|
|
Анатолий Игнатьевич ПРИСТАВКИН
(1931-2008)
ПРИСТАВКИН Анатолий Игнатьевич [17.Х.1931, г. Люберцы Московской обл. – 11.VII.2008, Москва] – прозаик.
Родился в трудовой семье: «отец работал на заводе с утра до ночи, мать – на фабрике». С началом войны в возрасте 10 лет, остался сиротой: отца призвали на фронт, мать вскоре умерла от туберкулеза. П. предстояло испытать все тяготы детдомовского детства: он сменил десятки детских домов, колоний, интернатов в Центральной России, Сибири, на Кавказе. «У меня война оставила невероятное чувство бесконечности ее и голода»; «...голод был так силен, что моя младшая сестренка ночами ела живых рыбок из аквариума. За рыбок ее избили до полусмерти». (Вся Москва.– С. 43). Начал работать еще мальчишкой. Был электриком, радистом, прибористом, прошел через ремесленное училище, завод, вечернюю школу, «в четырнадцать лет, когда судьба забросила на Кавказ, под Серноводск, мыл банки на консервном заводе в станице Осиновской». Радость этих лет составляли только книги: доставал их, где мог, читал, где приходилось. Читал много, стихи запоминал целыми страницами. После войны читал стихи с самодеятельной сцены (большой популярностью пользовался «Василий Теркин» А. Твардовского в исполнении П.), играл в любительских спектаклях. Тогда же пробовал писать собственные пьесы, стихи. После службы в Советской Армии в 1954 г. поступил в Литературный ин-т им. Горького, занимался в поэтическом семинаре Л. И. Ошанина. «Мне довелось учиться в Литературном институте, когда жив был Андрей Платонов, когда мы могли в коридорах нашей альмаматер общаться со Светловым, в аудиториях слушать Паустовского. Через них шли те соки старой культуры, которые, смею надеяться, через нас будут впитаны теми, кто будет после нас» (Смена.– С. 249). В Лит. институте продолжал писать стихи, начал публиковаться. Однако к моменту завершения учебы увлекся публицистикой и отошел от поэзии. После окончания ин-та уехал на строительство Братской ГЭС, где работал в бригаде бетонщиков на котловане будущей станции, позднее – собственным корреспондентом «Литературной газеты» на строительстве Братской ГЭС; создавал «летопись современности», публикуя очерки о героических буднях молодых комсомольцев, о неистощимых богатствах Сибири. К этому времени относится попытка обращения к прозе, к жанру рассказа. Однако рассказы П. этой поры напоминают скорее стихотворения в прозе, поэтические этюды и фрагменты; в основе повествования оказывается некая деталь, образ, впечатление, переживание. Цикл этих рассказов, посвященных военному времени, под названием «Трудное детство» появился в ж. «Юность» в 1958 г. Рассказы написаны от первого лица, представляют собой монологи героя, имитируют страницы из дневника, явно тяготея к манере «исповедальной прозы» 50-х гг.
В конце 50-х – сер. 60-х гг. П. были созданы документальные очерки о Братской ГЭС, БАМе, КамАЗе, о паромной переправе Ильичевск – Варна, документальные повести «Страна Лэпия», «Записки моего современника», «Костры в тайге». Яркой страницей творчества П. стала документальная повесть «Ангара-река», отмеченная премией СП СССР. В это время были написаны повести «Селигер Селигерович», «От всех скорбей», «Птушенька», «Белый холм», рассказы «Человеческий коридор», «Встреча с женщиной», «Два блюда из Загорска», «Зона отдыха», «Закрытые двери», повествующие о людях разной судьбы, о духовных связях поколений, о слиянности деяний отдельного человека и всей страны.
В нач. 70-х гг. интерес читателей привлекла повесть П. «Солдат и мальчик» (1971). До этого времени военная тема редко звучала в произведениях П.: «Я не только боялся писать о тех страшных военных днях, я боялся прикоснуться к ним даже памятью: это было больно. Не просто больно, мне не хватало сил даже перечитывать свои собственные ранее написанные рассказики» (Вся Москва.– С. 44). Героями повести становятся Андрей Долгушин, восемнадцатилетний солдат, и Васька Сморчок, десятилетний сирота-детдомовец. Жалкий заморыш, никчемный и ничейный, Васька живет по законам блатного мира: «сперва едят тебя, потом ты ешь других». Однако, столкнувшись с трагедией молодого солдата Долгушина, «зависшего над статьей» из-за украденного у него беспризорниками оружия и документов, впервые испытав теплоту и заботу другого человека, Васька преображается, в его искалеченной душе пробуждается порыв к добру, состраданию, любви: «начинается движение двух людей друг к другу».
Развитием темы беспризорного детдомовского детства стала повесть «Ночевала тучка золотая» (1981), принесшая П. широкую известность: «...военная детдомовская тема не давала покоя, как осколок, засевший в сердце...»
«Я мог бы создать «Тучку» годом раньше или годом позже, не в том суть, но не написать эту вещь я просто не мог». Герои повести – братья-близнецы Сашка и Колька Кузьмины (Кузьменыши), воспитанники подмосковного детского дома, подобно тучкам («Тучки мы... Влажный след мы... Были и нет»), отправляются на Северный Кавказ, в край романтических грез, но оказываются втянутыми в трагические обстоятельства переселения северокавказских народов. Голодные, оборванные, бесприютные десятилетние мальчишки на собственной судьбе познают цену социальной несправедливости и душевной теплоты, людской ненависти и милосердия, человеческой жестокости и духовного братства. «Зло не бывает локальным», как бы говорит П., вовлеченными в него оказываются и «жертвы» и «палачи», и гонимые и гонящие, и нет победителя там, где нет сострадания и милосердия. Повесть написана о жестоких событиях и жестким языком: «Тучка...» написана на сленге – смесь рыночного, приблатненного фольклора изрядно насыщает повесть. Но – что делать – все это из детства, все это правда. Наша правда изъясняется таким языком». Об истории появления повести писатель рассказывает так: «Повесть моя долго лежала в... бельевом шкафу. Я боялся ее вытаскивать... Так получилось, что сперва я предал «Тучку...» гласности таким образом: собрал друзей и предложил послушать две-три главы... Стали слушать, просили читать дальше. Потом молча разошлись. Но в конце кто-то сказал: «Зачем ты это написал? Спрячь». А на следующий день звонит один: я тут жене пересказал, просит дать почитать. Потом перепечатывали, копировали. Я видел даже экземпляр, переписанный от руки...» (Труд.– 1988.– 19 авг.). За эту повесть П. был удостоен звания лауреата Гос. премии СССР.
Тема «военного бездомного детства» получила развитие в последующих произведениях П.– повести «Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца» (1989) и романе «Рязанка» (1991). Герои этих произведений – мальчишки-подростки, взросление и мужание которых пришлось на военное и послевоенное время. Роман «Рязанка», озаглавленный по названию железной дороги, «где прошли мое детство, моя юность», по словам П., «идет гораздо дальше «Тучки...».
Произведения П. издавались в Болгарии, Венгрии, Греции, Германии, Польше, Чехии, Франции, Финляндии.
П. руководит семинаром по кафедре творчества в Литературном ин-те. В 1992 г. он был назначен председателем Комиссии по вопросам помилования при Президенте Российской Федерации (см.: Приставкин А. Всю жизнь иду людским коридором. Разговор о цене милосердия в жестокую эпоху с председателем Комиссии по помилованию при Президенте России / Комс. правда.– 1996.– 2-9 авг.– С. 12-13).
Скончался 11 июля 2008 г., похоронен на Троекуровском кладбище Москвы.
Соч.: Возделай поле свое: Повести и рассказы.– М., 1981; Солдат и мальчик: Повести.– М., 1982; Повести и рассказы / Предисл. И. Дуэля.– М., 1983; Ночевала тучка золотая: Повести.– М., 1990; Кукушата: Избр. проза.– М., 1995; Прошлое требует слова (Беседу зап. И. Дьяков) // Смена.– 1987.– № 16.– С. 243-255; Всю правду (Беседу зап. Н. Попова) // Труд.– 1988.– 29 авг.; Ночевала тучка золотая. Сюжет из жизни и жизнь, как сюжет (Беседу зап. Т. Савельева) // Вся Москва.– 1992.– № 7/8.– С. 42-44.
Лит.: Муриков Г. Память // Звезда.– 1987.– № 12.– С. 166-176; Степанян К. Уроки беспощадного милосердия // Лит. Россия.– 1987.– 25 дек.– С. 4-5; Кардин В. «Нас было двое: брат и я...» // Лит. обозрение.– 1987.– № 9.– С. 45-48; Латынина А. «Одна неправда нам в убыток...» // Лит. газ.– 1987.– 15 апр.– С. 4; Ульяшов П. «И лично от меня...» // Лит. Россия.– 1987.– 5 июня.– С. 17; Шкловский Е. Как брат брата // Правда.– 1988.– 29 авг.
А.Л. Васильева
Русские писатели, XX век. Биобиблиографический словарь: В 2 ч. Ч. 2. М—Я. – М.: Просвещение, 1998.
Произведения:
Роман-исследование "Долина смертной тени" (2002, 477 стр.) (pdf 17,3 mb)
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США) – ноябрь 2018
Одна из самых страшных книг, написанных в нашей стране в постсоветское время. Анатолий Приставкин, советник Президента РФ по вопросам помилования, исследует корни российской преступности. Перед нами чередой проходят маньяки и детоубийцы, насильники и садисты, сверхчеловеки с извращённой психикой и просто пьяницы, готовые из-за стакана водки зарезать собутыльников. Каждый день рядом с нами – здесь и сейчас – происходят десятки жутких преступлений.
В романе, отправной точкой которого стала работа А.Приставкина в Комиссии по помилованию, нет сгущения красок – а лишь протокольная точность, нет смакования деталей – а лишь подробности судебных приговоров, нет морализаторства – но есть призыв к милосердию для тех, кого еще можно вернуть к нормальной жизни, и боль писателя за наше жестокое общество, породившее зверей в человеческом облике и не способное противопоставить им ничего, кроме смертной казни.
(Аннотация издательства)
* * *
Чикатило Андрей Романович, 1936 года рождения, украинец, образование высшее, женат, имеет двоих взрослых детей. Судился в 1984 году за хищение государственного имущества, был приговорён к исправительным работам по месту работы. Рабочий список у него длинный: был и монтёром, и завучем школы-интерната, и мастером производственного обучения. Последняя его должность в 1990 году – инженер на ремонтном заводе. Арестован 20 ноября 1990 года.
«Чикатило осуждён за развратные действия в отношении несовершеннолетних, за умышленное убийство 17 мальчиков в возрасте от 8 до 16 лет, 10 девочек в возрасте от 9 до 17 лет и 16 девушек и молодых женшин. Убийства были совершены им на сексуальной почве в Ростовской и многих других областях Российской Федерации, на Украине и в Узбекистане».
«В период 1978-1990 годов Чикатило завлекал малолетних и несовершеннолетних подростков обоего пола, а также молодых девушек и женщин в малодоступные места в лесонасаждениях и путём нанесения большого количества ножевых ранений совершал их убийства на сексуальной почве. После убийства потерпевших Чикатило вырезал у них внутренние и наружные половые органы, в ряде случаев производил ампутацию носа и языка. Осуждённый Чикатило вину в умышленном убийстве указанных выше лиц на сексуальной почве признал и дал показания об обстоятельствах совершенных преступлений».
(Фрагмент)
Книга "Тихая Балтия. Латышский дневник" (html 1,2 mb)
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США) – апрель 2003
Эта «горячая» книга, которой я более горжусь, чем своими повестями, закончена была уже в феврале, а к маю 91 года восстановлена, после того, как уничтожили у меня на столе ее рукопись. Задним числом можно что-то поправить, уточнить, сейчас-то все видней, но я этого не делаю. Наоборот, пусть мои провидения, как и заблуждения, останутся в том времени, когда она по горячим следам писалась. Интересно даже сравнить события, чтобы понять, а что же я смог предчувствовать, как же обернется далее и как оно на самом деле обернулось. (Из книги "Тихая Балтия").
(Аннотация издательства)
"Собрание сочинений в пяти томах. Том 4. Долина смертной тени. Тихая Балтия" (2010, 704 стр.) (pdf 19 mb)
– OCR: Андрей Зиновьев (библиотека "ImWerden") – декабрь 2021
Как у каждого серьёзного писателя, у Анатолия Приставкина были свои любимые из тех книг, что созданы за сорок лет честной литературной работы. Это только дети в семье все любимые, а книги у писателя, хотя и родные, как дети, но все разные. Поэтому можно сказать, что эту коллекцию прозы для вас, дорогие друзья, собрал сам автор...
В четвёртый том вошли роман-исследование «Долина смертной тени» и повесть «Тихая Балтия».
(Аннотация издательства)
Содержание:
ДОЛИНА СМЕРТНОЙ ТЕНИ. Роман-исследовани ... 7
ТИХАЯ БАЛТИЯ ... 517
"Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. Синдром пьяного сердца. Золотой палач. Первый день – последний день творенья" (2010, 544 стр.) (pdf 17,2 mb)
– OCR: Андрей Зиновьев (библиотека "ImWerden") – декабрь 2023
Как у каждого серьезного писателя, у Анатолия Приставкина были свои любимые из тех книг, что созданы за сорок лет честной литературной работы. Это только дети в семье все любимые, а книги у писателя, хотя и родные, как дети, но все разные. Поэтому можно сказать, что эту коллекцию прозы для вас, дорогие друзья, собрал сам автор...
В пятый том вошли повести «Золотой палач» и «Первый день – последний день творенья», а также цикл новелл под названием «Синдром пьяного сердца».
(Аннотация издательства)
Что касается рассола, процедура для него была привычной, ибо в студенческие годы, после бурных ночных возлияний, приходил с утречка на ближайший рынок, со своим гранёным стаканчиком, и, одолев длинный капустный ряд и опробовав из ведёрочек и бидончиков рассол (якобы выбирал капусту), в конце своего пути ощущал некоторое облегчение... В глазах, по его словам, возникал свет, а мир начинал обретать свои привычные знакомые очертания. Свет в конце прилавка становился светом в конце тоннеля...
Конечно, как у каждого серьёзного писателя, у Анатолия Приставкина были свои любимые из тех книг, что созданы за сорок лет честной литературной работы. Это только дети в семье все любимые, а книги у писателя, хотя и родные, как дети, но все разные.
Поэтому, не кривя душой, можно сказать, что эту коллекцию прозы для вас, дорогие друзья, собрал сам автор.
Марина Приставкина
Содержание:
СИНДРОМ ПЬЯНОГО СЕРДЦА. Встречи на винной дороге ... 7
ЗОЛОТОЙ ПАЛАЧ ... 327
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ - ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ТВОРЕНЬЯ ... 425
Книга "Встречи на винной дороге. Синдром пьяного сердца" (doc-rar 338 kb) – апрель 2004
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
Содержание:
Жизнь наша копейка
Шерман-бренди (Евгений Шерман)
Красное вино «Изабелла» (Адольф Шапиро)
Спасательный плотик (Юрий Поленов)
Специальность – еврей (Ян Вассерман)
Дуля (Болгарский друг Ермил)
Потеряла я колечко (Люся и Борис)
Красный десант (Георгий Садовников)
Где живет белый олень (Валентин Гринер)
Доверчивые осетры (Отец Анатолий Шумов)
Сага о трех поэтах (Андрей, Серега, Петя)
Байкал через пол слыхать (Мироновы)
Танец маленьких утят («Лев Толстой»)
Солнце, подожди! (Дора Габе)
Винная дорога (Алесь Адамович)
Монстера – редкий цветок (Алексей Катер)
Этапы большого пути (Песня о главном)
Продолжение легенды (Анатолий Кузнецов)
Плачут журавли (Сильва Хайтина)
Дрессировщик собаки (Режиссер)
Птичье горлышко (Семья)
Мы это, Господи! (Мы)
Пена (Дед, отец, сын)
А жизнь наша и впрямь копейка
Фрагменты из книги "Синдром пьяного сердца":
Разговор переходит на другие напитки. И Славич, голос у него чуть глуховатый, рассказывает, как милиционер (взгляд на Маркова!) допек своим надсмотром жителей одной деревеньки, варивших, как водится, самогон. Некий дошлый старичок решил блюстителя проучить. Весь летний день топил для видимости печку, а емкости, какие были в доме, наполнил колодезной водой. Глядь, блюститель тут как тут, даже не постучался, и от дверей уже носом поводит, принюхивается... Углядел в углу за печкой большую бутыль, бросился к ней, пощелкал по стеклу пальцами со знающим видом да так в упор и спрашивает: «Чевой-то у тебя тут, дед, налито?» «А вода», – отвечает дурашливо дед. «Так уж и вода?» – «А чего еще?» – «Сам знаешь чего!» – «Не знаю», – отпирается дед. Попробовал блюститель и самому себе не поверил: в бутыли вода.
Тут бы ему остановиться, но уж больно характер сволочной. Спустился в подвальчик, а там жбаны, банки-склянки, и все до краев залито. «Что, дед, – спрашивает грозно, – и тут вода?» Не поленился и из жбана, из каждой банки-склянки пробу снял... И везде оказалась вода. Озлился, не может взять в толк, в чем дело... А как собрался тот блюститель уходить, дед решился секрет открыть: «Ты у нас, милок, тут без году неделя и знать не можешь, что я из староверов... У нас и обычаи старые... Вот недавно старуху свою схоронил да водичкой обмыл, ту водичку разлил по бутылочкам... Сохраняю... для памяти...»
Как сказал это дед, стало блюстителя выворачивать...
До кишок вычистило, до желчи...
С тех пор он дом того старичка обходил за километр, да и самого хозяина не мог видеть, реакция у него на деда развилась: как повстречает на дороге, так судороги в животе. Не выдержал, сбежал из деревни.
* * *
Дома на этой площади – оштукатуренные, деревянные, но с колоннами, как в Ленинграде, выкрашены сплошь в желтый цвет. В центре памятник Кирову.
Рассказывают, что в не столь отдаленные времена на этом же месте высился Сталин, огромный, метров десять высоты, с рукой, протянутой к тундре. Указывал своему народу, куда идти. Здешние зеки этот маршрут освоили: в тундре остались их безымянные могилы.
В день смерти Сталина пятого марта пятьдесят третьего
года жители города, проснувшись, обнаружили, что голова у бронзового идола отрезана автогеном и приварена к руке.
Все произошло ночью, в центре города, где милиция и всяческая охрана... Возвращение же головы на место, как утверждают старожилы, заняло около недели, с применением кранов и прочей специальной техники.
Ну а Киров на этом месте возник потом.
* * *
А еще новость: звонят с Рудника, где живут геологи: «Приезжайте, у нас книги жгут!» – «Какие книги?» – «Да те, что хранились в шахте!» – «Книги в шахте?» – «Ага. Тысячи... Как в Ленинке все равно...» Выяснилось, что в середине войны, когда запустили дорогу Воркута – Ленинград, ее зеки строили, пошли в блокадный замерзший город составы с углем, а обратно благодарные ленинградцы загружали вагоны книгами. Посылали целые библиотеки, то лучшее, что оставалось бесхозно в пустых домах (хозяева, большей частью интеллигенция, умерли от голода...).
Но кому было в Воркуте читать книги из профессорских
библиотек, если сплошь лагеря! Прибывшие книги свозили на Рудник и сваливали в тамошнюю шахту, где они благополучно долежали до наших дней. Теперь их подняли наружу, свалили в кучу, выше дома, и подожгли.
– Я на дежурный «газик» – и прискакал, – рассказывает Гринер, – а там полыхает, не подойти... Палочкой поковырял, пододвинул одну тлеющую книжицу к себе, а это, мать честная, прижизненное издание Пушкина... Раритет!
Повесть "Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца" (html 1,3 mb) – август 2002
* * *
Сборник "Кукушата: Избранная проза" (1994, 691 стр.) (pdf 18,4 mb) – май 2022
(издание любезно предоставил Эдуард Зайчиков (Сиэтл, США);
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
Анатолий Приставкин родился в 1931 году в г. Люберцы Московской области. Окончил Литературный институт. Прозаик и очеркист. Печатается с 1960 года. Автор многих книг прозы, среди них «Ночевала тучка золотая», «Кукушата» и др.
(Аннотация издательства)
Содержание:
Ночевала тучка золотая. Повесть ... 3
Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца. Повесть ... 227
Рязанка. Роман ... 415
Повесть "Вагончик мой дальний" (копия из журнала "Октябрь", 2005 №8) – июль 2007
"А дальше было так. Рванул дверь на себя и оказался посреди избы, а у меня в руках винтовка. Где она была до этого мгновенья и как у меня оказалась – не знаю. Не могу вспомнить. Мы, конечно, с военруком в школе проходили обращение с винтовкой и всякие там части, как гребень-стебель-рукоятка в затворе и все остальное, знали назубок. Кто же из подростков не захочет подержать в руках оружие! Но сейчас первый, самый сильный позыв был у меня не стрелять, нет, бить! И чем больней, тем лучше. Бить, как злейшего врага, который поднял на нашу любовь руку.
В этот самый момент он как раз поднял голову. В глазах, обычно стеклянных, со звериным огоньком внутри зрачка, я увидел лишь тупое удивление: откуда я вообще мог взяться, если я не должен тут быть? Он даже не пытался защищаться. А я, завидев звериную пасть оборотня, который сейчас прыгнет мне на загривок, ударил что есть силы по этим рысьим глазам прикладом… А может, железкой ствола. И – бил, бил, бил. Чем я бил, сколько раз – не могу вспомнить…"
(Фрагмент)
Повесть "Первый день – последний день творенья" (копия из журнала "Нева" 2005, №4) – июль 2007
Фрагменты из повести:
"С ранней юности запомнил этот сюжет из французской кинохроники начала века. Его обычно включают как один из диковинных случаев, сопровождающих рождение воздухоплавания: некий чудак решил произвести прыжок с Эйфелевой башни, рассчитывая на какой-то особый плащ, который в момент прыжка распустится, как крылья, и мягко доставит его на землю.
Хроника снята довольно добросовестно, и, хоть произведена с земли, на ней достаточно видно, как человек подходит к краю пропасти в сильном волнении и медлит, не решаясь прыгать. Он то отступает, то делает шаг вперед и так застывает над ужасной высотой, которая разверстывается под ним. Но уже не столь важно, хочет или не хочет он прыгать – он должен прыгать, потому что слишком много поставлено на этот прыжок… А возможно, заплачено за него. Да и самый главный распорядитель здесь уже не он, а толпа, ее желание видеть обещанное ей чудо. Конечно, платят они по-разному. У чудака на башне на кон поставлена жизнь, а у нее, у толпы, лишь очередное острое развлечение на сегодняшний вечер.
Я несколько раз видел в кино эту хронику. Она известна. Но каждый раз у меня сжимается сердце от ужасного предчувствия, что и я присутствую при зрелище, которое похоже на преднамеренное убийство. Этот чудак, возможно, и готов отступить сейчас от своего безумного плана, но его подталкивают и подталкивают к смертельно опасному краю, и он уже должен, он обязан для них, для всех, совершить свой обещанный, вот в чем дело, прыжок. И он его совершает. Что происходит далее, известно. Не поленитесь, посмотрите хронику. Вы увидите, как это происходит. Он шагнет в пустоту и крошечным комочком пролетит до земли, до подножия башни, оставшись там лежать. Что от него осталось, хроника деликатно не покажет, да и нечего там уже показывать. Но каждый раз, когда я вижу снова и снова этот сюжет, менее минуты, я снова напрягаюсь, видя это темным комочком падение, и, пока он летит, пока не коснется земли, молю Всевышнего, чтобы его плащ когда-нибудь раскрылся и помог сохранить ему жизнь."
* * *
"Но до первой военной тревоги еще целый век. А если точней – двадцать дней. Начало лета было жаркое, и рано пошли грибы-колосовики, в огромном количестве, в основном – белые, и старые бабки, далекие от политики и газет, стали пророчить войну. Обильный гриб, говорили они, это к войне. Но и без секретных донесений Зорге нюхом почувствовали ее приближение и не то чтобы запаниковали, но по российской привычке стали скупать мыло и соль. И мыло и соль тут же исчезли из продажи. И это был тоже знак.
Но была и еще одна верная примета: мой отец, работавший на военном заводе в Москве, стал поздно возвращаться домой. У них, откуда-то я помню, хотя отец не мог ничего рассказывать, клепались для войны танкетки. И на заводе Ухтомского, якобы сельскохозяйственных машин, пошла работа в три смены, и аэродром громче загудел, прибыло много краснозвездных самолетов. Известно, что у нас каждое мало-мальски серьезное предприятие имеет к военному производству прямое отношение, а у каждого из работающих на этом производстве есть близкие или семья, так что любые секреты становились мгновенно достоянием населения, без радио и газет. И все-таки пропажа соли-спичек-мыла – признак надвигающейся катастрофы, достоверный для России во все времена."
* * *
"Война не пришла к нам сразу. Это только в кино так изображается: стоят у репродукторов на площади люди с суровыми, угрюмыми лицами, а на следующий день идут записываться добровольцами и уходят на фронт. Может, так где-то и было, но не у нас в Люберцах.
Во-первых, в домах, не только на площадях, у многих еще были репродукторы, черные тарелки, через них все могли слушать выступление Молотова и последние известия от Совинформбюро, которые потом назывались так: «В последний час». И там все время говорилось об упорных боях, в результате которых столько-то врагов уничтожено. О том, что сдаются города и целые армии,– ни звука."
* * *
"Не буду рассказывать о многих других событиях, даже о посещении родных могил. Но об одном скажу. На окраине поселка, в деревеньке Ново-Яковичи, освятили в этот день деревянную часовенку, поставленную на месте уничтоженной в войну церкви. Построил ее тоже здешний предприниматель на свои деньги. Так-то и получается: одни вкладывают миллионы в покупку английской команды, а другие, живущие куда скромней, но поближе к людям, захоранивают останки воинов, помогают ветеранам, строят для воскресения душ часовни, чтобы возродить, спасти наше с вами общее будущее.
А я так твердо убежден: без возрождения окраинных селений, их тысячи таких, как Глинка, России не подняться. И никакая Москва, сверкающая огнями витрин и одаривающая нас бесконечными сериалами, Россиюшку не спасет. Только сами себя. Только сами."
* * *
"Уже в наше время по всем программам телевидения нам показали вдруг парад воинов из Чечни. На аэродроме «Северном» выстроили трибуны, и по бетонным плитам взлетной полосы прошли наши российские воины строевым победным маршем с оружием в руках.
Я узнал этот аэродром. Именно отсюда из Грозного я улетал на «вертушке» в Моздок в 96 году, и кучно, вдоль борта, сидели солдаты, уцелевшие после тяжких боев. Они отворачивались к окошкам, потому что у их ног, на полу, лежали завернутые в блестящий целлофан двое их товарищей – «груз двести»… Сапоги, торчащие из обертки, вздрагивали от крутых противоракетных виражей.
И вот снова над поверженным и дотла разрушенным городом, будто над чужой могилой, нам демонстрируют парад победителей. Вот только лица у победителей-мальчиков вовсе не те, что на параде Победы в том сорок пятом году. Можете сравнить. Хлебнув чужой крови, пристрастившись к наркотикам, они пойдут по тюрьмам да колониям. Я-то наперед их судьбу знаю. Мне было отчего-то не по себе, глядя на вдохновенные лица наших генералов: отчего же празднуем, отчего ликуем-то? Оттого что бросили под огонь истребления мальчиков-солдат, многие из которых не дотопали до парада на бетонной полосе?.. Оттого, что в российских городах царит испуг перед новыми террористическими актами, и чем далее, тем сильней?
И не надо изображать, что Грозный и поверженный Берлин, постыдная война в Чечне и та, что несла нам свободу над фашизмом,– одно и то же. Тем более остались и живы еще свидетели. Да и я о той, священной, могу рассказать."
Повесть "Золотой палач" (копия из журнала "Октябрь" 2006 №11) – апрель 2008
Фрагменты из повести:
"Когда-то я здесь тоже кое-что заначил, и оно должно было меня дожидаться, если, конечно, никто мою заначку не распотрошил. Но сейчас было не до этого. Я присел на железный край койки и стал соображать. Соображения были самые простые. Влип из-за девки, а теперь утопят. В дерьме. Я уже слышал, что урки изобретательный народ. Особенно, если надо какое дельце похоронить. И бабкам на пирожки или на студень продадут, и в ледяную горку зимой могут залить. Так что это еще не самый худший конец. Только противно в дерьме среди белых червей плавать. Сверху через дырки рыла глазеют, отталкивая друг друга, а то и гогочут, потешаются, тоже ведь зрелище. Хоть в нос шибает. А ты с вытаращенными от ужаса глазами еще дрыгаешься, чтобы на поверхности удержаться, и голову задираешь кверху, чтобы воздуха чуть глотнуть…"
* * *
"Меня тогда из распределителя в младшую группу при колонии передали по акту. Режим военный: утром на проверку – и маршировать по кругу. На богатырские дела нас воля Сталина вела. А он, гипсовый, в центре круга стоит, в усы лыбится. Потом на работу: копку огорода, прополку, а чуть старше стал – воду на огород таскать, зимой дрова пилить, печку топить, старшим прислуживать. Главное – норму сделать. А без нормы вечером на расправу к надзирателям, они уже свои игры начинают. В тумбочку, скажем, засунут и стучат по ней, пока не оглохнешь. Или в котел кухонный посадят да крышкой сверху прихлопнут, а снизу подбросят дровец. И ты супом становишься. А бывает, как окорок, головой вниз подвесят или кусачьи бои устроят для развлечения. Свяжут руки и напускают колонистов друг на друга. Побеждает тот, кому удастся сильней искусать противника, особенно, если повезет, за нос цапнуть или за ухо. А высшая доблесть, если ухо откусишь у всех на глазах и под аплодисменты выплюнешь на пол."
* * *
"Сейчас, лежа в сарае, подумалось, что божьих одуванчиков, которые столько прождали на крыльце в ожидании «свежатины», по-своему даже жалко, им ведь тоже приходится в военное время как-то выживать. Пирожки, что выносятся на рынок, небось, и милиция потребляет задарма, и пьяное мужичье, а иной раз и лихие солдатики отнимают. А старухи, небось, и печку разожгли, и котел поставили, а дрова-то нынче тоже на вес золота."
* * *
"На этот раз обвинителей было четверо, все мои ровесники, я их хорошо знал по общему промыслу на рынке. О рынке и пошла речь. Рынки были для нас как дом родной. Мы их тасовали в любом порядке в зависимости от планов и других обстоятельств: наличия товара, милиции, знакомых урок, даже времени года, ибо все это вместе взятое создавало нам условия и возможность что-то выкрасть и выжить. Здесь мы прошли полный курс вступающего в жизнь огольца, у которого была тысяча врагов в лице блатняг, спекулянтов, барыг, всякого рода крысятников и урок, которым мы составляли конкуренцию, а также прижимистых бабок и особенно кулачков, этаких отожравшихся за войну сыторожих парней, откупленных от фронта за крупные суммы. Они-то и били жестче всего. Правда, при случае и урка мог пригрозить пером.
Рынки и даже их отдельные углы были поделены на зоны влияния. Но проходили зачистки, забирали одних, сажали других, изгоняли третьих, и в какой-то момент поле деятельности освобождалось."
Повесть "Радиостанция «Тамара»" – апрель 2008
Фрагменты из повести:
"И вот теперь, когда машина на приколе, а так простоять она может и несколько дней, и неделю, Тахтагулов появляется, как солнышко в ненастный день, заскочит, потычет пальцем в приборы: «Этот и этот проверь, они чего-то зашкаливают!» – и исчезнет до вечера в одной из бытовок допивать неразведенный спирт да толковать на досуге с механиками и мотористами о превратностях аэродромной жизни. А вот спирт – особая статья, потому что среди многих и многих достоинств «американца» есть и недостаток: во всякие приборы вместо непотребной гидравлики, как у нас, сущей отравы, кто знает и кто пробовал, хотя и ее пьют, да что у нас не пьют!.. – так вот, во все их американские приборы по их американской глупой недалекости залит чистый спирт, и нет ему до поры никакой замены! Но так только думают разные там научные деятели. Наши же спецы хоть не столь образованны, но зато блестящие практики, и спирт они давно научились заменять раствором под названием «аква», то есть простой водой. А если при этом что-то перестает работать, сваливают тут же на вражескую технику, которая потому и вражеская, что не хочет работать в наших советских условиях, ей, видите ли, чистый спирт подай, которого никогда нет и не будет. А если будет, то опять же не будет: лучше умрут, но заливать спирт в такой прибор не станут. На том стоят. Даже, представляете себе, летают."
* * *
"Чем же был для нас аэродром, как не новой, грядущей цивилизацией, возникшей на костях наших предков, на их домах и огородах, и нетрудно вспомнить, что еще в недавние времена на месте взлетной полосы колосился хлеб и росла капуста с картошкой. А мы, несуразные потомки тех хлеборобов, освоились, и освоили, и приспособили для себя аэродром со всем, что ему принадлежит, мы и были муравьи в том общем историческом процессе, на фоне возводимых нами ангаров и сверкающей, гремящей своей мощью на всю вселенскую новой боевой техники. Мы проросли через самую крепкую нержавейку и дюралюминий, мы обогрели живым дыханием эту мертвую технику, обогатив ее тем, что живые, мы отдали ей часть нашей души и получили взамен прочные, надежные укрытия в ненастье и мороз... Мы научились гнать в своих бытовках дедовским примитивным способом зеленый самогончик, но, правда, не из домашней свеклы со своего огорода, а из гидравлики, добытой в тех же самолетах. И даже закусь была, потому что под боком странная установка испытывала остекленные части кабины при помощи особой пращи, которая швыряла с силой в стекло самых что ни на есть магазинных, а значит, дефицитных, потрошеных цыплят, они должны были имитировать столкновение птиц с самолетом в воздухе. Правда, вид у них после таких ударов был уже не столь товарный, но в пищу (в нашу пищу!) они годились!"
Повесть "Судный день" – ноябрь 2008
"А потом старший лейтенант Шепель ему жизнь спас, это когда он поднял с земли бризольную бомбу. Никогда о них не слыхивал, да их немцы недавно стали применять. Красивые такие, цветные, как игрушки... А уж когда разорвется, веером осколки вдоль земли, все живое в сито превращают. Так Костик шел за начальством и с интересом крутил у нее изящное крылышко: старший лейтенант оглянулся да замер от страха. Только крикнул: «Не шевелись!» И уже был за деревом. Оттуда скомандовал: «Присядь, так, положи тихо на землю... Так... И задом, задом, так, отходи... Еще, еще, теперь ложись!» Последнее выкрикнул, понимая, что жизнь-то спасена, и тут ее из пистолета расстрелял, аж свист разбойный пошел по лесу, да ближайшая березка повалилась, ее срезало, как ножом.
А первого в жизни фашиста Костик увидел в реке Донце, когда нахватались они в одной землянке немецкой вшей и решили помыться. И деревня, кстати, Банной называлась, будто бы для Екатерины Второй тут проездом бани устраивали. Нырнул он, и вдруг лицом к лицу с разбухшим трупом оказался... Чесал по воде, аж брызги до берега летели, испугался и назад не оглядывался.
А потом им в деревне попалась колонна: два наших автоматчика вели пленных фрицев... Один рыжий, рукава засучены и сапоги на подковках... Идет, будто из карикатуры, что в газетах печатают... Костик подошел к нему и долго разглядывал, желая понять, как выглядит в лицо их враг, против которого он танки клепал!
А потом у того же Донца, когда проезжали деревеньку, вдруг из колонны наших солдат он услышал, как кликнули на всю улицу: «Костик!»"
(Фрагмент)
Роман "Король Монпасье Мармелажка Первый" (2008, 320 стр.) (pdf 10,4 mb)
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США) – сентябрь 2018
За забавным и на первый взгляд несерьёзным названием последнего романа А. И. Приставкина кроется глубина осмысления действительности, пережитой и продуманной мастером в последние годы жизни. Это роман о современной России, повествование о которой перемежается экскурсами в Россию XVII века. Жизнь героя романа – литератора Александра Васильевича Соколова тесно переплетена с жизнью и смертью Григория Карповича Котошихина – «диссидента» тех времён, «шпиона и перебежчика», оболганного современниками, также написавшего книгу о России.
(Аннотация издательства)
* * *
Если бы Анатолий обладал только писательским талантом и создал свои чудесные книги, которые переведены на все языки мира, то и этого было уже достаточно для одного человека. Но у него были золотые руки – мастер, он умел делать всё. Великолепно водил машину, сам реставрировал иконы, занимался огородом, варил варенье, потрясающе готовил. Одной спичкой мог разжечь костёр, отлично плавал и нырял. Он был очень музыкальным, тонко чувствовал музыку, сам хорошо пел и необыкновенно танцевал. Прочитал в сто раз больше книг, чем я, прекрасно знал историю, философию, сотни стихов наизусть, а лучше всего читал Твардовского, – они земляки.
За несколько дней до того как Толя покинул нас навсегда, он успел завершить новый роман – «Мармелажку», посадить кабачки, заправить машину и в очередной раз признаться мне в любви. Если б я могла хоть на минуту дольше быть вместе с ним, я бы и за одну эту минуту благодарила Бога.
Марина Приставкина
* * *
Умные чистые мальчики и девочки, будущие воины, участники боёв с белофиннами, боёв на Халкин-Голе и страшной бойни с фашистскими захватчиками, все или почти все полегли на полях России. Их кости до сих ещё белеют в лесах, но нам недосуг за новыми делами их собрать. Школьники соберут!
Зашевелился важный клубочек на донышке души, а ведь это меня почти и не коснулось, это мальчики, старшие братья закрыли живым щитом, своими телами моё детство. Не столь уж безбедное: детдома, колонии, рынки, шаечки, воровство... Но нашими телами, давайте говорить прямо, не устилали путь к победе одного тирана над другим. Война и вправду была священной, народной и День победы – праздник самый драгоценный, но он отравлен двадцатью миллионами жизней (против немецких пяти!), и тут уж надо говорить о полководческом «гении» тех самых маршалов и вождей, которые молодыми телами прикрыли и свою бездарность.
Молодые парни в белых халатах с удивлением рассматривающие моё нутро, вряд ли задумываются, что сейчас на их месте могли бы стоять десятки, сотни других, таких же талантливых, которые могли родиться, но не родились от тех, кто погиб.
Я застал тех, кому повезло не погибнуть, а лишь покалечиться, безногие и безрукие, они ездили на дощечках с колесиками по электричкам, прося подаяние, и однажды, по личному распоряжению Сталина, их, чтобы не портили благостную картину столицы, да и не напоминали о грехах боевых маршалов, блистающих сплошь звёздами и наградами, повыкидывали на ходу из тех поездов. Списали за ненадобностью.
(Фрагмент)
Беседа журналистов «Общей газеты» с Анатолием Приставкиным "Осуждение на жизнь" – апрель 2004
"Дом Сахарова был гнездо, дом Владимова... Об этих людях мы можем сегодня вспоминать: это нравственные символы того времени. Существовали подпольные библиотеки, были скромные машинистки, перепечатывавшие, рискуя свободой, сам- и тамиздат. Когда расправлялись с Копелевым или Виктором Некрасовым, вставали какие-то силы, в том числе и за рубежом, были протесты. А библиотекаршу, машинистку никто не мог защитить. А они тоже входили в эти круги и делали свое нравственное замечательное дело.
Подвиг не бывает громким. Чем он тише, тем величественнее душа. Чаще всего об этом не думают и могут посмеяться над громкими словами. Как-то приходит бородатый странный человек Попков и говорит, что будет голодать в знак протеста против убийства людей в Чечне. Он это делает ради себя, ради того, чтобы осознать себя человеком. Я, к сожалению, не смог разделить с ним голодовку.
Для меня был потрясением поступок Мариэтты Чудаковой, которому она вовсе не придала значения. Встречаю ее на Бутырской улице с сумкой. «Вы куда, Мариэтта? Дайте помогу нести сумку». – «Да нет, я уже пришла. Мы стоим около Бутырской тюрьмы». – «Зачем?» – «Ой, да не важно». Оказывается, зашла она в камеру, а там женщины без мыла сидят. Побежала и купила на всех мыла. Ну кто должен обязательно об этом знать? Просто она приличный человек. А уж узнают об этом или не узнают – не важно.
Были такие люди, как Виктор Некрасов, может быть, о нем чуть-чуть забыли, но эти люди – чистейшей кристальной нравственности. И были друзья. «Уходят, уходят друзья, одни в никуда, другие в князья»."
(Фрагмент)
Рассказ "Нина Ивановна" – ноябрь 2003
Рассказ "Смерть Петра Скавлукова" – ноябрь 2003
Рецензия к рассказу "Смерть Петра Скавлукова" на сайте "Переплёт"
Страничка создана 22 августа 2002.
Последнее обновление 14 декабря 2023.
|
