Роман "Жили-были старик со старухой" (2006, 2012, 480 стр.) (pdf 11 mb) – январь 2020
(OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США);
обработка: Давид Титиевский (Хайфа, Израиль))
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, – повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и всё-таки выживших, спасённых собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «...Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, "вкусный" говор, забавные и точные "семейные словечки", трогательная любовь и великое русское терпение – всё это сразу берёт за душу. Прекрасный язык. Пронзительная ясность бытия. Непрерывность рода и памяти – всё то, по чему тоскует сейчас настоящий Читатель...».
Дина Рубина
Роман "Против часовой стрелки" (2011, 400 стр.) (pdf 9 mb) – июль 2021
(издание любезно предоставил Сергей Работягов (Сиэтл, США);
(OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США);
обработка: Давид Титиевский (Хайфа, Израиль))
Один из главных «героев» романа – время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму... Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстаёт таким же израненным, как её собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? – Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет. Единственный способ остановить мгновенье – запомнить его и передать эту память человеку другого времени, нового поколения.
Книга продолжает историю семьи Ивановых – детей тех самых стариков, о которых рассказывалось в первой книге автора «Жили-были старик со старухой».
(Аннотация издательства)
Фрагменты из книги:
"Время от времени заходил председатель, с одной и той же фразой: «Проведать зашёл. Живая, что ли?» Присаживался поодаль, моргал, закуривал.
Как-то появился уже заполночь. Бросил взгляд на винтовку, на сторожиху и крикнул громко:
– Не спи! Замёрзнешь. Ходи, ходи больше!
– Силы нету, – призналась Ира, расправляя затёкшие ноги.
Сразу стало зябко. Она начала сворачивать застывшими пальцами самокрутку; руки дрожали. Председатель подошёл к двери, оглянулся внимательно, потом вернулся и быстро развязал ближайший мешок. Ирина окаменела, а он черпал аккуратными горстями драгоценное зерно и, отпихивая её дрожащие руки, сыпал ей прямо в карманы ватника. Она пыталась что-то сказать, но своего голоса не слышала, а слышала громкий, яростный шёпот:
– Дура! Дура ты несчастная, ты счастья своего не знаешь! Ты не знаешь, как с голоду помереть можно?! Сама помрёшь – ладно; а о детях ты подумала?! Как дети начинают пухнуть, не знаешь?! А я – знаю!.. Знаю! – И с каждым «знаю!» со злостью упихивал кулаками тяжёлое выливающееся зерно. – Я знаю: ты сама ни в жизнь не возьмёшь, помрёшь, а не возьмёшь; я не тебе – я детям твоим даю, дура ты эвакуированная, как есть дура!..
Председатель Терентий Петрович Овчинников, он же Терёха Моргатый, в ту ночь совершил государственное преступление – хищение социалистической собственности – не то что в «особо крупных», а – в соответствии с законами военного времени – в астрономических размерах, и по тем же
законам мог быть расстрелян многажды.
Как знать, может, то украденное зерно и спасло им жизнь лютой зимой сорок второго года.
Дети об этом не знали – и не узнали никогда".
* * *
"...В то январское утро, когда Федя упал лицом вперёд, как падают, чтобы никогда больше не встать – и не встал, – в то утро Мурка беспокойно кружила по спальне и, вопреки обыкновению, протяжно мяукала, да кто обращал на неё внимание! Она вспрыгнула на подоконник, словно через махровый иней можно было увидеть «скорую», увозящую хозяина, а если и можно было?.. Известно, что к еде – Феденька по утрам всегда ставил ей блюдце со сметаной – не притронулась и воду не пила. Как вскочила на кровать, так и стояла над его подушкой, недоумённо и жалобно... не мяукая, нет: постанывая.
Тоня с детьми вернулись уже затемно. Естественно, было не до Мурки. В доме началась, как всегда в подобных случаях, суета, которая одна только может заполнить образовавшуюся пустоту, ибо если этого не сделать, то надо всем вот так же, как Фёдор Фёдорович: ничком.
А потом, после похорон, когда Тоня вошла в пустую – ох, какую пустую! – спальню, единственным лекарством оказалось самое бессмысленное действо: разложить всё по местам. Галстук – к галстукам, на дверцу шкафа; подушка съехала – взбить и положить, как всегда лежала; из-под кровати выглядывает рукав вязаного пуловера: как уронил, так и лежит. Нагнулась поднять – и отпрянула с криком.
Кошка, уже окоченевшая.
Потом, позже, нарыдавшись и оглушив себя валерьянкой, вспомнила и нетронутую сметану, и чистый песок в ящике. Вспомнила и поняла со стыдом, что единственный человек, который бы этим обеспокоился, никогда уже этого не сделает".
Роман "Свет в окне" (2014, 672 стр.) (pdf 14,2 mb) – ноябрь 2024
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом...
«Свет в окне» – роман о любви и горечи. О преодолении страха. О цели в жизни – и жизненной цельности. Герои, давно ставшие близкими тысячам читателей, неповторимая интонация блестящего мастера русской прозы, лауреата премии «Ясная Поляна».
(Аннотация издательства)
Фрагменты из книги:
"Рассказывала бабуля легко и с удовольствием, потому что описывала события и места, о которых не в книжке прочитала, хотя подтвердить достоверность рассказов было некому. Её семью никто не помнил, да и мало кто кого помнил вообще, потому что сам посёлок начал по-настоящему застраиваться только в середине двадцатых годов, не обременяя себя памятью о тех, кто жил здесь прежде. Рассказывала внучке только то, что ребёнку понятно, и лелеяла надежду, что когда-нибудь сможет рассказать остальное. О том, например, что, когда в Гражданскую тут прошёл первый продотряд, отец успел отправить Уленьку на подводе к родственникам в город, бывший тогда центром губернии. И вовремя отправил: за первым продотрядом пришёл второй, третий, а вскоре вся губерния занялась, как пожаром, крестьянскими бунтами; новая – народная – власть предпочла назвать их «бандитскими выступлениями» и посулила «арестовывать всех с 18-летнего возраста, не считаясь с полом», а затем расстреливать. Для внучки всё это называлось: «И стала Уленька жить у родных. Скоро учиться пошла».
– А родные добрые были? – пыталась Настёна примерить Василисину судьбу на Уленьку.
– Родные-то?.. – Бабка задумалась. – Сначала добрые, а потом... Родня до полдня.
Настоящая, не сказочная Ульяша не хотела быть обузой родственникам, а потому попросилась на курсы при губернской больнице. Её приняли: всё ж грамотная, а рук не хватало. Спустя шесть недель стала называться сестрой милосердия и носила теперь на рукаве красный крест. Из дому вестей не было. Расставаясь, мать велела держаться родных, однако родные вдруг не то что бы показали на дверь, но приветливости поубавили. Да и какая мы тятьке твоему родня, говорилось всё чаще, разве что в одно небушко глядим.
Глядящие в небушко родственники были напуганы рейдами красноармейцев по домам: как объяснить присутствие дочки расстрелянных?
Так Ульяша узнала о судьбе родителей. Поставила чашку с недопитым морковным чаем, собрала свой узелок, а на осеннем ветру поняла, что идти некуда. Покровская церковь, мимо которой ходила каждый день, была открыта. Она поставила свечу и долго смотрела, как она горит, неразличимая среди других свечей, а потом присела в углу на скамью, где её нашла и разбудила попадья и отвела во флигель, где жил кто-то из причта, позволив заночевать в чуланчике. В том чуланчике раба Божия Улияна ночевала ещё не раз, а в ноябре записалась в акушерскую школу. В анкете указала: «сирота», а также «из беднейших крестьян», что было чистой правдой."
* * *
"И русские вошли сюда через день. Теперь город принадлежал им, победителям. Город со всем, что в нём есть, со всем и со всеми.
Дальнейшие события, неизбежные и страшные, внутренняя Лизина цензура не пропустила. Нельзя было об этом знать ни Вере, ни Ларисе – ни одной женщине на свете она бы такое не рассказала.
Как входили, врывались, вламывались в дома, выволакивая всё, на что падал взгляд: тарелки, пальто, картины, настольные часы, велосипеды, подушки.
Хватали и выволакивали женщин.
Женщины были главным трофеем. Их отыскивали на чердаках, в подвалах; распахивали ударом ноги шкафы, где они прятались; прикладами сбивали замки с сараев, в которых матери запирали дочерей.
Пригородный дом фрау Штюбе оказался одним из первых.
Фрау Штюбе почти на руках притащила дочь вниз, на кухню. Клара, с растрёпанными волосами и злым, напряжённым лицом, сопротивлялась, цепляя палкой за стены и ступеньки. Лиза и Катерина, оцепеневшие от страха, стояли около остывшей плиты. Хозяйка сама закрыла оба входа на тяжёлые засовы.
Так они и помогли, те засовы...
Зазвенели оконные стёкла, и почти одновременно раздался выстрел, за ним следующий. Отпрянув от окон, солдаты бросились в сад. Фрау Штюбе невольно подняла глаза к потолку.
Старик, поняла Лиза.
Один красноармеец – тот, кто первым разбил окно, – замер, навалившись на разбитое стекло, и глядел куда-то в угол. Он был мёртв.
Сейчас они убьют старика, потом нас.
Послышалось ещё несколько одиночных выстрелов, затем автоматная очередь. Громко зарыдала Клара.
По лестнице затопотали сапоги, дверь высадили. Катя, перегнувшись пополам и скрестив руки на груди, пронзительно завизжала: «Мы русские, дяденька, русские!..».
...Лиза хотела бы навсегда вычеркнуть тот день из памяти, ведь он был очень далеко – так же недосягаемо далеко, как дверь кухни. Однако он снова явственно всплывал перед глазами плитками кухонного пола, знакомого, как собственная ладонь, только теперь он был покрыт битым стеклом и комьями земли; снова перед нею вырастал пожилой солдат, который бросил: «Втжайте, иу!..»; а на лестнице лежал окровавленным комом старик Штюбе, когда они «втжали»."
* * *
"Женщины, копавшие могилы и длинные рвы, которые тоже стали могилами, молчали или говорили об одном и том же – немногословно, скупо; кто-то цинично. Говорили, что кладбища переполнены, оттого приходится хоронить в скверах, на пустырях, а то и во дворах; безымянные могилы, могилы для двоих, вот как эти, для матерей, всё ещё прижимавших к себе детей... Мёртвых заворачивали в одеяла или простыни; о гробах и речи не было.
Улицы больше не пустовали: люди убирали камни, мусор, расчищали тротуары. На стенах домов появились листовки на обоих языках, немецком и русском; люди останавливались, читали. Среди стоявших Лиза увидела Катерину.
...Вот с этой встречи она и продолжила повествование, сдвинув во времени своё появление с лопатой в руках, на чужой улице чужого города, несколько вперёд, на неделю потеперь, через восемнадцать лет после войны?
...Повествование стало более компактным, что понятно в свете великой Победы: страх, подневольный труд, оторванность от родного города – всё это вот-вот останется позади. Листовка предписывала как можно скорее явиться на «пункт для советских граждан».
Обе, Катерина и Лиза, были в смятении. Как-то очень строго звучало это «как можно скорее». И не «прийти», не «собраться», а «явиться», как по приказу. Почему «скорее»? И что будет, если не явиться вот так, сразу – не разрешат уехать? Не хватит места в поезде?
Катерина по-прежнему решительно не хотела возвращаться, да только кто ж её спрашивал? Один из пунктов листовки деловито сообщал, что своевременная явка и регистрация «...относится ко всем советским гражданам, которые были интернированы или вывезены Германией со времени с 22 июня 1941 г.».
«Не пойду, – замотала головой Катерина, – ну их к лешему». И рассказала Лизе, как пряталась от бомбёжки в каком-то подвале, где познакомилась с молодым бельгийцем, тоже работавшим у бауэра, как они. Антуан собирается ехать домой – денег на маленькую ферму хватит, а там будет видно; подруга одёрнула новую жакетку."
Роман "Когда уходит человек" (2011, 496 стр.) (pdf 12 mb) – декабрь 2021
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
На заре 30-х годов молодой коммерсант покупает новый дом и занимает одну из квартир. В другие вселяются офицер, красавица-артистка, два
врача, антиквар, русский князь-эмигрант, учитель гимназии, нотариус... У какщого свои радости и печали, свои тайны, свой голос. В это многоголосье органично вплетается голос самого дома, а судьбы людей неожиданно и странно переплетаются, когда в маленькую республику входят советские танки, а через год – фашистские. За страшный короткий год одни жильцы пополнили ряды зэков, другие должны переселиться в гетто; третьим удаётся спастись ценой рискованных авантюр. Рвутся любовные узы и связь прошлого и настоящего; выбирать приходится не между добром и злом, а между большим злом – и злом поменьше... Потом война кончается, но начинается другая – война власти против своего народа. Дом заселяют новые жильцы – бывший фронтовик, телеграфистка, старые большевики, шофёр такси, многодетная семья... Стройная композиция, цепко схваченные детали, тонкий психологизм, лёгкая ирония, импрессионистская манера письма – всё это отличает новый роман Елены Катишонок.
(Аннотация издательства)
Фрагменты из книги:
"Всё тайное становится явным – вот как секретная директива по недремлющему ведомству стала явной и расплодилась множеством одинаковых бумажек под названием «Ордер на обыск и арест». Кто-то позаботился и заполнил ордера именами, одним и тем же способом пометив бывших преступников и стражей закона, монахинь и проституток, офицеров и рядовых, а также бывших фабрикантов, помещиков, домовладельцев, торговцев (не важно, мебелью или укропом), учёных – короче, всех бывших, а заодно и многих будущих, ибо под директиву попадали не только перечисленные лица, но и члены их семей, независимо от возраста последних. Неполных четыреста лет отделяют ночь 14-го июня от Варфоломеевской, а насколько она гуманней! Ни резни, ни кровопролития, ни пьяных от счастья католиков: списки с фамилиями, ордера, распахнутые двери – сначала квартир, потом вагонов. Не говоря о том, что каждый депортируемый мог взять с собой деньги, драгоценности и багаж – «до ста килограммов», как сообщалось в приказе.
В доме №21 были помечены три фамилии, как заботливый пастух метит овец: то ли для стрижки, то ли на убой. Помечены были не на доске, нет, хотя вошедшие первым делом сверили свой список с доской, после чего и начался отнюдь не телефонный трезвон.
Офицер удивился не аресту, а дозволенному багажу: предстояло что-то долгое и далёкое. Ирма лихорадочно выхватывала из шкафа зимние вещи. Сонный Эрик собирал драгоценности: толстый синий карандаш с непонятным заклинанием «Goldfaber 871 Germany», вытиснённым на грани, любимый конструктор и раскрашенного деревянного индейца, на днях назначенного, несмотря на отсутствие формы, главным артиллеристом при оловянной пушке чуть больше спичечного коробка."
* * *
"Чтобы сократить путь, Штейн пересёк пустырь и вышел во двор, где у входа в погреб курили Михаил с Кешей и разговаривали о том же, то есть не о кожимите, конечно, а о «безродных космополитах». Как раз на последнем слове и показался Яков Аронович. Курильщики примолкли, а Штейн кивнул, как обычно, чуть приподняв шляпу, и прямо ему на рукав упал мокрый окурок. Двое подняли головы. Яков Аронович стряхнул мерзость и пошёл вверх по лестнице, глядя прямо перед собой.
Леонтий Горобец выжидательно стоял на балконе четвёртого этажа. Глядя мимо него, Яков Аронович занёс ногу на ступеньку, но отчётливо расслышал:
– Развелось жидовни.
Штейн повернулся, в несколько шагов очутился на балконе и влепил соседу крепкую затрещину.
– Падаль.
Оглушённый Горобец услышал: «Падай!», а потом слово: «Вторую». Жид перекрыл ему выход с балкона, а второй «выход» был только через перила, прямиком во двор, поэтому услышав ещё раз: «Вторую; ну?!», Леонтий с ненавистью повернулся второй щекой.
Вторая затрещина оказалась такой же мощной.
– Падаль, – повторил Штейн и пошёл наверх не оглядываясь."
Сборник "Счастливый Феликс: рассказы и повесть" (2018, 192 стр.) (pdf 12 mb) – январь 2022
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
«Прекрасный язык. Пронзительная ясность бытия. Непрерывность рода и памяти – всё то, по чему тоскует сейчас настоящий Читатель», – так
отозвалась Дина Рубина о первой книге Елены Катишонок «Жили-были старик со старухой». С той поры у автора вышли ещё три романа, она стала популярным писателем, лауреатом премии «Ясная Поляна», как бы отметившей «толстовский отблеск» на её прозе. И вот в полном соответствии с яснополянской традицией, Елена Катишонок предявляет читателю книгу малой прозы – рассказов, повести и «конспекта романа», как она сама обозначила жанр «Счастливого Феликса», от которого буквально перехватывает дыхание. Да и другие рассказы, наверное, автор могла бы развернуть из «конспектов» в более просторные полотна. Могла бы – но не стала. Потому что знает цену точной детали, лаконичной фразе, мастерски выстроенному сюжету. Единый сюжет есть и у всей книги. Автор видит его так: «от сияющего бесконечного дня ребёнка к неумолимой взрослой осени, когда солнце движется к закату, но тем неистовее становится желание жить».
(Аннотация издательства)
Содержание:
Язва ... 5
Творческая жилка ... 18
Урок музыки ... 25
Красные башмачки ... 32
Магнитное поле ... 41
Подарок на женский день ... 47
Азорские острова ... 56
Счастливый Феликс. Конспект романа ... 68
Ёлка ... 83
Петербургская старушка. Повесть ... 99
* * *
"Звонко прокатился трамвай, почти пустой, и в окна можно было увидеть болтающиеся на штангах кожаные петли, за которые никто не держался. Параллельно тротуару шла лошадь, осторожно перебирая копытами по булыжнику. На телеге стояла огромная бочка, а возница держал вожжи с таким безразличным видом, словно они и вовсе не были нужны. Многие встречные уважительно с ним здоровались, и он узнавающе, но без улыбки кивал в ответ. «Кто это?» – спросила Шкода, быстро повернувшись к деду, отчего помпон на капоре метнулся, словно заячий хвост. «Золотарь», – усмехнулся старик. «Почему, Максимыч?» – «Золото везёт». Шкода не отставала: «Где золото? – «В бочке, где ж ещё».
Это было так же непонятно, как «ублюдок». Если он везёт в бочке золото, чего ж не оделся понаряднее? И где он столько золота – полную бочку – взял? Может, лебедь белая наколдовала? Нет, никак этот вонючий дядька не был похож на князя Гвидона. Максимыч не обманывает, он шутит. Как он шутил тогда, после обеда: «Шкода, наелась? Вкусно было? А ну, дай пузо полизать!» Все смеялись, даже бабушка Ира, и говорили, что это шутка. Наверно, он и сейчас шутит. А про золото у бабушки Иры спрошу".
(Фрагмент)
Страничка создана 16 января 2020.
Последнее обновление 26 ноября 2024.
