Произведения:
Книга "У войны не женское лицо" (1985, 2017, 352 стр.) (pdf 11,3 mb) – февраль 2023
– копия из библиотеки "Maxima Library"
Одна из самых известных в мире книг о войне, положившая начало знаменитому художественно-документальному циклу «Голоса Утопии». «За многоголосное творчество – памятник страданию и мужеству в наше время» Светлана Алексиевич получила в 2015 году Нобелевскую премию по литературе.
Перед вами последняя авторская редакция: писательница, в соответствии со своим творческим методом, доработала книгу, убрав
цензурную правку, вставив новые эпизоды, дополнив записанные женские исповеди страницами собственного дневника, который она вела в течение семи лет работы над книгой. «У войны не женское лицо» – опыт уникального проникновения в духовный мир женщины, выживающей в нечеловеческих условиях войны.
Книга переведена более чем на двадцать языков, включена в школьные и вузовские программы во многих странах, получила несколько престижных премий: премия Рышарда Капущинского (2011) за лучшее произведение в жанре репортажа, премия Angelus (2010) и другие.
(Аннотация издательства)
Фрагменты из книги:
"Когда впервые увидела раненого, упала в обморок. Потом прошло. Когда первый раз полезла под пули за бойцом, кричала так, что казалось, перекрывала грохот боя. Потом привыкла. Через десять дней меня ранило, осколок вытащила сама, перевязала себя сама...
Двадцать пятое декабря сорок второго года... Наша триста тридцать третья дивизия пятьдесят шестой армии заняла высоту на подступах к Сталинграду. Противник решил её во что бы то ни стало вернуть. Завязался бой. На нас двинулись танки, но их остановила артиллерия. Немцы откатились назад, на ничейной земле остался раненый лейтенант, артиллерист Костя Худов. Санитаров, которые пытались вынести его, убило. Поползли две овчарки-санитарки (я их там увидела впервые), но их тоже убило. И тогда я, сняв ушанку, стала во весь рост, сначала тихо, а потом всё громче запела нашу любимую довоенную песню "Я на подвиг тебя провожала". Умолкло всё с обеих сторон – и с нашей, и с немецкой. Подошла к Косте, нагнулась, положила на санки-волокуши и повезла к нашим. Иду, а сама думаю: "Только бы не в спину, пусть лучше в голову стреляют". Вот сейчас... сейчас... Последние минуты моей жизни... Сейчас! Интересно: я почувствую боль или нет? Как страшно, мамочка! Но не раздалось ни одного выстрела...
Формы на нас было не напастись: вот дали новенькую, а через пару дней она вся в крови. Мой первый раненый – старший лейтенант Белов, мой последний раненый – Сергей Петрович Трофимов, сержант минометного взвода. В семидесятом году он приезжал ко мне в гости, и я показала дочерям его раненую голову, на которой и сейчас большой шрам. Всего из-под огня я вынесла четыреста восемьдесят одного раненого. Кто-то из журналистов подсчитал: целый стрелковый батальон..."
* * *
"«...Жили мы с мужем на Крайнем Севере, в Магадане. Муж работал шофёром, я – контролёром. Как только началась война, мы оба попросились на фронт. Нам ответили, что работайте там, где вы нужны. Тогда мы послали телеграмму на имя товарища Сталина, что вносим пятьдесят тысяч рублей (по тем временам большие деньги, это всё, что у нас было) на построение танка и желаем вдвоём идти на фронт. Нам пришла благодарность от правительства. И в сорок третьем году меня с мужем направили в Челябинское танко-техническое училище, которое мы окончили экстерном.
Там же получили танк. Мы оба были старшими механиками-водителями, а в танке должен быть только один механик-водитель. Командование решило назначить меня командиром танка "ИС-122", а мужа – старшим механиком-водителем. И так мы дошли до Германии. Оба ранены. Имеем награды.
Было немало девушек-танкисток на средних танках, а вот на тяжёлом – я одна. Иногда думаю: записать бы кому-нибудь из писателей мою жизнь. Сама я не умею, как следует...»"
* * *
"Пригласили офицеры завтракать. Я согласилась, сапёрам не всегда доставалась горячая еда, в основном жили на подножном корму. Когда все разместились за кухонным столом, я обратила внимание на русскую печь, закрытую заслонкой. Подошла и стала рассматривать заслонку. Офицеры подшучивают: мол, женщине мины даже в горшках мерещатся. Я отвечаю на шуточки и тут замечаю, что в самом низу, с левой стороны заслонки, имеется маленькая дырочка. Внимательнее приглядываюсь и вижу тоненький проводок, который ведёт в печку. Быстро поворачиваюсь к сидевшим: "Дом заминирован, прошу покинуть помещение". Офицеры притихли и с недоверием уставились на меня, никому не охота вставать из-за стола. Мясо пахнет, жареная картошка... Я ещё раз повторила: "Немедленно очистить помещение!". С сапёрами приступили к работе. Сначала убрали заслонку. "Перекусили"
ножницами проволоку... Ну и там... Там... В печке лежало несколько связанных шпагатом эмалированных литровых кружек. Мечта солдата! Лучше, чем котелок. А в глубине печки, завёрнутые в чёрную бумагу, два больших свёртка. Килограммов двадцать взрывчатки. Вот вам – и горшки."
Книга "Последние свидетели: Соло для детского голоса" (1985, 2017, 304 стр.) (pdf 8,1 mb) – декабрь 2022
– копия из библиотеки "Maxima Library"
Вторая книга знаменитого художественно-документального цикла «Голоса Утопии» Светланы Алексиевич, лауреата Нобелевской премии по литературе 2015 года «за многоголосное творчество – памятник страданию и мужеству в наше время».
Воспоминания о Великой Отечественной войне детей – самых беспристрастных и самых несчастных её свидетелей. Война, увиденная детскими глазами, оказалась ещё страшнее, чем запечатленная женским взглядом в книге «У войны не женское лицо».
«Последние свидетели» – это подвиг детской памяти. Как и остальные книги цикла, публикуется в новой авторской редакции.
(Аннотация издательства)
Фрагменты из книги:
"Стоим с мамой у проволоки, мимо идет красивая женщина. Она остановилась возле нас по ту сторону и говорит маме: «Как мне вас жалко». Мама ей отвечает: «Если вам жалко, возьмите мою дочь к себе». «Хорошо», – задумывается женщина. Остальное они договаривают шёпотом.
На следующий день мама привела меня к воротам гетто:
– Генечка, ты возьмёшь коляску с куклой и пойдёшь к тёте Марусе (это наша соседка).
Я помню, в чём я тогда была одета: голубая кофта, свитерок с белыми помпончиками. Всё лучшее, праздничное.
Мама меня толкает за ворота гетто, а я жмусь к ней. Она толкает, а сама слезами обливается. И помню, как я пошла... Помню, где ворота были, где пост охраны...
Так и прикатила колясочку, куда мама велела, там меня одели в кожушок и посадили на повозку. Сколько мы ехали, столько я плакала и говорила: «Там, где ты, мама, там и я. Там, где ты...».
Привезли на хутор, посадили на длинную лавку. В этой семье, куда я попала, было четверо детей. И они взяли ещё и меня. Я хочу, чтобы все знали имя женщины, которая меня спасла, – Олимпия Пожарицкая из деревни Геневичи Воложинского района. Страх в этой семье жил столько времени, сколько я там жила. Их могли расстрелять в любую минуту... Всю семью... и четверо детей... За то, что они укрывают еврейского ребёнка. Из гетто. Я была их смертью... Это какое надо иметь великое сердце! Нечеловеческое человеческое сердце... Появлялись немцы, меня сразу куда-нибудь отправляли. Лес был рядом, лес спасал. Женщина эта меня очень жалела, она жалела одинаково своих детей и меня. Если она что-то давала, то давала всем, если она целовала, то целовала всех. И гладила всех одинаково. Я называла её «мамуся». Где-то у меня была мама, а здесь мамуся...
Когда к хутору подошли танки, я пасла коров, увидела танки и спряталась. Мне не верилось, что танки наши, но когда различила на них красные звёзды, вышла на дорогу. С первого танка соскочил военный, подхватил меня на руки и высоко-высоко поднял. Тут прибежала хозяйка хутора, она была такая счастливая, такая красивая, ей так хотелось чем-то хорошим поделиться, сказать, что они тоже что-то сделали для этой победы. И она рассказала, как они меня спасли. Еврейскую девочку... Этот военный прижал меня к себе, а я была тоненькая-тоненькая, и спряталась у него под рукой, и он обнял эту женщину, он обнял её с таким лицом, как будто она ему дочь спасла. Он говорил, что у него все погибли, вот
кончится война, он вернётся и заберёт меня в Москву. А я ни за что не соглашалась, хотя не знала, жива моя мама или нет.
Прибежали другие люди, они тоже обнимали меня. И всё признавались, что догадывались, кого прячут на хуторе.
Потом приехала за мной мама. Она вошла во двор и стала перед этой женщиной и её детьми на колени..."
* * *
"Иду, и от голода кружится голова. Вдруг слышу: «Стой! Мальчик, куда идёшь?». Я спросил: «Кто вы такие?». Они говорят: «Мы – свои. Партизаны». От них я узнал, что нахожусь в Витебской области, попал в Алексеевскую партизанскую бригаду...
Когда окреп немного, стал проситься воевать. Надо мной в ответ подшучивали и отправляли подсобить на кухне. Но случилось такое... Такой случай... Три раза отправляли к станции разведчиков, и они не возвращались. После третьего раза командир отряда построил всех и сказал:
– В четвёртый раз посылать сам не могу. Пойдут добровольцы...
Я стоял во второй шеренге, услышал:
– Кто добровольцы? – Тяну, как в школе, руку вверх. А фуфайка у меня была длинная, рукава болтались по земле. Поднимаю руку, а её не видно, рукава висят, я из них вылезти не могу.
Командир командует:
– Добровольцы, шаг вперёд.
Сделал я шаг вперёд.
– Сынок... – сказал мне командир. – Сынок...
Дали мне торбочку, старую ушанку, одно ухо у неё было оторвано.
Как только вышел на большую дорогу... Появилось ощущение, что за мной следят. Оглядываюсь – никого нет. Тут я обратил внимание на три густых кудрявых сосны. Осторожно присмотрелся и заметил, что там сидят немецкие снайперы. Любого, кто выходил из леса, они «снимали». А появился на опушке мальчик, да ещё с торбочкой, трогать не стали.
Вернулся я в отряд и доложил командиру, что в соснах сидят немецкие снайперы. Ночью мы их взяли без единого выстрела и живьём привели в отряд. Это была моя первая разведка...
В конце сорок третьего... В деревне Старые Челнышки Бешенковичского района меня эсэсовцы словили... Били шомполами. Били ногами в кованых сапогах. Сапоги каменные... После пыток вытащили на улицу и облили водой. Это было зимой, я покрылся ледяной кровавой коркой. До меня не доходило, что за стук я слышу над собой. Сооружали виселицу. Я увидел её, когда меня подняли и поставили на колодку. Последнее, что запомнил? Запах свежего дерева... Живой запах...
Петля затянулась, но её успели сорвать... В засаде сидели партизаны. Когда ко мне вернулось сознание, я узнал нашего врача. «Ещё две секунды – и всё, я бы тебя не спас, – сказал он. – А так ты счастливый, сынок, потому что живой».
В отряд меня несли на руках, всё во мне было отбито от пяток до макушки. Было так больно, что я думал: буду ли я расти?"
* * *
"Наша хата стояла как раз посредине деревни. К ней всех сгоняли. Все быстро делалось. Связанные люди стояли, опустив головы. По списку пересчитали их и погнали за деревню. Было много деревенских мужчин и учительница.
Женщины и дети за ними побежали. Гнали их быстро. Мы отстали. Добежали до последнего сарая, слышны выстрелы. Люди начинают падать, то упадёт, то поднимется. Быстро их постреляли и собираются уезжать. Один немец с мотоциклом разворачивается и объезжает этих убитых людей. У него в руках что-то тяжёлое... Или дубинка, или заводная ручка от мотоцикла... Не запомнил... Он, не слезая с мотоцикла, на тихом ходу раскалывает всем головы... Другой немец хотел из пистолета достреливать, этот махнул рукой, мол, не надо. Все поехали, а он не уехал, пока всем головы не расколол. Я никогда раньше не слышал, как трещат человеческие кости... Мне запомнилось, что они трещали, как спелые тыквы, когда отец их рубил топором, а я выбирал семечки.
Мне так стало страшно, что я бросил маму, бросил всех и куда-то побежал. Один. Спрятался не в хате, а почему-то в сарае, меня мать долго искала. Я два дня не мог слова выговорить. Ни одного звука.
На улицу боялся выйти. Через окно видел: один несёт доску, второй топор, третья с ведром бежит. Тесали доски, запах свежевыструганных досок стоял в каждом дворе, потому что почти в каждом дворе был гроб. У меня от этого запаха до сих пор ком к горлу поднимается. До сегодня...
В гробу лежали знакомые мне люди. Ни у кого не было головы. Вместо головы что-то в белом платочке... То, что собрали..."
Книга "Цинковые мальчики" (1989, 2017, 320 стр.) (pdf 10,2 mb) – апрель 2023
– копия из библиотеки "Maxima Library"
«Цинковые мальчики» – третья книга художественно-документального цикла «Голоса Утопии» Светланы Алексиевич, лауреата Нобелевской премии по литературе 2015 года «за многоголосое творчество – памятник страданию и мужеству нашего времени».
Без этой книги, давно ставшей мировым бестселлером, уже невозможно представить себе ни историю афганской войны, ни историю последних лет советской власти, окончательно подорванной этой войной. Неизбывно горе матерей, понятно их стремление узнать правду о том, как и за что воевали в Афганистане и погибали их сыновья. Но узнав эту правду, многие из них ужаснулись и отказались от неё. Книгу Светланы Алексиевич судили «за клевету» – самым настоящим судом, с прокурором, общественными обвинителями и «группами поддержки» во власти и в прессе. Материалы этого позорного процесса также включены в новую редакцию «Цинковых мальчиков».
(Аннотация издательства)
Фрагменты из книги:
"Многие курили. Анашу, марихуану... Кто что достанет... Объясняли, что становишься сильным, свободным от всего. В первую очередь от своего тела. Как-будто ты на цыпочках идёшь, слышишь лёгкость в каждой клеточке, чувствуешь каждый мускул. Хочется летать. Как будто летишь! Радость неудержимая. Всё нравится, смеёшься над всякой ерундой. Слышишь лучше, видишь лучше. Различаешь больше запахов, больше звуков. В этом состоянии легче убивать – ты обезболился. Жалости нет. Легко умирать – страх уходит. Такое чувство, что на тебе бронежилет, что ты бронированный. Я умела их слушать... Два раза... Я сама... Я два раза сама курила... В обоих случаях, когда психика и физика не выдерживали. Работала в инфекционном отделении. Должно быть тридцать коек, а лежит триста человек. Брюшной тиф, малярия. Им выдавали простыни, одеяла, а они лежали на своих шинелях, на голой земле. В трусах. Наголо остриженные, а с них сыплются вши... Платяные... Головные... Такого количества вшей я себе не представляла... А рядом в кишлаке афганцы ходили в наших больничных пижамах, с нашими простынями на голове вместо чалмы. Да, наши мальчики всё продавали. Я их не осуждаю... Нет... Чаще не осуждаю. Они умирали за три рубля в месяц – наш солдат получал восемь чеков в месяц. Три рубля... Их кормили мясом с червями, ржавой рыбой... У нас у всех была цинга, у меня выпали все передние зубы. Они продавали одеяла и покупали анашу. Что-нибудь сладкое. Безделушки... Там такие яркие лавочки, в этих лавочках так много привлекательного. У нас... в Союзе ничего этого нет, они этого не видели. И они продавали оружие, патроны, чтобы их потом этими же автоматами и патронами убивали. Покупали за это шоколад... Пирожки...
После всего там я другими глазами увидела свою страну. Зрачок стал другой, он увеличился..."
* * *
"В госпитале наведался ко мне комбат:
– Кто бил?
Били ночью, но я всё равно знал, кто бил. А признаться нельзя, стану стукачом. Это был закон, который нельзя нарушать.
– Чего молчишь? Скажи кто, под трибунал эту сволочь отправлю.
Я молчал. Власть извне была бессильна перед властью внутри солдатской жизни, именно эти внутренние законы решали мою судьбу. Те, кто пытался им противостоять, всегда терпели поражение. Я это видел. Я в свою судьбу не вмешивался... В конце службы сам пытался кого-то бить. У меня не получалось... «Дедовщина» не зависит от человека, её диктует чувство стада. Сначала тебя бьют, потом ты должен бить. От дембелей я скрывал, что не могу бить. Меня бы презирали – и те, кого бьют, и те, кто бьёт. Приехал домой, пришёл в военкомат, а туда цинковый гроб привезли... Это был наш старший лейтенант... В похоронке написано: «Погиб при исполнении интернационального долга». А я в ту минуту вспомнил, как он напьётся, идёт по коридору и разбивает дневальным челюсти. Раз в неделю так развлекался... Не спрячешься, зубами плевать будешь... Человеческого в человеке грамм и капля – вот что я понял на войне. Нечего есть – он жестокий, ему плохо – он жестокий. Так сколько же в нём человека? Один только раз сходил на кладбище... На плитах: «геройски погиб», «проявил мужество и отвагу», «исполнил воинский долг». Были, конечно, герои, если слово «герой» брать в узком смысле, например, в условиях боя прикрыл собой друга, вынес раненого командира в безопасное место... Но я знаю, что один у нас наркотиками отравился, другого застрелил часовой, когда он лез в пищевой склад... Мы все лазили в склад. Мечта – сгущёнка с печеньем. Но вы же об этом не напишете... Никто не скажет, что там, под землёй, лежит, какая правда. Живым – ордена, мёртвым – легенды, – всем хорошо."
* * *
"– Косячок забьёшь? – предлагали «деды».
– Не хочу.
Я не хотел курить, боялся, что потом не брошу. К наркотикам быстро привыкаешь, нужна сильная воля, чтобы бросить. Потом все курили, иначе сдохнешь, нервы лопнут. Были бы наркомовских сто грамм, как в ту войну. Не полагалось... Сухой закон. А надо снять напряжение. Забыться. В плов травку сыпали, в кашу... Глаза – по полтиннику... Ночью видишь, как кошка. Лёгкий, как летучая мышь.
Разведчики убивают не в бою, а вблизи. Не автоматом, а финкой, штыком, чтобы тихо, неслышно. Я быстро научился это делать, втянулся. Первый убитый? Кого близко убил? Помню... Подошли к кишлаку, в бинокли ночного видения заметили: возле дерева светит маленький фонарь, стоит винтовка, и он что-то откапывает. Я отдал товарищу автомат, сам приблизился на расстояние прыжка и прыгнул, сбил его с ног. Чтобы не кричал, затолкал в рот чалму. Нож с собой не взяли, тяжело нести. Был у меня перочинный ножик, которым консервные банки открывали. Обыкновенный перочинный ножик. Он уже лежал... Оттянул за бороду и перерезал горло. После первого убитого... Как после первой женщины... Потрясение... У меня это быстро прошло. Всё-таки я – деревенский, курицу убивал, козу резал! Вот такая вот штука!
Был я на должности старшего разведчика. Выходили обычно ночью. С ножом сидишь за деревом... Они идут... Впереди – дозорный, дозорного надо снять. Снимали по очереди... Моя очередь... Дозорный поравнялся с тобой, чуть пропустишь и прыгаешь сзади, главное, схватить левой рукой за голову и горло вверх, чтобы не крикнул. Правой рукой – нож в спину... Под печень... И проткнуть насквозь... У меня потом был трофей... Японский нож, длина тридцать один сантиметр. Легко в человека входил. Поёрзает и упадёт, не вскрикнет. Привыкаешь. Психологически не так было трудно, как технически. Чтобы попасть в сердце... Каратэ учились. Скрутить, связать... Найти болевые точки – нос, уши, над веком – точно ударить. Ткнуть ножом надо знать куда... Врываемся в дувал (двор за глиняным заборчиком): двое – у дверей, двое – внутри двора, а остальные осматривают жильё. Что нравится – берём, конечно...
Один раз... Нервы сдали... Прочёсывали кишлак. Обычно открываешь дверь и раньше, чем войти, – бросаешь гранату, чтобы на автоматную очередь не наскочить. Зачем рисковать, с гранатой вернее. Бросил гранату и захожу: лежат женщины, двое мальчиков побольше и один ребёнок грудной. В какой-то коробочке... Вместо коляски...
Сейчас вспоминаю ... Сейчас не по себе..."
Сборник "Цинковые мальчики; Зачарованные смертью; Чернобыльская молитва" (1998, 605 стр.) (pdf 18,5 mb) – август 2023
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
В эту книгу вошли три повести: «Цинковые мальчики», «Зачарованные смертью» и «Чернобыльская молитва» (хроника будущего), удостоенная российской независимой премии «Триумф» и международной премии «За европейское взаимопонимание». «Цинковые мальчики» – одна из первых книг, откуда страна узнала правду о страшной и спрятанной от неё войне в Афганистане.
Перед читателем разворачивается живая летопись событий нашей недавней истории: афганская война, распад империи и исчезновение гигантского социалистического материка, чернобыльская катастрофа. Сам народ рассказывает о великом и трагическом времени, в котором распад и возрождение происходят одновременно.
(Аннотация издательства)
Содержание:
Цинковые мальчики ... 7
Зачарованные смертью ... 245
«Чернобыльская молитва» (хроника будущего) ... 413
"– Правду? Всю правду расскажет вам только отчаянный. Абсолютно отчаянный расскажет вам всё...
Никто не знает правды. Кроме нас... Правда слишком страшная, правды не будет. Никто не захочет быть первым, никто не рискнёт. Кто расскажет, как перевозили наркотики в гробах? Шубы... Вместо убитых... Кто вам покажет ниточку засушенных человеческих ушей? Уже слышали или новая информация? Боевые трофеи... Хранили в спичечных коробочках... Они скрючивались в маленькие листочки... Не может быть? Неловко слушать такое о славных советских парнях? Выходит, может. Было! И это тоже правда, от которой никуда не деться, не замазать дешёвой серебряной краской. А вы думали: поставим памятники и всё? Раздадим медали..."
(Из повести «Цинковые мальчики»)
* * *
"Раз вы пишете такую книгу должны посмотреть наш уникальный видеоматериал. По крохам собираем. Чернобыльской хроники, считайте, нет! Её не дали снять, всё засекретили. Если кому-то что-то удавалось запечатлеть, то соответствующие органы тут же забирали этот материал и возвращали размагниченные ленты. У нас нет хроники, как эвакуировали людей, вывозили скот... Трагедию снимать запрещалось, снимали – героизм! Чернобыльские альбомы всё-таки сейчас изданы, но сколько раз кино-и телеоператорам разбивали камеры. Таскали по инстанциям... Чтобы честно рассказать о Чернобыле, нужно было мужество, оно и сейчас требуется. Поверьте мне! Но вы должны увидеть... Эти кадры... Чёрные, как графит, лица первых пожарников. А их глаза? Это уже глаза людей, которые знают, что уходят от нас. На одном фрагменте – ноги женщины, которая утром после катастрофы шла обрабатывать огородик возле атомной станции. Шла по траве, на которой лежала роса... Ноги напоминают решето, всё в дырочках до самых колен... Это надо увидеть, раз вы пишете такую книгу...
Я прихожу домой и не могу взять на руки своего маленького сына. Мне надо выпить пятьдесят-сто граммов водки, чтобы взять на руки ребёнка...
Целый отдел в музее – вертолётчики... Полковник Водолажский... Герой России, похороненный на белорусской земле, в деревне Жуков Луг. Когда он получил запредельную дозу, должен был уйти, немедленно эвакуироваться, но остался и обучил ещё тридцать три экипажа. Сам сделал сто двадцать вылетов, сбросил двести-триста тонн груза. Четыре-пять вылетов в течение суток, при высоте триста метров над реактором, температура в кабине – до шестидесяти градусов. Вообразите, что творилось внизу, когда мешки с песком сбрасывались... Активность достигала тысячи восемьсот рентген в час. Пилотам становилось плохо в воздухе. Чтобы метнуть прицельно, попасть в цель – в огненное жерло, - они высовывали головы из кабины и примеривались глазом. Иного способа не было... На заседаниях правительственной комиссии... Просто, буднично докладывалось: «На это надо положить две-три жизни. А на это – одну жизнь». Просто и буднично...
Полковник Водолажский умер. В карточке учёта доз, набранных над реактором, врачи ему записали... семь бэр. На самом деле их было шестьсот!
А четыреста шахтёров, которые день и ночь долбили тоннель под реактором? Нужно было прорыть тоннель, чтобы залить туда жидкий азот и заморозить земельную подушку, так это обозначается на инженерном языке. Иначе бы реактор ушёл в грунтовые воды... Шахтёры Москвы, Киева, Днепропетровска... Я нигде о них не читал. А они голые, при температуре за пятьдесят градусов катили перед собой вагонетки на четвереньках. Там было сотни рентген...
Сейчас они умирают... Но если бы они не сделали этого? Я считаю, что они – герои, а не жертвы войны, которой вроде бы и не было. Называют её аварией, катастрофой. А была война... Чернобыльские памятники похожи на военные."
(Из повести «Чернобыльская молитва»)
Книга "Время секонд хэнд" (2018, 512 стр.) (pdf 17,7 mb) – февраль 2024
– копия из библиотеки "Maxima Library"
Завершающая, пятая книга знаменитого художественно-документального цикла Светланы Алексиевич «Голоса Утопии». «У коммунизма был безумный план, – рассказывает автор, – переделать "старого" человека, ветхого Адама. И это получилось... Может быть, единственное, что получилось. За семьдесят с лишним лет в лаборатории марксизма-ленинизма вывели отдельный человеческий тип – homo soveticus. Одни считают, что это трагический персонаж, другие называют его "совком". Мне кажется, я знаю этого человека, он мне хорошо знаком, я рядом с ним, бок о бок прожила много лет. Он – это я. Это Мои знакомые, друзья, родители». Социализм кончился. А мы остались.
(Аннотация издательства)
Фрагменты из книги:
"Обычная коммуналка... Живут вместе пять семей – двадцать семь человек. Одна кухня и один сортир. Две соседки дружат: у одной девочке пять лет, а вторая – одинокая. В коммуналках, обычное дело, следили друг за другом. Подслушивали. Те, у кого комната десять метров, завидовали тем, у кого она двадцать пять метров. Жизнь... она такая... И вот ночью приезжает «чёрный ворон»... Женщину, у которой маленькая девочка, арестовывают. Перед тем, как её увели, она успела крикнуть подруге: «Если не вернусь, возьми мою дочку к себе. Не отдавай в детдом». И та забрала ребёнка. Переписали ей вторую комнату... Девочка стала звать её мамой... «мамой Аней»... Прошло семнадцать лет... Через семнадцать лет вернулась настоящая мама. Она целовала руки и ноги своей подруге. Сказки обычно кончаются на этом месте, а в жизни была другая концовка. Без хеппи-энда. При Горбачёве, когда открыли архивы, у бывшей лагерницы спросили: «Вы хотите посмотреть своё дело?» – «Хочу». Взяла она свою папку... открыла... Сверху лежал донос... знакомый почерк... Соседка... «мама Аня»... написала донос... Вы что-нибудь понимаете? Я – нет. И та женщина – она тоже не смогла понять. Пришла домой и повесилась. (Молчит.)"
* * *
"Город Орск под Оренбургом. День и ночь гонят товарняки с кулацкими семьями. В Сибирь. Мы охраняем станцию. Открываю один вагон: в углу висит на ремне полуголый мужчина. Мать качает на руках маленького, а мальчик постарше сидит рядом. Руками ест своё говно, как кашу. «Закрывай! – кричит мне комиссар. – Это – кулацкая сволочь! Они для новой жизни не годятся!» Будущее... оно же должно быть красивым... Потом будет красиво... Ну верил я! (Почти кричит.) Мы верили в какую-то красивую жизнь. Утопия... это была утопия... А вы? У вас своя утопия – рынок. Рыночный рай. Рынок всех сделает счастливыми! Химера! Ходят по улицам гангстеры в малиновых пиджаках, золотые цепи до пуза. Капитализм карикатурный, как на картинках в советском журнале «Крокодил». Пародия! Вместо диктатуры пролетариата – закон джунглей: кусай того, кто слабее тебя, а тому, кто сильнее, кланяйся. Самый древний закон на земле..."
* * *
"В девяностые... То было время, когда палачи ещё были живы... они испугались... В газетах промелькнула фамилия следователя, который пытал академика Вавилова. Я запомнил – Александр Хват. Напечатали ещё несколько имён. И они запаниковали, что откроют архивы, снимут гриф «секретно». Заметались. Никто это не отслеживал, специальной статистики нет, но были десятки самоубийств. По всей стране. Списали всё на крушение империи... на обнищание... но мне рассказывали о самоубийствах вполне обеспеченных и заслуженных стариков. Без видимой причины. Одно у них было общее – все работники органов. У кого-то совесть заговорила, кто-то от страха, что семья узнает. Струхнули. Был у них момент паники. Не могли понять, что вокруг творится... и почему вакуум вокруг них образовался... Верные псы! Служаки! Не все, конечно, дрогнули... В «Правде» или в «Огоньке», тут меня память может подвести, напечатали письмо одного вохровца. Этот не побоялся! Описал букет своих болезней, приобретённых на службе в Сибири, где пятнадцать лет охранял «врагов народа». Здоровья не щадил... Служба, жаловался, была тяжёлая: летом комары заедали и мучила жара, а зимой – морозы. Шинельки, я помню, так и писал «шинельки», выдавали солдатам слабые, а большое начальство ходило в тулупах и валенках. А теперь, мол, враги, которых не добили, головы поднимают... Контрреволюция! Письмо злобное... (Пауза.) Тут же бывшие зеки ему ответили... Они уже не боялись. Не молчали. Написали, как в лагере могли заключённого раздеть донага и привязать к дереву, мошка его за сутки так объедала, что один скелет оставался. Зимой в сорокаградусный мороз доходягу, не выполнившего дневную норму, обливали водой. Десятки ледяных статуй стояли для устрашения до весны... (Пауза.) Никого не судили! Никого! Палачи дожили свои дни почётными пенсионерами... Что скажу? Не взывайте к покаянию. Не придумывайте себе народ: какой он, наш народ, хороший. Покаяться никто не готов. Это великий труд – покаяться. Я вот сам захожу в церковь, а на исповедь – не решаюсь. Мне трудно... А по правде, так человеку только себя жалко. Больше никого. Так-то... Старик бегал по террасе... кричал... У меня волосы дыбом... Дыбом! От его слов. Я уже многое к тому времени знал... Прочёл Шаламова... А тут – на столе ваза с конфетами, букет цветов... Абсолютно мирная обстановка. Вот этот контраст, он всё усиливал. Страшно было и любопытно. Любопытства, честно скажу, было больше, чем страха. Хочется... Всегда хочется заглянуть в яму. Почему? Так мы устроены.
«...Когда меня взяли на работу в энкавэдэ, я страшно гордился. С первой зарплаты купил себе хороший костюм...
...Работа такая... С чем сравнить? Сравнить можно с войной. Но на войне я отдыхал. Расстреливаешь немца – он кричит по-немецки. А эти... эти кричали по- русски... Вроде свои... В литовцев и поляков было легче стрелять. А эти – на русском: "Истуканы! Идиоты! Кончайте скорее!" Ё..! Мы все в крови... вытирали ладони о собственные волосы... Иногда нам выдавали кожаные фартуки... Работа была такая. Служба. Молодой ты..."
Страничка создана 7 декабря 2022.
Последнее обновление 4 февраля 2024.
