З л о т а. Она от меня куски рвет. (Плачет.)

Виля (встает). Может, действительно мне сегодня уехать? Я еще успею на казатинский поезд, а ночью из Казатина идет много поездов на Москву.

Злота. Как это ехать? Что-то я тебя не понимаю. Ты же только приехал, ты не был пятнадцать лет. (Плачет.)

Виля. Но я вас повидал, побыл день... Достаточно...

Рахиль. И за то, что Макзаник сказал тебе: дурак, так ты хочешь уехать? Смотри-ка, Злота плачет. Я тебе сейчас расскажу, так ты поймешь. Тут в Житомире есть один, так его имя Израиль. Так его все зовут «Агрессор». Так он смеется. А ты переживаешь, что Макзаник сказал тебе: дурак...

Виля. Он смеется? Тогда другое дело, тогда я просто погуляю по Бердичеву.

Злота. Виля, куда ты идешь? Ведь поздно, дождь начинается.

Виля. У меня есть зонтик. (Выходит.)

Рахиль (кричит вслед). Только не ругайся с гоем здесь во дворе... Ты себе уедешь, а нам с ними надо жить... Злота, ты не переживай, не переживай... Этот Виля всегда был раскрученный... Цыдрейтер... Мышигинер... Сумасшедший...

Злота (кричит). Ты и дети твои сумасшедшие. (Плачет.)

Рахиль. Злота, чтоб тебе вывернуло рот... Он ушел, так я виновата... Такое горе... Дети мои ей не нравятся... Дети... Макзаник таки прав, хоть он идиот... Что я, не знаю, что Виля смеется надо мной, над моей Люсей, над моей Рузей. над Мариком, над Гариком, над Петей, над Аллой, над Ладой, над всеми?.. Только он умный... Но где он paбoтaeт — неизвестно, и какая у него зарплата — неизвестно, и кто он такой — неизвестно... Моя Люся таки правильно про него говорит...

Злота. Твоя Люся такая же, как твой муж Капцан... Она молчаливая собака, собака с закушенным ртом...

Рахиль. Ты сама собака... Мой муж ей не нравится... Надо было иметь своего мужа...

Злота (кричит, плачет). Ты говоришь, что у тебя был муж, а у меня не было... Если б я хотела, я б имела мужа... Но я должна была кормить маму и папу, они были больные.

 

Звонит телефон.

 

Ой, что-то мне плохо, что-то мне колет сердце, что-то мне схватил живот...

Рахиль. Ну, иди на ведро... Тихо, это Житомир... Немая чтоб ты стала. (Берет трубку.) Девушка, але... это Житомир? Да, я заказывала... (К Злоте.) Иди на ведро... Тихо... (В трубку.) Люся... Здравствуй... Ой, я без детей не могу, я каждый вечер звоню, ты же видишь... Ой, я только что имела... Виля приехал, так пришел Макзаник и сказал ему «дурак»... Что ты смеешься?.. Так Виля побелел, как стена, и хочет ехать назад в Москву... Ничего... Слава богу... Так он хорошо выглядит, у него красивое пальто... Он привез лимоны, так десять он дал мне, а шесть я взяла так, может, я возьму еще несколько...

Я приеду, так я привезу вам лимоны... Злоте нельзя, у нее кислотность... Так он хорошо выглядит, но где он работает и какая у него зарплата, когда я буду знать, так я тебе скажу. (Смеется.) Он пошел гулять, этот елд... А Злота на ведро... Что у вас? Что слышно... Ты, наверно, ходишь босая... Отвари детям кусочек курицы, я приеду, я привезу еще куры... Лада, чтоб мне было за нее, как она... Но про Вилю ты не рассказывай мансы в Житомире... Дай Ладочку... Здравствуй, моя сладкая девочка... Как баба тебя учила стихи? От а елд а копелеш... Имеет дурак шляпу... Мыт ды ланге пеес... И длинные пейсы... (Смеется.) Вот он идет, этот елд... Целую тебя, чтоб мне было за тебя... Нет, это Рузя и Миля пришли... Я целую... Я завтра позвоню. (Вешает трубку.)

 

Входят Рузя и Миля. Рузя сильно поседела, потолстела и стала похожа на Рахиль. Миля, наоборот, похудел. Рука его перевязана.

 

Рузя. А где Виля?

Злота. Он пошел немного погулять.

Миля. В такой дождь гулять?

Рахиль. Ну так он гуляет в дождь, что можно сделать? Ой, я тебе скажу, Рузя, я железная, что я это все выдерживаю...

Злота. Я не могу жить. (Плачет.)

Миля. Не надо ругаться, главное — здоровье...

Рахиль. Как твой палец?

Миля. Какой палец? Пальца нету.

Рахиль. Я спрашиваю, как рука.

Миля. Ноет... Вот сегодня дождь, так она ноет особенно, и палец, хоть его нету, тоже ноет.

Рахиль. Что пишет Марик? Что пишет Гарик? Чтоб мне было за их кости.

Рузя. Слава богу, все хорошо... Марик скоро должен получить квартиру, а Гарику я послала посылку.

Рахиль. Злота, куда ты идешь?

Злота. Выйду на балкон, может, Виля надойдет.

Рахиль. Сумасшедшая, хочешь простудиться... Ой, я железная, я уже не могу... Виля поругался с Макзаником, так он хочет уехать... Что я, виноватая?.. Я сказала, Макзани-ка не надо приглашать, а Злота хотела.

Злота. Ты все говоришь, как тебе выгодно.

Миля. Этот Макзаник к юбилею прислал мне стихи... «Лично вас поздравить рад, должен вам признаться, что вам на вид не шестьдесят, а три раза по двадцать»... Так потом я выяснил, что Макзаник посылает эти стихи всем юбилярам, только меняет цифры... Так разве можно на него обижаться?..

Рахиль. А что я говорю, на идиота нельзя обижаться... Так ведь Виля, Вилечка... Виля такой горький, как желчь... И нельзя сказать, Злота кричит... Он поругался с Макзаником, так он хочет уехать... А Злота плачет.

Миля. Взрослый человек, а ведет себя, как мальчишка. Вы помните, как я однажды пришел с товарищем, а он был пьяный и ударил меня в глаз... Мало ли что бывает?..

Рахиль. Это было в 56-м году... Я хорошо помню.

Миля. Так я с ним месяц не разговаривал, а он ходил за мной и просил прощения... Так как надо поступать.

Рахиль. Ой, боже мой... Чем дальше, тем нам труднее жить вдвоем... Две старухи... Если б уже найти какой-нибудь хороший вариант и поменять вашу комнату и наши две на отдельную двухкомнатную квартиру с удобствами.

Злота. Я скоро умру, так тебе будет легче.

Рахиль. Ша, Злота, вот Виля идет... Злота, нашлась твоя пропажа... Злота, ты сиди, я открою. (Рахиль уходит и возвращается с Овечкисом, одетым по-столичному, в очках.)

Овечкис. Извините за позднее вторжение, мне нужен Вилли Гербертович.

Рахиль. Кто?

Овечкис. Вилли Гербертович.

Злота. Ну, Виля нужен... Он пошел погулять, заходите, пожалуйста, садитесь.

Овечкис. Спасибо. Нас когда-то знакомил Бронфенмахер. Несколько лет назад, когда я сюда приезжал. Но я не знал, что вы родственница Вилли Гербертовича.

Рахиль. Я помню... Вы у Были остановились?

Овечкис. Да, у Были Яковлевны. Приехал в Киев в командировку, дай, думаю, навещу.

Злота. Хотите чаю?

Овечкис. Спасибо, я чай почти не пью...

Злота. Что вы говорите?.. А я без чаю не могу...

Рузя. Ой, я была в Москве, так там все ходят с собаками. Такие красивые собаки... В Бердичеве я не видела таких собак... У вас тоже есть собака?

Овечкис. Есть.

Миля. Я люблю немецкую овчарку. Боевая собака, может защитить хозяина. Ее стоит кормить... У вас овчарка?

Овечкис. Нет, у меня доберман-пинчер.

Рахиль. Как? Боберман-пинчер? Что ты скажешь, Злота? В Москве уже собаки имеют фамилии, как люди... У моего покойного брата была собака, так ее звали Шарик... Он с ней только по-еврейски говорил. Он ей говорил: «Шарик, штэл зех ин угол...» Значит, Шарик, становись в угол... Он шел и становился... По-русски он не понимал.

Овечкис. Шарик вполне русское имя... Странно, что он понимал только по-еврейски. (Смеется.)

Миля (смеется). Ну, теща, вы даете... (К Овечкису.) Ну, люди всю жизнь прожили в Бердичеве... А как вообще Москва?

Овечкис. Стоит на своем месте.

Миля. А как «Аннушка», как «Букашка»... Я имею в виду кольцевые трамваи.

Овечкис. Скажу откровенно, я трамваем не пользуюсь, у меня машина.

Рахиль. Там в Москве у многих машины... А как Виля живет? Вы в Москве часто видитесь?

Овечкис. К сожалению, мы в Москве не были знакомы... Действительно нелепость: приехать из Москвы в Бердичев, чтоб познакомиться...

Злота. Вам про него Быля рассказывала?

О в е ч к и с. Почему Быля? Я в Москве о нем много слышал.

Рахиль. А что случилось?

Овечкис. Случилось? Именно случилось... Может быть, именно случилось... Поэтому мне и хочется познакомиться с этим человеком.

Рахиль. Что-то я вас не понимаю! Он работает, у него хорошая зарплата? Мы же ничего не знаем, он нам ничего не рассказывает.

Овечкис. Вилли Гербертович пользуется авторитетом в нашем кругу...

Рахиль (смотрит, выпучив глаза, подперев щеку ладонью, пожимает плечами). Ну, пусть все будет хорошо.

Злота. Дай вам бог здоровья за такие хорошие слова. Я всегда говорила, что люди лопнут от зависти, глядя на него. (Плачет.)

Рахиль. Злота, что же ты плачешь? Ты же слышала, что все уже хорошо. (К Овечкису.) Вот так мы живем... Что делать, старые люди... Пенсионеры...

Рузя (медленно говорит, глядя перед собой). Сейчас-таки много пенсионеров... Если бы я своими ушами не слышала и своими глазами не видела, я б никому никогда это не рассказала. Один лежал в больнице, так пришла комиссия и сказала, почему так много пенсионеров занимают койки.

Миля. Я скажу честно: простому человеку, простому рабочему таки плохо, пенсионер он или нет... Вот я на бюллетене... Придешь к завкому, так он тебя обругает, и ты уйдешь ни с чем.

Рузя. Завком у нас таки грубый. Я работаю в электромонтажном цеху уже десять лет, мой муж в отделе технической информации — уже двадцать лет, но что у завкома ни попросишь, он отказывает... Он говорит: откуда я возьму, что я, подоюсь?..

Миля. Он таки грубый.

Рузя. А если б вы видели жену завкома. Никто она, никто. Но она жена завкома. Пойдет в гастроном — самую лучшую колбасу, конфеты... Миля видел, какое мясо ей дали.

Миля. А он никому ничего не делает... Ну, пойдем, Рузя, уже поздно.

Рузя. Да, мы пойдем... Спокойной ночи. (Уходят.)

Овечкис. Я завтра утром уезжаю, а мне хочется познакомиться с Вилли Гербертовичем. Вы не возражаете, если я еще посижу?

Злота. Сидите, сидите... Может, вам включить телевизор? (Включает.)

Рахиль. Злота, только сделай потише, я хочу позвонить на почт. (Набирает номер.) Будьте добры, вчера вечером в половине двенадцатого позвонили из почты и сказали, что я два раза звонила по одному талону, номер 84... Нет, дорогая моя, в половине двенадцатого я звонить не могла. Я ложусь после последних известий по телевизору, после передачи «Время»... Жалко шестнадцать копеек... А вейтек вам... Я вам не дам лишнее... Я пенсионер... У меня шестнадцать копеек — это один хлеб... Я позвоню начальнику... Что вы бросили трубку? (К Овечкису.) У вас в Москве тоже такие телефонистки? Ой, это ужас, что за телефонистка... Такой ужас, что нет примера... У вас тоже такие есть?

Овечкис (улыбается). Всякие есть.

Злота. Вот, кажется, идет Виля. (Входит Виля.)

Виля. Дождь, но воздух хороший... Я обошел весь город, был за греблей... Оказывается, башню снесли... Город как без носа.

Рахиль. Она девяносто лет стояла. Болячка на них... Ее не могли снять, так военные ее взорвали.

Злота. Вот к тебе пришли.

Овечкис. Очень рад познакомиться. Много о вас слышал в Москве, но странно, что встретились мы в Бердичеве... Овечкис Авнер Эфраимович...

Виля. Очень приятно. (Садится.)

Овечкис. Ну как вам Бердичев?

Виля. Бердичев? (Достает блокнот, читает.) «Уездный город Киевской губернии на реке Гнилопяти. По переписи 1897 года 80 процентов евреев. Селение Беричиков, входившее в состав Литвы, упоминается в акте 1546 года. В 1793 году присоединен к России в качестве местечка Житомирского уезда Волынской губернии».

Овечкис. Это словарь Граната?

Виля. Да... Но вот я сейчас ходил в дождь, смотрел и думал... Я не был здесь пятнадцать лет, я ходил и думал, что есть Бердичев? И я понял, что Бердичев — это уродливая хижина, выстроенная из обломков великого храма для защиты от холода, и дождя, и зноя... Так всегда поступали люди во время катастроф, кораблекрушений, когда они строили себе на берегу хижины из обломков своих кораблей, во время землетрясений или пожаров, когда они строили хижины из обломков разрушенных или сгоревших зданий... То же самое происходит и во время исторических катастроф, когда людям нужно место не для того, чтоб жить, а для того, чтоб выжить... Вся эта уродливая хижина Бердичев человеку, приехавшему из столицы, действительно кажется грудой хлама, но начните это разбирать по частям, и вы обнаружите, что заплеванные, облитые помоями лестницы, ведущие к покосившейся двери этой хижины, сложены из прекрасных мраморных плит прошлого, по которым когда-то ходили пророки, на которых когда-то стоял Иисус из Назарета... В столичных квартирах вы никогда этого не ощутите.

Овечкис. Все, что вы говорите, очень интересно и поэтично, день-два еще можно находиться здесь, в этой хижине, но потом хочется уйти, убежать, спрятаться. Во всяком случае, у меня такое чувство. Неужели вам не хочется обособиться от всего этого?

Виля. Величайшее благо человека — это возможность личного обособления от того, что ему неприятно. А не иметь такой возможности — величайшая беда. Но личное обособление возможно только тогда, когда нация скреплена внутренними связями, а не внешними загородками. Русский может лично обособиться от неприятных ему русских, англичанин — от неприятных ему англичан, турок — от неприятных ему турок. Но для евреев это вопрос будущего. До тех пор покуда мы скреплены внешними загородками, а не внутренними связями, я не смогу внутренне обособиться от Макзаника.

Овечкис. Кто это Макзаник?

Рахиль (из соседней комнаты). Это один бердичевский дурак.

Злота. Рухл, ша... Дай людям поговорить...

Виля. Одним из главных признаков всякой несамостоятельности, в том числе и национальной несамостоятельности, является придание чрезмерного веса чужому мнению. Отсюда панический страх перед тем, что о нас подумают в связи с тем или иным событием, что о нас скажут... Отсюда чисто мифологический страх перед детско-обезьяньей кличкой «жид»... Этот страх— результат придания чрезмерного веса чужому мнению... Научиться пренебрегать чужим мнением — вот одна из основных национальных задач... Все достигшие исторической устойчивости нации в прошлом и настоящем поступали именно так.

Овечкис. Говорите вы интересно, но не призываете ли вы к национальной ограниченности?.. Ведь мы с вами люди другой культуры, другого языка, другого мировоззрения...

Виля. Можно отречься от своих идеологических убеждений, но нельзя отречься от собственного носа... И если идеологический перебежчик выглядит непорядочно, то национальный перебежчик ко всему еще выглядит и смешно. (Пауза.)

Овечкис. Извините, но то, что вы проповедуете, мне глубоко чуждо... Мои родители были русские интеллигенты, мой дед был русский врач и лечил русских крестьян, за что был ими горячо любим... Я никогда не думал, что вы человек подобных взглядов... Проповедь национального обособления в сегодняшнем мире — это нелепость.

Виля. Я ничего не проповедую... Я скорей не проповедую, а исповедую... Я считаю, что покуда не будут восстановлены внутренние связи, не могут быть сломаны многовековые внешние загородки. Это все самообман... А только когда будут сломаны внешние загородки, взойдет над нами и над народами, среди которых мы жили обособленно веками, взойдет общее солнце, и мы вместе позавтракаем крашеными пасхальными яйцами с мацой...

Овечкис. Да, не ожидал, что вы человек таких взглядов... Мне всегда был чужд национализм... Но я надеюсь, что в Москве мы побеседуем менее сумбурно... Вот моя визитная карточка... Всего доброго.

З л о т а. Вы уже уходите?

Овечкис. Пора... Всего доброго... (Уходит.)

Рахиль. С этим ты тоже поругался? Что он тебе оставил за картонка? (Читает.) «Овечкис Авнер Эфраимович, доцент...» Духота в паровозе...

З л о т а. Почему он поругался? Я еще такого человека не видела... Ты же слышала, что этот доцент о Виле самого лучшего мнения... Он пришел и такое про тебя тут рассказывал, он говорит, что ты в Москве большой человек и он специально пришел с тобой познакомиться... Он таки умный человек?

Виля. Он идиот...

Злота. Идиот? Как это идиот, когда здесь написано: доцент?.. Что значит идиот? Он о тебе такого хорошего мнения, а ты говоришь на него: идиот... Ты и Рахиль таки похожи.

Рахиль. Мы таки с Вилей похожи... Это у Злоты все хорошие... Этот Овечкис приехал несколько лет назад, но я не хотела ему напомнить... Ин ди вайсе эйзеленх... В белых брючках... Да... Эпес а вейдел... Это какой-то хвост... Слышишь, это второй Макзаник, хоть он пишется «доцент»... На Макзаника тоже говорят, что он инженер, а что он кончил?.. Он кончил в уборной и знает, извините за выражение... Что я, не понимаю?.. Для того, чтоб писать стихи, надо кончить какие-нибудь хорошие институты, а он кончил Бердичевский техникум...

Злота. Ай, идут они все к черту... Давай включим телевизор и будем пить хороший чай с хорошими коржиками, с вареньем и пирогом... Хочешь чай?

Рахиль. Что ты его спрашиваешь? Конечно, он хочет... Этот телевизор я взяла в рассрочку... Когда они тут жили, так Миля не давал Злоте смотреть телевизор.

Злота. Ты же хочешь поменять квартиру и опять вместе с ними жить...

Рахиль. Ай, моя сестра, чтобы ты мне была здорова... Я железная, что я тебя терплю... Буду я с ними жить или не буду, еще посмотрим. Ты ж понимаешь, я люблю Милю... Виля, ты помнишь, как в 47-м году Миля стал здесь в дверях (поднимается, становится в дверях) и сказал (меняет голос под Милю): «Теперь понятно, куда мои деньги идут. На кормление тетушки и племянника...» (Опять садится к столу). Ты помнишь? Ты тогда маленький был... Ой, вэй з мир...

Злота. Рухл, дай спокойно попить чаю. Миля теперь сильно изменился к лучшему.

Рахиль. Да, он изменился... Он должен лежать парализованный и спрашивать, что делается на улице. (Смеется.) Слышишь, он и Рузя неделями не разговаривали между собой... Сейчас они пришли вместе, а на прошлой неделе они не разговаривали... Они не разговаривают, а спят вместе. (Смеется.)

Злота. Какой он ни есть, а Рузя его любит.

Рахиль. Ой, ди шмоте кер цы дым тухес... Слышишь, Виля, эта тряпка от этой задницы... Если я скажу, так это сказано... Здесь лет восемь назад был праздник в День Победы... Так Маматюк, что он уже лежит в земле, пусть себе лежит на здоровье, так этот Маматюк начал кричать, что в братской могиле лежат все нации, кроме жидов... Так я ему дала — «жиды», он синий стал... Тогда Овечкис, что он приходил сейчас спорить с тобой, и Бронфенмахер, что он хотел носить через меня помои, и Быля, что она дует от себя, сказали на меня, что я скандалистка...

Злота. Давай лучше смотреть телевизор... Слушай, этот артист что-то так кричит...

Рахиль. Когда этот артист приходит домой, так ему болит в горле. Правда, Виля? Ой, это тяжелая работа...

Злота. Что это за передача, Виля?

Виля. Это Шекспир... Гамлет...

Злота. Смотри, какая рыба на столе?.. (Смеется.)

Рахиль. Ах, я б кушала кусок рыба.

Злота. Как это все составляют? Наверно, выкручивают себе голову. (Смеется.)

Рахиль. Хорошая каструля... Тебе эта передача нравится, Виля?

Виля. Нет.

Рахиль. Ну, давай переключи на последние известия... Хороший телевизор... Миля думает, что я ему дам этот телевизор... Я ему могу дать от раввина яйца...

Злота. Боже мой, какие выражения, мне темный стыд за твои выражения... Ты таки большой грубиян.

Рахиль. Ничего, пусть я буду грубиян... Я ему могу дать, ты ж понимаешь... Нет, буфет я им обещала, и этот шкаф, но свою кровать я им не дам... Ой, моя кровать, она стоит миллионы, когда я в нее ложусь... Я им достаточно давала, и это все равно что ничего... Они все равно неблагодарны... Было время, когда они жили у его мамы, болячка ее отцу, где он лежит в земле перевернутый...

Злота. Ой, вэй з мир. (Смеется.)

Рахиль. Да... Так им было далеко ходить на обед с завода... Так мы им варили здесь обед... Так Злота ему подала, так он ей сказал: «Не подавайте, мне противно, когда вы подаете...» Что ты смеешься, Злота... А сейчас они с Рузей пришли, и Миля был такой голодный, я же видела... Но что значит голодный, он бы съел лошадь... Но я ему ничего не дала. И всегда, когда он придет, у меня для него стол будет голый, как задница без штанов...

Злота (смеется). Это с первого дня так... Они друг с другом воюют уже двадцать семь лет... Ты помнишь Рузина свадьба?

Виля. А где Пынчик?

Злота. Ой, что ты вспомнил про Пынчик?.. Пынчик таки был на Рузиной свадьбе.

Рахиль. Что мне этот Пынчик? Я его в моей жизни, может, три раза видела... Кто он мне такой? Троюродная пуговица от штанов...

Злота (тихо). Про Пынчик нельзя говорить, он уехал в Израиль со всеми детьми... Когда ты его видел на Рузиной свадьбе, после фронт он был майор... А потом он уже был полковник и в Риге имел хорошая квартира. Так он все бросил и куда-то поехал...

Рахиль. Ай, что мы будем про него говорить... Я про нею не думаю, даже когда сижу в уборной... Пусть едет... Я никуда не еду... Пусть едут те, у кого большие деньги... Я люблю Бердичев... Ой, вэй з мир... (Вздыхает.) У меня есть моя пенсия от советской власти.

Злота. Ой, смотри-но, смотри по телевизору... Что это так много людей?.. Что, они что-то покупают?

Виля (смеется). Это митинг показывают... Борьба за мир...

Рахиль. Борьба за мир... А что новою говорят в Москве? Раньше говорили: в Москве есть три знаменитых еврея. Один молчит, другой говорит... Нет, не так... Один пишет, второй говорит, а третий молчит... Пишет Илья Эренбург, говорит диктор Левитан, а молчит Каганович... Что ты думаешь, я не понимаю, я елд?.. Я ыв партии с 28-го года... Я еще помню, как писали в газете: Ленин, Троцкий, Луначарский строят мир по-пролетарски...

Злота. Завтра на рынке надо купить два свежих бурачка, я хочу варить борщ.

Рахиль. Споц с тобой... Ты мне не говори, что покупать, я без тебя знаю.

Злота. Так она не дает мне рот открыть... В Средней Азии я была здоровая, так я сама ходила на рынок... Я помню, там был Куриный базар, Капан базар... Когда я подходила и спрашивала: нич пуль, мне отвечала: бир сум... Так я говорила: их зол азой высын фын дир... Чтоб я так про тебя знала. (Смеется.) Ой, Виля, в Средней Азии ты сказал, что хочешь винегрет... Я взяла карандаш и подсчитала, сколько стоят бурачки, и морква, и огурцы, и постное масло, и соль, и все вместе. И получилось, что винегрет должен был стоить пятьсот рублей. Разве себе можно было такое позволить? Но завтра я тебе сделаю хороший винегрет...

Рахиль. Вот уже кончились последние известия, уже спорт. Вот уже эта женщина вышла рассказывать про спорт. Когда никого нет, мы двое, и она выходит рассказывать про спорт, или еще мужчина есть, что он рассказывает про спорт, мы выключаем телевизор и ложимся спать... Спорт меня не интересует, а завтрашнюю погоду я увижу в окно... Смотри, Злота, она в той же самой кофточке... Больше она не имеет.

З л о т а. Эта вот, что она говорит про спорт, похожа на Марикину Надю. Я к Марикиной Наде ничего не имею. И к Гарикиной Наде тоже ничего не имею.

Рахиль. Все наши невестки из села, крестьянки. Ни одной, чтоб отец ее был доктор. Ах, лучше бы уже Гарик женился на Лушиной Тинке. Ты знаешь, Виля, где теперь Лушина Тинка? В аспирантуре в Москве. Мама у нее сволочь, паршивая уборщица, имела Тинку от немца, а Тинка в аспирантуре. И какая она красивая, если б ты видел... Гой все годы имеет счастье.

Злота. Я к Марикиной Наде ничего не имею. Она очень вежливая дама.

Рахиль. Дама... А гое... Крестьянка из села...

Злота. Ну, так что такое, она из хорошей семьи... Отец у нее очень хороший... Его зовут Иван Иванович. Когда он тут был, он сидел со мной и говорил. Он рассказал мне свою автобиография... Когда он был маленький ребенок, их было восемь детей, и его отдали пану служить во двор. Он был батрак. Потом, когда началась революция, ему уже было двенадцать-тринадцать лет. Он поступил в комсомол, но не знал ни одной буквы. Его отправили на железную дорогу. Он был способный. Его выдвинули. Он получил два ордена Ленина. И сказал: когда у меня будут дети, они получат высшее образование.

Рахиль. Злота, не говори с полным ртом... Сидеть с тобой за столом, так может вырвать... У тебя все падает изо рта...

Злота. Ну вот так она рвет от меня куски.

Рахиль. Ты слышишь, я рву от нее куски. Злота же в раю, и это для нее ровным счетом ничего. Я с астмой таскаю те еще сумки, я все заношу. Или Рузя приносит, когда у Рузи есть время... Злота в раю, ей все заносят в дом, но она это не признает, ей еще не нравится, она еще устраивает мне скандалы: почему я плохо покупаю? Почему дорого?.. Иди сама на рынок...

Злота. Ну вот так она на меня наговаривает... Я такая больная, я уже не могу работать... Я уже еле хожу... (Плачет.) Здесь в квартире у меня ничего нет. Я только имею швейную машину, и эти два стула мои, и кровать, и за полшкафа я заплатила. А холодильник ее, телевизор ее. Мне неудобно смотреть телевизор, я не имею, откуда дать ей за телевизор половину.

Рахиль. Сумасшедшая... Что я, Миля, что он закрывал перед тобой телевизор... Я тебе что-нибудь говорю? Смотри себе на здоровье... Ой, Виля, я железная, что я от нее выдерживаю. Можно ведь прожить тихо, мирно эти немножко лет, что остались... Что бы ни было, Виля, но лишь бы ты любишь свою квартиру и свою жену... Я свою квартиру люблю, а свою жизнь я не помню. (Вздыхает.) Злота, ты знаешь, кто мне этой ночью снился? Цолек Mapдер мыт ды крыме фис... Цолек с кривыми ногами, что он был директор торгсина в 25-м году... Почему он мне приснился? Когда я сижу в уборной, я про него не думаю.

Злота. А мне в прошлую ночь Фаня приснилась, что она повесилась в день Рузиной свадьбы. Ты помнишь, Виля? Ее муж был гой. Он ее очень бил. Сначала он ее прятал от немцев, он ее спас, а потом он ей кричал «жидовская морда» и бил, и детям кричал «жиды». Но его тоже нет. Он ехал на мотоцикл и убился к черту.

Рахиль. В день свадьбы, когда она повесилась, он прибежал голый по снегу, с ребенком на руках... Этот ребенок уже в армии. А Зоя, Люсина подруга, не за еврея замуж не хотела выйти. Тут один хороший парень за ней ухаживал.

Злота. Эта Фаня стоит мне перед глазами... А Стаська, ты помнишь, полячка снизу... Так пришли и ее арестовали... Она жила на чердаке, потому что квартиры у нее не было... Где-то она далеко выслана.

Рахиль. Ой, что я буду про нее думать. Если мой муж лежит в земле, и младший брат наш Шлойма в земле, и Вилины родители в земле, и Сумер в земле... Ой, Сумер... Теперь уже можно рассказать... Тут был Перель, председатель артели, так он Сумера не любил, потому что Сумер знал, что этот Перель берет взятки... Ничего... Так когда Переля сняли, Сумер купил венок и ночью поставил его возле Переля дома. Перель вышел из дома и видит венок и надпись: «Вечная память Арону Михайловичу». (Смеется.)

Злота. Ой-ой-ой...

Рахиль. Что такое?

Злота. Что-то мне стрельнуло в голову...

Рахиль. Ой, Виля, я железная... Злота, что ты держишься за голову?.. Ты мне не делай номера... Ты же видишь, что от человека ничего не остается. (Вздыхает.) Только запах, если он полежит лишний день...

Виля. А Луша где работает?

Рахиль. Черт ее знает, где-то уборщицей.

Злота. Луша кормит коза. Я ей всегда собираю лушпай-ки от картошки.

Рахиль. Злота ей собирает лушпайки, а она Злоте кричит: ты труп, и ко мне бежит с палкой и кричит: жиды... А потом она приходит мириться и говорит, что она за меня молится в церкви... Вчера она подошла ко мне во дворе, обняла меня и говорит: я больше не буду с вами спориться, в городе говорят, что вы хороший человек... Я ей отвечаю: ко мне цепляться может только сумасшедший... Она мне говорит: Рахиль, я за твое здоровье буду молиться в церкви, потому что за врага полагается по нашей религии молиться. А я ей говорю: я в Бога не верю... Я только верю в день рождения и в день смерти.

Злота. Что значит она бежит к тебе с палкой... Надо вызвать милицию.

Рахиль. Мне милиция не нужна, я сама милиция. Все годы я сама себя защищала. Только от детей своих я не могла себя защитить. Рузя, когда она была беременна Мариком, порвала на мне рубашку, а Гарик, когда он хотел жениться на Тинке, порвал на мне халат. А больше никогда в своей жизни я порванного белья не имела. А Быличка, что ее муж имеет все буфеты на железной дороге, когда приходит к Злоте мерить и раздевается, так у нее порванное белье. Ей на белье не хватает, такая она вонючая...

Злота. Она только хочет, чтоб я спорила с Былей. Кто у нас еще остался? Мало мы пережили?.. Ты помнишь, когда был погром, а мы лежали под стенкой и прятались от эти красные колпаки, и деникинцы, и другие бандиты. Тогда бомб не было, но были пули... Ой, и куска дров нельзя было достать, мы не топили, но мы все были здоровые и молодые. У папы нашего были большие ботинки, я их одела и пошла искать дрова и хлеб... Ты помнишь дедушку?

Виля. Помню.

Рахиль. Ой, когда он умирал в Средней Азии, так он был доволен, что земля эта, где он будет лежать, похожа на Палестину... Он был религиозный.

Злота. Пекари, которые пекли тогда хлеб, были бедные, а стали богатые, потому что хлеб стоил дорого. Даже у кого был капитал, тоже не имели где купить... Я взяла мамин платок и поменяла его на полный мешок пшено... Шлойма наш, что его потом убили на фронт в 42-м году, был самый меньший, маленький... Но на Песках был лес, назывался «маленький лесочек», и мы ходили все и рубили ветки, и Шлойма тоже ходил. Но мы все боялись красные колпаки. Это такие бандиты. Кроме красные колпаки, они еще пелерины носили... Это было в 18-м году. Мы слышим крики, открываем ставни, смотрим напротив вышли красные колпаки, грабили... А на другой день опять менялась власть.

Рахиль. Злота, не кричи так. У тебя железный голос.

Злота. Ну, она не дает мне слова сказать... На Пылепылер гос, на Белопольской улице, потом на Малой Юридике, за греблей и всюду люди бегали и кричали: гвалт! Но когда вошли поляки, они резали евреям половину бороды... Все евреи ходили с половиной бороды. (Смеется.) Они хотели обрезать папе борода, я начала кричать, и поляк не обрезал, но ударил меня нагайкой... Во всем городе Бердичеве был гвалт. Этой ночью очень много убивали людей... Были богачи, что они имели деньги и удрали в Киев. Но там тоже был погром, и их всех убили в Киев. Но когда у нас наверху, там, где мы жили, был Совет рабочих и крестьянских депутатов, тогда легче стало, укрепилась немного власть. Туда без мандата не пускали. Там были Фаня Ниренберг и Котик Ниренберг... Ну, его звали Котик, такое имя... Они были большие богачи, а потом стали большевики. И были Стадницкие, три сестры. Их отец держал на Житомирской фирму «Гуталин». Одна была эсерка, одна большевичка, а одну убили... Ой, как они выступали на собрании... Я по целым дням сидела на собрании, мне было интересно все знать... Меня пропускали. Когда появился Совет рабочих и крестьянских депутатов, так уже стало немного тихо.

Рахиль. Как Христос с ферц, так она со своими историями. (Смеется.) Ты знаешь, что такое ферц, Виля? Это когда кто-нибудь навоняет.

Злота. А почему нельзя это рассказывать? Что я, анекдоты рассказываю? Я это видела своими глазами.

Рахиль. Я всю жизнь не любила анекдоты... Ты в Москве рассказываешь анекдоты?

Виля. Рассказываю.

Рахиль. Рассказывай, рассказывай, так ты останешься без куска хлеба... Я анекдоты не любила, но что ты думаешь, я елд, я ничего не понимаю?.. Тут у нас был в Бердичеве Свинарец, секретарь горкома, что когда была реформа в 47-м году, он покрыл долг старыми деньгами, чтоб не отдавать новыми. Так теперь он на пенсии. Ты бы видел, какой у него двухэтажный дом, какая мебель из Чехословакии. И сыну он построил дом. А Ленин тащил из карманов куски хлеба и ел их... Кабинет у Ленина был красивый, но что было в этом кабинете? Он и кошка. Когда Ленин лежал больной, так Крупская читала ему детские сказки... Что ты думаешь, я глупая, я не понимаю?.. Я помню, что делалось здесь в 29-м году во время коллективизации. И когда в 37-м году Капцана должны были арестовать, так он быстро уволился с работы и уехал в Чуднов. (Звонок в дверь.) Что это еще за сумасшедший идет? Злота, ты сиди... Я всегда боюсь, что она пойдет открывать дверь и зацепится и себе что-нибудь побьет.

Виля. Я открою. (Идет и возвращается с мальчиком, который держит в руках лист бумаги.)

Рахиль. Вусы, ингеле? Что такое, мальчик?

Мальчик. Подпишите.

Рахиль. Что такое я должна подписать? Я ничего не подписываю.

Мальчик. Подпишите... Свободу патриотам Испании.

Рахиль. Что, что? Что-то я не понимаю.

В и л я (смеется). Ты должна подписаться, чтоб из испанских тюрем выпустили патриотов.

Рахиль. Так у вас в Москве тоже ходят такие мальчики? У нас первый раз... Кто тебя послал, мальчик?

Мальчик. Учительница.

Рахиль. И мама тебя пускает так поздно ходить?

Мальчик. Я не успел днем собрать все подписи, я был на тренировке. Мне надо три дома обойти.

Рахиль. А шейн ингеле... Красивый мальчик... Как твоя фамилия?

Мальчик. Иванов.

Рахиль. Ой, это же твой дедушка работает в промкооперации заготовителем скота. (Смеется.) Это Хаима Иванова внук. Виля, я тебе про них рассказывала, про эту семью... Это про ту, что приехала с курорта.

Злота (подходит с паспортом). Я когда-то сама ходила на участок, а теперь мне ноги болят. До войны я в шесть часов утра уже была на участке.

Рахиль. Куда ты идешь с паспортом?.. Ты думаешь, это выборы?

Злота. Как, это не голосование?

Рахиль (смеется). Она привыкла... Ей все заносят домой... Даже бюллетень по голосованию ей заносят домой и коробку, куда его надо бросить... А если бы ты жила при капитализме, об тебе бы никто не заботился. Ты сама должна была бы идти на голосование.

Злота. Смейся, смейся... Я такая больная... Я ходила на выборы, в шесть утра я уже была на участке, а теперь я не могу...

Рахиль. Нет, что-то мне эта история не нравится... Я пойду во двор к Дуне узнать, или она подписала.

Злота. Мальчик, на тебе коржики.

Мальчик (берет коржики). Спасибо, бабушка...

Злота (обиженно). Почему я бабушка? Я тетя. Что ты мне говоришь «бабушка»! Я тебе дала коржики, а ты мне говоришь «бабушка».

Рахиль (Виле). Вот ты имеешь... Ой, от нее невозможно выдержать... Мальчик, идем, я у соседей узнаю... Если они подписали, так и я подпишу... Идем... (Уходят.)

Злота (смотрит фотографию на своем паспорте). Ой, здесь фотография моя, может, лет двадцать назад. Я очень постарела. (Плачет.) Я ничего не могу кушать. Что бы я ни покушала, мне кисло во рту... Ой, если б ты мне не помогал и если б не Рахиль, я б давно была на том свете... Рахиль очень хорошая, но она слишком быстрая...

В и л я. Когда она тебе покупает, как и раньше, берет лишнее?

Злота. Сколько она там берет?.. Пятнадцать-двадцать копеек... (Смеется.) Она иначе не может... Иногда она мне одалживает деньги и хочет заработать на своих собственных деньгах... Колбаса стоит два пятьдесят, она говорит: два шестьдесят... Или за маргарин берет с меня лишние пять-шесть копеек... Она должна выгадать, это ей нравится... Но это же моя единственная сестра, пусть она получает удовольствие, на здоровье... (Смеется.) Она думает, что я не понимаю, сколько стоит колбаса...

 

Возвращается Рахиль.

 

Рахиль. Я таки не подписала... Пусть Дуня подписывает, пусть все подписывают... Откуда я знаю, что это за патриоты Испании? Пусть с этой бумагой придет кто-нибудь из исполкома, тогда я подпишу... Что ты смеешься, Виля?

Виля. Я не смеюсь. (Смеется.)

Рахиль. Смейся, смейся надо мной... Ты хойзекмахер... Насмешник... Над всеми он смеется... Смеется над Рузей, смеется над Люсей, над Петей, над Мариком, над Гариком, над Аллой, над Ладой...

Злота. Боже мой, боже мой, она уже опять хочет крики...

Рахиль. Ша, Злота, какие крики... Кроме тебя, здесь никто не кричит... Виля, что ж ты не пьешь чай? Покушай что-нибудь...

Виля. Я не голоден...

Рахиль. Не хочешь, так не надо...

Злота. Он устал. Иди спать, Виля... Сделать тебе на утро котлеты из куриного бейлека?

Рахиль. Разве он знает, что такое бейлек?

Видя. Знаю. Я ведь еврей. Бейлек — это белое мясо курицы.

Рахиль. Ой, он таки знает... Ты иногда берешь в столовой котлеты? Ой, я люблю котлеты из столовой.

Злота. Фэ, они же делаются из свиной...

Рахиль. Ну, я не религиозная...

Злота. Я тоже не религиозная, но свиное мне воняет в нос...

Рахиль. Виля, а про что ты говорил с этим Овечкисом? Что-то я не поняла.

Злота. Что ты вспомнила, он хочет спать... Идут они все к черту.

Виля. Про что я говорил? Я говорил, что вы свой бердичевский дом сами себе сложили из обломков библейских камней и плит, как бродяги складывают себе лачуги из некогда роскошных обломков автомобилей и старых вывесок... А Овечкис живет в чужих меблированных комнатах... Но скоро весь Бердичев переедет тоже в меблированные комнаты, а библейские обломки снесут бульдозерами...

Рахиль. Так вы про квартирный вопрос с ним говорили?

Виля. Что-то в этом роде... По сути, про квартирный вопрос.

Рахиль. Ты таки прав. Я таки хочу переехать. У меня нет сил таскать ведро с помоями по лестнице... Так Злота рвет от меня куски... Она говорит, что она хочет здесь умереть...

Злота. Ай, вечно она хочет меня плохо поставить перед людьми...

Рахиль. Ша, Злота, закрой пасть... Ты же видишь, Виля спать хочет...

Злота (вздыхает). Ой, вэй з мир...

Рахиль (вздыхает). Ой, вэй з мир... Каждый день имеет свою историю... Я тебе скажу, Виля, что год для меня прожить не трудно. Год пролетает, и его нет... А день прожить очень тяжело. День так тянется, ой как он тянется... И после каждого дня я мертвая... Спасибо моей кровати, она стоит миллионы... Я мою кровать никому не отдам... Ой, дыс бет...

Злота. Что ты ему говоришь, ты видишь, у него слипаются глаза. Виля, иди спать.

 

Виля уходит.

 

Рахиль (выключает телевизор). Давай, Злота, подсчитаем, сколько я тебе денег потратила... Что ты вздыхаешь? Что тебе плохо? На улицу ты не ходишь. Тебе даже коробочку спичек в дом заносят...

Злота. Рухл, перестань меня грызть...

Рахиль. Ша, Злота, голос, как у грузчика... Виля ведь лег спать... Чтоб ты онемела...

Злота. Она делает меня с болотом наравне...

Рахиль. На рынке все так дорого, и вообще все так дорого, так я виновата. Вот сейчас я начну подсчитывать, ты опять начнешь кричать: гвалт.

Злота. Говорит, и говорит, и говорит... Цепляется и цепляется...

Рахиль. Ша... Значит, пишем: мясо — два рубля сорок пять копеек, огурцы — шестьдесят, капуста — пятьдесят, морковь — пятнадцать, бурак — двадцать, редька — десять, резка петухи у резника — двадцать пять копеек... Имеем четыре рубля двадцать пять копеек... Это на рынок... Потом магазин: колбаса — два шестьдесят, сегодня колбаса дороже, масло — один рубль пять копеек, маргарин — восемьдесят шесть, сыр — семьдесят, хлеб — тридцать две, молоко — двадцать шесть. Имеем пять семьдесят девять... На, проверь... За ситро я у тебя не беру... На, проверь...

Злота. Зачем мне проверять, у меня нет времени проверять... Я хочу сделать на утро фарш для котлеты...

Рахиль. Дай лучше я быстро сделаю... Я не могу смотреть, как ты поцяеся и поцяеся возле мясорубки...

Злота. Я не люблю мясорубку, котлеты не сочные, я буду мясо рубить секачом...

Рахиль. Хочешь рубить — руби... А на первое свари бульон из гуся... Крылья, пулки, лук, морковочка, немного фасоли... Все есть... Что, тебе не нравится, какой гусь я купила? Чтоб я имела такой год, какой это гусь.

 

Злота идет на кухню, там слышен грохот.

 

Рахиль (испуганно вскакивает, бежит на кухню). Тьфу на твою голову, на твои руки и ноги, как ты меня перепугала. Ты, если не разбиваешь что-нибудь, так сама падаешь. Я тебя боюсь одну оставить дома.

Злота (ее голос слышен из кухни). Где бы взять еще, чтобы мне было пятьдесят лет, так я бы лучше ходила...

Рахиль. Сделай меньше огонь...

Злота. Куда ты сыпешь соль? Ой, я думала, это соль...

Рахиль. Что за тряпку ты надела на голову? Вус ыс фар а шмоте?

Злота. Мне болит голова.

Рахиль. Бынд дым тухес... Когда болит голова, завязывают задницу... У меня астма, но я таскаю на лестницы каждую сумку, что дым идет...

Злота. С тобой стоять за плитой, лучше умереть... Я такая больная, что нет примера. (Входит в темную комнату с перевязанной полотенцем головой, берет стаканы со стола и опять уходит на кухню.) Мне надо в фарш немного молока и булку... Я всегда так делаю...

Рахиль. Ты делаешь, а Бог чтоб помог прекратить твои крики...

Злота. Смотри, молоко не свежее, а булка как камень...

Рахиль. Злота, ты, наверное, хотела бы, чтоб здесь, в квартире, стояла корова и жил пекарь. (Смеется.)

Злота. Эцем-кецем... Рухл, перестань ко мне цепляться... Цепляется и цепляется, как мокрая рубашка к заднице...

 

Большая комната — темная и пустая. Свет падает только из кухни, откуда доносятся голоса сестер.

 

Ползет занавес

 

Москва 1975