Произведения:
Сборник "Книга воспоминаний" (1966, 249 стр.) (pdf 4,7 mb) – сентябрь 2024
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США)
Михаил Леонидович Слонимский родился в 1897 году. Он принадлежит к старшему поколению советских писателей, на глазах которых советская литература возникала и развивалась. Автор нескольких десятков книг, в том числе широко известных сборников рассказов «Шестой стрелковый» и «Пограничники», «Повести о Левинэ», романов «Лавровы», «Инженеры», «Семь лет спустя». М. Слонимский на протяжении долгих лет активно участвовал в литературной жизни страны и хорошо знал многих выдающихся писателей. Книга его воспоминаний – это рассказ о встречах, писательских судьбах, о товарищах по литературному труду.
(Аннотация издательства)
Оглавление:
Вместо предисловия ... 7
Начальные годы. М. Горький ... 24
Старшие и младшие ... 53
Александр Грин – реальный и фантастический ... 87
«Здесь живёт и работает Ольга Форш» ... 106
«В Сибири пальмы не растут...». Всеволод Иванов ... 119
Борис Пильняк ... 127
Это было в Доме искусств. Николай Никитин ... 136
Михаил Зощенко ... 145
Вместе и рядом. Евгений Шварц ... 171
Камарада Давид Выгодский ... 194
Творческая командировка. 1932 год. Июль – август ... 199
Писатель-пограничник. Лев Канторович ... 225
На буйном ветру. Пётр Павленко ... 232
Роман "Лавровы" (1932, 246 стр. / рис. Л. Жолткевич) (pdf 9,1 mb) – сентябрь 2024
– OCR: Книгоглот (библиотека "ImWerden")
Роман "Лавровы" – произведение, правдиво, просто и ярко рассказавшее об империалистической войне, о первых революционных годах и путях интеллигенции в революции.
(Аннотация издательства)
Книга "Повести и рассказы" (1976) (сборник состоит из трёх циклов рассказов. Для удобства чтения мы разделили его на три части, сохранив нумерацию страниц) – февраль 2007
– OCR: Давид Титиевский (Хайфа, Израиль)
В книгу старейшего советского прозаика М. Л. Слонимского (1897-1972) включены повести и рассказы, которые создавались им в течение всего его долгого творческого пути. Открывают сборник рассказы из первой книги писателя «Шестой стрелковый», в своё время высоко оценённой М. Горьким, и завершает повесть «Завтра», одно из последних произведений М. Л. Слонимского.
(Аннотация издательства)
Оглавление:
Цикл первый (html 500 kb)
Штабс-капитан Ротченко..7
Варшава ... 16
Чёртово колесо ... 32
Шестой стрелковый ... 40
Генерал ... 61
Поручик Архангельский ... 75
Копыто коня ... 89
Цикл второй (html 1,2 mb)
Дикий ... 97
Машина Эмери ... 110
Однофамильцы ... 136
Черныш ... 156
Средний проспект ... 200
Романтик ... 299
Пощёчина ... 306
Андрей Коробицын ... 324
Западня ... 364
Экзамен ... 374
Любовь коменданта ... 379
Цикл третий (html 795 kb)
Алёша Сапожков ... 385
На Урале ... 408
Стрела ... 427
Завтра ... 499
Фрагменты из книги:
Черныш приступил к рассказу без промедления:
– Я тогда был, сами себе представляете, взводным в особом отряде. В Питере, в девятнадцатом году. Фамилия моя вам известна – Черныш. Но вам неизвестно, что еще в самую борьбу, в семнадцатом году, я сказал Керенскому из армии: «Вы, гражданин Керенский, еврей и явление непопулярное среди масс». Я после этого однажды избирался делегатом. Вам не скучно, если я продолжу дальше рассказ?
– Очень не скучно, – сказала Лиза.
– Тогда представьте себе: однажды вызывают меня на полигон для высшей меры наказания. Приезжаю. А там выстроена шеренга старичков. Старички – это все генералы, а с самого правого фланга маленький старичок, по-ихнему – «ваше высокопревосходительство». А я не сам командую делом. Надо мной этакий элемент во френче, сами себе, конечно, представляете. И вот говорит он мне: «Я скажу тебе: «Пли», и ты скажешь взводу: «Пли!» – и больше ничего». Дело обыкновенное, я нисколько не изумился. Фамилия моя известная – Черныш. Я очень стою за революцию и выбирался делегатом.
* * *
За чаем она рассказывала Вере о вчерашнем собрании кинохозяев:
– Сатурн – очень милый человек. Подходит ко мне: «Ах, Марья Васильевна!», то да сё... Вот Гигант – неприятный мужчина и притом еврей. У него всегда вторым экраном идёт. А у меня – первым экраном, монопольно на весь Васильевский остров. С воскресенья, например, «Белые рабыни» – из жизни проституток. Художественная, прямо научная фильма. Половая проблема. Ко мне уж гимназисты прибегают, справляются – у меня анонс. Я очень рада за молодежь – пусть поучатся, им это необходимо. И вы обязательно подите, Вера, вам-то это в особенности надо изучить. Даже Солейль мне позавидовал. А Солейль – очень понимающий человек.
* * *
Вологда – еще не город. Идешь по улице – чем ближе к центру, тем шире, благоустроенней, чище. И все ждешь: вот сейчас откроется настоящий город с большими каменными домами, шумными улицами, заводами. А города все нет. И снова – гуще грязь, ниже деревянные домики, величественные свиньи, козы и всякого рода живность, пущенная на улицу из ворот. И уже ясно: именно там, где казалось, что вот-вот начинается город, – именно там и есть центр города, с губернскими учреждениями, магазинами, базаром и единственной гостиницей, в которой номера берутся приезжими с бою.
И люд в Вологде – не городской. Даже рабочие железнодорожных мастерских, кожевенного, маслобойного заводов – и те все почти из деревни.
Деревня тут совсем рядом, под боком. Можно пройти, например, за реку, мимо совпартшколы и трудовых школ, в самый конец улицы Чернышевского – от исполкома двадцать минут ходу. Там – исправдом, и на каменной стене его – огромными буквами:
Эти стены воздвиг капитал при царе,
Освящали попы их веками.
Коммунизм победит преступления тьму
И фундамент сметет со стенами.
* * *
Мост стоял нерушимый, не поврежденный ни бомбами, ни снарядами. Метрах в пятидесяти вверх по течению возник уже объездной понтонный мост, возведенный саперами, – параллельный железнодорожному и шоссейному, соединяющему берега тоже метрах в пятидесяти от железнодорожного, но только вниз по течению.
Эта скученность привела на память Шерстневу споры о наиболее целесообразном расстоянии между параллельными мостами. Как желанную гостью, принял Шерстнев сейчас эту техническую проблему. Он соглашался, в общем, что пятьдесят метров, пожалуй, минимум возможной дистанции, при которой бомба с любой высоты не грозит двум мостам сразу и не облегчает прицеливания...
* * *
В этот день он рассказал отцу историю, дошедшую до завода через одного из отбывших срок и вернувшихся. То был страшный рассказ об одном люмпене анархистского толка, который был сослан в Сибирь. За ним отправилась и нашла его там весьма образованная девушка, порвавшая ради революции со своей родней. Тот люмпен, с которым она решила соединить свою судьбу, был человек мрачный, угрюмый, нелюдимый, сторонился товарищей, и любить его было не за что. Девушка и не любила его, как любят мужа или любовника, она просто, как бывало тогда, словно вериги на себя надела, взяла на себя тяжкую обузу во искупление грехов своей семьи (отец ее был фабрикантом). Девушка обратила свою самоотверженность, свое самоотречение на озлобленного человека, который и не просил и не желал себе никакой помощи. Видимо, она надеялась спасти его как искалеченного царским строем, вывести его к свету. «Вперед, без страха и сомненья...» Что-то такое идеальное виделось ей, какой-то «подвиг доблестный», когда она пошла за ним в ссылку. Она обрела своего «жениха» в дальней маленькой деревушке, в каком-то шалаше, который он сам соорудил кое-как, чтобы не остаться без крова. Но рая в этом шалаше не получилось.
Ссыльный встретил «невесту» молча, без улыбки, но в свое жилище допустил. Ночью он ее задушил. Задушил и сам наутро объявил об этом с совершеннейшим хладнокровием. От суда даже и не пытался бежать. На допросе и на суде, объясняя не без самодовольства свое преступление, повторял:
– Она по-французскому знала. Интеллигенция.
Он даже стал разговорчив. Убеждал судей:
– Их всех надо удушить. Вредней интеллигента никого нету. Наше дело – выколотить побольше копеек, а они лезут с идеями. И эта сука ко мне с книжками, с идеями.
* * *
Моим соседом, командиром другого полка бригады, был Кандауров. Да, тот самый Кандауров, под командой которого я бежал из Польши. Низкорослый крепыш с коричнево-красным лицом, неразговорчивый и замкнутый, как прежде, но гораздо более властный, чем в свои унтерские времена, и всегда словно чем-то недовольный. Какой-то безжалостный. После боя он спрашивал только цифру потерь, в имена не вслушивался, словно не люди у него в полку, а нумера. Держался отдельно от всех, верней – над всеми, хранил свой престиж, свое новое высокое звание. Карал так жестоко, что его боялись. Боялись не столько наказания за проступок, сколько несправедливости. Уж очень он легко расправлялся не только с жизнью людей, но и с их честью, которая дороже жизни. Мог обозвать изменником и врагом и настаивать на расстреле за пустяк, достойный всего лишь дисциплинарного взыскания. Он словно гордился своей беспощадностью, утверждая себя в революции жестокостью. В нем не чувствовали человека, некоторые называли его истуканом, идолом. А по чисто военной части, как командир, он был толковым. Быстро ориентировался, распоряжения отдавал точные и проницательные. Речи держал сурово-революционные.
Сборник "Воспоминания" (1987) (html 1,3 mb) – март 2007
– OCR: Давид Титиевский (Хайфа, Израиль)
Оглавление:
Вместо предисловия
Начальные годы. М. Горький
Старшие и младшие
Лев Лунц
Александр Грин реальный и фантастический
«Здесь живет и работает Ольга Форш...»
«В Сибири пальмы не растут...». Всеволод Иванов
Борис Пильняк
Это было в Доме искусств. Николай Никитин
Михаил Зощенко
Вместе и рядом. Евгений Шварц
Камарада Давид Выгодский
Творческая командировка. 1932 год, июль-август
Писатель-пограничник. Лев Канторович
На буйном ветру. Петр Павленко
Корней Чуковский
Николай Чуковский
Литературные заметки
Фрагменты "Воспоминаний":
Буржуазные газеты после Октября кончали свое существование. Была газета «День». Ее закрыли, но она вышла под названием «Вечер». Закрыли. Она переименовалась в «Ночь». Затем выпущен был листок «В глухую ночь», на чем газета и кончила свое существование. Часть сатириконцев начала издавать газету «Кузькина мать». Когда ее закрыли, она переименовалась в «Чертову перечницу». Газета эта пародировала все на свете – от передовицы, составлявшейся из газетных шаблонов того времени, до изменений названий, практиковавшихся тогда.
* * *
На Чернышевой площади худенький человечек наскочил на меня. Это был Мережковский. Скороговоркой, страшно волнуясь и торопясь, он вываливал свои тревоги. Он весь дрожал и дергался в этом ночном мраке между кооперативом и Наркомпросом.
Мережковский хотел, чтобы Юденич взял Петроград завтра к вечеру,– тогда он успеет утром получить в Наркомпросе гонорар за полное собрание сочинений, а затем он заново продаст книги Юденичу. Он хотел получить и тут и там. Он не считал меня человеком,– он походя наплевал мне в душу, как в помойку, и побежал дальше, терзаемый заботами суетного света.
* * *
– Надо бы придумать вам марку,– сказал затем Алексей Максимович, усмехаясь.– Назваться надо как-нибудь...
В сущности, совершенно случайно назвались мы «Серапионовыми братьями» – просто книга Гофмана лежала на столе во время одного из собраний, и вот название ее приклеилось к нам. Было только внешнее сходство – герои Гофмана тоже рассказывали друг другу разные истории. Мы считали это название временным, но так уж оно и закрепилось.
Узнав о нашем гофмановском названии, Алексей Максимович промолчал, мнения своего не выразил. Но потом и сам стал называть нас серапионами.
* * *
У нас ведь есть ленивцы, которые, выдернув одну цитату или слово, делают немедленный, иной раз даже и смертоубийственный для автора вывод.
"Повесть о Левинэ" (1980) (html 390 kb) – март 2007
– OCR: Давид Титиевский (Хайфа, Израиль)
"Когда ко всему прибавилось ещё то, что сын стал революционером, тогда Розалья Владимировна замкнулась у себя в гейдельбергской вилле, стараясь забыть о нём и всю свою любовь отдать дочери. Но это не удавалось ей. Она не могла смотреть спокойно, как сын её возвращается в нищету её детства и юности, нищету, которую она решительно отрезала, как ненужный шлейф.
В судьбе сына она винила Россию, ужасную страну варварства и нищеты, смертей и революций. Она ненавидела Россию. В этой стране не уберечь ребёнка, не воспитать в нём любви к уюту и красоте! А сына, как назло, то и дело тянуло в Россию. Что он там потерял? И вот наконец добился своего – Розалья Владимировна получила известие, что сын, избитый и израненный, лежит при смерти в тюремной больнице. Лежит уже несколько недель, а родной матери ни слова.
Розалья Владимировна ринулась в Россию. В короткий срок всему минскому начальству знаком стал её категорический, не допускающий возражений голос, да и не только минскому, – в Петербурге тоже она показала себя. Кое-кто из начальства уже принял от неё конверты с деньгами. Она раздавала эти конверты с большим выбором и только безусловно нужным людям. И она вырвала сына из тюрьмы.
– Ну, что – доигрался? – говорила она ему, следя, как он харкает кровью.– Я же тебе говорила.
Но он переупрямил и тут – занялся революцией в Германии. Приходилось следить теперь, как он добывает славу революционного журналиста, международного революционера."
(Фрагмент)
Другие произведения: (подготовил Давид Титиевский)
Даниил Гранин. Очерк "Михаил Слонимский" (html 29 kb) – апрель 2007
Рассказ "Сельская идиллия" (html 126 kb) – март 2007
Рассказ "Католический бог" (html 93 kb) – апрель 2007
Рассказ "Блуждания" (html 70 kb) – апрель 2007
Страничка создана 8 февраля 2007.
Последнее обновление 3 сентября 2024.
