|
|
Иван Созонтович ЛУКАШ
(1892-1940)
ЛУКАШ Иван Созонтович [30.3(11.4). 1892, Санкт-Петербург – 15.5 1940, Медон, Франция] – прозаик, журналист.
Род. в семье отставного ефрейтора лейб-гвардии Финляндского полка, ветерана русско-турецкой войны 1877-78. Детство прошло при Академии художеств, где отец служит швейцаром и натурщиком. Постоянное соприкосновение с живописью, архитектурой, общение с художниками и скульпторами определило круг интересов Л.: он увлекался театром и лит-рой. Закончил юрид. ф-т Петербургского ун-тa. В 1910 при поддержке И. Северянина вышла его первая кн. – стих. в прозе «Цветы ядовитые». В 1912 участвовал в изданиях эгофутуристов «Петербургский глашатай», «Оранжевая урна». Писал очерки для газ. «Речь» и «Совр. слово», ж. «Огонёк». Горячо принял Февр. революцию, посвятив ее героям серию брошюр: «Волынцы», «Преображенцы», «Павловцы», «Ночь на 28 февраля в Зимнем дворце», «Восстание в Павловском полку», «Восстание в Волынском полку» (все – Пг., 1917).
В окт. 1917 пережил кризисные настроения, определившие перелом в мировоззрении. В 1918-20 воевал против красных в Добровольческой армии (как старший унтер-офицер из вольноопределяющихся) До эвакуации Белой армии из Крыма сотрудничал в газ. «Юг России», «Голос Таврии». Затем – эмиграция: Константинополь, Галлиполи, Тырново, София, Вена, Прага, Берлин, Рига, Париж. Эпизоды Гражданской войны отразились в пов. «Смерть» (Рус. мысль [София]. 1922. № 6/7). Написал о воинах Белой армии в кн. «Голое поле» (София, 1922, переизд. – ж. «Кубань» Ставрополь. 1990. №11). В Болгарии печатался в газ. «Свободная речь», в Германии – в ж. «Рус. мысль» (перенесен из Софии в Прагу, затем в Берлин), в газ. «Руль».
Вступив в содружество писателей «Веретено» (Берлин), особенно выделял В. Набокова. В соавторстве они написали неск. скетчей для рус. кабаре и либретто пантомимы «Агасфер». В Берлине Л. издал ряд различных по жанру произв. В сб. рассказов «Черт на гауптвахте» (1922) пошли «петербургские истории» (по определению автора) о прошлом сев. российской столицы. Пов. «Дом усопших» (1922) Л. назвал «поэмой»: ее герои – умирающие от чахотки в крымском санатории сов. граждане – в свои предсмертные часы изливают друг другу души, переполненные ненавистью. В 1923 опубл. ром. «Бел-Цвет» и мистерию «Дьявол». С большой долей иронии и гротескным мастерством написана ист. повесть о знаменитом чародее, мистике и авантюристе «Граф Калиостро: Повесть о философском камне, госпоже из дорожного сундука, великих розенкрейцерах, волшебном золоте, московском бакалавре и о прочих чудесных и славных приключениях, бывших в Санкт-Петербурге в 1782 году» (Берлин, 1925; М., 1991). Переехав в 1925 в Ригу, сотрудничал в газ. «Слово» и «Сегодня», писал рассказы, в которых петербургские истории соседствуют с гротескно-фантастическими сюжетами из жизни старой Риги («Невероятные приключения Мюнхгаузена в Риге», «Гомункулус», «Часы Людовика»). Первоначально рассказы были напечатаны в ж. «Перезвоны», впоследствии вошли в сб. «Сны Петра» (Белград, 1931).
В 1928 Л. обосновался в Париже и стал сотрудником газ. «Возрождение», на страницах которой регулярно печатал очерки, отзывы о выставках, рец., статьи, рассказы, отрывки из романов. Темы его публ. связаны с рус. историей и культурой. Напр., об ист. значении Москвы он писал: «Москва, так сказать, горн России и ее материнское лоно, в которых выплавлялись и рождались российские формы империи. Без Москвы не могло бы быть Петербурга. Гениальный разум, голова Петра,– на мощном московском теле, – вот образ живой России, какой она шла из глубины веков» (Путешествие в Петербург: Со старинной полки // Возрождение. 1929. 18 июня). Стоит выделить опубл. в газ. «Возрождение» статьи о творчестве Б. Зайцева (1929. 19 дек.), Н. Лескова (1930. 16 мая), А. Куприна (1930. 7 сент.), о молодых эмигрантских поэтах – «Заметки на полях: О литературном движении» (1930. 21 авг.). В ст. «Мережковский: По поводу его книги "Наполеон"» (1929. 28 марта) Л. размышлял о свойствах истинного иск-ва – оно «всегда, вольно или невольно, ищет разгадки и понимания духа бытия», открывая его тайны и божественный смысл. Поэтому «истинное художество – всегда богопознание и боговыражение» (С. 3).
В сер. 20-х гг. в творчестве писателя обозначился новый, религ. период, связанный с углублением в историю России. Автор стремился понять истоки разразившейся трагедии (революции) и найти выход, веруя в грядущую свободную Россию. «Петрова тема захватила сейчас Лукаша», – утверждал Н. Мишеев (Возрождение. 1929. 3 окт.). В. Ходасевич в обзоре эмигрантской лит-ры за 1928 (Возрождение. 1929. 14 янв.) выделил сб. рассказов Л. «Дворцовые гренадеры» (Париж, 1928) как «поворот в сторону более строгой художественности письма». Любовь к отеч. истории, к многострадальному прошлому и духовному наследию России помогла Л. найти и свою тему, и особую тональность.
Подтверждением этому может служить ром. «Пожар Москвы» (Париж, 1930; переведен на англ. язык), охватывающий драматический период рус. истории от убийства Павла I до восстания декабристов. Ред. еженедельника «Россия и славянство» К. Зайцев отметил необъятность замысла и отблески «интуитивного прозрения судьбы России»: «неотвязная, глубокая, настойчивая мысль и забота о России трепещет в этой книге, придает ей силу» (Россия и славянство. Париж, 1930. 24 мая). Признавая несомненное дарование Л., Ходасевич обратил внимание на объемность и как бы телесность образов героев; к тому же у них, как и у автора, «инстинкт оказывается мудрее сознания» (Возрождение 1930. 17 апр.). Средствами худож. реализма, считал Ходасевич, писателю «удается создать иллюзию широкого коллективного действия»: в его книге предстают «не герои, но народные массы», «сталкиваются не личные воли, но исторические силы» (там же). Ром. «Вьюга» (Париж, 1936) Ходасевич назвал «живой талантливой книгой», хотя не нашел в ней «той напряженности, на которой должен держаться роман» (там же. 1936. 18 июня) В ряду произв. ист. жанра ром. «Ветер Карпат» (Париж, 1938), пов. «Император Иоанн» (Возрождение. 1939). Критики признали одним из самых удачных ром. «Бедная любовь Мусоргского» (Париж, 1940; М., 1992; переведен на франц. яз.). Необычное по жанру произв. представляет собой сплав ист. документа, мистики с лирич. биографией. Поэт и критик И. Н. Голенищев-Кутузов в рец. на кн. рассказов Л. «Сны Петра» назвал главным свойством творческой манеры Л. как ист. писателя умение создать свою «легенду о Российской Империи» – легенду, обладающую магической силой «оживлять русские сердца в муках сорокалетнего странствования» (Возрождение. 1932. 23 июня). По высокой оценке Б. Зайцева, Л. является «сыном настоящей российской литературы, вольной и бедной, вышедшей из самых высоких источников русского духа»; в изгнании он держит свой путь «независимо и непримиримо» (Возрождение. 1940. 10 мая).
Соч.: Портреты / Предисл. и публ. А Богословского // Человек. М., 1992. Вып. 2; Князь Пожарский: Этюд / Вст. ст. А. Н. Богословского // Волга. 1993. № 7; Москва, страна отцов / Предисл. А. Н. Богословского // Москва. 1994. № 4. Дворцовые гренадеры / Предисл. А. Апасова // Бежин луг. 1994. № 4.
Лит.: Мочульский К. «Дьявол»: [Рец.] // Звено. [Париж]. 1923. 26 февр. Татаринов В. «Черт на гауптвахте»: [Рец] // Руль. [Берлин]. 1923. 11 марта; Каменецкий Б. [Айхенвальд Ю. ] «Бел-Цвет»: [Рец.] // Сегодня. [Рига]. 1924. 26 янв.; Цетлин М. «Пожар Москвы»: [Рец.] // Совр. записки. [Париж]. 1931. № 45; Ходасевич В. «Вьюга»: [Рец.] // Возрождение. 1936. 18 июня; [Лукаш Т. Л.]. И. С. Лукаш: [Биография Л., написанная его женой] // Возрождение. 1957. № 70; Первушин Н. В. Немного об Иване Лукаше // Новый журнал. [Нью-Йорк]. 1988. № 172-173.
Т. Г. Петрова
(Биографический словарь "Русские писатели XX века")
Произведения:
Книга "Цветы ядовитые" (2018, сост. и комм. С. Шаргородского) (pdf 609 kb) – январь 2021
И. С. Лукаш (1892-1940) известен как видный прозаик эмиграции, автор исторических и биографических романов и рассказов. Менее известно то, что Лукаш начинал свою литературную карьеру как эгофутурист, создатель миниатюр и стихотворений в прозе, насыщенных фантастическими и макабрическими образами вампиров, зловещих старух, оживающих мертвецов, рушащихся городов будущего, смерти и тления.
В настоящей книге впервые собраны произведения эгофутуристического периода творчества И. Лукаша, включая полностью воспроизведенный сборник «Цветы ядовитые» (1910).
(Аннотация издательства)
Михаил Лермонтов, Иван Лукаш. Книга "Штосс. Повесть с продолжением" (2017) (pdf 609 kb) – январь 2021
В книгу вошла незавершённая фантастическая повесть М. Ю. Лермонтова «Штосс» и её окончание, написанное в 1932 г. И. С. Лукашем – писателем,
высоко ценимым в эмиграции и недооценным на родине. Лаконичная «романтическая повесть» Лукаша одновременно анализирует лермонтовский сюжет и разрабатывает один из основных мотивов русского романтизма в целом – образ «падшей» и пленённой Софии.
(Аннотация издательства)
Сочинения в двух книгах: (прислал Давид Титиевский) – октябрь 2008
Книга 1-я «Пожар Москвы»
От издательства и предисловие М. Д. Филина (html 51 kb)
Повесть "Граф Калиостро" (html 511 kb)
Роман "Пожар Москвы" (html 857 kb)
Сборник рассказов "Сны Петра" (html 689 kb)
Книга 2-я «Бедная любовь Мусоргского»
Роман "Вьюга" (html 759 kb)
Роман "Бедная любовь Мусоргского" (html 639 kb)
Эмигрантская печать об И. С. Лукаше (html 94 kb)
В книгу Ивана Созонтовича Лукаша (1892-1940) – самобытного писателя, представителя «первой волны» русской эмиграции, вошли произведения разных жанров, созданные в разные периоды эмиграции и посвящённые различным вехам российской истории – от Петра I до великой смуты XX века. В центре повествования – простой человек в сложные периоды отечественной истории.
Каждый, кто прочтёт книгу, найдет пищу для размышления о судьбе России.
(Аннотация издательства)
Фрагменты из двухтомника:
"Он всегда брезгал нечистым, воняющим сивухой, чесноком и рыбой простонародьем. Правда, он любил солдат, но и с ними был только холодно-вежлив. А чёрный народ, кишевший где-то внизу, под колоннадой империи, дремучая тьма и дичь, находившая иногда в самые глаза лохматыми бородами, противными поклонами оземь, купцы с выбритыми под шапку затылками, идущие вперевалку, как пузатые синие гуси, попы с сальными волосами, похожие на брадатых баб, кислая вонь и духота мещанских домов, пыльная пустыня провинции – вся та невыносимо-тусклая и невыносимо-унылая, невыносимо-пёстрая и несуразная, буйная, тяжёлая и некрасивая Россия подымала в нём чувство вражды, брезгливости и страха. Но он жарко желал ей просвещения, вольности, гражданства, он сам не знал чего, но чтобы вся она стала светлой, высокой и стройной..."
(Пожар Москвы)
* * *
"Первыми начали грабеж польские уланы.
У Кремля французский офицер остановил грабителя, кривоногого поляка, но тот замахнулся саблей и стал кричать, что никто не смеет мешать полякам мстить за Прагу.
Гвардия, посланная на охрану в горящие кварталы, смешалась с грабителями. Молодую гвардию генералы уже выслали на грабёж. За молодой гвардией вошла за добычей в огонь дивизия Даву, за ними двинулись корпус за корпусом солдаты всех шестнадцати наций.
В огонь входили сухие и поджарые солдаты Кесаря, победители мира, а выходили толпы грабителей всех шестнадцати наций в воняющих гарью мундирах, придавленные добычей, со слитками серебра, накрытые бабьими салопами и тлеющей церковной парчой.
Великая армия стала сгорать в московском пожаре."
(Пожар Москвы)
* * *
"…не понимая ни слова, Париж стал подпевать и подсвистывать гвардии. Скоро по каруселям, на парижских ярмарках, в любой ресторации знали, что такое у русских вейн-вейн и что берлагут. «Берлагут» – так попросил впервые водки барабанщик Архангелогородского полка, солдат нетрезвый, штрафной, но острослов на весь батальон. Трактирщики решили, что водка по-русски «берлагут», а русские солдаты, что по-французски водка «вейн-вейн». И стоило русскому усачу в потёмках бульвара легонько скашлянуть, и сказать «трик-трак», как парижская нимфа тотчас брала гиганта под локоть, и они удалялись с поспешностью по своим особливым делам."
(Пожар Москвы)
* * *
"А через четыре года в Москве пронеслась чума с бунтом черни, зверскими убийствами «скопом» и картечной пальбой вдоль улиц, а через восемь лет вместо торжественного шествия депутатов «для присяги любезному отечеству» Москва увидела пехотные и конные полки, провожающие на Болото высокую колымагу самозванца и бунтовщика Емельки, Яицкого «ампиратера» Петра III, «маркиза Пугачёва», как звала его с презрительной насмешкой Екатерина.
Пугачёва везли в нагольном тулупе и пестрядевой рубахе. Его волосы и борода были всклокочены, а глаза сверкали. Он держал в руках две горящих церковных свечи. Жёлтый воск заливал его смуглые руки.
Когда началась казнь, «гул аханья», как записывает её очевидец Иван Дмитриев, прокатился по многотысячной толпе до самого Каменного моста.
В эти дни императрица напишет своему неизменному корреспонденту барону Гримму в Париж: «Как и следовало ожидать, комедия кончилась кнутом и виселицей»."
(Сны Петра)
* * *
"«Колонны из цельного гранитного камня для Исаакиевского собора, – писал «Сыну Отечества» месяца октября 1820 года Бестужев, – выламывает купец второй гильдии Суханов. Он одним опытом, дошёл до того, что может выламывать такой кусок камня, какой ему угодно. Прежний способ рвать камни порохом опасен и для сего рода работ вовсе неудобен, и для сего Суханов выдумал способ раскалывать клиньями целые горы, чему примером служат колонны Казанской и нынешние, для Исаакиевской церкви им изготовленные.
Для производства дела он ищет слоя камня, приличного длине требуемой колонны, проводит на оном борозду, означающую черту, по коей камню должно расколоться, буравит по сей черте дыры, аршина на полтора расстоянием одну от другой, глубиной во всю толщину слоя и столь широкие, чтоб могли войти в оные два железных желоба, между коими вкладываются железные клинья. Таким образом, поставивши по обе стороны сто или полтораста человек с молотами, заставляет вбивать клинья в один взмах, и после нескольких повторенных ударов раскалывает сей мастер скалу»."
(Сны Петра)
* * *
"Среди черни, низовых людей, как и всюду, были люди хорошие и дурные. Среди солдатчины, мастеровщины, бывших мелких конторщиков, приказчиков, фельдшеров, шарахнувших за большевиками, особенно много было заводских подростков, фабричного хулиганья, у кого до революции особенной лихостью считалось подраться с городовыми, с парнями другого завода, избить «образованного», гнусно задеть проходящую девушку. Такое хулиганьё в первую голову и почувствовало себя «пролетариатом», со всей беспощадной жестокостью юности.
Среди черни было и городское отребье – воры и убийцы, сбежавшие ещё в марте или летом из тюрем, а с ними ватаги шумных проституток.
Всей бунтующей солдатчине задавали тон уголовное отребье и хулиганы. Они брались за всё, командовали обысками, водили на расстрелы, судили, становились комендантами, начальниками милиции, они заняли все низшие командные места в большевицком перевороте.
Они стали героями черни. Им подражали, их старались перещеголять в неистовстве. Какой-нибудь мелкий вор, ставший революционным комиссаром, смутно и с жадностью хотел подражать офицеру, которого расстрелял, его галифе, шинели, чистыми ногтям. А другие из черни подражали мелкому вору."
(Вьюга)
* * *
"Пашка всегда чувствовал в деревне древний, вещий звук, как бы просторный шум ветра.
Он не замечал деревенской тьмы, злобной ненависти из-за земли, что деревня отчаянно, ведрами пила водку, из городов прислуга, молодые солдаты, фабричные приносили городское хамство и сифилис, съедавший целые округи, что была жизнь деревенская едва подавляемой злобой соседа к соседу, непрекращаемым разделом домов, семей, остервенелыми драками братьев, поножовщиной.
С революцией деревня жадно бросилась делить помещичьи земли, хлеб, пустоши, дома, пересыпанные нафталином шубы, сарафаны мамок, растаскивать детские коляски, окна, ванны, рояли, не нужные никому.
Вернулись с фронтов и тыловых городов молодые солдаты. Это были те самые, кто своим бунтом повалил, сдал Россию, кто поднял на своих мужицких спинах большевиков до Кремля и Зимнего дворца. В деревне солдатня поженилась, варила самогон, ездила с гармониями, не утихала ни день, ни ночь дикая гульба праздничная. В деревне ещё шло шумное растление, когда уже затихли, остановились города, охваченные страхом, расстрелами, голодом."
(Вьюга)
* * *
"Самые лёгкие и весёлые люди от страсти как-то по-животному тяжелеют, и во всём, в походке, в глазах заметно у них что-то бессмысленно-скотское, как, например, у охваченных страстью молодожёнов, что, впрочем, не мешает им недели через две ссориться друг с другом, грубо и глупо, и чувствовать себя несчастными.
Так случилось и с Мусоргским. Он боролся, как мог, со своим жадным чувством, был побеждён почти мгновенно и подчинился.
Он был побеждён, захвачен этим молочно-белым, худым телом, рыжей волной волос, зеленоватыми холодными глазами, равнодушным и послушным бесстыдством.
В его жизни точно всё сдвинулось, нагромоздилось и начало плесневеть. Больше никакой жизни и не было, да и не надо никакой жизни, кроме той, какая началась у него с трактирной певицей.
Там, где целомудренная чистота Анисима оставляла на всём след тихого покоя и света, теперь всё стало запущенным, загрязнившимся. Он, кажется, не выходил на улицу дней семь, а певица, накинувши на худые плечи платок, бегала в мелочную лавку.
С утра она приносила пиво, иногда они ели колбасу на жёлтой оберточной бумаге или копчёную селёдку, как та была принесена, в промасленной газете. Груда тарелок в застывшем сале больше не мылась. На полу под ногами хрустел уголь. Всё стало отвратительно неопрятным. Постель, сбитая, развороченная весь день, с грязными простынями, подушки иногда валялись на полу, в непроветренных комнатах нестерпимо холодно, они топили печь изредка, как придётся."
(Бедная любовь Мусоргского)
* * *
"Кто-нибудь отметит одну странность в жизни Мусоргского: в его жизни не было женщин, романа. Только в самом конце его короткой, пьяной, точно растерзанной жизни, мелькает имя певицы Леоновой, с какой он в 1879 году давал не очень удачные концерты по России.
Певица Леонова позже рассказывала, что Мусоргский страдал устрашающими, чёрными галлюцинациями алкоголиков. В эти времена он уже носил случайное платье с чужого плеча, какое ему покупали у старьевщиков. Он пропивал всё, и свои нищенские одежды.
Он был всегда одинок, но в три-четыре последних года жизни он был заброшен всеми.
С концом его жизни будет упомянут и скромный дом Наумова, на Пятой линии Васильевского острова, куда Мусоргский, уже опустившийся пропойца, иногда приходил искать ночлега."
(Бедная любовь Мусоргского)
Страничка создана 18 октября 2008.
Последнее обновление 24 января 2021.
|
