|
|
Михаил ДЁМИН
(имя собств. Георгий Евгеньевич ТРИФОНОВ)
(1926-1984)
Большие энциклопедии до сих пор им не заинтересовались, а небольшие, интернетовские уделили ему внимание. Вот что пишет сайт "На вопрос – ответ":
ДЁМИН Михаил (наст. имя Георгий Евгеньевич Трифонов) (1926-84) – русский писатель. Неоднократно приговаривался к заключению в лагерях. С 1968 в эмиграции. Начал как поэт (сборники стихов "Под незакатным солнцем", 1956, "Лицом к востоку", 1958 и др.). В автобиографической трилогии "Блатной" (1978), "Таёжный бродяга" (опубликована в 1978), "Рыжий дьявол" (1987) рассказывает о пребывании в лагерях и ссылке с точки зрения уголовника.
"Книжный Петербург" написал чуть больше:
18 июля 1926 года в Финляндии родился Георгий Трифонов (ум. 1984), больше известный как Михаил Демин. Профессиональный уголовник, вор, убийца и блатной по кличке Чума, он отмотал пару-тройку сроков, выпустил несколько поэтических книг, а потом, выехав к родственникам в Париж, стал невозвращенцем. Широко известна его автобиографическая трилогия «Блатной» (1981), «Таежный бродяга» (1986) и «Рыжий дьявол» (1987). Единственный детективный сборник «Перекрёстки судеб» вышел в США в 1983 году.
О дружбе с ним пишет Ст. Куняев в первой части своей книги "Поэзия. Судьба. Россия":
"Я вернулся в Москву из Тайшета в 1960 году и начал работать в журнале "Смена". Там и познакомился с Мишей Деминым, Мишаней, – сутуловатым, рано полысевшим человеком, с замашками профессионального блатного, у которого за пазухой был целый ворох смешных, скабрезных и печальных историй, связанных с воровской жизнью, с пересыльными пунктами Сибири и Востока, с Норильском и Тайшетлагом. Еще работая в Тайшете, я знал, что где-то в Абакане, на другом конце строящейся магистрали Тайшет – Абакан, живет поэт с загадочной и романтической судьбой: мы тогда уже начинали печататься в сибирской прессе, слыхали друг о друге еще до встречи в Москве и встретились как старые знакомые в коридорах столичного журнала, куда устроился работать и Мишаня... Был он человеком открытым, контактным и бесцеремонным.
– Старичок, привет! Слыхал я о тебе в Абакане, ну, пошли куда-нибудь, за родную Сибирь-матушку примем по сто пятьдесят!
Мишаня приходился двоюродным братом известному писателю Юрию Трифонову – отцы их, донские казаки, были родными братьями, и оба, как весьма заметные военачальники времен гражданской войны, занимали высокие посты в сталинское время, оба женились на еврейках... В 1937 году одного расстреляли, другой умер от инфаркта.
Целеустремленный Юрий Трифонов в послевоенное время выбился в писатели, стал одним из самых молодых лауреатов Сталинской премии за роман "Студенты" – сын "врага народа"! – а бродяга и авантюрист Мишаня пошел по "блатной линии", но пристрастился в лагерях к стихотворчеству, и потому мы встретились в "Смене". Несколько лет подряд мы жили обычной жизнью провинциальных поэтов в Москве, самоутверждались, бражничали, дружили, словом, жили как люди... Но вдруг обнаружилось, что у Мишани то ли по казачьей, то ли по материнской линии кузина в Париже.
С помощью Юрия Трифонова, поручившегося за него, Мишаня съездил во Францию. Вернулся каким-то другим: обалдевшим, молчаливым, замкнутым. Через год-два поехал к кузине во второй раз... и не вернулся! Это, пожалуй, был первый "невозвращенец" из писательского клана. Его невозвращенство совпало с победоносной войной Израиля против арабов и с первой неожиданной для всех советских народов волной еврейской эмиграции. Я переживал утрату Мишани, как личную драму.
В 1980 году, через тринадцать лет после расставания с Мишаней, я приехал туристом в Париж... Как-то получилось, что вся вторая половина дня была у нас свободной. Я вышел в холл гостиницы, не зная, чем заняться, и на глаза мне попалась толстенная телефонная книга... "А нет ли в ней Миши Демина?!" – внезапно мелькнуло в моей голове. Я начал листать гроссбух и – о чудо! – смотрю, фамилия моего Мишани латинскими буквами напечатана. И телефон! Оглянувшись по сторонам, я набрал прямо из вестибюля номер. "Алло!" – раздался хрипловатый, прокуренный, знакомый голос с вальяжной приблатненной интонацией.
– Мишаня! Ты, что ли?
– Ну я, а кому это я нужен?
Через полчаса, взяв такси, я уже ехал по адресу, а Мишаня вместе со своей женой-француженкой накрывал на стол...
Несколько часов за "Смирновской" и всяческой пикантной закуской ("Старичок, отведай – это печень кабана, а это паштет из оленины") мы просидели в маленькой однокомнатной квартирке Демина с уголком для спанья, отгороженным ширмой, предаваясь воспоминаниям. Его жена – милая женщина, заведующая маленьким машинописным бюро, старательно обслуживала нас, почти ничего не понимая по-русски, разве что кроме крепких общенародных и одновременно лагерных словосочетаний, которыми Миша по привычке расцвечивал свою речь.
Но перед тем как выпить последнюю рюмку, он попросил меня внимательно выслушать его:
– Старик! Ты же знаешь меня – никакой я не антисоветчик! На радиостанциях я не блядовал, приехал к кузине – ну, влюбился в бабу, промотал ее "бистро", выгнала она меня, ну, нахлебался я говна из параши! Я ведь не политик, а уголовник. И в привокзальных гостиницах мыкался, и блефовал, ну, в конце концов накропал два романа (представляю, как это нелегко было Мишане с его патологической ленью!), "Блатной" и "Перекрестки судеб" в двух частях, – Мишаня осклабился во всю блестящую стальную гармошку зубов на смуглом лице, – одна часть "Тайна сибирских алмазов" и другая "Пять бутылок водки" – ты представляешь, как я об этом могу написать! Ну, давай за встречу! – Он опрокинул рюмку, закусил "мануфактурой" и продолжал: – Словом, из нужды я выбился без помощи всяких этих аксеновых, гладилиных, "континентов", сам себе издателей нашел, сам на ноги встал... Но не в этом дело. Слушай сюда. Антисоветчикомя никогда не был, и ваше КГБ знает это лучше нас с тобой. Просто мне захотелось по белу свету перед смертью пошляться! Ну, ты же меня понимаешь?! По бардакам походить, хорошей водочки попить, закусить тем, чего душа желает... Но родина! – Мишаня выпятил вперед и без того громоздкую челюсть и помотал головой. – Я вреда ей никакого не принес. Майку, жену мою московскую, обидел? Да! Кузину разорил? Да! Но родине жизнь моя убытка не принесла... А потому – ты же начальник, я слышал, – поговори сам знаешь с кем: вдруг разрешат Мишане вернуться на родину... Жизнь дожить и помереть там хочу, а не здесь...
Железный, закаленный на сибирских ветрах, Мишаня внезапно для нас обоих прослезился, мазнул ладонью по лицу и налил по "самой последней".
– Поговори, прошу тебя, с кем надо...
Вернувшись в Москву – а был это восьмидесятый год, – я выяснил, с кем надо поговорить, встретился с каким-то средним чином. Чин все выслушал, что-то записал и сказал мне, что они будут думать. Не знаю уж, что они там надумали, но года через три я встретил на улице Герцена прежнюю московскую жену Мишани Майку, перед которой он "был виноват", и она рассказала мне, что несколько дней тому назад раздался телефонный звонок из Парижа и какая-то женщина на смеси французского и русского языка сообщила, что Мишаня вчера сел на табуреточку, стал зашнуровывать ботинок, но вдруг ткнулся головой вперед, в пол, и не поднялся... Француженка просила Майю срочно приехать на похороны, не понимая, что простому человеку в три дня из нашего государства невозможно выехать ни под каким предлогом.
Помер Мишаня. И похоронен не там, где хотел бы лежать, и на могилку придти некому. Но если бы он не помер, у него хватило бы совести и своеобразного профессионального достоинства "вора в законе", вернувшись на родину (если бы он вернулся), не кричать о тяжести режима, выпихнувшего его во времена застоя за кордон, и не претендовать на роль разведчика перестройки, ее предтечи, вышедшего на борьбу слишком рано и оттого пострадавшего сверх меры. Он – бывший честный уголовник, я уверен, вел бы себя достойно. Зашел бы в Центральный Дом литераторов, заказал бы у стойки свои сто пятьдесят – чтобы забрало сразу... Увидев меня, подмигнул бы: "Ну что? За встречу!" А я бы, наверное, сказал ему: "Здравствуй, Мишаня!" И мы, ей-богу, искренне обнялись бы с ним..."
Не была его мама еврейкой, Станислав Юрьевич, ни слова не говорит он об этом в своей книге, не читали Вы ее, видать. Об этой стороне человеческих отношений он пишет так:
...В блатном мире антисемитизма ведь не существует! По воровскому кодексу все входящие в кодлу равны между собой. (Можно представить, как этот Ванька был бы поражен и озадачен, если бы он однажды перекочевал вместе со своей кличкой из воровской среды в другую, например, в общество частных мещан и благопристойных интеллигентов!)
Наверно, тосковал он по родине. На радио "Свобода" (фото, кстати, оттуда) в беседе с Иваном Толстым он говорит:
– Самое главное, что меня поразило, – это ощущение на Западе такой свободы, благодаря которой человек, переезжающий из одной страны в другую, не чувствует себя ни отщепенцем, ни беглецом. Скажем, человек из Австрии, переехавший в Италию, не чувствует себя в Австрии забытым. В Париже вокруг моих знакомых и вокруг моей родни бесчисленное количество было всяких испанцев, итальянцев, они, в сущности, всю жизнь живут в Париже и тем не менее, не теряют родины. И вот меня поразило то, что только из России уехавший человек чувствует себя отрезанным от нее навсегда. Он ощущает потерю, такую, как если бы, скажем, человек перелетал бы с одной планеты на другую, и за его спиной оставалось бы колоссальное пространство пустоты. Такое ощущение, когда нельзя вернуться, когда ты навсегда что-то теряешь. Странно, что это относится именно к России. Ни к одной другой стране мира. Русский, уехавший оттуда, испытывает такое ощущение потери, которое не испытывает больше никто.
Давид Титиевский
Произведения:
Роман "Блатной" (1981, 1994, 352 стр.) (html 2 mb; pdf 13 mb) – февраль 2007, ноябрь 2022
– OCR: Давид Титиевский (Хайфа, Израиль)
Михаил Дёмин (1926-1984) – современный русский писатель, сын крупного советского военачальника. В 1937 году потерял отца, бродяжничал, во время второй мировой войны после двухлетнего тюремного заключения служил в армии; после войны в связи с угрозой «автоматического» повторного ареста скрывался в уголовном подполье. В 1947 году был арестован и осуждён на шесть лет сибирских лагерей с последующей трёхлетней ссылкой.
После освобождения начал печататься сначала в сибирской, затем в центральной прессе. В СССР выпустил четыре сборника стихов и книгу прозы.
С 1963 года Михаил Дёмин жил во Франции. За эти годы он опубликовал несколько книг автобиографического xapaктера, имевших широкий успех в Европе, Америке и Японии.
(Аннотация издательства)
Оглавление:
Часть I. Сучья война ... 3
Часть II. Шторм над Россией ... S3
Часть III. Королева Марго и другие ... 145
Часть IV. День рождается из тьмы ... 229
Фрагменты романа:
"Достоевский сказал однажды: «Надо быть слишком подло влюблённым в себя, чтобы писать без стыда о самом себе». Не знаю, прав ли он здесь... Во всяком случае, я пишу без стыда, с полной беспощадностью к себе. Пишу для того, чтобы как можно достовернее воссоздать минувшее, воссоздать все те обстоятельства, которые впервые привели меня к мысли об убийстве, о мести."
* * *
"Уходя, я посмотрел на друзей с завистью: им предстояло отправиться в общую камеру, к «петушкам». Люди там смирные, непуганые, получающие передачи... Кстати, о передачах. По тюремным традициям, блатные имеют право на одну треть от всех домашних харчей, поступающих в камеру. Это потому, что они, в отличие от «фрайеров», народ, по сути своей, бездомный и неприкаянный. Скитальцы, перекати-поле, они кочуют по свету, не имея ни прочных корней, ни семейных связей. Помнить о блатных и заботиться некому (за исключением, пожалуй, министерства внутренних дел), потому они и решили позаботиться о себе сами и создали собственные – весьма жёсткие – законы."
* * *
"Умелые рассказчики-романисты ценятся в тюрьме чрезвычайно. Их окружают вниманием, балуют, подкармливают. «Врачевателями тоски» зовут их заключённые. И это справедливо.
Я знавал одного знаменитого романиста – Роберта Штильмарка. Это был человек немолодой, сухощавый, медлительный. К уголовникам он никакого отношения не имел, сидел за политику и попал в блатную компанию случайно: повздорил с начальством и был наказан за строптивость.
В Индии (в строгорежимной этой камере, о которой ходят нехорошие легенды) Штильмарк освоился быстро. Человек образованный и неглупый, он сразу сообразил, в чём суть... Фантазия его была поистине неиссякаемой. Приключения Рокамболя, например, он тянул из вечера в вечер, причём герой его попадал в самые разные страны и эпохи (рассказчика тут ничего не смущало!) и успел даже побывать в Советской России.
Русский вариант начинался так:
«Наше ворьё хорошо знало Рокамболя. Он часто приезжал в Одессу – в этот русский Марсель, – имел здесь дела и жил, скрываясь под именем Сёмки Рабиновича... Многие даже полагали, что это его подлинное имя!»"
* * *
"Я дымил махрой и размышлял о случившемся – о расколе преступного мира, о сучьей войне. Она явилась как бы прямым продолжением другой войны – недавней, отечественной, великой.
В великой этой бойне участвовало немало уголовников. Они сражались упорно и доблестно; искупали вину перед родиной, беззаветно верили ей...
Родина призвала их в трудный час и затем, победив, отвернулась от грешных своих сыновей. Демобилизовавшись из армии, вернувшись в мирную жизнь, бывшие урки вновь почувствовали себя отщепенцами, оказались за краем общества, ушли на дно.
Но и здесь, на дне, они тоже не нашли себе места; стали отверженными, обрели позорное прозвище сук.
Объявляя нам войну, Гусь сказал: «Учтите, крови мы не боимся». Он правильно сказал! Война провела их сквозь кровь и огонь, выучила многому. А теперь эта выучка их пригодилась сталинским чекистам."
* * *
"Спустя много лет (когда я вырос уже и достаточно пошатался по свету) мне довелось увидеть, как люди загодя готовятся к смерти.
Случилось это в Карском море, в пору равноденственных штормов (в тех широтах они на редкость длительны и жестоки!). Потрёпанный, потерявший управление, траулер наш погибал; его несло на Таймырские скалы. Беда – по счастью – миновала нас вскоре. Но был момент, когда она казалась неотвратимой...
И вот тогда, собравшись в кубрике, матросы начали переодеваться.
Деловито, с какой-то сумрачной торжественностью, облачались они в чистые рубахи, вывязывали галстуки, извлекали из сундучков парадные костюмы; они поступали так в соответствии с древней морской традицией... И глядя на них – и тоже переодеваясь – я почему-то вспомнил вдруг своего отца.
Вспомнил, как он – каждый вечер с наступлением темноты – наряжался в парадную форму; как старательно чистил он сапоги, затягивал портупею, нацеплял все свои регалии и именное, отделанное золотом и каменьями, оружие... В ту пору в Кратове я, признаться, немало дивился этому. И теперь наконец-то понял, в чём суть! Он выполнял тот же самый ритуал; готовился к гибели, как и эти матросы.
Невиданной силы шторм бушевал над ним, над страной, крушил всё вокруг и гнал корабль на скалы...
Навсегда, на всю жизнь, запомнил я кратовские ночи: тревожный посвист ветра за окнами, дождливую мглу, пылающие и медленно гаснущие огни. И гулкие бессонные шаги отца. И отчаянный Ксении крик:
«Кто же он, этот Сталин? Сумасшедший? Злодей? Кто?»
И задыхающийся, негромкий голос отца:
«Не знаю...»"
* * *
"Тяга к серьёзному творчеству неуклонно росла во мне, переполняла душу до краев. И новое это наполнение уже никак не сочеталось с привычными понятиями, со старым образом жизни. Уголовный мир всё ощутимее сковывал меня, стеснял, тяготил... С некоторых пор я начал испытывать потребность в общении с иною, более разнообразной и, главное, мыслящей средой. Мне нужны были люди, сведущие в литературе и искусстве, – такие, с которыми я мог бы не только поделиться своими идеями, но и кое-что почерпнуть взамен. Я искал толковых собеседников, советчиков, знатоков. И вскоре нашёл таковых. Нашёл среди политзаключённых.
Одним из них был Роберт Штильмарк. Сейчас это весьма известный советский беллетрист. Перу его принадлежит несколько произведений, среди которых самым крупным, впоследствии неоднократно переиздававшимся, является роман «Наследник из Калькутты»."
Роман "Таёжный бродяга" (1986, 329 стр.) (html 1,5 mb; pdf 10 mb) – июль 2008, ноябрь 2022
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США) и библиотека "ImWerden"
Оглавление:
Часть 1. Вне закона ... 7
Часть 2. Вторая попытка ... 75
Часть 3. Третья попытка ... 131
Часть 4. Если Господь заронил в тебя свет ... 181
Часть 5. На дне ... 233
Часть 6. Ветер странствий ... 269
Фрагменты романа:
"Скоморохи и являлись как раз странствующими шутами, балаганными лицедеями – полунищими, бездомными, вечно кочующими по просёлкам и ярмаркам Руси.
И в этом смысле они были очень близки к другому деклассированному слою: я имею в виду бродячих мелких торговцев, коробейников, иначе именуемых "офенями".
Скоморохи и офени – родственники, кузены. Сближает их кочевая сущность ремесла, образ жизни... И есть ещё одна любопытная деталь, роднящая их. Дело в том, что и те и другие сыграли в своё время весьма заметную роль в формировании психологии российского преступного мира.
Офени дали блатным основы тайного своего языка, "офенского жаргона", выработанного нелегальной практикой – это ведь были первые в русской истории создатели "чёрного рынка": беспошлинные торговцы, перекупщики краденного... И современный воровской жаргон потому-то и называется "феней" – от старого корня!
Скоморохи же – научили блатных ироническому притворству, лукавому лицедейству.
Наиболее отчётливо лицедейство это проявляется при столкновении с властями – в тех самых ситуациях, когда собеседники находятся по разную сторону стола...
Наука блатного скоморошества основана – так же, как и в средние века, – на простом расчёте: "плетью обуха не перешибёшь". С полицейской силой (а сила эта мощна!) лучше всего бороться хитростью. Поэтому на допросах нельзя – по правилам игры – выглядеть героем; нет, наоборот! Ты должен быть ничтожным, смешным, исполненным угодливой суетливости... Если тебя спрашивают о чём-то – говори как можно больше (только – не правду!), называй любые имена (разумеется, за исключением истинных!), если же тебя начинают бить – падай, не дожидаясь второго удара. Вопи, закатывай глаза, размазывай по полу сопли и слёзы, имитируй истерику и обморок, словом – играй!"
* * *
"Здесь мне придётся разъяснить вам кое-что. Дело в том, что мои отношения с преступным миром были вовсе не так уж светлы и безоблачны, как это может показаться. Я ведь был – "завязавший", выбывший из закона.
Вообще говоря, отойти от кодлы, "завязать", по воровским правилам, может каждый. Теоретически тут нет проблем. Но на практике – их множество. И все они сложны. И чреваты тяжкими последствиями.
Очень опасно, например, покидать кодлу накануне готовящегося серьёзного "дела"... И столь же рискованно – уходить сразу после него! Любая неудача, постигшая блатных (провал, разоблачение), может быть тотчас же приписана "отошедшему", поставлена ему в вину.
И самое страшное здесь то, что он – будучи обвинённым в предательстве – по существу, не может уже оправдаться; начисто лишён такой возможности!
Так что лучше всего не уносить с собой ничьих секретов и тайн. А это, конечно, не просто... Ведь нельзя же, согласитесь, жить в сплошном мире тайн – и не приобщиться ни к одной!
Словом, для того, чтобы уход был лёгок – надобно тщательно и точно выбирать момент... Мне в этом смысле повезло. Я завязал в относительно спокойное время, в период затишья. Да и к тому же произошло это в лагере. Ничьих секретов я, стало быть, не унёс, никто от меня, в общем, не зависел. И опасаться меня не было причин.
Хотя – как сказать! С точки зрения блатных, сомнителен всякий, кто не входит в кодлу. И особенно тот, кто не входит в неё, но – общается с нею...
Вот таковым я как раз и был сейчас – для спутников Соломы! С ним-то самим всё обстояло проще... Но и он тоже (я знал это отлично!) – случись что-нибудь – спокойно, не колеблясь, отдал бы меня на расправу... А скорее всего расправился бы со мною лично. Всё с той же добродушной улыбкой. Как старый мой друг и учитель."
* * *
"Были в Хакассии и другие секты... но, пожалуй, самыми своеобразными – неожиданными для меня! – оказались общины, исповедующие иудаизм.
Они образовывались уже в нашем веке – незадолго до революции. В ту пору, как известно, нередко вспыхивали волнения среди обнищалой части российских крестьян. И вот некоторые из них – протестуя против социальных несправедливостей – отреклись от православия, демонстративно приняли чужую религию и переселились на Восток. В здешней местности имелось два таких поселения и оба они именовались одинаково – Иудино. Говорят, что об этом позаботился сам Государь Николай Второй; он, якобы, специально распорядился первоначальные названия этих сёл заменить одним – стереотипным.
Сибирские "иудеи" производили странноватое впечатление. В самом деле: представьте себе угрюмого лесного мужика с медвежьим голосом и широким, простецким, типично славянским лицом, который носит библейское имя Соломон, ходит в традиционной ермолке и отращивает неряшливые, никак не вяжущиеся с его обликом, пейсы. Он хлещет водку лихо по-сибирски – но закусывает только "кошерной", обескровленной курочкой. Имеет истинно русскую душу, но чтит субботу и выполняет все еврейские ритуалы – вплоть до обрезания.
Мне вообще непонятно было – зачем это, в качестве политического протеста, непременно нужно лишать себя невинного куска кожи. Какой здесь смысл? Но, впрочем, что ж искать во всём этом какой-то смысл, какую-то логику? В религиозных зигзагах вообще много таинственного, мистического, недоступного разумному анализу. Тут действуют особые закономерности и звучат иные мотивы.
Зигзагов, как видите, было немало; сектантство в Сибири процветало широко, держалось прочно. И этому, бесспорно, способствовали географические условия: гигантские расстояния, глушь, удалённость от центра..."
Роман "Рыжий дьявол" (1987, 289 стр.) (html 1,4 mb; pdf 7,7 mb) – сентябрь 2009, сентябрь 2023
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
Оглавление:
Часть первая. ГОРЬКОЕ ЗОЛОТО ... 7
Часть вторая. ЗОЛОТЫЕ ПРОСТОРЫ ... 89
Часть третья. РЫЖИЙ ДЬЯВОЛ ... 197
Эпилог ... 270
Фрагменты романа:
"Среди славянского населения Сибири есть особая группа – чалдоны. Произошло ее название от сочетания двух слов: „чалить с Дона". Это дальние потомки русских конквистадоров, донских казаков, когда-то отчаливших от родных берегов и прибывших в тайгу, на север – покорять инородцев.
Инородцев казаки покорили, но одновременно они и сами ассимилировались здесь, осели, смешались с таежными жителями. От смешанных браков и пошла эта группа. Как ее, собственно, определить? Это ведь не народность и не племя. Это некий своеобразный этнический слой, сохраняющий в себе многие признаки обеих весьма диких рас... Чалдонами с давних пор называют в Сибири и на Дальнем Востоке лесных бродяг, уголовников, вообще опасных людей. Но это не блатной жаргон, а народная традиция. Однако так называют только мужчин! К женщинам же отношение иное... И слова „чалдонка", „чалдонушка" – исполнены для сибиряков особого смысла и поэтичности. Дело в том, что женщины чалдонки славятся своей редкостной красотою. Смешение рас придало им необычную прелесть... Среди них встречаются самые разные лица. Например: по-монгольски прямые блестящие черные волосы, смуглая кожа и светлые зеленые или голубые глаза. А бывает наоборот: цвет волос пшеничный или рыжий, а глаза азиатские, длинные, черные – заметно приподнятые к вискам."
* * *
"Рыжьё – по-блатному – золото. От слова – "рыжее". Здесь, так сказать, цветовая метафора. Подобный принцип весьма типичен для русского жаргона. Например, серебро – это иней, куржавец, снежок, а алмазы – слезы."
* * *
"Слово „вор" в старой Руси трактовалось широко. Под эту категорию подпадали не только уголовники, но и политические заговорщики и бунтовщики. „Воровское" подполье тогда было гораздо более колоритным, чем сейчас. Достаточно сказать, что во главе почти всех крестьянских восстаний стояли профессиональные бандиты. Например, Степан Разин. Или Хлопуша, ближайший соратник Пугачева. Или же неуловимый Кудеяр, прозванный „Волжским Робин-Гудом". Вот этот Кудеяр особенно славился своими письмами-предупреждениями...
Данный перечень велик, его можно протянуть вплоть до начала нашего столетия. На Украине были, например, два крупных налетчика, сыгравших заметную роль в истории гражданской войны. Один из них – Григорий Котовский – стал после революции красным комбригом. Другой же – Нестор Махно – поднял черное знамя анархии.
И все они в равной мере были склонны к пафосу, любили театральные жесты."
Дилогия "Перекрёстки судеб" (1983, 316 стр.) (html 1,8 mb; pdf 3,8 mb) – ноябрь 2008, ноябрь 2022
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США) и библиотека "ImWerden"
Михаил Дёмин завоевал популярность у русского читателя сразу после выхода первого русского издания (1981) романа «Блатной».
В новую книгу Дёмина, «Перекрёстки судеб», входят две детективно-приключенческие повести, связанные между собой одними и теми же героями.
Повесть «...И пять бутылок водки» – первое русское произведение такого жанра, появившееся на Западе – впервые вышла в 1975 году в переводе на французский и итальянский языки.
Повесть «Тайны сибирских алмазов» закончена автором сравнительно недавно.
Несмотря на общность жанра, эти книги очень различны. Герои первой из них – городские уголовники – действуют на юге Украины, в солнечной Полтаве; вторая же ведёт читателя в жестокий мир таёжных болот и алмазных приисков Якутии – самой холодной области Восточной Сибири.
В отзывах на произведения Дёмина критики неизменно отмечают редкое умение сочетать захватывающий сюжет с точностью и достоверностью даже самых мелких деталей повествования. Так, по его «сибирским» книгам действительно можно изучать Сибирь!
Книгой «Перекрёстки судеб» издательство «Руссика» начинает публикацию остросюжетных повестей Михаила Дёмина.
(Аннотация издательства)
Содержание:
Книга первая "...И пять бутылок водки"
Книга вторая "Тайны сибирских алмазов"
Фрагменты:
"С грустью видел он, как утрачивается былая сплочённость блатных, как теряют свою непреложность старые воровские правила и устои... Началось всё это после Отечественной войны – в конце сороковых годов – в ту пору, когда российские тюрьмы заполонили недавние фронтовики. Среди них было множество бывших уголовников, профессионалов. Однако воровская среда их обратно не приняла – отвергла. Отвергла потому, что блатной – по древним законам – входить в контакт с властями не имеет права. Любая служба для него – позор. Тем более – служба в армии. Блатной в погонах – уже не блатной. Для отщепенцев такого рода существует особое прозвище – «суки». Презрительная эта кличка ложится, как несмываемое клеймо. Людей, отмеченных таким клеймом, с каждым годом накапливалось всё больше и больше... И наконец, случилось неизбежное. Преступный мир раскололся. Образовались два враждебных лагеря – и повели между собою затяжную яростную войну. Суки восстали против блатного закона – ортодоксы упорно отстаивали его. В истории отечественных тюрем и лагерей война эта известна, как «время большой крови». Называют её так же «сучьей войною». С течением времени она разрослась, обрела невиданные масштабы и охватила, по сути дела, всю страну. Велась эта резня беспощадно. Блатные превосходили численностью сук, но всё же полностью одолеть их не могли; бывалые солдаты, фронтовики, те не боялись крови. Наоборот – жаждали её. И к тому же ещё – опирались на поддержку властей... Силы, таким образом, были как бы уравновешены. И это увеличивало трагизм положения. Конца поножовщине не предвиделось, и трещина, однажды расколовшая монолитный мир, неотвратимо углублялась, ширилась, ветвилась..."
* * *
"В глубоком плотном колымском снегу вырывалась яма – продолговатая и не широкая – на манер могилы. Дно её устилалось всевозможным тряпьём. Туда ложилась счастливая парочка – укрывалась бушлатами и полушубками, одолжёнными у друзей. Сверху всё это присыпалось еловой хвоёй и снежком – забеливалось для маскировки. И так любовники блаженствовали; проводили время на сорокаградусном лютом морозе, погребенные в снеговой целине."
* * *
"...припомнил также и другое удивительное происшествие, случившееся с Яковом Кошельковым, московским налётчиком, которого называли иногда «Ночным Царём». Настоящая его фамилия была Кузнецов, и он тоже принадлежал к «аристократическому» семейству. Отец Якова, известный бандит, был казнён незадолго до революции. А мать занималась спекуляцией и была в ту пору ещё жива.
Ночной этот царь поддерживал с Хитровым рынком постоянную связь; там его снабжали необходимой информацией, оружием и транспортом... Но однажды с транспортом случилась заминка. Машину не подали вовремя. И тогда Яков решил прихватить по дороге первый попавшийся автомобиль.
Зимней ночью на окраине Москвы банда его задержала машину, в которой сидело двое мужчин, не считая шофёра, и какая-то пожилая женщина. Взмахнув маузером, Яков приказал им всем вылезти, однако стрелять не стал – как и все настоящие профессионалы, он привык применять оружие только в случае крайней необходимости. Эти же люди сопротивляться не стали. Они покинули машину, безропотно дали себя обыскать – и побрели через пустынную площадь, по сугробам, в лунном дыму...
И только потом, спустя час, просматривая документы, отобранные у пассажиров, Яков с изумлением понял, что в его руках побывал вождь молодой советской республики – Владимир Ильич Ленин, который ехал в Сокольники вместе с сестрой своей Марией Ильиничной и личным телохранителем Чебановым.
Стоило Якову открыть тогда стрельбу – а стрелял он без промаха! – и, возможно, советская история могла бы пойти по-другому..."
Страничка создана 7 февраля 2007.
Последнее обновление 9 сентября 2023.
|
