Произведения:
Сборник "Время женщин: романы" (2011, 348 стр.) (pdf 9,5 mb) – январь 2024
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
Елена Чижова – коренная петербурженка, автор пяти романов, последний – «Время женщин» – был удостоен премии «Русский Букер».
Судьба главной героини романа – жёсткий парафраз на тему народного фильма «Москва слезам не верит». Тихую лимитчицу Антонину соблазняет питерский «стиляга», она рожает от него дочь и вскоре умирает, доверив девочку трём питерским старухам «из бывших», соседкам по коммунальной квартире, – Ариадне, Гликерии и Евдокии. О них, о «той» жизни – хрупкой, ушедшей, но удивительно настоящей – и ведёт рассказ выросшая дочь героини, художница...
В книгу также вошёл роман «Крошки Цахес».
(Аннотация издательства)
Содержание:
Время женщин ... 5
Крошки Цахес ... 193
Фрагменты из романа «Время женщин»:
"На кухню вышла, а самой глаз не поднять.
– Вы, – говорю, – молоко-то перелейте.
Сюзанночка за столом сидит, сырок свой разворачивает. Любит эти – творожные.
Евдокия обернулась:
– Возня с этими бутылками. И страху натерпишься, пока через проходную-то. Взяла бы хоть, что ли, грелку. Пробкой закрутила, пихнула под платье – и иди свободно. В блокаду вон, рассказывали, одна на хлебзаводе работала, так теста под груди налепит и идёт. Охрана по бокам прохлопает, а под грудь не догадывались. Обоих детей спасла.
– Так, – сомневаюсь, – резиной завоняется, разве станете пить?
– Ничего, – рукой машет, – не баре. Прокипятим, и выдохнется. На кашу-то и сгодится, а ребёнку магазинного купишь."
* * *
"Вон, помню, у одной грудь затронуло: резали, резали – всё одно в полгода сгорела. А уж как она, бедная, надеялась – в глаза всем заглядывала. А врачи-то чего? Утешали её, конечно. А промеж себя – другое. Померла – двоих оставила. На мужа.
– Да что ты! – Гликерия пугается. – Опухоли-то всякие: может, и не процесс... И докторша совсем молодая. В больнице врачи опытные – посмотрят. Вон, рассказывали, перед самой войной мужчину привезли – тоже на онкологию.
Евдокия перебивает:
– К нам, что ли?
– Нет, – отвечает, – в другую какую-то. Вроде там, на Международном.
– Ну? И чего?
– Разрезали. Смотрят: метастазы. И такие страшные – и в печень, и в почку. Ему-то не сказали, только и сам грамотный – в карточке прочитал.
– Как это? – Евдокия сомневается. – Карточки в ординаторской – под замком.
– А у него, – объясняет, – амуры начались – с одной сестричкой. Она ему и открыла.
– Аму-уры! – Евдокия головой крутит. – Метастазы – какая стадия? Там уж не до амуров...
– Ох, – вздыхает Гликерия. – В этих делах всяко бывает, я уж нагляделась. Сами-то вроде одной ногой в могиле, а туда же... Вон у нас один – туберкулёзный...
– Ладно тебе! – Евдокия окорачивает. – Кто про что, а вшивый про баню. Замолчала – обиделась.
– Ну, – та-то торопит, – а дальше чего?
Вздохнула.
– Так война как раз. Ну домой его выпустили. Умирать. А он – раз! – в военкомат. Всё равно, думает, конец, так лучше уж с пользой – на фронте. А этим-то, в военкомате, тоже разнарядка. По добровольцам. Вот они его и взяли. Всё равно, думают, ополченцам-то этим – на смерть...
– военкоматах, – Ариадна сомневается, – ведь тоже комиссии были – отбирали по здоровью.
– Так в сорок первом же, – волнуется, – хорошенько-то вспомни...
– Ох, и правда, – Евдокия вздыхает. – Не знали, куда и кидаться...
– Ну вот, пошёл он. Вначале-то, конечно, сказывалось – боли у него и слабость. Смерти искал. Нагляделся, видно, как раковые умирают... Как какое задание – он уж первый: и в атаку, и в разведку... Смотрит, а смерть-то его обходит: здоровых как серпом косит, а его милует. А тут как раз десанты пошли – под Синявином. Утром выбросят человек двести, а к вечеру считают. Хорошо, если с десяток осталось, и те покалечены. Вот и решил он сам напроситься. Дескать, смерти последнюю проверку сделать. А им-то что, раз он сам? «Дак иди», – говорят. Приготовился, письмо родным написал и пошёл. Как уж там было – никто не знает. А вернулся один-единственный. Первое время в беспамятстве лежал, не узнавал никого. Мёртвых своих видел – с кем в десант отправлялись. А потом ничего – пришёл в себя.
Чувствует: нету боли. И тошнота прошла, и слабость. Так и дошёл до Берлина. Возвращается – думает: в больницу надо сходить. Провериться всё-таки. Приходит. Врачи его карточку открыли – изумились. Он уж мёртвый лежать должен. А он – живой и в орденах. Стали смотреть, а нет метастазов: одни здоровые ткани.
– Как же так? – Ариадна прямо и ахнула. – Куда ж они исчезли?
– А пропали, – отвечает, – будто и не было их. Сами собой рассосались. Он-то верующий, должно. Чудеса ведь по вере..."
* * *
"– А мы в те времена не веровали. Я стихи любила, а брат философией увлекался. Книги всё носил – прятал от отца. На германскую уходил – и то в сумку сунул. «Мало ли, – говорит, – затишье выдастся – почитаю...»
– Призвали, что ли? – Кочергу к стенке приставила.
– Нет. Добровольцем ушёл. Георгия заслужил солдатского. Отец им гордился. В отпуск приехал – рассказывает: «Живу не в казарме, но всё равно любят меня солдаты. И я к ним – с душой».
Евдокия усмехается:
– А отец?
– Мы обедали как раз. Отец салфетку кинул. «Дурак! – кричит. – Заучились в своих университетах. Нашли себе забаву – мужика! Мужик твой и себя за копейку продаст, а уж тебя – ни за понюшку!
– Ну? – Евдокия слушает. – А брат?
– Спорит: «Вы не правы, папаша. Мужик в Бога верует. А нравственность у него детская, природная – с ним добром надо». А отец поглядел и отвечает: «Я в университеты не хаживал и книжек ваших не читывал. Только сам из мужиков. Родитель мой в крепости состоял – я ж его и выкупил. И тебя, дурака, выкупил – в пятом-то году».
– Чего это? – удивляется.
– На демонстрацию он вышел. Со студентами. Отец в участок ходил – говорил с приставом.
– Откупился, что ли? Да-а, – мечтает, – хорошие были времена...
– Чай пить сели, а отец снова: «Знаю я твоих мужиков. Повидал на своём веку, и вот чего скажу: жиды-то хоть за деньги Бога продали, а наш мужик, если доведётся, так – за шиш. Из куража одного или по пьяни. И хвастаться ещё будет, как ловко-то... А всё потому, что не верует, а боится. И страх свой за веру принимает. Вот и бьются страх с куражом. Кто кого одолеет, то и будет. Пока что, – говорит, – держит страх. А страх уйдёт – всё и рухнет. Да как ещё посыпется: только успевай!»
А брат ему: «Страх, папаша, унижает человека. А мужик – тоже человек. Это, – говорит, – закон логики...» Отец блюдце отставил. «Эх, – вздыхает, – плохо же вам придётся. У мужика одна правда: отцы-деды делали, и мы будем делать. Адеды-то, может, разбойники с большой дороги... Души губили невинные... Вот, – палец воздел, – в Писании-то сказано: отрицают слово Божие ради преданий старцев. Это, – говорит, – про них».
– Ну, – Евдокия слушает, – а брат-то?
Ариадна кочергу взяла. В печке шевелит. Пламя весёлое, высокое. Жар сухой. Слёзы сами высыхают.
– Расправились с ним. В семнадцатом. Волнение было в казармах. Офицеры у себя отсиживались – боялись выйти. А он: «Пойду, – говорит, – побеседую с солдатиками. Я для них не чужой». На бочку влез. «Братцы! Братцы!» – кричит. А они его за ноги... Нам ведь не сразу сообщили, потом. Отец как узнал, всю ночь не присел, так по комнате и ходил. «Говорил ему, говорил дураку», – бормочет. А наутро слёг: ноги отказали. «Не чую, – говорит, – ног»..."
Роман "Полукровка" (2011, 413 стр.) (pdf 10,5 mb) – март 2024
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
Елена Чижова – автор пяти романов. Последний из них, «Время женщин», был удостоен премии «Русский Букер», а «Лавра» и «Полукровка» (в журнальном варианте – «Преступница») входили в шорт-листы этой престижной премии.
Героиня романа Маша Арго талантлива, амбициозна, любит историю, потому что хочет найти ответ «на самый важный вопрос – почему?». На истфак Ленинградского университета ей мешает поступить пресловутый пятый пункт: на дворе середина семидесятых.
Девушка идёт на рискованный шаг – подделывает анкету, поступает и... начинает «партизанскую» войну. Одна против всех!!! Но кто она теперь? Жертва или безнаказанная преступница?
(Аннотация издательства)
Фрагменты из романа:
"«Очень хорошо, замечательно, – преподавательница похвалила и потянулась к ведомости. – Как ваша фамилия?»
«Арго. Мария Арго».
Она ответила и поняла: что-то случилось.
Отложив ручку, преподавательница шарила в ящике стола. На поверхность вышел какой-то список, и, сверившись, женщина подняла на Машу потухшие глаза. Уголки её губ дрогнули, и, глядя мимо Машиных глаз, она сказала, что у неё есть ещё один вопрос, дополнительный, и отличную оценку, которую Маша заслуживает ответом на основные, она сможет выставить только в том случае, если...
И Маша кивнула.
Женщина вынула ещё один лист и просмотрела внимательно. Она ещё не успела раскрыть рта, но Маша всё поняла: нигде и никогда – ни в учебниках, ни в дополнительных книгах – ей не встречался ответ, который сейчас от неё потребуют.
Наши потери на одном из фронтов.
Всей отлетевшей душой она поняла: дело не в цифре. Мир распался надвое. Не мир – она сама. Её душа разделилась на две половины. Первая, уверенная и собранная, листала страницы, надеясь вспомнить. Но другая – маленькая и жалкая – затрепетала и всхлипнула, как девочка-медалистка. Чужим придушенным голосом – этот звук Маша навсегда запомнила – она попросила задать ей другой вопрос.
«Я не могу... Просто не могу поставить вам пятерку», – женщина заговорила потерянно, и, понимая, что больше не простит себе такого унижения, Маша кивнула и замолчала. Почти благодарно, словно девочка-абитуриентка сняла с её души непомерную тяжесть, женщина вывела оценку: «Четвёрка – очень высокая...» И всей отчуждённой половиной Маша поняла: для неё четвёрка была наивысшим баллом, на который эта женщина могла решиться.
Выйдя из аудитории, Маша спустилась вниз. В комнате, где несколько недель назад она подала документы и заполнила анкеты, дежурила девушка, похожая на студентку. Выслушав Машину просьбу, она отвела глаза."
* * *
"Математики, инженеры... Технари – замкнутый орден, существующий на особых правах. Когда-то давно они все прошли той деревенской дорогой. Те, кто сгинули. И те, кто спаслись...
– Его расстреляли?
– Нет. Его – нет, – отец ответил спокойно, как будто говорил о чужом.
– Как это? – она спросила растерянно.
– Всех привели к оврагу. Приказали раздеться догола. Отец отказался. Сказал, что не станет. Евреям нельзя открывать наготу. Тогда они приказали вырыть яму. Зарыли в землю – живым, – отцовский голос дрогнул. Как пальцы, бегущие по обшлагам.
– Но если... – Маша съёжилась. – Откуда ты знаешь? Они же погибли. Все.
– Не все, – он совладал с дрогнувшим голосом. – Одна девочка спаслась. После войны рассказала Соне. Все стали раздеваться, а он – нет. Она видела, как зарыли и затоптали. Отец не кричал. Но она видела, как над ним шевелилась земля...
– Папа! – Отец обернулся от двери. – Я понимаю: Гитлер, фашисты. Но почему наши? – Маша мотнула головой и поправила себя: – Здесь, у нас?
Отец молчал.
– Вот только не надо, – она наступала яростно, – что ничего этого нет и не было. Уж я-то знаю. Или, может, тебе рассказать? Про университет.
Стыд и растерянность метнулись в отцовских глазах, словно выросшая дочь догадалась о позорной наследственной болезни, которую ему удавалось скрывать до поры.
– Ты хочешь спросить, почему в нашей стране к евреям относятся особо? Не знаю.
Его беззащитность била в самое сердце.
– Ладно, – Маша справилась с жалостью, – по крайней мере, когда? Когда оно началось?
– До войны вроде не было, – он всматривался в своё довоенное прошлое. – Нет. Может быть, где-то... Но тогда я об этом не думал. Мы дружили втроём: я, Алексей и Иван."
* * *
"– Я ушёл в двадцать семь. Говорят, молодым легче, марш-броски... физическая тяжесть... но это неправда. Молодые гибнут быстрее. Не знаю, как объяснить. Может, дело в реакции: у двадцатилетних она другая. Когда поднимают в атаку, всегда есть две-три секунды, примериться. Молодые встают сразу. Нет, не об этом, – он сбился и начал заново. – В сорок втором мне предложили перейти в инженерные войска. Но я отказался, сказал, что хочу в танковые.
– Почему? Инженерные – по твоей специальности.
– В инженерных воевать безопаснее. Все знали – танки горят, как свечи, – он усмехнулся. – На поле боя танк – мишень. Могли подумать, что я струсил. Потому что, – отец притушил сигарету, – потому что – еврей. И в атаку. В атаку я всегда подымался сразу. Странно, что не убило. Единственное ранение за всю войну. Причём, понимаешь, какое-то дурацкое. В сорок третьем. Нас везли в эшелоне, я стоял, курил у форточки. Пуля попала в щеку, прошла навылет. Понимаешь – навылет. Кровь, боль. А я ликовал. Сестричка перевязывала, а я... Знаешь, о чём я думал? Вот теперь никто и никогда не скажет... – он отвернулся и замолчал.
Маша слушала и не понимала. То, что он говорил, не укладывалось в голове.
– Ты хочешь сказать... радовался, потому что искупил... кровью? Как в штрафбате? Ты... считал себя преступником?
Кисти рук шевельнулись и дрогнули.
– Но если так... – Маша прищурилась. – Значит, это было и до войны.
– Значит, было, – он сунул окурок в помойное ведро."
* * *
"Экзамены Маша сдала досрочно. Особого смысла в этом не было – дань сложившейся традиции. В первый раз получилось на третьем курсе, в результате возник прецедент. С тех пор так и пошло. Декан не прекословил. Видимо, её фамилия уже стояла в какой-то досрочной ведомости, украшавшей факультетские показатели.
Сказать по совести, Маша не особенно усердствовала. Ещё на втором курсе она убедилась в том, что большая часть предметов стоит в учебном плане для галочки. Эти предметы все сдавали со шпорами. Оглядевшись, Маша сообразила, что дело это несложное. Впрочем, и тут были свои тонкости. В деле изготовления шпаргалок существовали две школы.
Адепты первой – про себя Маша называла её головоногой – придерживались того убеждения, что прозрачные колготки – изобретение многофункциональное. Задрав юбку, можно списывать почти безбоязненно. Конечно, осторожность и здесь была не лишней: преподаватель, рыскавший по аудитории, мог подкрасться и накрыть с поличным. Такие казусы случались, правда, редко. И всё-таки этот способ не был панацеей: стройные девичьи ножки не вмещали полный годовой курс. Часть листочков лепилась сбоку, и несчастная, вытянувшая неудачный билет, отчаянно ёрзала, привлекая к себе нежелательное внимание.
Другая школа, принадлежность к которой освящалась древней традицией, предпочитала бомбы. Школа бомбистов дала миру истинных мастеров. Изготовление бомбы требовало навыка: за основу брался свиток, исписанный бисерным почерком. Мастерство шлифовалось годами. Руки ремесленника, получившего экзаменационный билет, ловко ходили под партой, отыскивая, по едва различимым меткам, нужный сегмент. Бывали случаи, когда долгие поиски завершались позорным выдворением.
К делу Маша подошла творчески. Первое: ловят того, кто скрывается. Второе: оптимизации должно подлежать время поиска. Родившаяся система оказалась на диво стройной. Коротко говоря, она сводилась к следующему. На этапе подготовки изготавливались листы стандартного формата, каждый из которых содержал развёрнутый ответ. Листы нумеровались и складывались в пачку. Отдельно готовился пронумерованный список, похожий на каталог. Пачку, заложенную за пояс, маскировал застёгнутый пиджак.
Получить билет, свериться с каталогом, запустить руку и отсчитать листы. Потом быстро вынуть: это занимало считаные секунды. Готовый лист подкладывался под чистый. Перо летало по строчкам, различимым на просвет. Тот, кто подходил к парте, видел естественный процесс.
Этим способом, приносящим легкие плоды, Маша сдала и нынешнюю сессию..."
Роман "Лавра" (2011, 411 стр.) (pdf 10,6 mb) – июль 2024
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
Елена Чижова, автор книг «Время женщин» («Русский Букер»), «Полукровка», «Крошки Цахес», в романе «Лавра» (шорт-лист премии «Русский Букер») продолжает свою энциклопедию жизни.
На этот раз её героиня – жена неофита-священника в «застойные годы», постигает азы непростого церковного быта и бытия... Незаурядная интеллигентная женщина, она истово погружается в новую для неё реальность, веря, что именно здесь скроется от фальши и разочарований повседневности. Но и здесь её ждёт трагическая подмена...
Роман не сводится к церковной теме, это скорее попытка воссоздания ушедшего времени, одного из его образов.
(Аннотация издательства)
Роман "Орест и сын" (2012, 349 стр.) (pdf 8,3 mb) – май 2024
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
Елена Чижова – автор романов «Время женщин», «Терракотовая старуха», «Лавра», «Крошки Цахес», «Полукровка». Человек на сломе эпох – главное во всех романах прозаика: разворачивается ли действие в шестидесятые или в годы перестройки.
Роман «Орест и сын» – история трёх поколений одной петербургской семьи: деда, отца и сына.
Семидесятые годы. Орест – учёный-химик – оказывается перед трудным выбором: принять предложение загадочной организации и продолжить дело отца (талантливого химика, репрессированного в тридцатые годы) или, как и раньше, разрабатывать карамельные эссенции?
Антон, сын Ореста, и его подруги Инна и Ксения – на первый взгляд, обычные ленинградские старшеклассники. Они интуитивно понимают, что далеко не всё так, как говорят по телевизору, и хотят знать правду...
(Аннотация издательства)
Фрагменты из романа:
"Теперь, обретя достойное поприще, Тетерятников был доволен жизнью – если бы не мысли о смерти, являвшиеся всё чаще, и их спутница – тоска. Нет, смерти
он не боялся. Матвея Платоновича томил другой страх: стоит ему умереть, и знания, накопленные за долгие годы, навсегда исчезнут. На память приходила Александрийская библиотека: основанная в III веке до новой эры в правление египетского царя Птолемея III, она была варварски сожжена римским императором Аврелианом в 272 году.
Снова вмешался случай. Время от времени в городе умирали владельцы библиотек, и их наследники, предпочитавшие частные услуги, приглашали Тетерятникова. Оценивал он скрупулёзно и честно, а в качестве гонорара подбирал для себя стопку книг, об истинной ценности которых скромно умалчивал. Наследники догадывались, но предпочитали скрывать догадки, поскольку в обмен получали исчерпывающий прейскурант. На букинистов имя Тетерятникова действовало магически.
Большинство владельцев заметных библиотек Матвей Платонович знал лично. Круг был довольно узок: основные библиотечные состояния сколачивались на его памяти, но в тот раз особенно повезло. Мужчина, позвонивший по телефону, назвал свою фамилию, и, прежде чем проситель объяснился, Тетерятников понял: речь идёт о библиотеке профессора, много лет прослужившего в Пушкинском Доме. Судя по тону, наследник был беспомощен. Не то чтобы Матвей Платонович собирался его обманывать, но с дилетантом вести дела приятнее.
Работа заняла два месяца, и к их исходу Тетерятников сделался обладателем увесистой стопки, едва помещавшейся в портфеле. Торопясь упиться добычей, Матвей Платонович поднимался по крутой лестнице. До шестого этажа он добрёл, задыхаясь."
* * *
"– Это – она? Его мама? – Ксения спросила шёпотом.
– Никому не скажешь? Клянись.
– Я... клянусь...
– Вот, – Инна порылась в кармане. – Теперь смотри!
– Две-е?.. Чибис сказал – одна. Ты что... обе украла?
– Эту. А эта – моя, – ткнула пальцем с обрубленным кончиком. – Ну правда похожи? А знаешь почему? Потому что я – её дочь. Пришла, а там его друг. Случайно. Взял и сфотографировал. А он смотрит – одно лицо. А потом я снова пришла, чтобы узнать правду. Он боялся, что Чибис услышит. Вот мы и пошли в эту каморку. Сидели, разговаривали, он мне рассказывал...
– Так вы... двойняшки?.. Но вы же... А Чибис?.. Вы же с ним не похожи... – Ксения улыбалась беззащитно.
– Когда непохожи, кажется, близнецы. У нас в садике были – их и одевали по-разному. Чибиса твоего отцу отдали, а меня – чужим.
– Но почему, почему? – Ксения и верила, и не верила.
– Откуда я знаю! Так вышло. А вдруг они решили, что я умерла? – Инна выдумывала вдохновенно. – Взяли и положили на подоконник. А я полежала и ожила.
– Ну и отдали бы... – Ксения мотнула головой.
– Как ты не понимаешь! Это же – скандал. Врачей с работы бы выгнали. А потом... Она-то, наша мать, умерла. Вот врачи и подумали: отец – не мать, с двумя не справится. А потом меня удочерили..."
Страничка создана 7 января 2024.
Последнее обновление 24 июля 2024.
